Повесть послехронных лет, или Инцидент


1
В столовку я пришёл на кухонную половину снять пробу с блюд завтрака, но кашевар Хлеб встретил с известием, что запозднился я, «паляводы макароны па-флоцку ужо даядаюць». Меня покормить норовил тут же на кухне, сулил чем-то «асаблива смачненьким», но я потребовал принести порцию в обеденный зал, со всеми поем. Хлеб, кивнув, пожаловался:
— На второе приготовил я, Председатель, кофе, замест кампоту. Зяма, невидаль такая, расщедрился с чалмы. Але кисяля запатрабавали, сядзяць, чакаюць.
«Хрон им, а не киселя», — возмутился я и, пропуская кашевара к проходу из кухни в помещение раздаточной, призвал:
— Вперёд.
В раздаточной кивнул на клеёнку с белым по красному фону горохом. Порезанная на узкие полосы она занавешивала арочный проём в стеновой перегородке другой половины столовки — обеденный зал, салон. Камзолы из такой клеёнки носит начальствующий состав «атомных теплиц» в ЗемМарии — дорогой материал.
— Отломилось от чалмы?
— Ага, ад Зямы адламаецца, трымай кишэню шырэй, — фыркнул Хлеб, — кок его корабельный, земеля и приятель мой, подогнал. И агрегат, увидишь в трапезной, накрыть хватило, — с умилением глядя на занавеску, похвастался кашевар.
— Открой. И говори по-русски.
Хлеб ключом вагонного проводника открыл замок входной двери в салон, прислушался и подивился:
— Уснул, кажись. А то весь завтрак пронудил дай, да дай. Забраться на крышу как-нибудь ночью и там сдохнуть грозился, алкаш конченый. Странно как-то, осмелел, оборзел вконец, или допился до белки.
Фельдшер Камса — понял я, о ком сокрушался кашевар. До сего дня ни чем таким не грозил, вообще ни как не бунтовал. Я налёг плечом на дверь и впечатал пьяницу в угол.

Оскомина, или Запись-ком ефрейтора Хлебонасущенского


Бежали из ЗемМарии мы на паруснике, на судне нас прятали в вагоне-ресторане. На гарнизонной гауптвахте в Твердыне мест хватило только двум из трёх взводов роты, комиссару, офицерам и старшине. Запросили места на гауптвахтах Форта и Рабата, но тамошние начальники отказали. Поэтому комроты, каптенармуса, сержантов и рядовых 3-тьего взвода, разведотделение и отделение оруженосцев поместили в эту старинную, доставленную когда-то на материк, где обычных-то бытовок не построить, не то, что железных дорог, коробку. Сохранился вагон почти в первозданном виде фешенебельного ресторана на колёсах, разве что панели красного дерева по стенам со всей декоративной мишурой заменили листами из гофрированного пластика, да окна без стёкол заделали досками и парусиной. Вагон не запирали и не охраняли. Сбежишь, в Твердыне не спрятаться, и за пределы купола-ПпТ, из-под «миски», не выбраться, да и куда в Антарктиде по снегу в мороз и пургу податься.
По нужде ходили в тамбуры, где оба туалета работали справно, была холодная и горячая вода, полотенца раз от раза менялись.
Кормили приносным в бачках, хотя вагон-ресторан до нашего заселения был столовой для рабочих «атомной теплицы», здесь оставалась кухонная утварь и посуда, да и у нас в арест армейский полевой набор для приёма пищи не изъяли. В раздаточной на полках преобладали глиняные жбаны и жбанки, из которых полеводы пили пиво, но бригада накануне нашего сюда определения проиграла в трудовом соцсоревновании — не выполнила план — потому лишилась напитка и столовой комфортабельной. Нам жбаны и жбанки ни к чему — ели из солдатских котелков, пили из кружек.

