Гл.36 Малахов курган

36

Их было три брата, или если хотите три сестры. У англичан, — прирожденных мореплавателей, корабль — женского рода, поэтому суда одной серии они зовут sister ships. “Peruvian reefer”, “Brazilian reefer” и “Mexican reefer” построили в Дании в 1952 — 1953 годах, для перевозки скоропортящихся продуктов между портами Европы и Америки.

Два главных двигателя фирмы “Бумейстер и Вайн” , суммарной мощностью в восемь тысяч лошадиных сил, позволяли развить им скорость до восемнадцати узлов. Так как плавать они должны были в тёплых водах, то установка вспомогательного парового котла проектом, у прижимистых буржуев, не предусматривалась.

И начали возить датские банановозы бананы, апельсины, лимоны и всякие прочие фрукты-овощи.

В середине шестидесятых годов, ещё довольно крепкие, но уже морально устаревшие рефрижераторы купил для своих черноморских рыбаков Советский Союз. Практичные европейцы гоняли их по океану на флотском мазуте, и только при манёврах — в узкостях и на подходах к портам, переходили на лёгкое топливо. У нас же они стали ходить на солярке, цена которой в те годы в советских портах была чисто символической — двадцать восемь — тридцать рублей за тонну, или около трёх копеек за килограмм.

Зато и грузить их стали больше. Если раньше, приняв на борт ящики с цитрусовыми, они несли на себе две — две с половиной тысячи тонн, то теперь, такой же по объёму груз паков, с мороженой рыбой, весил уже три с половиной тысячи тонн.

В общем, постаревших морских рабочих лошадок, новые хозяева кормить стали лучше, но и нагружать стали больше.

Получили они и новые имена: “Слава Севастополя”, “Малахов курган” и “Матрос Кошка”.

И стали импортные рефрижераторы, так же исправно, как и прежде, заниматься новой для них работой.

Мы одногодки — я и мой пароход. Но если у меня ещё продолжалась юность, то для него это был уже зрелый возраст. После суперсовременного “Залива”, оборудование “Малахова кургана” казалось допотопным. Крышки трюмов открывались не гидравликой, как на “Заливе”, а с помощью грузовых лебёдок. В двухместной каюте, меньших размеров и с куда более скромной обстановкой, кондиционера не было. Раструб приточной вентиляции обвязан был марлей, чтобы с потоком воздуха, (летом горячего, зимой холодного), не летели в каюту мусор, пыль и насекомые. Кроме того, над каждым ящиком двухъярусной койки, в головах, рядом со светильником был закреплен вентилятор, на длинной суставчатой ноге и с металлическими лопастями.

Да и само машинное отделение казалось иллюстрацией сошедшей со страниц романов Жюля Верна.

И всё же я буквально влюбился в “Малахов курган”. Тут я чувствовал себя нужным, делающим определённое полезное дело и получающим за это соответствующее вознаграждение, а не путающимся под ногами у занятых людей пассажиром.

Состав машинной команды на “Малашке”, (как ласково его называли сами моряки), был следующим. Старший механик — наш “папа”, вернее “дед”, сам вахту не стоял, но отвечал за всю механическую, электрическую и холодильную части судна, являясь его главным инженером.

Три номерных механика — второй, третий и четвёртый несли вахту, во время которой отвечали за всю механическую часть, но кроме того за каждым из них было закреплено раз и навсегда определённое оборудование. Так, второй механик являлся заместителем “деда” и считался “хозяином машины”. В его заведывании были главные двигатели, с гребными валами и их подшипниками, масляная система и запасы масла, система сжатого воздуха с компрессорами и баллонами и т.д..

Третий механик на флоте считался всегда “папой Карло” который больше всех работает. У него в хозяйстве все дизель-генераторы, все запасы топлива, и вообще всего много.

Четвёртый механик — самый младший по званию и обычно самый молодой по возрасту, командовал вспомогательным оборудованием, палубными механизмами и системами хозяйственных и санитарных нужд судна.

В каждой вахте был свой старший моторист, который во время маневров стоял у поста управления одним из главных двигателей, так как вахтенный механик просто физически не мог дёргать рукоятки обоих дизелей и двух машинных телеграфов. Кроме него были также моторист первого и второго класса (первого и второго сорта, на местном жаргоне). Зато, так как у нас не было, как на других пароходах, парового котла, а только электрический бойлер, то “инженеров дымовой тяги”, — то бишь кочегаров, нам не полагалось по штату.

Имелись также рефрижераторный механик и два подчинённых ему рефмашиниста, и электромеханик, с двумя электриками соответственно.

И кроме того были ещё токарь и сварщик (точило и варило, по местному). Эти в вахты не ходили, а работали в день, если конечно не было каких-нибудь авралов.

