Рукомойный флот. Часть 3.

Часть третья.

Гл. 21 К морю.

« Несут меня из города колёса
В палящий зной
Туда, где бьётся в синие утёсы
Морской прибой.
Я погляжу на древнюю природу,
И наяву
На облаке большого теплохода
Я уплыву….»


Стучат колёса на стыках рельс, чуть покачивается вагон, а я стою в тамбуре и курю. За окном проплывает степной Крым. Конец июня. По, начинающим желтеть, пшеничным полям алыми озёрами полыхают дикие маки.

Скорый поезд Киев – Севастополь мчит меня к голубой мечте. (По второму, правда, заходу). Итак, скоро снова я увижу Камыши и бухту с кораблями….

Вот и Симферополь, с его монументальным сталинским вокзалом; и перроном, похожим на разавороченный муравейник. Отдыхающие уже во всю повалили к тёплому морю, жаркому солнышку, крымским сухим и креплёным винам. Но тут наши пути с ними расходятся. Им на Южный Берег Крыма, а мне в город-герой Севастополь, – гордость русских моряков….
Мекензиевы горы… Инкерман… поезд снова (как когда-то) ныряет в туннели: один… второй… третий. И вот опять: голубая бухта; боевые корабли, кормой к причалу…вокзал. Всё, приехали….

Троллейбус везёт меня в Камышовую Бухту. Смотрю в оконное стекло и не узнаю Севастополя. Как он здорово расстроился, за какие-то шесть лет, что меня тут не было. Где та каменистая равнина с редкими вечнозелёными кустиками и пучками жесткой травы? Справа и слева уплывают назад кирпичные и панельные многоэтажки; вот новый кинотеатр промелькнул. Да, прилично-таки разросся Севастополь, в сторону Камышей.

Рукомойный флот. Часть 2.

Часть вторая

Гл 11 В партизанах.

В новом 1977 году дед Мороз приготовил мне подарочек к Рождеству Христову. Впрочем, ни какой это был и не дед Мороз. А просто военное ведомство прислало повестку, в которой приказывалось седьмого января в восемь часов утра прибыть в Днепровский райвоенкомат с вещами; для прохождения тридцатисуточных военных сборов в городе Очакове. Ну и далее прозрачный намёк на крупные проблемы в случае неявки.

Шестого вечером явились кумовья, – проведать двухлетнего крестника; а заодно и повечерять. Хотя по правилам, кажется, крестник сам должен был отнести вечерю. Впрочем, это не столь и существенно; главное, что наступил праздник. А торжества тогда было принято отмечать за щедрым столом, вне зависимости революционные они или церковные.

В те застойно-застольные времена молодёжь в церкви не венчалась; потому как можно было запросто нажить себе и родителям кучу неприятностей по комсомольской, партийной, административной и прочим линиям. А вот детей крестили почти все поголовно: и коммунисты, и комсомольцы, и беспартийные,… но только втихаря.

Во-первых, вера, хоть и на подсознательном уровне, всё-таки сохранилась; как её не искореняли семьдесят лет.

Ну а во-вторых, были и есть такие детские болезни, которые лечили и лечат исключительно, так сказать, представительницы нетрадиционной медицины, то есть бабки. А всякая уважающая себя бабка ни за что не возьмётся лечить не крещеное дитё. Впрочем, все их эти нетрадиционные методы ни у батюшек, ни у официальной медицины никогда одобрения не получали.

Рукомойный флот. Часть 1.

«… и Днепр устами устья своего
целует города натруженные руки».

Леонид Вышеславский.

Часть первая.

Гл. 1 Херсонские гвозди.

“Папа Володя” несколько сгустил краски, когда говорил тогда в Мурманске: “Будешь ты в своем Херсоне гвозди гнуть!”

Гвозди гнуть я конечно не стал. А вот принять, некоторое время, самое непосредственное участие в сооружении плавучих доков, (как для отечественных заказчиков, так и для зарубежных), мне таки довелось.

В отделе кадров судостроительного завода “Паллада” покривились, поморщились на последнюю запись в моей трудовой книжке, где чёрным по белому было начертано: “Уволен за прогулы”. Однако взяли всё же, в механический цех, на должность слесаря-монтажника 3-го разряда.

Спасибо развитому социализму — безработицы у нас тогда не было. Даже наоборот — везде требовались рабочие руки.

Завод “Паллада”, (или как он раньше назывался “Судобетонверфь”), строил, как я уже говорил, плавучие доки. Сначала они были полностью бетонными, вернее железобетонными. А потом их начали изготовлять композитными, — то есть основание — понтон, оставался по-прежнему бетонным; а вот башни, справа и слева от стапель-палубы, сваривались уже из стали.

Башня — это такая железная пятиэтажка, без окон и балконов; и с подъездами на крыше называемой топ-палубой.

В понтоне находятся балластные отсеки, а также мощные осевые насосы. А в башнях: дизель-электростанция, котельное отделение и прочие служебные помещения с электрическим и механическим оборудованием.

Рыбалка. Часть третья.

Часть третья.

Гл.22 Встреча.


“...Снег кружится летает, летает
И позёмкою клубя
Заметает зима заметает
Всё что было до тебя....”

Весь день я проспал как убитый. Сказалось вчерашнее воздушное путешествие, с севера на юг, с приключениями. А также всенощная поездка, стоя на ногах, в переполненном тряском и душном автобусе. Вот мой молодой организм и потребовал отдыха.

Но он — организм, в те годы долго сидеть дома не любил, а требовал развлечений и новых впечатлений. Поэтому когда соседка Людмилка, прослышав о моём приезде, предложила отправиться вместе на танцы, я сразу согласился.

Вообще-то раньше, ещё в мореходке, мне постоянно приходилось ускользать из цепких лапок моих симпатичных соседок. Они почему-то вбили себе в голову что я их коллективная собственность. И прямо-таки обязан, при встречах на танцплощадках города, оказывать им знаки внимания и танцевать только с ними. А я им довольно часто попадался на глаза, в увольнениях и в самоволках. И возмущению не было предела, когда я благоразумно, под любым предлогом, старался улизнуть от их всевидящего ока. Но всё было напрасно. Бдительные соседки регулярно информировали матушку о всех замеченных ими моих передвижениях на местности, а также о всех засечённых подружках и партнёршах по танцам.

А вот теперь, после сокрушительного удара, нанесённого прямо в сердце, коварной “Мэрилин Монро”, моему, лежащему в нокауте самолюбию, требовалась срочная реабилитация.

Рыбалка. Часть вторая.

Часть вторая.

Гл.12 На побывку.

Конец мая — начало июня в Мурманске, больше напоминают херсонский декабрь. То выглянет из-за туч солнышко, и вокруг всё станет сразу радостным и светлым. И даже скверик, возле “стометровки”, со своими хилыми деревцами и кустиками, ветви которых едва-едва выпустили крохотные, бледно-зелёные листочки, покажется праздничным и по-домашнему уютным. То снова запрячется за громадное черно-белое облако, из которого вдруг сыпанёт снежным зарядом по внезапно помрачневшей земле, по зданиям и сооружениям, по судам стоящим у причалов рыбного порта.

Всё это ну ни как не было похожим ни на позднюю весну, ни на раннее лето.

“Революция” пришвартована как раз напротив берегового холодильника. Как только мы выгрузим на него и в рефрижераторные вагоны, стоящие здесь же, у нашего борта, всю рыбу из трюмов, то тут же перейдём к причалу судоверфи, — на “керосиновый ремонт”. Там, бригада заводских дизелистов будет производить “моточистку” главному двигателю.

Следующий рейс планировался суток через двадцать, и мне было обещано “дедом”, что я побываю, с краткосрочным визитом, на своей исторической Родине.

Боже! Как мне уже хочется домой, к маме. Как я соскучился за красавцем Днепром, за Херсоном, за югом.

Ну а пока, береговые дела и заботы буквально заедают меня, с непривычки.

Старший механик принёс из механико-судовой службы с десяток амбарных книг; на плохой, похожей на обёрточную, бумаге, и в сером картонном переплёте. Парой или тройкой (уже точно не помню) таких вот “кондуитов” он наделил и меня.

Рыбалка. Часть первая.

Часть первая.


Гл.1 На Север.

АН-24, забравшись за облака, надсадно ревёт турбинами и несёт меня на север, или даже на северо-восток, в столицу нашей Родины — Москву. А мне туда совсем не хочется. Во-первых, Москвы, как таковой, я и не увижу, потому что лететь мне нужно будет сразу же дальше, — в Мурманск. Ну а во-вторых, в Мурманск мне почему-то тоже не хочется. Ну, куда мне южанину на север; я что, — медведь белый?

А в Херсоне сейчас хорошо; тепло, несмотря на начало октября. Там, в его окрестностях, на Днепре, временно превратившемся в Миссисипи, начались съёмки фильма “Совсем пропащий”, по роману Марка Твена “Приключения Геккельбери Финна”.

Когда я, две недели тому назад, забирал свой, предварительно заказанный билет, кассирша в агентстве “Аэрофлота”, на площади Свободы, хвасталась напарнице фотографией Евгения Леонова, на обратной стороне которой был начертан собственноручный автограф этого, одного из самых любимых в народе, киноартиста.

Вот не везёт мне! Когда только собирался поступать в мореходку, умудрился заболеть желтухой и провалялся весь август и сентябрь в инфекционной больнице за городом. Режим содержания под стражей в ней был не намного лучше, чем в тюрьме, а может быть и хуже, — все сидели по своим камерам-боксам и наружу на прогулку никого не выпускали.

А в это время, мои будущие сокурсники, сдав вступительные экзамены, участвовали в массовках художественного фильма “Где 042-й?” снимавшегося, как раз тогда, в Херсоне, про бронекатер оставшийся в тылу у немцев на Днепре.

Гл.11 Идём домой!

11

“Руси есть веселие пити...”

Тонко подмечено. Но доводить людей до крайности полнейшим безалкогольем тоже опасно.

Простояв трое суток в Рейкьявике, “Революция” вышла за территориальные воды Исландии и направилась домой.

“Дед” надумал помыть и покрасить машинное отделение, перед приходом в Мурманск. Но первые двое суток не то чтобы заняться приборкой, — на вахту в машину, и то некому было выйти, кроме механиков естественно.

Народ, после полугодового воздержания, дорвавшись, наконец до горячительных напитков, “слетел с катушек” и, сидя по каютам, выпивал и закусывал; и начхать ему было на все “дедовы” угрозы.

Наконец иноземная отрава была выпита полностью и окончательно, до самого донышка. На третьи сутки, прямо с утра, мотористы с кочегарами, с хмурыми и виноватыми физиономиями, с накатившим внезапно трудолюбием, принялись “вылизывать” дизеля, насосы и прочие механизмы, а также выгородки, переборки, трапы и пайолы машинного отделения; пытаясь придать всему этому хотя бы отдалённое подобие сверкающих чистотою БЧ-5 военно-морских кораблей.

На “Революцию” нежданно негаданно пришла беда. Умер машинист рыбомучной установки.

И оставалось ходу-то до дому — всего три дня. А он не дождался бедняга. Остановилось сердце.

Господи! Ну почему так хрупок человек? Вот ещё каких-нибудь пару часов назад он жив, здоров и даже весел; и мысли нет что через самое малое время душа его, оставив бездыханное тело, уйдёт к Всевышнему.

Я помню, как умирал мой отец. Когда его положили в больницу с длинным названием — городская станция переливания крови, я даже не подозревал, какой страшный недуг настиг моего папу.

Рыбалка гл.10 Рейкьявик

10

Мама, когда отправляла мне посылку, ко дню рождения, вложила туда и письмо. В нём она подробно описала все новейшие херсонские события: как общегородские, так и случившиеся в масштабах нашего переулка....

Конечно, хорошо получить письмецо от мамы. Но как здорово было, если бы прислала весточку моя “Мэрилин Монро”.

Всё-таки не пошла мне почему-то впрок монастырская жизнь на “Революции”. По-прежнему не могу я вырвать из памяти эту “белокурую бестию”.

— Прости Оленька,... я не со зла, ... а от тоски... и от отчаяния.

Я бы уже давно плюнул на свою гордость и написал ей сам,... но я не знаю её адреса. Сколько раз сидели мы ночью, под серебристым тополем, в Олином дворе, обнимались и целовались за столиком, на котором днём пенсионеры забивали “козла”. А вот подняться наверх, — к дверям её квартиры, мне так ума и не хватило. Вот дурак!

...Переходя к междугородним новостям мать сообщала, что зять Гена, оставив, до получения квартиры, Людмилу с Максом в Заречном, отправился осваивать новую атомную «фабрику». Под Ленинградом, в Сосновом Бору, полным ходом шло строительство Ленинградской АЭС.

— Конечно, жить под боком у Северной Пальмиры куда престижней и приятнее, чем на границе Азии с Европой!

В конце письма матушка просила меня не забыть поздравить Гену с днём рождения. Но так как адреса своего у него пока не было, то посылать радиограмму нужно было на абонентский ящик, на почтамте; а\я,... а номер я уже не помню.

Утром, накануне дня Гениного рождения, я попросил начальника радиостанции отправить поздравительную радиограмму в Союз, в радиоцентр. К нему у экипажа было особое, уважительное отношение. Ещё бы!

Гл.9 Рядом с Титаником

9

Благодаря Лёве наши гурманы смогли наконец полакомиться своим любимым национальным блюдом — окрошкой, в которой так аппетитно плавали кусочки свежевыращенной зелени: редиски, лука, огурцов.

В море Лабрадор мы больше не пошли, а остались на Большой Ньюфаундлендской Банке, — тут тоже “начало клевать”; рыба попёрла — будь здоров. Но поначалу было как-то даже непривычно тихо, — без скрежета льда за бортом.

Теперь мы ловили, в основном, тяжелую и скользкую, с большущей деликатесной печенью, треску; дорогую камбалу, почему-то обзываемую канадским ершом и макроруса, — несимпатичную, чем-то похожую на крысу, но очень вкусную рыбу.

Тресковая печень отбиралась отдельно, в специальные деревянные кадушки-штампы, и бригада “консерваторов” раскладывала её по банкам вместе со специями, закатывала и варила в автоклавах. Этот продукт был явно не для народного потребления и шел в основном на экспорт, а если и оседал где в Союзе, то только по спецраспределителям. Но мы её так объелись, что и смотреть на неё уже не могли.

Куда более изысканным лакомством считались вареные крабы. Отобрав их в прилове с полведра, заливали сверху морской водой и тащили в котельное отделение. А там совали в ведро шланг и открывали пар, минут на пять. И всё, деликатесное блюдо готово.

Но вообще-то чревоугодие — один из тяжких и караемых грехов перечисляемых в Библии. И в этом я убедился на собственном опыте.

Согласно полученному от “фабрикантов” рецепту, я отобрал на рыбфабрике пару рыбин палтуса, часто попадавшего в трал вместе с другой рыбой. Вытащил из них икру, очистил её от плевы и набил ею литровую банку.

Рыбалка гл.8 Сент-Джонс

8

В этом промысловом районе, из мурманского Тралфлота, вели лов одни только БМРТ польской постройки, у которых толщина борта равнялась двенадцати миллиметрам. А вот “немцам”, с их восьмимиллиметровой обшивкой корпуса приходилось довольствоваться тралением на чистой воде, у кромки ледяного поля. Заходить дальше им категорически запрещалось, и они с завистью слушали наши хвастливые переговоры о десятках тонн поднятых за одно траление.

Что там говорить, подлёдная рыбалка получилась богатой, но даром нам рыбка не доставалась.

Несколько судов, ползая во льдах, получили незначительные пробоины. Даже старушка “Революция” и та умудрилась пробить себе дырку по сварному шву, в правой скуле, в районе злополучного носового танка мытьевой воды. И теперь в нём гуляла морская вода, мыться которой никто конечно не собирался.

Но больше всех отличился наш sister ship “Северное сияние” — такой же как и мы БМРТ польской постройки. Тот вообще получил самую солидную пробоину, в районе рефрижераторного отделения. Так как мы оказались к нему ближе остальных судов, то начальник промысла и велел нам сопровождать “раненного” до выхода на открытую воду. Там его, у кромки льда, уже поджидал буксир-спасатель, чтобы вести на ремонт в канадский порт Галифакс.

Когда оба судна вышли на чистую воду, по океану перекатывалась хоть и плавная, но крупная зыбь. Мы не смогли отказать себе в такой человеческой слабости как любопытство, и подошли поближе поглазеть на пробоину.

Вот “Северное сияние”, задрав нос, медленно поднялось на покатом водяном холме, обнажив в боку здоровенную, в пару квадратных метров дыру, с рваными, загнутыми вовнутрь краями,

Гл.7 Рыбацкая удача.

7

Нет, видно вспугнули таки наше рыбацкое счастье, своим дурацким тралом, очкарики из Полярного института. Ну не ловится рыба, хоть плачь!

И БНБ — Большая Ньюфаундлендская Банка оказалась для нас невезучей. Вахта за вахтой таскаем мы за собою трал, а в итоге всё те же полторы — две тонны, и то всякой твари по паре, — в прилове много морских скатов, зубатки и прочей несъедобной живности.

Народ заволновался, ворчит понемногу; но недовольство проявляется, как обычно у нас принято: на берегу — на кухнях, в море — по каютам.

Наконец сам капитан — старый просоленный рыбацкий волк и тот занервничал и стал метаться из одного района промысла в другой. Правда, спровоцировал его на это рыбный разведчик — БМРТ “Самшит”, расхваставшийся в эфире будто бы нашел косяки, в которых рыбы не мерено. Все бросились к нему, и мы в том числе.

Рыбы не нашли, и “Самшита” тоже, — он ушел искать её в другом районе. Вот американцы русского мата наслушались, наверное, контролируя переговоры наших рыбаков!

После этого и начались перебежки то на север, то на юг, и так несколько раз подряд. Нас уже в эфире другие суда начали подкалывать:

“Эй “Революция”! На Лабрадоре рыба говорят заловилась — хоть штанами черпай. Дуйте туда....”

“И чего это Вы революционеры мечетесь? Всё равно не убежите. Вот начнётся война с Америкой, нас хоть в плен заберут; а Вас за одно название утопят....”

Первый помощник капитана по политической части, собрал коммунистов на партийное собрание, где и указал командиру на его неправильные действия.

Гл.6 В научном плену.

6

Ничего из планируемого спаренного рейса, в Северо-Западную Атлантику, у наших береговых мудрецов не получилось; чего и следовало ожидать. Канада — это тебе не Африка. В ней такие фокусы как ремонтно-подменные экипажи не проходят. В Канаде — своя, мощная судоремонтная промышленность, способная оказать услуги любой сложности, — плати только доллары. Одним словом для Тралфлота это оказалось дорогим удовольствием, и дело заглохло само собою.

Но так как визированный народ был уже набран, то “Революции” дали таки возможность сделать шестимесячный рейс с заходом в иностранный порт. Правда, первый месяц мы должны были отработать для пользы отечественной науки в Баренцевом море, в районе норвежского острова Медвежий.

Полярный институт рыболовства и океанографии решил почему-то, именно на нашем пароходе, испытать свой новый разноглубинный трал. Поэтому с нами идут пять пассажиров — доцентов с академиками. А может быть никакие они не академики, а просто младшие научные сотрудники. И то правда, будет тебе профессор болтаться в море и забрасывать сеть, чтобы поймать золотую рыбку. Не царское это дело. Ему положено, в тиши кабинета, раздумывать над концептуальными вопросами глобального масштаба.

Баренцево море встретило нас полярной ночью, крепким ветром и крутой волной. Мой хилый, отвыкший от качки, вестибулярный аппарат опять подвергся жесточайшему испытанию болтанкой. Мутит — спасу нет. Но я мужественно терплю; из последних сил, стараюсь занять себя какой либо работой, и это помогает, отвлекая на некоторое время от позывов тошноты.

Гл.5 Сборы в океан

5

“Революция” стоит на Петухах, — южных причалах — дальних выселках рыбпорта, на самом краю города. Ремонт фактически закончен, осталось только принять топливо, воду, снабжение и промвооружение, пройти ходовые испытания и очередное освидетельствование судна инспекторами Регистра СССР — аналога английского Ллойда, и всё; можно отправляться на рыбалку, в четырёхмесячный рейс в океан.

Сегодня моя суточная вахта, и мне необходимо принять в запасные цистерны несколько десятков тонн питьевой и мытьевой воды. Сейчас она, правда, вся одинаковая, — чистая, прозрачная и холодная; течёт из берегового трубопровода по толстому прорезиненному шлангу внутрь парохода, шумит и булькает за стальными стенками цистерн. А вот в рейсе питьевую воду придётся расходовать экономно, в основном для приготовления пищи; ну а мытьевую будем сами себе варить, — судовыми опреснителями из морской воды.

