Бурса гл.42 Конец одиссеи

42

Конец ноября. В Средиземке уже нет такой жары, как была летом. Свою тропическую форму одежды мы давно сменили на нормальную чёрную робу и кирзовые ботинки. И простыни мы больше не мочим, теперь и под сухой-то спать холодно, ещё с Джорджес-банки укрываемся казёнными шерстяными одеялами. Зато загорать, днём после вахты, на “голубятне”, — одно удовольствие. Солнышко уже не такое злое, не обжигает, и можно сколько влезет лежать, на спине или на животе, и не переворачиваться; всё равно не обгоришь.

Чем ближе к дому, тем прохладнее.

Вот и Босфор!

— Старшему механику спуститься в машинное отделение! — орёт громкоговорящая связь.

“Дед”, как ему и положено при прохождении судном узкостей, появляется на трапе, в своих фирменных джинсах, с неизменной жвачкой во рту.

— Тоже мне, средний американец.

Мой патрон, в неизменной синей майке, в вырез которой на груди и на спине буйно прёт густая растительность, стоит у поста управления левым главным двигателем, а стармех, отстранив старшего моториста и картинно, по-морскому расставив ноги, ухватился за топливо-пусковую и реверсивную рукояти правой машины.

— У, немец контуженный!

Дзинь-дзилинь!!! — звенят машинные телеграфы и “дед” с Александром Иванычем, продублировав команды, дёргают за свои рычаги, ну что твои танкисты.

— Ну, чего тебя жаба давит, Витя? Погоди, успеешь, надёргаешься ещё, надоест.

“Малахов курган” уходит на север, в неспокойное Чёрное море. Я стою на корме, и может быть, в последний раз вглядываюсь в холмистые берега Анатолии, постепенно растворяющиеся в серой пелене холодного осеннего дождя. Интересно где я буду в это же самое время через год: в Мурманске, Владивостоке или Петропавловске-Камчатском? Мой адрес не дом и не улица, мой адрес — Советский Союз. Да почему только Советский Союз? Мой адрес — Мировой океан!

На этот раз нас сразу направили в Керчь. И вот мы стоим тут уже почти неделю. На дворе начало декабря, по утрам подмораживает; лужицы дождевой воды, скопившейся в выбоинах бетонного причала, покрылись белой ледяной корочкой, громко хрустящей под каблуком.

Ещё на переходе от Босфора до Керчи, я напросился на аудиенцию в каюту к старшему механику и, как мне казалось, убедительно объяснил ему, что я и так опоздал в училище, где уже целый месяц идут занятия; поэтому и прошу списать меня с судна, сразу же по приходу в порт. И получил на все свои аргументы и факты категорический ответ.

— Такой должности на судне, — курсант-практикант, нет. Ты кем у нас числишься, — мотористом? Вот и жди, пока пришлют тебе замену.


Я понял, что “любовь” у нас с “дедом” взаимная, вот только весовые категории на ринге жизни разные. Ну что было делать? Оставалось только показать ему дулю... в кармане, и сокрушенно вздохнув, отправиться восвояси.

В свободное время болтаюсь по городу, но он зимой стал каким-то серым и скучным. На пароходе тоже тоскливо — одногодков моих никого не осталось, народ теперь всё постарше меня, большинство семейные. Ваня отпросился, на несколько дней домой, в свою родную Белоруссию.

От нечего делать сходил в кино на “Ночи Кабирии”, — только расстроился. Мне жалко Кабирию, жалко себя, — хочу домой к маме, к ребятам, в “бурсу”.

Вернувшись из города на пароход, узнаю от вахтенного у трапа радостную весть, — из Севастополя приехал мне на замену моторист.

“Деда” на судне не было, и за него “рулил” второй механик. Ломлюсь к нему в каюту и радостно ору:

— Виктор Николаевич, мне замена прибыла; можно я сегодня уеду домой?

— Погоди, погоди, замена прибыла, но не тебе, — и тут он назвал фамилию “чекиста”.

На меня как будто ведро воды забортной вылили.

— Вот через неделю пойдём домой, в Севастополь; правда, по дороге зайдём в Феодосию, — водой забункеруемся. В Камышовой бухте и спишешься, — “утешил” меня второй.

— А сейчас Виктор, бери вот эти бумаги; заполнишь всё и принесёшь обратно. Оценки ставь только “удовлетворительно” и “хорошо”, на “отлично” даже я не знаю.

Ни то пришибленный, ни то контуженный поплёлся я к себе в каюту. Пока дошел, догнала меня злость.

