Бурса гл.30 На бакштове.

30

Всю ночь идут парой, почти вплотную друг за дружкой, два судна соединённые стальным тросом, на котором, как на карнизной струне подвешен толстый, чёрный, гофрированный шланг.

Вчера, ближе к вечеру, со стороны африканского берега появился какой-то пароход и стал быстро приближаться к нам. Вскоре, по силуэту, уже можно было определить, что это нефтеналивное судно средних размеров. А ещё через некоторое время стало видно и его название — “Инкерман”. Это был наш танкер, — из “Югрыбхолодфлота”. Сблизившись суда сбавили ход. Танкер, описав циркуляцию, обошел нас с кормы и двигался теперь параллельно, в двадцати примерно метрах от “Онежского залива”.

Боцман, притащив на правый борт свою пушку (которой он так удачно пугнул американцев), зарядил её выброской и нажал на спусковой курок. Оплетённый мячик полетел по крутой дуге, таща за собою тонкий линь, и шлёпнулся на палубу “Инкермана”. На танкере привязали к нашей выброске тонкий канат — проводник. Перетащив его к себе, наши матросы соединили его скобой с более толстым стальным тросом. Теперь снова настала очередь “Инкермана”. Всё это очень напоминало ресторанную игру: “От нашего стола — Вашему столу”.

Когда все эти перетягивания канатов закончились, два судна оказались как пуповиной связанными гофрированным шлангом, по которому “Онежский залив” начал отдавать “Инкерману” часть топлива, из тех четырёх тысяч тонн, которыми он забункеровался в Севастополе. Танкер должен был забрать у нас около двух тысяч тонн соляра и мазута, и доставить их рыбакам работавшим в Центрально-Восточной Атлантике.

Утром перекачка топлива на бакштове, — так называлась эта операция подошла к концу. С танкера, с помощью всё той же выброски, передали пакет с накладными, (при социализме, прежде всего учёт и контроль) и суда, освободившись от связывавшей их пуповины, стали расходиться. “Онежский залив” увеличил ход до своих максимальных восемнадцати узлов, и “Инкерман”, уступавший ему в скорости, постепенно отстал от нас и спустя пару часов совсем скрылся из виду.

После этого рандеву , народ забеспокоился и начал строить всевозможные догадки о том, куда же будет заход? Дело в том что “Онежский залив” должен был, пройдя Гибралтар, повернуть на юг, и спустившись вдоль африканского берега на двадцать первый градус северной широты, отдать там часть топлива и частично загрузиться рыбой. Затем зайти в Санта-Крус или Лас-Пальмас что на Канарских островах, взять свежей провизии для промысловых судов и уже только после этого идти на Джорджес-банку, находящуюся недалеко от восточного побережья США.

Но “Инкерман”, успевший быстро раздать топливо судам, работавшим у берегов Южной Африки, и возвращавшийся домой раньше намеченного срока, изменил первоначальные намерения нашего севастопольского начальства, и что хуже всего — спутал все бизнеспланы экипажа “Онежского залива”.

Моряки, особенно транспортного флота, жили тогда в основном торговлей. Зарплаты у них были чисто символическими, например тарифная ставка у моториста второго класса равнялась аж семидесяти восьми рублям, ну плюс ещё премия и переработка. Но был, правда, один, слегка замаскированный источник дохода. Часть этой самой, символической получки, где-то около пяти — семи процентов, выдавалась валютой тех государств, в порты которых заходили наши суда. Скромная сумма эта стыдливо обзывалась средствами, выдаваемыми на культурные мероприятия. Вот с этих самых “культурных” денежек и жил поживал морской народ и ему, большинство остальных сограждан нашей великой и могучей державы даже ещё и завидовало. Так что пионерами челночного бизнеса были мы — моряки и рыбаки.

На Канарских островах — любимом месте отдыха буржуев, кроме шикарных курортов были ещё два порта беспошлинной торговли — Лас-Пальмас-де-Гран-Канария и Санта-Крус-де-Тенерифа. Это были самые любимые и удобные места заходов наших рыбаков и китобоев. Хоть СССР и не дружил официально с франкистской Испанией, но политика — политикой, а экономика — экономикой. Поэтому целые флотилии советских судов стояли на рейдах этих очень выгодных, в отношении закупки провизии и различных прочих покупок, портов.