Первое время, на судне на меня напал жор, — я всё ни как не мог наесться, после более чем полуторамесячной диеты, во время “великого стояния” в резерве. По вечерам, повариха уходила домой, а ключ от камбуза оставляла вахтенному помощнику. Я брал у него этот ключ, забирался на камбуз, отрезал здоровенный ломоть хлеба, намазывал его толстым слоем масла, а сверху посыпал сахаром. Отламывал ещё внушительный кусок копчёной колбасы и устраивал себе Лукуллов пир. Правда, через неделю я уже стал относиться к еде спокойно.

Вот и сейчас, закончив приём воды в самый большой мытьевой танк в форпике , перетаскиваю, с помощью вахтенного матроса и своего котельного машиниста Саньки, тяжелый и мокрый шланг на корму,

Рыбалка гл.4 Революция

4

Вот и октябрьские праздники прошли. Уже середина ноября. Утром чуть развиднеется, забрезжит серенький рассвет, а через пару часов глядишь, — опять темнеет. Зима уже полностью вступила в свои права; вот-вот начнётся полярная ночь, а я всё ещё загораю на берегу. Тоска зелёная!

Единственное развлечение — танцы. По вечерам, несколько раз в неделю, в ДМО работает зимняя танцплощадка; да и летом она здесь же работает. Танцоры — все свои. Парни — в основном рыбаки, девчонки — работницы рыбкомбината. Здесь я и познакомился с девочкой Валей. Она приехала в Мурманск из Ярославской губернии, за счастливым лотерейным билетом. И действительно, — зачем такой красивой девчонке пропадать где-то там у себя, в лесах и болотах? Тут, по крайней мере, можно удачно выйти замуж, за морячка.

На танцы, северная красавица постоянно является с небольшой свитой подружек, создающих ей фон, на котором она ещё эффектней смотрится, и её сразу же окружает кольцо поклонников. Королева красоты ещё не определилась с выбором, и пока только пробует свои зубки и коготки на сердцах добровольцев, от которых отбою нету.


Я тоже встал в очередь, — пригласив Валю на танец. Приглашение было благосклонно принято и затем,... о чудо! Меня даже одарили белым танцем.

“.... Я пригласить хочу на танец Вас и только Вас
И не случайно этот танец вальс
Вихрем закружит белый танец
Ох и удружит белый танец
Если подружит белый танец нас....”

Короче, на мои херсонские сердечные раны был наложен лечебный пластырь.

…………

Гл.3 Резерв по флоту

3

Каждое буднее утро начиналось с посещения биржи труда, — то бишь родной конторы Тралового флота. После этого обязательного, но кратковременного визита оставалась ещё масса свободного времени, которое нужно было как-то убить до вечера. Поэтому, потолкавшись немного по конторе и послушав, краем уха, отрывки из последних новостей и сплетен, я обычно отправлялся побродить по городу.

Поднявшись от рыбного порта по мосту через железнодорожные пути, и перейдя улицу Комсомольскую, где, кстати, находился и наш ДМО, можно было кратчайшим путём добраться до площади “Пять углов”. Затем пересечь её наискось и выйти на так называемую “Стометровку”, — любимое место встреч и прогулок. Для мурманчан она считается тем же самым клубом под открытым небом, что и Суворовская для херсонцев.

Слева тянется довольно чахлый скверик, с берёзками, рябинами и ёлками. Этот, пожалуй, единственный, зелёный оазис, на весь Мурманск, является любовью и гордостью горожан.

В конце сквера, над низкорослыми кронами деревьев, голубоватым айсбергом возвышается здание кинотеатра, а за ним “Стометровка” упирается в стадион.

По правой же стороне её идут небольшие административные здания, затем пустырь, огороженный строительным забором. Совсем недавно здесь находилась гостиница “Арктика” с рестораном при ней. Говорят, это было единственное капитальное здание во всём Мурманске, которое немцам, во время войны, так и не удалось разбомбить.

Зато свои разломали; впрочем, оно видно было уже ветхим и аварийным.

Рыбалка гл 2 Мурманск

2

Просыпаюсь и долго не могу сообразить, где это я и что со мною. Голова трещит, во рту сухо и неприятно, слегка подташнивает. Тьфу ты гадость какая! И что за дрянь мы вчера пили?

Амнезия постепенно проходит, и я начинаю всё вспоминать. Вчера вечером, применив свой керченский опыт, — путём опроса пары местных жителей, я нашел таки где живёт зять Саша и вручил ему тёщин гостинец.

Потом мы сидели в комнате, выходящей дверью на общий коридор первого этажа двухэтажного деревянного барака, которую ему выделили как семейному молодому специалисту. Пили вино, — красное, креплёное, называемое Сашей почему-то бормотухой, и закусывали одним из привезенных мною арбузов. Второй, оставили Свете — его жене, которая находилась в это время в роддоме, — Саша вот-вот собиралась стать счастливым отцом.

“Бурсу” он закончил на год раньше меня и сейчас плавал четвёртым механиком на буксире-спасателе, приписанном к “Севрыбхолодфлоту”. В те, застойно-застольные, времена каждый ГЛАВК обязан был иметь такие ярко-оранжевые, цвета спасательных жилетов, небольшие, но мощные кораблики; которые хоть рыбы и не ловили и прибыли не давали, но, согласно требованиям международного мореплавания, постоянно патрулировали в океанах в районах промысла, всегда готовые оказать и своим и чужим любую экстренную помощь. Хотя и тогда случались на море трагедии, потому как Нептун разгильдяйства по службе не прощает.

В общем, посидели мы хорошо. Вспомнили Херсон, мореходку, своих наставников. Улеглись спать поздно.

Ну а теперь пора было вставать: Саньке бежать к жене, в больницу, а мне топать к месту службы.

Рыбалка гл.1 На Север

Часть первая.


1

АН-24, забравшись за облака, надсадно ревёт турбинами и несёт меня на север, или даже на северо-восток, в столицу нашей Родины — Москву. А мне туда совсем не хочется. Во-первых, Москвы, как таковой, я и не увижу, потому что лететь мне нужно будет сразу же дальше, — в Мурманск. Ну а во-вторых, в Мурманск мне почему-то тоже не хочется. Ну, куда мне южанину на север; я что, — медведь белый?

А в Херсоне сейчас хорошо; тепло, несмотря на начало октября. Там, в его окрестностях, на Днепре, временно превратившемся в Миссисипи, начались съёмки фильма “Совсем пропащий”, по роману Марка Твена “Приключения Геккельбери Финна”.

Когда я, две недели тому назад, забирал свой, предварительно заказанный билет, кассирша в агентстве “Аэрофлота”, на площади Свободы, хвасталась напарнице фотографией Евгения Леонова, на обратной стороне которой был начертан собственноручный автограф этого, одного из самых любимых в народе, киноартиста.

Вот не везёт мне! Когда только собирался поступать в мореходку, умудрился заболеть желтухой и провалялся весь август и сентябрь в инфекционной больнице за городом. Режим содержания под стражей в ней был не намного лучше, чем в тюрьме, а может быть и хуже, — все сидели по своим камерам-боксам и наружу на прогулку никого не выпускали.

А в это время, мои будущие сокурсники, сдав вступительные экзамены, участвовали в массовках художественного фильма “Где 042-й?” снимавшегося, как раз тогда, в Херсоне, про бронекатер оставшийся в тылу у немцев на Днепре.

Гл.48 С судьбой в рулетку

48

Согласно традиции, уходящей корнями в историю российского мореплавания, на каждом судне или корабле должен иметься специальный, так называемый представительский запас спиртного и закуски. И при общении с береговыми властями, а также лоцманом, по окончании ими исполнения своих служебных обязанностей, капитан судна или корабля просто таки обязан пригласить их выпить и закусить чем Бог послал.

Традиция эта свято блюдётся и в нашей “бурсе”. Из поколения в поколение передаётся раз и навсегда заведенный ритуал. Две последние месячные стипендии складываются в кучу, и на них закупается выпивка и закуска. В ночь перед первым госэкзаменом обносится ближайшая клумба. Цветы ставятся на стол, перед комиссией, а всё остальное заносится в лаборантскую той аудитории, где будут проходить экзамены. Там и сервируется стол “а ля фуршет”. Бессменным распорядителем фуршета является очень уважаемый курсантами лаборант Василь Василич.

Программа — произвольная; каждый член комиссии может зайти, когда ему вздумается, в лаборантскую, хлопнуть рюмку, закусить, выкурить сигарету, если он курит и вернуться обратно. Повторы — неограниченны.

На одних это действует успокаивающе, других же наоборот, — тянет задавать неуместные дополнительные вопросы отвечающим.

Но ничего не поделаешь; традиция есть традиция и нарушать её мы не можем, — нас просто неправильно поймут, так как народ в комиссии, — настоящие морские волки, из механико-судовых служб Одессы и Севастополя.

Главное событие нашей, недлинной пока ещё, жизни происходит в течении одной недели и кажется одним сплошным кошмарным сном.

Бурса. Часть третья.

Часть третья.

Гл. 43 Снова в школу.

Хоть я и опоздал на целый месяц в “бурсу”, но волновался таки напрасно. Таких любителей поплавать набиралось каждый год немало, и мудрое начальство установило срок прибытия в училище, с производственной практики, с запасом. Фактически, регулярные занятия начались только с первого декабря. Так что не слишком я и отстал, в науке, от своих сокурсников.

Впечатлений у каждого было море, да что там море — океан! Нашу роту разбросало на шесть — семь месяцев по шарику: от Северного ледовитого океана до Индийского, от Новой Земли и Гренландии до французского острова Кергелен и спорных англо-аргентинских Мальвинских (Фолклендских) островов, — в ревущих сороковых южного полушария.

Были и особо отличившиеся. Санька Толкач, работая на рыбфабрике на филейной машине, умудрился отхватить себе пару пальцев на руке, и капитан со стармехом уговорили его не составлять акта и тем самым не наказывать команду, лишив её премии за рейс. Всеми клятвами пообещали они ему прислать на распределение, по окончании училища, персональный вызов не только в СУТФ, в Севастополь, но именно на этот же самый пароход. Так что Санька кровью заработал себе Севастополь.

У Олежки Титова вышло ещё покруче. Ему захотелось отметить прибытие из морей в одном из мурманских кабаков. Там Титыча и угораздило, в непарламентских выражениях заявить решительный протест швейцару, не пускавшему его в ресторан. За что он и был повязан заполярными ментами, прямо как борец за мир и справедливость Анджела Дэвис, (Тит так и сказал), их американскими коллегами. Правда, с ней это случилось по несколько другому поводу.

Гл.52 Прощай Херсон

52

Первого сентября Генка пошел в школу, то есть в “бурсу”, и мы со Славкой остались одни, — скучать в городе Херсоне, где нам отпущено было пробыть, судьбой и начальством, ещё около месяца.

И мы занялись полезными делами. Во-первых, заказали себе в ателье индивидуального пошива шикарные гражданские костюмы: с расклешенными от колен брюками и приталенными пиджаками: с длинными, до плеч, воротниками и с клапанами на боковых карманах. Не костюмы, а сказка!

А во-вторых, необходимо было обменять свои цензовые справки на рабочий диплом судового механика третьего разряда.


Дело в том, что учебный диплом, который мы получили по окончании мореходки, только теоретически допускал возможность нашей работы в должности механика. А чтобы осуществить это практически, нужно было иметь ещё и рабочий диплом, который выдавался конторой капитана порта, на основании учебного диплома и справок о плавательском цензе. На самый низший рабочий диплом — механика третьего разряда, необходимо было наплавать в должности моториста не менее восьми месяцев.

У нас со Славкой эти восемь месяцев были, и мы решили, не откладывая дела в долгий ящик, смотаться в Севастополь и получить в Камышовой бухте эти самые рабочие дипломы, дававшие нам право пойти в первый же рейс четвёртыми механиками на БМРТ, или даже третьими — на СРТМе.

Приехав в Севастополь рано утром, мы первым делом купили большую коробку шоколадных конфет. Затем взяли две спички, — одну длинную, другую — короткую, обломанную. Славка зажал их в кулаке (предварительно отвернувшись от меня), оставив сверху только две коричневые головки. Я потянул за одну из них... и вытащил короткую.

Бурса гл.51 Красная грамота

51

В коридорах, аудиториях и кубриках училища стоит гулкая тишина. Старшекурсники — в морях, на практике; остальные — в отпусках, по домам. Совсем недавно, последний, третий абитуриентский вал, накатившись на волнолом приёмных экзаменов, схлынул, увозя домой, к папам и мамам, огорчённых неудачников и радостных счастливцев — будущих Магелланов и Колумбов.

Скоро, буквально через несколько дней, жизнь снова забьёт ключом в этих стенах, но нас здесь уже не будет. И в голову приходит смешная, нелепая и грустная мысль:

— Как жаль, что нельзя в мореходке оставаться, на одном и том же курсе, на второй год.

Впрочем, можно. Мой друг Генка умудрился взять академотпуск, и теперь будет заканчивать “бурсу” двумя годами позже нас. Вот счастливец!

Ребята, отслужившие до мореходки в армии, давно разъехались по домам, забрав свои альбомы, дипломы и значки. Сейчас небось догуливают положенный месячный отпуск и собираются к отъезду, к местам распределения.

Миша Деряба уже уехал в Петропавловск-Камчатский. Обещал писать, мне и Славику.

Мы забираем в канцелярии свои дипломы об окончании училища, вкладыши с перечнем изучавшихся предметов и оценками по ним, (это для тех кто будет поступать в высшие учебные заведения) и направления на работу. В моём, в частности, указано, что пятого октября я должен явиться в отдел кадров Мурманского тралового флота.

В дополнение к диплому каждому выдан значок в виде миниатюрного эмалированного гробика с маленьким якорьком посредине.

Бурса гл.50 Донузлав

50

Поселили нас в десантном кубрике, в котором во время учений обитали морские пехотинцы. Однако мы сразу же перебрались на дачу — в танковый трюм, где вдоль бортов находились откидные, как в железнодорожных вагонах, койки, очевидно для танковых экипажей. Их мы и приватизировали.

В кубрике была ужасная жара и духота, — за длинный, июльский день эта стальная коробка разогревалась не хуже духовки. В трюме же было относительно прохладно, особенно ночью. СДК стоял у причала кормой на воду, носом к берегу. Носовые створки были раскрыты настежь, а аппарель опущена, как во время десантирования, и лёгкий ветерок с берега задувал внутрь трюма не хуже импортного кондиционера.

По утрам, по подъёму, мы охотно выскакивали вместе с командой на палубу, сбегали по трапу на гулкий как барабан понтонный пирс и мчались наперегонки вдоль по берегу, от нашего угла базы до эсминцев и обратно.

Закончив пробежку, делали физзарядку и возвращались на корабль. Затем построение и подъём флага.

После завтрака, — осмотр и проворачивание механизмов. Мы спускались в машинное отделение, и хоть нам и не нужно было писать отчёт о практике, всё же изучали, для расширения технического кругозора, энергетическую установку корабля. СДК строились в братской нам тогда ещё Польше, хотя вооружение и часть оборудования были советскими.

В то время как мы бродили, наподобие экскурсантов в музее, по сверкавшему чистотой, сравнимой разве что со стерильностью хирургической операционной, машинному отделению, молодежь срочной службы наводила, в сотый раз по одному и тому же месту, блеск на пайолах и “мороз” на поручнях.

Бурса Гл.49 На стажировку

49

Оставалось ещё одно важное дело: отправиться на военно-морской флот, на сорок пять суток, подержаться за автомат, принять присягу и пришить по две желтых лычки на маленький квадратный погон на каждом плече форменки.

Перед отъездом в Крым, на военную стажировку, со мною опять поссорилась моя Мэрилин Монро... извиняюсь Оленька. И капризно надув свои красно-черешневые губки заявила, что провожать меня в армию не придёт.

— Боже! Ну почему я терплю её выходки? Витя, да будь же ты мужчиной! Вырви из сердца эту любовь.

Ведь невооруженным глазом видно, что это именно её прабабка, когда-то в древности, вот так же измывалась над мужиками. Я даже имя её припоминаю... Цирцея, кажется.... Нет, та вроде бы превращала их в свиней, а её прабабка, — скорее всего в баранов....

Опять трясёмся в отечественном ЛАЗе, прозванном в народе “пылесосом”. Вдоль дороги, — пыльные тополя, выжженная солнцем желтая трава. А сверху — выцветшее небо, похожее на выстиранный в хлорке гюйс, и на нём белый блин солнца. Жара.

Не доезжая Симферополя, сворачиваем вправо, в сторону Евпатории.

Проехались улицами этого всесоюзного детского курорта. Не впечатляет; смахивает на крупный райцентр. Выбрались за город и двинулись на северо-восток. Крым здесь похож на каменистую пустыню, по которой там и сям торчат пучки травы и какие-то колючки. Для полноты картины не хватает только верблюдов.

В сорока километрах севернее Евпатории находится далеко врезавшееся в сушу глубокое, солёное, длинное озеро с крутым татарским названием Донузлав, что в переводе означает — Поросячий хвост.

На суше и на море

Кузьма

Виктор Лукинов

Кузьма — крупный, гладкошерстный светло-коричневый пёс дворовой породы, со строгим, начальственным выражением морды.

Кузьма считает себя хозяином и владельцем “Берикса” — небольшого морского судна международного рыбнадзора, которое полгода находится в Атлантике, инспектируя на промыслах траулеры различных стран, а другую половину стоит на судоремонтном заводе в Керчи или Херсоне. Сам “Берикс” приписан к керченской конторе с мудрёным названием “Югрыбпромразведка”.

Однажды, три года тому назад, когда судно только что вернулось в Керчь после очередного рейса в Юго-Восточную Атлантику, второй помощник капитана шёл себе утром из дому на судно, чтобы заступить на суточную вахту.

У проходной порта сидел маленький грустный щенок.

— Эй! Ты чего тут расселся? — обратился к нему моряк.

Щенок строго взглянул на него своими карими глазами, как бы отвечая на глупый вопрос:

— Чего расселся, чего расселся. Живу я тут.

— Пойдём со мной, — предложил ему помощник.

— Ладно, пойдём; поглядим что там у тебя есть, — наверное подумал так щенок и не спеша, с достоинством важно потрусил за новым знакомым.

Щенок команде понравился. Общим собранием постановили назвать его Кузьмой, выделили ему место в коридоре жилой палубы и дали должность, на общественных началах, — помощника вахтенного у трапа.

Через полгода, когда пришло время уходить в рейс, Кузьма уже был рослый красавец-пёс и полноправный член команды, имевший как и весь остальной экипаж “Берикса” санитарную книжку с занесенными в неё прививками.

Гл.47 Опять влюбился.

47

Снова пришел тёплый и ласковый месяц май. Снова сладкий дурман цветущей акации окутал город, а вместе с ним и наши головы. Прямо наркотик какой-то! Вместо того чтобы думать о госэкзаменах, начинаешь мечтать о девушках.

Опять я влюбился, познакомившись с нею — своею любовью, самым банальным способом, — на танцах в “Ромашке”.

Моя любовь, похожа на американскую мечту, на Душечку из кинофильма “В джазе только девушки”, короче на Мэрилин Монро. Она видно об этом знает, и ведёт себя соответствующим образом, — как и положено кинозвезде. Поэтому характер у неё далеко не ангельский. Ей доставляет удовольствие играть с моим сердцем как кошке с мышью. Надкусит его своими острыми зубками и любуется, как оно бедное трепыхается. Похоже, забава ей эта очень нравится.

А я, как баран, покорно сношу все эти издевательства, одурманенный весной, акацией и запахом её платиновых волос, (потом, попозже я узнал что так, оказывается, пахнет лак для фиксации причёски). Что поделаешь, — ля мур!

Вместо того чтобы прилежно зубрить по вечерам, на самоподготовке, я удираю в самоволку, сижу до полуночи под серебристым тополем на скамейке возле Олиного подъезда и терплю все её причуды и капризы....

Тихая, звёздная ночь окутала город. На нашем тополе даже листочек не шелохнётся. Мы сидим по разным краям скамьи, за столом, на котором днём пенсионеры забивают “козла”. Оля, в очередной раз сердится, непонятно по какому пустяку и грубит мне, а из-за занавески полуоткрытого окна, на втором этаже её пятиэтажки, из приёмника льётся негромко грустная песня... про нас.

«.... Два окна со двора
Да развесистый клён
Я как будто вчера

Гл.46 Семестровые экзамены

46

В феврале — марте началась защита и сдача курсовых проектов.

По “Экономике рыбного хозяйства” требовалось просчитать рентабельность шестимесячного промыслового рейса БМРТ. Для этого нужно было, набрав команду (с соответствующей зарплатой и паями), и взяв на борт воду, топливо, харчи, прочие запасы и промвооружение (предварительно посчитав сколько всё это стоит), отправиться к берегам Африки. Наловить там рыбы; два раза сдать улов на транспортные рефрижераторы, а с третьим вернуться домой. Продать всю рыбу государству, расплатиться с командой, заплатить налоги, отдать за всё затраченное на рейс плюс на амортизационные расходы. И после всего этого умудриться получить прибыль.

