Рассказ камердинера (рассказ первый. Кловуны)

— Вы, Акмела, просили рассказать кто такие кловуны, — старый камердинер сел в кресло у журнального столика и жестом пригласил прислугу Дома (все с виду юноши) занять диван. — Рассаживайтесь, коллеги.
— Да, мастер Аментола. Мой выпуск профучилища в корпорации готовили как официантов на лыжных базах, а там кловунов нет. Сюда на Кагор распределили, на вокзале видел. Здесь в Доме поймал одного, прижал в углу, но так ничего и не добился. Твердил одно: «Карлики мы. Я офицером был, в штабе Флота служил».
— Они фронтовики. За воинские преступления списаны в кловуны. Страдают амнезией. Не помнят когда, где, под чьим командованием воевали и за какие провинности наказаны. Снится им что-то неопределённое, смутное… Коллегам твоим я о них рассказывал, но послушают ещё. Да и забыли уже, поди: память-то короткая.
Итак, представьте себе, что вы на Акияне. Ни кто из вас на этой планете не бывал, но должны знать: Акиян — столица Соединенных Цивилизаций Акиана с населением преимущественно из толлюдов.
Поздним вечером горожане спешат в баню. Идут семьями и дружескими компаниями. Отовсюду звучат приветствия и пожелания здоровья, слышны вокальные декламации поэтических произведений и тягучие с придыханием обрядные речитативы на три голоса в исполнении подростков. И чёткое: «Ать, два, ать, два» — малые детишки в солдат играют. Взрослые несут в двух пакетиках по щепоти птичьего корма и речного песка купленных у евцев, уличных торговцев с лотков.
В бане горожан ждут кловуны. Кто, когда прозвал так карликов, уже позабыто, слово «кловун» — искусственное и явно производное от слова «клоун». Клоун — артист цирка. Цирк … напомню, бывает здесь на Кагоре, водят вас всех с детишками господ, по праздникам.
Казалось бы, пришли они — кловуны — помыться. Торс, руки, плечи, шея и голова у них вымазаны пчелиным мёдом. Но это отнюдь ни так. В огромной «помывочной» нет ни лавок, ни кранов с водой, а шайки и тазики вмурованы в стены высоко под потолком.
Пол выложен керамической плиткой в «шашечку»; напоминал бы шахматную доску, если бы не несметное число клеток, и не квадраты из нескольких черных плиток через каждые десять метров, и не по кловуну в них — вместо шахматных фигур. Сидят те… в «кортах». Термин этот профессиональный, с одним корнем в слове «корточки». На корточках сидят кловуны.
На бёдрах у всех повязка, ко лбу на присоске крепится кольцо диаметром в полметра, а на присосках меньших, на щёках, держатся два шестисантиметровых стержня толщиной в карандаш. Торчат подобием рожек, и когда кловун говорит или жует, смешно выписывают в воздухе замысловатые фигуры. В кольце — попугай. Здоровенный такой! Петух! Глаза — с монету. Смотрит на тебя одним, другой прищурен. И лапой сучит по загривку карлика — точит шпору. Того и гляди, набросится. Жж-жуть! Называют попугая «хазаном».
Входят в помывочную горожане гуртом, и тоже не мыться пришли: мужчины и женщины в одеждах и с детьми. Становятся вкруг черных квадратов «капеллами» по тридцать-сорок прихожан. Название сие произошло оттого, что с запотевающего от духоты потолка каплет. И начинается «притоллюдия» к «Действу»: малые детишки сыплют птичий корм на головы карликам. Хазан корм склёвывает, «делает» в мёд и ждёт. Кловун пальцем «казинаки» с себя смазывает и отправляет в рот. Заглотнув, произносит громко:
— Я ем говно!
Хазан подтверждает:
— Он ест говно.
И все кругом замирает… Каждый вечер в банях «действуют» по одному и тому же ритуалу, и каждый раз, приходит час, всё замирает в каком-то необъяснимом состоянии предвещания ликующего восторга. Тишина устанавливается безупречная. Не слышно даже как дети покидают зал. У них наступает время игр и шалостей: младшие остаются у бань разрисовать мелками стены, покопаться в песке у фундаментов. Старшие же отправляются на «отстрел» из рогаток сверстников — детей евцев, «пощекотать» и самих папаш — тех, кто рискнул поторговать и в вечерю. Остаются в банях граждане старше восемнадцати лет…
И вот, чу, прорыв какой-то средь мёртвой тишины: со всех сторон волнами накатывает звук просыпаемого из пакетов песка. Сыплют на головы кловунам.
Хазан деловито, — играет, подлец, и каждую службу так! — склёвывает песчинки и… «делает» кловуну на грудь. Тот «казинаки» подбирает, съедает и произносит:
— Я ем говно!
— Он ест говно, — вторит ему попугай.
Ровно через три минуты, — заметьте, так во всех капеллах, по всей помывочной, во всех банях города и городов планеты, — хазаны обращают внимание на то, что перестают «делать». Желудок оттягивает, задний проход забит, натурально! Поражённая птица выкатывает глаза и перепрыгивает с кольца на макушку кловуну. Завязнув лапками в меду, один глаз прищурив, констатацию «Он ест говно» меняет — обращается к присутствующим с резонным вопросом:
— Он ест говно?
