Прочитать Опубликовать Настроить Войти
Виктор Лукинов
Добавить в избранное
Поставить на паузу
Написать автору
За последние 10 дней эту публикацию прочитали
01.05.2024 0 чел.
30.04.2024 0 чел.
29.04.2024 0 чел.
28.04.2024 0 чел.
27.04.2024 0 чел.
26.04.2024 0 чел.
25.04.2024 1 чел.
24.04.2024 0 чел.
23.04.2024 0 чел.
22.04.2024 0 чел.
Привлечь внимание читателей
Добавить в список   "Рекомендуем прочитать".

Гл.9 Рядом с Титаником

9

Благодаря Лёве наши гурманы смогли наконец полакомиться своим любимым национальным блюдом — окрошкой, в которой так аппетитно плавали кусочки свежевыращенной зелени: редиски, лука, огурцов.

В море Лабрадор мы больше не пошли, а остались на Большой Ньюфаундлендской Банке, — тут тоже “начало клевать”; рыба попёрла — будь здоров. Но поначалу было как-то даже непривычно тихо, — без скрежета льда за бортом.

Теперь мы ловили, в основном, тяжелую и скользкую, с большущей деликатесной печенью, треску; дорогую камбалу, почему-то обзываемую канадским ершом и макроруса, — несимпатичную, чем-то похожую на крысу, но очень вкусную рыбу.

Тресковая печень отбиралась отдельно, в специальные деревянные кадушки-штампы, и бригада “консерваторов” раскладывала её по банкам вместе со специями, закатывала и варила в автоклавах. Этот продукт был явно не для народного потребления и шел в основном на экспорт, а если и оседал где в Союзе, то только по спецраспределителям. Но мы её так объелись, что и смотреть на неё уже не могли.

Куда более изысканным лакомством считались вареные крабы. Отобрав их в прилове с полведра, заливали сверху морской водой и тащили в котельное отделение. А там совали в ведро шланг и открывали пар, минут на пять. И всё, деликатесное блюдо готово.

Но вообще-то чревоугодие — один из тяжких и караемых грехов перечисляемых в Библии. И в этом я убедился на собственном опыте.

Согласно полученному от “фабрикантов” рецепту, я отобрал на рыбфабрике пару рыбин палтуса, часто попадавшего в трал вместе с другой рыбой. Вытащил из них икру, очистил её от плевы и набил ею литровую банку. Посолил, поперчил и залил подсолнечным маслом. По уверениям гурманов, через два часа деликатес можно уже было употреблять. Но конечно же не в таких количествах.

А ещё через час, меня вывернуло наизнанку не хуже чем в первое моё свидание с Чёрным морем в феврале 1971года, на рейде Камышовой бухты. Причём в данном случае вестибулярный аппарат здесь был как раз и не причём, сгубило меня неумеренное обжорство.

Ешь, спишь и мало двигаешься; я вообще-то худощавый по комплекции, а тут гляжу на себя в зеркало, — за щеками скоро ушей не видно будет. Нужно было прекращать — делать из еды культ, — как говаривал Великий комбинатор, и переходить к здоровому образу жизни.

Но из моих благих намерений получились только вечерние прогулки, перед вахтой, по шлюпочной палубе; да ещё к ним в придачу выполнение десятка физкультурных упражнений, на полчаса времени примерно. На этом мой здоровый образ жизни и заканчивался. Точно так же утро начиналось с сигареты, выкуренной под девизом: “Одна сигарета — заменяет стакан кефира натощак!” Ничего хорошего, конечно, в этом не было. Но тогда, в глупой и счастливой молодости, казалось что здоровья так много, ну прямо девать его некуда; и лишнее можно смело выдувать с сигаретным дымом.

Из развлечений для народа, — совсем было плохо, — почти ничего; ну разве потыкать палкой здоровенного чёрного треугольного ската попавшегося в трал в прилове, вместе со съедобной рыбой.

Веселил команду один только Вовочка Хоменко, — очень хороший, добрый, честный, но ужасно наивный паренёк.

