Ностальгия

В этом году отпуск у Петрова по графику выпал не на самое лучшее время года – на начало октября. Зато ему, в виде утешительного приза, предложили почти что бесплатную путёвку в Крым, в санаторий. Предложение конечно заманчивое. Однако на него нужно было получить добро.

- Ну, как, мать – отпускаешь? Не боишься что меня там, у тебя, украдут? – поинтересовался он у жены.
- Сам не захочешь – никто тебя не украдёт, - философски заметила та.
- Заедешь сначала к Андрюшке – гостинцы передашь, посмотришь как он там.

Старший сын Петрова учился в Севастополе в военно-морском институте, срочно переделанном из военно-морского училища подводников, в связи с новыми веяниями жизни.

Через несколько дней организационно-технические мероприятия были закончены, и Петров, поцеловав жену и младшего сынишку, и нагрузившись гуманитарной помощью для старшего отпрыска, отправился рейсовым автобусом из посёлка энергетиков на железнодорожную станцию.

На опушке векового княжеского парка стояло, похожее на избушку на курьих ножках, здание вокзала, срубленное, из столетних сосен, наверное, ещё тогда, когда проложили здесь чугунку. При царе-освободителе Александре Втором. Рядом, мрачным небоскрёбом, высилась водокачка из потемневшего от времени красного кирпича и обшитая поверху почерневшими, от того же самого времени, досками. Внутренний интерьер вокзала составляли несколько обшарпанных деревянных кресел, оббитая железом печка в углу, да картина на стене, изображавшая Ильича в надвинутой кепке и в демисезонном пальтишке с поднятым воротником, шагающего по неуютному осеннему Невскому в окружении революционных матросов.

Поезд на Симферополь прибывал на станцию где-то около трёх часов ночи, и стоянка у него была здесь всего две минуты. Поэтому Петров, первым делом, выяснил у кассира, являвшегося одновременно дежурным по станции и справочным бюро, нумерацию вагонов. Затем, вышел на перрон, чтобы определиться на местности где примерно остановится седьмой плацкартный вагон, в который ему придётся оперативно загрузиться. Под жестяным фонарём, на рыме вкрученном в деревянную стену вокзала висел колокол – точь в точь похожий на рынду у флагштока на плацу мореходки, которую Петров закончил много лет тому назад.

- Надо же! – обрадовался Петров.
- Жива старушка, не успели ещё «металлисты» спереть и в скупку снести.

До морей, от нынешнего его места обитания, хоть до Чёрного, хоть до Балтийского, было примерно одинаково – по 1000 километров, приблизительно до каждого. Да и атомный энергоблок походил на пароход разве что вентиляционной трубой, торчавшей из гермозоны реакторного отделения.

- Увага! Пасажирський потяг сполученням Ковель - Сімферополь прибуває на другу колію! – захрипел динамик, приколоченный над входной дверью вокзала.
- Пора! – Петров подхватил сумки и рванул к месту предполагаемой остановки своего вагона.

Пока он укладывал под нижнюю полку багаж, пока брал у проводницы постель и стелил её на верхней полке, подъехали к Шепетовке, о берега которой, во времена Ильфа и его однофамильца Петрова, разбивались волны Атлантического океана. Вот показалось и замерло здание вокзала, в ресторане которого работал кухонным мальчиком юный Павка Корчагин.

Перекурив на историческом перроне, Петров вернулся в вагон и забрался на свою верхнюю полку.

- Да, у нас сейчас тоже что-то вроде типа времён Гражданской войны. Вместо денег – фантики, вместо промышленности – блошиные рынки, - подумал он засыпая.
- Но как бы там ни было, пока работают транспорт и энергетика – значит государство ещё живо…

Весь следующий день поезд шел на восток. На стоянках, вдоль вагонов гонял по перрону местный народ, предлагая проезжающим пиво, «палёную» водку и продукцию собственного приготовления.