Играет мастерски! В ярости выклёвывает по бритому черепу родинки, из себя — пух. Орёт, как резаный. Слюной брызжет… Побесновавшись так некоторое время, устаёт и опрокидывается на спину — лапами вверх, перьями в мёд. Отдохнув чуток, достаёт клювом кольцо и, тужась, выдирает себя из липкой массы. Переползает и усаживается кловуну на лицо, ножками на «рожки», брюшком на нос. Замолкает и поднимает свой петушиный гребень…
Тогда «мальчик» — так зовут кловунов в банях — левой рукой достаёт из-под задницы сачок для ловли бабочек, а правую поднимает вверх. Сачок — на полу под попугаем, пальцы — над головой, собраны в щелбан.
Представляете себе картину? По всей помывочной, в позах пластически выразительных, эти парочки: «мальчики» на корточках и пернатые в раскоряку у них на лицах. А вокруг прихожане толпятся. По сторонам чёрных квадратов лежат, сидят, стоят мужчины, за мужчинами женщины — стоят. У толлюдов, как вы знаете, не как у людоидов: женщины выше мужчин. Всем все видно, у всех глазки горят. И так во всякой бане, по всему городу, во всех городах Акияна, по всему Акиану.
В центре зала у медного таза, подвешенного к потолку, ждёт в одиночестве своего часа мужчина. Ударит колотушкой по тазу три раза (этим он отбывает общественное наказание: он злостный «покатигорошек», о ком ниже), — притоллюдия завершится и Действо начнётся.
Бум-м-мм!
Хазан занесённого над ним щелбана не видит: глаза закрыты. И что-то там уже себе «мурлычит».
Ещё раз — бум-м-ммм!
Ещё раз — бум-м-мммммммм!
Мужчина оставляет колотушку, срывается с места и мчит к капелле проскользнуть сквозь ряды женщин и девиц, чтобы самому увидеть Действо.
И начинается. Хазан такое выделывает, паразит! Детям не расскажешь.
А кловун начеку: повезёт — среагирует вовремя, а не повезёт — не прочихается. Если толлюду, пусть он только глаза закроет, всунуть в нос кончик зубочистки и легонько-легонько повернуть в ноздре… Так вот, стократ сильнейшее чувство испытывает «мальчик». Ему с лицом в попугаевых перьях ни чихнуть, ни пёрнуть, иначе только спугнёт петуха, и тот непременно — с перепугу — «зубочистку» в нос засунет поглубже. Елозит перьями по носу, губам, хвостом по подбородку и шее, в ноздре… «мальчик» от щекотки прям заходится. Но не чихает и хохот сдерживает.
Улучив момент, кловун закатывает щелбана — хазан валится в сачок и из задницы его, так и не испытавшего всей полноты экстаза, сыпется песок. Но везёт так только десятку-двум «мальчиков», остальные чихают под хохот прихожан. Представьте себе, идёте вы по обезтоллюдившему Акияну — тишина гробовая, и вдруг из бань — хохот. Шквальный поначалу, но скоро упорядоченный во что-то вроде голосовой импровизации, напоминающей древний умерший жанр музыкального исполнительства — хоровое пение. Им даже дирижируют — кто-нибудь из женщин самых высоких в капелле.
Эта часть Действа — хохот прихожан, чих «мальчиков», воркование удовлетворённых хазанов и фальцет неудовлетворённых — «клёкотом» зовётся. Дирижируют не затем, чтобы стройность придать, а наоборот стараются — посматривают на дирижёров-соседок — придерживаться разлада в капеллах. А поступают так из соображений техники безопасности: стены старинных бань древние, местами ветхие, малыши фундамент подкопали — рухнуть могут.
Поют, пока последний луч заходящего солнца, сорвавшийся со дна медного тазика на стене, не потухнет в капле. Тогда дирижёры поочерёдно делают закругляющий взмах руками, и всё стихает. Прихожане расходятся — им завтра вставать рано и идти на заводы и фабрики. Кловуны с уже угомонившимися попугаями, — орут только те, неудовлетворённые, — направляются в парную. Здесь им предстоит вымыться и снова вымазаться мёдом. Заново закрепить присоску с кольцом ко лбу и «рожки» к щёкам, счистить с попугаев мёд и основательно прочистить им от песка задний проход. Неудовлетворённых петухов, если те все ещё требуют реванша, усаживают на носы кловунских погрудных портретов, вылепленных из ореховой с шоколадом пасты: не натрахаются, так нажрутся. Всем остальным, и «мальчикам», на ужин подают жидкую манку. Давно когда-то кловуны забивали себе ноздри сервелатом, хазаны «зубочистку» вывихивали и от того на клёкоте орали благим матом — портили песню. Дирижёры это дело заметили, попросили мэров — те приказали кормить в банях одной манкой. С тех пор попугай и кловун прямо «не разлей-вода» — всё свободное от службы время играют в шашки.
Из парной выходят за полночь — к Действу для прихожан второй смены заводов и фабрик. Час, проведённый в парной, им усталость ночную снимает, и ко сну на часик до пересменки они отходят с миром и надеждой на лучшую жизнь. Предстоит и третий выход — с восходом, для прихожан состоятельных. Те из рестораций непременно заходят поклёкотать — оно пищеварению способствует, похмелье как рукой снимает, и жизнь после бани, кажется веселей.
Так — на Акияне, на провинциальных же планетах СЦА — по всему Акиану — всё гораздо проще. Бани там есть, но в них горожане моются, а кловуны в «кортах» сидят на городских площадях, в учрежденческих зданиях, на промышленных предприятиях, в банках, метро и по Домам граждан, в которых служат по красным углам всякого помещения, относимого к категории «занимаемое полезную площадь». Сидят так же в одной повязке по бёдрам, вымазанные мёдом, но без колец и «рожек». И вместо одного крупного попугая на голове у них восседают живописным венчиком в десять-двенадцать голов попугайчики-хазанчики. Не те петухи, а мелкие попки. Из пакета на груди кловун достаёт щепоть корма, посыпает себе макушку — попугайчики склёвывают и гадят на плечи и грудь, в мёд. «Казинаки» съедаются, и ни каких тебе «Я ем говно» и «Он ест говно»… Думаете, вонь из красных углов? Ничуть не бывало. Подсыпьте, попробуйте, в мёд попугаев помёт, пахнуть будет мёдом.