Пожилые приёмные родители, не имея своих детей, и видно уже отчаявшиеся вымолить их у Господа Бога, взяли Володю из детского дома и отдали ему всю свою нерастраченную любовь и нежность. Да видно переборщили, и воспитали мальчишку в парниковых условиях.

Мне его было жалко до слёз, честное слово. Он всем и всему верил, говорил всегда одну только правду, а это, увы, в нашем жестоком мире — сурово наказуемо. Кличка “Чудак из пятого “Б” (был когда-то такой кинофильм), прилипла к нему, как выплюнутая на тротуар жевательная резинка к каблуку ботинка.

— ... Ребята, как же так можно, ведь мы не конвенционную рыбу ловим, — возмущённо заявляет Вовочка, матросам траловой команды, увидев “рубашку” в мешке трала, похожего на колбасу от набившейся в него мелкой и крупной рыбы. Его только что вытянули по слипу на палубу и собравшиеся зеваки, свободные от вахт, развлекаются созерцанием улова.

В своём благородном негодовании он не замечает, прямо у себя над головой, капитана, облокотившегося на леерное ограждение кормовой рулевой рубки, из которой управляют судном при подъёме и спуске трала.

Капитан внимательно выслушивает Вовкину обличительную речь, а затем рявкает:

— Хоменко! А ну поднимись ко мне наверх. Я тебе сейчас покажу не конвенционную рыбу.

Ну вот, опять Вовочка нарвался на грубость. И когда только его жизнь научит “не наступать на грабли”?

Порадовал всех (кроме себя конечно) и Санька — моторист второго класса (второго сорта, по домашнему), из вахты третьего механика, — отмочивший следующий номер. Сидя в свежую погоду... пардон в гальюне, на “очке”, он, стервец, захотел всех удовольствий сразу. Пока он прикуривал сигарету, то естественно за штормовой поручень не держался. В это время судно делало поворот, и крутая волна вмазала в борт и резко положила траулер в крен. Понятно, что любитель комфорта улетел с “очка” на палубу гальюна, да ещё в придачу вывихнул себе руку.

Ну, руку ему наша фельдшерица быстро поправила. А вот от подначек он долго не мог никуда деться. Каждый считал своим долгом сообщить Сашке, что во время шторма, сидя “орлом” в гальюне, нужно неукоснительно соблюдать правила техники безопасности. Он, под конец уже, бедняга не выдержал и начал кидаться на пересмешников с гаечным ключом.

Но вообще-то Саня у нас на судне — первый красавец и неотразимый женский сердцеед. Да не обидится на меня мой любимец — Николай Басков, но Санька наш был здорово похож на него лицом, да и комплекцией тоже. За бескорыстную любовь к вокалу, машинные остряки окрестили Саньку песняром.

Я с ним подружился ещё когда “Революция” стояла в рыбпорту, в Мурманске, готовясь к рейсу. Саня был, как и я, южанин, и почти что земляк — из Тирасполя. Правда он меня таки часто подводил. Обычно это происходило примерно так:

Где-то, в три часа ночи ко мне в каюту, где мне и положено было нести береговую суточную вахту, заявлялся весёлый и слегка поддатый ухарь-моторист и запевал, во всё горло, последний хит Белова:

“ ...Вы слыхали как поют дрозды?
Нет не те дрозды не полевые
А дрозды, волшебники дрозды
Певчие избранники России...”

Затем произносилась речь:

— Витёк, прости подлеца... ну опоздал на вахту... ну виноват, прости... предпоследний раз, больше не повторится. А ты знаешь, какую я девочку “снял” сегодня в кабаке? Конфетка!


И Санька принимался расписывать мне прелести своей дежурной дамы сердца. Ну как можно было на него сердиться, такого красавца-песняра?...

Где ты теперь, Саня? За кого воевал ты в своём Приднестровье? За “белых” или за “красных”?

Нет хуже войны, чем гражданская. И за что только Бог помутил нам наш разум? Сытая и культурная Европа сбивается в кучу, чтобы быть ещё богаче. Мы же, позабыв вчерашнее родство, с остервенением и кровью делим на части свою нищету. За какие грехи нас Господь так карает?