Конечно же, с такими смешными ценами на рыбу которые платила держава, в реальных условиях не то что прибыль получить, потраченное вернуть и то хорошо. Но путём манипуляций и подтасовок я умудрился получить не только прибыль, но и сверхприбыль, а преподаватель экономики выставил мне за это оценку — “хорошо”.

“Детали машин”, честно признаюсь, мне посчитал и начертил зять. Они там умные — эти атомщики-энергетики.

Преподаватель, — старенький дедушка-пенсионер, вяло слушал мои пояснения и только в конце спросил, сколько я заплатил за курсовой.

— Ни сколько, — честно признался я.

И хоть было обидно, за зятя-инженера, но спорить, почему мне поставили “удовлетворительно”, не стал.

Когда “Удав”, читая мою пояснительную записку, дошел до того места где говорилось: “... проектируемый двигатель может работать на всех сортах дизельного топлива, вплоть до флотского мазута....”, от изумления, у Пал Григорича очки свалились на кончик носа.

Бурса. Часть вторая.

Часть вторая.

Гл 18 Городнiй Велетень.

Пятый день идут дожди . Небо затянуто низкими серыми тучами. Мокро и неуютно.

Вообще-то такое долгое ненастье в Херсоне бывает только поздней осенью. Обычно тучи, которые несёт ветер из Атлантики, зацепившись где-то далеко на западе за вершины Карпат, выливают там все свои запасы влаги и к нам, на юг, приходят совсем опустошёнными. Целый день они могут провисеть над городом, и из них едва ли выльется кружка воды.

Но в этот раз циклон пришел через Средиземное море и теперь выплёскивает всё, что сумел накопить, разгуливая по океанским просторам.

Каждый год, весь сентябрь наша “бурса” проводит на помидорных полях своего подшефного совхоза с громким названием “Городній Велетень”, что означает “Огородный Великан”. И это действительно великан, — своего рода овощное государство, со своими населёнными пунктами, — хуторами-отделениями и столицей, — центральным посёлком, где находится совхозный завод по переработке томатов. Месяц мы помогаем собирать урожай своим подшефным, а остальные одиннадцать уписываем за обе щеки их продукцию.

Ну а сейчас все ждут, когда закончатся дожди. Начались даже занятия, но идут они как-то вяло, неохотно; желания нет ни у кого: ни у преподавателей преподавать, ни у курсантов учиться.

Зато мы теперь получили настоящего боевого командира роты.

Фёдор Алексеевич Кукушкин выпустил свою восьмую роту и принял под своё начало нашу, четвёртую. “Дед”, как ласково зовут его курсанты, — бывший морской пехотинец. Он воевал на Севере, высаживался со своими орлами в скалистых фиордах Норвегии.

Гл.45 Судоремонтная практика

45

Январь 1972года сходу показал свой норов. Ударили сибирские морозы.

Говорил же нам Фёдор Алексеевич — наш отец-командир, ещё в декабре:

— Ребята, утеплите кубрики, заклейте оконные рамы.

Не послушались старого, мудрого воина и вот теперь спали как немцы, зимой сорок первого, под Москвой — в ботинках, шинелях и в завязанных под подбородком шапках-ушанках, укрывшись поверх всего этого тонким казённым одеялом.

Да что там мы!

Сковало Днепр, покрылся толстой ледяной броней Днепро-Бугский лиман. Не виданное дело, — замёрз Одесский рейд, и с Балтики пришлось пригнать два ледокола: “Владимир Русанов” и “Афанасий Никитин”, — колоть лёд в Чёрном море и лимане.

Началась судоремонтная практика и по утрам, после завтрака, наша рота отправлялась на завод. Чтобы сократить путь мы не шли верхом, через мост, продуваемый к тому же северным морозным ветром, а прямо из Кузней входили в узкую улочку, пролегавшую между территорией рыбкомбината и высокой земляной насыпью предмостья. В конце её, пересекали железнодорожную ветку, нырявшую под арку моста, ступали на толстый лёд и шли по Кошевой как по суше, до того места, где меньше года назад стояли наши учебные кораблики: “Метеор” и “Руслан”. Затем, пройдя под мостом, выбирались на отлогое место уже на территории завода, за железным забором, врезавшимся на несколько метров в реку.

Конечно, задумана эта практика была для пользы дела, чтобы так сказать познакомить будущих механиков с азами судоремонтного производства и для вникания и привыкания к взаимоотношениям между ремонтниками и эксплуатационниками. Но если честно, то пользы от неё было мало.

Бурса гл.44 Новый год

44

В субботу вечером я нагладился, начистился и как новая копейка полетел в Кузни, к Натке на свидание.

Возле будки часового мастера меня поджидала... роскошная блондинка.

— Вас Витей зовут?

— Да,... но...

— Наташа — моя сестра, а я — Неля, — представилась блондинка.

— Натка извиняется, и просила передать что завтра, в это же время, будет здесь как штык.

— А что случилось? Почему она не пришла, — поинтересовался я.

— Да сменщица её заболела, положили в больницу, вот Натка сейчас за неё и катается, на троллейбусе, — разъяснила всё Неля.

— Вы уж не обижайтесь на мою сестричку, она и сама расстроилась.

— Да ладно, ничего страшного, я завтра обязательно буду здесь же, спасибо что предупредили, — галантно раскланялся я с красивой Наткиной сестрой.

Следующим воскресным вечером, едва лишь я появился возле часовой будки, как сразу же, по-хозяйски, был чмокнут в щёчку, взят под руку и отбуксирован на смотрины. Натка решила похвастаться обновкой перед подружкой и потащила меня в больницу. Там я только скромненько стоял, молчал, хлопал глазами и как лошадь кивал головой, а Натка “грузила” подругу.

— Да вот решили пожениться... уже подали заявление в ЗАГС... ну ты сама знаешь, нужно ждать... два месяца испытательный срок....

Подружка нас поздравляла, желала счастья.... Ну а мне что оставалось делать? Принимать поздравления и благодарить....

Натка и Неля снимали на Забалке у бабки жильё, которое во всех литературных произведениях вообще-то называется флигелем, а у нас, в Херсоне, почему-то зовётся времянкой.

Гл.43 Снова в школу.


Часть третья.

43

Хоть я и опоздал на целый месяц в “бурсу”, но волновался таки напрасно. Таких любителей поплавать набиралось каждый год немало, и мудрое начальство установило срок прибытия в училище, с производственной практики, с запасом. Фактически, регулярные занятия начались только с первого декабря. Так что не слишком я и отстал, в науке, от своих сокурсников.

Впечатлений у каждого было море, да что там море — океан! Нашу роту разбросало на шесть — семь месяцев по шарику: от Северного ледовитого океана до Индийского, от Новой Земли и Гренландии до французского острова Кергелен и спорных англо-аргентинских Мальвинских (Фолклендских) островов, — в ревущих сороковых южного полушария.

Были и особо отличившиеся. Санька Толкач, работая на рыбфабрике на филейной машине, умудрился отхватить себе пару пальцев на руке, и капитан со стармехом уговорили его не составлять акта и тем самым не наказывать команду, лишив её премии за рейс. Всеми клятвами пообещали они ему прислать на распределение, по окончании училища, персональный вызов не только в СУТФ, в Севастополь, но именно на этот же самый пароход. Так что Санька кровью заработал себе Севастополь.

У Олежки Титова вышло ещё покруче. Ему захотелось отметить прибытие из морей в одном из мурманских кабаков. Там Титыча и угораздило, в непарламентских выражениях заявить решительный протест швейцару, не пускавшему его в ресторан.

Бурса гл.42 Конец одиссеи

42

Конец ноября. В Средиземке уже нет такой жары, как была летом. Свою тропическую форму одежды мы давно сменили на нормальную чёрную робу и кирзовые ботинки. И простыни мы больше не мочим, теперь и под сухой-то спать холодно, ещё с Джорджес-банки укрываемся казёнными шерстяными одеялами. Зато загорать, днём после вахты, на “голубятне”, — одно удовольствие. Солнышко уже не такое злое, не обжигает, и можно сколько влезет лежать, на спине или на животе, и не переворачиваться; всё равно не обгоришь.

Чем ближе к дому, тем прохладнее.

Вот и Босфор!

— Старшему механику спуститься в машинное отделение! — орёт громкоговорящая связь.

“Дед”, как ему и положено при прохождении судном узкостей, появляется на трапе, в своих фирменных джинсах, с неизменной жвачкой во рту.

— Тоже мне, средний американец.

Мой патрон, в неизменной синей майке, в вырез которой на груди и на спине буйно прёт густая растительность, стоит у поста управления левым главным двигателем, а стармех, отстранив старшего моториста и картинно, по-морскому расставив ноги, ухватился за топливо-пусковую и реверсивную рукояти правой машины.

— У, немец контуженный!

Дзинь-дзилинь!!! — звенят машинные телеграфы и “дед” с Александром Иванычем, продублировав команды, дёргают за свои рычаги, ну что твои танкисты.

— Ну, чего тебя жаба давит, Витя? Погоди, успеешь, надёргаешься ещё, надоест.

“Малахов курган” уходит на север, в неспокойное Чёрное море. Я стою на корме, и может быть, в последний раз вглядываюсь в холмистые берега Анатолии, постепенно растворяющиеся в серой пелене холодного осеннего дождя.

Гл.41 Бермудский треугольник.

41

Наш новый “дедушка” решил доказать механико-судовой службе “Югрыбхолодфлота” что именно он и никто другой достоин быть постоянным, а не подменным старшим механиком “Малахова кургана”.

А как этого добиться? Очень даже просто. Во все века всевозможное начальство любило, любит, и будет любить чистоту и порядок на флоте, да и не только на флоте. Эти две вещи всегда являлись основным мерилом соответствия своей должности любого командира.

Поэтому мы сейчас и вылизываем машинное отделение “Малахова кургана”, пытаясь придать ему хотя бы отдалённое подобие хирургической операционной.

Мы сидим с Иваном в туннеле гребных валов. Это такой длинный и низкий коридор с проходом посредине, а по бокам его тянутся, охваченные через каждые несколько метров опорными подшипниками, толстые стальные валы, вращающиеся со скоростью сто семьдесят оборотов в минуту. Наша задача — поочерёдно, по одному листу отвинчивать пайолы, зачистить стальными щётками с обеих сторон от ржавчины и старой краски, прогрунтовать свинцовым суриком и устанавливать их снова на место.

Работа грязная, пыльная и вонючая, но что делать? Партия сказала надо — комсомол ответил есть! Чтобы скрасить себе время вахты я, не отрываясь от работы, начинаю мечтать.

— Вот, сейчас мы идём где-то в районе Бермудского треугольника.

.... Я просыпаюсь от оглушительной тишины. Не слышно ни звука дизелей, ни людских голосов; один только плеск волн о корпус судна. Выскакиваю на палубу — никого. На мостик — никого. Где команда? Что случилось? Куда все подевались?

Бурса гл.40 Лас-Пальмас

40

Через несколько дней, после моего возвращения из Херсона, мы ушли в Севастополь, и встали, наконец у причала, в родной Камышовой бухте. Начали готовиться к новому рейсу.

В машинной команде “Малахова кургана” пошли изменения и перемещения. Валера Котляров ушел в отпуск, за ним списались с судна Димка и Вася. Димке за чем-то нужно было срочно домой, в Ростов, а на Ваську напала хандра. Он заявил, что море ему наскучило и начал уговаривать меня, после мореходки, поступать с ним в Киевский институт гражданской авиации. Там, мол, у него дядька преподает, и мы запросто попадём в студенты.

Для меня это было уже слишком круто; я и к морю то не успел привыкнуть, а тут на тебе — в лётчики. Я вежливо отказался.

Остался я один, из курсантов мореходки, на весь “Малахов курган”.

С новым напарником по каюте и вахте, — Ваней Роднёнком, мы сразу сдружились. Хоть он был и гораздо старше меня, но папу из себя не корчил, не командовал и не учил жить.

Вместо ушедшего в отпуск старшего механика появился новый, молодой “дед”, идущий в рейс, наверное, впервые в этом качестве. Спортивного вида парень, в как теперь говорят фирмовом прикиде: в новых джинсах, модной рубашке и туфлях, не вынимая изо рта жевательной резинки прогулялся по машине, равнодушно слушая пояснения сопровождавшего его второго механика. Обойдя машинное отделение, и так ни с кем и не поздоровавшись, новый начальник вернулся к себе в каюту. Мы поняли: мужик пришел делать себе карьеру, и скоро мы будем плакать за своим добрым старым “дедушкой”.

.....................

Гл.39 Бархатный сезон.

39

Переход от Керчи до Одессы много времени не занял, — меньше суток. Часть людей из машинной команды была отпущена по домам, часть списалась с судна в отпуск, в том числе и мой закадычный друг и напарник Олег Пивко. А замена отпускникам ещё не прибыла. Вот и остались в нашей вахте два человека — Александр Иваныч и я.

Мне было оказано величайшее доверие, (по моим тогдашним понятиям конечно) — стоять у поста управления одним из главных двигателей и, получив с ходового мостика команду, продублировать её машинным телеграфом, а затем выполнить. Ну, действительно, не четыре же руки у моего шефа чтобы дёргать, почти одновременно, за рукоятки двух телеграфов и двух главных дизелей.

Какое это восхитительное чувство, одним движением руки, заставлять останавливаться и снова бежать, то быстрее, то медленнее четыре тысячи стальных лошадей. Меня прямо распирало от восторга, гордости и собственной значимости. Вспоминая это сейчас, мне делается немножко смешно и в то же время очень грустно, — никогда этого времени уже не вернуть. Никогда больше глупая, мальчишеская, такая наивная и такая замечательная радость не захлестнёт меня снова, — как жаль!

Пришли мы не в саму Одессу, а в Ильичевск. Вернее Ильичевск был на другой стороне Сухого лимана, а с нашей рыбачьей стороны находилось село Бурлачья балка. С тех пор как я тут был в феврале на учебном “Метеоре”, в рыбном порту мало что изменилось. Довольно вяло продолжалось строительство корпусов рыбкомбината и холодильника. Территория даже не была полностью огорожена, а на центральной проходной, возле своей будки, сидел на скамейке охранник — дед-пенсионер, и “стрелял” у проходящих закурить.

Гл.38 Черноморское лето.

38

Лучи утреннего солнышка, вынырнувшего из моря, позолотили края лёгких перистых облаков и, отразившись от них, окрасили нежно-розовым цветом вершины далёких Крымских гор.

“Малахов курган” лежит в дрейфе в нескольких милях от родного берега — нас не пускают домой. Береговой холодильник в Камышовой бухте забит рыбой до отказа, а севастопольское начальство всё ни как не может решить, куда нас послать разгружаться — в Керчь, или в Одессу?

А пока, мы дрейфуем вдоль южного берега Крыма и чтобы не ослаблять безделием дисциплину на судне, занимаемся противоаварийными тренировками. Успели уже завести пластырь на пробоину ниже ватерлинии, в районе машинного отделения, а изнутри заделали её с помощью цементного ящика. Ликвидировали два пожара: один в рефотделении, другой в коридоре жилой палубы. Сыграли тревоги: “Человек за бортом!” и “По оставлению судна”. Наигрались до одури.

Наконец поступило радио с берега, — идти на рейд Камышовой бухты, — открывать границу.

К встрече дорогих гостей мы подготовились заранее, ещё в Мраморном море. Позаимствовав у матросов шапки, валенки и ватники залезли ночью в трюм и засунули свои журналы с эротическими картинками между паками мороженой рыбы.

Какой дурак полезет туда, где мороз под минус восемнадцать градусов по Цельсию, да ещё в фуражке, летних брюках и рубашке с короткими рукавами?

Однако не все детали были учтены. Толстая тётка, в белом халате, увидав наш бурьян в банке, оказавшийся на редкость живучим, выкатила глаза на лоб.

— Это ещё что такое?

— Комнатное растение.

— Где Вы его взяли?

— В Канаде.

— Немедленно выбросить за борт!

Гл.37 Опять в Канаде.

37

Вот и снова мы в знакомом Галифаксе. Теперь я, на правах гида, веду нашу группу по его улицам, проезжая часть которых по-прежнему, забита разноцветным автомобильным стадом. Сейчас и в Канаду пришло тёплое лето, и местные девчонки, — светловолосые и веснушчатые, шагают по тротуарам в туфельках на новомодной высоченной платформе, задорно потряхивая крепкими, ничем не стеснёнными грудками, которые так и норовят выпрыгнуть из-за низкого выреза лёгких мини-платьиц. На продвинутом Западе полным ходом идёт сексуальная революция. Нам это хоть и непривычно, но глазу приятно.

Ошалев от никогда не виданной мною прежде кучи денег, тем более в иностранной валюте, я, поддавшись стадному инстинкту, прикупил, не знаю зачем, две пары капроновых колготок, и уже собирался приобрести женский парик, как был вовремя остановлен, заметившим моё умопомрачение Олегом.

— Ты что сдурел?! Ну, на кой хрен тебе все эти бабские причиндалы; у тебя что, любовниц много?

— Да все вот вроде берут, — смущённо попытался я оправдаться.

— Все за борт начнут прыгать, ты тоже сиганёшь? Ну, Совдепия серая! — не преминул лягнуть систему доморощенный диссидент.

Спасибо Олегу; благодаря ему была спасена моя, обильным потом заработанная первая валюта, от непатриотичного её вложения в лёгкую промышленность, враждебных нам в то время стран НАТО.

И всё же (рассказывать так уж по честному), от одного нехорошего соблазна, роняющего, буквально носом в грязь, моральный облик строителя коммунизма, я не смог удержаться, (как впрочем, и все мои товарищи) и купил... пугливо, как заяц, оглядываясь по сторонам... на хорошей глянцевой бумаге...

Гл.36 Малахов курган

36

Их было три брата, или если хотите три сестры. У англичан, — прирожденных мореплавателей, корабль — женского рода, поэтому суда одной серии они зовут sister ships. “Peruvian reefer”, “Brazilian reefer” и “Mexican reefer” построили в Дании в 1952 — 1953 годах, для перевозки скоропортящихся продуктов между портами Европы и Америки.

Два главных двигателя фирмы “Бумейстер и Вайн” , суммарной мощностью в восемь тысяч лошадиных сил, позволяли развить им скорость до восемнадцати узлов. Так как плавать они должны были в тёплых водах, то установка вспомогательного парового котла проектом, у прижимистых буржуев, не предусматривалась.

И начали возить датские банановозы бананы, апельсины, лимоны и всякие прочие фрукты-овощи.

В середине шестидесятых годов, ещё довольно крепкие, но уже морально устаревшие рефрижераторы купил для своих черноморских рыбаков Советский Союз. Практичные европейцы гоняли их по океану на флотском мазуте, и только при манёврах — в узкостях и на подходах к портам, переходили на лёгкое топливо. У нас же они стали ходить на солярке, цена которой в те годы в советских портах была чисто символической — двадцать восемь — тридцать рублей за тонну, или около трёх копеек за килограмм.

Зато и грузить их стали больше. Если раньше, приняв на борт ящики с цитрусовыми, они несли на себе две — две с половиной тысячи тонн, то теперь, такой же по объёму груз паков, с мороженой рыбой, весил уже три с половиной тысячи тонн.

В общем, постаревших морских рабочих лошадок, новые хозяева кормить стали лучше, но и нагружать стали больше.

Гл.35 Большой каньон

35

Едва только на берег опустили с “Залива” трап, мы, отпросившись у старпома помчались в контору. С робкой надеждой в душе заходим в отдел кадров и справляемся, у Николай Николаича, о наличии вакантных мест в машинных командах стоящих у причала судов. Увы-увы, пока порадовать он нас ни чем не может. Ну что за невезуха!

От нечего делать слоняемся по коридорам “Югрыбхолодфлота”, читаем распоряжения, приказы, плакаты, развешанные по стенам; так и бродим до самого обеда. Поднимаемся на второй этаж. Сразу же за лестничной клеткой коридор образует помещение на подобие фойе в кинотеатрах. Здесь установлен теннисный стол, на котором уже во всю идёт послеобеденный блицтурнир.

И тут меня, (уже в который раз), настигает стрела Амура. Стройная худощавая девчонка, с модной стрижкой “паж”, в короткой юбочке и в эффектно подчёркивающих красоту длинных ног, ярко-красных колготках, ловко отбивала ракеткой подачи соперника.

Наверное, любимая дочка какого-нибудь папы-капитана. Ну, куда мне, бедному студенту?...

Профсоюзный судовой комитет подсуетился и ещё на подходе к дому сумел выколотить из профкома “Югрыбхолодфлота” однодневную автобусную экскурсию в Большой каньон Крыма.

Коля сумел одолжить денег и отпросился съездить на пару дней домой. Мы же с Серёгой изъявили желание тоже, за счёт профсоюза, совершить турпоход.

На третьи сутки по приходу, ранним воскресным утром, за проходной порта стояло человек пятнадцать — двадцать моряков “Залива” и членов их семей. Тут же была свалена гора сумок и рюкзаков с провизией. У нас тоже имелся объемистый свёрток с сухим пайком.