Пингвин - птица нелетающая, или Записи-ком Силыча и Когана


1
Я непосредственный участник этой истории, многое мне рассказал сам Франц Аскольдович Курт, кое-что ротный повар ефрейтор Хлебонасущенский, он по собственной воле, втайне от полковника, взял на себя заботы ординарца. Не раз выручал Батю (так прозывали командира, за глаза, конечно). Случалось, встанет тот ночью и идёт один на Дальнее поле — любит он это место. Ефрейтор за ним с накидкой. Обгонит сторонкой, постелет у грядок на краю поля, камнями, чтобы ветром не унесло, прижмёт. Батя придёт и садится, ломая голову, как это он прошлой ночью мог забыть подстилку. А вроде и не брал с собой. Да и сейчас, выходил из барака, накидка осталась висеть на выходе. Проверял по приметам, его ли. Его. Сплетена из усов корневища островной ягоды-оскомины — растёт только на Дальнем поле — особой вязкой. Хлебонасущенский и вязал. С изнанки подбивал офицерской плащ-накидкой.
Чертыхался Батя. Рассеян, забывчив стал. А без подстилки заднице зябко — ночью земля после частых на острове дождей с ветрами мокрая и холодная.
* * *
Батя (председателя колхоза только я так, кладовщик, бывший ротный каптенармус, называл прямо не за глаза), подсобив грузчику вскинуть на спину последний мешок, окликнул земмарийского каргоофицера:
— Молодой человек!
Тот встрепенулся, чуть на ногах удержался: спал стоя. Прислонился плечом к борту гондолы ветролёта и клевал себе носом. А ступал грузчик с мешком на сходни, вздрагивал, поправлял фуражку, повёрнутую козырьком на затылок, ему великоватую, и закладывал очередной палец в кулак — профессиональный метод учёта груза у спецов погрузки-отгрузки.

Провал "миссии бин", или Запись-ком капитана Вальтера


Я эту запись-ком сделал после, как покинули остров, на котором пришлось взводу оставаться шесть лет в опале.
Вторую уже зиму не пережили бы, если бы не топинамбур и не местная ягода. Тянули на одном пюре с киселём, а под Рождество прапорщик Лебедько упросил построить и отвести марпехов на дальнее от лагеря поле. Срубил сапёркой не убранный с прошлого года подсолнечник, сгрёб снег и выкопал клубень. На вид — банан. Только с одного конца — юбочка в сеточку, с другого — пузырь с цветочками внутри. Пояснил:
— Цветы называли «анютиными глазками», ягоду — «оскоминой», сеть корневую — «усами», «оскоминицей». Мы с Батей, Францем Аскольдовичем — земля ему пухом — в голод ели, только она и спасала.
Я сижу, пишу о том, что оскомина — ягода удивительная, сыграла немалую роль в моих и взвода злоключениях. Мне одному в четырёх стенах гауптвахты делать всё равно нечего. Рапорт, поданный сразу после ареста, у командования вызвал скептические усмешки. Но это до поры до времени — всё прояснится, поверить придётся.
___________________

Лагерь я приказал разбить на ратушной площади. Казарму, тир, госпиталь, пищеблок и гальюн обмазали глиной — эти блок-модули ротной БММП нам, забрав машину с вооружением и спецназовским снаряжением, на острове оставили, но одни «стены» без оборудования и брони. Полевой пищеблок я распорядился использовать под казарму, а столоваться в поселковой столовой. В целости из строений, кроме жилых юрт с чумами, осталась только эта столовая, под неё использовался железнодорожный вагон-ресторан.

