Рыбалка гл.8 Сент-Джонс

8

В этом промысловом районе, из мурманского Тралфлота, вели лов одни только БМРТ польской постройки, у которых толщина борта равнялась двенадцати миллиметрам. А вот “немцам”, с их восьмимиллиметровой обшивкой корпуса приходилось довольствоваться тралением на чистой воде, у кромки ледяного поля. Заходить дальше им категорически запрещалось, и они с завистью слушали наши хвастливые переговоры о десятках тонн поднятых за одно траление.

Что там говорить, подлёдная рыбалка получилась богатой, но даром нам рыбка не доставалась.

Несколько судов, ползая во льдах, получили незначительные пробоины. Даже старушка “Революция” и та умудрилась пробить себе дырку по сварному шву, в правой скуле, в районе злополучного носового танка мытьевой воды. И теперь в нём гуляла морская вода, мыться которой никто конечно не собирался.

Но больше всех отличился наш sister ship “Северное сияние” — такой же как и мы БМРТ польской постройки. Тот вообще получил самую солидную пробоину, в районе рефрижераторного отделения. Так как мы оказались к нему ближе остальных судов, то начальник промысла и велел нам сопровождать “раненного” до выхода на открытую воду. Там его, у кромки льда, уже поджидал буксир-спасатель, чтобы вести на ремонт в канадский порт Галифакс.

Когда оба судна вышли на чистую воду, по океану перекатывалась хоть и плавная, но крупная зыбь. Мы не смогли отказать себе в такой человеческой слабости как любопытство, и подошли поближе поглазеть на пробоину.

Вот “Северное сияние”, задрав нос, медленно поднялось на покатом водяном холме, обнажив в боку здоровенную, в пару квадратных метров дыру, с рваными, загнутыми вовнутрь краями, и из неё водопадом хлынула наружу вода. Соскользнув в ложбину между двух валов, судно снова спрятало свою рану в покатой волне.

Да, внушительное зрелище, ничего не скажешь.

Передав из рук в руки нашего подопечного буксиру-спасателю, мы, описав вокруг них циркуляцию, снова вошли в ледяное поле. Нужно было навёрстывать упущенное.

Рыба — дело водяное, скользкое. Сегодня она здесь, а завтра — ищи свищи её.

Прошел январь, начался февраль. Наконец мы забили свои рефрижераторные трюма восьмьюстами тоннами мороженой рыбы, и вышли изо льдов Лабрадора на чистую воду. Там “Революция” пришвартовалась к громадному транспортному рефрижератору “Роза Люксембург”, и стала сдавать на неё свой улов.

Снова увидел я знакомую, по плавательской практике 1971 года, картину. Два судна, прижавшись, друг к другу, пытались смять здоровенные, похожие на аэростаты времён второй мировой войны, чёрные резиновые кранцы, подвешенные на цепях по бортам “Розы Люксембург”. Стрелы грузовых лебёдок, задранные вверх как гигантские копья, выуживали из наших трюмов штабели паков и переправляли их на транспортный рефрижератор, вытаскивая обратным рейсом сетку со стопкой картонной тары. Работа велась непрерывно: и днём и ночью, без перерывов на обед, ужин или завтрак. Менялись только вахты матросов: рулевых, “фабрикантов” и из траловой команды, ставших на время перегрузки тальманами, лебёдчиками, докерами.

Всё шло нормально, и выгрузка подходила к концу. А тут ещё подвалила давно ожидаемая радость, — из Мурманска на промысел пришел БМРТ с нашей почтой: письмами и посылками. И сейчас лежал он в дрейфе в каких-нибудь пяти — шести кабельтовых от нас и прямо таки манил домашними гостинцами.

Мама обещала прислать ко дню моего рождения посылку. Перед уходом в рейс я, по телефону, попросил её положить туда бутылку водки и бутылку коньяка, — ведь надо же было угостить ребят из своей вахты. А то, что это за день рождения? Меня могли неправильно понять.

И вот теперь, заранее облизываясь, принялись мы снаряжать спасательную шлюпку за почтой. Их у нас две, и обе, по механической части, — в моём заведывании. Открытые, на сорок человек, с двухтактными, двухцилиндровыми дизелями польской фирмы “Пуцк”, мощностью аж в двадцать четыре лошадиных силы каждый и снабженные “кривым” стартером, то бишь рукояткой для запуска.

Заводить их мог только Володя Коноплёв; мне и Ивану просто не хватало, для этой операции, здоровья. Правда, для облегчения пуска, были когда-то в наличии ампулы с эфиром, или какой-то там ещё гадостью, точно не помню, да все давно уже вышли.

Пускать их, на двадцатиградусном морозе, было ещё то удовольствие. Сначала нужно было вытащить из иллюминатора лазарета, выходившего на шлюпочную палубу, резиновый шланг, подключенный к батарее парового отопления, и прогреть паром зарубашечное пространство насквозь промёрзшего дизелька. И ухитриться, при этом, не расколоть его чугунную рубашку от перекоса температур.

Наконец подготовительные операции окончены. Володя, крутанув ручку, запустил двигатель и вернулся на палубу, а старпом, я и ещё два матроса остались в шлюпке. Спасательное средство, вместе с нами, вывалили за борт и осторожно опустили на мерно вздымавшуюся и опускавшуюся грудь Атлантического океана.

Нырнув килем в воду и спрятав в ней половину своего наружного борта, шлюпка запрыгала на довольно-таки крупной покатой волне и, как резвый телёнок, сходу попыталась боднуть “Революцию” в бок. Но матросы были начеку. Выставив одновременно багры, с носа и с кормы, они упёрлись ими в корпус судна и отвели шлюпку в сторону.