После «кортов» кловунов заботит одна неприятность — как отмыться. Мыла толлюды давно не знают, и шампуней у них нет, потому что умываются не водой, а полотенчиком-ком. Протёрся, и ты помыт, даже побрит. Карликам они не подходят: забивается с первым же касанием к их обгаженному (иначе не скажешь, если не применять определение «обесчещенное») телу. Поэтому отмываться ходят в те же бани. Садятся в кружок и, сковыривая попугайчиковое дерьмо, угощаются медком. В баночку с тёплой водичкой побросают сковырки — говно потонет, медок всплывёт. Беседуют о том о сём, делятся своими горестями большими и радостями маленькими… Моются с парком. Вот уж где вонь так вонь — мама рОдная!
В Соединенных Цивилизациях Акиана, куда входят патронируемые толлюдами планеты-заповедники людоидов, кловуны есть только в Домах толлюдов, а на такой захолустной планете как наш Кагор — только в нашем Доме Наместника Президента СЦА. Все они, сами видели, — карлики. С аборигенами они одного роста, потому выходить из дому в город им запрещается, бо всякое может случиться — хулиганья там хватает. Кловуны не слуги, вообще никак не трудятся, в «кортах» только сидят. Бездельники: живут на всем готовеньком. Впрочем, ни нам, камердинерам и прислуге, ни «мальчикам» по баням на Акияне, завидовать им не стоит. Домашние кловуны — «игрушки», сначала у детей господских, а, вырастут те и покинут Дом, — у самих господ. Жизнь у них, я вам доложу, не мед.
Изначально от кловунов требовалось развлекать всех — создавать и поддерживать атмосферу праздника и веселья, провоцировать везде смех с хохотом, причём с применением только трёх видов действий и приёмов — кувырки, падения и тумаки. Демонстрация высокохудожественного юмора в формах театрализованных сценок, интермедий, буффонад возбранялось — это хлеб уличных и бродячих актёров. Вообразите себе, каково было кловунам! Каких высот в искусстве — или спорте? — они должны были достигать, чтобы эти кувырки, падения и тумаки, опостылевшие им по самый кобчик, могли в очередной раз вызывать смех и хохот у господ, от кловунады пресытившихся до тошноты. Представляете, как старались и изощрялись? Пока не просекли, что господа смеются всё одно: уже только при одном их виде. Обязаны так поступать — во всяком случае, на толлюдах. А со временем это — хохотать — вошло у всех в привычку, как воздухом дышать. В нынешние времена, когда кловунов в живых осталось мало, и проживают они в основном в столице, похохотать можно только в банях на Действах.
Старались и добивались успеха в кувырках, падениях и тумаках кловуны хотя бы из чувства уважения к собственному достоинству. Обидно им было! Когда та война закончилась — века минули! Людоиды, потомки противника толлюдов в войне, прозябали на своих планетах-резервациях, теперь «заповедниках», а их отпрысков в Цивилизациях толлюдов — как собак, на каждом углу чем-нибудь да торговали. Поначалу, все золотишком (толлюдские власти не препятствовали: в военное время все запасы золота ушли на производство солдат-андроидов), ноне — мелочёвкой разной. А им, толлюдам-карликам, — современникам и участникам Великой Войны!? До сих пор приходится курбеты выделывать.
Конечно, не все так мрачно: все ж у толлюдов, прямых потомков толиэллов, гуманистов, каких в Акиане нет, течёт ещё и кровь пращуров эллов из Океана — великих альтруистов. Так, в уединении, и в их только, кловунов, присутствии, господин не хохотал — он отдыхал. Да и кловуны тоже: выполняли, не заставляющий долго ждать, приказ «заткнуться». Одним словом, уединение — счастье для господина, и кловунам — отдушина. В такие минуты господин и карлики общались запросто. Играли в кегли и шахматы, философствовали, помогали в чем-то друг другу. Если, например, господин — учитель, карлики, проверяли домашние задания учеников, писали лекцию к предстоящему уроку, а хозяин Дома тем временем готовил всем на кухне что-нибудь вкусненькое. Могли посудачить, обсудить последние сплетни, поспорить, случалось и подраться. Из чего нетрудно заключить, что господин и кловуны — тайные друзья. Но так только до момента, пока в поле зрения не окажется какой-либо другой толлюд, будь то жена, сын или слуга. Моментально господин начинал хохотать, даже если в эту минуту подрёмывал в шезлонге. А кловуны — кувыркаться. Последним важно было не запоздать, чтобы со стороны не было явно уж заметно, что господин начинал хохотать, только после кловуны — кувыркаться. Чтобы подобного казуса избежать, был изобретён и производился кустарно наноприбор, названный «Определителем присутствия». Закреплённый у господина за ухом, прибор сей засекал вторгшегося в место уединения и раздражал определённые нервные центры, отчего тот, ещё во сне, начинал хохотать, а кловуны, как только заслышат хохот, — кувыркаться, пендали друг дружку выдавать…
Повелась кловунада со времени самого разгара Войны Первой, и первыми кловунами были не толлюды-карлики, а военнопленные. Сидя в «кортах», те говна не ели, а посыпали себя пеплом с военных пожарищ. С заключением мира и с восстановлением в Акиане экономики пепел пришлось заменить птичьим кормом. Кто-то посыпал им головы кловунам, и скоро все последовали этому примеру, потому, что корм был не столь дефицитным, как стал пепел, и стоил дешевле. Когда-то на корм слетались птички разные малые, но постепенно те были выжиты попугаями, после чего в кловунскую подготовку к «кортам» добавилась обязанность вымазываться мёдом. Говорят, придумали это сами кловуны, потому как птички — нет, а попугаи, сидя на носу, бессовестно «делали» на грудь. Со временем наступил кризис: кловуны вымирали. А это сказывалось на ценах — дешевели попугаи, птичий корм и мёд. Ублюдки, — так называли эмигрантов-беглецов с планет людоидов, — предлагали властям себя на место умершего кловуна, но цену заламывали! Подсчитали — за столетие все золото, что здесь когда-то продали евцы, будет таким вот образом возвращено людоидам, вернее, — евцам же, которыми столица пополнялась из года в год («ублюдок» приобретал лицензию на торговлю, лоток, товар и… по сути становился евцем). Кто с этим мог согласиться и смириться!?