- Варенички! Варенички! С сыром, картошечкой, капусткой.

- Пирожки горячие с мясом!

- Ага, - усмехнулся Петров. – Кто возьмёт три пирожка сразу – тому котячья шкура в подарок.

Ночь пришлось провести в поезде, а ранним утром он уже был под сводами помпезного симферопольского вокзала, ожидая электричку на Севастополь и разглядывая монументальные полотна на стенах, изображавшие курортную жизнь пятидесятых годов. Необходимо было дальше продолжать движение согласно маршруту следования, однако имелись некоторые технические трудности. После недавнего набега новоявленных гайдамаков, во главе со скандально известным депутатом (и по совместительству бывшим политзаключенным), на базирующийся в Севастополе Черноморский флот, в городе снова ввели пропускную систему для иногородних. Но так как поездка в Севастополь получилась спонтанной, (а пропуск нужно было заказывать через сына в училище заранее), то Петров и ехал себе, полагаясь на всемогущее русское авось и обычный теперь, (впрочем как и прежде), наш отечественный бардак. Так что сейчас, на подступах к Севастополю, требовалось, предварительно, произвести разведку.

Побродив по перрону, потёршись у билетных касс, путём опроса местных жителей, он выяснил, что тщательному досмотру милицейских и военных патрулей обычно подвергаются лишь поезда дальнего следования. А электрички проверяются эпизодически и даже можно сказать символически…

За окном электрички пролетали знакомые ещё с курсантских времён названия станций: Почтовая … Бахчисарай … Сирень… Мекензиевы горы…. Электропоезд нырнул в один туннель, второй, третий, вылетел на свет божий и потянулся вдоль бухты с кораблями. Кораблей правда было маловато и вид у них был довольно затрапезный.
Наконец поезд встал у перрона, динамик хрипло сообщил о конечной остановке, двери автоматически распахнулись и народ, вскочив с деревянных скамеек, повалил на выход.

Чтобы попасть в Голландию – бухту на Северной стороне, – где собственно и находилось училище, именуемое по новой моде военно-морским институтом, Петров, миновав Графскую пристань, добрался до пассажирского причала с таким же названием, откуда отправлялись катера местных линий.

Катер отвалил от причала и начал бодро пересекать наискось красавицу бухту, а Петров взобрался на верхнюю палубу чтобы полюбоваться видами Севастополя и новой, правда временной, достопримечательностью города-героя.

Громадный корпус далеко выдавался поперёк Северной бухты, чуть ли не до её середины. Старомодные, но всё ещё внушающие почтение трубы жерлами вулканов упирались в осеннее небо. Последний пассажирский трансатлантический лайнер «Юнайтед Стейтс» красовался у причала судоремонтного завода имени Орджоникидзе.

Злорадство – не самое лучшее человеческое чувство, однако Петров не смог отказать себе в этом маленьком удовольствии:
- Американцы – такие же лохи, как и мы! У них тоже турки пароход увели, как у нас немцы «Товарища».

Учебный барк «Товарищ» - ещё совсем недавно – краса и гордость Херсонского мореходного училища, теперь был вовсе уже и не «Товарищ», а как и прежде немецкий «Горх Фок». Забранный после войны у Германии в счёт репараций красавец-парусник после ремонта в Англии вернулся в фатерлянд. Для этого не нужно даже было никакого блицкрига с Украиной. Арестованного за долги «Товарища» немцы выкупили, заплатив за ремонт, и отогнали в Штральзунд.

«Юнайтед Стейтс» построили в начале пятидесятых годов. Это был не только самый быстроходный, но и самый негорючий лайнер. Главный строитель «Юнайтед Стейтса» похвалялся как-то перед журналистами, что, мол, на его судне всего две пожароопасные вещи: колода для рубки мяса на камбузе, да рояль – в музыкальном салоне. Всё остальное – абсолютно несгораемое. Гордость Америки, несмотря на свою скорость и комфорт, оказалась совершенно не конкурентно-способной с воздушными лайнерами и приносила одни убытки. Пришлось поставить её на прикол.

