Рассказ камердинера (рассказ третий. Бункер)

— О «яйце» и командующем Флотом СЦА.
Мастер Аментола полюбовался цветом содержимого фужера на свет. Прикрыв глаза, понюхал и подмигнул Акмеле. Рассказывал потом по-стариковски не спеша, тихо, пригубливая время о времени медовуху. Слушая его, молодой камердинер подливал ему, себе и старался не громко шелестеть фольгой, разворачивая очередную плитку шоколада.
— Сооружение с инвентарным номером ЗAH13000048 и названием «Кисловодск» — личный бункер командующего Флотом Соединённых Цивилизаций Акиана. Построен был тысячу лет назад. Прототипом конструкции послужило, я тебе уже рассказывал, птичье яйцо. Если, что и нарушало схожесть с ним, так это, разумеется, размер и цвет. Причём чёрный карбон «скорлупы» имел свойство не отражать света, отчего «яйцо» воспринималось дырой на фоне звёздного тумана. Потому «Кисловодск» называли ещё и «Дырой».
Что под «скорлупой» в «белке» и «желтке» держалось в секрете. Знали адмиралы флотского соединения «Крепость», но только толику. О том, что видели, молчали. Бывали в «Дыре» исключительно только они (жил флаг-адмирал в бункере один, без адъютантов, денщиков и прислуги), и только раз в году во время командных учений-игр. Личный катер командующего (тоже из карбона; называли «Дыркой») болтался между корпусами флагмана «Крепости» — известного тебе дрейдера с названием «Эсерка Каплан» — опечатанный и даже со снятой рулевой баранкой, на время учений-игр приваливал с адмиралами к причальному столбу бункера и стоял на швартовых четырнадцать суток.
Подозревали, что в сцепке «Кисловодска» с «Эсеркой Каплан» их линь швартовый на самом деле — шланг. Внутри размещались энергокабели, коммуникации связи, а так же лифт, которым командующему доставляли продукты питания, табак, одежду и прочее, без чего тысячу лет не просуществуешь. Адмиралы всего этого с собой в «яйцо» не брали. Мичман, водитель катера, подрулив к причальному столбу, указывал им: «Личное оружие, кортики, планшетки и мотылей оставить на местах. С собой дозволяется взять только батончики». Это «Марс», если ты не знаешь, шоколад с карамелью и орехами... Кстати, ты не слишком увлекайся шоколадками, твои коллеги, балбесы этакие, почти все запасы обменяли на машинное масло, а Наместник тоже любит им закусить медовуху. От шоколада, учти, «камни» на зубах. Эту плитку доешь, передохни… На чем остановился? Ах да. В переходе из «Дырки» в «Дыру» мичман бесцеремонно обыскивал адмиралов. Слушок ходил, будто к командующему лифтом спускали не только табак, а кое-что и покрепче. Что маловероятно: линь в поперечнике таков, что переправить коробку с табаком — если на самом деле шланг — можно; под большим вопросом — мужчину-толлюда, ну а женщину-толлюдку — более чем сомнительно. Ты знаешь, бедра у них шире мужских плеч, и плечи тоже; красавицей считается та толлюдка, у которой плечи шире бёдер.
Об упомянутых мотылях. Это телохранители. Бодрствовал ли, спал ли адмирал, всегда знал, что жизнь его надёжно защищена. Ни снайперский луч, ни яд в бокале — ничто его не достанет. За мгновение луч опрётся в непроницаемую стену, яд прольётся из расколотого бокала ещё не донесённого до рта: мотыль предотвратит любую потенциальную угрозу, даже возможность заразиться гриппом или ковидом каким. Одним словом, адмирал с мотылём, порхающим у виска, ощущал себя как у Бога за пазухой. Поэтому расставание с ним на время учений-игр — психологическая травма, часто с приступами маниакальной болезни преследования и боязни покушения. Если командующего Флотом в СЦА боялись, то у него в бункере попросту опасались за свою жизнь. Недуг получил название «болезнь Моля» по имени адмирала Моля, который первым её испытал. В катере, загоняя своего мотыля в планшетку, он плакал безутешными слезами, и это были настоящие искренние мужские рыдания.
В «белке» к «желтку» имелся проход — труба в продолжение причального столба. В ней шли долго, пока не упирались в перегородку с дверью. За ней — помещения с абсолютно одинаковыми интерьерами. Вагоны, из которых когда-то составлялись железнодорожные составы. С одной стороны прохода двери в купе, но не обычные сдвижные, а одностворчатые, и открывались на себя в коридор с окнами за занавесками и ковровой дорожкой по полу. Открытые настежь двери те перегораживали проход по коридору полностью, во время демарша адмиралов (здесь бежали, и во всю прыть) открывались и закрывались перед носом у каждого. Захлопывались в мановение ока, что угнетало, — со стуком пушечного выстрела. Чем купе заняты, не знали — не заглянуть. Как-то один из молодых контр-адмиралов не устоял, попробовал скосить глаза, так ему после учений все тридцать девять сослуживцев устроили «тёмную». Избили так, что тот попросил отставки. На удивление, командующий её принял, и это было и осталось единственным таким случаем. Других смельчаков били с расчётом не оставить калекой, потому как наказанного так второго смельчака носили на закорках по очереди — бедняга остался хромым на обе ноги, и отставки не получил.
Все сорок адмиралов бежали один за другим, с интервалом расстояния и времени позволяющим дверям купе успеть открыться и закрыться. Бежали, пригнувшись под низким толлюдам потолком. Впереди адмиралы Флота, за ними вице-адмиралы, следом контр-адмиралы. Замыкал гусёк гигантского роста и могучего телосложения контр-адмирал Шмидт. Сгибался в три погибели, ноги переставлял в полуприсяде, да ещё ему одному приходилось нести на закорках «любопытную Варвару» — у великана только хватало сил.