Когда кловуны оставались уже только у богатых, те восстали с требованием отмены кловунады. Но с этим не соглашались триллионеры — заводчики попугаев, производители корма, пчеловоды. Сговорившись, они остановили бройлерные птичники и кормопроизводство, их пчелы в затоваренных пасеках обезумели — слетались в города и кусались. До того доходило, что малому ребёнку не копнуть совком в песочнице — натыкались на мёд, попугаев и их корм. Триллионеров не устраивала перспектива грядущей переориентации со «спецухи» на каких-нибудь там курей и «курекис». Просчитались, однако. Когда объявили о прекращении простоя, рабочие на предприятия не вышли. Держались стойко, не нашлось ни одного штрейкбрехера, а поддерживали морально и помогали им материально, как оказалось, миллионеры — владельцы заводов и фабрик. Когда же исчезли в одну ночь все захоронения — даже в песочницах, — триллионеры опомнились, но было поздно: миллионеры теперь соглашались покупать только корм, но ни как ни попугаев, или наоборот. На переговоры с триллионерами миллионеры выходили на площади с лозунгами: «Триллионеры — кровопийцы честных предпринимателей, о покупке у вас мёда, попугаев с их кормом даже и не заикайтесь!». Кроме всего прочего, восстание привело к социальной революции. Теперь в общественных местах отводили специальные зоны, где можно было запросто не хохотать. Раньше как было? Шёл гражданин, например, через площадь с пьедесталами от порушенных памятников, теперь с кловунами на них, — хохотал на ходу. Шёл в метро, — хохотал, садился в поезд и уезжал хохоча (в вагонах свои кловуны работают). Теперь подходил к перрону, очерчивал себя кругом по полу мелком и, пока ждал поезда, мог не хохотать. Кандидаты в Гениальный Сенат СЦА обещали и разрешили притоллюдное братание с кловунами. На той же площади, приглашал гражданин кловуна с пьедестала, отводил в так называемое «отхожее место» и братался сколько душе угодно. Словом, для кловунов началась лафа: не только братались, но уже и не кувыркались и тумаками не обменивались, а в господских Домах жили, как у Господа за пазухой. Целыми днями в кегли играли, телевизор смотрели уже не только по красным углам, но и тривизор в гостиных, даже теловизор в господских спальнях. Их уже начали не кловунами, а «приживалами» называть. А их попугайчики-хазанчики? Те совсем обнаглели: корм с голов кловунов поглощали, но «делать» в мёд — не делали. Терпели. А как только господин с гостями прощался, разлетались и засерали всю прихожую. Дошло до того, что уличные полисмены отворачивались, когда кловуны в подворотне били какого-нибудь евца или ублюдка. Мёд — невиданное дело! — толлюды стали потреблять в пищу, из попугаевого корма пиво варить и чипсы к нему. Но продлилось так недолго: всё, в конечном счёте, вернулось на круги своя. И в этом кловуны не винят граждан — слишком те были счастливы, чтобы осознавать что творят. Винят себя: не устояли в революцию.
Однажды богатые за одну ночь избавились от всех своих домашних кловунов. Утречком вышел народ на работу, глядь, у каждой колонны в метро, у всякой витрины супермаркета стоит по кловуну. Везде в общественных местах их странным образом стало больше. Моментально подскочили цены на мел. На плитке тротуаров, присутственных помещений, на перонах места не оставалось круг начертить, проезжую часть занимали, машинам не проехать. И теперь уже восстали рабочие заводов и фабрик… Всё кончилось тем, что кловунов согнали в концентрационные лагеря. Под них приспособили… Что б вы думали?.. Бани. Сюда же слетались попугаи с воплями: «Жрать давай!» И вот же, сволочи, отказывались жрать без зрителей. Голодные и злые, начинали невероятно быстро и обильно плодиться. В банях жара, духота, а под потолком туча хазанчиков. И каждый требует бенефиса, угрожая сдохнуть. Под ногами, куда не ступи, птенцы. Писк, выворачивающий желудок наизнанку, и скользко к тому же. Смрад по улицам, распространявшийся от бань, стал нестерпимым! Зрители в помывочных появлялись в противогазах, птицы их не узнавали — пугались, отчего плодились пуще прежнего, пачками. Ну, а когда противогазы все же снимали, тут такое начиналось! Хазанчики только что не чавкали — жрали и поливали, жрали и поливали. А мёду — нет! Не думаете же, вы, что кловунам в концлагеря носили передачами мёд, который обходился богачам тогда в сумму равную уплате полугодового налога? Долго не выдерживали. Случались членовредительства, и даже самоубийства. А этого уже никак не могла потерпеть влиятельная Церковь Проповеди «ХРИСТОСС».