Повесть дохронных лет

Подполковник Хизатуллин ответил:
— На проводе, слушаю.
— Закончила правку, будет время, прочти. Файл под именем «pdl». Франц рассказывает о случае в скульптурной мастерской, о наших потутошних приключениях. Помнишь? Текст не меняла, орфографию и пунктуацию оставила. Так, в сюжет немного «красок» добавила.
— Не высыпаешься, куда спешишь?
— От Франца есть что?
— Я бы сразу позвонил.
— Ты предлагал участие, соавторство и информацию.
— Вычитаю, потру что секретное, может, поправлю местами и утром после дежурства сброшу тексты. Записи-ком Франца и его подчинённых.
— Пока.
— Целую.
Хизатуллин подключил служебный компьютер к домашнему, нашёл поисковиком и скачал себе в комлог файл с именем «pdl» — на дневном оперативном совещании у командующего прочесть.
____________________

Покрышкин
(в соавторстве с женой, сестрой и другом)
Повесть дохронных лет

За завтраком отец объявил о покупке мне вертолёта.
Мама и сестра Катька восторга не проявили: не впервой слышали, давно в том разуверились. Я же возликовал, наконец-то, будет у меня «парубок». Вертолёт называли так по-украински ещё с той поры на Малой Земле, когда парни в этих двухместных, двухвинтовых вертушках слетались с подругами в центр на танцы. Оттого пошла традиция: старшеклассник, заполучив парубка, в первый полёт непременно брал подружку, если не имелась — одноклассницу. Обещал отец подарить мне не «стрекозку школьника», одноместную с одним винтом вертушку, с потолком полёта не намного выше крыш, да к тому же с бортовым автопилотом не дававшим сойти с маршрута «дом-школа и обратно», а подержанный «Ми-Жи48», настоящую машину.

Подмена

Меня будили:
— Мой адмирал, мой адмирал.

— Рассолу, — проснулся я.

— Выше голову, мой адмирал, — захлебнетесь.

— Банку давай! — отстранился я, услышав постукивание о зубы стекла фужера, и потребовал: — С огурцами!

— Это был последний рассол, мой адмирал.

— Ты кто?

— Мичман Склист, денщик ваш.

— Где я?

— У себя в каюте. Командующий вызывает… Наверное, войне конец. Я вас из нумеров Разориты вез спящего, к Новой Земле стартовала эскадра с Луны, за ней — бригада с Головного конуса Крепости. Фортщит планеты пропустил корабли со спутника, а чуть позже и наши штурмовики. Похоже, капитуляция.

"Щит сняли диверсанты и на планету высадились полуроты морской пехоты. Ну, Старик! Ну, моща! А все жаловался ему "дивизий нехватка и оперативного резерву нету", — подумал я и открыл глаза.

Темень.

— Денщик, свет включен? — спросил я с похолодевшим сердцем.

— На вас маска для сна, мой адмирал. Вы в нумерах уснули с открытыми глазами, я ее и надел.

— Сними. Ординарца отправь за рассолом.

— Ни у кого нет, я узнавал. Примите пропротен.

— Не помогает… Егеря — с-сволочи, в Администрации — паразиты, "Булатный трест" — кровопивец… У тебя… есть эликсир?

— Подчистую сдал… Вы за свой припрятанный — не помните? — поплатились. Мой предшественник, ваш прежний денщик, сослан, а вас командующий спас. Забыли? Вот два огурца… съешьте один, второй по дороге в Головной конус на лбу подержите.

— Такое забудешь,— я выдавил в рот рассол, поперхнулся, откашлялся, откусив огурца, спросил: — К какому времени явиться?

— К пяти. Двадцать минут на сборы. Катер подан.

Я вскочил с постели.

— Э-э-э… Как тебя?

Тт

Владимир Партолин



Тт




"С надеждой, что прочтет сие послание человек неравнодушный".

(Из первого послания кловуна Матея. Текстовый файл на винте моего компьютера появился не весть откуда, послужил материалом для настоящего повествования. Кловуном Матеем текст изложен был с сухой констатацией событий и фактов, на каком-то тарабарском русском; мной переработан, надеюсь, в литературно-художественное произведение. Вместе с тем, нетронуты некоторые понятия и термины — так, например, персональный компьютер Notebook оставлен называться "чемоданчиком". Я бы пригласил кловуна в соавторы, но связаться и предложить ему это у меня нет никакой возможности).


