Гл.38 Черноморское лето.

38

Лучи утреннего солнышка, вынырнувшего из моря, позолотили края лёгких перистых облаков и, отразившись от них, окрасили нежно-розовым цветом вершины далёких Крымских гор.

“Малахов курган” лежит в дрейфе в нескольких милях от родного берега — нас не пускают домой. Береговой холодильник в Камышовой бухте забит рыбой до отказа, а севастопольское начальство всё ни как не может решить, куда нас послать разгружаться — в Керчь, или в Одессу?

А пока, мы дрейфуем вдоль южного берега Крыма и чтобы не ослаблять безделием дисциплину на судне, занимаемся противоаварийными тренировками. Успели уже завести пластырь на пробоину ниже ватерлинии, в районе машинного отделения, а изнутри заделали её с помощью цементного ящика. Ликвидировали два пожара: один в рефотделении, другой в коридоре жилой палубы. Сыграли тревоги: “Человек за бортом!” и “По оставлению судна”. Наигрались до одури.

Наконец поступило радио с берега, — идти на рейд Камышовой бухты, — открывать границу.

К встрече дорогих гостей мы подготовились заранее, ещё в Мраморном море. Позаимствовав у матросов шапки, валенки и ватники залезли ночью в трюм и засунули свои журналы с эротическими картинками между паками мороженой рыбы.

Какой дурак полезет туда, где мороз под минус восемнадцать градусов по Цельсию, да ещё в фуражке, летних брюках и рубашке с короткими рукавами?

Однако не все детали были учтены. Толстая тётка, в белом халате, увидав наш бурьян в банке, оказавшийся на редкость живучим, выкатила глаза на лоб.

— Это ещё что такое?

— Комнатное растение.

— Где Вы его взяли?

— В Канаде.

— Немедленно выбросить за борт!

С карантинными врачами лучше не спорить, и банка с несчастным кустиком улетела в иллюминатор.

После окончания всех формальностей я, Вася и Витя Масляников — моторист первого класса из вахты второго механика, в числе прочих счастливцев отпущенных с парохода до следующего утра, съехали, вместе с властями, портовым катером на берег.

Денег ни у кого не было ни копейки. Витька — красавец и пижон, (впрочем, как и все почти южане), окончил год назад Одесскую мореходку. В своих фирменных джинсах, малиновой велюровой рубашке и с бесподобной одесской речью он был прямо-таки неотразим для прекрасной половины населения Камышей и, видно, поэтому ему был открыт кредит в местном гастрономе. Мы зашли в него, взяли бутылку “Столичной” водки, палку сухой “Московской” колбасы и буханку хлеба.

Был уже вечер и вскоре мягкая, южная, летняя ночь упала на землю и на море чёрным бархатным покрывалом, а на небе зажглись яркие крупные звёзды. Запахи увядающих от жары травы и листьев, оглушительный хор цикад в кустарниках, звуки музыки, доносящиеся со стороны общежития рыбкомбината, будоражат наше воображение и сильнее гонят по жилам молодую горячую кровь. Хочется и выпить... и поплясать с девчонками тоже хочется. Хочется всех береговых удовольствий сразу.

Наконец все трое приходим к Соломонову решению — нельзя объять необъятное и радости жизни нужно смаковать не спеша. Поэтому мы прячем во дворе детского садика, под скамейкою в кустах водку, колбасу и хлеб; договариваемся скороспелых романов не заводить, девчонок домой не провожать, и встретиться по окончании танцев на этом же самом месте. После этого движемся по направлению к очагу культуры.

На рыбкомбинате в порту, работало много приезжей молодёжи, в основном девушек. Из развлечений для народа в посёлке был один единственный кинотеатр; ну, ещё, правда, ресторан “Чайка” (в просторечье “Ворона”). Чтобы добраться на танцы нужно было ехать в Севастополь, а это час троллейбусом в один конец и час обратно, если ещё успеешь на последний.

Наконец, девчонкам всё это надоело, и они взбунтовались, потребовав от администрации, профсоюза и комсомола устроить им танцы прямо на дому.

Между двумя общежитиями находилась большая заасфальтированная площадка для игры в баскетбол. Ну, чем ни место для танцев! На втором этаже одной из общаг, на подоконнике раскрытого настежь окна выставили серебристый металлический колокол громкоговорителя; внутри, на столик у окна водрузили бобинный магнитофон с усилителем, и первая Камышовская дискотека летом 1971 года открыла музыкальный сезон.

Было уже около половины двенадцатого ночи, когда наплясавшись от души, наша компания собралась снова вместе во дворе детсада у знакомой скамейки. Водку и хлеб мы нашли, а вот колбаса куда-то запропастилась. Совсем недалеко от нас сидел большой рыжий кот с раздувшимся животом и в свете уличного фонаря щурил на нас осоловелые, от обжорства, глаза. Похоже, ему уже было дурно от нашей колбаски.