В тамбуре отдыхали. Помещение бОльших размеров, чем в вагоне настоящем, но не настолько, чтобы в нем могли не стеснённо покурить сорок толлюдов. В туалет не заходили, если кому и приспичит, терпели до геймпарка: там оправиться можно без особых проблем и опасений.
Адмиралы Флота выкуривали по целой, вице-адмиралы «дёргали» раза по три-четыре, контр-адмиралам дозволялось только достать и понюхать сигарету. Выручал калека, который закуривал ещё на закорках во время бега. Давал затянуться раз-другой Шмидту в проходе и по разу четверым-пятерым в тамбуре. Те рты открывали к протянутому бычку с чувством сочувствия: «Сидит на мусорном ящике, улыбается, весело ему — не слез бы совсем с катушек».
Чтобы из тамбура одного вагона попасть в тамбур следующего, необходимо было преодолеть стыковочную камеру. Двери в неё нет, есть лаз, как в собачьей будке. Лезли ползком. Первыми контр-адмиралы (и по стеночкам, по стеночкам), следом — вице-адмиралы, после адмиралы Флота. Из лаза в лицо валил какой-то зелёный не то дым, не то пар, внутри — темно хоть глаз коли, и сверху чем-то капало, тут же испарявшимся. Не кровь, но красное на цвет. В нос било запахом нашатыря. Приступы болезни Моля в стыковочной камере проявлялись необычным образом: досаждала странная боль, такое чувство, будто тебе чем-то проникшим через пупок в живот щупали кишки.
По выходе из стыковочной камеры в тамбур очередного вагона не курили — здесь бы отдышаться.
Преодолеть вагон и попасть в следующий требовалось за шесть минут пятнадцать секунд, превышение этого времени каралось: «щуп» (через пупок) пронзал кишки и скрёб по позвонкам позвоночника. Такую ужасную боль за тысячу лет посещения «Кисловодска» испытали адмиралы только четыре раза. Первый — в первый год учений-игр: не поверили инструкции правил пребывания в объекте ЗAH13000048. По вагону не бежали, а прошлись на расслабухе. Через остальные «просквозило». Но преодолеть весь состав в начальном темпе сил не хватило... Второй раз — на последующих учениях-играх через год. Молью, тогда ещё молодому контр-адмиралу, дверь купе заехала в лоб, споткнулся и упал. В очередное посещение бункера поставили в «гусёк» последним за Шмидтом, в первом же вагоне повернул свои стопы обратно, хотя прекрасно знал, что дверь будет заперта на замок. Хватились и застали Моля, сидевшим на корточках и ковырявшим в замочной скважине женской шпилькой. Последний раз — через шестьдесят лет, когда в «Крепости» появился контр-адмирал Шварпцкофф: у этого оказалась аллергия на запах нашатыря и зелёный цвет. В лаз бросился, зажмурив глаза и зажав нос. Промазал — потерял сознание. В стыковочной камере очухался от истошных воплей в сорок глоток. Перед очередным лазом опустился на колени толлюдом влюблённым во все цвета зелёного оттенка и с ватными, смоченными в нашатырном спирте, тампонами в ноздрях.
Вагоны пронумерованы — в тамбурах цифрами от «-97» (с минусом) по «97».
Завершался марш-бросок проникновением в помещение «98» — из «белка» в «желток». Тебе может показаться невероятным, но на финише открывался вид на природу средней полосы, как будто в российской глубинке. Большущий, с травой и цветами луг, за ним озеро и лес. Натуральность картине придавала особенность свода: казалось, купол над головой не имел своей поверхности — прозрачен и бесконечен. Как по настоящему небу, проплывали по нему и терялись за горизонтом перистые или кучевые, в зависимости от погоды, облака. Солнце всходило из-за леса на востоке, проходило по небу и закатывалось, уступая первенство звёздам, за лесом же — на западе.
Посреди луга стоит изба — пятистенок рубленый из дуба, под крышей из дранки, с белёной известью трубой, со скворечником на коньке и двумя крылечками. На дверях резьба по кленовым доскам: «КУХНЯ»; «СПАЛЬНЯ». Напомню, у командующего нет прислуги, он сам себе готовил и стирал. Старик не признавал никаких пищевых пилюль, ел только всё натуральное, приготовленное им самим в русской печи, топил которую берёзовыми дровами. Одежду и постельное белье стирал в стиральной машине «Малютка».
Окна всегда закрыты ставнями; вокруг — ни других построек, ни даже забора, только торчал из-за угла журавль бревенчатого колодца, да стояла меж крылечками одинокая собачья будка без собаки.
Погода обычно была хорошая, чаще всего жаркая в середине июля. Безусловно, здесь бывали и осень и зима с их дождём и снегом, но адмиралы этого не могли видеть и испытать — посещали бункер исключительно летом. Редко когда прольёт дождик с ветерком со стороны озера, бывало с грозой, а так всё чаще — солнце палящее днём или луна со звёздами ночью. Несколько озадачивала необычная для жаркого летнего дня или тёплого июльского вечера тишина, но это не означало того, что нет здесь живности — и скворцы есть, и насекомые разные, и утки на озере крякали. Только не всегда их всех видно и слышно. Зато постоянно, и днём и ночью, почему-то независимо от того, есть ветер, а с ним и волна на озере, или нет, слышно хлюпанье воды под днищем плоскодонки — противное на слух, но приятней грома в грозу. Успокаивал и нравился шум колосьев пшеницы за избой.
От входного люка в изба отстояла метров на двести. Правее на конструкции из брёвен установлен шестисотдюймовый плазор, по низу прозрачного экрана которого (при не включённом — за прозрачным экраном видны хитросплетения конструкции из жердей) шла невысокая панель красного дерева с бордюром, обтянутым чёрной кожей, вечно выпачканной мелом. Командующий не признавал никаких электронных таблиц и графиков — писал и рисовал мелом по экрану или по столешнице своего рабочего стола, с которого все интерактивно выводилось на плазор, Стариком называемый «доской».