1

"Всеакианский чемпионат по гиревому состязанию" завершился. Наместник Кагора, а теперь и сенатор Соединенных Цивилизаций Акиана Отто Шмидт отправился на торжества в Президентский Дворец один: Хоку, кловун и его тренер, улизнул в гостиницу. Не любил он бестолковых, скучных раутов. Сбежал и по другой причине: в номер доставили чемоданчик с играми, развлечься с которыми можно только здесь на столичной планете Акиян, дома на Кагоре они будут недоступны, потому как место компьютеру Наместник по обыкновению определит подальше от глаз аборигенов — у себя в спальне.
Попросив портье сообщить ему о прибытии сенатора, — кловунские обязанности требовали встретить и препроводить господина до номера, — Хоку открыл крышку, включил питание и ждал загрузки. В нетерпении разминал пальцы, бегая ими по кнопкам клавиатуры.
Вдруг услышал: "Пароль принят, запомните ключ". Подумал бы, что показалось, если бы на экране дисплея не высветилась на секунду строчка:
3,035511377184е+16

Аврал

— Аврал. Командующего подменили.
— Доложите внятно, контр-адмирал Девятов, — потребовал адмирал Шварпцкофф.
— Сижу я в «персоналке», оправляюсь, значит, в монитор гляжу, вдруг — как током: что-то не то с командующим. Лицо вытянулось, в плечах раздался. Дал задание, мой комлог смоделировал его фигуру в рост и сравнил с фигурой Шмидта. Метр семьдесят четыре сантиметра против трёх метров одиннадцати сантиметров.
— Вы не допускаете ошибку? — спросил адмирал Моль.
— Перепроверил два раза. Шмидту по пояс.
Говорили шёпотом, чтобы не услышал дремавший поодаль от подчинённых командующий базой флаг-адмирал Малышев. Виделись с ним только раз в году и только в каюте-ком, где проводились командные учения. Малышев слыл карликом, мужчине со средним в два метра и десять сантиметров ростом макушкой доставал по пояс, а иной женщине — до промежности. У толлюдов женщины ростом выше мужчин. Общался только с адмиралами, и только сидя в глубине высокого подиума размером с доброю сцену оперы и балета, за столом, не покидая кресла. При «сцене» имелась «оркестровая яма», в которой и находился всё время учений адмиралитет базы — все сорок офицеров в одной шеренге. Выстаивали на «пюпитре» — индивидуальной под ногами, телескопически выдвигаемой и регулируемой по высоте площадке. Назначение той — выровнять в струнку околышки фуражек адмиралов, по плечи только видимых в яме. Механизм регулировки для самого низкого и самого высокого в шеренге не рассчитали, как водится. Самый малый ростом вице-адмирал Склист смекнул сшить удлинённые клеши брюк, под которыми прятал ботинки на высоченной «танкетке», самый высокий контр-адмирал Шмидт попросту опускался на колени.

Прозрение Белого

Разведывательный зонд передал сообщение о предпосылках разумной жизни на одной из планет созвездия, и звездолёт «Колесо» — с двигателем спиндизи, первой, несовершенной пока, модели, — свернув с пути к «Малой медведице», помчался к «Лебедю».
Каждые два года для половины экипажа сон в анабиозе сменялся вахтой — долгой и нудной. Семьсот двадцать суток одно и тоже: космос… космос… космос… И ни разу, какого-нибудь «вжжжик» — встречного лихача, или «пик» — иномирного сигнала.
Скукота.
Особенно страдали в батареях. Орудийные стволы почистил, лафет смазал, снаряды перебрал и… всё по новой, иначе свихнёшься.
Пушкари носового орудия, те вообще без дел остались: башню с пушкой и всем боезапасом утеряли, с Луны стартуя. Спали бы в анабиозе, да воля неволей половина расчётного состава бодрствовала. Задолго до пересменки сидели по лавкам в «предбаннике» анабиозария и отбивали чечётку; учащали дробь, надеясь этим ускорить ход времени, приблизить счастливую минуту. Ободряюще пожимали руки пробуждённым сменщикам, искренне желали им доброй вахты, скорой смены и расторопно укладывались в заветную капсулу. Неприкаянных пушкарей жалели: в батареях подпускали к орудиям лафеты смазать и ставили в цепочку снаряды передать; старпом приглашал на мостик «медь» надраить; штурман — в рубку «кораблём порулить».
Однажды суперкарго попросил прислать бойца прибрать каргоотсек, комбат выделил наводчика. О той «батарее» ящиков с бутылками, что видел на стеллажах, тот — восторженно, с горящими глазами, вожделенно сглатывая, — доложил командиру.