Кота бить не стали — всё-таки брат наш меньший, но и закусывать стало практически нечем.

Отправились в порт, и зашли в гости на “Симферополь” к знакомым ребятам из десятой роты. Там и распили злополучную бутылку, к которой гостеприимные хозяева добавили закуску и свою пляшку. У них же и остались ночевать.

С первым утренним катером, как блудные сыны, вернулись на родной пароход. Таки удачно успели мы гульнуть, потому как после завтрака “Малахов курган” снялся с якоря и направился в сторону Керчи.

В Керчи рыбный порт расположен в глубине продолговатой бухты именуемой ковшом. Заходить в него нужно по прорытому в илистом дне Керченского пролива узкому глубоководному каналу, обставленному по сторонам специальными знаками — буями, именуемыми в морском обиходе вехами и сигарами. Для совершения этого довольно сложного маневра, нужно в определённой точке ворочать влево с главного фарватера, и по крутой дуге войти в канал.

Что-то там, на мостике, не заладилось, то ли у лоцмана, то ли у наших штурманов, но, как потом мне объяснили сведущие в судовождении люди, мы “не вписывались в циркуляцию” и запросто могли выскочить на бровку канала и усесться на мель. Поэтому, от греха подальше, решили не рисковать и пошли себе ... в Азовское море. Там развернулись и двинули снова Керченским проливом, но теперь уже в обратную сторону. Вторая попытка оказалась удачнее первой, мы “вписались в циркуляцию” и вскоре швартовались к причалу рыбного порта.

В Керчи большой береговой холодильник тоже почти полностью забит рыбой, и вряд ли нам удастся оставить здесь весь свой груз.

Несение вахты в машинном отделении в порту несколько отличается от того, как это происходит в море. Когда пароход пришвартован к стенке, постоянное присутствие вахтенного механика в машине не обязательно. Большую часть времени он проводит в каюте, а за оборудованием и механизмами наблюдает вахтенный моторист. Дел в машинном отделении становится меньше, и один человек вполне с ними управляется.

При выгрузке в порту в трюмах, как и на холодильнике, работают береговые докеры, а наши матросы только тальманят, то есть руководят перемещением груза. Поэтому часть команды, в основном конечно крымчан, отпускают на два — три дня домой. К некоторым семьи сами приехали и живут теперь на пароходе, а коренные камышовцы и севастопольцы взяли в Керчь детишек и жен, и наш “Малахов курган” сейчас представляет собою ни то детсад, ни то пионерский лагерь, ни то плавучую гостиницу. А больше всего он похож на цыганский табор.

Получив на другой день по приходу в Керчь аванс, и договорившись с Валерой, Олегом и Димкой что они будут поочерёдно нести вахту днём, а мы ночью, снова той же компанией что и в Камышовой бухте отправляемся погулять по городу. Экскурсоводом на общественных началах становится Витя Масляников, бывавший здесь уже не раз.

Рыбпорт находился довольно-таки далеко от центра города и чтобы добраться туда нужно было проехать несколько остановок на желтом “икарусе”-гармошке, с такими жесткими тормозами, что стоявший в проходе народ пересыпался то вперёд, то назад, как картошка в неполном мешке.

Центральная улица Ленина показалась такой родной и знакомой что я сразу почувствовал себя прямо как дома, на Суворовской. Точно так же ходили, никуда не спеша, по тротуарам и по проезжей части люди, а машины не смели сюда заезжать. Ну разве только завозя продукты и товары в многочисленные магазинчики, кафе, столовые, винные погребки и в прочие забегаловки, расположенные подряд друг за дружкой на первых этажах и в подвальчиках небольших двух — трёхэтажных зданий, укрывшихся в густой тени клёнов, акаций и тополей. Это была типичная торговая и прогулочная улица, какие бывают во многих наших южных городах.

Дойдя примерно до середины её мы развернулись на девяносто градусов налево и стали подниматься над ней по каменным ступенькам всё выше и выше, пока не добрались до вершины высокого холма, вернее горы Митридат. Отсюда сверху здорово было смотреть на город, порт и пролив.

Налюбовавшись видами современного Пантикапея и нагуляв аппетит, вернулись с Олимпа на грешную землю и прихватив в гастрономе бутылочку старого доброго портвейна, направились в пельменную, заморить червячка. Затем, сделав пару концов в одну и другую стороны местного Бродвея и, разведав, где находится летняя танцплощадка, мы посчитали культурную программу выполненной на сегодня и, как говорил незабвенный Леонид Ильич, с чувством глубокого удовлетворения отправились домой, на пароход.

