Запись-ком кловуна Матея (Часть первая)

О событиях двух дней — судьбоносных для автора и его друзей

Запись-ком дня первого
Этим вечером нам свезло.
Свезло, так свезло. Мля… (Дальше нецензурно, зачёркнуто).
А проехали бы мимо к другому пабу дальше по улице, или свернули бы к закусочной, что рядом с рюмочной, оно, возможно, и к лучшему бы сталось. Нет, на финише полусуток пути из соседнего города «пивка с дороги» хлебнуть захотелось. Мля… (Дальше нецензурно, зачёркнуто).
Конкретно, в питейное заведение под вывеской:

Пиво Питера. Ресторация

мы устремились потому, что нам в нём была назначена встреча с Инкогнито. Мля… (Дальше нецензурно, зачёркнуто).
Так начиналась запись-ком с описанием событий, очевидцем и участником которых был ваш покорный слуга, кловун Матей. Текст мной восстановлен и переписан заново — без мата.
* * *
Этим вечером нам свезло. Свезло, так свезло. А проехали бы мимо к другому пабу дальше по улице, или свернули бы к закусочной, что рядом с рюмочной, оно, возможно, и к лучшему бы сталось. Нет, на финише полусуток пути из соседнего города «пивка с дороги» хлебнуть захотелось. В питейное заведение под вывеской:
Пиво Питера. Ресторация
мы устремились потому, что нам в нём была назначена встреча с Инкогнито.
* * *
Свободных мест, как и ожидалось, не было.
На входе в паб — под балконом, нависавшим полукруглым козырьком над крыльцом — образовалась очередь из дюжины мужчин. Крыльцо — оно необычайно высокое, притом, что необыкновенно узкое; на ступеньках разминуться бы только, не вывалиться бы за периллы. Компания уже где-то поднабралась (одни о чём-то спорили, другие вполголоса пели незабвенную «дубинушку»), сюда пришли догнаться двумя-тремя кружками горячего эля. Стояли в предвкушении, выжидали освободившихся в питейном зале мест. Бедолаги — маялись под дождём с холодным порывистым ветром, до кожи и костей забиравшим. Опадавшие с каштанов и клёнов на тротуар листья липли к макинтошам, капюшонам на голове и тростям в руках.
Подступ к входной двери преграждал швейцар в ливрее утеплённой меховым воротником, ниспадающим с крутых плеч вышибалы на грудь и спину. При виде нас он оттёр страждущих к ограждению одной стороны крыльца и, помахивая форменным картузом, позвал подняться.
Я не столько этого ожидал, сколько был уверен, что так и случиться, нас заметят и пригласят пройти в паб без очереди. Опытному швейцару, профессионалу своего дела, вдомёк, что, приглашая трезвых, приваживает посетителей перспективных в получении заведением дохода.
Мы к пабу подъехали на мотороллерах, без шума и гама. В одинаковом облачении, в необычном для поездок на скутере: кожаные водонепроницаемые жёлтые куртки; чёрные галифе из кожи же, с жёлтыми в бёдрах и красными в мотне вставками; штанины заправлены в модные яловые «сапоги-скороходы» со спасающими от дорожной шуги из-под колёс ботфортами, высокими по пах; на плечи накинуты белые каракулевые бурки с «разлётными» плечиками. Наряд наш дополнял клеёнчатое кепи с подбородочным ремешком, мотоциклетные перчатки, и под бурками широкие — дорогущие-дорогущие — Слуцкие пояса. Лицо по глаза скрывал дорожный шерстяной палантин, повязанный вокруг шеи шарфом. Над козырьком кепи устроились массивные с тёмными стёклами защитные очки.

— «Вятки» выкатить за бордюры на тротуар, оставить под кронами каштанов. Багажные сумки берём с собой, переоденемся, — распорядился я. — К крыльцу идём с намерением пристроиться в конец очереди. То, что швейцар подзывает, виду не подавать.
При виде нас в мокрых бурках, в сапогах с забрызганными грязью ботфортами, «бедолаги» понимали, что сейчас у нас одно только желание — пропустить на финише долгого во всю ночь пути пинту другую пива. Действительно, после вчерашнего прощального ужина в таверне мегаполиса проездом к Т-порталу, у нас на трассе во рту «ни росинки, ни былинки» не было. Я и швейцар — мужчина с виду средних лет, наверняка профессионал своего дела — в силу жизненного опыта знаем, что уставшие, намокшие под дождём путники, день, вечер до ночи, а то и до утра, просидят за кабацким столом под выпивку обильную. Идея пользоваться такой тактической в переездах из города в город уловкой — появляться у ресторана или бара компанией на скутерах, без шума и гама — моя. Коллеги, они же товарищи и друзья, — все трое известные, набиравшие популярность в СМИ и на радио, эксперты и дегустаторы по отелям, тавернам и пивбарам — уловке этой следовали неукоснительно: в дорогу готовясь, вместо утреннего «привет» все трое дружно мне обещали: «только лимонад». Уловка моя — чего уж там, хитрость — всяким разом срабатывала: нас подзывали и в заведение впускали без очереди.
* * *
Отстёгивая багажную сумку, я глянул на вывеску паба. Это питейное заведение мы с инспекцией не посещали — потому как открылось уже после нашего убытия из городка, да и не были мы на то время журналистами — обычные отпускники, путешествовали на отдыхе. Вывеска — растяжка из парусины цвета хаки (брезент обыкновенный) с намалёванным белой масляной краской названием: «Пиво Питера. Ресторация». Закреплена на опорных перилах фасонного дуба и по полукруглому экрану из стоек с прутьями, коваными в стиле «бичующий кнут». Лоджия балкона — она служит крыльцу своеобразным козырьком от дождя и солнечных лучей — опирается на две по сторонам балясины литые из чугуна.
Строение — знал я, да и вчера освежил в памяти, просмотрев перед сном путеводитель по Т-порталу — долгое время оберегалось законом по охране памятников истории и архитектуры, но после как «Районный краеведческий музей», в нём располагавшийся, был закрыт, статус сняли и бесхозное строение выставили на торги. На аукционе верх одержала предпринимательская компания «Питер & Берта» — новые владельцы и открыли в бывшем музее паб.
Паб, как по классике и принято для такого питейного заведения, занимал здание целиком. В прошлом оно было построено как военное сооружение, являлось боевым форпостом — замкнутым укреплением, составляющим общую линию фортеции. Таких наставили несколько десятков вкруг возводимого тогда Т-портала.
Местный тёсаный гранит сложен в стены двухметровой толщины, для сцепки и прочности блоки скреплены бетонным раствором из песка с цементом на куриных яйцах. Вместо окон по стенам два ряда бойниц с пушками, под стрехой крыши торчат стволы пулемётов, фундамент весь в огнемётных амбразурах. Крепость эта толлюдам (доминирующая в Орионе раса, сюзерен Кагора, планеты населённой расой людоидов) служила защитой от набегов аборигенами. Как только отстроят и запустят Т-портал, а строители Кагор покинут, форпостам сменят назначение: на входные двери навесят ростры с надписями «Районный краеведческий музей». Что логически закономерно: людоиды-кагориане ужились с толлюдами-оккупантами. В скором времени, паноптикумы станут питейными заведениями, в каких пиво пьют рабочие промышленных предприятий и сельчане деревень округи.
Бывшая крепость — одноэтажная, с пологими к фундаменту стенами. Крыша без какой-либо кровли — ноль дерева и соломы — выложена из тех же гранитных, что и стены, блоков. Почти плоская, чуть только покатая к «колодцу» внутреннего дворика, без крыши.
Здание имеет трёхлепестковую форму, относимую к архитектурным канонам средневековья, в плане — триконх. С виду напоминало центрическую церковь или капеллу — с тремя «лепестковыми» апсидами, только не полукружиями, а вытянутыми «носами». Если архитектурное решение описать точняком, то птицы строение обозревали зодчески стилизованным под «искру», которая тремя «лучами» (больше похожими на «клювы») вклинивалась в перекрёсток трёх центральных городских улиц. Надвое рассекала их проезжую часть. Потому-то, и было столь узко́ крыльцо на входе паба Питера.
Гарнизон против аборигенов огнестрельного оружия не применял, противник заманивался в дворовые пространства апсид и накрывался выстрелянной из-под карниза крыши нейлоновой сетью, после тремя коридорами загонялся в цитадель с внутренним двориком без крыши. Здесь пленных лечили от полученных при осаде ранений, избавляли от недугов и хронических болезней, протезировали покалеченных, заносили имена в базу террористов и неблагонадёжных. Наконец, выдавали паспорта гражданина Кагора, подъёмные… и выпроваживали из крепости восвояси, на вольные хлеба. И кагориане просекли халяву: осаду устраивали не затем, чтобы прогнать, извести захватчиков, а… подлечиться и заполучить подъёмные — стартовый в бизнесе капитал. Прекратили даже применять стенобитные баллисты, осадные башни и эскалады (переносная лестница, приставная стремянка), для виду только вооружались арбалетами, копьями и мечами. После мытья в бане, бритыми, во всём чистом, поочерёдно легионами чинили форпосту штурм. Позже окружали и осаждали уже только отдельными когортами, потому как под стены приходили с родными, жёнами и детьми. Солдаты, преторианцы и всадники под бойницами разоружались, в «козлы» составив копья, арбалеты и мечи. Гражданские в знак покорного ожидания своей судьбы сидели под стенами, край тоги накинув на голову, сняв сандалии. Все смиренно ждали пленения сетью и конвоирования по коридорам в уютный дворик. Здесь главам семей возвращали ножи и дротики готовить в мангалах конину и баранину. Спали здесь же под пальмами и в свободных по коридорам казармах. В общем, повторюсь, людоиды ужились с толлюдами. Император, чтобы ускорить «фильтрацию» подданных, центурионам и трибунам повелел договориться с толлюдами: отныне лечить, обучать, проводить тренинги по бизнесу не в «триконхе», а в муниципиях городов. А крепости за ненадобностью переоборудовать в хранилища экспонатов — осадных башен, баллист, эскалад, арбалетов, дротиков с мечами, доспехов и мангалов. Благодетелей попросить здесь же — экспонатами музейными — оставить пушки, пулемёты и огнемёты.
В наше время в пабе «Пиво Питера. Ресторация», два входа замуровали, бронированную штору оставшегося заменили дверью — одинарная, дубовая, по форме арочная и излишне высокая, вершком подпирала лоджию балкона.
В ресторации мы побываем ещё раз — через шестьдесят лет, по завершении наших по Кагору путешествий. Мы к этому времени успешно занимались бло́герским инспектированием таверн, пивбаров, ресторанов, отелей. Оценочно дегустировали та́мошний эль, пиво и закуски. В интернете выкладывали отчётные «видо́сы», проводили репортажные стри́мы. Нами создан контент, ставший популярным, дона́то-прибыльным. Так что, мы — Матей (меня так зовут), Гера, Лука и Ваня — блогеры-миллионники, известные и знаменитые по всему миру. В популярности не уступаем звёздам пост-рока, сравнимы даже, чем гордимся, с культовой группой «Шорты».
Паб, надо заметить, разительно изменится — через шестьдесят-то лет. Односкатную крышу заменят двухскатной из металла и стекла, куполообразным фонарём накроют площадку бывшего внутреннего дворика — устроят зимний сад. Над фонарём день и ночь роятся дро́ны с по́стерами, рекламирующими питейное заведение и ВИА «Шорты». Фасады стилизуют под классицизм с лепниной и картушами. И… испортят архитектуру тривиальными гофрированными панелями, не к месту декорированными свето-цветовым оформлением. Балкон снесут, на его месте смонтируют о́нинг из полированной листовой стали. Конструкцию подопрут дополнительными двумя, литы́ми из чугуна, колоннами-балясинами. С лица онинг стилизуют под вывеску с названием заведения:

Пиво у Петра I. Ресторан-кабаре

Лицевую панель окантуют светодиодными лентами золотого свечения, они завлекательно подмигивают «искорками» — созывают на «пивопой». В дизайне такое оформительское решение — довольно оригинально, внове́. Подобный «выпендрёж», нами экспертами «звёздности», ранее не наблюдался.
Подчеркну, и первое посещение ресторана, и второе через шестьдесят лет отразятся в моей с друзьями судьбе.
* * *
— Ваня! — прикрикнул я на товарища, засмотревшегося на двух девушек со смехом спешащих по тротуару мимо крыльца, — Не отвлекайся. Подымайся первым, мы за тобой. Внимание всем, палантины с лица не убирать, очки на глаза насунуть. Это чтоб нас не узнали. Народ в очереди из трудяг-строителей, должно быть. Да… и клаксо́ны со ску́теров снимите, с собой возьмём.
— Видать бригада бетоноукладчиков. Макинтоши на них фо́рменные, по крою на спецодежду смахивают. Под капюшонами строительные каски, декорированные логотипом — перекрещённые лом с кирко́й, — вставил Лука.
— Верно, подметил. В любом случае, нам раскрываться не стоит: статейки наши, чуть ли не передовицами печатают, наверное, почитывают. В общаге радио слушают.
Гуськом, один за другим мы взошли на крыльцо к швейцару. На наше удивление бетоноукладчики вежливо прислонились к перилам, пропуская нас. Будто рассчитываясь на первый-второй, сопроводили доброжелательным «Здрасте». Не потому, что всё же узнали нас, нет: наряд (макинтош, трость) мужчины состоятельного — строители Т-портала зарабатывали хорошо — обязывал. Кланяясь, клотик набалдашника трости прикладывали к козырьку каски в месте через трафарет набитых краской лома с киркой.
— Ваня, редкое красивое имя, — встретил подобострастным расклиниванием швейцар и, представившись Захаром, предложив недолго подождать под дверью, заперся изнутри. Через минуту объявился с вертлявым половым-юнцом — видать только набиравшимся опыта развести посетителя на чаевые. Ростом не высок, но ладный по фигуре, с прямо из-под тюбетейки ниспадающими на плечи соломенными волосами, с ангельским лицом красавца «жгучего». К таким смазливым юношам сверстницы липнут, как пчёлы на сахар, да и матро́ны, даже совсем уж пожилые — на милашек таких, как с картинки — заглядываются.
— Кого-то из вас зовут Ваней? — спросил половой с порога. Излишне громко. Это чтоб, в заволновавшейся, было, очереди услышали наверняка.
— Ну, меня Иваном нарекли, — отозвался Ваня, — Не мама с папой, нет. Да и нет их у меня. Дядьки трёхглазые так назвали, во сне вижу.
— Тебя же Ваней кличут, — возразил Захар.
— Так как зовут, Иваном или всё же Ваней? — допытывался половой.
— Без разницы. Зови Вано́, девчонки так меня величают. Понял ты, «фартук» в пиве? — Товарищ нередко раздражался на зов «Ваня».
— Ладно, ладно. Вано так Вано. Разрешите представиться, звать меня Пабло́, но благодарен буду за обращение Павло́. Маме так нравится. Вы, су́дари, — перешёл половой на говор тихий, — палантинов и очков не сняли, но я узнаю вас, как и мама с балкона определила по мотороллерам и буркам. Она давняя подписчица на газеты с вашими статьями и заметками, страстная почитательница кино с вашим участием. Ни одной фильмы́ в прокате не пропустила, предпочтение отдаёт тем, в каких рассказываете о местных кухнях разных регионов планеты. Ви́на пьёт только те, что вы дегустировали и одобрили, да. Пиво не пьёт, любит дикий эль, но только своей собственной варки, крафтовый. Чтобы вкус отличался оригинальностью, насыщенностью и послевкусием, миксует секретные, одной ей известные, компоненты. В продажу пока не ставит, мечтает, вы пробу снимите, дегустацию учините. Варит раз в полгода, для вас держит в пятнадцатилитровом дубовом бочонке с пометкой: «Дикий эль, крафтовый. Сварен Бертой для дачи в дегустацию «4»-ке». Мама у меня и бондарь заправский, бочонок сама собрала и четыре персональные для вас кружки из дуба колотного. Надеется, если не сейчас днём, то вечером, после приёма в мэрии, отведаете, оцените её мастерство.
— И я вас, — встрял Захар, — сразу же, как только подъехали к ресторации, приме́тил и узнал. Четверо, на «Вятках», в бурках, в сапогах-скороходах с ботфортами. Не удивляет, как преобразился, отстроился пригород в город, где вы четырнадцать лет назад служили в Доме Наместника Отто Шмидта? Да вымолит ему Церковь Проповеди ХРИССТС жизнь вечную и славную. Добрым словом в народе людо́идском его помнят.
— Приятно слышать, Захар, — поблагодарил я швейцара, — действительно, подъезжали, не узнавали родных мест. Хотя, было ожидаемо. Покинули городок с одной только культурной примечательностью — краеведческий музей, в котором теперь такой шикарный паб устроили. А Наместник Отто Шмидт нам всегда был добрым хозяином… и другом. Христсс, да в сто крат прибавит ему славы в веках.
— Да, Захар! Этим самым четверым господам столик заказан, пропусти! — громко на ветру, шум дождя об лоджию над головой перебивая — в ухо швейцару прокричал Павло. Громко, чтоб услышали бетоноукладчики.
Нам, посторонившись, негромко с почтением:
— Судари, прошу следовать за мной.
— Милости просим, — с поклоном отступил от порога шагом назад Захар, и двумя пальцами по-военному коснулся козырька картуза.
Мда, моя с друзьями хитрость! Но, надо признать, и швейцара с половым профессиональная уловка: страждущих на крыльце вокруг пальца обвести, чтобы выгодных посетителей без очереди впустить. Ни сами мы, и ни кто, ни какой Инкогнито, никогда столика нам не заказывал.
* * *
Павло провёл через крохотную прихожую и бесконечным коридором с дверьми казарм по сторонам к гардеробной. Здесь встретил и поприветствовал нас непогодам подвижный, юркий даже, старик. Людо́ид-карлик он нам толлю́дам-карликам не доставал и до шеи. Принял и повесил на вешалки сушиться бурки, переодеться пригласил пройти в переодевалку. Мы освободились от палантинов, очков, сняли куртку с галифе, сапоги, из багажной сумки достали и облачились в классические костюмы — «тройка»: пиджак, брюки и жилетка. Обулись в штиблеты. Причесались у зеркала и собрались рядком у прилавка гардеробной — выказали Павло готовность последовать за ним дальше. Но половой неожиданно замялся, стоял, переминаясь с ноги на ногу. Выражение его лица и умоляющий взгляд подсказывали самим нам догадаться, что ещё от нас хочет.
Подсказал карлик:
— Надо бы, уважаемые, с ку-ку-лями в зал войти.
Павло извинительным тоном пояснил:
— Идти нам через весь питейный зал к столику за номером тридцать восемь. Опасаюсь возможного… эксцесса. Сейчас утро трудового дня, посетители паба — людо́ид праздный, а это безработные, гопники, хулиганьё всякое. Поэтому, да, прошу предупредить нежелательное с их стороны поведение. Компании за некоторыми столами уже перебрали, могут… помешать нам. Побить, не побьют — не успеют. За барной стойкой сидит милицейский наряд — упредят. Но фигурирование ваших имён в протоколе нарушения общественного порядка репутации вам, как известным журналистам, не добавит. Костюмы-визитки на вас — знаменитые, всем известные, по ним вас всюду узнают… но без ку-ку-лей здесь в пабе могут принять… за евцев. Сейчас не послетрудовой вечер, когда к нам по пути домой с заводов и фабрик наведываются завсегдатаи — в общем-то, культурный пролетариат. Пока он весь за станками и конвейерами.
— Так ку-ку-ля в кармашке слу́цкого пояса осталась, — сказал Гера, — возвращаемся в переодевалку?
— Да, возвращаемся, — согласился я.
— Я здесь подожду, — проводил нас Павло.
Через минуту мы вернулись. По-прежнему, одетыми в тройки и обутыми в штиблеты, но теперь и подпоясанными под жилеткой. На пояснице за слуцкий пояс заткнут клаксон от скутера. С девайсом — корпус вещицы металлического литья, увесистый — не расставались: отбивались в потасовках. Наше облачение дополнял красный из поролона «шарик» на тонкой телесного цвета резинке — «клоунский нос», с каким на цирковую арену выходит выступать ковёрный. С ку-ку-лей на носу чувствовали себя неловко: давненько не пользовались. Ване одному пофиг. Дёргал на резинке «нос», шлёпал себе по носу. Ему невтерпёж, по пиву сох.
* * *
Нас четверо: я Матей, Гера, Лука и Ваня, и мы — судьба наша, поверь, незавидная — кло́вуны. В хозяйском Доме сидим в прихожей «на кортах» (профессиональное: на корточках) и встречаем приветствиями входящих гостей. Ну, ещё не редко сопровождаем Отто Шмидта в его наместнических по Кагору воя́жах с официальным представительством. Чаще — в разъездах по театрам, на ипподром, стадион, в гости к местной элите: олигархам от кагориа́нского купечества.
Зашёл в прихожую к примеру купец — даже не купец, любой, кто из кагориан или домочадцев, даже если садовник или конюх — с корточек встаём на цы́рлы и, чуть приседая на полусогнутых, кланяемся… И восклицаем: «Ку! Ку!». Руки, согнутые в локтях, разводим от плеч в стороны. Финишируем: «Ля!».
Встав с корточек, поприседав в поклонах с «ку-ку» и «ля», и разведением в стороны рук, кловун завершает приветствие финальным в ритуале движением: на выдохе оттягивает ку-ку-лю — на резинке — на длину руки перед собой и… отпускает. Поролон шмяк по носу — беззвучно, безболезненно. Вдыхает. Не обидно: свыклись.
Что за приветствие такое, от чего пошло? Ни кем не знамо, давно забыто. Но я, Матей, знаю и помню. До осуждения трибуналом и списания в кловуны я, флотский офицер, прошёл подготовку в диверсионно-разведывательной школе. Здесь из соображений конспирации мне уменьшили рост до среднего у людоидов, равно как и улюдей-землян — ещё до приговора трибуналом на усекновение, как то случилось с моими будущими по судьбе товарищами, Герой, Лукой и Ваней. По окончании подготовки в ДРШ сразу же был заброшен на Землю Солнечной системы с заданием, устроиться в акционерное общество «Ижевский механический завод», входящий в состав Группы компаний «Калашников» госкорпорации «Ростех» — бывший знаменитый Ижевский Механический Завод №74 ИЖМАШ. Под прикрытием фрезеровщика мне предстояло заняться промышленным шпионажем. Конкретно, стояла задача выкрасть из заводского архива конструкторскую документацию и технологическую карту постановки на производство АК-47. Издавна экземпляры этого автомата хранились по музеям Океана и Акиана, в войсковых учебках подготовки сержантов комплектовались оружейки для обучения стрельбы из огнестрельного оружия. В тирах городских парков и на пляжах был самым популярным «огнестрелом». АК-47 вызывал у сколь ни будь разбиравшихся в стрелковом оружии, в частности в пистолетах-пулемётах — что у толлюдов, что у людоидов — недоумение, шок. Во-первых, поражал приклад, целиком сделанный из массива дерева, а не метало-пластмассовый, откидной. Во-вторых, смущал текст аннотации на стендовой бирке:


Как и в АК-47 первых выпусков, в производстве модернизированной системы
наиболее трудным было освоение ствольной коробки, состоящей из деталей,
изготовляемых порознь разными методами, а затем соединяемых клепкой и
сваркой с применением сложных приспособлений. Конструктивная доработка
этой детали и внедрение в производство целого комплекса технологических
мероприятий, в отработке которых принимал участие Ижевский филиал техно-
логического института, улучшили качество изготовления коробки, однако и в этом
случае по стабильности сохранения главных размеров в пределах требований
чертежа на последующих технологических операциях сборки автомата она по-
прежнему уступала фрезерованному варианту детали.