Бурса гл.34 Домой

34

Ну, вот и всё. Трюма забиты до отказа рыбой и рыбной мукой. “Онежский залив” снимается с промысла и уходит домой. Снова целую неделю водная пустыня и вокруг никого. Снова шторм и наш огромный рефрижератор летает по волнам как бабочка. Но зато радость какая! Я перестал укачиваться. Ем теперь как все нормальные люди, голова только вроде бы не совсем как своя, слегка чугунная; но это такие мелочи, что на них и внимания обращать не стоит. Молодец всё-таки человеческий организм — к чему хочешь привыкнет.

На девятый день показались долгожданные берега.

А вот и вход в пролив. Далеко справа, не видимый для нас, уходит назад Танжер — центр мирового шпионажа, со своими лавками и коврами. Слева, на испанской стороне, окутанные сиреневой дымкой возвышаются вдалеке Андалузкие горы.

Показалась Скала, с прилепившимся к ней Гибралтаром, и уплыла назад по левому борту. Впереди Средиземное море, а отсюда уж и рукой подать до дома.

Недалеко от Мальты встречаем своего собрата из Черноморского морского пароходства — белого как лебедь, быстроходного красавца “Чапаева”. Остроумные одесситы зовут свои рефрижераторы “банановозами”. Они и вправду, занимаются у них в основном, перевозкой бананов и цитрусовых. “Чапаев” везёт в своих трюмах мороженое мясо — кормить дружественный нам народ, с острова Свободы. А на Кубе возьмёт дефицитные у нас апельсины и грейпфруты.

Одесситам захотелось полакомиться рыбкой. Нам же нужна белая краска для надстройки. Суда ложатся в дрейф и договариваются о бартере.

Бурса гл.33 Галифакс.

33

Прошло десять дней. “Онежский залив” роздал топливо, воду, тару и продукты, забрал всю выловленную и замороженную севастопольцами и одесситами рыбу, но трюма были забиты лишь наполовину. Высокое московское начальство дало добро взять недостающий груз у мурманчан и калининградцев, — их рефрижераторы ещё стояли в своих портах под разгрузкой. Но за это, нам велено было сгонять в порт Галифакс и закупить для рыбаков продуктов.

Мы снялись с промысла, и пошли на север. Через сутки “Онежский залив” был уже на подходе к столице канадской провинции Новая Шотландия. По бортам и за кормой, правда на приличном расстоянии, появился почётный эскорт: черно-белые касатки солидно, как бы нехотя, (совсем не так как весёлые дельфины), плавно выныривали и опять погружались в спокойную воду.

Впереди, по носу “Онежского залива показалась Америка. Невысокие, изрезанные бухтами и заливами лесистые берега тянулись вправо и влево, а далеко на заднем плане, на фоне бледно-голубого неба эффектно красовалась длинная ажурная дуга великолепного моста, перекинутого через пролив. (Через пару лет такой же появится и над Босфором).

Ну, вот тебе и Канада! Рукой подать.

На этот раз мы не бросали якорь на рейде, а встали прямо у причала. После несложных таможенных формальностей нам был разрешен выход в город. Тем же составом что и в Танжере спустились по трапу и ступили ногой на Американский континент, густо усыпанный какими-то непонятными жестяными бляшками. Лишь немного позже я узнал, что это были язычки от банок из-под консервированного пива, пепси и кока-колы. За экологию тогда ещё никто не боролся, а про “зелёных” и слыхом не слыхивали.

Гл.32 Джорджес-банка.

32

Пустынная Атлантика. Вот уже несколько суток идёт “Онежский залив” через неё, и не разу не встретил ни одного судна. Такое чувство что, кроме нашего парохода, этого безбрежного водного пространства, да ещё неба, иногда безоблачного, иногда пасмурного, ничего больше и не существует на свете.

Нас расписали по вахтам в машинное отделение, и мы, на время перехода, сделались дублёрами мотористов. Ходим, изучаем оборудование и системы трубопроводов, пишем отчёт о плавательской практике.

Погода испортилась окончательно, и наш громадный рефрижератор качает как лёгкую лодочку. Мой вестибулярный аппарат (сволочь порядочная) с трудом даёт мне вынести четырёхчасовую вахту и я, с бледным видом и из последних сил, каждый раз вползаю в каюту и грохаюсь на койку. Есть не хочется, но ребята приносят мне обычно второе и чуть ли не силком заставляют съесть. Им хорошо, они не укачиваются.

Но всё проходит в этом мире. Опять установилась хорошая погода, а за бортом открылось удивительное явление природы, — по тёмно-синим океанским волнам поплыли длинные полосы ярко-оранжевых водорослей. Это их тащит Гольфстрим из Саргасова моря, — моря без берегов, посреди океана.

Наш доктор, изнывая от скуки и не имея возможности применить свой талант хирурга, устроил за нами форменную охоту. Сначала он продемонстрировал свой импортный лазарет с операционной и хирургическими инструментами; ничего особенного, почти такие же как у слесаря, только хромированные. Затем, выяснив, что никому из нас ни разу не вырезали аппендицит, стал усиленно уговаривать проделать эту операцию прямо здесь и сейчас.

Бурса гл.31 Танжер.


31

«Онежский залив» стоит на рейде марокканского порта Танжер. К причалу мы не становимся, чтобы не тратить зря народных денежек на лоцмана, за швартовку и за место у причальной стенки. Продукты для рыбаков нам доставят к борту портовым катером, а в увольнение на берег мы отправимся на своей собственной спасательной шлюпке. Команде выдали аванс — по двадцать пять — тридцать дирхамов, — так называется местная валюта. Нам, — курсантам-практикантам тоже отвалили... по одному дирхаму.

Утро стоит тихое, ясное, тёплое. На небе ни облачка. Атлантический океан, у самого краешка которого мы сейчас находимся, дремлет под ласковым утренним солнышком. Лёгкий ветерок приятно холодит лицо, но по всему видно что день будет жарким, — Африка как ни как.

Но вот, наконец, все приготовления окончены: шлюпка спущена на воду и стоит, покачивается у трапа, по правому борту судна. Мы скатываемся в неё, рассаживаемся; рулевой нажимает кнопку стартера, заводит дизель и прогрев его на холостых оборотах, дает ход вперёд. Шлюпка закрытая и поэтому мы сидим в ней как телята в вагоне, любоваться особенно нечем. Наконец толчок о причал, слышится возня со швартовыми концами и сходней, и вот старпом дает команду на выгрузку.

Мы выскакиваем на причал и идём, сначала по территории порта общей толпой, а за проходной разбиваемся на группки и расходимся в разные стороны.

В нашей группе пять человек: электрик Володя — старший группы, матрос Николай, буфетчица Валя и мы с Колей Вариводой — курсанты-практиканты.

Бурса гл.30 На бакштове.

30

Всю ночь идут парой, почти вплотную друг за дружкой, два судна соединённые стальным тросом, на котором, как на карнизной струне подвешен толстый, чёрный, гофрированный шланг.

Вчера, ближе к вечеру, со стороны африканского берега появился какой-то пароход и стал быстро приближаться к нам. Вскоре, по силуэту, уже можно было определить, что это нефтеналивное судно средних размеров. А ещё через некоторое время стало видно и его название — “Инкерман”. Это был наш танкер, — из “Югрыбхолодфлота”. Сблизившись суда сбавили ход. Танкер, описав циркуляцию, обошел нас с кормы и двигался теперь параллельно, в двадцати примерно метрах от “Онежского залива”.

Боцман, притащив на правый борт свою пушку (которой он так удачно пугнул американцев), зарядил её выброской и нажал на спусковой курок. Оплетённый мячик полетел по крутой дуге, таща за собою тонкий линь, и шлёпнулся на палубу “Инкермана”. На танкере привязали к нашей выброске тонкий канат — проводник. Перетащив его к себе, наши матросы соединили его скобой с более толстым стальным тросом. Теперь снова настала очередь “Инкермана”. Всё это очень напоминало ресторанную игру: “От нашего стола — Вашему столу”.

Когда все эти перетягивания канатов закончились, два судна оказались как пуповиной связанными гофрированным шлангом, по которому “Онежский залив” начал отдавать “Инкерману” часть топлива, из тех четырёх тысяч тонн, которыми он забункеровался в Севастополе. Танкер должен был забрать у нас около двух тысяч тонн соляра и мазута, и доставить их рыбакам работавшим в Центрально-Восточной Атлантике.

Бурса гл.29 Средиземка.

29

Желтый блин солнца жарится на небесной сковородке. Складками синего бархата колышется Эгейское море. Безлесные, гористые острова, окруженные тонкой каёмкой белопенного прибоя, появляются по носу, проплывают по бортам и уходят за корму “Онежского залива”. Проходим Греческий архипелаг.

Сегодня, Первое мая — международный день солидарности трудящихся. По этому поводу, первый помощник капитана, — именуемый в судовом обиходе помпой, или комиссаром, (между собою конечно), закатил перед праздничным завтраком торжественную речь, минут так на пятнадцать. Но зато, в компенсацию за внимание, нам выставили по полбутылки на брата какого-то импортного сухого красного вина.

В море выходных не бывает, но так как мы здесь были... как бы это помягче сказать... ни пришей, ни пристебай... в общем, вольноопределяющимися, то нам выдали увольнительную на целый день.

На верхней палубе, прямо за фальштрубой, стоял небольшой пластмассовый бассейн, размерами где-то три на три метра. В него уже закачали тёплую средиземноморскую воду. И вот мы целый день, правда, с перерывом на обед, барахтаемся в нём, загораем, гоняем киями шайбы на “морском” бильярде, стоящем тут же, рядом с бассейном. Так время и прошло, в узаконенном начальством ничегониделании, или, если по научному, — в лёгком восточном кейфе.

Солнце повернуло на закат, скоро ужин. Серёга прихватил после обеда гитару напарника по каюте — матроса боцманской команды, и сейчас бренчит на ней, мурлыкая себе под нос битловскую “Мишел”. Коля, развалившись в шезлонге, изображает среднего американца в круизе на пассажирском лайнере.

Бурса гл.28 За кордон

28

Просыпаюсь от холода и долго не могу сообразить — где это я? Наконец вспоминаю. Отдёргиваю штору, отделяющую мою койку от остального мира, и мягкий кофейный полумрак мгновенно превращается в ослепительно яркий апрельский день.

На светлом подволоке каюты резвятся солнечные зайчики, переборки и палуба трясутся мелкой дрожью, приглушенно, но отчетливо слышен шум работающих главных двигателей, корпус судна плавно покачивается с борта на борт.

Спрыгиваю со своего высотного ложа и первым делом заглядываю на термометр, закрепленный на косяке двери.

— Пятнадцать градусов! Ничего себе, так и в пингвина превратиться недолго.

Тащу стул, влезаю на него и полностью закрываю заслонку кондиционера. Выглядываю в иллюминатор. Внизу, подо мною, бегут вдоль борта небольшие голубые волны, а по ним скользят солнечные блики. Кажется что море сморщилось в лукавой весёлой улыбке:

— Эй Вы, сони! Будущие Магелланы! Хватит дрыхнуть, пора вставать.

После завтрака отправляемся в каюту “деда” — старшего механика судна, находящуюся двумя этажами выше нашей жилой палубы. Это скорее не каюта, а шикарная двухкомнатная квартира, состоящая из просторного кабинета, спальни и персонального санузла. “Дед” — довольно молодой ещё мужчина, сочувственно выслушал наши жалобы на несправедливости судьбы, туманно пообещал что-нибудь придумать, провёл предварительный инструктаж, упирая особо на неукоснительное выполнение требований техники безопасности и, вызвав к себе второго механика — рослого широкоплечего блондина, поручил нас его опеке.

Вместе с ним мы и отправились в машинное отделение нашего импортного морского красавца.

Гл.27 Онежский залив

27

— Вот и сбылась мечта идиота!

Стою на палубе французского красавца с названием “Онежский залив” — самого нового, самого современного транспортного рефрижератора “Югрыбхолодфлота”.

— И кто это, помнится, говорил, совсем недавно, что нам на таком пароходе ни в жисть не плавать? Именно на нём и плавать,... в ближайшие два месяца,.. старшими куда пошлют,... и за спасибо даром.

Импортный шик, блеск и роскошь в одночасье померкли и поблекли в наших глазах. Что толку нам от всего этого великолепия, если мы здесь лишние, как бедные родственники в хоромах богатого, но скупого дядюшки.


Но делать нечего, жизнь продолжается и нужно как-то её налаживать. Мы с Колей Вариводой получаем в своё личное распоряжение ключи от двухместной каюты, в жилой палубе рядового состава.

Нажимаю никелированную ручку двери, покрытой пластиком имитирующим шпон карельской берёзы; она открывается и мы попадаем в громадные, (по нашим понятиям и скромным запросам), апартаменты. Палуба каюты выложена большими квадратными плитками серо-голубого линолеума. Под круглым иллюминатором — мягкий диван. С одной стороны каюты, в специальной выгородке расположена фаянсовая раковина умывальника, с хромированным экономкраном-смесителем. За выгородкой стол, намертво привинченный к палубе и два стула, которые при необходимости тоже можно закрепить специальными приспособлениями. Над столом лампа для чтения в пластмассовом абажуре и с гибким гофрированным штативом. А над нею висит натюрморт в пастельных тонах. У противоположной переборки устроена широкая двухэтажная койка, каждый ярус которой задёргивается шелковыми шторами цвета беж.

Гл.26 Камышовая бухта.

26

Бог шельму метит! Я стою в тамбуре, курю и с грустью рассматриваю проплывающие за окном вагона степные пейзажи Северной Таврии. Вот тебе и Балтика! Чего-то там не состыковалось, не согласовалось, и десятая рота едет в Севастополь, в Югрыбхолодфлот. И вот я среди малознакомой компании, как белая ворона, а все мои друзья уже больше недели как в Камышовой бухте. Кто-то наверняка и в рейс ушёл; зарабатывает, уже небось, на рабочем месте моториста, свои кровные, а не у мамы выпрошенные денежки.

Докуриваю, щелчком выбрасываю “бычок” и иду обратно в вагон. Тут веселье полным ходом, — бренчит гитара, звенят стаканы. Подсаживаюсь к ребятам, нужно притираться к чужой компании.

В Каланчаке долго стоим рядом с грузовым составом, на платформах которого раскреплены танки, бывшие на вооружении во время Великой Отечественной войны. Интересно, куда это их везут? Наверное, на киносъёмки, а может во Вьетнам? Там, говорят, очень уважают наши “тридцать четвёрки”, времён второй мировой войны.

В Джанкой прибыли уже вечером. Кинулись искать пиво. Все ларьки закрыты. Наконец, в конце перрона находим чебуречную. Там подают горячие сочные татарские чебуреки, и к ним большой пивной бокал, но не пива, а лимонада. Очень вкусно!

В полночь высаживаемся в Симферополе — конечной остановке нашего поезда. Сонные забредаем под монументальные колонны и лепные потолки. Сидения все заняты, — транзитными пассажирами, кочующим цыганским табором и лицами без определённого места жительства.

Гл.25 Снова в Херсоне.

25

Ну, вот мы и дома! Стоим, привязавшись к толстенным брёвнам, вколоченным в илистое дно речки Кошевой, почти рядом с низким, поросшим камышом и вербами берегом, на котором находится территория судостроительно-судоремонтного завода имени Коминтерна. За кормой, метрах в двадцати, возвышается железобетонная дуга моста, с которого я прошлым летом с Генкой и с ночными русалками любовался спящим Херсоном. Город вот он, как на ладони, вроде бы и рядом, а недоступен. Близок локоть, а не укусишь.

Ждём, не дождёмся, когда же нас спишут на берег, но многомудрое начальство, не зная, что с нами делать в мореходке, решило подержать нас в карантине. Видно не все ещё бумажные дела утрясены на счет нашей производственной практики. Поэтому мы и слоняемся по своему судёнышку; загораем на пеленгаторной площадке (там не дует) под ещё не жарким мартовским солнышком; несём вахту на палубе у штормтрапа, где к борту пришвартована разъездная шлюпка; и вообще, томимся безделием. Ну, хоть бы скорее решался вопрос о нашей дальнейшей судьбе!

За время нудного стояния нас навестило училищное руководство в лице зам. начальника по учебной части. Прибыл также поглядеть на своих питомцев наш командир — Фёдор Алексеевич. “Дед” выбранил нас за кислый вид и приказал смотреть орлами.

“Чиф” же учебную флотилию не посещал, хотя она формально и была придана нашей “тюльке”, — на корме у каждого из судёнышек под названиями: “Руслан”, “Метеор” и “Седов” гордо красовался порт приписки — Херсон. Но фактически содержание судов, их ремонт и комплектование экипажей, — всё это висело на Севастопольском управлении тралового флота.

Гл.24 Ялта - Одесса.

24

На третий день вечером мы уходили из гостеприимной Ялты. Провожала она нас, так же как и встречала, — музыкой, доносящейся с набережной, да россыпью огней, взбегающих от берега вверх, к склонам окружающих её гор. Некоторое время огоньки с правой, береговой стороны были видны, а затем пропали. Наши суда ушли далеко в море, и теперь вокруг была сплошная темнота.

В 19.45. мы со Славиком Юрченко спустились в машину и тщательно осмотрев, вслед за старшим мотористом Володей, все приборы и механизмы, а также уровни в цистернах топлива и масла, заступили на вахту его дублёрами.

Качаются коромысла клапанов главного двигателя, вращается охваченный подшипниками гребной вал; а там, за дейдвудной трубой. насаженный на него винт, как миксер перемешивая солёную воду, толкает наше судёнышко вперёд, в тёмную ночь.

Вечерняя вахта с двадцати до двадцати-четырёх ноль-ноль считается лёгкой, а вот следующее за ней дежурство, — с полуночи до четырёх утра, называется “собакой” или “собачьей вахтой”, — именно в это время сильнее всего хочется спать.

Володя — парень компанейский, любитель “потравить” морские байки. Мы сидим на деревянной скамье, закреплённой перед торцом главного двигателя и, развесив уши, под монотонный шум механизмов слушаем Володю....

— ... Ну, так вот значит ребята, остался я после службы на Севере и поменял военно-морской флот на траловый. Решил: рыбку половлю, приоденусь, прибарахлюсь, по кабакам посижу в своё удовольствие.

Ходили мы недалеко — в Баренцево море. Траулер — старенький паровик, в народе их “пятнадцатисуточниками” называют, а рейсы у них, — от бани до бани, как раз две недели выходит.

Бурса гл.23 Эспаньола

23

Экипажи учебных судов комплектовались в основном из моряков, у которых судьба-злодейка повредила, или навсегда переломала крылья, — здесь был своего рода штрафбат. Поэтому и народ тут, за редким исключением, подобрался мрачноватый, пьющий, но не лишённый юмора.

Молодой, пижонистого вида штурман, считавший видимо свою нынешнюю службу на стареньком “Метеоре” кратковременным капризом фортуны слегка нахмурившей брови, щеголял в общении с нами новомодными выражениями типа: “Совершенные вареники,... В этом я не копенгаген,... В этих делах я не импотентен....” Было видно, невооружённым глазом, что настроение у него чемоданное, и в мечтах и мыслях он уже далеко-далеко в океане, на приличном пароходе, исполняет суровый, но справедливый рыбацкий закон: “Носом к волне, рыбу — стране, деньги — жене.”

Второй механик, — средних лет меланхолик, был нашим главным наставником в машинном отделении. Рассказав нам о конструкции небольшого огневодотрубного парового котла, на котором красовалась табличка с надписью: “Перед розжигом вентилировать топку пять минут!”, он приступил к демонстрации его работы. Продолжая объяснять технологический процесс, шеф наш, тем временем, намочил в солярке факел и зажёг его спичкой. Затем, увлёкшись теорией, без особой вентиляции подал топливо к форсунке и сунул в топку факел. Резкий хлопок, из топки пыхнуло пламя, и мы как стайка вспугнутых воробьёв вылетели из котельной выгородки. Наш учитель, с опалённой бородой и усами, оставаясь спокойно стоять на прежнем месте, многозначительно поднял вверх указательный палец и невозмутимо произнёс:

— Это я Вам показал, как не нужно растапливать котёл.

Бурса Гл.22 Метеор

22

Всё! Всё! Всё! Кончен, кончен курс науки! Я трясусь от холода и на ухабах плохо заасфальтированной дороги, а промёрзший ЛАЗ везёт меня и всю остальную братию к самому синему морю. Мы едем в Камышовую бухту, где находится самый новый и самый крупный рыбный порт Советского Союза на Чёрном море.

В нескольких километрах южнее Севастополя, на каменистом, безлюдном и безлесном берегу, в конце шестидесятых годов вырос посёлок из нескольких десятков многоэтажек. Рядом с ним, в длинной и узкой бухте, соорудили бетонную причальную стенку, подвели железнодорожную ветку, понаставили береговых подъёмных кранов. Здесь же построили рыбкомбинат, громадный холодильник и фабрику промыслового вооружения. В порту базируются два флота: траловый и транспортно-рефрижераторный. Слева и справа от проходной стоят две конторы: Севастопольского управления тралового флота — СУТФ, и Югрыбхолодфлота — ЮРХФ.