Ну вот, прости читатель, опять меня куда-то повело, в сторону от темы...

А рыбалка, тем временем, шла полным ходом. Народ совсем повеселел и с удовольствием корректировал свои личные бизнес-планы в сторону увеличения прибыли.

Вообще рыбалка — это как лотерея; повезёт — не повезёт. А если повезёт, то тут уж удачу нужно суметь разделить на всех: по честному,... или по справедливому. Делёжка, примерно такая как когда-то была у пиратов. На “Революции” — восемьдесят человек. Добыча делится на сто частей — сто так называемых паёв. Начнём с краёв; верхнего и нижнего. Два с половиною пая выделяется капитану. У матроса второго класса — около 0,8 пая. У остальных — согласно занимаемой должности.

Цена у рыбы тоже разная. Самая дорогая — треска; за неё, обработанную и замороженную, держава платит нам аж тридцать шесть рублей за тонну.

Каждый день, лучшие судовые умы занимаются, (без отрыва от производства, разумеется), точнейшими экономическими вычислениями. Причём без всяких там поправок на индекс Доу-Джонса, Никкея и прочих индексов. В первую очередь подсчитывается, сколько за сутки заработано экипажем на один пай; десять — двенадцать рублей считается очень хорошим показателем. Затем даётся долгосрочный прогноз. Самодеятельные экономисты обнадёживают что, если рыбка будет продолжать ловиться, так же как и сейчас, до окончания промысла, то мы сорвём приличный куш.

Наш вахтенный эксперт по финансам и кредиту — кочегар Санька, уже просчитал нам всем будущую зарплату за рейс. Что конкретно до меня, то по Санькиным прогнозам, я должен получить около двух с половиной тысяч рублей общесоюзного образца и валюты — до ста тридцати... теперь это, кажется, называется условными единицами, а тогда — инвалютными рублями. В общем довольно неплохая перспектива, если учесть что каждая “условная единица” свободно конвертируется, в родном отечестве, на “чёрном рынке”, в пятнадцать “деревянных” рублей.

Итак, пока всё было хорошо, почти как в старинной русской народной пословице: “Работа идёт — контора пишет — касса деньги выдаёт”.

Прошел ещё один месяц нашей интернациональной рыбалки в международных водах. Как-то однажды, ближе к вечеру, по судовой трансляции объявили: “Всем желающим — срочно написать письма на Родину! Появилась внеочередная оказия их отправить”.

Мы уже два раза посылали весточки домой с транспортными рефрижераторами, которые забирали у нас рыбу и везли её в Союз. И вот теперь, в третий и пожалуй последний раз в этом рейсе, появилась возможность отправить письмо домой, маме; так как последний груз выловленной, и пока ещё не выловленной рыбы планировалось отвезти в Мурманск уже самим.

Наш брат — тралфлотовский БМРТ, — такой же как и мы “поляк”, закончил промысел и, перед тем как отправиться на Родину, зашел в Сент-Джонс, — оставить немножко канадских долларов, в Лёвином супермаркете. Там заодно он прихватил на борт и нашего пострадавшего, которого уже отремонтировали в муниципальной больнице столицы острова.

И вот теперь, договорившись по радио о встрече, “Революция”, оставив на время рыбалку, шла полным ходом в точку рандеву.

Прошло, наверное, часа два, как мы заступили на вечернюю вахту. Вдруг в машине появился “дед”. Подойдя к посту управления, он прокричал мне в ухо:

— Витя, бери Володю, и дуйте наверх, грейте дизель в шлюпке. Я здесь пока побуду за тебя, а Вы со старпомом и “комиссаром” сходите, заберёте нашего “парашютиста” и отдадите почту.

— Добро, Владимир Николаич, — обрадовался я нежданно появившемуся развлечению.

Поднявшись на шлюпочную палубу, мы с Володей проделали, уже ставшую ритуальной, операцию по прогреву шлюпочного двигателя. Затем Володя крутанул рукоятку и дизелёк затарахтел, обдавая нас сизоватым дымком.