Для обслуживания наших моряков, как грибы после дождя повыростали здесь мелкие магазинчики с громкими названиями: “Аврора”, “Космос”, “Октябрь”, “Одесса” и так далее и тому подобное. В них шла бойкая торговля, мягко скажем, некондиционными товарами, но для неизбалованного советского покупателя это был заграничный товар, а значит высший сорт. Да и сами посудите — ну откуда у наших моряков деньги на качественные вещи? Поэтому ковры, привозимые из-за кордона, назывались “деревянными”, и их нужно было аккуратно свёртывать в рулон, ни в коем случае не складывая, а то сломаются. Чтобы составить из обуви пару, — по размеру, цвету и фасону, требовалось иногда хорошо порыться в большой проволочной корзине, куда вся эта обувь была свалена, в углу испанской лавки.

Но овчинка выделки стоила. Так, например, нейлоновое пальто, стоившее на Канарах сто пятьдесят — сто восемьдесят испанских песет (что-то около полутора — двух рублей на наши деньги), продавалось на отечественном толчке за сто пятьдесят — сто восемьдесят “брежневских” рублей. Ну, где и какой бизнес приносил тысячу процентов дохода? Наркомафию и оружейные концерны прошу не давиться от зависти.

А газовые женские косынки, стоившие на родном базаре восемь — десять рублей, вообще давались вместо сдачи. Так что не даром языкатая братва нарекла свою любимую торговую столицу — Лас-Пальтос-де-Гран-Косынка.

И вот теперь, вместо привычного “золотого Эльдорадо”, светил заход в какую-нибудь неизвестную дыру, к тому же могущую оказаться не по карману экипажу “Онежского залива”. Начались гадания на кофейной гуще. Куда же всё-таки зайдём, — в Гибралтар или в Сеуту? В Европу или в Африку? В испанскую Сеуту, анклавом вкрапленную в марокканское побережье на выходе из Средиземного моря, иногда заходили суда “Югрыбхолодфлота”, но очень редко. Бывавшие там знатоки говорили, что отовариваться в Сеуте гораздо хуже, чем на Канарах, — всё там дороже.

В Гибралтар раньше заходили очень часто; лавочек с дешевыми товарами там было не меньше чем в Лас-Пальмасе. Но тут вдруг постаревшему каудильо попала шлея под хвост, и он начал требовать, чтобы Англия вернула Испании, отнятую больше чем два с половиной века назад, Скалу. Англичане понятно наотрез отказались, и тогда Гибралтару, с материковой стороны, была устроена форменная блокада. Всё естественно подорожало, порт потерял для наших моряков всякую привлекательность, а торгаши, вместе со своими лавками и товарами, дружно переместились на Канары....

Справа по носу “Онежского залива”, в серо-голубой дымке, начинает просматриваться гористый берег. Вот и кончается Средиземное море. Всё чаще и чаще расходимся со встречными судами, идущими из Атлантического океана. Медленно проплывает по правому борту величественная гора, с прильнувшим к её подошве небольшим городом. Виден даже порт, с его береговыми кранами и с несколькими прилипшими к причалу судами. Так,.. Гибралтар и Сеута находятся примерно друг против друга, по разные стороны входа в пролив. Значит ни в тот, ни в другой порт заходить мы не будем,.. интересно, куда же тогда?

За обедом всё проясняется. После компота, на десерт, первый помощник с серьёзным и озабоченным видом объявил:

— Товарищи, наше судно встанет на рейде марокканского порта Танжер, где мы будем брать продукты для рыбаков, работающих в Северо-Западной Атлантике. Танжер — центр международного шпионажа! Поэтому, при увольнении на берег нужно быть бдительными товарищи. Старшими групп, будут назначены коммунисты; слушаться их во всём беспрекословно. Я надеюсь, товарищи, что Вы не посрамите чести советского моряка, и не уроните морального облика строителя коммунизма.

После такой проникновенной речи ситуация стала ещё более запутанной. Танжер, Танжер... с чем его едят этот Танжер? Оказывается никто в нём, из экипажа “Онежского залива”, и не бывал никогда прежде.


----------------
рандеву - заранее согласованная встреча судов в море.


Продолжение следует. 05.12.2013

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.