Не верили. Сверялись с содержанием описания музейного экспоната — на той же бирке. Нет, «серийный», не «опытный» или «действующий образец». Требовали попробовать «стрельнуть разок». Строчил как часы. Рожок — все тридцать патронов — очередью выпускал без единого сбоя или осечки. Ствол, да, нагревался, но не критично. Специалисты-производственники, те будучи в музеях посетителями оружейной экспозиции, все Книги жалоб и предложений «измарали» (по мнению экскурсоводов), дескать, не соответствует экспонат — автомат АК-47 — технологической логике промышленного производства оружия стрелкового, «серийного». Мол, всё неоправданно сложно. Музейным директорам придирки надоели, и они в складчину сделали Главному разведывательному управлению Флота заказ добыть подтверждение тому, что нет никакого казуса. Действительно, на вооружении в Советском Союзе на Земле АК-47 состоял долгое время, производство сборочных деталей постоянно модернизировалось по технологической цепочке от простой (технологии) к современно-передовой. Автоматом Калашникова вооружалась — по настоящему серийным; «штамповались» по лицензии — не одна армия на планете, но модель 47 оставалась самой желанной: у солдат исполнявших свой интернациональный долг; у стрелков банд-формирований; у бойцов повстанческих бригадах, у партизан, что скрывались в лесах и горах.
Так вот, я с похищенными из архива чертежами решил отсидеться в кинотеатре неподалёку от завода, пока тревога не уляжется. Крутили комедию «Ку! Кин-дза-дза». Так что, из кинофильма, и «Ку! Ку!», и полуприсяды с разведением рук. Бытует легенда, будто Президент, когда «песковник» принёс ему на подпись Указ о возобновлении в Соединённых Цивилизациях Акиана практики кловунады, прежде чем поставить подпись в документе, опустил со лба себе на шнобель красный поролоновый на резинке нос клоуна. С последним росчерком пера Гарант Конституции облегчённо произнёс: «Ку! Ку!.. Ля». Хлопнул папкой и велел пресс-секретарю сегодня к себе в приёмную никого не впускать, в приёме всем отказывать — мол, «Президент в печали, смотрит кино». Как известно, Глава СЦА страстный любитель фильмов «советских», особенно почитает комедии Данелии и Гайдая. Ему, гению, да воздастся от благ Христсса.
* * *
В очередной положенный нам отпуск мы, четверо друзей, странствуем по провинциям планеты, где живут простые трудя́ги, кловунов с роду не видели и ничего о них не слышали. Потому, что на то время на Кагоре толлюдов-карликов с клеймом «военный преступник» содержал только один Наместник, пара-другая людоидов-олига́рхов содержала — по примеру сюзерена — кловунов из карликов-людоидов. Вассалам иметь в Доме кловунов в обязанность не вменялось, но содержали ради престижа и пиара. Купцам не в лом, только польза: средство прибыльности в бизнесе.
Мы носим пёструю скоморошью одежду, дополненную головным убором «двухрожковый детск» в бронзовых бубенчиках. На шею накинуто полуметровое в диаметре кольцо. Толщина «ярма» в палец, набрано из разноцветных пластиковых кругляшей, нанизанных на стальную проволоку. Когда кловун сидит на кортах в прихожей, с ним службу несёт — сидит в кольце — «табельный» по должности… попугай. Попка, весь такой важный из себя, тоже кланяется входящим, и проделывает это своеобразно: клювом в нырке делает круговые обороты — вертится в кольце, как заводной. Ему положено ещё и голосом чествовать, но «Ку! Ку!» не выговаривает. Раз другой каркнет вороной, ухнет филином, прочирикает воробьём, по-людоидски проскрипит что-то невнятное матерное и заключит: «Попка ха-роо-шшший». И всё — замолкает. Принимается дурачиться в попытках подставиться под возвращаемый резинкой на нос кловуну поролоновый шарик. Случалось, словит, и… с ку-ку-лей в обнимку — шмяк, шлёп-ля по носу карлика. Смеху в прихожей было б не остановить, но заливаются одни дети, их фейерверки из перьев и пуха пока занимают, взрослых давно нет. За нарушение регламента оборачивавшегося потерей у птицы оперения, наказывают не попку — «носителя», то бишь кловуна. Но мы на птичек не в обиде — орешками и семками делятся.
Нас в тавернах и кабаках — проездом по городам и весям мы непременно посещали питейные заведения — случалось, принимали за странствующих клоунов, цирковых ковёрных, жонглёров и репризёров. Просили — а в подпитии требовали с угрозами — «номер отколоть». Не отказывали б, если бы что-то умели, например, жонглировать или репризы показывать. В военном училище курсантов этому не обучают. Ваня мог бы фокусы показать, но сразу же напивался вдрызг — чтоб до избиения уже в отключке пребывать. Однажды согласились. Стали по центру зала в кружок спинами, надели на нос ку-ку-ли и принялись ими щёлкать себе же по носу. Сельчане нас — а случилось это в деревне с коллективным хозяйством — не поняли. Мужики били, пока не набежали в кабак сердобольные бабы — выручили. Сейчас здесь в пабе Питера, неподалёку от хозяйского Дома, проездом в соседнюю за Т-порталом провинцию, надеялись, обойдётся. Хотя, понимал, не мешало бы сидеть и пиво пить всё время с оглядкой, быть начеку. Нас клиентура паба не могла знать. Не оказался бы, за каким столом, какой колхозник из провинции — не принял бы за ковёрных. Впрочем, этим отпуском мы повседневно носили не кловунскую обычную одежду с детском в бубенчиках, и не костюмы «дорожные» или «деловые», а презентабельные костюмы-визитки — пиджак, брюки и жилетка. Кстати, наши табельные попугаи с нами не путешествовали, не при делах; остались в Доме орехи щёлкать и семечки лузгать, нам в «отмазку» за то, что за их проделки наказание сносим. Сейчас в пабе Питера поступали совсем непредусмотрительно: от приставал в провинциальных кабаках костюмы-визитки нас от избиения избавляли (колхозники за столичную интеллигенцию принимали), но здесь нас, действительно, могли принять за евцев, уличных с лотка торговцев и процентщиков. Тройки те все поголовно носят, будто униформу какую. Даже с залитыми пивом глазами посетители паба могли спутать нас евцами. Потому, что шиты пиджак, брюки и жилетка из одной только на все сезоны ткани «виндзорская клетка» — черно-белый гленчек с контрастной цветной полосой (названа в честь Эдуарда VIII). Кагориане одежду такой расцветки не носят, да и вообще клетка и тройки давно вышли из моды.