Рассказ камердинера (рассказ первый. Кловуны)

— Вы, Акмела, просили рассказать кто такие кловуны, — старый камердинер сел в кресло у журнального столика и жестом пригласил прислугу Дома (все с виду юноши) занять диван. — Рассаживайтесь, коллеги.
— Да, мастер Аментола. Мой выпуск профучилища в корпорации готовили как официантов на лыжных базах, а там кловунов нет. Сюда на Кагор распределили, на вокзале видел. Здесь в Доме поймал одного, прижал в углу, но так ничего и не добился. Твердил одно: «Карлики мы. Я офицером был, в штабе Флота служил».
— Они фронтовики. За воинские преступления списаны в кловуны. Страдают амнезией. Не помнят когда, где, под чьим командованием воевали и за какие провинности наказаны. Снится им что-то неопределённое, смутное… Коллегам твоим я о них рассказывал, но послушают ещё. Да и забыли уже, поди: память-то короткая.
Итак, представьте себе, что вы на Акияне. Ни кто из вас на этой планете не бывал, но должны знать: Акиян — столица Соединенных Цивилизаций Акиана с населением преимущественно из толлюдов.
Поздним вечером горожане спешат в баню. Идут семьями и дружескими компаниями. Отовсюду звучат приветствия и пожелания здоровья, слышны вокальные декламации поэтических произведений и тягучие с придыханием обрядные речитативы на три голоса в исполнении подростков. И чёткое: «Ать, два, ать, два» — малые детишки в солдат играют. Взрослые несут в двух пакетиках по щепоти птичьего корма и речного песка купленных у евцев, уличных торговцев с лотков.
В бане горожан ждут кловуны. Кто, когда прозвал так карликов, уже позабыто, слово «кловун» — искусственное и явно производное от слова «клоун». Клоун — артист цирка.

Рассказ камердинера (рассказ второй. Дрейдер)

Мастер Аментола поправил подушку в кресле у себя за головой и сказал:
— Мой друг в профучилище обучал тебя сервировке стола…
— Мастер Аввурд!
— Он самый.
— Но… тогда вы…
— Шпион… После войны в числе первых бежал на гряду необитаемых планет, где был основан «Табор совладельцев никомуненужногоГаража». Резидент разведки Гаража на Кагоре мастер Аввурд тебя завербовал… Открой сервант, правую дверцу, достань графин и разлей по бокалам.
— Можно шоколаду взять?
— Бери. Мне не до краёв.
— Уф! Эта медовуха крепче.
— Заначка Наместника, от жены здесь прячет… И так, сегодня я тебе поведаю о сверхкорабле. Слушай, подливай мне, себе и запоминай.
Сверхкорабль, или «дрейдер» по иному, с расстояния в тысячу миль Главный конструктор видел впервые: звездолёт до сего дня скрывали эстакады дока. Разведённые сейчас перед лётными испытаниями в стороны, они, как лепестки гигантской ромашки, окружали два одинаковых по габаритам корпуса в форме мячя для игры в регби; в пару сведённых стяжкой по серёдкам, от чего вся конструкция походила на катамаран. На солнце дрейдер светился вполовину очертаний, теневые поверхности корпусов подсвечивались фонарями и прожекторами.
Часом раньше, отпивая виски из горлышка, Главный конструктор наблюдал за тем, как в словах названия корабля, размещённых по освещённым «клювам» обоих корпусов, менялись местами «а» и «е». Буквы из бронзы были не просто тёмными, а казались ему зловещими. Сейчас, приканчивая вторую бутылку, сквозь слезы отслеживал, как местами менялись «п» и «р». На глазах Эсапки Карлениуса название сверхкорабля — мечты и дела всей его жизни — «Эсапка Карлен» трансформировалось в «Эсерка Каплан».