Февральский зимний день короток. В сумерках добрались до места назначения. В дальнем углу порта, почти в самом конце бухты, по военно-морскому, — в целях экономии места, кормой к причалу с отданными якорями стояла у пирса учебная флотилия, в составе: уже ни в какие моря не ходящего БМРТ “Глеб Успенский”, парусно-моторной шхуны “Кропоткин” и трёх бывших СРТ , а ныне учебных судов — “Седова”, “Метеора” и “Руслана”.

У/с “Метеор”, на который попала наша группа М-333, получил своё громкое название, скорее всего, по недоразумению. Имея длину в тридцать девять метров, и обладая главным двигателем аж в триста лошадиных сил, он мог развить парадный ход в десять узлов, и то при попутном ветре, что составляет восемнадцать с половиной километров в час.

Бурса гл.21 Зима

21

Вот и зима настала. В середине декабря выпал первый снежок. Курсанты по подъёму с удовольствием выскакивают из экипажа на зарядку. Бежим по Краснофлотской до Кузней, затем вверх по Корабельному спуску, сворачиваем на улицу Ленина, и через несколько кварталов, снова поворачиваем за угол. Переулок Санаторный круто ныряет в сторону речки Кошевой. Снег тут утоптан и укатан и дорога являет собою отличнейшую горку. Наши рабочие ботинки-гады превращаются в импровизированные лыжи, и мы, вопя от избытка чувств и здоровья, несёмся с захватывающей дух скоростью вниз. Слетев с этого скоростного спуска и полюбовавшись снизу его крутизной, снова бежим по Краснофлотской, но теперь уже к экипажу.

Есть среди нас и неисправимые сони, или просто кому-то в это конкретное утро не хочется бежать кросс, не смотря на все немецко-фашистские угрозы Мишки Дерябы. Тогда имитируется выход из кубрика... на лестничную клетку с одной стороны экипажа, а затем, бегом через коридор чужой роты, по другой лестничной клетке, “сачок” возвращается снова на свой этаж и маскируется в бытовке или баталерке.

Лучше всех конечно Эдьке Грозе. По команде “Подъём!”, он выпрыгивает из койки, вихрем мчится на улицу и забегает в дом стоящий рядом с экипажем, где находится квартира его сестры. Эдька с разгону бухается на диван и ещё добрых полчаса дрыхнет. Затем сестра его будит, он выскакивает из подъезда как раз к возвращению рот с физзарядки и вместе со всеми поднимается в кубрик.

Учиться нам на третьем курсе осталось совсем немного. После Нового года экзамены, и с февраля начнётся восьмимесячная практика.

Бурса гл.20 Залёт

20

И снова потекла монотонная, размеренная курсантская жизнь, скрашиваемая субботними и воскресными увольнениями в город. Но видно так уж на роду мне написано — ни дня без приключений!

Хорошим, погожим октябрьским субботним вечером уволился я с ночёвкой до вечера следующего воскресения, но домой сразу не поехал, а решил, вместе с Вовкой Вороновым — тоже херсонцем, прогуляться по Суворовской. Начав от кинотеатра имени Павлика Морозова, мы прошли её всю, останавливаясь чуть ли не через каждые двадцать-тридцать метров, чтобы поболтать со знакомыми ребятами и девчонками, и, наконец, добрались до пересекавшего её проспекта Ушакова. Проспект этот был замечателен тем, что, начавшись от железнодорожного вокзала, и оборвавшись гранитной набережной у Днепра, он рассекал надвое центральную часть города. Та же самая улица, пересекая его, имела уже совсем другое название.

Здесь, на углу Суворовской и Ушакова, под гастрономом с поэтическим названием “Платан”, располагался небольшой уютный подвальчик. Для поднятия духа и ясности мысли мы с Вороной спустились туда, хряпнули по стаканчику старого доброго “Білого міцного”, закусив любимым курсантским лакомством — горячим пирожком с ливером, обзываемым народом “тошнотиком”.

Не знаю, может у меня и имеется какое-то извращение по части гастрономии, — пробовал я потом в своей жизни и деликатесы всякие, но до сих пор помнится мне ни с чем не сравнимый вкус цвет и запах этого “профсоюзного” пирожка. А может это просто одно из сладких и грустных воспоминаний, о безвозвратно ушедшем времени, когда здоровый желудок мог переварить всё что угодно, мощное сердце весело гнало по жилам горячую кровь,

Бурса Гл.19 Третий курс

19

В наступившем учебном году специальных предметов у нас прибавилось, и появились новые действующие лица и исполнители.

“Теорию устройства корабля” начал вести худощавый черноволосый преподаватель Заболотный с курсантским прозвищем Кница. Монотонно и методично вбивал он в наши головы продольный и поперечный наборы судна: все эти флоры, шпангоуты, бимсы, кницы, стрингеры, пиллерсы, форштевни и ахтерштевни. От всего этого великолепия осталась в памяти роскошная фраза, которой мы убивали сухопутных слушателей наповал: “ Капитан вылез из шпигата, в манильском кителе, с куском брам-стеньги в зубах и закричал брам-шкотовым голосом: “Бак на полубак! Ют на полуют! Отдать правый брашпиль!” И матросы бросились по левым ватервейсам отдавать правый брашпиль.”

“Судовые вспомогательные механизмы” преподавал могучего телосложения стильный блондин, строгий и требовательный, которого мы, (чего греха таить) слегка побаивались. Был он у нас под кодовым названием начинавшимся с литеры К, — а цифра за ней следующая, всё время изменялась, по мере того как общими усилиями придумывалась расшифровка: Кирилл Корнеич Куричев — кожанная куртка — килограммовый кулак — курящий “Кэмэл” — клёвый кореш Кницы ....

“Холодильными установками” заведывал не то грек, не то молдаван Юрэскул. Этот уже сам любил давать всем клички и с удовольствием перевирал наши фамилии. Особым шиком у него было, раскрыв журнал задумчиво произнести:

— А сейчас пойдёт нам отвечать... курсант на букву К ..., — и сделав ехидную паузу, наконец, объявить: — .... пойдёт нам отвечать курсант .... Полищуккк!

Иногда срезавшийся неудачник начинал канючить:

Гл.18 Городній Велетень

Часть вторая.

18

Пятый день идут дожди . Небо затянуто низкими серыми тучами. Мокро и неуютно.

Вообще-то такое долгое ненастье в Херсоне бывает только поздней осенью. Обычно тучи, которые несёт ветер из Атлантики, зацепившись где-то далеко на западе за вершины Карпат, выливают там все свои запасы влаги и к нам, на юг, приходят совсем опустошёнными. Целый день они могут провисеть над городом, и из них едва ли выльется кружка воды.

Но в этот раз циклон пришел через Средиземное море и теперь выплёскивает всё, что сумел накопить, разгуливая по океанским просторам.

Каждый год, весь сентябрь наша “бурса” проводит на помидорных полях своего подшефного совхоза с громким названием “Городній Велетень”, что означает “Огородный Великан”. И это действительно великан, — своего рода овощное государство, со своими населёнными пунктами, — хуторами-отделениями и столицей, — центральным посёлком, где находится совхозный завод по переработке томатов. Месяц мы помогаем собирать урожай своим подшефным, а остальные одиннадцать уписываем за обе щеки их продукцию.

Ну а сейчас все ждут, когда закончатся дожди. Начались даже занятия, но идут они как-то вяло, неохотно; желания нет ни у кого: ни у преподавателей преподавать, ни у курсантов учиться.

Зато мы теперь получили настоящего боевого командира роты.

Фёдор Алексеевич Кукушкин выпустил свою восьмую роту и принял под своё начало нашу, четвёртую. “Дед”, как ласково зовут его курсанты, — бывший морской пехотинец. Он воевал на Севере, высаживался со своими орлами в скалистых фиордах Норвегии.

Бурса. Часть первая.

Бурса
© Виктор Лукинов

О ком написано, тем и посвящается.
Простите, братцы, если где соврал, или обидел кого.

Часть первая
гл. 1 Мореходка

Первое октября 1969 года. Раннее утро. Я стою у КПП мореходного училища, жду неизвестного мне благодетеля. Погода отменная: небо прозрачное и высокое, воздух прохладный и чистый. Ряд тополей вдоль учебного корпуса мореходки горит золотом листвы. Благодатная осень! А на душе немного тревожно. Как-то встретят новые товарищи, сойдусь ли с ними? И как это меня угораздило? Вот и папа был у меня кавалеристом, и чего это я подался в моряки?

Вообще-то это была моя давняя мечта, и не только моя, но, наверное, большинства мальчишек нашего города. Хотя Херсон и не расположен у моря, а протянулся по правому, высокому берегу Днепра, он тоже является морским портом. И к нам заходят океанские суда, как отечественные, так и зарубежные. Поэтому морем считается и кусок реки до самого элеватора, потому как именно за ним проходит невидимая линия поперек Днепра, до которой действуют правила морского судовождения.

В городе две мореходки. Одна из них — мореходное училище имени лейтенанта Шмидта, – торгового флота, называемая в народе “централкой”. Это весьма почтенное учебное заведение, которому гораздо более ста лет, основанное ещё при Николае Первом. Другая — рыбного флота, в просторечье — “тюлька”, выросшая на базе довоенного рыбного техникума.

В “централку” я уже пытался поступать, после восьмого класса, но отсеялся после первого же экзамена. Конкурс, в обе мореходки, был огромный, — по пятнадцать — двадцать человек на место.

Бурса гл. 17 Полёт

17

На другое утро, распрощавшись с сестрой и племянником с таким видом, как будто навсегда, я, чувствуя себя, по меньшей мере, Юрием Гагариным перед первым, в истории человечества, космическим полётом, в сопровождении зятя отправился опять лесом в деревню. Постояв немного под тем же самым навесом, изображавшим автовокзал, мы дождались автобуса, уселись в него и двинулись в обратный путь. Через полтора часа мы были уже в свердловском аэропорту “Кольцово”.

В аэровокзале Гена сунул мне в руку билет, и, распрощавшись, передал под опеку девушке в униформе Аэрофлота, наполнявшей пассажирами клетку накопителя. Оттуда, мы как цыплята за квочкой двинулись вслед за нею по бетонному аэродромному полю к небольшому двухмоторному самолёту. Показав предварительно стюардессе свои билеты, по шаткой металлической лесенке поднялись внутрь салона, в котором необычно, но приятно пахло кожзаменителем, пластмассой и вообще чем-то авиационным.

Здесь как в автобусе справа и слева от прохода располагались по два кресла в ряд; над ними тянулась сплошная полка, на которую сверху можно было ложить шляпы и всякую мелкую кладь, а снизу в неё были встроены маленькие шарнирные раструбы приточной вентиляции и крохотные глазки индивидуальных светильников.

Мне досталось место у круглого окошка-иллюминатора сразу же за правым крылом. В обзор попадали: двигатель с пропеллером, прикрепленный под крылом самолёта и стойка с парой колёс.

Некоторое время в салоне происходила деловитая суета по усаживанию, пристёгиванию и выбиранию удобных поз в креслах.

Гл.16 Уральские пельмени

16

Примерно через полтора суток мы высадились на перроне свердловского вокзала, а затем перебрались на автовокзал. Было раннее утро. Привыкнув к парниковой теплыни наших южных украинских ночей, я зябко поёживался в своей рубашке с короткими рукавами и начинал постепенно, на собственной коже ощущать, что такое резко-континентальный климат, до этого известный мне только теоретически, из школьного учебника географии.

Выйдя из здания автовокзала, покурить на свежем воздухе, завожу светский разговор с двумя девчонками, ожидающими, как и мы, начала движения рейсовых междугородних автобусов. Девушки едут в Нижний Тагил; они местные и, в отличии от меня, в своих белых, прозрачных, нейлоновых блузочках и смелых, если не сказать рискованных мини-юбках совсем не замечают резко-континентального климата.

Наконец объявили посадку в автобус, следующий до Заречного. Мы с трудом, но всё же завершили погрузку, расселись по своим местам, и вот в окне стали проплывать улицы Свердловска, в котором, кроме железнодорожного и автобусного вокзалов, я ничего больше и не увидел.

Не знаю, может мы и проезжали мимо Ипатьевского дома, где в 1918 году была расстреляна семья последнего русского царя из дома Романовых: муж, жена, дети и все те, кто остались им верны до конца. Потом, попозже, будущий отец русской демократии, получив добро из Москвы, за одну ночь снесёт этот дом бульдозером, а само место заасфальтирует.

Ну да что там домик заасфальтировать! Это так, мелочь, всё равно как два пальца обмочить... в солярке.

Бурса гл. 15 Холера

15

В конце лета на юг Украины нагрянула нежданная грозная гостья, — холера. Наверное, со времён Гражданской войны не наведывалась она в эти края. Москвичи, ленинградцы, сибиряки и прочие северяне, разомлев и расслабившись на жарком южном солнышке, продолжали плескаться в ласковом тёплом море, пить терпкое красное и кислое белое сухое вино, лакомиться южными фруктами и заводить лёгкие, ни к чему не обязывающие курортные романы, не зная, что беда уже совсем близко.

Пройдёт ещё немного времени и они, злые и испуганные, проклиная тот день, когда им в голову пришла мысль провести отпуск на юге, будут осаждать вокзалы и аэропорты, стремясь всеми правдами и неправдами вырваться из вчерашнего рая, ставшего для них сегодня настоящим адом.

Домой они попадут не скоро, отсидев несколько недель в импровизированных концлагерях с мудрёным названием — обсервация, и познакомившись с довольно неприятной процедурой по взятию анализов на “форму тридцать”, впрочем, как на чей вкус.

Власти действовали как всегда жёстко, даже жестоко; но эффективно. В населённых пунктах, где выявлялись очаги болезни, целые кварталы оцеплялись воинскими командами, организовывался подвоз воды и продуктов, прекращалась всякая связь с внешним миром, исключая только медицину.

И результаты не замедлили сказаться. Вглубь страны холеру не пустили, локализовав эпидемию в южных районах, а к концу сентября и полностью победив её.

В августе месяце у нас начался отпуск. Явиться в училище приказано первого сентября к 8. 00 утра по московскому времени.

Гл.14 Ночные русалки

14

Допрыгались!!! Долготерпению нашего кроткого и милостивого начальства пришел конец. Надоели ему наши макаронные бунты, партизанские рейды, и оно, то есть начальство, скрепя сердце, решило устроить нам карантин. На построении было торжественно объявлено о начале организационного периода, а это означало, что всякая связь с внешним миром для нас прекращается и “бурса” превращается в подобие мужского монастыря, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Увольнения отменяются, передвижение по территории училища из корпуса в корпус и в экипаж только строем, строжайший учёт и контроль личного состава, как и положено при социализме. Строгость неописуемая!!!

Но, слава Богу, мы ведь славяне, а не немцы какие, у которых порядок превыше всего. Системный подход в карательных и других, всяких-прочих мероприятиях это не наш стиль. У нас ведь как: шашкой помахать, невиновных наказать, непричастных наградить,...и успокоиться. Даже пословицы народные тому подтверждение: “ Лес рубят, — щепки летят.” И считалочки детские: “Кто не заховался, — я не виноват”.

Во время очередной компании главное пережить саму компанию, а там всё опять возвратится на “круги своя”.

Наше чадолюбивое начальство посердилось, похмурилось на нас грозно, и решило всё же ослабить гнёт. По субботам и воскресеньям, чтобы хоть как-то скрасить наш монашеский быт, стали завозить нам из городского кинопроката художественные фильмы и крутить их вечером, когда стемнеет, всё на том же, уже видно набившем оскомину читателю плацу.

Бурса гл.13 Рейд

13

Пролетел, промчался на крыльях южных ветров апрель. Тёплый, щедрый май одел вишни в белые платья, и, не дав им налюбоваться своим свадебным нарядом, наряжает их в новые, сшитые из молодых блестящих листьев. Белыми, розовыми, фиолетовыми душистыми гроздьями покрылись кусты сирени, дружно погнав вверх и в стороны молодые ветви. Алые тюльпаны, белые и желтые нарциссы, голубые ирисы ярким цветочным ковром покрыли клумбы на городских площадях и во двориках частных домов. В скверах и парках, на газонах вдоль тротуаров и дорог быстро пошла в рост свежая, сочная, светло-зелёная трава.

На то он и травень — весенний месяц май!

И вот, наконец, весь город тонет в сладком, дурманящем запахе цветущей белой акации, от которого у курсантов вместо учёбы одни девушки в голове, — как говорит наш ротный командир Бубочка.

Не везёт нам на командиров. Это уже второй. Первый, — необщительный, замкнутый, ещё довольно молодой, пробыл у нас до Нового года, так ничем и не запомнившись. Следующий, тоже, в глазах будущих Магелланов, которыми волею судьбы и начальства ему приходится командовать, особыми талантами не блещет. Небольшого роста, уже слегка помятый жизнью, вяло тянет он лямку службы и ждёт не дождётся когда фортуна, наконец, улыбнётся скупой улыбкой своему пасынку. Когда и кто прилепил кличку Бубочка уже не припомнить, но она словно клейкая лента скотч плотно прилипла к нему.

Молодость жестока и порой несправедлива в своих приговорах. И нужно быть действительно воспитателем по призванию, чтобы за символическую зарплату ежедневно управлять буйной толпой сорвиголов, у которой неуправляемой энергии как у атомной бомбы.

Бурса гл.12 Весна

12

Весна! Ещё вчера вербы в плавнях за Днепром стояли голые, чёрные, с нелепо растопыренными ветвями, а сегодня они покрылись свежей прозрачной зеленью, отчетливо видимой на фоне нежно-голубого неба. Солнышко так сладко припекает, что хочется усесться где-нибудь и подставлять его ласковым лучам лицо, грудь, спину; млеть от этой волшебной теплоты. Ласковый весенний ветерок приносит с юга пряные запахи прошлогодних трав степного Причерноморья. Земля, подсыхая, становится мягкой и в то же время вязкой как пластилин, и мальчишки, на всех школьных дворах, уже вовсю бросают биту по столбикам монет, а затем лупят по ним, приводя в совершенную негодность для таксофонов и автоматов газводы.

Весна! Вальяжные выпускники, рассевшись на двух старинных корабельных пушках, мирно лежащих у плаца, покуривают себе, предаваясь лёгкому послеобеденному кейфу. Перед ними, на земле, стоит неизвестно откуда раздобытый патефон. Крутится пластинка, и звуки довоенного танго навевают мечты о далёких южных странах, смуглых и стройных креолках и мулатках, высоких роскошных пальмах и золотисто-песчаных океанских пляжах.

Мы перекуриваем на почтительном расстоянии от этих красавцев и “жаба” зависти уже не так давит нас, как прежде. Ещё немного и мы на третьем курсе, мы — “весёлые ребята”, все девушки Херсона наши. А там, после Нового года, восьмимесячная практика, и в следующем году, вот в это самое время мы будем: кто — в Северной, кто — в Южной, кто — в Центральной Атлантике. Жизнь прекрасна!

гл.10-11 Неприятности. Макаронный бунт

10

Англичанка, всё-таки меня сглазила. Не прошло и недели, как закончились каникулы. Мы приступили к занятиям, а у меня начались новые неприятности. Появился ужасный зуд кожи, особенно между пальцами на руках. Поначалу я всё надеялся, что это пройдёт само собою, но проходить не собиралось. Явно требовалось обращаться к врачу. И идти нужно было в городской, печально известный диспансер, называемый в народе — “клуб весёлых и доверчивых”.

Господи, срамота-то, какая! Парень я нервный и впечатлительный, поэтому начал комплексовать. Идти туда для меня было мукой. Долго я оттягивал этот визит, но зуд становился настолько нестерпимым, что тянуть дальше было уже некуда. Скрепя сердце двинул я в это почтенное заведение.

Народ в коридоре сидел всё больше печальный и озабоченный, а медсёстры, сновавшие как пчёлы из кабинета в кабинет, глядя на мою унылую физиономию, чудилось мне, злорадно усмехались:

— Ну что голубчик, поймал? Намотал на винт?

Диагноз оказался таким, какого я в душе ожидал и опасался — чесотка. Накаркала таки, добрейшая Татьяна Семёновна, достался видно мне в поезде “несчастливый” матрац.
Ну а когда с перепугу теряешь голову и начинаешь делать глупости, то неприятности сыплются на тебя как снег. Как же орала на меня крашенная брюнетка Тамара, — заведующая здравпуктом училища:

— Путаетесь с девками грязными, всякую гадость от них цепляете, а потом бежите в КВД. Ты что, не мог сразу ко мне прийти? Дала бы тебе мазь, через пару дней и болячки твоей не было бы, и шуму никакого.

Теперь только до меня дошло, что я ей все санитарные показатели испортил.

Гл.9 Советская заграница

9

Новый 1970 год наступил как-то скучно и незаметно. Как раз с 31 декабря на 1 января досталось мне дневалить по роте, поэтому праздника я не ощутил. Потом опять покатилась учёба, подготовка к зачётам и семестровым экзаменам.