​Проповедующая постулат: «ХРани ИСТОво, Создателем Сотворенное», церковь к кловунаде относилась холодно, и оберегала свою паству мессами, настолько занудными. Если до революции молодёжь в приходы валом валила, затем чтоб отдохнуть от хохота, то в революцию, устававшая обниматься ещё и с кловунами, рассаживалась по храмовым скамьям — здесь целовались и миловались. А с рабочей уже контрреволюцией молодёжь ту доставляли в церкви после посещения ими концлагеря, хорошо, если только затем, чтобы на ладан подышать, — любимых, родных, друзей отпеть. Словом, Церковью Проповеди ХРИСТОСС была объявлена угроза отлучения всякого, кто не явится в бани забрать своих кловунов, попугаев, птенцов и помёт их. Церковь поддержало «Общество ветеранов «Несуразного конфликта»». Пригрозив добиться повсеместного ввода занятий по гражданской обороне, ветераны внесли на рассмотрение Гениальным Сенатом СЦА предложение такого содержания: «…в целях ликвидации самой проблемы, повлёкшей поколебимость патриотических чувств, устоев и традиций, каждому кловуновладельцу вменяется выделять своим кловунам антинекротики…». Предложение вскорости обернулось Указом. Это возымело действие: кловунов и попугаев с попугайчиками из концлагерей забрали. Тех, кого все же не забрали, освободили, и они остались жить в банях, служить Действо. Понятное дело, столица. На других планетах СЦА кловуны снова оказались на прежних местах — на предприятиях, в метро и в красных углах жилищ. Они вымирали: какие финансовые средства у муниципальной власти, на что им купить антинекротик? Только где-нигде на площадях оставались кловуны на пьедесталах, но постепенно и эти были заменены мраморными и бронзовыми их образами.
Если богатые смирились с таким поворотом дел, народные массы просто чувств лишились! И как не лишиться? Только один толлюд из ста тысяч принимал препарат оскоминицин: настолько дефицитен и дорог этот антинекротик. Выделять кловунам! Карликам! Военным преступникам! (Официально, к тому времени кловунов из военнопленных не осталось, только — толлюды-карлики, офицеры Флота, попавшие под трибунал.) Но роптать, особо не стали. Евцы советовали, убедив, что простому толлюду все равно не отломится, а вот буржуям аскоминицина поменее достанет. Да и когда возмущаться? Тем же Указом всякому гражданину-домовладельцу предписывалось, если нет в наличии «живых кловунов», незамедлительно установить в красных углах своих Домов «образа стандартно-типовых кловунов». И это в сорока комнатах, в сорока красных углах! Одно утешение, Указ гласил: «…малоимущим дозволяется иметь кловунов не только электронно-механических(андроидов), а и из дешёвых материалов: мрамора, бронзы, терракоты или гипса, а также надувных из резины». Зато, «набедренные повязки, попугаи, птичий корм и мёд неукоснительно должны быть натуральными…». В итоге: триллионеры поправили свои дела; миллионеры провели перестройку и сокращение штатов на своих заводах и фабриках. Выгнанные на улицу рабочие подались в крестьяне, служащие и инженерно-технические работники — в офисный планктон и в интеллигенты. Словом, богатые стали ещё богаче, бедные — беднее. А кловуны, то бишь карлики, остались в «кортах».
Кловунаду не отменили совсем, так нате — получите «наше по локоть»: в столице придумали Действо, автором которого был сам народ. То, что — евцы, сами те твёрдо отрицают. А вдохновителем — Церковь Проповеди ХРИСТОСС. Храмов не хватало, поэтому приспособили бани, новых храмов не возводили — строили бани. Чтит и творит Действо стар и млад, богатый и бедный, в каждый день, всю свою жизнь. Правда, в провинциях традиция не прижилась. Бань понастроили, но заминка за кловунами вышла — из пленных давно вымерли, а толлюдам-карликам откуда там быть. Пробовали, садили в «корты» под попугая андроида, оказалось, щелбан не отрегулировать: у хазана в сачке от щелбана электронно-механическими пальцами, если вовсе не откидывал лапки, случалась стойкая импотенция. Да и потом, кому это в провинциях, «вкалывающих» на столицу, охота петь?
Столичным кловунам, получавшим после Указа пайку антинекротика, знай, хазанов меняй. Живут птички по триста лет: надоедают вусмерть. Одна радость: помыться теперь стало занятием менее хлопотным и затратным. В Указе было указано: «…каждому живому кловуну предоставить в личное пользование ванную комнату с водой и мылым…». Ванную комнату предоставили, никто не знал, что имелось в виду под выражением: «…и мылым». Поняв так, что опечатка в Указе — поступили, как кто понял эту самую опечатку: покупали у евцев мыло или платили(им же) за сутенёрство.
По той причине, что не прижилось содержание кловунес, — к ним ревновали жены толлюдов, и хазанчики их не выносили, — у кловунов не было воспроизводства потомства. Не это, правда, их огорчало. Какой кловун хотел кловунской доли своим детям? Без бабы тяжко. Высидишь на корточках смену с этими засранцами-хазанчиками на горбу, насмотришься исподнизу под юбки и платья, наслушаешься «про это» по телевизору, так и не знаешь к кому притулиться, чтобы пожалели и приласкали. Разве что к коллеге? Так один сменщик тебя сменил — сидит в «кортах», «про это» смотрит, другой в смене «сопроводителей-смехунов» смешит. Сосменщик из другого красного угла? Такой же измотанный и озверевший, тоже уснуть старается. Да и топать к нему сколько?! Жилых помещений у господина хоть и шесть, но каждое, в сравнении с сорока комнатами малоимущих, площадью с космодром. Можно было, конечно, по теловизору пообщаться, но такой аппарат даже очень состоятельным гражданам доступен обычно один — в спальне, а тот, что есть и в холе Дома — у всех на виду: так что, не в кайф. Одно только и утешало. Хозяевам и их гостям традиция и правила приличия требовали посетить все до единого красные углы. Кловуны уставали — сидели на корточках, а домашним и гостям приходилось плестись такую даль от одного красного угла в другой. Тоже жизнь — не мёд.