Наконец шлюпку опустили на воду и вот мы вчетвером: старпом, “помпа”, я и ещё один матрос движемся в луче прожектора, который светит с крыла ходового мостика “Революции” упираясь в силуэт, находящегося на расстоянии в пару кабельтовых, траулера.

Подойдя к левому борту судна, ближе к корме, где у фальшборта маячило несколько фигур с сонными физиономиями, мы заорали им чтобы они подали нам выброски. Те долго соображали, чего мы от них хотим, потом довольно вяло опустили на нос и корму к нам две тонкие верёвки, с оплетённым мячиком на конце. Старпом и матрос привязали к ним огоны наших капроновых швартовных концов и закричали:

— Давай тащи!

Сонные люди вытянули их к себе на борт и за что-то там зацепили. Теперь шлюпка была прижата к корпусу траулера, который продолжал, хоть и малым ходом, но всё же идти на противоположную сторону океана.

Да, хорошо видать погуляла братва после захода в Сент-Джонс. Видно не одного только ширпотреба набрали они в Лёвиной лавочке.

По сброшенному за борт штормтрапу к нам в шлюпку спустился наш пострадавший коллега. Вот уж кто был трезвый и мрачный. Ещё бы, ведь ему предстоял тяжелый разговор с капитаном, на счёт того злополучного “резьбового коньяка”.

По штормтрапу пополз теперь вверх первый помощник капитана, умудряясь при этом не выронить свой кожаный портфель, набитый нашими письмами. Вот он перелез через фальшборт, сделал нам ручкой, и надолго пропал.

Сонные физиономии, на палубе траулера, потёрлись ещё какое-то время у фальшборта, а затем тоже куда-то испарились. Наверное, замёрзли и пошли добавлять, а заодно и погреться.

Мы остались одни. Я решил чуть убавить обороты дизелька, работавшего на холостом ходу, и,... до сих пор сам не знаю, как, умудрился его заглушить.

— Вот так номер! Ну как я его теперь, без Володи, запущу?
Пароход, вдруг, ни с того ни с сего, прибавил ход до среднего, а нашу шлюпку стало довольно таки сильно колотить об борт.

— Они там что, офонарели совсем?

— Что творят, хотя и в летах!

Для остроты сюжета не хватало маленького штришка,... и вот он появился. Носовой конец, удерживавший нашу скорлупку, вдруг ослаб и стал сползать в воду; зато кормовой держался крепко.

Мы заорали хором благим матом и действительно непечатными выражениями. Но отвечать нам было некому. Палуба на этом чёртовом “Летучем голландце” была совершенно пуста, и нашего мата никто не оценил.

А события развивались стремительно. Нас тащило под винт, и кормовой конец, ставший теперь носовым, не давал нам отойти от борта. Не знаю, откуда только силы взялись, но я так крутанул заводную ручку, что дизелёк завёлся, как говорят, с пол- оборота. Я тут же перевёл его на максимальные обороты и воткнул рычаг редуктора на передний ход, а старпом, в это время, полоснул ножом по капроновому концу и мы отлетели от кормы БМРТ как пробка от бутылки шампанского.

Да!... Никому не хотелось изображать из себя Ди-Каприо в финальной части фильма про “Титаник”.

Правда тогда его ещё и в проекте не было,... ни фильма,... ни Ди-Каприо. “Титаник”, правда, был... не очень далеко от нас,... но на большой глубине....

Луч прожектора с “Революции” метался по ночному океану, пытаясь нащупать шлюпку в угольной темноте.

Отошедший от нас на довольно-таки приличное расстояние траулер лёг в дрейф. Через некоторое время мы были снова у его борта.

Боже ж мой! Появившийся на палубе “комиссар” выслушал от старпома столько ругательств, сколько, наверное, не слышала в свой адрес вся коммунистическая партия, со времён коллективизации,... и ликвидации НЭПа.



------------------------
рубашка - браконьерское приспособление.
рандеву - заранее оговоренное место встречи судов в море.
огон - петля на конце швартовного троса или каната.



Продолжение следует.
08.02.2014

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.