Рабочий стол — дубовый с отделкой красным деревом, на ножках колёса, стоял на рельсах узкоколейки, уложенной в сторону леса. Стол без стула, сидел флаг-адмирал в инвалидном кресле. Мела он сам никогда не вытирал; отъезжал по рельсам в сторону на сотню метров, тогда кто-нибудь из контр-адмиралов спешил вытереть столешницу и доску.
Перед входным люком площадка размером восемьдесят на шесть метров — место посетителей, называлась «приёмной». Выделена подиумом высотой в полтора метра, адмиралы с их ростом легко запрыгивали.
Из стального в медных заклёпках пола, от входного люка до подиума торчала металлическая арматура конструкций не действующего давно конвейера. Когда-то узкоколейка была проложена не в сторону леса, а к конвейеру, и командующий за столом по ней подъезжал ближе к посетителям. Те немногие из адмиралов, при ком конвейер функционировал, с наибольшей тщательностью вытирали ботинки носовым платком на входе в геймпарк, помня, что это не дань хорошим манерам, а плата за то, чтобы сей конвейер не заработал снова.
Однажды — бункер прошёл испытания и был принят в состав Флота — адмиралы получили копии секретной инструкции с оглавлением «Порядок идентификации личного состава адмиральского корпуса при посещении ими воинского объекта ЗAH13000048». К тому времени в тылу распространились диверсионные акции, выдаваемые за обычную террористскую движу. Случались они и в «Крепости», где командиры дивизий отказывались не поддаваться провокациям, а командиры штурмовых эскадр с командой ночевали в абордажных байдарках и на плотах. Флотская Охранка раскрывала аферу и подмену: ослушниками приказа Ставки Верховного Главнокомандования оказывались лица в толлюдском Флоте и на «Эсерке Каплан» подставные — из людей, перенёсших увеличение роста и пластические операции. Ставка опасалась и подмены командующего Флотом СЦА. Тот и принял меры.
Как следствие, болезнь Моля теперь случалась уже и в не «яйца» — на дрейдере. Поперёк листа с инструкцией, прямо поверх текста, было начертано мелом: «Потренироваться». Адмиралы всё бросали. На очередные учения, и без того невесёлые, шли не просто с большей неохотой, а измученными приступами, как они не в шутку считали, профессиональной болезни.
Инструкцией вменялось:
а) в помещении «96» выкрасить себе губы женской помадой;
б) в помещении «97» из вазы взять по яблоку;
в) в помещение «98» входить поочерёдно с интервалом в две минуты, предварительно опустив яблоко в отверстие-лунку над входным люком. (Громко сказано: обыкновенный круглый люк-штора со ста тридцатью пятью сантиметрами в диаметре и двадцатью от пола; рассказывали, будто, однажды ступив в него, флаг-адмирал в фуражке даже не пригнулся);
г) в помещении «98», стоя в шестой танцевальной позиции и с согнутыми в коленях ногами (в полуприсяде), поймать обе половинки яблока;
д) вытянуться в стойку «смирно» и доложить о прибытии;
е) приять прежнюю позу и половинки яблока съесть;
ж) осеняя себя, свободной рукой вытащить из отверстия-лунки кортик;
з) поцеловать лезвие и положить кортик на ленту конвейера;
и) занять своё место согласно табелю рангов, чину и званию.
Кортик в яблоко (скатывалось по жёлобу из отверстия-лунки над входным люком) метал, как ты догадываешься, флаг-адмирал. Сидя за столом в кресле-коляске, подъезжал по узкоколейке ближе к приёмной и метал с шести метров. Принимал кортик, отправленный адмиралом назад на ленте конвейера, засовывал лезвием куда-то под столешницу, тут же вытаскивал и снова метал в очередное яблоко.
По каким факторам проводилась идентификация личности? В инструкции разъяснялось: во-первых, по способности простоять с согнутыми в коленях ногами полторы минуты, что не так просто проделать диверсанту из людей после операции значительного увеличения роста; во-вторых, по рисунку отпечатка губ на лезвии кортика; в-третьих, инструкция — документ секретный, размножен в сорока экземплярах по числу адмиралов. Выпытать тайну у которых в принципе не могли: мотыли-телохранители своих подопечных в плен живыми не сдавали. Ну, и по фактору тому, что ни один двойник не догадался бы полуприсесть в шестую позицию и поймать разрубленные кортиком половинки яблок.
Ни одного двойника поймано так и не было, зато случались казусы. Как-то один новенький из комдивов (лихой такой весь) губы накрасил гуталином, спасло его хладнокровие флаг-адмирала, заметившего подмену чёрным красного и успевшего отключить автоудавку. После того случая красились уже не своей помадой, а из шкатулки-черепа (скорее толлюдского, чем людского: уж очень был массивен). Отпечатки губ для сверки брались накануне учений. Два дюжих мичмана в каюту к адмиралу приводили Разориту, сногсшибательную девицу, попу которой украшали сорок фрагментов клинка кортика, россыпью вживлённые в ягодицы. Адмирал, целуя, оставлял на металле отпечатки своих губ. После бордельное настроение у него исчезало, с утра начинал интенсивные ежедневные тренировки, в первую очередь по пункту «г» инструкции.
С вводом в действие проекта «Система Охраны Здравого Духа Расы» адмиралы при поддержке Ставки осмелились обратиться к командкющему с просьбой отменить идентификацию, так как в ней, как показала практика, нет необходимости. Тот согласился: ему уже порядком поднадоело только получалось развлечения ради, хоть и раз в году, по часу непрестанно метать кортик в яблоко. Какой это диверсант из людей, приняв образ кого из адмиралов, полезет в логово командующего Флотом — идиотом надо быть! Да и соблазну промахнуться в яблоко, взяв пониже желобка, у флаг-адмирала поднакопилось.