Оставалось совсем немного времени до зимних каникул, и тут у меня вдруг испортились отношения с англичанкой. Она была довольно симпатичной женщиной: небольшого роста, с густыми чёрными, слегка вьющимися волосами. Но главным достоинством был, конечно, великолепнейший бюст. Если бы в те времена мы участвовали в международных конкурсах женских прелестей, то титул “Мисс Бюст-1970” ей был бы обеспечен, к великой гордости нашего училища и чёрной зависти “детей лейтенанта Шмидта”.

Женщина она была в сущности добрая, даже сентиментальная, но с характером. Во время дежурства я пропустил одну из тем по английскому языку, и, понадеявшись, что меня не спросят, поленился её выучить. Но она всё-таки вызвала меня отвечать. Я не стал оправдываться и молчал как партизан. Это оказалось глупостью, молчание моё было признано дерзостью и притом возмутительной, требующей немедленного наказания.

О, изощрённый женский ум! Мужик, по своей тупости, никогда не додумается до всех этих шпилек.

— Почему не выучил урок, заболел? Чем заболел, чесоткой?

Тут уж вспыхнул я, и уже точно не помню, но наговорил каких-то дерзостей. Расплата последовала немедленно.

— А вот за это ты будешь наказан. Выше двойки ты у меня долго никаких других отметок получать не будешь.

Бурса гл.8 На вахте

8

После такой яркой, бурно проведённой ночи, опять наступили однообразные, скучные и серые будни. Всё те же подъёмы, физзарядки, перекуры, построения, занятия, дежурства и дневальства, наряды на работы, самоподготовки и отбои. Жизнь, учёба и служба катят по накатанной колее, как паровоз по рельсам.

Во время дежурств, занятия приходится пропускать, поэтому напрягаешься, чтобы усвоить пропущенную тему и догнать товарищей в учёбе. Скидок, тут ни каких, не делается и жалобы к сведению не принимаются. Курсанты шутят:

— Жалуйтесь очаковскому раввину.

Почему очаковскому и почему раввину? Фольклор есть фольклор.

Сегодня в очередной раз заступаю дневальным по роте, буду “стоять на тумбочке”. Вечером после ужина заступающая смена выстраивается на плацу. Дежурный офицер проводит инструктаж по несению суточной вахты, и дежурные по ротам, КПП и камбузу разводят своих подчинённых по местам.

В роте вахта из двух человек — дежурного и дневального. Задача дневального — “стоять на тумбочке” у входа в помещение роты и при появлении начальства орать погромче, отдав честь и вытянувшись в струнку: “Рота смирно! Дежурный на выход!”

Ну а дежурный, обязан доложить о том, что в роте всё благополучно. Вот в принципе и всё, не считая вечерней, утренней и перед сдачей вахты приборки кубриков и коридоров. Дневальный всю ночь сидит возле тумбочки, а дежурный имеет полное право, записанное в уставе, валяться поверх одеяла на своей койке “ослабив ремень и расстегнув ворот”. Утром дневальному даётся время поспать до обеда, дежурный его подменяет, а затем, до ужина, он опять “стоит на тумбочке”.

Бурса гл.7 Форс-мажор

7

Поздней осенью наступили холодные, неуютные, серые деньки и не менее хмурые и скучные вечера. Летние танцплощадки закрылись, и молодёжь перебралась под крыши клуба моряков, дома офицеров (называемого почему-то домом последних надежд), и прочих домов и клубов.

В нашей “бурсе” по воскресеньям, в актовом зале в корпусе судоводителей, тоже начали проводить танцевальные вечера. На танцы приходили в основном одни девушки, так как парней, своих некуда было девать. У нас был очень приличный, по тем временам, вокально-инструментальный ансамбль. Ребята использовали репертуар уже известных в Союзе “Голубых гитар”, “Самоцветов”, “Весёлых ребят”, а также исполняли и свои собственные песни, — стихи и музыку сочиняли сами. Девчонки валили к нам на танцы целыми табунками и стайками. Единственным неудобством было то, что окончание танцев совпадало с окончанием увольнения у курсантов. Поэтому провожать девушек приходилось уже в самоволке.

Такой вот угрюмой, беззвёздной и безлунной ночью, нацеловавшись всласть со своею подружкой и проводив её после танцев домой, возвращался из самоволки курсант. Подходя к родному училищу, раздумывал он как бы половчей проскользнуть мимо дежурного офицера в экипаж. Приблизившись к корпусу судоводителей, он не поверил своим глазам. Над крышей поднимались клубы дыма и плясали языки пламени. Позабыв о своём нелегальном положении и ворвавшись на КПП училища, где мирно подрёмывала вахта, он, непечатными выражениями призвал их поднять боевую тревогу.

Около трёх часов ночи нас подняли по тревоге. Заорали дневальные у тумбочек:

— Подъём! Тревога!

гл.6 Моряк на лошади

6

За год до поступления в мореходку, я записался в секцию современного пятиборья. До этого, несколько раз пытался я заниматься спортом. Наш город традиционно славится водными видами спорта, — греблей на байдарках и каноэ. На противоположном Херсону, левом, низком и болотистом берегу Днепра, в уютных заливчиках-затонах, окаймлённых вербами, клёнами и тополями расположились водные базы различных спортивных обществ: “Динамо”, “Спартака”, “Трудрезервов”, “ДЮСШ”и т.д. и т.п.. С ранней весны и до глубокой осени между гранитной набережной, в которую упирается главная улица Херсона — проспект Ушакова, и этими затонами снуют катера и моторные баркасы, перевозя, на ту и другую стороны Днепра, начинающих и уже опытных спортсменов-водников. Каждую осень, старшеклассники всех городских школ, под присмотром своих учителей физкультуры, отправляются туда же сдавать зачёты по плаванию на водных дорожках открытых бассейнов.

Поначалу мне тоже захотелось стать гребцом; байдарочником или каноистом. Но когда мы, вдвоём со школьным приятелем, наконец, собрались и явились туда, то оказалось что группы на байдарки и каноэ уже набраны. Нам посоветовали подойти к тренеру по плаванию, у него был недобор в группе. Записались мы на плавание. Походил я пару недель на тренировки, потом схватил несколько двоек по школьным предметам и отец, рассердившись, запретил мне посещать спортивные занятия.

Потом уже через год, осенью 1968 года ребята с нашей улицы, от кого-то из знакомых пацанов, узнали, что на Крекинге (это посёлок нефтеперерабатывающего завода) занимаются конным спортом. Мы двинули туда.

Бурса гл.5 Парад

5

Прошел месяц. Мы готовимся к празднику Великой Октябрьской социалистической революции. Каждый год, седьмого ноября, перед началом демонстрации трудящихся города Херсона, две наших мореходки изображают из себя парад войск на площади Свободы. Начинаем тренироваться недели за две до мероприятия. Каждое утро, вместо физзарядки ходим парадным строем под свой собственный духовой оркестр по Суворовской, благо что она рядом с училищем и машины по ней не ездят.

Духовой оркестр — предмет гордости каждой из мореходок. Ребятам, умевшим играть на духовых инструментах, барабанах и литаврах, при поступлении в училище делалось послабление. А для того, чтобы они лучше дули в свои трубы и колотили в барабаны, им выдавался доппаёк в виде сгущёнки.

Наша рота, к великому огорчению, в этот раз назначена в оцепление. Придётся нам быть обыкновенными зрителями, не на нас будут смотреть девушки. С вечера наглажена парадка, на ремни надеты белые чехлы, выданы белые перчатки.

Рано утром нас подняли, покормили раньше всех праздничным завтраком: яйца вкрутую, хлеб с маслом, какао. Построились на плацу и двинулись походной колонной по улице Горького, в сторону площади Свободы, к месту проведения праздничных демонстраций.

Утро стояло ясное, но холодное. Небо синее, прозрачное; листва на деревьях багровая и золотая. Воздух прохладный и вкусный, пьёшь его как воду, и напьёшься.

Мы идём строем по проезжей части улицы, вокруг ни машин ни людей. Вдруг звучит команда:

— Равнение на право!

Бурса гл.4 Учёба

4

Занятия идут своим чередом. Постепенно притираемся один к одному, к преподавателям и воспитателям. После завтрака попадаешь в тёплый класс и сразу начинаешь клевать носом. Смешно смотреть со стороны как кто-нибудь из курсантов, устав бороться с дремотой, закрывает глаза и начинает медленно клониться к столу; затем, резко клюнув носом вниз, так же резко выпрямляется, делает квадратные глаза и изображает преувеличенное внимание к объяснениям преподавателя. Особенно предательским был, в этом отношении, класс технологии металлов, в старом корпусе механиков. Под монотонное журчание голоса преподавателя, глаза сами собою слипаются, тело размаривает приятная теплота и всё, — ты поплыл в нирвану.

С уроками свои трудности. Если со знакомыми со школы предметами мы ещё справляемся, то дела со специальными дисциплинами пока выглядят не очень блестяще. Пока что большинство из нас “поражают” знаниями и весьма огорчают своих наставников.

Преподаватель термодинамики мрачновато шутит:

— Серые Вы ребята, как штаны пожарника. Берите в руки палаши и идите постойте в парке, в карауле у вашего прародителя, столетнего дуба.

Есть у нас и довольно экзотический предмет, — атеизм. Это что-то вроде аппендицита, который, по непроверенным слухам ГДР-овские немцы наловчились вырезать чуть ли не у новорождённых. На курсантском жаргоне предмет сей зовётся “ законом божьим”, а сам преподаватель, — благообразный крупный и полный старик — “батюшкой” или “святым отцом”. Когда-то, ещё до войны, он был начальником рыбного техникума. А сейчас, быстренько отчитав нам очередную порцию аксиом о том что Бога нет,...

Бурса гл.2-3 Первые дни. Увольнение

2

На другой день начались занятия. Рано утром дневальные заорали по кубрикам: — Рота подъём!

Выскочили на плац, построились и по-ротно побежали на физзарядку. С непривычки тяжко в рабочих ботинках-«гадах». Печень после желтухи болит, но расслабляться нельзя, тут тебе не у мамочки дома. Сделав пару кругов, по прилегающим к кварталу в котором находится училище улицам, возвращаемся на плац; после пробежки — зарядка. Затем опять бегом к себе на четвёртый этаж. Умылись, почистили зубы, покурили. Снова построение на плацу и бегом в подвал на завтрак. Вышли, покурили и бегом на занятия Да, ритм явно не домашний.

Первый учебный день — организационный. Командир роты — воспитатель двух учебных групп, а это около семидесяти курсантов. На нём держится вся организационная, строевая и хозяйственная часть службы.

У каждой учебной группы есть свой классный руководитель. Он отвечает за учебный процесс в группе.

Наш классный “папа” — преподаватель черчения и нашего главного предмета — ДВС — двигателей внутреннего сгорания, Павел Григорьевич Удовенко. Для удобства курсанты зовут его Пал Григоричем, а между собою — Удавом.

Первый урок — черчение, в корпусе механиков. В кабинете черчения тесно, стульев всем не хватает; принесли несколько табуретов из другой аудитории. Пал Григорич — полный, средних лет мужчина, со следами мела на животе и очками на кончике носа, начинает нас гипнотизировать и вправду как удав.

— Да, тесно Вам ребятки, тесно. Ну, ничего, не расстраивайтесь, скоро станет попросторнее. Вас тут по списку тридцать пять человек, а государство выделяет средств на Ваше обучение не более чем на двадцать пять человек.

Бурса гл.1 Мореходка

О ком написано, тем и посвящается.
Простите, братцы, если где соврал, или обидел кого.

Часть первая

1

Первое октября 1969 года. Раннее утро. Я стою у КПП мореходного училища, жду неизвестного мне благодетеля. Погода отменная: небо прозрачное и высокое, воздух прохладный и чистый. Ряд тополей вдоль учебного корпуса мореходки горит золотом листвы. Благодатная осень! А на душе немного тревожно. Как-то встретят новые товарищи, сойдусь ли с ними? И как это меня угораздило? Вот и папа был у меня кавалеристом, и чего это я подался в моряки?

Вообще-то это была моя давняя мечта, и не только моя, но, наверное, большинства мальчишек нашего города. Хотя Херсон и не расположен у моря, а протянулся по правому, высокому берегу Днепра, он тоже является морским портом. И к нам заходят океанские суда, как отечественные, так и зарубежные. Поэтому морем считается и кусок реки до самого элеватора, потому как именно за ним проходит невидимая линия поперек Днепра, до которой действуют правила морского судовождения.

В городе две мореходки. Одна из них — мореходное училище имени лейтенанта Шмидта, – торгового флота, называемая в народе “централкой”. Это весьма почтенное учебное заведение, которому гораздо более ста лет, основанное ещё при Николае Первом. Другая — рыбного флота, в просторечье — “тюлька”, выросшая на базе довоенного рыбного техникума.

В “централку” я уже пытался поступать, после восьмого класса, но отсеялся после первого же экзамена. Конкурс, в обе мореходки, был огромный, — по пятнадцать — двадцать человек на место.

Ностальгия

В этом году отпуск у Петрова по графику выпал не на самое лучшее время года – на начало октября. Зато ему, в виде утешительного приза, предложили почти что бесплатную путёвку в Крым, в санаторий. Предложение конечно заманчивое. Однако на него нужно было получить добро.

- Ну, как, мать – отпускаешь? Не боишься что меня там, у тебя, украдут? – поинтересовался он у жены.
- Сам не захочешь – никто тебя не украдёт, - философски заметила та.
- Заедешь сначала к Андрюшке – гостинцы передашь, посмотришь как он там.

Старший сын Петрова учился в Севастополе в военно-морском институте, срочно переделанном из военно-морского училища подводников, в связи с новыми веяниями жизни.

Через несколько дней организационно-технические мероприятия были закончены, и Петров, поцеловав жену и младшего сынишку, и нагрузившись гуманитарной помощью для старшего отпрыска, отправился рейсовым автобусом из посёлка энергетиков на железнодорожную станцию.

На опушке векового княжеского парка стояло, похожее на избушку на курьих ножках, здание вокзала, срубленное, из столетних сосен, наверное, ещё тогда, когда проложили здесь чугунку. При царе-освободителе Александре Втором. Рядом, мрачным небоскрёбом, высилась водокачка из потемневшего от времени красного кирпича и обшитая поверху почерневшими, от того же самого времени, досками. Внутренний интерьер вокзала составляли несколько обшарпанных деревянных кресел, оббитая железом печка в углу, да картина на стене, изображавшая Ильича в надвинутой кепке и в демисезонном пальтишке с поднятым воротником, шагающего по неуютному осеннему Невскому в окружении революционных матросов.

Игры патриотов

Небольшой районный городок на Подолье впервые за много лет наслаждался тишиной. Наконец-то не стало слышно этого ужасного рёва несущегося с небес с утра и до вечера, от которого загоняло душу в пятки у слабонервных проезжающих, а у местных коров, в близлежащих колхозах, пропадало молоко. Затих военный аэродром на краю городка. Хищные стальные птицы нахохлившейся стаей сидели на бетонной стоянке, а по опустевшей взлётно-посадочной полосе гонял прошлогодние листья хулиганистый весенний ветерок.

На вышке КДП, подальше от лишних ушей, собралось несколько человек, – военных в форме и со звёздами на погонах покрупнее лейтенантских.

- Ну, давай не тяни, Васильич, докладывай, как там наши дела, не томи душу, - первым прервал затянувшееся молчание командир полка.

Начальник штаба, только что вернувшийся из отпуска, из России, откашлялся и начал:

- А дела такие, командир:

- Там, - ткнул начштаба пальцем в потолок, - обнадёжили. Всё будет о кей, и даже вэри вэл до самого ол райта. Бульбашей предупредили, – сбивать не будут. Полосу на аэродроме под Смоленском всю эту неделю будут держать свободной. Пока керосин весь самостийники не вывезли – лететь надо. А то потом уже поздно станет. Не на чем драпать будет.

- В общем так, поднялся из диспетчерского кресла комполка.

- Начштаба, готовь на завтра приказ о проведении полётов. Начало в 5 утра. Летим парами. Первыми взлетаем я и начальник штаба, за нами командиры эскадрилий. Взлетаем и сразу уходим через Белоруссию на Смоленский аэродром. Всё, готовьтесь. Семьи у всех сейчас в России, так что ни что нас тут не держит.

Русский бизнес

Лейтенант Шулика сидел у себя в капитанской каюте и размышлял о смысле жизни.

Вот уже и двадцать пятый год на носу. И с какими такими итогами подходим к юбилейной, можно сказать, дате? Ну, командир пятисотсильного буксира, с двумя десятками матросов срочной службы на борту. И всех-то достижений? А ведь мечталось и снилось когда-то совсем другое. Белый, словно лебедь, пароход, безбрежные синие дали, загадочные острова в океане.

А что имеем? Серо-свинцовая балтийская вода в иллюминаторе, Сонный провинциальный немецкий городишко с узкими, мощеными булыжником улочками. И такое же унылое до зевоты, добропорядочное и законопослушное местное население – все эти герры и фрау. Такая вот серая, как штаны пожарника, гарнизонная жизнь.

Семейным офицерам можно хоть с женой поскандалить-поругаться, какое ни какое да разнообразие. А бедным холостякам, таким как Шулика, – кроме пьянки никакого развлечения. С местными фройленами – ни-ни, никаких шуры-муры. Сей момент злой и ужасный замполит тебя вычислит, насадит на крючок и на офицерский суд чести потащит. И прости-прощай, хоть и дохлая, а всё же карьера. Законопатят тебя тогда туда, куда даже радиоволны не доходят. И будешь нести службу где-нибудь под северным сиянием, вместе с белыми медведями.

Шулика уже и так у замполита бригады в штрафниках ходит. Да ведь из-за ерунды, честное слово. В пивной, которую любили посещать, в свободное от службы время, офицеры морской базы, к пиву подавались сосиски. А на столиках стояли вазочки с горчицей, в которую полагалось эти сосиски обмакивать. Горчица эта немецкая была какая-то кисло-сладкая – в общем, дрянь, а не горчица.

Парфорсная охота гл.13-14

13

Воскресное утро было таким же роскошным, как и предыдущее. Невидимое за лесом солнце сначала позолотило края лёгких перистых облаков, медленно плывущих по бледно-голубому бездонному небу, затем осветило крыши, башенки и стены старинного замка князей Сангушко — безраздельных когда-то властителей здешних мест, и, наконец, высоко поднялось в небо. В ласковых тёплых лучах его грелась, нежилась тихая, задумчивая красавица Волынь. Конец мая — начало июня, пожалуй, самая благодатная пора в этих Полесских краях.

Командир кавалерийской дивизии, герой Гражданской войны, комдив Крымов занимал одноэтажный кирпичный особняк, расположенный в глубине небольшого двора густо заросшего кустами сирени, жасмина и чайной розы. К дому была пристроена деревянная веранда увитая плющом. На ней сейчас и расположились за утренним чаем хозяин, его жена и ставшая уже давным-давно членом семьи домработница Фрося.

Крымовы жили одни. Дети выросли, обзавелись семьями и жили отдельно; регулярно, правда, привозя старикам на лето внуков. Соскучившиеся за ними дед с бабкой уже считали дни, когда их пустынный дом зазвенит снова детскими голосами, а зелёный двор наполнится весёлым шумом и гамом.

Раздавшийся в глубине дома звонок прервал семейный завтрак. Кинувшаяся к телефону Фрося вновь показалась на веранде:

— Григорий Николаевич, Вас просют, говорят очень нужно.

Крымов допил чай, встал из-за стола, прошёл в кабинет и взял трубку. Звонил дивизионный комиссар.


— Слушай Григорий, у нас тут ЧП. Джигиты наши устроили, понимаешь, вчера вечером стрельбу в городе; пахнет большим скандалом.

— Ты фамилии этих махновцев выяснил?

Парфорсная охота гл.11-12

11

Во второй половине дня после обеда и небольшого отдыха соревнования переместились в заброшенный песчаный карьер, оборудованный под стрельбище. Из зрителей, толпившихся за спинами участников, остались только военные, да вездесущие мальчишки уже предвкушавшие свои трофеи — стрелянные пистолетные гильзы.

Стрелять нужно было с дистанции в двадцать пять метров по появляющемуся прямоугольному силуэту, из личного оружия — пистолета или револьвера, сериями по пять выстрелов. Одна серия была пробной, а остальные четыре зачётными. На каждый выстрел силуэт поворачивался к стрелку лицевой стороной на три секунды, через интервал в семь секунд. По правилам соревнований рука с пистолетом, перед каждым выстрелом, должна была быть опущенной вниз под углом в сорок пять градусов.

Первая смена из пяти стрелков вышла на линию огня. Стрелять первым команда N-ского полка доверила Рудневу.