И вот спустя сорок лет жадные янки, польстившись на денежку, взяли и продали турку-миллионеру свой водоплавающий символ Америки. Потом, правда, спохватились, да было уже поздно. Новый хозяин «Соединённых Штатов» решил превратить лайнер в плавучий отель. А для начала – ободрать всю противопожарную изоляцию во всех помещениях судна. Дело в том, что основным компонентом этой самой негорючей изоляции являлся асбест, который по новым научно-медицинским веяниям объявлялся теперь ужасно вредным и опасным для буржуйского здоровья; так как он, оказывается, сильно способствует раковым заболеваниям.

Тем временем, так легкомысленно расставшихся со своими «Соединёнными Штатами», американцев не покидало запоздалое чувство вины, и они нажимали на все педали, чтобы ни одна судоверфь мира не взяла лайнер на ремонт. И тут, оставшиеся без работы, севастопольские корабелы подложили им свинью, – в смысле взялись ободрать тот злосчастный асбест. Так вот и оказался «Юнайтед Стейтс» в городе-герое Севастополе.

Между тем, катер пересёк, наконец, Северную бухту, приблизился к берегу, ошвартовался у небольшого причала, высадил пассажиров и отправился дальше. Петров подхватил свои сумки и направился в сторону училища. Проинструктированный бывалыми родителями, уже посещавшими своих чад, он, не доходя до КПП, свернул направо и двинулся вдоль бетонного ограждения. Не пройдя и нескольких десятков метров, Петров повстречал трёх «орлов» срочной службы – из роты обеспечения, дежуривших у приватизированной дыры в бетонном заборе. За пачку сигарет матросики помогли ему занести через дырку сумки на территорию, а также сопроводили до самого экипажа – кирпичного близнеца экипажа херсонской «тюльки». Петров даже чуть было не прослезился от нахлынувших воспоминаний о безвозвратно прошедшей юности.

Кубрик, в котором обитала рота сына, располагался на первом этаже и был пуст и безлюден, не считая дневального «стоявшего на тумбочке» в коридоре. Все остальные были ещё на занятиях. Оставив вещи под надзор дневального, Петров отправился осмотреть окрестности.

К учебному корпусу вела длинная узкая и довольно извилистая лестница, по числу ступеней не уступающая пожалуй одесской, потёмкинской. Старинное здание с колоннами чем-то смахивало на Зимний дворец. Когда-то давным-давно, последний российский император построил его для своего единственного любимого, но очень болезненного сына. Мальчик мечтал о море и видел себя не как папа – сухопутным полковником, а блестящим морским офицером. Вот только здоровье у наследника малость подкачало, и чадолюбивый родитель решил перевести Морской корпус – единственное в России военно-морское учебное заведение, из холодного и сырого Питера в солнечный Севастополь.

Ничего из этой мечты не вышло. Мальчика, вместе с сёстрами и родителями расстреляли в подвале Ипатьевского дома в далёком Екатеринбурге. А вот здание, сооруженное в Севастополе, было использовано таки по назначению. В нём стали готовить будущих инженер-механиков для атомного подводного флота.

А потом грянула перестройка, а за ней незалежність и делёжка Черноморского флота. Поделили его примерно так же, как делил когда-то барахло из сундука Папандопуло в фильме «Свадьба в Малиновке». Украине досталась одна подводная лодка, да и та дизельная; да и то без аккумуляторных батарей. Зато у неё осталось пять атомных электростанций объединенных в Национальную компанию, среди руководителей которой оказалось немало бывших подводников. И выпускники «Голландии» не дали умереть своей Alma Mater. Ей даже профиль менять не пришлось: вместо инженер-механиков для атомных подлодок она стала готовить инженеров для АЭС.

Нагулявшись Петров вновь вернулся к экипажу и стал ожидать окончания занятий.