По нужде ходили здесь же в приёмной, причём в гальюн «персональный». Кабинок сорок одна штука по числу адмиралов, включая и командующего. Расположенные по обеим сторонам от входа в геймпарк, собственно определяли размер площадки приёмной в кругу подиума. Вход в гальюн схож с «собачьим» лазом в стыковочной камере, только здесь вместо шторчатого полулюка откидная заслонка. Выше кабинок в стене — двери обыкновенной прямоугольной формы и нормальных размеров, бронированные, схожи с сейфовыми, опечатаны сургучной печатью устрашающих размеров. Что за ними адмиралы не знали. Под дверной ручкой имелась цифра порядкового номера, и начиналась нумерация от входного люка таким порядком: «1», «3», «5», «7», «9», «11» и т.д. (нечётные) — слева; «2», «4», «6», «8», «10», «12» и т.д. (чётные) — справа. По такой именно системе порядка входили в геймпарк адмиралы, выстраивались и дополняли шеренгу с одной и с другой её сторон. Первыми контр-адмиралы, за ними вице-адмиралы, последними —адмиралы Флота. Стояли, заслонив заслонку в гальюн и двери с цифрами и печатями.
По началу гальюнов в приёмной не было, пользовались туалетами в тамбурах ближних вагонов. Ни кто там не убирал... Просились у командующего отлучиться в ближнюю рощицу. Бегали по пятеро-шестеро, так как приходилось отбиваться от «вжигов» — мерзких тварей, нападавших стаями. Отлучки флаг-адмиралу надоели, и тогда под дверьми с печатями появились лазы в сорок одну кабинку подвальную. Сидевшие на толчке видны были по шею. За выражением лиц адмиралов наблюдать мог только командующий, что он и делал. Бывало, засиживались сразу больше дюжины, тогда флаг-адмирал выводил «сценку естественных отправлений» на экран доски. Лица «заседателей» каменели, а у зрителей напрягались в попытке ничего не выражать. С появлением же заслонок «кина» не стало, и мух в приёмную слеталось значительно меньше. Зато наведывались тучами комары.
На заслонке по верхнему её обрезу закреплена литера «М». В отличие от дверной ручки и цифры, деревянных, резных, она изготовлена из латуни; должно быть означала что отхожее место для мужчин, хотя женских туалетов в приёмной не имелось. За неимением ручки адмиралы подцепив её откидывали заслонку. Каждый раз адмиралу, укладывавшему её на пол, приходило на память то, что фамилия командующего начинается с литеры «М» — Малышев. А что если это что-то вроде монограммы автора проекта интерьеров и коммуникаций в бункере? А ты её полировкой на мелкоребристый стальной пол! Потому в шеренге по команде «вольно» (руки за спиной, ноги на ширине плеч), тихонько полировали латунь рукавами мундиров. Приходилось чуть, согнув ноги в коленях, приседать, но это не утруждало — против приходящей благодати: поза эта и занятие это притупляли приступы болезни Моля.
Справив нужду, адмирал, всё больше утверждаясь в том, что «М» монограмма, полировал латунь с ещё большим рвением. Кстати, резные из дерева ручка и цифры нумерации на дверях, вывески «КУХНЯ», «СПАЛЬНЯ» на крылечках избы и эта из латуни «М» давали основания полагать, что устройство и обустройство гальюнов — дело рук лично командующего. Потому как чьё ещё? В «Кисловодске» не только прислуги, но и работов (домашних роботов) никогда не было. Кроме того, адмиралы знали: изба, колодец, плоскодонка, стойка под плазовую доску, стол, узкоколейка, конвейер были возведены и сотворены уже во время затворничества Старика в «Дыре».
Становясь на карачки и откидывая на себя заслонку, адмиралы унижения своего достоинства не испытывали. Лезли с охоткой. Учения-игры проходили без перерыва — денно и нощно, и только в гальюне можно было присесть, прикорнуть минуту-другую, перекусить «марсом».
Частенько командующий орал: «Вы у меня гальюны чистить будете!», но на деле только угрожал. В кабинках не прибиралось, что-то там ломалось, в конце-концов, запирались на замок. Безгальюнному приходилось пристраиваться в очередь к соседям по строю. Потому адмиралы начали беречь отхожие места: кто тряпочкой по кафелю пройдётся, кто сантехнключом, тайком пронесённым в бункер, что в арматуре подтянет. Сантехника, надо отметить, старинная и допотопной конструкции, за тысячу лет могла не только износиться, но и материал, из какого сработана — кафель, керамика, железо, пластик — просто по своим физическим свойствам подвергался старению. Вообще, кабинки — странные. Узкие (толлюдские плечи только-только вмещались) и длинные — тоннель терялся где-то далеко в глубине и темноте. Кроме того, за унитазом с потолка всё время капал тот же «нашатырь», что и в стыковочных камерах вагонов, а из глубины и темноты тоннеля клубился зелёный пар-дым. Так что, пройтись дальше толчка ни что ни у кого желания не вызывало. Как только адмирал снимал штаны и садился на откидушку унитаза, тут же плитка кафельная на стенках по бокам местами откидывалась и выдвигались наружу датчики, присоски, прищепки… всё это оказывалось на голове, шее, на запястьях и щиколотках. Позади из тоннеля механическая рука обкалывала спину, в унитазе вторая рука — ягодицы. В довершении ко всему пропадала гравитация. Усидеть, чтобы не взлететь к потолку на «реактивной тяге», составляло целую проблему, приходилось применять «тормоза» — распираться ладонями в стены. Но спасала вторая в унитазе рука — было ей, за что ухватить и удержать.
Командные учения длились семь суток, ещё семь адмиралы занимались ловлей рыбы, сбором ягод, орехов, грибов и заготовкой берёзовых дров.
Командующий вдруг прерывал изложение «домашнего задания», адмиралы ждали что последует, «Вы у меня гальюны чистить будете!» или желанное «Дайте свисток». Если второе, у всех от сердца отлегало: в этот год разжалований не последует.