Александр аккуратно выложил на стоящий рядом табурет патроны, запасную обойму и маслёнку с ружейным маслом. По команде “Заряжай!” он зарядил магазин, встал боком к мишени и проверил хватку — положение пистолета в руке. Несколько раз поднял и опустил руку, уточняя положение мушки в прорези, одновременно пробуя жим пальца на спусковой крючок. Затем вставил магазин, почувствовав, как он защёлкнулся в рукоятке пистолета. Взвёл курок предохранителя; оттянув затвор, убедился, что патрон зашел в патронник, дожал затвор. Опустил руку вниз, прижал её к туловищу, выровнял мушку в прорези, перевёл взгляд на мишень и доложил:

— Готов!

Когда все стрелки сообщили о своей готовности, судья подал команду:

— Огонь!

Парфорсная охота гл.9-10

9

Войдя в кабинет Лунёва, Михаил и Александр дружно гаркнули:

— Здравия желаем товарищ капитан!

— Здравствуйте товарищи командиры, — ответил им начальник полковой школы. — Как настроение, боевое? Будем бороться за первое место?

— Так точно товарищ капитан!

— Дома и родные стены помогают, — заверили его друзья.

— Стены стенами, но главное тактика. Со старта выходите спокойно: маршрут в слишком быстром темпе не начинать, на препятствия под острым углом не наезжать!

Нам будет конечно полегче чем командам других полков; лошади наши, привыкать к ним не надо, все сильные и слабые стороны их Вы знаете. Трасса Вам тоже знакома, значит шансы у нас есть, главное спокойствие.

А теперь помогайте мне; я перепишу для жюри список лошадей, которых мы выставляем, а Вы нарезайте бумажки, ставьте порядковые номера скакунов, скручивайте их в трубочки и бросайте вон в ту фуражку.

Друзья занялись порученным делом.

Некоторое время спустя, появился командир первого эскадрона старший лейтенант Андрей Беляков — светловолосый крепыш, как всегда весёлый и неунывающий.

— Здравствуйте товарищи офицеры! Ну что зададим жару штабным и всяким прочим конкурентам?

— Подожди Андрей, не дели шкуру не убитого медведя, — заметил своему лучшему другу Лунёв. — Уверенность не должна перерастать в самоуверенность. Соперника нужно уважать.

Давайте-ка лучше, пока есть время, приготовим всё к стрельбе.


Все занялись своим оружием. Проверили крепление винтов на щёчках рукояти, на мушке и целике, смазали казённик и направляющие желобки у пистолетов.

Парфорсная охота гл.7-8

7

Позавтракав, Руднев и Новиков вышли из общежития на улицу. Солнышко поднялось уже довольно высоко, и полесский городок нежился под его ласковыми, тёплыми лучами. На траве, на листьях кустов и деревьев россыпью алмазов сверкали капельки влаги. От реки поднимался густой туман и ложился белым ватным одеялом на луговые низины. Даже тропинки, густо поросшие по обочинам спорышем, лопухами и подорожником были мокрыми от росы. Остывший за ночь воздух был свеж и прозрачен и друзья с удовольствием вдыхали его полной грудью, чувствуя, как он приятно холодит гортань.

Чтобы не испачкать своих начищенных сапог они двинулись прямо по песчаной, ещё влажной дороге, мимо уютных, заросших зеленью двориков с маленькими одноэтажными, большей частью деревянными домиками, побеленными, по местной традиции, известью.

По дороге наши “гусары” обсуждали последние, замечательные события, которыми в общем-то так бедна была гарнизонная жизнь. Несколько дней назад их пожилой командир эскадрона майор Квашин вернулся из отпуска и привёз с собою молодую красавицу-жену, — соломенную блондинку, с голубыми глазами и пышными формами.

Весь офицерский холостяцкий фонд полка был сначала повержен в шок, а затем пришел в крайнее возбуждение; да и не только он один. Военный совет полковых дам, беспокоясь о нравственности своих благоверных, объявил боевую готовность.

Но виновница торжества, на все эти галантные проявления чувств у большинства сильной части гарнизона и недружественные действия его слабой, но прекрасной половины, похоже никак не отреагировала. Дело в том, что красавица была как бы немая. Никому ещё не удалось с ней заговорить.

Парфорсная охота гл.5-6

5

Командир четвёртого эскадрона майор Квашин, — уже помятый жизнью и службой полноватый мужчина, принял Новикова и Руднева довольно прохладно:

— Ну что же, принимайте первый и третий взводы, втягивайтесь в службу. Ваши помкомвзвода помогут войти в курс дела. Желаю успеха; можете быть свободны.

Зато помощники командиров взводов и у одного и у другого оказались то что надо. Оба семейные сверхсрочники, спокойные и невозмутимые, как и положено украинцам, они уже несколько месяцев замещали прежних командиров взводов ушедших на повышение в другие полки дивизии.

У обоих старших сержантов в хозяйствах царили порядок и дисциплина. Красноармейцы были опрятно и по форме одеты; тщательно вычищенные лошади блестели здоровой шерстью, а на их широких крупах можно было спать как на диване.

Встретили они Михаила и Александра настороженно. Но спустя пару недель, увидев что мальчишки не выпендриваются и не проявляют столь свойственного в этом щенячьем возрасте гонора, оба помкомвзвода успокоились. И стали для своих свежеиспечённых командиров настоящими няньками; хоть и ворчливыми, но никому не дающими в обиду порученных им дитятей.

Начальник полковой кавалерийской школы капитан Лунёв — среднего роста, сероглазый, спортивного вида брюнет показался друзьям сухим и даже немного высокомерным.

Когда они верхом на лошадях прибыли в расположение школы и доложились капитан, внимательно оглядев их, приказал:

— Товарищи командиры, возьмёте на конюшне двух любых лошадей, на их место поставите своих; произведёте переседловку и введёте их в манеж на поводу.

Парфорсная охота гл.4

4

— Мишка! Мишка, да проснись же дьявол, что орёшь как резаный, всю общагу разбудишь.

Михаил Новиков последний раз застонал и... открыл глаза. Над ним стоял и тряс его за плечи лучший друг и однокашник по кавалерийскому училищу Александр Руднев.

— Ты чё сдурел что ли; наверное кошмар какой ни будь приснился?

— Ты знаешь Сашка, лошадь меня придавила, — ответил наконец Михаил.

— Да очухайся ты, какая лошадь?

— Самая натуральная, серая в яблоках, — моя Ласточка.

— Ну, ты даёшь! — покачал головой Руднев и покрутил пальцем у своего виска. — А может тебя к доктору, на массаж?

— Да ну тебя, — отмахнулся Михаил. — Понимаешь Саня, приснились мне сегодняшние скачки. Будто мчусь я на своей Ласточке как птица. Прошел уже треть трассы чисто, без единой закидки, как вдруг моя красавица спотыкается на тройном банкете и летит через голову; а я одну ногу из стремени ну ни как не могу выдернуть. И падает Ласточка прямо мне на эту самую ногу. Вот тут я и заорал.

— Да ладно, Бог с тобой; спится да снится, — подбодрил Руднев друга.

— Не к добру этот сон Саня, чует моё сердце, — не успокаивался Михаил.

— Да перестань дурень, развёл тут мракобесие, бабьим приметам всяким веришь, а ещё комсомолец, стыдно брат. А ну держать хвост пистолетом! Или мы не красные гусары с тобою? Давай-ка лучше вставай, и так времени мало. Сейчас быстренько позавтракаем и бегом на конюшню, разомнём лошадок.

Ещё и года не прошло как Михаил Новиков и Александр Руднев прибыли после училища в N-ский кавалерийский полк.

Парфорсная охота гл.1-3

1

Раннее утро, начало июня. Маленький городок на Волыни, затерявшийся среди лесов на границе с панской Польшей медленно пробуждается от сладкого летнего сна.

Хозяйки, окончив дойку, выводят своих круторогих черно-белых кормилиц на улицу и стоят у ворот, дожидаясь пока мальчишки, пасущие в очередь, не прогонят мимо их дворов общественное стадо. Поручив заботам юных пастушков свои мычащие хвостатые сокровища женщины, подхватив плетённые из лозы кошики, уставленные глиняными глечиками с парным молоком, “збиранной” сметаной и “гладушковым” творогом, спешат торопятся кто на колхозный рынок, кто в военный городок, к своим постоянным клиенткам — жёнам офицеров штаба кавалерийской дивизии и одного из её полков, длинные кирпичные казармы и конюшни которого располагаются за железной дорогой, на окраине города.

Золотой диск солнца выкатился из-за зубчатой стены зелёного леса, и умолкшее было на ночь пернатое население деревьев и кустов вновь присоединяется к ночным солистам — неутомим соловьям, чтобы вместе с ними славить приход нового летнего дня.

В птичий хор вплетается труба горниста играющего зорю на полковом плацу. Медные звуки горна окончательно развеивают утренние грёзы полесского городка.

Сегодня праздник, — ровно девятнадцать лет назад, вот в такой же летний день 1919 года, в Сальских степях была сформирована из казаков и иногородних кавалерийская дивизия, прошедшая славный путь от предгорий Северного Кавказа до берегов Вислы, да так и оставшаяся у западной границы первого в мире государства рабочих и крестьян.

2

Санта Лючия гл.15-16


15

....Дождь перестал, но косматые холодные тучи низко плывут по небу, цепляясь своими нижними рваными краями за лысые, скалистые вершины сопок. Медленно ползущий товарняк втянулся на подъездные пути какой-то небольшой станции. Как загнанная лошадь, где-то далеко впереди, в голове состава, запалено дышит паровоз. Теплушка и платформы с грузом, охраняемые Хмарой и Дымовым, немного не дотянули до начала перрона; справа и слева от железнодорожных путей тайга. Что за станция — понять не возможно.

Андрей сидит, свесив ноги, на полу, в проёме сдвижной двери вагона. Он видит как к теплушке, со стороны вокзала, смешно семеня ногами, мелкими шажками приближается бабка в вытертой местами чёрной плюшевой душегрейке и в стареньком шерстяном коричневом платке на голове. Маленькое личико её сморщено как печёное яблоко, на ногах — резиновые галоши на несколько размеров больше её ступней. Крепко держа одной рукой плетёную кошелку с какими-то своими сокровищами, она часто оглядывается назад, мелко крестясь и бормоча что-то себе под нос.

— Здравствуй мать! А что, как станция ваша называется? — приветствует бабку Андрей.

— Таёжная сынок, Таёжная.

— А кипяток на вокзале есть?

— Э милок, не ходи ты туда, от греха подальше, — испугано машет рукой старушка.

— Что так? — интересуется Дымов.

— Мазуриков на станции объявилось, — тьма! Мнистия говорят какая-то, прости меня Господи! — старушка опять крестится. — Охальничают, — страсть! Ты милок сиди себе смирно и дверь закрой покрепче.

— Ну, спасибо мать за информацию, — благодарит бабку Андрей.

Санта Лючия гл.14

14

Всё течёт, всё меняется, всё проходит. Бывший нарком и бывший Главнокомандующий ВМФ СССР адмирал флота Кузнецов попал под суд, за передачу англичанам чертежей секретной парашютной торпеды, хотя сведениями о ней, с разрешения Сталина, поделились с бывшими союзниками ещё во время войны, и “секретные” чертежи её давно уже были напечатаны в нескольких толстых зарубежных и наших научных журналах. Адмирала понизили в звании и отправили служить на Тихоокеанский флот. Потом, в 1951 году, Верховный Главнокомандующий сменил гнев на милость и вернул своего опального флотоводца в Москву, на прежнюю должность.

Гордое итальянское название “Джулио Чезаре” давно срезано автогеном и вместо него, кириллицей, приварено не менее громкое — “Новороссийск”.

Дымов, по прежнему, отличник боевой и политической подготовки, вот только баян он свой забросил и не играет на нём с того самого памятного ему концерта.

Хмара поёт теперь свои украинские песни один, без аккомпанемента.

Старший лейтенант Виталий Гроссул заметно охладел к своему бывшему любимцу, и больше не привлекает его к активной комсомольской и общественной работе.

А по ночам Андрею снится один и тот же сон — Джина стоит с маленьким Андреа на руках и улыбается к нему загадочной улыбкой, такой как у Мадонн, на картинах Великих итальянских мастеров.

Весной 1953 года, отрыдав, произнеся и прослушав положенное количество речей, положили в мавзолей вождя всех времён и народов. Страна вновь вернулась к своим повседневным делам и заботам трудного послевоенного времени.

Санта Лючия гл.13

13

Заканчивается второй месяц, как экипаж впервые ступил на палубу линкора. Личный состав усердно изучает материальную часть: приборы, механизмы, вооружение корабля.

Как сказал товарищ замполит: “Советские моряки не боятся иностранной техники...”. А острая на язык братва добавила: “... и бросаются на неё с вилами”.

Заканчивается мелкий, косметический ремонт помещений. Скоро ходовые испытания и всё, прощай Италия, идём домой!

Андрей и Джина встречаются урывками. Их сердца сжимаются от предчувствия, что ворованное, но такое сладкое счастье приближается к концу.

Улучив свободную минуту, Андрей забегает в каюту, где Джина, встав на стремянку, тщательно выкрашивает белой масляной краской подволок.

— Джина!

Она оборачивается и Дымов, крепко обхватив обеими руками, осторожно опускает её на палубу каюты. Джина целует его и блестя своими чёрными глазами говорит.
— Андреа слушай! — И прижимает его голову к своему животу. Андрей непонимающе смотрит на неё. Джина тихонько, как будто серебряный колокольчик звенит, заливается счастливым смехом.

— Андреа тут, — она упирает пальчик ему в грудь, — и Андреа тут, — указывает себе на живот и смотрит на Дымова счастливыми, и в то же время немного испуганными глазами.

В душу Андрея медленно вползает холодный, противный, липкий страх.

— Мама мия! Узнает начальство — распнут как Пилат Христа.

Но затем, волна жалости и нежности к ней, такой маленькой, хрупкой, такой родной и любимой, вытесняет страх. Джина смотрит на Андрея так доверчиво, так преданно, что у того слёзы закипают на глазах: “Ни кому её в обиду не дам, пока жив буду.

Санта Лючия гл.12

12

Девчонка и впрямь оказалась класс; маленькая, худенькая, в своём рабочем комбинезоне она выглядела мальчишкой-подростком, черноглазая, черноволосая Джина.

С Андреем они быстро подружились и начали разучивать “Санта-Лючию” — мелодичную неаполитанскую песню. Голос у неё и вправду оказался чудный: нежный, чистый, как серебряный колокольчик.

Андрей влюбился сразу же в свою черноокую напарницу. Он таскал на репетиции шоколад из своего сухого пайка, который начальство милостиво оставило личному составу в подарок, (камбуз на линкоре работал исправно; кормили как и положено на флоте: первое, второе и компот).

— Джина бери, ешь, ты такая худенькая!

Джина застенчиво улыбалась, долго отнекивалась, потом соглашалась взять шоколад маленьким сестричкам и братику.

— Джина бери, бери ешь, я ещё принесу, хватит и им.

С трудом он всё же уговаривал её съесть кусочек. Репетиции обычно проводились во время обеденного перерыва у подчинённых синьора Равиоли, — двух десятков уже не молодых женщин и мужчин: маляров, столяров, плотников. Джина среди них была одна — девчонка.

Джовани Равиоли дружил с её покойным отцом, ( сам он был крёстным Джины) и после смерти родителей, принял горячее участие в дальнейшей судьбе оставшихся сиротами детей своего друга. Он сумел добиться чтобы его крестницу взяли на работу. Администрация завода, сознавая отчасти и свою вину за гибель отца Джины, пошла навстречу и вот уже второй год она трудится под отеческой опекой дяди Джовани.

Лейтенант Гроссул, уже и тут ставший всеобщим любимцем за свой весёлый, неунывающий характер, договорился со старшим коком,

Санта Лючия гл.11

11

Кормой к заводской причальной стенке, носом на выход в море стоит красавец “Юлий Цезарь”. Хищно вытянутый, светло-серый корпус его похож на гигантского грозного зверя, присевшего на мощных лапах перед стремительным прыжком.

На корабле идёт мелкий, косметический ремонт; по просьбе приёмной комиссии ВМФ СССР переоборудуются некоторые жилые и служебные помещения. Такого количества крупных звёзд на погонах Андрей ещё не видел, всем хочется погреться под ласковым южным солнышком.

Будущий младший штурман линкора и комсорг экипажа лейтенант Гроссул, живой как ртуть молдаванин, внешностью и характером сам похожий на итальянца, развил бурную деятельность по переоборудованию одного из помещений под “красный уголок”. Он быстро сошелся с мастером рабочих-отделочников, таким же как и он экспансивным, не смотря на возраст шустрым, с повадками одессита итальянцем. Общаясь между собой где жестами, где словами они отлично поладили друг с другом.

До войны Джовани Равиоли ходил в моря боцманом на торговых судах и часто бывал в Одессе, Херсоне, Ленинграде и других советских портах. Поэтому он хорошо понимал и довольно сносно говорил по-русски. Пароходы на которых ему довелось плавать, привозили в Россию оборудование для машиностроительных заводов и электростанций, забирая обратными рейсами уголь, руду, лес и зерно.

Иногда, в обеденный перерыв, когда его рабочие уходили с линкора, мастер оглянувшись по сторонам с заговорщицким видом, приоткрыв полу своего пиджака высовывал из внутреннего кармана горлышко бутылки.

— Синьор лейтенант, кианти?!

Санта Лючия гл.10

10

Всё уже было обговорено политиками и военными с обеих сторон. Оставалось только освоить, принять и перегнать корабль из Неаполя в Севастополь. Для этого и была собрана команда из опытных матросов и офицеров Черноморского флота.

Как классные специалисты из боевой минно-торпедной части линкора “Севастополь”, были отправлены в будущий экипаж “Юлия Цезаря” старшина второй статьи Андрей Дымов и старший матрос Остап Хмара.

Дружат Остап и Андрей давно, ещё с той поры, когда зелёными, испуганными салажатами, сели впервые за один стол в громадной столовой Новороссийской учебки, как раз под той самой стеной, на которой, неизвестным флотским мудрецом, было выложено кафельной плиткой философское изречение: “Каша — мать Ваша. Ешьте кашу — мать Вашу!”

Вместе драили они гальюны и чистили на камбузе картошку, получив от строгого “учебного” старшины внеочередные наряды. Вместе сидели за одной деревянной партой (прямо как в школе) в минном классе, изучая мудрёную и небезопасную науку. Вбивал её, в их стриженные под “нуль” головы, капитан-лейтенант Челидзе — отличнейший специалист своего дела, и судя по его сизому носу, тайный пьяница.

В учебном отряде его неофициально называли капитан-лейтенант Щеколда. Обучая салажат своей опасной профессии, он любил повторять свою коронную присказку: “Запомните сынки — в минном деле как ни где, вся загвоздка в щеколде.” Ловко управляясь одной рукой с макетами и моделями, изображавшими мины и торпеды в разрезе, он показывал и рассказывал молодым матросам их устройство и принцип действия.

Санта Лючия гл.9

9

Сталин раскурил трубку и снова подошел к карте, мысли опять вернулись к прежней теме:

— Да, были у России неплохие флотоводцы: Ушаков, Лазарев, тот же Колчак, — лихой был адмирал. А вот Верховный правитель России из него не вышел; правильно — каждый сверчок, знай свой шесток.
— Да и мой флотоводец, — усмехнулся вождь, — не хуже прежних. Взять хотя бы то же Чёрное море, не так уж и много потеряли мы там боевых кораблей: крейсер, два лидера, несколько эскадренных миноносцев и подводных лодок; совсем неплохо.

Пришедшая в голову мысль почему то испортила ему настроение. Сразу вспомнилось совещание в январе 1946 года, когда он предложил, по примеру американцев, создать на Балтике два флота — восьмой и четвёртый. Нарком ВМФ тогда возразил, мол Балтийский морской театр невелик и наши корабли, базируясь в Рижском заливе легко могут контролировать как Финский залив, так и южную часть Балтики.

Верховный Главнокомандующий резко его оборвал:

– За кого Вы нас принимаете?…, – и устроил ему грубый разнос, на что тот не удержал эмоций и вспыхнул:

- Если не пригоден, то прошу меня снять!

В кабинете повисла тишина, и в этом гробовом молчании зловеще прозвучало:

— Когда надо будет, уберём.

В феврале Балтийский флот разделили на два, а заодно и упразднили Народный Комиссариат Военно-Морского Флота СССР, объединив его с Наркоматом Обороны.
.......................

В Кремль въехала легковая машина и остановилась у подъезда в тихом и безлюдном тупике. Из неё появился военный, взошел по ступенькам на крыльцо и открыв неброскую дверь скрылся за нею.

Санта Лючия гл.8

8

После Гражданской войны Черноморского флота практически не существовало. Был небольшой крейсер “Коминтерн” (“Память Меркурия”), пару стареньких эсминцев да несколько тихоходных канонерских лодок и тральщиков. Потом достроили в Николаеве, заложенные ещё во время мировой войны два крейсера, — “Червона Украина” и “Красный Кавказ”. Затем с Балтийского моря перегнали линкор “Парижская Коммуна” (ставший во время войны “Севастополем”) и крейсер “Профинтерн”(переименованный в “Красный Крым”).