И вот наконец послышался знакомый, незабытый за прошедшие два десятка лет характерный шум, создаваемый при одновременном соприкосновении сотни кованных рабочих ботинок-гадов с асфальтным покрытием плаца.

- Р-р-о-та, стой! Раз-два!

Вот они – будущая краса и гордость атомной энергетики страны! Сухопутные морячки, в бескозырках с самостійним тризубом на «плевке»… пардон… на кокарде.

С мичманом – исполнявшим обязанности командира роты, Петров договорился довольно быстро. За бутылку коньяка, сомнительного азербайджанского разлива, ему было дозволено забрать с собою сына до завтрашнего утра. Вот только с гостиницами начались проблемы – в какую ни сунешься – везде требовалась отметка из милиции о регистрации. А какая могла быть отметка о регистрации у нелегально проникшего в закрытый город Севастополь Петрова? Спасибо, люди добрые посоветовали отправиться на Корабельную сторону в частную гостиницу «У Ксюши».

Гостиница оказалась обыкновенной панельной пятиэтажкой, довольно чистенькой и ухоженной изнутри. Ксюша, окинув опытным взглядом отца и сына, утвердительно поинтересовалась:

- Документики у Вас, папаша, конечно в полном порядке?

- А как же! – заверил её Петров.

- Ну вот и славно. Давайте паспорт, запишем Ваши реквизиты.

Весь вечер провели они с сыном в гостинице. Выпили по рюмочке, закусили домашними харчами, поговорили за жизнь. Спать легли рано, потому как утром сына нужно было доставить в училище, к разводу на занятия.

На другой день, рано утром, поблагодарив гостеприимную Ксюшу, они отправились в обратный путь. Улицы города-героя были ещё пустынны, и лишь недалеко от Графской пристани попалась им навстречу бабка, выгуливающая такую же как и сама пожилую моську. Старуха, пристально поглядев на кокарду на бескозырке сына, процедила сквозь зубы:

- У, бандеровцы, понаехали тут!

А моська солидарно с хозяйкой тявкнула.

- Ах ты карга старая! – не удержался обиженный Петров.
- Тебе давно уже прогулы на кладбище ставятся, а ты туда же. Брось бабка политику, грязное это дело, лучше дуй на свой огород навоз раскидывать или ещё чем полезным займись.

- Не заводись, батя, - успокоил его сын.
- Тут это всё в порядке вещей. У нас здесь даже игра такая, военно-морская есть. Когда мы в увольнении – российские патрули стараются побольше нас наловить. Ну а когда наша бурса в патруле – мы российских морячков ловим.

- Ну и дурни вы, Андрюха! Взрослые дяди- «патриоты» лбами вас сталкивают, а вы и рады стараться. Правда «патриоты» эти, с обеих сторон, ещё недавно такими коммунистами-интернационалистами были – пробу негде ставить. Просто власть поменялась. Как в Малиновке.

Петрову вдруг вспомнилось, как давным-давно, лет двадцать так с лишним назад, его – желторотого курсантика вот так же, в Лиепая, облаяла оккупантом старая латышка.

- Нет, наверное ничего не меняется. Просто людям скучно жить,… без адреналина в крови.

Попрощавшись с сыном у КПП училища, Петров вернулся на пристань, дождался рейсового катера и опять переправился назад. Пора было вообще-то отправляться в Ялту, но ему вдруг очень захотелось побывать в Камышовой бухте. Поглядеть на те места, по которым он – курсант Витька Петров, прибыв на производственную практику, разгуливал когда-то, в дни счастливой, весёлой и бесшабашной юности, распевая с корешами дурацкую, неприличную песенку:

« Камыши вы камыши,
Бухта с кораблями…»

В Камышах совсем всё изменилось. Судов в бухте почти не было. Да и откуда они могли там взяться? Когда-то могучий океанский рыболовный флот ржавел под арестом в иностранных портах. А остатки его новые хозяева жизни благополучно уводили на резку в те же самые иностранные порты.