Рассказ камердинера (рассказ третий. Бункер)

— О «яйце» и командующем Флотом СЦА.
Мастер Аментола полюбовался цветом содержимого фужера на свет. Прикрыв глаза, понюхал и подмигнул Акмеле. Рассказывал потом по-стариковски не спеша, тихо, пригубливая время о времени медовуху. Слушая его, молодой камердинер подливал ему, себе и старался не громко шелестеть фольгой, разворачивая очередную плитку шоколада.
— Сооружение с инвентарным номером ЗAH13000048 и названием «Кисловодск» — личный бункер командующего Флотом Соединённых Цивилизаций Акиана. Построен был тысячу лет назад. Прототипом конструкции послужило, я тебе уже рассказывал, птичье яйцо. Если, что и нарушало схожесть с ним, так это, разумеется, размер и цвет. Причём чёрный карбон «скорлупы» имел свойство не отражать света, отчего «яйцо» воспринималось дырой на фоне звёздного тумана. Потому «Кисловодск» называли ещё и «Дырой».
Что под «скорлупой» в «белке» и «желтке» держалось в секрете. Знали адмиралы флотского соединения «Крепость», но только толику. О том, что видели, молчали. Бывали в «Дыре» исключительно только они (жил флаг-адмирал в бункере один, без адъютантов, денщиков и прислуги), и только раз в году во время командных учений-игр. Личный катер командующего (тоже из карбона; называли «Дыркой») болтался между корпусами флагмана «Крепости» — известного тебе дрейдера с названием «Эсерка Каплан» — опечатанный и даже со снятой рулевой баранкой, на время учений-игр приваливал с адмиралами к причальному столбу бункера и стоял на швартовых четырнадцать суток.
Подозревали, что в сцепке «Кисловодска» с «Эсеркой Каплан» их линь швартовый на самом деле — шланг.

Рассказ камердинера (рассказ четвёртый. Дурдом)

— Да, да, Акмела, нас навестил кловун Матей… Прочти, — мастер Аментола подал молодому камердинеру бумагу в трубочке. — Вот, написал с его слов. Возьми бокал, шоколад и присядь на диван, а мы пока посудачим о своём стариковском
Слегка изумлённый молодой камердинер — кловуны с прислугой Дома не общались, наоборот, сторонились андроидов — пригубливал медовуху и читал.
____________________

1
— Господин Шварпцкофф, ваша таблетка.
— Гм… Мичман, ты меня разбудил.
— Время принять оскоминицин.
— Послушай, а нет у тебя случаем пи-люли, той — флотской, фронтовой?
— Нет.
— Жаль.
— Вечером у вас гости, приём им назначить в городе или здесь?
— В городе жара, духота, пылища… Стол накроешь на веранде. Не на этой, а на той, что с видом на море. Сюда принеси завтрак, пишущую машинку и папки с бумагами. К обеду не зови. На ужин приготовь нам рябчиков, рыбу и устриц. Вино подашь из погребка. Возьми ключи. Впрочем, я сам спущусь, выберу. Горох у тебя есть?
— Должен быть… сушёный и колотый.
— К рябчикам подашь гороховую кашу…
* * *

— Как вам рябчики? А каша?.. Поел я её на Акияне. А здесь на Кагоре к вину пристрастился. Вот это бургонское, очень давней выдержки. Из погребка, пыль с бутылки стереть я камердинеру запрещаю. А вам, Ваня, я смотрю, больше водочка нравится. В графине анисовая, попробуйте. В молодости я, ох, и пил. Планета моя провинциальная, заштатная даже, мы там и о войне-то мало чего слышали. Да и не хотели о ней знать. Жили себе… Родился я на мясокомбинате. Ночной сторож нашёл меня в груде освежёванных поросят, выкормил от скуки и с малых лет занимал бодибилдингом, он же и к спиртному пристрастил.