Малышев катил по тропинке к избе, у крылечка вылезал из кресла, поднимался по ступенькам, звал: «Пройдите в кухню!» и скрывался за дверью спальни. На кухню приглашался адмирал, особо отличившийся в учениях. Покрутится у печи с чугунками, постирает в «Малютке».
Делились на команды и отправлялись кто в лес, кто за избу к озеру, кто в берёзовую рощицу. Из собачьей будки доставали мешки и кошёлки под орехи, ягоды и грибы, рыболовную сеть, пилы и топоры. В приёмной оставался один калека. Получив знак завершить работы — через шесть суток в окно летел и вонзался в жердь стойки доски кортик, — он свистел в свистульку и тогда адмиралы сносили к крылечкам орехи и ягоды (варенья Старик варил отменные: бывало, в какой год отмеченный выносил несколько банок прошлогоднего на всю братву), сушёные грибы, рыбу, брёвна. День ещё пилили, кололи, клали поленницу, жали за избой и молотили у колодца пшеницу, ставили скирду. На соломе командующий спал.
Время, проведённое на озере и в лесу, могло бы быть даже счастливым: рыба зажаренная в фольге с орехами на костре — это тебе не пи-люли; сон под открытым небом на чистом воздухе — не тесная каюта на «Эсерке»; сходить под куст — не по заслонке на карачках в подвал лезть. Да и вообще — физический труд! Клёво! Если бы не упомянутые вжиги: эти мерзкие создания душу отравляли! Появлялись они вместе с комарами, а те слетались к приёмной, понятное дело, кровушки попить. Адмиралы опускали москитные сетки, и очередной вызываемый к доске поднимался на подиум, предварительно подготовив баллончик со слезоточивым газом — разумеется, не против комаров: вжиги от «черемухи» забалдевали, это только и спасало.
Вжиг — мутант. Туловище и голова — крупной змеи. Ноги — как у ящерицы, причём, по количеству на тридцать шесть больше. Есть ещё одна, сорок первая, нога. Эта, как у цапли — тонкая и длинная, костистая и красная. Торчит она из середины туловища, в беге вжиг её пристраивал под брюшком. Удивительна стопа: больше похожа на кисть ребёнка; вжиг её, чтобы сорок первую ногу нести под брюхом, вкладывал пальцами себе в пасть — держалась за зубы. Охотился так: кидался в тучу комаров и выплёвывал лапку на землю, опирался на пальцы и взмывал вверх. Хвост вонзал для балансировки в песок и, стоя так, вытягивал сорок ножек в стороны. Набухали вены — комары слетались и упивались. Охотнику оставалось только всех слизать. Адмиралов кусали из чистого любопытства. Укус не смертелен и даже не ядовит, только болезненный. Одежда и москитная сетка не спасали. Жало у вжига раздвоенное, одно с тупым концом — им ткань продавливалась до контакта с кожей; другое с острым — им ткань и кожа пробивались насквозь. Можно было б, конечно, под китель надеть бронежилет из кевлара, если б не жара и не требование Малышева одеваться согласно уставному положению ношения парадной формы. Меньше от вжигов доставалось адмиралам Флота — у них ордеров и медалей поболее. Не только грудь, но и плечи, рукава и полы кителя увешивали наградами, им доставшимися по наследству от предков.
Попрыскаешь «черёмухи» — вжиги в своих стойках так и замирали, чуть только покачивались на ветру из стороны в сторону. Следовало не упустить момент попрыскать в очередной раз, иначе оклемавшийся нападёт, а за ним и все остальные. У доски стоять ещё терпимо: тварей здесь не так уж и много бывало. Когда комары, напившись крови, улетали, адмиралы заново на свет рождались; а когда по жаре или дождику вовсе не появлялись, Создателя, молясь, благодарили. Вот на озере и в лесу не было от вжигов проходу. Самое эффективное средство избавиться, хоть на какое-то время, — сунуть в пасть кому-нибудь одному батончик «Марса». Тот бежать, потому что заглотить батончик целиком не мог, и на ходу съесть ни как: мешала кисть лапки в пасти. Поэтому нёсся со всех сорока ног. Собратья все за ним…
Не любили вжиги палящего солнца и проливных дождей, где-то хоронились, но ни одного гадюшника адмиралами так и не было найдено.
Что ещё?.. На обратном пути бежать по вагонам не требовалось — время возвращения к «Дырке» не лимитировано. Стыковочные камеры куда-то пропадали и двери купе не хлопались перед носом. Адмиралы Флота и вице-адмиралы на ходу спокойно курили сигареты контр-адмиралов. Калека в гуське шёл сам, потому что несли теперь отмеченного в учениях. Если тот не пел «...шумел камыш, деревья гнулись, а ночка тёмная была...», то спал на закорках Шмидта.
Спешили на «Эсерку» из-за расстройства желудка: все же ягоды и рыба с орехами в фольге — пища непривычная. И, конечно же, с желанием быстрейшего наступления часа забав со сногсшибательной «железнопопой» Разоритой и её подругами.
А вот в трубе бежали и во всю прыть. В прозрачные теперь её стенки тыкались тупыми мордами какие-то кашалотообразные искусственного происхождения, сделанные по всей вероятности из вутца — самого прочного и стойкого металла. Любой другой, даже карбон, не выдержал бы в среде «белка» из жидкого келвара, этой противоторпедной защиты бункера. Твари настолько были огромны, что, казалось, способны ударом хвоста переломить трубу, но попыток не делали.
Впереди всех с хорошим отрывом и рыданиями нёсся Второй Первый заместитель командующего адмирал Флота Моль. Не потому, что боялся кашалотов, а потому, что спешил к своему мотылю. В стыковочной камере причального столба его ждал хоть и строгий, но все же сердобольный мичман. Со слезой в глазах он заскорузлыми пальцами удерживал за сухосочные ножки мотыля-телохранителя, порывавшегося навстречу своему владельцу. Как Моль и мотыль обнимались и целовались — это надо видеть!