Петров потоптался немного у заброшенной «Вороны». Давным-давно в этом шикарном когда-то ресторане «Чайка», вернувшись из первого в своей жизни заграничного рейса, оставил он, вместе с друзьями- «тюлькачами», свой первый приходной аванс.

«… А сейчас исполняется песня, для курсантов, проходящих практику на танкере «Джордано Бруно»!»

- Блин! Причём тут был танкер «Джордано Бруно»?
- А так; для понта.

Ему вдруг стало грустно, и он, чтоб совсем уж не расстраиваться, вернулся в Севастополь, в кассе автовокзала взял билет, дождался видавшего виды «Икаруса», отправляющегося в Ялту, и отбыл, наконец, на Южный Берег Крыма.
-------

Километрах в десяти от Ялты, выше нижней дороги ведущей в Алупку, расположился санаторий «Горный», красивое белое здание главного корпуса которого буквально утопало в роскошной зелени обширного парка, поднимающегося вверх – к горам укрытым лесами. Построено оно было в шестидесятые годы, под личным руководством Всесоюзного председателя Никиты Сергеевича Хрущёва, для отдыха и лечения физиков-ядерщиков, ковавших, как тогда говорили, атомный щит Родины. Никита Сергеевич – большой знаток в области зодчества, (впрочем, как и в области сельского хозяйства, живописи, военного дела и прочих областей), попил немало крови из архитектора своими ценными указаниями, но всё равно до конца изуродовать здание таки не смог.

Чуть позже, к отдыхающим физикам присоединились и космонавты. Здесь им устроили центр реабилитации после полёта. В принципе всё правильно: занимались они, в общем-то, одним и тем же делом, и начальство у них было то же самое. Да и большинство атомных станций относилось к засекреченному «среднему» машиностроению. (Заметьте не к лёгкому или тяжелому, а именно к среднему). Нет, что ни говори, а с юмором у нас в Союзе всё было в порядке.

После перестройки и незалежності чуть было не уплыл, под шум революции, санаторий «Горный» в частные руки. Но Национальная атомная компания это вам не прищепочная фабрика какая-то, или даже теперь никому и не нужный танковый или ракетный завод. Компания объявила себя наследницей всего украинского «среднего» машиностроения, в том числе и санатория «Горный».

Поселили Петрова на третьем этаже как раз именно первого корпуса – того самого, сооружением которого руководил лично Никита Сергеевич. Но вообще-то корпусов было в наличии уже пять. Взобравшись по парадной лестнице на просторное крыльцо и войдя внутрь, Петров даже умилился: ну чистый тебе Мурманский Дом межрейсового отдыха рыбаков. Прямо таки молодостью на него и пахнуло. Такие же точно длиннющие коридоры с обязательной многометровой ковровой дорожкой на полу. Высоченные потолки – метра четыре, не меньше. Ну и с поправкой на юга – лоджии в виде триумфальной арки с колоннами. Шикарное жильё! Так вот, значит, откуда та присказка пошла:
«Кому на Руси жить хорошо? Гагарину Юрке, буфетчице Нюрке, товарищу Брежневу – остальным по-прежнему.»

Правда, шикарным оно было по меркам шестидесятых годов. Сейчас даже в любом захудалом райцентре «бедные» украинцы, вместе с «бедными» русскими таких себе «мазанок» понастроили, что крымская дача Леонида Ильича – теперь на курятник смахивает.