Служба в машинном отделении неслась по жесткому, нескользящему графику, — четыре через восемь. И если ты уж попал в какую вахту, то в соответствии с ней и будешь жить, — в одно и то же время суток четыре часа работать, а восемь отдыхать, не считая конечно аварийных ситуаций.

Я попал в вахту третьего механика Марюхина Александра Ивановича, — уже немолодого, крупного плотного мужчины, густые чёрные, слегка вьющиеся волосы которого, прилично таки побило морозцем седины. Это был очень требовательный с подчинёнными начальник, отличный специалист-практик. Вот только образование у него подкачало; имел он, как шутят, “деревянный” диплом каких-то послевоенных курсов или ПТУ. Поэтому, при всех своих практических знаниях, оставался он “вечным третьим”. Зато никто, пожалуй, лучше его не знал дизель-генераторов и не мог так качественно перебирать их в рейсе саморемонтом.

Старший моторист видно причислял себя к машинной аристократии, общался с нами мало, только по работе, поэтому, наверное, мне и не запомнился.

Лучше всего сдружился я со своим сожителем по каюте и напарником по вахте Олегом Пивко, — светловолосым, спортивного вида крепышом. Он тогда заканчивал заочно Севастопольский приборостроительный институт, давно ходил на “Малаховом кургане” и был в нашей вахте мотористом первого класса, ну а я понятно второго. Олежка был, в моих глазах, отчаянным диссидентом, — он так любил ругать “Советску власть”, в лице местных партийных бонз и мелких клерков, что я, хоть и с опаской в душе, но с восхищением смотрел на него и думал:

— Какой отчаянный парень! Однако ведь может и нарваться,.. на какого-нибудь юного или зрелого “барабанщика”, и всё... визе капут, если ни чего-нибудь похуже.

Политика в то время меня интересовала мало, куда больше девушки и всякая другая романтика. Но у меня была хорошая, для собеседника черта, — я умел терпеливо слушать. Очевидно в благодарность за это, вместе с очередной порцией “антисоветчины”, я получал и квалифицированные консультации по конструкции и эксплуатации силовой установки “Малахова кургана”.

Человек предполагает, а Господь Бог располагает, поэтому и ушли мы не на другой день, как планировалось, а на пятый. Опять повторилась та же самая процедура. Те же бумажные простыни таможенных деклараций, с теми же самыми поразившими меня наповал вопросами о шубах, баянах, аккордеонах.... Снова закрыли за нами границу и выпихнули из Камышовой бухты на рейд. Мы там недолго постояли, сыграли учебную тревогу по борьбе за живучесть судна и двинулись сначала малым, потом средним и наконец полным ходом... но почему-то не на Турцию, а совсем в другую сторону.

Вот показался внешний рейд Севастополя, со стоящими на якоре, окрашенными шаровой краской большими противолодочными кораблями, силуэтом своим издали похожими на серо-стальные ёлки, (когда они повёрнуты к тебе носом или кормой).

Настала пора нам с Олегом заступать на вахту, и мы отправились переодеваться в рабочую одежду. Проплыл в иллюминаторе нашей каюты Севастополь и остался сзади по правому борту, а пароход всё идёт и идёт на север. Что за ерунда?

Так и не выяснив этого, спускаемся в машину и принимаем вахту.

Когда же в восемь вечера поднимаемся из своей преисподней на свет божий, то берегов уже не видно, кругом открытое море.

А маневры эти, оказывается, проводились для того чтобы, ходя разными курсами вблизи берега, устранить девиацию — погрешность магнитных компасов судна.

Кроме меня и Василия, — который считался уже старожилом, на судне был ещё один “студент”, — Димка — курсант Ростовской мореходки. Он только что прибыл на практику и делал на “Малаховом кургане” первый рейс. Попал он в вахту четвёртого механика, таким же как и я мотористом “ второго сорта”, а “первоклассным” там был Валера Котляров — мой земляк-херсонец, шустрый черноглазый, черноволосый парень, постарше нас конечно, успевший уже обзавестись семьёй и побывать в мурманском Тралфлоте и в местном СУТФе.

Димка, на свою беду, оказался очень доверчивым, а это на флоте сурово наказуемо, — начинаются всяческие подколки, подначки, — чтобы разнообразить монотонную морскую жизнь.

Лето было в самом разгаре. Жара стояла невыносимая и каюта мало чем отличалась от машинного отделения. Та же духота, тот же густой, горячий, вязкий воздух, который как миксер перемешивал своими лопастями бесполезный вентилятор.