До Указа существовала красивая тенденция: чем больше кловунов вымирало, тем меньше оставалось богатых и общество толлюдов становилось все более равно обеспеченными — на самом деле, а не по конституции. Ведь богат или беден ты, судили только по тому, есть у тебя кловуны, или их нет. Если есть — почёт тебе и уважение; если нет — завод или фабрика. Ну, а впрочем, всё решало вечное тривиальное. Имел «хрусты» — имел кловунов, был богат, бабок имел немерено, и баб сколько душе угодно и на скольких здоровья хватало. Не имел «хрусты» — не было у тебя ни кловунов, ни бабок, ни баб кроме жены. Правда, бедные верили, что не в деньгах счастье, вернее, даже знали, что не в них. По ночам они спали (телевизор надоел, тривизор и теловизор не по карману), а по утрам успевали сделать физзарядку, почистить зубы, проверить и подправить домашние задание у детей-школьников. На проходной фабрики, шапку снимали перед владельцем с сочувствием. Сделай утренний и вечерний обход красных углов в шести комнатах размером с космодром, да ещё и поновой в случае прихода в Дом гостя; похохочи без удержу и продыху, так не то, что зубы почистить перед сном не захочешь, теловизор не включишь.
Умирал в Доме кловун — двух других, составлявших с ним сменную бригаду, миллионер продавал, и тут же отстраивал себе новый Дом, на одно жилое помещение меньший. Когда же у него не оставалось ни одной комплектной смены, домовладелец — бывший состоятельный гражданин, даже миллионер, теперь бедный заводской или фабричный, а то и вовсе интеллигент — строил Дом о сорока комнатах. Обойти сорок красных углов тоже здоровье надо, но все же сидят в них кловуны гипсовые или резиновые: к таким нет потребности лезть в друзья, играть в кегли и шахматы. Сыпанул хазанчикам корму, похохотал и дальше пошёл. Хохотать по пути к очередному красному углу необязательно, потому как кловуны «сопроводители-смехуны» (сокращенно СС) — электронно-механические, постоянно в ремонте.
В настоящее время полным комплектом живых кловунов (живущих на оскоминицине) — по три сменные бригады из шести карликов на шесть комнат, три сменные бригады СС из двенадцати карликов в каждой — имеют только так называемые «арестократы» (от слова «арест»). Это не обязательно толлюды состоятельные или аристократических кровей, наоборот, как правило, из рабочих, служащих или инженерно-технических работников — уволенных с заводов и фабрик, безработных. Реже от офисного планктона или от интеллигенции. Жить им на что-то надо. Но жизнь у них — сущая каторга.
По утрам в семье арестократа напутствуют друг друга: «Чтоб тебе не споткнуться…». Это потому, что арестократ ведёт ночной образ жизни, и до завтрака во время паломничества по красным углам норовит уснуть на ходу. Бодрствует самый старший в семье (пра-пра…прадедушка), он — вожак: ведёт семью, выстроенную за ним гуськом. Каждый левую руку кладёт на плечо, правую подмышку впереди идущему — так за день обходят весь Дом. Идут — дремлют. «Эссесовцы» — не дураки: плетутся в сторонке — тоже гуськом, тумаками одними обходятся и тоже дремлют. Но арестократы и хохочут — от щекотки подмышкой, где вживлены имплантаты значительно повышающие чувствительность. Отец семейства пристраивается в хвосте за младшеньким: уснёт, прекратит щекотать братишку постарше, впередиидущего, — скоро весь «гусёк» по цепочке заснёт. Плестись и дальше будут, но не хохотать. А хохотать надо, потому как поход по красным углам транслируется по телевещанию на весь Акиян. Зачем маются?!
Аристократы, которых немного на Акияне и которые одни, кроме арестократов, все ещё держат кловунов-живых, не пропускают Действа в банях, но у них, на деле всегда живущих в отрыве от народа, существует своё действо, называемое «Обрядом». Причём, само существование и проведение оного скрывается от народа, от власть предержащих и Церкви. Хотя, разумеется, знают всё все. Кловуны аристократических Домов — непосредственные участники Обряда.
Справляют Обряд не каждый день, как Действо, а только раз в году — в празднование Дня Победы в Великой Войне. И каждый раз кловуны ждут этого дня с ужасом, но и с теплящейся надеждой: а вдруг пронесёт: и в этот раз барин уедет отмечать событие в Дом к кому-нибудь. Конечно, им жалко кловунов-братьев из того Дома, но они после помогают им во всем, выхаживают, возвращают к жизни. В этом, кстати, им даже евцы помогают: почти задаром поставляют самые свежие апельсины и мандарины.
Начинается всё, если не повезёт, накануне празднования Дня Победы — за день, за два. В Дом съезжаются гости. Находившись по красным углам до одури, вечером, как порядочные прихожане, плетутся в баню на «клёкот». Возвращаются совсем тихие-тихие, а ночью — как кто подменит…
С первого дня кловунам нет ни сна ни продыху. Если не в «кортах» сидят, кашу готовят.