Первый заместитель командующего адмирал Флота Шварпцкофф бежал следом за Молем и беспрестанно свистел в боцманскую свистульку: по его мнению, кашалоты трель слышали, пугались, потому не делали попыток нападения.
На дрейдере устраивался общий банкет по случаю успешно, или с «потерями» — если были разжалованные в матросы — проведённых ристалищ. Пили из ведёрок со льдом полусухое шампанское «Советское» и подыскивали в эскадрах тёпленькое местечко разжалованному в матросы. После банкета кутили дружеской компанией без всякого официоза — за столом с пайковыми пи-люлями, вином и девочками. Потом, разделившись на три группы, хоронились по линкорам в укромных местах. На мальчишник приглашался матрос из бывших адмиралов — он банковал за столом: подливал в бокалы крутейшего ерша. Себе наливал того же, но обязан был остаться на ногах и «уложить» собутыльников непременно всех разом и сразу — после «двенадцатого стАкана». Валились с лавок, спешил всем мотылей-телохранителей засунуть под колпак-присоску к ОКО. И немедля выскакивал из помещения стать часовым у двери: местом кутежа была обычная на корабле техкладовая с инвентарём для уборки, или бойлерная, поэтому сюда мог наведаться кто-нибудь из персонала судна. Пьяный вдрабодан биотроппроцессор под блоком сильнейшего энергополя мотыля отключался на некоторое время и нёс на Сервер Охранки всякую околесицу про попки стриптизёрок с «Четырёх титек» цыган я гитарами. Тогда как очухавшийся «господин носитель» наперебой со товарищами клял на чём свет стоит: Поганку, «мудацкую войну», Ставку, «ВерхГлавноговнокомов», терпящий всё толлюдский народ и начфина «Крепости». Последнему перепадало не из моральных и политических мотивов, а из чисто эгоистических побуждений: последующие ночи Разорита разоряла адмиралов вдрызг, а он — эта «задница толстая» — в кредит не давал. Вот и приходилось занимать у бывших коллег, которым, как ни странно, продолжали выдавать прежнее адмиральское денежное довольствие. А спустив и заём, весь год трахались в дешёвых по линкорам борделях для младшего офицерского состава. Здесь в «нумерах» их находили два дюжих мичмана и Разорита с её железной попкой; а после отмены известной инструкции — вестовой с запиской, лаконично подписанной: МичманА, в которой те будучи адмиральскими денщиками «в отпуске», напоминали о долге явиться в «Кисловодск» на очередные командные учения.
Можно порадоваться за персонал техкладовой или бойлерной, где свой мальчишник проводила группа вице-адмиралов: их по числу всего пятеро — убирать за ними меньше...
О командующем Флотом СЦА я рассказывал вскользь, теперь несколько подробнее.
Фигура флаг-адмирала Малышева была одной из самых влиятельных в Соединённых Цивилизациях Акиана, в столичном Акияне его знал стар и мал, власть его распространялась повсюду, где отмечено было присутствие Флота. Как военачальник он был решительным, удачливым, в меру склонным к авантюрам, как индивид — обладал натурой с характером властным и спесивым, что толлюдам не свойственно, поэтому командующего все боялись. Стариком называли про меж себя, Поганкой обзывали под закусь и только с мотылём в «гостях» у ОКО — под глазной коробкой-присосской тонированным.
Личность Малышева поистине легендарна. Никто не помнил, откуда он взялся, когда и кто ему присвоил несуществующее в табеле о воинских рангах звание флаг-адмирала, назначил командующим Флотом — казалось, и звание это носил, и командующим был всегда.
В «Великой Морской энциклопедии Акиана о нём записано так: Малышев Савелий Иванович — флаг-адмирал, командующий Флотом Соединённых Цивилизаций Акиана. По окончании Высшей инженерной Академии КосмоФлота в Сан-Франциско был направлен для прохождения службы в один из проектно-конструкторских институтов Космических вооруженных Сил Земли, в город Кисловодск, Россия. Здесь молодому лейтенанту-инженеру дали возможность развить талант и отточить мастерство дизайнера (по недосмотру, разумеется, Главного конструктора ПКИ), и в этом он скоро преуспел, завоевав признание у тамошней элиты — ведущих конструкторов космической техники. Не без оснований Малышева считают автором идеи космических фронтовых блиндажей и бункеров. В блиндажах схоронялись средние и малые боевые корабли от обстрела дальнобойной артиллерией с линкоров и фортщитов планет противника, устраивались ремонтные доки, госпиталя и дислоцировалась марская пехота (профессионалы с Марса); в бункерах размещались командование и штабы. Ему же приписывают идею построения кораблей, блиндажей и бункеров в боевой порядок с названием «Крепость». Он же — автор концептуального решения проекта воинского объекта ЗAH13000048, непосредственно участвовал в проектировании интерьеров и коммуникаций бункера. Лично им пленён толлюдский дрейдер «Эсерка Каплан».
Народ, особенно матери, молился на него за то, что неустанно добивался денонсирования Конвенции Сойды. Призывал совсем заменить солдат-толлюдов на солдат-андроидов. Каждый год в Рождество по всем каналам телевещания транслировали, как он половину своего годового пайка оскоминицина расфасовывал по пакетикам с именами солдат-ветеранов и отсылал эти подарки тем к празднику. Призывал и других имущих поделиться; разъяснял, что поддержать здоровье и продлить жизнь солдату-ветерану разумнее, чем набирать и обучать рекрутов.
У Малышева был заметный физический недостаток, который, если и не мучил, то уж помнил о нём он всегда — это малый рост. Любой толлюд со средним в два метра ростом казался бы рядом с ним великаном. Поэтому, наверное, командующий не появлялся ни в войсках, ни вообще на толлюдах — безвыездно и безвылазно находился в личном космическом бункере.