Рассказ кловуна Матея

В последнем этим вечером кабаке повезло. Свободных мест не оставалось, и нас не пускали, но провёл служебным входом знакомый половой. Усадил за столик в углу дальнем от стойки бара и эстрады. Место не совсем пустовало — на полу затылком в угол, с раскинутыми по стенам руками и вытянутыми из-под стола ногами, спал моряк такелажфлота с нашивками боцмана. Половой заверил, что нам он долго не помешает, а освободится какая кабина, пересадит в неё. Смахнул что-то со стола, поставил кувшин с элем, выложил спиртовые таблетки для подогрева вина и, получив за хлопоты шариковую ручку (на Кагоре они только появились, потому относились к разряду престижных вещей), пропал, только его и видели. Мы расселись и наполнили кубки.
За соседним столиком гуляли два пожилых военных матроса, по нашивкам дальпатрули и, разумеется, не аборигены Кагора — толлюды, как и боцман. Как их сюда в это известное заведение, где закуски не допросишься, занесло? Толлюды по дешёвым кабакам, а тем паче по пригородным забегаловкам, не ходят. Но эти, похоже, были на мели, начали проматывать своё жалование в ресторациях портопортала и здесь теперь приканчивали. Сидели в кругу ватаги подростков, явно аборигенов и шалопаев в пиджаках подбитых ватой и в брюках дудочкой. Шевелюры с тарелочками искусственных лысин на макушках, брови и ресницы накладные, лохматые — стиляги. За спинами — семиструнные гитары на бельевой верёвке через плечо. С лиц не сходит напускное внимание — как же, слушали самих толлюдов! Надменно улыбались — как же, слышали-то пьяный трёп.

Сашок

Ожидая к подъезду машину, Василий Иванович Паранин курил у окна и перекладывал на подоконнике лист писчей бумаги. Вчера утром, заселяясь в квартиру, в кабинетке — отремонтированной, пустой без мебели — обнаружил за занавеской. Сойдя на своей станции, добравшись до дому, он, переодевшись в пижаму из чемодана, готов был завалиться в раскладушку и проспаться, наконец, за день после четырёх беспокойных суток в вагоне. После вечером планировал съездить за родителями, сошедшими с поезда остановкой раньше и встреченными маминой сестрой. Но прежде захотелось подымить в форточку. Открывал, в глаза бросились написанные красным плакаром прямо поперёк текста слова: «Помнишь Сойку?». Теперь вот дымил в трепетном волнении и раз за разом перечитывал текст.

В четвёртый день рождения тебе подарили юлу, но запомнились те именины, должно быть, и по другому событию. Шёл 1950-тый год. В хате бабушка Вера, ты четырёхлетний карапуз, да твой дядька Сашок, двенадцатилетний мальчишка. Тем поздним вечером бушевала гроза, потому бабушка не давала тебе, внуку, и мне сыну, заснуть — боялась, крыша соломой крытая загорится, пока не намокнет. Пятистенок за лето возвели, перегородку поставили, пол настелили в светлице, да в передней у печки от входной двери с подпольем начали. Окна не все остеклили, а уже перенесли пожитки из старой наполовину сгоревшей избы.
Тебе страшно. Казалось, вот отворится дверь, и покажутся вдруг из сеней три головы Змея Горыныча. Дядька Сашок всё подначивал, уплетая за столом кулеш. А появилась Мушка — корова. Она с конца зимы болела, потому бабушка привела на ночь из ветхого сарая в сени, переждать непогоду.