* * *
В переодевалке подпоясались слуцкими поясами, заткнули на пояснице клаксо́ны. Пиджаков не застегнули: на дармовых харчах по дорожным тавернам изрядно раздобрели — пуговиц не застегнуть. Выпятили на обозрение жилетки расшитые по атласу золотой нитью, и платиновые на золотой цепочке часы-луковкки в пистоне. Неблагоразумно, конечно, поступили: в зале по сообщению Павло за столиками сидели гопники. А если и налётчики? Но обошлось.
Павло раздвинул занавеску красного бархата, отделявшую гардеробную от питейного зала, пропустил нас вперёд, попросил остановиться и обратился ко мне:
— Уважаемый Матей, вы один не надели ку-ку-лю. Наденьте, пожалуйста.
Я достал и примостил на носу шарик. Посчитал, трое надели, у четвёртого без ку-ку-ли проканает. Номер не прошёл.
— Видите, по проходу к центру зала с эстрадой на фоне приватных кабинок четыре сдвинутых стола, четвёртый к трём не вплотную приставлен, с полуметровым промежутком. За тремя сидят работники мясокомбината, что по улице неподалёку от паба. За четвёртым — четверо бойцов скота из забойного участка, две недели назад пристроенного к цехам комбината.
Действительно, три стола занимали мужчины в рабочих спецовках, за четвёртым сидели четверо рослых мужика внушительной комплекции, одетых вместо спецовок в кожаные комбинизоны-безрукавки. На плечи накинуты полотняные балахоны, застиранные, с заметными следами от пятен крови.
— Постоим, а как джаз-бэнд заиграет, дальше пройдём, — сказал Павло.
Мы остановились на полпути до эстрады, в проходе между столами. Посетители на нас ноль внимания, одни после ночной сидки подрёмывали над кружкой, другие, по утрянке зашедшие, после нескольких пинт эля что-то рассказывали или доказывали друг другу, спорили. Курили, табачный дым под фонарём зала тучей висел.
А не го́нишь ты, Павло, предположил я, в ку-ку-ли «обул» — курам на смех.
— После ночной смены заходят, — продолжал информировать нас Павло. — Стол бойцов обособлен от столов работников других цехов: не привыкли, не обтёрлись за две недели, если вообще не конфликтуют сейчас коллективами. Бойцы, они ребята тихие, добродушные, мамы моей земляки, родом из одной станицы. Сюда на заработки приехали с семьями, в надежде на содействие в поиске работы землячкой. Помогла устроиться на мясокомбинат. Нам не помешают. А вот обработчики мясных туш, жиловщики, составители субпродуктов — эти могут, пьяницы задиристые. Вон, видите, пыль над столами, сцепились в перепалке с бригадой изготовителей фарша и мясных полуфабрикатов. Но, думаю, они нам не помеха, если что, бойцы на мою и вашу защиту станут, выручат. В благодарность маме помогают ей дебоширов в чувства привести. Гопота за столиками по сторонам тоже не помеха, на табуретах за барной стойкой сидит наряд милицейский — их контингент, вступятся если что. Без эксцессов нам бы до столика тридцать восемь добраться уже на пути за сценой и приватными кабинками. Там кучкуется не шпана, налётчики. К нам редко заглядывают, всё по портовым ресторанам якшаются, сегодня ночь гудели, утро прихватывают. Им менты и бойцы скота до одного места. Налились, маминой «беретты» даже не убоятся. Уважаемый Матей, ку-ку-лю поправьте, резинка ослабла — шарик с носа на губу сполз. А вы Вано, лоб с носом перепутали?
На подходе к сдвинутым столам я обратил внимание на то, что сидят бойцы скота глубоко понурыми, пиво пьют молча. Под локтём у каждого лежит свёрток из пищевой обёрточной бумаги.
— Вырезка запакована, — шепнул Павло, — экономика в стране «в загоне», потому платят продукцией — свежениной. У мужиков одна сейчас забота: возьмут ли и этим разом плату за пиво мясом. У Питера, да и у мамы, принцип в долг или по бартеру ни кому не наливать, а этих с первого дня поят взамен за вырезку — мама на поблажке землякам настояла. Против кловунов, уверен, ничего не имеют, у них на Вологе, в станице, вашего брата нет, и вряд ли что о них знают. Вот евцев люто ненавидят. По приезду на заработки, сразу попали в объятия лотошникам. Не совсем качественный товар сбывают, обсчитывают посреди улицы при честном народе — куда не шло, так ещё и в долг ссужали под процент кабальный. За что мужики по пути после паба их выдёргивают с уличного тротуара и в подворотнях по-тихому поколачивают.
От этих убийц свиней и коров можно всякого ожидать, подумалось мне. Нас с красными носами ещё сочтут, как и колхозники, за «ковёрных» — пристанут. А мне не хотелось бы объявиться в родном городке с приключением в пабе.
— Здорово мужики! — Поздоровался с мясниками Павло. — И вам, убивцам животины, респект. Шутка. Сейчас вам принесут по последней и рассчитаетесь. Убивцы — свёртками.
Четверо бойцов скота с облегчением проглотили пиво и выдохнули.
— Аваккай, дружок, — обратился Павло к сверстнику среди возрастных забойщиков, — допьёшь пиво, зайди в буфетную, я детишкам свёрток с креветками и гребешками подготовил, буфетчик отдаст.
* * *
— Пойдёмте, — скомандовал Павло, как только снова заиграл джаз-бэнд.
В квартете «завыла» труба, выдавая заунывные классические блюзовые опусы. Этой музыке звучать бы там, где женщины с девушками присутствуют, в танцзалах, к примеру. В пабе Питера одни мужики.
— Слышите шум и гам поутихли. Те, кто дремал над кружкой, уснули. Питер придумал эту мудату в репертуар музыкантам включить. Пока посетители слушают — как заворожённые — и спят, половые в буфетной успевают креветок с гребешками наготовить, по тарелкам выложить.
Я понимал, Павло не зря опасался инцидента. Молодые людоиды, не говоря уже о гопниках, действительно могла повести себя задиристо: к примеру, потребовать стать на цырлы, «Ку! Ку!» с «Ля» произнести и «носами» об нос щёлкнуть. Но потасовки, блага Христссу, не случилось — до цели благополучно добрались. Милицейский наряд поднялся от барной стойки и, окружив со сторон, сопроводил к столу за номером тридцать восемь, каким-то Инкогнито нам заказанному.
Вчера в номере отеля меня разбудил старший администратор, раскланиваясь с извинениями за беспокойство, вручил конверт с письмом в четыре строки:

Матею.
Утром в 9.00. Вам назначена встреча в пабе «Пиво Питера. Ресторация».
Для вас зарезервирован столик за номером 38.
Инкогнито.

Вот с этим Инкогнито нам и предстояла встреча, он нам столик забронировал. Вот только, пройдя большую половину зала, на подходе, я сквозь кабацкую пылевую взвесь и табачный дым столик под биркой «№ 38» узрел сиротливо пустовавшим. Опаздывает Инкогнито, успокоился я.
* * *
Павло провёл нас в один из углов трёхстенного в плане питейного зала под стеклянным фонарём. Подвёл к единственному (за номером 38) пустовавшему в зале столу.
— Ку-ку-ли спрячьте. Хвала Христссу, обошлось. За стол не садитесь, — потребовал я от друзей.
— Уфф, пронесло, — перехристссившись, выдохнул половой. — Спасибо, парни, — поблагодарил милицейский наряд. — Бармену передайте моё распоряжение усадить вас за восьмой столик, налить три килдеркина бочкового «жигулёвского» за счёт заведения. С закрытием паба посетите кабинки с девочками-стриптизёршами, угостят приватным танцем. Только просьба не баловать — танцовщиц не лапать. Питер осерчает, и Беретта, знаете, этого не потерпит. Ещё недельку здесь покайфуете, отдохнувшими и с «пузиками» в Менск вернётесь.
Парни в чёрных деловых костюмах, с бабочками вместо галстуков почему-то, в тёмных очках, дружно покивали головами и поспешили к бару. Молоденькие офицеры, судя по возрасту не старше лейтенантов МВД Белой Руси, они, проходя в центре зала мимо островка приватных кабинок, с вожделением заглядывались — и оглядывались — на занавеси красного бархата.
— Ага, как же, не будут лапать, — проворчал Павло. — Мама уже не раз грозилась позвонить министру МВД с просьбой заменить состав наряда мужчинами возрастными, любящими только одно пиво. Но где их взять, в милицию служить даже безработные Т-портала не идут, свалить всё из «синеокой» стремятся. Эти парни из Менска, менты столичные, опера желторотые, на усиление местного РОВД присланы. Мама их на ночь в гостиницу не отпускает, в наказание за «рукоблятство» спать укладывает в холодильной камере, а им всё нипочём. В холодильнике кеги с пивом хранятся, ночь вместо сна сосут. К тому же, за стеной будуары стриптизёрш размещаются — дырок дрелью накрутили, решето, а не стена. Беретта пока об том не знает — смекают дырки занавесить. А узнает — какая девица, вниманием обойдённая, сдаст — ох, накрутит им. Мама моя такая. Боюсь не надырявила бы в них самих дырок — из «беретты». Шучу, конечно.
— Павло, нам, конечно, интересно больше узнать о твоей маме, — остановил я полового. — Но извини, встреча нам назначена на девять утра, а уже начало десятого. Как встречать будем? Стол не накрыт. Вот придёт, а стол не накрыт, и это ещё «недоразумение», — повернулся я к половому.
На полу под столом кто-то спал, храпел богатырски.
Подбежал сын Павло с сообщением:
— Заместитель мэра отзвонился, задерживается по причине непредвиденных обстоятельств.
— Я так думаю, заммэра и есть Инкогнито, — сказал, лукаво взглянув на меня, Лука.
— Определённо он, — поддержал Гера.
— Что за фрукт под столом? Фартук в пиве, — это я доброжелательно, Павло, с иронией — кто таков? Он нам обедню не испортит? — И Ваня голос подал.
— К сожалению, не вправе прогнать или пересадить, столик тридцать восемь им арендован на сорок лет вперёд. День в порту работает, вечер здесь пьёт, ночь под столом спит. Подойдёт ваш Инкогнито, пообщаться пересажу в кабинку для приватных танцев. За тяжёлыми из бархата шторами переговоров ваших не услышат. Устраивает?
— У нас выбор есть? — выразил я за всех согласие. — Вообще-то мы не планировали к вам в паб заезжать, думали направиться прямиком в мэрию на пресс-конференцию, поселиться и отдохнуть в гостинице при мэрии, но вчерашняя записка с подписью Инкогнито — заместителя мэра как выяснилось, любителя-конспиратора, шутника — внесла корректировку в этот план. Согласен с Павло, похоже, нас разводят. Но подождём… за стол пока не сядем.
* * *
Сбитый из струганных досок и четырёх массивных ножек-баля́син, с табуретами на дюжину мест по сторонам, стол торцом вплотную приставлен к стене. Столешницу, голую без скатерти, выскобленную и воском натёртую, подпирал… живот мужчины в матросской робе.
Стол на весу — ножки-балясины пола не касались — держало брюхо. Настолько огромное в обхвате, что в поясе матросских брюк верхние пуговицы боковых клапано́в оставались не застёгнутыми. По полу за пределы столешницы простирались длиннющие ноги. В брюках с измятыми — будто бегемот пожевал — штанинами, расклешёнными слишком. На удивление огромные ступни обуты в матросские прогары, настолько в размере огромные, что без сомнений точили их вручную на заказ. Без носков. Кожа верха ботинок начищена ваксой, блестит, но дыры и стёртость подмёток выдавали изрядную их (прогар) поношенность. Ручищи! Не скажешь «руки» — брёвна! Толстенные в предплечьях и запястьях — настолько: в рукава рубахи вставлены клинья, а манжеты не сходились, запонками скреплены на цепочке. А кисти рук, даже не лапищи — в кулаке колоды, под столом разбросаны на стороны, покоятся на седушках табуретов. Десять крупных «сосисок» — пальцы в массивных перстнях — торчат из лайковых митенок, бывших морского офицера парадных перчаток. На удивление ни сколько не загрязнённых, белоснежных. Не сходившиеся манжеты обнажали запястья в неразборчивых под густой волоснёй тату.
Размеренный с клокотанием в горле басо́вый храп мужчины — без сомнений, толлюда, если и не высокого ростом, то в пропорциональных соотношениях живота, груди, плеч вылитый Баттербин — заглушал джазовые от эстрады опусы и гомон в зале.
— А не толстяк ли этот нам столик заказал? Не он ли себя за заммэра выдаёт? Павло, подыгрываешь? — спросил осенённый догадкой Гера.
И у меня возникла такая же мысль.— А не амбал ли этот выдаёт себя за Инкогнито? — спросил я Павло. — Разыгрываете нас? Питер с Бертой делают рекламу своему пабу?
— Нет, — глаза полового забегали по сторонам. — Ну… Ну, понятно же, не он. Питеру ночью позвонили из мэрии, наказали принять радушно, приютить на двое суток вашего отдыха. Посадить, чему мы удивились, за стол тридцать восемь, и ждать. Предупредили, заместитель мэра может несколько опоздать, но прибудет непременно. Мама вышла на балкон покурить, увидела вас в бурках на мотороллерах, метнулась в конторку сообщить компаньону. И управляющий распорядился вас встретить и сопроводить к этому самому столику тридцать восемь.
— Не волнуйся, юноша, понимаем — мы с опытом. Позвонили из мэрии с просьбой приютить в непогоду, накормить, напоить и спать уложить — это как водится, нам знакомо. Самим всем этим заниматься — при мэриях есть ведомственная гостиница со столованием — после рабочего дня поздним вечером, в непогоду, да ещё и в пятницу, не пристало. Похоже, развели Питера и нас за компанию. Завтра поутру пришлют кадиллак, пригласят на встречу в мэрии, чествовать будут… Но каков заммэра! Юморист! Навёл прям шпионского туману. Инкогнито.
— Развели, похоже на то, — соглашался юноша.
— Прими за хлопоты, вторую Назару передай, — воткнул я в кармашек фартука полового две шариковые ручки. На Кагоре недавно появились, потому относились на планете к разряду вещей престижных.
— Захару, — поправил меня Павло и расплылся в довольной улыбке — явно не ожидал такой щедрости.
— Захару, — поправился я.