Два ящика минеральной воды, взятые мною и Олегом на запись в судовой лавочке, опорожнились ещё до подхода к Гибралтару. Мой земляк Валерка, сменив нас и покрутившись с час в машине, отпрашивался у своего механика покурить, забегал к нам в каюту, усаживался на комингсе открытой двери и начинал травить свои морские байки. Весь мокрый, как будто его только что выловили из-за борта, он перед тем как вернуться в машину обычно говорил:

— Ребятки, что-то у меня хобби появилась — потеть. Нет ли у Вас чего-нибудь попить?

Гонораром за его монологи была естественно бутылка минералки.

Вот он то первый и набрёл, как старатель на золотую жилу, на Димкину доверчивость. Первым делом он его убедил, что от жары и пота единственное спасение, это выпить немного одеколона, желательно тройного.

После этого Валерка разыграл более сложный трюк. Расспросив Димку о том, как тот включает осушительный насос в конце вахты, перед сдачей её следующей смене, он изобразил на лице ужас.

— Да ты что! С ума сошел что ли? Ты погляди, видишь, коврика резинового под ногами нет, кругом одно железо. А ты видел, как стрелка на приборе идёт на зашкал, когда включаешь рубильник реостата? Пусковой ток сумасшедший! Запросто может пробить изоляцию и тогда от тебя одни сандалии останутся.

С подскоком нужно запускать! Подпрыгнул, на лету включил рубильник и плавно приземлился, понял?

Пару вахт они с четвёртым, — таким же, как и Валерка молодым ещё хлопцем, буквально визжали, корчились и катались по пайолам, подглядывая из-за главного двигателя как Димка с подскоком запускает осушительный насос.

Средиземное море превратилось в большую голубую сковородку и мы, вот уже почти неделю, жаримся на ней как караси. По ночам, чтобы хоть как ни будь ухитриться уснуть, мочишь в умывальнике простыню, слегка отжимаешь её и укрываешься с головой. Через час простыня сухая. Повторяешь ту же процедуру, чтобы ещё часок поспать, и так борешься с жарой до тех пор пока моторист предыдущей вахты не появится в дверях каюты и заявит:

— Хорош дрыхнуть! Пора меняться.

Рабочая одежда у нас, соответственно погоде — тропическая: парусиновые, песочного цвета шорты и такая же куртка с короткими рукавами; на ногах сандалии с дырками, как будто по ним стреляли волчьей картечью из охотничьего ружья; на шее белая тряпка, завязанная пионерским галстуком.

Все уже мечтают о прохладной Северной Атлантике, как о земном рае... на воде, но обстоятельства несколько изменились.

Пройдя Гибралтарский пролив, мы почему-то повернули на юг. Оказалось, что нужно зайти на рейд Лас-Пальмаса, забрать на борт двух французов и отвезти их на двадцать первый градус, где в это время грузился “Рижский залив”. Он только что был построен и делал свой пробный рейс в Центрально-Восточную Атлантику. На полном ходу, у него вдруг ни с того ни с сего, начинало сильно трясти корму. И вот, для установления диагноза этой так сказать болячки, и прилетели на Канары из Франции представители завода-изготовителя.

На первый раз Лас-Пальмас я увидел только издали. Мы даже не бросали якорь; портовый катер подвалил к нашему борту и по спущенному трапу на палубу взбежали два молодых парня, в стираных джинсах и клетчатых рубашках, лет так двадцати пяти, не более. И мы сразу же отправились дальше.

Ходу до места встречи, или по морскому — рандеву, было чуть больше суток. Целый день, на шлюпочной палубе, французы гоняли киями шайбы на нашем морском бильярде, прерываясь только на обед.

Придя на промысел, передали гостей на СРТ — небольшое рыболовное судёнышко, которое и доставило французов на “Рижский залив”.

А ещё через сутки мы везли их обратно, — на рейд Лас-Пальмаса. Ничего страшного они не обнаружили, но рекомендовали после рейса отправить “Залив” во Францию, на его родной судостроительный завод в Нанте, для усиления фундаментов главных двигателей, за счёт завода естественно.

По этому поводу я прослушал очередную Олежкину антисоветскую речь, о том что нынешний экипаж “Рижского залива”, перед походом на заграничный ремонт, будет на восемьдесят процентов заменен, особо стойкими в моральном отношении, идеологически выдержанными, глубоко и правильно понимающими политику партии и правительства работниками... береговой конторы,... так как зарплата там пойдёт в сплошной валюте, плюс командировочные.

Стальной корпус “Малахова кургана” раздвигает тёмно-синие воды Атлантики, а два громадных винта перемешивают их за кормой, удаляя нас от Европы, Африки и Канарских островов и приближая, с каждым своим оборотом, к берегам Северной Америки.




Продолжение следует. 14.12.2013

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.