В двухместном номере с видом на море уже обосновался напарник Петрова, – Гриша из Желтых Вод, – аппаратчик уранового горно-обогатительного комбината. И, как заведено у нас – у славян, встречу и знакомство полагалось спрыснуть. Поэтому они и отправились вдвоём в стекляшку-гастроном, находившийся как раз через дорогу, на территории соседнего санатория «Пальмира». Вообще-то раньше он назывался «Курпаты». (Слово это, скорее всего татарское, потому и к горам Карпатам отношения никакого не имеет). Только вот приехал к нам в гости, как-то, генсек итальянской компартии Пальмиро Тольятти, да взял и помер, у пионеров в Артеке. Вот в честь его крымский санаторий в «Пальмира» и переименовали. А заодно и город Ставрополь (на Волге), – в Тольятти, там, где сейчас «Жигули» делают.

Горно-обогатительный Гриша уже успел завести себе здесь дежурную даму сердца. Потому он сразу же, не разводя китайских церемоний, попросил Петрова (как мужчина мужчину) позволять, ему иногда, уединяться с подругой в, предоставленном в их совместное с Петровым пользование, двухместном номере. Мужская солидарность – вещь серьёзная, поэтому Петров заверил Гришу, что ни в коем случае не собирается чинить ему препятствия в проведении полноценного отдыха и реабилитации после тяжелых трудовых будней на его урановой фабрике. Тем более, что Гриша собирался блестяще опровергнуть все эти грязные мещанские инсинуации о якобы мужской слабости и даже чуть ли не импотенции тружеников атомной промышленности. А на самом деле, как убеждали Петрова коллеги из реакторного цеха, на кассетах свежего, ещё не работавшего, топлива можно спать, подложив, правда, фуфайку, чтоб не так жестко было. Ну, примерно как подводники дизельных лодок второй мировой войны спали на своих торпедах.

И началась у Петрова курортная жизнь. Рано утром, когда все порядочные отдыхающие ещё дрыхли по своим номерам, он вставал, натягивал спортивный костюм турецкого ширпотреба, и, стараясь не скрипеть дверьми и половицами, прокрадывался на крыльцо. Сбегал по ступенькам вниз к дороге, и лёгкой трусцой, через территорию соседней «Пальмиры» спускался к морю. На торце волнолома раздевался, делал зарядку из нескольких упражнений, нырял в холоднющую воду с медузами, ошпаренный, словно кипятком, пингвином выпрыгивал снова на мол, и гонял по нему несколько концов туда и обратно чтобы согреться. Потом одевался и закуривал. На этом спортивная часть дневных мероприятий заканчивалась. Когда-то в молодости здоровья было так много, что лишнее смело выдувалось с сигаретным дымом. С возрастом пришло понимание, что его оказывается не так много, как считалось раньше. Но скверная привычка курить по утрам до еды осталась. Как и глупая присказка: «Одна сигарета заменяет стакан кефира натощак».

После завтрака начинались процедуры. Петров дисциплинированно терпел, пока его обмазывали грязью, месили словно тесто на массаже и поливали мощной струёй воды из, похожего на пожарный, брансбойта. Все эти издевательства длились лишь до обеда. Зато потом, после обеда – полная воля! А в воскресенье так вообще лафа. Сразу после завтрака подкатывал экскурсионный автобус, и заранее записавшийся отдыхающий народ отправлялся в Ливадию, в Воронцовский дворец, Никитский ботанический сад, а то и просто в дегустационный зал. Петров, однако, организованных экскурсий терпеть не мог: «Посмотрите направо!... Посмотрите налево!... Какого хрена вертитесь?» Нет, лучше одному бродить по уютным улочкам Ялты и вспоминать…

Вот в этом скверике, может даже на этой самой скамейке сидели они в обнимочку с местной девчонкой и целовались. Давно это было. Учебное судно, на котором они – курсанты-третьекурсники проходили свою первую плавательскую практику, пришло из Севастополя в Ялту. И их, тёплым февральским вечером, выпустили в увольнение – погулять по бережку….

А вот, совсем недалеко от гостиницы «Ореанда», стоит прямо на набережной красавица «Эспаньола». Теперь это модный кабак для нынешних толстосумов. А тогда, в курсантской молодости, она с пиратским флагом на гафеле, лихо влетала под всеми парусами на ялтинский рейд. Шли съёмки «Острова сокровищ» и «Эспаньола» была главной кинозвездой….