— Так что, не Захар первым вас увидел и узнал, а моя мама. Служила в милиции опером, за поимку неуловимого в швейцарском Берне маньяка, тамошней сыскной полицией была премирована с вручением наградного оружия — пистолет Beretta 92. Была внедрена в круг близких преступника под именем Берта, дома прозывают не иначе как Береттой. Не мало преступников этим пистолетом положила: застрелила только двоих, рукояткой по голове укладывала. Теперь в отставке не расстаётся, носит в кобуре на поясе на виду у всех. Потому и прозвали Береттой. Она — совладелица паба. Напарник по бизнесу у неё бывший напарник-опер — Питер. В складчину им удалось приобрести на аукционе здание бывшего краеведческого музея и открыть ресторацию. Мама хоть и совладелица, в штате числится прибиральщицей и кладовщицей. А на самом деле, исполняет должностную функцию администратора заведением. Кобуру сдвинет на живот, и ступает к посетителям в зал… враз склоки и драки приструнит. Так вот, мама раньше Захара вас узнала, курила на балконе. Питер, не меньший, чем мама, ваш почитатель. Но, подозреваю, как управляющий, надеялся не увидеть вас у себя в пабе, потому как «раскатаете» его бизнес в газете и по радио. Опасение своё совладелице высказал, но мамина восторженность и настойчивость взяли верх. Питер — я как раз в эту минуту принёс ему кофе — дал мне указание немедленно, без очереди, впустить вас. Дело за малым стало — бригаду бетоноукладчиков, завсегдатаев наших, обвести вокруг пальца.
* * *
Ещё раз, поблагодарив меня за подаренные шариковые ручки, юнец представил, наконец, спящего:
— Боцман такелажфлота, портовый амба́л, бригадир грузчиков. Не смотрите, что с виду этакий баттербин… безобиден, пьяным рук не распускает, — сказал и легонько пнул кедом огромный, носком ему достающий до колена, матросский ботинок. И, прижмурив один глаз, крепко растёр по шее определённо «затычину», им полученную не иначе как от боцмана. — Вам не помешает, только что загрузился и отчалил в сон под разгрузку. Я сюда малышом к маме прибегал, он всё нагружался и разгружался, и всегда в этом углу, за и под этим столом.
Смахнул что-то — мы, глаза навостри́в, не увидели что — с голых досок столешницы, поставил по центру кувшин из самоварной меди с чеканкой на боку: ЗА СЧЁТ ЗАВЕДЕНИЯ. Подарочный посетителям эль. На плетёнку из соломы и камыша под дном кувшина выложил по кругу спиртовые таблетки для подогрева напитка. И, неловко кедом поддев клешнину боцманских штанов, чуть не упав, юркнул куда-то в сторону — исчез. Звали принести кружки и спиртовые горелки, не объявился. Друзья начали было возмущаться, задействовав от скутеров клаксоны, но я их кваканье остановил: напомнил про «беретту» у мамы Беретты.
* * *
Не от пинка по ботинку, а от того что половой, споткнувшись, потянул клешнину штанины, боцман проснулся. Поднял с табурета лапу, «сосисками» перебирая по доскам, протопал к циновке, нащупал кувшин, поласкал медь, и утащил сосуд под стол. Ему, ясно, не впервой: циновка ведь видна в щели иссохших досок столешницы без скатерти. После как мы прослушали жадные с кряхтением и кряканьем глотки, пальцы вернулись собрать с циновки спиртовы́е таблетки — закусить.
Не захлёбывается… навзничь пьёт, лёжа! Головы не подняв, из кувшина пьёт. Баттербин а ловкач, подивился я.
— Э-э! — начал было проявлять праведное возмущение Ваня, но остановил Гера, зажав ему рот и пригрозив:
— Угомонись. Как дам клаксоном.
Боцман, видимо Герину угрозу услышал. Одной рукой отодвинул стол в сторону, другой вернул на циновку пустой кувшин.
Точно, пил лёжа навзничь, удостоверился я в своём предположении: на полу голова амбала макушкой плотно упёрта в стену. Наползший от затылка матросский гюйс, по нос закрывал выпивохе лицо. Надо попробовать, подумалось мне. Учился в офицерском училище, курсанты-деды в отбой мерились высотой фонтанчика. Духи, и я в их числе, по команде дневального лежащим по койкам вливали из флакона во рты «спиртодрайк», моющее для кубриков средство. Будучи уже черпаком, попробовал приобщиться к дедовской забаве, но захлебнулся, еле откачали. Ваню научу, у него, винососа, получится, будет развлекать нас и девок своих, рассуждал я.
Следя за потужными движениями разгрузившегося боцмана, не забывал я следить и за занавесью в зал — не понимая почему, опасался Беретты с «береттой».
* * *
Часто, взахлёб, похватав ртом воздуха, боцман оглушительно чихнул, и гюйс с носа отбросило назад на стену. Лица разглядеть, толком не успел. Но голова, голова! Лысая, как колено, обёрнута чёрной с белым Роджером косынкой. Не голова там, какая непомерно крупная — башка пятигодовалой толлюдской девочки-рахитки (у толлюдов девочки крупнее мальчиков). Держится не на хилой, как у ребёнка, а на короткой, неохватной, как у Батербина, шее. Две жемчужные бусинки в лабретах, стянутых золотой цепочкой, подпирают подгубье; курчавая борода на этом месте подбородка наполовину выбрита. Пышные усы соединены по щёкам с пышными же и курчавыми же бакенбардами. Пират, да и только! Перевязи на выбитом глазе, да кушака с пистолей и тесаком на пузе только и не хватает.
Нас, углядев в прорези всё ещё слипавшихся век, боцман губищами пропойного пьяницы — пухлыми и мокрыми — распушил растительность под носом угрозой:
— Изыди, нечисть!
Окончательно пробудившись, уставившись замутнённым взором в потолок, жевал спиртовые таблетки. Дожевал, и в довольствии прикрыл веки. Подхватил со стены и укрыл гюйсом по глаза лицо, зычно сглотнул и, как только вид потолочных лаг, закопчённых свечами и плошками в былые ещё времена, заместился видом досок оборотной стороны столешницы (стол на себя, на место, сдвинул), захрапел.
По всем признакам храпит притворно, засвербело у меня в мозгу, и я запросил у Церкви Проповеди ХРИСТСС спасения: «Явись Беретта с «береттой», да не в кобуре, в руках наизготовку».
Стол на животе великана накренился — я насторожился и сгруппировался, в надежде отпрыгнуть на достаточное для сохранения здоровья расстояние.
Лука успел подхватить, готовый было упасть на пол пустой самоварной меди кувшин.
* * *
Ваня в сердцах пнул штиблетом по подмётке прога́ры, выхватил у Луки кувшин и устремился в разливочную, откуда объявлялись и куда пропадали половые, снуя между столами с кувшинами эля, кружками и тарелками с закуской к пиву.
На табуреты мы не садились, пить было нечего. Ждали Ваню, этот вернётся, мы не сомневались, с полным кувшином. Не занимали табуреты ещё и потому, что боялись потревожить боцмана. Спал тот не совсем крепко, бормоча что-то во сне.
Притворяется, нисколько не сомневался я. К тому же, стол на его пузе от глубокого дыхания ходил ходуном — не усадишь за таким. А вернулся Ваня, расселись на табуретах отстранённо от столешницы, под себя благоразумно поджав ноги.
Объявился Ваня в фартуке, нарукавниках и тюбетейке полового, перед собой катил сервировочный столик с пятнадцатилитровым бочонком из клёпок колотного дуба, заключённых в стальные обручи. Покоился сосуд на невысокой дубовой же подставке типа «козлы». Ступал неспешным шагом, с прямой спиной и выражением лица полного триумфа. Горелки по углам столешницы с горевшими в них спиртовыми таблетками придавали явлению пущую торжественность.
В бочонке в низу блонды из трёх досок в среднюю вделан разливочный кран, из дуба же. Сверху торчит пробка-затычка, дубовая же. Поворотная ручка крана и затычка связаны тесьмой через лоскут чернёной кожи с печатью — да так, что ни ручки краника не провернуть, ни затычку без разрушения сургуча не вынуть. По коже с лева печати нацарапано, видимо, шилом:

Тискер эль, крафтовӑй. Дача Валли бертӑпа "4" дегустацие пӗҫернӗ

С права:

Дикий эль, крафтовый. Сварен Бертой для дачи в дегустацию «4»-ке


— Это, на каком же языке? — спросил я вдруг объявившегося Павло.
— На чувашском. Мама моя чувашка. Её настоящее имя Нарспи, значение «красивая девушка». Швейцарцам трудно было запомнить, потому дали оперативное имя Берта. Так и осталось, здесь дома имя Берта трансформировалось в Беретта. К месту: и после отставки со службы опером маму без кобуры на поясе не видят.
— На Кагоре чуваши живут? Вот не знал.
— Ну да. Не сказал бы, что народ этот «малый». По берегам Вологи больше десяти миллионов проживает, в Т-портале и Менске у них диаспора самая большая, с диаспорой евцев соперничает. Чуваши, а русскими прозывают, и те не противятся. Матушка моя чувашка, а я людоид по отцу… вроде бы чувашского происхождения. От мамы не дознаться. Языка не знаю. Не подумал, что правая строчка может оказаться перевод левой. Иностранный текст заинтересовал. Спросил у Питера. Тот сказал, что язык знает, но что написано, не скажет. Я сразу просёк, что из вредности, чем там секретным может быть помечен на иностранном языке бочонок с элем, сваренным обычной администраторшей паба, хоть и бывшим опером и с пистолетом «берета». Тогда я попросил управляющего спуститься в погреб и показал просверленную тонким сверлом дырочку в затычке. Запустив руку в «козлы», извлёк ветеринарный шприц, к стяжным доскам скотчем крепил… Питер тайком от Берты выкачивал и пил дикий эль! Взмолился, просил Берту не посвящать в кражу. А я расстроился: нацарапано всего-то по-чувашски, и переведено на русский. За зря пропала возможность шантажировать управляющего. Кстати, он, как и мама, чуваш, но паспорт выправил людоида, якобы потомка индейцев пирахан в бассейне Амазонки. Того что чуваш, стыдится, за что мамой, если и не презираем, то, по секрету скажу, в день праздника независимости Чувашии непременно ею поколачиваемого, слегонца. А рука у Беретты тяжёлая, дай Христсс каждому мужчине… Лицо у меня белое, а не смуглое потому, что белённое. Как говорится, глупость подростковая на лице: хотелось, мне и сверстникам, походить на толлюдов, и непременно на акиянских: столичная молодёжь белилась по примеру незабвенного Майкла. Я после бритья, «тоновку» на «бель» накладываю, сегодня вот в утренней суматохе вас приветить не успел макияж наложить.
— Павло, охолонись, — прервал тираду полового Гера, он у нас не любит болтовни, прямолинеен, с людоидами, как не в духе, бестактен, — снова ты за своё, много языком трепишься. С Ваней, правда, тебе не сравниться, он, если заведётся, вечер под пиво и ночь под водочку способен в уши столько влить, не захлебнуться бы. Так, Ваня?
— Не, не потяну. У нас весовые категории разные. Моя речь в манере Чонишвили — с выражением, неспешная, с голосом поставленным. Павло же мелет со скоростью молотилки, согласные проглатывая. Пока напяливал на меня фартук, нарукавники и тюбетейку, спускались в погреб за бочонком, пересказал исторический урок радио «Град Петров» — о том, что монголо-татарское нашествие фейк, не было на Руси ига.
— Иго было, это я говорю как бывший школьный учитель истории, — высказался Лука.
— Ну да, ну да. Школьный учитель — авторитет в науке «о прошлой социальной реальности», — съязвил Гера.
— Ладно, ладно, — остановил я спорщиков, — Павло, займись печатью, оценим твоей мамы варку. И принеси кружки колотные, те, что для дегустации нам Бертой сделаны.
— Мама в сушильную камеру определила. Сбегать?
— Ладно, из кубков попьём… Что-то не кажет носа наш Инкогнито. Ничего, за элем дождёмся. Полагаю, «дикий» не плох, раз Питер осмелился шприцем красть.
* * *
На столике с бочонком не наблюдалось пивных кружек, но на нижней у пола полке стояли кубки. Металлические, видно, что станочно-токарного изготовления и литья в опоке с землёй. Мне то, Матею, некогда промышленному шпиону с подготовкой технолога в машиностроении, не знать. То, что в прошлой жизни занимался шпионажем, толком не помнил, сны о том иногда снились, но от специализации технолога кое-какие знания под коркой оставались.
Шлифованные и отполированные, без каких-либо надписей, эмблем, виньеток и другой оформительской мишуры́ — заготовки под оформительскую инфу. Но — ни дать ни взять, спортивные награды. Где только стырил? А главное, зачем? Неужели пивных кружек — в пабе — не нашлось?
Мне Ваня подал бо́льший в размерах, из литой бронзы, посеребрённой и с позолотой, с четырьмя по сторонам ручками в виде лавровых полувенков обвитых лентой с бахромой и позуме́нтами. Себе оставил такой же, несколько поменьше и с двумя только ручками, видать за второе в спортивном соревновании место. Гере и Луке выставил на стол ещё меньшие, в отделке скромные: из чушек нержавейки на токарке точёные; простенькие — без картушей, завитушек и ручек, целиком воронённые. По логике — за третье и четвёртые места. Внутри чаши — у всех четырёх кубков — стенка пройдена мельчайшими выборками токарного резца, кромка отполирована и украшена по наружному ободу стразами Swarovski. Постамент ножки, заматированный под платину, мелко прочеканен вкруг овальной виньетки из лавровых и дубовых листьев — полированная площадка для гравированных надписей.
Ваня, как рассказал мне после, вовсе не тырил выпивку с кубками, Павло ему всё всучил. Перехватил в разливочной, облачил в передник, нарукавники, тюбетейку и коллегам представил как стажёра Вано, племянника заммэра. Посетовал, что в погребе с бочонком маминого дикого эля не оказалось ею сделанных для нас персональных кружек. А обычных чистых у половых в разливочной вечная нехватка: «…стеклянные бьют, а стаканы из жести сминают и за пазухой выносят, сдать в пункт по сбору от населения лома». И, сославшись на свою сейчас занятость, предложил Ване в одиночку метнуться по коридору к двери с шильдой СКЛАД ПОСУДЫ. «Кладовщицы, мамы моей, там сейчас нет, с управляющим за эстрадной шторкой вами любуется. Подойти стесняется. Ну, а Питер, он Берту — с эпитетом «милая» зовёт — во всём слушает. Тоже наблюдает за вами, и, несомненно, опасается, в блокнотах запишите, что пиво на вкус «как моча ослиная», а закуска так вообще никакущая, чуть ли не с помойки. Креветки да морские гребешки одни, тривиальной тарани даже нет. Так что, сам на складе разберёшься, а мне пора в зал к столикам вернуться». И Ваня, незатейливая душа, метнулся. Склад оказался на поверку ещё и мастерской в отгородке, где Питер, страстный любитель гравёрного искусства, занимался своим хобби. Пивными кружками и стаканами были заставлены стеллажи и настенные полки, но Ваня прихватил спортивные кубки. Выпендрился, что ему свойственно — такой он по натуре наш товарищ. Вано, словом.
— Начнут бить, будет, чем отбиться, — заявил Ваня, самодовольно поглаживая чуб под тюбетейкой. — В бочонке дикий эль, крафтовый из погреба, персонально нам на дегустацию предназначенный. Читайте, «…бертапа "4" дегустацие песерне». Нам. Спиртовками столик украсил вместо подсвечников. Правда, годно вышло? Шикарно, да! Но нам это богатство обошлось задаром. Кто у нас добытчик? Я — добытчик. Вано!
Ванино бахвальство нам не в новинку, потому, ни как на то, не реагируя, наполнили кубки. Из краника в «воронённые» — за третье и четвёртое места — эль налился без проблем, до краёв чаш. А вот мне с Ваней наши кубки — высокие с ручками — пришлось изрядно накренить. В чаши эля попало добытчику наполовину, мне — сто грамм от силы.