В тридцатые годы было построено много боевых кораблей: эсминцев, подводных лодок, торпедных катеров. Лидеры эсминцев “Харьков” и “Ташкент” числились даже, в английском военно-морском справочнике “Джен”, как легкие крейсера. Перед самой войной заложили в Николаеве тяжелые крейсера и линкоры ( у Сталина была мечта выйти со временем в мировой океан), но достроить их не успели.

Во время Гражданской войны в Испании, из Севастополя и других Черноморских портов отправлялись наши и испанские транспорты с вооружением для республиканцев, а многие моряки-черноморцы были командированы на испанский военно-морской флот советниками.

В июне месяце 1941 года Черноморский флот проводил учения, совместно с войсками Одесского военного округа и находился в готовности номер два. Двадцатого июня он вернулся в Севастополь и получил из Главного морского штаба в Москве приказ оставаться в той же готовности. Увольнения в город были сокращены до минимума и почти весь личный состав оставался на местах. Корабли стояли в Севастопольской бухте рассредоточено, готовые по приказу немедленно открыть огонь, в ночное время на них соблюдалась светомаскировка.

Санта Лючия гл. 6-7

6

А в это время полуголодная, неграмотная, лапотная Русь продолжала выдерживать осаду и штурмы культурной и цивилизованной Европы.

Хотя у России и не оказалось, в то время, гениальных военных руководителей, зато у неё ( не было счастья, да несчастье помогло) появился талантливый дипломат. Школьный товарищ Александра Сергеевича Пушкина, будущий “ железный канцлер” Российской империи, коллега и соперник не менее “железного” Бисмарка, князь Горчаков, по высочайшему повелению императора Александра Второго возглавил мирные переговоры в Париже.

Изящный и учтивый, одетый по последней моде Горчаков, опираясь на тросточку и ... на стойкость защитников Севастополя, на чистейшем французском языке, в изысканных дипломатических выражениях, объяснил коллегам по переговорам что: о Польше, Бесарабии и Кавказе он с ними вообще разговаривать не будет. Туркам, так и быть, отдадим что у них отняли, а без города Батума они как-нибудь обойдутся. Так как флот свой мы сами же и утопили, у Севастополя, то нам и держать на Чёрном море нечего... пока. Из крепостей на юге России, кроме земляной Херсонской, построенной ещё при матушке Екатерине, и которой так ни разу и не удалось пальнуть по неприятелю, у нас и нет ничего. Ладно, Бог с Вами; мы объявим её упразднённой, всё равно в стволы её древних пушек местные мальчишки понапихали земли и всякой дряни.

Шутки шутками, но по Парижскому мирному договору России запрещалось иметь военный флот на Чёрном море, а в Бесарабии держать войска. Это был довольно сильный щелчок по национальному самолюбию, и кроме того юг страны становился незащищенным от вероятного противника.

Санта Лючия гл.5

5

В 1853 году турецкий султан издал указ, по которому Гроб Господень и многие христианские святыни в Палестине, бывшие до того под опекой Православной Церкви, отдавались католикам, под покровительство Папы Римского.

Вселенский Патриарх обратился из Константинополя к своему духовному сыну, Российскому императору, за помощью. Николай Первый, как глава крупнейшей православной державы, потребовал от султана отменить указ.

Турция категорически отказалась, и Россия была вынуждена фактически вступить с ней в войну, введя свои войска в Молдавию и Валахию.

В ноябре 1853 года Черноморская эскадра пересекла море в самом его узком месте, и (спасибо четко налаженной разведке), зная, где искать противника, блокировала турецкий флот, мирно предававшийся утреннему кейфу в уютной Синопской бухте, а затем повторила на бис Чесменское сражение.

Это был последний, в морской истории, бой классических парусных кораблей, на смену которым уже пришли, пока ещё деревянные, парусно-паровые суда.

Такой прыти, от России, не ожидал никто! Одно дело поднимать шумиху в прессе, да исподтишка слать оружие воинственным горцам, и совсем другое — подставлять собственные бока под лапы русского медведя. Но деваться было некуда, отступать — стыдно; лупить Россию решили кучей и со всех сторон.

На следующий 1854 год сколотили коалицию и объявили России войну. У каждого был свой интерес. Самыми прагматичными были, конечно, англичане. Им давно не нравилась политика Российской империи в Средней Азии, Турции и Иране. Великий Британский лев сам не прочь был наложить на них могучую лапу.

Санта Лючия гл.4

4

В девятнадцатом веке Российский флот на Чёрном море находился в плачевном состоянии, хотя внешне всё обстояло благополучно. Паруса ставились в считанные минуты, палубы блистали чистотой. Любимым делом начальства стало, надев на руки белые перчатки, совать мизинец в ружейный ствол и не дай Бог если он испачкается. В качестве дисциплинарных наказаний широко практиковались мордобой и порка нижних чинов.

А тем временем, ниже ватерлинии во всю трудились морские черви-древоточцы, постепенно разрушая гниющий, морально устаревший парусный Черноморский флот.

Бывшие, в то время, у государственного руля деятели убеждали императора Николая Первого что достаточно иметь сильную армию, а флот не нужен; Россия мол не морская держава и нет смысла пускать деньги на ветер, строя новые, современные корабли.

После Ушакова, Черноморским флотом более двадцати лет, руководили принятые в российскую службу иностранцы и довели его до ручки. Наконец сам государь император обратил внимание на его печальное состояние, и летом 1832 года назначил первооткрывателя Антарктиды, почётного члена Русского географического общества, героя Наваринского сражения адмирала Лазарева сначала начальником штаба Черноморского флота, а затем и командующим эскадрой.

Не было счастья, да несчастье помогло. В конце 1831 года в Оттоманской империи началась междоусобица. Подвластный Турции египетский правитель Муххамед-Али, разгромив войска султана Махмуда Второго, захватил Сирию и двинулся к Константинополю. Франция и Англия поддержали египтян, войска которых быстро приближались к Черноморским проливам. Махмуд Второй, обратился с просьбой о помощи к России.

Санта Лючия гл.3

3

Сталин стоял у огромной, во всю стену его кремлёвского кабинета карты Советского Союза и прилегающих к нему морей, океанов и государств. Ему не совсем нравились контуры южных границ страны. Страны, которой он, ценою тяжелейших лишений и жертв её многострадального народа, вернул былое величие и могущество. Без лишней скромности, теперь уже можно было сказать самому себе, что это он, именно он и никто другой, сделал эту державу более могучей и грозной чем любой, даже самый выдающийся из его предшественников.

— Если бы Турция решилась всё таки, как в первую мировую войну, влезть в драку, Босфор и Дарданеллы были бы сейчас советскими, — подумал, держа в руке потухшую трубку вождь. Он отошел от карты и опустился в кресло, прикрыл веками усталые, от привычки работать по ночам глаза. Вспомнилась справка по Черноморскому флоту, подготовленная референтом-историком, и перед мысленным взором его стали проходить картины давно минувших дней....

В конце семнадцатого века, молодой, полный грандиозных замыслов, но ещё не искушенный в европейской политике царь Пётр, великой кровью, зубами вырвал у турок устье Дона; и построив, на мужицких костях, в сухопутном Воронеже морской флот, с большим трудом протащил его в Азовское море. Царю-романтику, (первому и последнему в доме Романовых), уже чудилось как его белокрылые корабли, через Босфор и Дарданеллы, повезут тёплым морем в дальние страны лес, зерно, лён и всё чем богата матушка Русь, а обратно, — чудесные, незнакомые и диковинные товары; как держава его, разбогатев и окрепнув от международной торговли, равноправно встанет в один ряд с просвещенными странами Европы.

Санта Лючия гл.1-2

1

Грузовой железнодорожный состав из открытых платформ, деревянных полувагонов и теплушек четвёртые сутки тащится по Транссибирской магистрали на восток. По сторонам проплывает чёрная хмурая тайга; унылые пустоши и болота, кое где, на местах посуше, поросшие чахлыми ёлками и берёзками; редкие селения и полустанки с серыми, обомшевшими от времени и сырости крышами домов. Противный, мелкий дождь моросит не переставая, наводя тоску на старшину первой статьи Андрея Дымова. Вторую неделю он и старшина второй статьи Остап Хмара, командированные на Тихоокеанский флот с военным имуществом из Севастополя, маются в пути. Их теплушку и две железнодорожные платформы с закреплённым и зачехлённым грузом то цепляют к очередному составу, то загоняют в тупик на сортировочных и через день, два снова они тащатся малой скоростью по матушке России.

Восьмой год пошёл, как Дымов служит на Черноморском флоте. Давно уже пора быть дома, давно прошел срок пятилетней действительной службы, а Андрей все продолжает носить матросскую форму — не хватает призывных возрастов после войны. Но, слава Богу, этой зимой их с Хмарой наконец то демобилизуют. Служба надоела Дымову до чёртиков, хочется на гражданку, хотя там тоже не мёд. Народ бедует; денежное, вещевое и продуктовое довольствие можно сказать хреновое. Страшно менять сытую клетку на голодную волю, но и здесь надоело, спасу нет. А командир боевой части всё уговаривает, мол, оставайся, оставайся на сверхсрочную.

Андрей службу знает, начальство им довольно, недаром ведь послали в такую ответственную командировку, хотя если строго по уставу, то руководить этим делом должен был офицер.

Кузина

1

К Вовке Соколову нежданно-негаданно прикатила двоюродная сестра Светка. Вчера вечером мама, придя с работы, объявила.

— Звонила тётя Таня и сказала: «Встречайте завтра племянницу. Поезд Севастополь – Киев, седьмой вагон. Светочке захотелось погостить у Вас пару дней. Пусть Володя её по городу поводит, Херсон покажет».

— Ну, вот сейчас я всё брошу и начну её водить. Мне зубрить надо. Экзамены в мореходку на носу, — начал вяло сопротивляться Вовка.

— Ничего, ничего; если за два месяца не подготовился, – за два дня уже никак не успеешь, — «успокоила» мама сына.

Лукавил, конечно, Вовка. Сердечко бедное так и затрепыхалось. Светланка,… Светик,… Светочка приезжает. В кузину свою он был влюблён… заочно, тайно и безнадёжно. Дядя Миша – мамин брат,– морской офицер, служил долгое время на Севере. И только недавно был переведен на Чёрное море, – в Севастополь. Так что сестрицу свою двоюродную Вовка мог видеть лишь на фотографии. Увидел, и сразу влюбился. Почему? Кто его знает. Наверное, время такое пришло – влюбляться.

Однако, откуда у парня такие аристократические замашки? Это только в исторических романах бароны, графы, да князья всякие влюблялись в своих кузин. И даже женились на них. А Вовка – самый обыкновенный уличный пацан, самого что ни на есть чистокровного пролетарского происхождения. Это нынешним летом приходится ему почти всё время сидеть дома и вгрызаться в гранит науки, чтобы добраться до своей голубой мечты – стать моряком. А в предыдущие каникулы целыми днями пропадал он, с соседскими мальчишками, на городском пляже, обгорая до негритянской черноты.

За упорный труд

Петрову накатило под 55, как его, вдруг, решили наградить.

В честь приближающегося, ежегодного профессионального праздника, в столице намечалась очередная «раздача слонов». И из министерства, на обособленное предприятие Национальной компании, на котором Петров трудился, вот уже двадцать лет, пришла разнарядка. На Вашу, мол, долю выпадают: одна президентская награда, одна – от парламента, одна министерская, и одна, собственно, от самой компании.

Подавайте кандидатов, но ими должны быть: ИТР-овцы, не выше мастера или рядового инженера, и простые работяги. В пропорции: пятьдесят на пятьдесят.

Кинули клич по цехам и отделам. Администрации цеха подумала, почесала в затылке и решила: напишем-ка мы Петрова. Всё равно ему скоро на пенсию; глядишь доплата какая-нибудь перепадёт.

Сказано – сделано. Накатали бумагу и отправили на фильтр, – на утверждение в область.

Областным советом командовал тоже бывший работник компании. Видит, в поданных ему бумагах, фамилию знакомую:

— Ба, да это же Витька Петров! Мы ж с ним вместе масло тёрли на турбине, и задвижки на трубопроводах крутили. Он, правда, их до сих пор крутит.

Напишу-ка я ему представление на самую козырную награду. Какая там у нас по - круче? А, вот, – президентская . Пусть порадуется, свой брат – «маслопуп».

В день «раздачи слонов», рано утром, ещё затемно, четыре счастливца собрались (как и договаривались) у гостиницы; в ожидании транспортного средства, которое должно было доставить их в столицу.

Не надеванный (со свадьбы) галстук удавкой сжимал шею, взятый напрокат, у сына, костюм тёр подмышками; но Петров мужественно терпел неудобства.

Non-stop

Бархатный, ласковый вечер опустился на Херсон, на Кошевую протоку, на траулеры и китобойцы, мирно дремлющие у причала судоремонтного завода имени Куйбышева. Херсон – город южный, а потому здесь и в конце сентября тепло, почти так же, как и летом. Хотя и нет уже той изнуряющей жары, от которой в июле делалось дурно не только заезжим отечественным северянам, но даже и нашим загорелым импортным братьям – курсантам из освободившейся от колониализма Африки.

На палубе «Берикса» – бывшего рыболовного траулера, а ныне инспекторского судна, на шкафуте, под надстройкой за столом, на котором обычно ведутся турниры по «шиш-бешу» собралась тёплая компания. Кроме вахтенной службы собственно с самого «Берикса», и со стоящего вторым бортом с ним СРТМ «Керченский рабочий», расселись также гости с севастопольского МТР «Бастион» и одесского СРТМ-К «Альдебаран». Ведётся обычный морской трёп non-stop, – для скрашивания нудно текущей береговой суточной вахты. Сейчас овладел вниманием присутствующей братии радист Юра – вальяжный, в меру упитанный блондин; несущий службу вахтенного помощника, за некомплектом на ремонте судоводителей.

— С «Мераком» этим, парни, с самого начала дело было нечисто. С чего бы это Родина так вдруг расщедрилась: на других СРТМ-К нет, а на нём, нате Вам – во всех каютах, даже у матросов, телефонные аппараты установлены.

Ну, так вот; посылают их с промысла в ЮВА в тот квадрат, где рыбу сроду не ловили – косяки искать. Ушел «Мерак», и как в воду канул: ни слуху от него, ни духу, ни радиограммы. Теперь уж нас за ним отправляют – его вместо рыбы найти. Побродили мы в том районе – нашли.

Шефы

Нашей группе М-333 на шефов не везло. А может это шефам не везло, с подшефной М-333-й группой. Уж очень переборчивыми оказались будущие судовые механики рыбопромыслового флота. Сначала, когда группа ещё обзывалась М-233, решено было дружить с девчачьим классом вечерней школы, приписанной к хлопчато-бумажному комбинату.

Потом, почему-то, пряхи с ткачихами мариманам разонравились, и, к концу второго курса, завели себе новых подружек, из … только не смейтесь… кулинарного техникума. Нет, не из того, из которого Хазанов; но тоже не плохого. Казалось бы, ну какого Вам рожна ещё надо? Девчонки все пухленькие, румяные; готовят – пальчики оближешь! Ан нет, опять не то.

Тут уж сам Фёдор Алексеевич – командир роты заявил: « Всё, хватит, достали. Больше никаких шефов. Кобели Вы этакие».

И тут, в аккурат после Нового года, заявляется прямо в экипаж симпатичная девушка Таня, и, начхав на всех дневальных с дежурными, поднимается к нам в роту, находит нашего кэпа, и объявляет ему что они, – девочки из техникума советской торговли, желают быть шефами его мальчиков, то бишь нас. Фёдор Алексеевич, сам бывший командир морпехов, высаживавшихся в войну на побережье Норвегии, сходу оценил натиск и напор девочки Тани, и сразу согласился.

— Ладно, отдам я Вам своих балбесов. У меня их целых две группы. Выбирай любую.

Таня выбрала нашу. Мало того что у девчонки было энергии как у атомной бомбы, так она ещё оказалась и красавицей. И так как мужики любят глазами, (а не так как женщины – ушами), то мы и распустили хвосты, что твои павлины.

Коллеги

1
Петрову стукнуло под пятьдесят, как на него вдруг накатило. Ни с того ни с сего прорезался писательский зуд. За полгода он умудрился написать памфлет и весьма сложное литературное произведение; можно сказать своего рода комбайн, начинающийся очерком резко переходящим в эссе, и также резко заканчивающийся новеллой.

Как всё это обозвать, Петров ещё не придумал; может быть кинороманом, может сценарием, там дальше видно будет.

— Пусть критики разбираются, на то они и учились, в отличии от писателей; которым сразу или дана была искра Божия, или не дана, — думал новоявленный сеятель разумного, доброго, вечного.

Кроме этих, окончательно законченных произведений, были начаты: исторический роман и повесть из биографии самого писателя.

Петрову удалось даже тиснуть в местной многотиражке свой памфлет, и окрылённый удачей, он притащил к редактору не то кинороман, не то сценарий.

Редактор, так опрометчиво сделавший доброе дело для уже немолодого, но начинающего автора, замученный разразившейся информационной войной между учредителями его газеты, затравлено взглянул на настырного посетителя.

— А, это Вы? Опять к нам? Да у нас и места в этот раз в номере уже нет.

— Ничего-ничего, — сблагородничал Петров, — я Вам тут оставлю папочку, может на досуге посмотрите. Мне, понимаете, нужно мнение профессионала, — под конец заскромничал писатель.

Всучив ошалелому редактору своё творение, и пообещав наведаться через недельку, Петров удалился.

Через неделю, междоусобица вступила в решающую фазу и так как владельцев было двое, а газета одна, то бумажные залпы приходилось наносить по очереди, как в игре “морской бой”.

Диагноз


На судоремонтном дворе дождь, грязь, слякоть, лужи, холодрыга и темнота. Траулеры и китобойцы стоят парами у заводского причала, жмутся бортами друг к дружке, как будто пытаются согреться. Довольно грустное зрелище являют они собою снаружи и изнутри. Почти все помещения ободраны до металла, в надстройках зияют квадратные и прямоугольные дыры — целые листы дефектной обшивки вырезаны газовой горелкой. В машинных отделениях и на палубах многие механизмы разобраны или демонтированы вовсе. Да и сами корпуса судов обшарпаны кранцами, в подтёках и пятнах ржавчины.

В одной из немногих оставшихся целыми кают СРТМ-К “Ельск” подобралась довольно пёстрая компания: чистопородная судовая дворняга Найда, два кота Стёпа и Сеня – серенькие в полосочку близнята, вахтенный матрос Вовка Ахтарцев и я – временно исполняющий обязанности вахтенного моториста. Собрались мы здесь потому что во-первых это дежурное помещение, а во-вторых тут тепло, светло и имеется связь с внешним миром в виде телевизора над которым красуется табличка с надписью: “Аварийный выход! При аварии выдернуть шнур, выдавить экран”.

Только что закончилась первая серия художественного фильма, вторая начнется после программы “ Время”. Найда и коты видимо интересуются политикой партии и правительства, а также событиями в мире, поэтому остаются на своих местах ; мы же с Вовкой решаем вскипятить себе чайку . Он наливает из стеклянной трёхлитровой банки воду в громадную эмалированную кружку , больше похожую на кастрюлю , опускает в неё тэн кипятильника и в нарушение всех пожарных предписаний втыкает его в каютную розетку.

Кузьма

Кузьма — крупный, гладкошерстный светло-коричневый пёс дворовой породы, со строгим, начальственным выражением морды.

Кузьма считает себя хозяином и владельцем “Берикса” — небольшого морского судна международного рыбнадзора, которое полгода находится в Атлантике, инспектируя на промыслах траулеры различных стран, а другую половину стоит на судоремонтном заводе в Керчи или Херсоне. Сам “Берикс” приписан к керченской конторе с мудрёным названием “Югрыбпромразведка”.

Однажды, три года тому назад, когда судно только что вернулось в Керчь после очередного рейса в Юго-Восточную Атлантику, второй помощник капитана шёл себе утром из дому на судно, чтобы заступить на суточную вахту.

У проходной порта сидел маленький грустный щенок.

— Эй! Ты чего тут расселся? — обратился к нему моряк.

Щенок строго взглянул на него своими карими глазами, как бы отвечая на глупый вопрос:

— Чего расселся, чего расселся. Живу я тут.

— Пойдём со мной, — предложил ему помощник.

— Ладно, пойдём; поглядим что там у тебя есть, — наверное подумал так щенок и не спеша, с достоинством важно потрусил за новым знакомым.

Щенок команде понравился. Общим собранием постановили назвать его Кузьмой, выделили ему место в коридоре жилой палубы и дали должность, на общественных началах, — помощника вахтенного у трапа.

Через полгода, когда пришло время уходить в рейс, Кузьма уже был рослый красавец-пёс и полноправный член команды, имевший как и весь остальной экипаж “Берикса” санитарную книжку с занесенными в неё прививками.