Что «корты», кувырки, падения и тумаки! Готовка гороховой каши — вот первейшая обязанность кловунов на кануне Обряда. Приготовить ту кашу — дело непростое. Это целое искусство, суть выражения которого — «букеты ароматов». Создают эти букеты сами аристократы, кловуны — только соавторы. Их участие заключается в подборе рецепта приготовления, соотносительно с индивидуальностью органов пищеварения и кишечного тракта у индивида в тот или иной период его жизни, а также учёта состояния его здоровья. В этих вопросах кловуны — доки, лечится барин, его чада и челядь только у них. Ну, и конечно, особый род искусства — здесь авторство кловунов безраздельное — маскировка, попросту глушение естественных звуков сопряжённых с непосредственным актом создания аромата. Дело в том, что наиболее искусные, изысканные и экстравагантные букеты получаются как раз с наиболее громкими и чёткими звуками при этом. А издавать подобные звуки — проявление бескультурья, какое присуще акиянской интеллигенции, да крестьянам по деревням. «Высокое искусство», в другом определении «классическое» — «букет» при силе звучания 30-35Дб на расстоянии метра от источника. Глушится обычным традиционным способом: бубенчиками на колпаке кловуна. Произведения андеграуда (80-90Дб) маскируются различными ухищрениями и уловками: например, резким приседанием в зауженных на бёдрах штанах. Самый эффективный способ: одновременное с барином, в тон и унисон ему, но более громкое звукоизвержение самим кловуном. Дороговато для него обходится, так как горох, который приходится ему в этом случае потреблять накануне, произрастает на «Священных полях» Акияна. Ну и, наконец, в связи с этим, для полной картины, о «покатигорошиках» — о тех интеллигентах, что колотушкой бьют в банях по тазу. Если в порядке нормы гражданин ест кашу на дни рождения, в праздники и по другим торжественным случаям, то эти — злоупотребляют. Мало того, что едят кашу не из освящённого церковью гороха, а выращенного на незаконных плантациях периферийных планет и доставляемых в столицу контрабандно, так ещё, каждый день, приготовленные не кловунами, главное, с низкой и тривиальной потребностью — насытиться. Большим грехом это не считается, но и не приветствуется.
Так вот, накануне наступления Дня Победы кловуны вечер до ночи сидят на кухне безвылазно. Заматывают кухонную прислугу: то горох перемыть, то водичку слить, укропчика подрезать, ванилинчику подсыпать, гвоздички доложить и чесночку намять — то… всё начать сначала. Самый тяжёлый час — последний до полуночи, у кловуна все это время поджилки трясутся. Ну, что как сейчас зайдёт барин и распорядится: «Задать перцу!» Бывало, успокоится, и на ноги, уже не такие дрожащие, подымится, чтобы принять личное участие в готовке, — повора не поспевают, официанты очередь устраивают, — в туалет, наконец, сбегать… Нате! Заходит барин. Поваров и прислугу ветром сдувает, а кловуны одни начинают у плит крутиться. И не потому, что волосы дыбом и в штанах мокро, а потому, что иначе не выжить. И не потому, что жить хочется — жить-то как раз и не хочется после всего, — а потому что после Обряда кловун, каждым разом, клянётся себе и перед лицом товарищей: «В-ы-ж-и-в-а-т-ь!!» Нет, не подумайте чего такого: их не убивают. Сам себя может порешить — вот что страшит! И не из-за боли, а потому, что: «О-б-и-д-н-о!!». И жаждет увидеть утром глаза барина. В кегли с ним играешь, в шахматы проигрываешь, практически учишься за его сорванцов, наконец, — друг твой, а такое себе позволяет! Барин, конечно глаза прячет, в кегли играть не зовёт, в шахматы норовит проиграть, другом и по имени зовёт — ведёт себя так, что только открыто, во всеуслышание не просит простить. И знаете, прощают. Помучат денёк-другой, а потом после нескольких его неудач с «определителем присутствия» требуют: «Проси прощения!». И барин просит. Как же, считает себя аристократом, равно гуманистом и альтруистом, кому признание в неблаговидности своих проступков и раскаяние — долг и обязанность. Но кошмары во сне кловунов мучат ещё долго.
Так вот, как только прозвучит из уст барина указание задать перцу, отсчёт времени начинается посекундный. На приготовление каши «с перцем» времени часто отводится в обрез, так как решаются гости на проведение непосредственно Обряда в самый последний момент. Готовится каша по единому рецепту: в большие чугунные сковороды без жира, масла и прочего насыпается крупный отборный горох и жарится на большом огне. В завершение готовки над сковородой разламывается до десятка охотничьих патронов с дымным порохом и дробью на пернатую дичь — вместо перца, понятно. Обряд начнётся по полуночи Дня Победы, и успеть справить «вакханалию оргии» (кловуны иначе Обряд не называют) необходимо за пять минут: на это время отключаются — по честному — все системы слежки Охранкой.