Был у него и другой физический недостаток. Если с первым обходился своеобразно — не подпускал к себе никого ближе чем на сто метров, — то другой приходилось маскировать. Речь идёт об оттопыренных ушах. Уши небольшие, с прозрачными на свету хрящами и с кожей всегда красной, как будто отмороженной.
ОКО Малышева с годами заметно изменялся: крупнел — опасались, коробка-присоска станет биотроппроцессору тесной. Но что особенно тревожило, так это то, что ОКО, «четвёртый глаз», становился не просто активным, а необычайно любопытным. Рассказывали, когда флаг-адмиралу закончили операцию по вживлению очёка, и он себя в зеркале увидел с наполовину обритым черепом и с прозрачной пластиковой присоской на темени, — внутри глаз! — нахлобучил на голову свою фуражку, а из полагавшейся новой прозрачной сотворил на операционном столе костёр. А ведь когда предлагали посвятить во все тонкости касательно изменений во внешности оперируемого, отмахнулся, заявив, что он как все. Кто-то осмелился «накапать», и из Ставки пришёл запрос объясниться. Старик на это, приняв перед камерой позу и выражение лица схожие с поганкой, отправил видео-фото, на котором ОКО через отверстие в кокарде фуражки внимательно высматривал ВерхГлавкомов…
Второго глаза у Малышева нет вовсе. Пустую глазницу закрывал наглазник из чёрной замши, обмётанной по краям серебряной нитью. Старик слыл большим эстетом. Цвета чёрный, золота и серебра были наиболее им любимы, а их сочетание считал самым выразительным. Его чёрный китель от обычных адмиральских небесно-голубого цвета отличался и наличием ливреи (орнамент из стилизованных листьев гилькулясового дерева шитых золотой гладью) на груди и спине.
И «третьего глаза» у Малышева тоже нет — никто и никогда не видел его с этим символом-тотемом расовой принадлежности. Малышев не толлюд. Накануне операции по вживлению ему ОКО отправил в Ставку рапорт, в котором напоминал о том, что сам он не толлюд, а людской крови. Мыслит, как человек. Потому, «срывы» психологического характера неизбежны. К рапорту приложил копию старинной видеозаписи сделанной в бильярдной, где он — в обнимку с братом-близнецом на фоне транспаранта с надписью «Привет выпускникам Ленинградской мореходки!» — пятнадцатилетний и пьяный, уснув стоя у игрового стола, выкалывает себе кием глаз. Но, надо отметить, отсутствие тотема, рисуемого на лбу каждым толлюдом по утрам с большой любовью и искусством и действительно украшавшим, у Старика компенсировалось наличием оригинальной и неотразимой причёски. В Рождество по телевизору его видели с зачёсами на пробор от затылка, прижимавшими к черепу «отмороженные» уши, а на лбу сплетёнными в косички воедино с бровями.
Малышев курил трубку, набивал её табаком вперемежку с измельчёнными в порошок таблетками оскоминицина; уверял, что поэтому в числе старейшин в СЦА. Это своё изобретение запатентовал, и ни патента, ни лицензии никому не продал, мотивируя тем, что неизвестно, чем всё это кончиться. Трубки вырезал сам, и это считалось за его хобби. В вагонных тамбурах висели подлинники Айвазовского и Шишкина, но шедевры эти затмевало искусство, с каким сделаны, тут же укреплённые на стенах меж полотнами, трубки из разных пород дерева. Рассматривать их по пути из геймпарка не надоедало — чертовски были красивы. Адмиралы, сначала тайком, потом и в открытую, по одной-две «умыкивали». Автор этого не замечал, а скорее всего, вывесив на стене в вагоне очередной свой шедевр, никогда не возвращался к предыдущим.
Встречал Малышев подчинённых, стоя к прибывавшим задом, заведя руки за спину и упёршись в спинку инвалидного кресла. Оно Старику великовато, приходилось локти задирать высоко, на подлокотниках держать разведёнными в стороны, отчего плечи в погонах и ушах подпирали фуражку. От этой картинки и пошло другое прозвище Старика — Поганка.
Если командующий пребывал в хорошем расположении духа, тогда и у адмиралов, вконец измученных, несколько выправлялось настроение. Входя к флаг-адмиралу и снимая фуражки (Старик это любил), немедленно сплёвывали три раза себе за плечо в надежде на то, что и на этот раз — в этом году — все в бункере пройдёт «тип-топ».
Последним в геймпарк входил Шварпцкофф, задраивал за собой люк и коротко свистел в свисток. Командующий поворачивался лицом и садился в кресло-коляску. Все с поклоном щелкали каблуками и надевали фуражки. «Вице-адмирал, к доске!» — распоряжался Малышев, и учения-игры высшего комсостава Флота начинались. Малышев никогда не называл имени вызываемого, а произносил одно звание: контр-адмирал, вице-адмирал или адмирал Флота. Шли по очереди. Знали — никого не применёт. Обращался к подчинённым в повелительной форме с именительным наклонением, независимо от ситуации. А если из уст звучало: «Вице-адмирал, пожалуйте к доске», — все мгновенно скрещивали указательные и средние пальцы на обеих руках. Это мешало захватить рукав кителя, чтобы надраивать «М», но ломило в пальцах редко, и латунь всегда блестела. Ну, а если звучало, например, так: «Восемнадцатый, на подиум!» — что означало: приписанный к гальюну за номером «18», на эшафот — знай, в высшем комсоставе Флота ты уже временный. А пока, если ты адмирал Флота, — стал вице-адмиралом, если контр-адмирал на должности, например, комдива — разжалован в матросы на должность стрелка.