В следующую свою вылазку в город, мы посетили местную танцплощадку. Танцы как танцы, скачки как и везде; со своим доморощенным вокально-инструментальным ансамблем, с непременными разборками и драками периодически вспыхивающими то в одном, то в другом конце заасфальтированной площадки, огороженной наподобие зверинца высокими металлическими прутьями с остриями, в виде наконечников копий, наверху.

Девчонки, компанию которых в этот вечер подцепили, узнав что мы курсанты похвалили нас что не напялили на себя парадку, а пришли «по-гражданке».

— Быть бы Вам мальчики сегодня битыми. Наши местные парни ух как не любят морячков в форме.

Поплясав немножко, девчонки вдруг захандрили.

— Ну что это за танцы? И ансамбль тут никудышный. Поедем лучше на Войково.

Что такое Войково, и где оно находится, мы понятия не имели, но чего хотят женщины... общей компанией отправились на Войково. Долго ехали автобусом, где-то вышли, брели в темноте по какой-то длинной тёмной аллее, между двух рядов густых деревьев. В конце её далеко-далеко светилась одна-единственная лампочка и оттуда доносилась до наших ушей разухабистая музычка.

Наконец дошли до типичного дома культуры с высоким крыльцом и колоннами, всё как полагается. Во дворе, с тыльной его стороны и находилась летняя танцплощадка, — тоже что-то наподобие большой клетки, в которой прыгала, толкалась, свистела и кричала весёлая драчливая толпа.

Купили у бабули, сидевшей в фанерной будке рядом со входом, билеты, себе и дамам, и нас тоже запустили в зверинец.

После танцев разошлись парами провожать подруг и хоть города не знали, но, до сих пор удивляюсь, как умудрились все вернуться к утру домой целыми и невредимыми.

Прошло несколько дней нашего керченского стояния. Как обычно после вахты я собрался улизнуть в город, как вдруг меня вызвал к себе в каюту второй механик, оставшийся за “деда” уехавшего домой.

— Виктор, смотаешься в Капканы и привезёшь третьего механика. Завтра уходим в Одессу.

Где эти самые Капканы находятся я вообще-то не знал, но там проживало семейство моего непосредственного начальника и понятно, что шефа нужно было искать именно там.

Правильно говорят, что язык до Киева доведёт, и вскоре я уже трясся в автобусе, который направлялся в сторону населённого пункта под названием порт Крым, — откуда железнодорожные паромы переправляли поезда на другую сторону пролива в порт Кавказ.

В Капканах я сошел на автобусной остановке и с помощью бумажки с адресом, методом опроса пары местных жителей набрёл- таки на частное владение Александра Ивановича.

Здоровенный чёрный лохматый пёс, кого-то мне здорово напоминавший, ринулся по натянутой вдоль земли проволоке к калитке и попытался сходу её перепрыгнуть. Хорошо, что цепь была коротковата, а я вовремя успел отскочить от ограды. Хотя хозяйка и загнала его в будку, прикрыв вход в неё листом шифера, я всё же несколько секунд колебался, прежде чем решился зайти в усадьбу своего патрона.

От самой калитки до большого одноэтажного дома под красной черепичной крышей, с желтыми стенами, сложенными из пиленного пористого камня-ракушника, шла беседка, увитая и укрытая виноградными лозами и листьями так густо, что представляла собою длинный зелёный туннель.

На открытой веранде, с зацементированным полом, стоял стол уставленный закусками и стаканами. На почётном месте, посреди его, красовалась пятилитровая бутыль с узким горлышком, в которой оставалось меньше половины тёмно-красной жидкости. Вокруг стола, в живописных позах, расположились на стульях гости и сам хозяин.

Шеф восседал с приличным креном на один борт в полупарадной форме: в комнатных тапочках на босу ногу, в семейных трусах и в накинутом на голое тело форменном кителе.

Гости — типичные керченские браконьеры, с дочерна обгоревшими на южном солнце лицами, с просоленными мощными шеями и большими узловатыми руками, мрачно уставились на меня, а патрон заявил:

— Это мой любимый моторист.

— Садись, ешь, — это ко мне.

— Пацану не наливать, — это к гостям. — Нечего мне портить салажонка.

Попробовать домашнего вина у Александра Ивановича мне таки не удалось, да я сильно и не расстроился; зато с удовольствием поел наваристого украинского борща, которого мне налила щедрой рукой, в большую тарелку, хозяйка. Сообщил начальнику о причине своего визита и получил ответ.

— Ты меня не видел; передал всё жене. Завтра утром я буду на судне. Ступай!



Продолжение следует. 17.12.2013

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.