В Ливадии, на входе во дворцовый парк, на кованной ограде развешены были бушлаты, шинели, кителя, голландки и гимнастёрки Советской Армии и Военно-морского Флота. Ну, прямо тебе военторг на выездной распродаже. Какие-то тёмные личности топтались рядом и на блатном жаргоне зазывали иностранных туристов, толпами валивших от экскурсионных автобусов в царский дворец, прикупить на сувениры имеющуюся в наличии амуницию.

Чуть подальше, у роскошной клумбы расположился живописный казак с бандурой, в белой вышиванке, синих шароварах (шире Чёрного моря) и с чубом-оселедцем на обритой голове. Как только приближалась очередная партия интуристов, он ударял по струнам и хорошо поставленным оперным голосом запевал думу. Иностранцы щедро кидали валюту в валявшуюся у его ног смушковую шапку с алым шлыком. Экскурсанты двигали дальше, а казак доставал из кармана шаровар пачку «Мальборо», прикуривал сигарету от зажигалки «Зиппо» и смачно затягивался.

Постояв, поглазев на оперного казака, Петров, вслед за интуристами, отправился вдоль аллеи, мимо внушающих уважение столетних мамонтовых деревьев – секвой, в направлении бывшей летней резиденции российских самодержцев.

В домашней церкви царской семьи старенький священник правил литургию. Прихожан в храме было немного. Петров взял на входе, у бабушки, заведовавшей церковной лавкой, две свечи. Одну поставил в массивный многосвечный тумбообразный подсвечник, стоявший у резного, итальянского мрамора, иконостаса. Вторую – на панихидный столик перед распятьем. Здесь же, рядом, на стене висела большая фотография, в рамке под стеклом. На ней – вся царская семья – в полном составе, в домашней, непарадной обстановке: Николай Второй, царица Александра, великие княжны Ольга, Татьяна, Мария, Анастасия, наследник Алексей – совсем ещё мальчишка.

На крохотном правом клиросе, у окна выходящего прямо в парк, пел хор. Четыре молодых парня и девушка-регент чистыми, красивыми голосами выводили « Иже херувимы…» Песнопение наполняло храм какой-то тихой светлой грустью, плыло через открытое окно вверх – в небо, туда, наверное – к тем самым херувимам и серафимам.

«… всякое ныне житейское отложим попечение…»

Служба подошла к концу. Батюшка, взяв крест с престола, вышел на амвон и произнёс отпуст. Потом осенил крестом народ, а хор спел « Многие лета…». Прихожане потянулись друг за дружкой приложиться к кресту, а певчие грянули «Боже царя храни…»

- Чудны дела твои Господи! – подумал Петров. – Как всё в жизни меняется.

Во времена его курсантской юности, в бурсе ходила такая байка, про то, как несколько старшекурсников, после хорошо проведенного вечера то ли в увольнении, то ли в самоволке, спели под гитару в экипажном кубрике «Боже царя храни...». А потом долго изумлялись, почему это им визу в загранку не открыли.

- Да уж. Не самые распрекрасные были времена. Так почему же такая ностальгия, по тем невозвратным дням?

- Да потому, что то была твоя молодость, Витька! А ей, – молодости, по большому счёту, по барабану какой там сегодня строй на дворе: развитой социализм или загнивающий капитализм. У молодости свои ценности. Ты молод, здоров, счастлив! Всё у тебя ещё впереди, мечтай о чём хочешь:

«… О далёких мирах, о волшебных дарах
Что когда-нибудь под ноги мне упадут…»

- Эх! Было да прошло.

А хор с клироса всё гремел:

« Боже царя храни
Сильный, державный
Царствуй на славу, на славу нам
Царствуй на страх врагам
Царь православный
Бо-о-о-же ца-а-ря храни!» 10.10.2013

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.