Вызванный к доске не спешил выполнять распоряжение: он ждал, и опрометью бросался на подиум только тогда, когда Старик отдалялся в коляске со столом по рельсам в сторону от доски на сто метров. Опрос «домашнего задания» длился по четыре-семь часов. И если по окончании ответа не звучало «Вы у меня гальюны чистить будете!», проэкзаменованный возвращался от доски на место отнюдь не счастливым. По заведённой традиции, на очередное ристалище он обязан был явиться не с «иконостасом» на груди, а с наградными планками, и в этом году был тем самым особо отмеченным в учении, который Старику после варенье варил, в «Малютке» стирал, грибы в печи сушил, пшеницу в жерновах молол. Правда, покидали избу «счастливчики» всегда навеселе и одарёнными бутылкой старинной формы с мутноватой жидкостью. Большой палец руки непременно держали направленным в небо, и жест подкрепляли словами: «Вот такой мужик!» Но никто не верил — потому, что просто не верил, и сам, побывав в избе, того не помнил. И все как один не подавали вида, что отмечали то, что покидавший избу, выходил на крылечко не «кухни», а «спальни».
Ох, и устал же я. Спать по-стариковски хочу. Плесни... И дай шоколадки закусить...
Самое важное о Малышеве: он долгое время пропадал в Океане... Однажды объявился раз на час в «Кисловодске» и сообщил, что обитатели Акиана, в том числе и толлюды с людьми — изгои Океана, что Океан подвергается оккупации вэгами, пришельцами из Галактики соседней, и Акиан с Акияном ожидает сия участь. Сообщил и исчез, уже навсегда.
Что ж, будем закругляться, Акмела. И ты носом клюёшь.
— Да нет! Не усну, мастер Аментола. В дремоте я запоминаю лучше.
— Ладно. Вкусовые и обонятельные рецепторы у меня поизносились, но спать я охоч, и сон у меня крепкий, как у тебя молодого. Разливай всё... Итак... «Эсерка», «Кисловодск», Малышев однажды исчезли...
— И «Эсерка Каплан»?!
— И дрейдер. Пассажирский колониальный суперлайнер с названием «Эслан Каперка» — на самом деле, та действующая модель сверхкорабля в масштабе 1:50, на которой на полигоне «Изумрудная Планета, 16» обучались рекруты. Миллион лошадей, восемьдесят тысяч верблюдов и четыре тысячи боевых слонов поместится, но полкам стать и эскадронам развернуться места не хватит.
Твоя задача выяснить, какое истинное назначение кловунов, какова их миссия. Им отводится какая-то важная роль. Сами о ней ничего не знают, это установлено досконально и сомнению не подлежит. Среди них есть люди из пленных, их пичкали антинекротиком ещё до Указа, но их осталось мало. Современные кловуны — толлюды из числа курсантов Школы Флота, из тех самых неудавшихся диверсантов, полурот морских пехотинцев, что готовили в «Крепости». Толлюды выше людей, другим ничем не отличны, поэтому курсантам, подготавливаемым для заброски на планеты СНВ, уменьшали рост. Процесс не прост, работы проводились непосредственно на «Эсерке». Всё то время дрейдер называли «Борделем», потому, что малорослые курсанты пользовались неизменным успехом у женщин — «асов», андроидов-солдат женского пола. Они под руководством мамки-Разориты взяли «красавчиков» в оборот. Командование Флотом делало попытки прекратить разврат, но как-то вяло, неэффективно.
Сейчас, Акмела, ты узнаешь важный секрет... На дрейдер из «яйца» по шлангу переправлялись марпехи, отборные профи, называемые «волонтёрами», которым и было суждено перебраться в Океан на «Эсерке» с Малышевым. Попадали на корабль волонтёры не в своей толлюдской воплоти, а... — в обличии той самой твари, не то змеи, не то ящерицы, не то цапли. Замороженными. Прятали вжигов в холодильниках со слонятиной, вирблюжатиной и кониной, а с концом «Несуразного конфликта» и доставкой в «Крепость» с Акияна почек-биотроппроцессоров сороконожек подсадили под печень АССам — «абсолютно совершенным солдатам». Слонятину и вирблюжатину использовали как «скульптурный» материал для создания их тел. Кониной питались. Так что, как ты теперь понимаешь, боевые слоны, верблюды и кони — блеф, мясо нужно было, пушечное и продовольственное. Марпехов из «Эсерки» отправили на Акиян, АССы заняли их гамаки в кубриках. Развлекались с женщинами-асами, пока не отбыли в Океан.
Марпехов отдали под трибунал и наказали, официально — за разврат на передовой, но в честь победы в «Несуразном конфликте» пожизненное заключение им было заменено кловунством, они сменяли по Домам кловунов из пленных людей, состарившихся и умерших. Но есть неопровержимые сведения, что часть карликов была вывезена из «Крепости» загодя, тайно и расселена по планетам-заповедникам Акиана с населением из людоидов, где они себя за оных и выдают. Много можно построить версий, но все они несостоятельны по факторам: кловуны сами не знают своей миссии, все они получают для продления жизни оскоминицин, принимают его даже принудительно.
Диктатор Гаража был свидетелем некоторых событий, происшедших в «Кисловодске», куда Малышев прибыл из Океана за дрейдером и АССами; они дали ему пищу для заключения, что Океан, — не вэги, а океанцы, — угрожает Акиану. И что Малышев — предатель.
На сегодня всё. Графин пуст — пойдём спать. Расслабься, молодой андроид, своими действиями шпиона никакого вреда ты своей родине не причинишь. «Братья по маслу» хотят знать всю тайну с одной целью: в случае нашествия на Акиан из Океана — наш Диктатор этого ожидает — Гараж должен быть во всеоружии. Налей по последней и оставь мне шоколадку!
— А адмиралы?
— Что адмиралы?
— Что они делали в «яйце»?
— Комаров на озере и в лесу кормили. Теми питались вжиги.
— Зачем по двумстам вагонов мотались? С этими хлопающими пушкой у носа дверьми купе.
— На толчке в сорока гальюнах в «прищепках» неспроста сидели... Тайна...
©Владимир Партолин bobkyrt@mail.ru 05.03.2015

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.