За час до полуночи гости собираются в гостиной насладиться букетами приглашённого известного мастера. Без четверти двенадцать молодёжь улизывет уединиться где-нибудь: у них своя «любовь» — нюхают цветы. Матроны возвращаются в столовую посудачить за пирожными, начинёнными той же гороховой кашей. Уходят и те из мужей, кто решился испробовать остренького: на показе мастером своего искусства, откинув или раздвинув как бы невзначай фалды фрака, демонстрировал, что и у него ширинка в брюках есть и сзади. Собираются в домашнем охотничьем тире — без ружей. Становятся у стрелкового стенда, но не к мишеням лицом, а к противоположной стене с портретами Отцов Наций и Верховных Главнокомандующих. Расстояние до портретов три-четыре метра. Ровно в ноль часов звучит гимн, под который в тир заходят кловуны с кашей в тазиках. Ставят их на низенькие табуреты позади господ и проходят к портретам вплотную. С последним аккордом гимна кловуны поворачиваются к господам лицами, а те к ним спиной. Звучит бравурный марш. Аристократы в наклоне к тазику закидывают, пожирая кашу, фалды фраков себе на спины… и расстёгивают ширинку — заднюю…
Через две минуты — времени остаётся три минуты — кловуны протирают портреты Отцов Наций и Верховных Главнокомандующих…Пожалуй, всё о кловунах… Я устал.
Камердинер закончил рассказ.
Акмела поднялся с дивана и налил из графина желтоватой жидкости, подал старику, тот выпил.
— Мастер Аментола, а почему у кловунов нашего Дома нет хазанчиков, по красным углам не сидят, только — в «кортах» в фойе, курбетов не выделывают, в мёд не вымазываются, никого не смешат? — спросил Акмела
— Вам что мало забот пыль по Дому вытирать, хотели бы ещё и попугаев помет убирать?.. Ну, бедная, бедная планета, на которой мы живём. На Кагоре самым богатым, самым знатным и влиятельным людоидам оскоминицин самим не по карману, а ещё и кловунов обеспечь. Толлюдов здесь проживает мало, и кловунов-карликов у них никогда не было. У наших хазанчиков нет? Были, как только Наместник Дом этот отстроил, но через пару лет ни одного не осталось. Передохли якобы, а я так полагаю, по его приказу попугаев изничтожили. На Кагоре якобы попугаи не водятся, а я знаю, есть, только держится сие в тайне, — надо полагать, властями планеты с молчаливого согласия Наместника. Зато мёду — залейся. Медовуху Наместник обожает. А что ж кловуны наши? Посидят в «кортах», насмотрятся под юбки горничным и слоняются по Дому, если не дрыхнут в своих гамаках, бездельники. Но вы их не очень то забижайте, несчастных: помните, карлики выгоднее нас производят обмен… Колитесь…
Юноши вскочили с мест и в нетерпении похватали с подноса на полке серванта маслёнки. Они воровали в Доме всякую мелочь — шампунь, мочалки, расчёски, бигуди и тому подобное — и выменивали у забулдыг Акияна на это самое машинное масло. Оно у людоидов из нефти, андроидам без единой металлической детали без надобности, но камердинеры-воришки им ширялись. Им кловуны до одного места, которое у них есть, но используют исключительно побрызгать водичкой в тряпочку, перед тем как что-то в Доме протереть от пыли, от которой на Кагоре спасу нет. Их, когда совали носики маслёнок себе в носы, занимало, что ещё такого спереть в уже почти разграбленном Доме и утром погнать карликов в город обменять на мазут — на опохмелку.
— Все по своим комнатам — спать. Вы, Акмела, останьтесь… Ещё не пробовали? Не советую, подсядите, будете мучиться как эти балбесы. Поговорим, я вас проведу по их комнатам, посмотрите каковы они ширнутые: из гамака можно вытряхнуть и размазать по полу. Пейте лучше медовуху… Возьмите из серванта себе фужер и подсаживайтесь ближе к столику… Вы знаете кто был противником толлюдов в Великой Войне?
— Земляки.
— Знаете, кто такие?
— Людоиды их потомки.
— Знаете, кто такие люди?
— Пращуры земляков… Не хотите вы, мастер Аментола, сказать, что земляки и люди…
— Точно так, толлюды, на самом деле, воевали с людьми. С планеты Земля. Потому-то, прозванными земляками.
— Извините меня, мастер Аментола, но, если вы придерживаетесь такой концепции исторического развития Акиана, вас бы сюда на Кагор служить в Доме Наместника Президента СЦА не отправили бы — Охранка бы не допустила.
— Я не придерживаюсь никакой концепции, я знаю, что это так. За войну с людьми толлюды наказаны. О действительной истории Акиана вы узнаете завтра… Выпейте медовухи. Прежде понюхайте её, ощутите всю прелесть аромата. Мои рецепторы основательно поизносились, вкусовые тоже, в голову только ударяет… Отхлёбывайте маленькими глотками… Налейте ещё себе и мне… Благодарю… В профучилище корпорации служит мой хороший друг… Я попросил его подыскать мне замену в Доме, выбор пал на вас. Догадываетесь почему?
— Вам замену? Выходите на пенсию?
— Ну, ну, молодой андроид, нас по старости отправляют на утилизацию… Я не хотел бы, чтобы то, что знаю, кануло в небытие под прессом. Вы не ответили на мой вопрос касательно учёбы на официанта.
— Ничем особенно среди однокурсников я не выделялся…
— Дорогой мой, я долго живу, многого повидал… всякое поведал… Знаете, почему?
— У меня память не вытирается… я мало чего забываю. Но я скрывал это.
— У вас, молодой андроид, та же аномалия что и у меня. Скрывать — надёжно — это несоответствие техническим условиям я вас научу. То, что я сейчас рассказал, вы не забудете, и перед отправкой в утиль перескажете молодому андроиду с такой же аномалией. Ищите такого загодя — я результата достиг, посвятив поискам не одну сотню лет… Будем закругляться. Всё разливайте… Графин пуст — пойдём спать. Да проведу по комнатам, покажу ширнутых балбесов… Понравилась медовуха? Напиток богов и… людей.
©Владимир Партолин bobkyrt@mail.ru 25.06.2013

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.