А может, подумалось мне, мстит нам товарищ за что-то. Скорее всего, мне одному. Ваня, он такой. Пожалел, что отказал Павло сбегать за персональными кружками. Мог, конечно, заставить мстителя обменяться кубками, но тот первым успел себе налить напитка и приложиться жадно к чаше. С соплями под носом, они у него чудным образов выступали, как только касался губ ободком чаши с элем.
Выцедив сто грамм, я подумал, что вряд ли мне одному мстит, да и вообще мстит ли. Себе выделил бы кубок за четвёртое место, он профессиональный минёр с соответственным своему поведению мышлением и «умным» глазом.
Вытер изнанкой жилетки рот и отвесил липовому мстителю — но, да, удачливому добытчику — подзатыльник.
* * *
Костюмы-тройки на нас не фирменные, даже не обычного фабричного пошива. Определённо не «оригинал» — по всем признакам «реплика». Шиты даже не в салоне пошива мужской одежды. Но крой и строчка довольно качественные. Мы знали, дело рук какого частного мастера-закройщика или артельщика с планеты Союза Независимых Вотчин. На Кагор, планету, относящуюся к Соединённым Цивилизациям Акиана, поставляются контрабандно, в «Берёзке» Т-портала как конфискат реализуются. Мы же свои купили в секен-энде — поношенные, зато обошлись нам гораздо дешевле. Месяц приглядывались в ожидании жалования и хозяйских отпускных.
Посетители магазина костюмы-визитки, нами присмотренные к покупке, не отбирали и не примеряли. Опасались, что с плача евца. У народа этого, важно отметить, нет сколь ни будь определённо родных пенат, планет, родины. Населяют они, и Океан, и Акиан, точнее сказать, стольные грады Акеан и Акиян, по городам провинциальным не якшаются. Они не только уличные торговцы с лотка, ещё и известные процентщики. Покупателей от троек этих отворачивало ещё и то, что у таких костюмов (из-под руки артельщика, контрабандных — о том все посетители магазина поношенной одежды знали) нитка шитья в жилетке, часы в пистоне не совсем золотые и платиновые. С виду да, на поверку нет. Гальваническое покрытие белым золотом. Естественно, оно «старело» и со временем сходило. Евцы — у них тройки что-то вроде униформы — носили сезон не больше, меняли как перчатки. Проступала только где под позолотой медь, сдавали в скупку. С плеча авца, не с плеча, нам кловунам плевать, купить что-то другое не представлялось возможным: другие, какие костюмы — в том же секен-энде — нам не по карману. А хотелось — даже необходимо было — выглядеть респектабельно.
Костюмы «деловые», скорее «выходные», дорогие, из смесовой ткани шерсть и шёлк — без жилетки — с золотым шитьём по лацканам пиджаков и по шву брючин, платиновые аксессуары на Кагоре носят: городская администрация, адвокаты, бизнесмены, аферисты всякого пошиба и шулера всех мастей. Принято носить ещё и у профессуры с продюсерами, у балетных и у билетёров от интеллигенции. Знать и бомонд обеих столиц костюмы такие не пользуют, у них в моде эксклюзивный, авторского дизайн-пошива, костюм жокея в стиле «дерби» на каждый день. Скромняги. Нам, кловунам, о костюме из шерсти с шёлком, а тем более о костюме жокея, даже самого скромненького, от начинающего дизайнера, даже мечтать в голову не приходит.
«Пиджак и брюки из элитной ткани, шерсть плюс шёлк», рекламировал продавец, на поверку же костюмы-визитки оказались сшитыми из материала новомодного — крепдешин. В кабаках мы в тройках от жары млели и потели. С тоской вспоминали свою свободную, лёгкую скоморошью одежду из хлопка и льна.
Шитые закройщиками «южанами» на продажу мужчинам «северянам» (о мужчинах-толлюдах и речи нет), тройки нам карликам были великоваты в ростовке и узковаты по фигуре, с полами пиджаков ниже колен, чуть ли не в пол. Людоиду не всякому были в пору, поэтому ещё костюмы контрабандные на Кагоре носили одни евцы — рослые и узкокостные против кагориан. Однако, как правило, худощавый, узкоплечий евец костюм-визитку, приобретённый у контрабандиста, ушивал, пиджакам подшивал потаённые ватные плечики. Евца с лотком наперевес на улице, площади, в толпе, издалека видно, они, на каждом углу стоящие, — своего рода городские ориентиры.
Дочери хозяина Дома пообещали перешить, выручили. С садовниками и конюхами, с табельными попугаями зачастую «на ножах», с дочерями Наместника мы в приятельстве. Ваня — он, надо отдать ему должное, даже дружит с ними. Потому как до служанок их охо́ч, ни одной юбки не пропустит.
Разумеется, перешивали тройки не сами дочери Наместника — привлекли к этому делу горничных.
Штанины и рукава с полами пиджаков девицы укоротили, припустили в талии, из отрезной материи вставками расшили брюки и жилетку с боков. Плечики в пиджаках выпороли. Получились, как на нас шиты.
Расплатился за услугу Ваня один. Ловелас. Любитель ухаживать за женщинами — одно слово, волокита. Деньги у него не водились, к тому же не отличался выдающимися по красоте чертами лица, и по фигуре не атлет ни разу, зато имел весьма привлекательную у противоположного пола — сам так выражался — «притягательную, как магнит, «заману́ху»». Гера с Лукой ему подначивали: замануху называли словом общерасхожим — «болт». В путешествиях по провинциям, мылись в общественных банях, Ваня из раздевалки в помывочную входил и мылся не иначе как в юбке из берёзовых веников. Он устал от взоров на него глаз с рублёвую монету, и приставаний с вопросом: «Настоящий, не протез?». В парилку ни ногой, там замануху безобразно размаривало, юбка не скрывала. Когда финансово поиздержится, на мель сядет, всякий раз выкручивался: силиконовые молды своего «болта» делал. В формах отливал поштучно экземпляры из ювелирной смолы и в секс-шоп эксклюзивным товаром на реализацию сдавал. Товароведы брали, даже с охоткой, потому как скупались «болты Вано», как пирожки в голодном краю.
В клетушку, смежную с комнатой, где горничные управлялись с нашими костюмами, к Ване кроме служанок и нянечек — предпочтение ловелас отдавал кормилицам — заглядывали даже надменные и чопорные гувернантки, отнюдь не девицы-скромницы, а девы уже немолодые, замужние, некоторые в годах даже. Так что, перешивка костюмов нам обошлась задаром. Довольными остались безмерно — в костюмах-визитках за «ковёрных» не примут. Омрачала наш восторг только материя. Мало того, что в крупную, вышедшую из моды, «виндзорскую клетку» так ещё и ткань искусственная. К том уже, черно-белый гленчек с контрастной цветной полосой; визуально нас карликов, и без того отнюдь не стройных, заметно толстил. Домой из кабака возвращались мокрыми от пота и вонючими. На чистку в химчистке, нехило так себе, тратились, бывало тарань к пиву не всяким разом заказывали.
Через две недели только (за такое время костюмы можно было перешить раз десять) вернулся Ваня в казарму, с порога чуть дополз до своего лежака. Надев обновку «с иголочки», обувшись в новенькие штиблеты (эти не с ноги евца — новьё, раскошелились), мы друг за дружкой подходили к дивану благодарить Ваню. С нарочито наигранным на лице состраданием, пожимали ему его совсем уж вялую руку. Выходка Ване не понравилась, и он при всяком удобном случае искал повод насолить нам в отместку. Вот спортивные кубки вместо пивных кружек принёс. Не помыл, пыль хотя бы фартуком обтёр. Но за чаркой водки любил рассказывать, кормилицы, да служанки дочерей Наместника не убоялись его «болта», тогда как молоденькие нянечки, надменные и чопорные гувернантки позабавились другим: все у него «соки высосали» до корня.
* * *
Конец части первой 21.07.2013

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.