Из отверстия в правом борту потекла в океан струйка воды, — наш дизелёк получил, наконец, охлаждение. Старпом переложил румпель влево и дал мне рукою знак. Я передвинул рычаг сцепления двигателя с гребным валом и наша скорлупка, подпрыгивая как поплавок и переваливаясь с борта на борт, довольно резво побежала в сторону лежавшего в дрейфе траулера.

Пока мы занимались почтовой экспедицией, на “Революции” произошли события, резко поменявшие все дальнейшие планы капитана. Один из матросов, зазевался у открытого грузового люка, и не успел увернуться от сетки, битком набитой картонной тарой, которую переправляли с “Розы Люксембург”. Пролетев метров двенадцать вниз, он шлёпнулся на дно трюма. Отделался “парашютист” относительно легко, — сломав себе ногу и пару рёбер.

А вот остальная команда была наказана куда более серьёзно. Когда пострадавшего поднимали наверх, то изо рта его, вместе со стонами и матами, исходило также благоухание “резьбового коньяка”, то бишь тройного одеколона.

Уже на подходе к борту “Революции” мы почуяли неладное. На шлюпочной палубе встречал нас почему-то первый помощник капитана, а у остальной братии физиономии были весьма постными.

Матросы опять выставили багры, чтобы нам не шмякнуться об “Революцию”. На шлюпку завели тали и закрепили; и потащили её лебёдкой, вместе с нами, из воды. Я остановил двигатель, вывернул пробку из днища шлюпки и открыл сливной краник из системы охлаждения дизеля.

Едва лишь спасательное плавсредство было установлено на кильблоки, как тут же часть почты, а именно все посылки, были конфискованы “помпой” и снесены в каюту капитана.

А тем временем, наш траулер, не закончив выгрузки, отошел от борта рефрижератора и направился полным ходом на юг. Оказывается, ожидали только нас, чтобы отшвартоваться и идти в канадский порт Сент-Джонс, сдавать на берег пострадавшего.

Между тем, получатели посылок, в том числе и я, выстроились в очередь у каюты капитана. Заходили по одному и через некоторое время выходили с кислыми лицами, неся в руках или под мышкой, вскрытую посылку. Всё спиртное из почтовых отправлений, арестовывалось до прихода в Мурманск.

Наконец подошла и моя очередь. За столом, в кабинете капитанской каюте, заседала тройка: сам хозяин, помполит и предсудкома — председатель судового профсоюзного комитета. На столе лежали отвёртка и плоскогубцы, а в углу — гора посылок.

— Ну, давай Витя веселей, не задерживай народ, — подбодрил меня “комиссар”. — Вот тебе инструмент, бери, действуй.

Я отыскал свою посылку, отодрал с неё крышку. Сверху лежали: письмо, пара плиток шоколада, конфеты в разноцветных обёртках, грецкие орехи. У под ними — два больших полиэтиленовых пакета, плотно набитых семечками, и крепко завязанных суровой ниткой.

Ай да умница мама! И как это она догадалась?

— Ну что там у тебя? Показывай, — потребовал капитан.

— Да вот, Валентин Иванович: конфеты, орехи, семечки; больше нет ничего, — продемонстрировал я антиалкогольной комиссии раскрытую посылку.

— Ладно, забирай своё добро, — милостиво отпустил меня капитан.
Народ в моей каюте, сидел как на иголках.

— Ну, как?... Ну что?..., — забросала меня вопросами возбуждённая ожиданием вахта.

— Сейчас посмотрим ребята, — сказал я, сам, дрожащими от волнения руками, развязывая пакеты с семечками...

И бутылка водки, и бутылка коньяка были встречены приглушенным, но дружным ура...

.............

Столица канадской провинции Ньюфаундленд, (и по совместительству одноименного острова), — Сент-Джонс уютно расположилась по холмистым берегам, вокруг просторной, круглой бухты.

Швартовались мы уже в сумерках. На берегу зажглись фонари, а по причалу бегал, размахивая руками и путаясь под ногами у береговых матросов-швартовщиков, небольшого роста, живой как ртуть, юркий человек.

— Эй, рыжая! Откуда я тебя знаю? — заприметив у фальшборта нашу фельдшерицу, заорал он, и ещё сильнее замахал руками.

— Лёва, да я ведь в прошлом году была здесь на “Артемиде”, — прочистила ему память “Айболитша”.

— Как же, как же, помню. Ну, как же... Надежда Константиновна... Крупская... помню. И мужа Вашего — товарища Крупского, тоже очень хорошо помню....

Это и был легендарный Лёва, — известный всему интернациональному рыбачьему флоту, промышлявшему у берегов Восточной Канады, и базировавшемуся на ньюфаундлендский порт Сент-Джонс.

Лёва был владельцем двухэтажного супермаркета, поставщиком провизии на суда, и непременным и активнейшим членом общества советско-канадской дружбы и ещё десятка подобных дружеских обществ. Нашим морякам он представлялся греком из Одессы, полякам — евреем из Варшавы, болгарам — турком из Софии. Не знаю что он там “втирал” немцам и японцам, но даже невооруженным глазом было видно, что это типичный представитель Богом избранного народа.

Нашего “лётчика” осторожно снесли по трапу на берег, погрузили в стоявшую уже видно давно тут “скорую”, Лёва усадил в свой “форд” капитана и фельдшерицу, и маленький автомобильный кортеж направился в муниципальную больницу для бедных.

Нам тоже было дозволено погулять по причалу, размять ноги на твёрдой земле.

Не прошло и одной четырёхчасовой вахты, как “Революция” уже снова спешила на промысел.



-------------------------
sister-ship - суда одной серии.
кабельтов - 185,2 метра.



Продолжение следует. 05.02.2014

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.