— Ну, нет, ребята-демократы, мы так не договаривались.

Быстренько заполняю листки отчёта о технической учёбе, которая якобы проводилась в рейсе с рядовым составом машинной команды и отношу второму, эту одну из заморочек, которые каждый раз сваливают ему на голову береговые бюрократы из механико-судовой службы.

Затем бегом возвращаюсь назад. В спешке запихиваю в сумку и чемодан свои вещички, которых стало довольно таки много и, оглядываясь как партизан по сторонам, крадусь по коридору. У трапа жму на прощанье руку вахтенному матросу, сбегаю вниз и рысью мчусь к проходной.

За территорией порта останавливаюсь, перевожу дух и злорадно ухмыляюсь.

— Ничего, успеет ещё “чекист” доложиться у себя в КГБ о проделанной работе, в загранрейсе.

Сейчас, вспоминаю об этом, и меня немного мучает совесть; всё-таки жестоко и несправедливо — подозревать человека, не имея на то веских оснований. И если всё это неправда, то пусть простит меня Господь,... и парень этот тоже.

Поезд Баку — Симферополь мчит сквозь тёмную декабрьскую ночь. За чёрным стеклом пролетает невидимая сейчас волнистая крымская степь, с разбросанными по ней скифскими курганами. На вершинах некоторых из них дремлют тысячелетние каменные бабы.

Я и ещё трое ребят сидим в вагоне-ресторане. Двадцатилетние дембеля — мальчишки чуть постарше меня, отслужив срочную, возвращаются из Закавказья в свой родной Крым. Я угощаю их пивом, а они меня байками о своей службе в армии. Затем наступает моя очередь травить морские рассказы.

Не знаю, кто из нас наврал больше, но в Джанкое мы расстаёмся весьма довольные друг другом. Им нужно дальше, в Симферополь, а у меня здесь пересадка.

Уже далеко за полночь. Усталые, немногочисленные пассажиры съёжившись дремлют в неудобных жестких креслах, под здоровенной пальмой, стоящей в большой деревянной кадке посреди зала ожидания.

Мой поезд, — Джанкой — Николаев будет подан к перрону в четыре часа утра. Вещи сданы в камеру хранения, времени остаётся ещё довольно много, можно было бы и подремать, но не желательно, — можно проспать отправление.

Чтобы развеять сон выхожу на привокзальную площадь. Рядом с вокзалом, небольшое одноэтажное, похожее на павильон здание автостанции. Тут же стоят несколько автобусов. Возле одного из них собралась кучка зевак. Новенький, цвета спелой вишни, междугородний “икарус” сверкает в свете уличных фонарей свежей краской и никелированными частями. Ультрасовременный прямоугольный корпус и большие стёкла придают ему вид аквариума на колёсах. Водители других автобусов обсуждают достоинства этого новейшего чуда автомобильной техники.

Постояв, поглазев и послушав, отправляюсь на перрон и иду в памятную мне чебуречную. Заказываю порцию горячих, только что изжаренных чебуреков и с аппетитом съедаю, запивая их пивным бокалом лимонада.

Пора идти забирать вещи из камеры хранения.

Лучи утреннего солнышка освещают бегущую за окном плоскую равнину, кое-где вспаханную, кое-где покрытую стернёй и засохшим бурьяном. Редкие селения, нитки оросительных каналов без воды. Пустынная зимняя Северная Таврия уплывает назад.

Вот пошли песчаные холмы-кучугуры, местами поросшие соснами.

А вот и днепровские плавни. Поезд, сбавив ход, ползёт по высокой насыпной дамбе, а внизу машет серыми метёлками камышовое море, прорезанное как венами, узенькими протоками, с голыми вербами на топких, болотистых берегах. Поезд вползает под стальную арку моста, перекинутого через широкую дугу могучей реки. Внизу, под нами, игрушечный речной буксир тянет за собою игрушечную баржу.

Тепловоз оглушительно свистит и выскакивает на правый берег. За окном мелькают частные домики предместья, с серо-белыми стенами из силикатного кирпича, и с островерхими шиферными и черепичными крышами.

Уходят назад трубы и градирни местной ТЭЦ, громады корпусов хлопчатобумажного комбината, высотные дома нового микрорайона, длинный ряд высоких, пирамидальных тополей, с облетевшей листвой.

Здание вокзала показалось и замерло в вагонном окне.

Всё, кончилась моя одиссея!



Продолжение следует. 21.12.2013

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.