Запись-ком кловуна Матея (Часть вторая)

За столом напротив через проход гуляли два пожилых моряка, оба старшины первой статьи, с «крестами» на груди и шевроном «дальпатруля» на рукаве форменки. И, разумеется, не аборигены Кагора — толлюды. Судя по повседневной матроской робе (не первой свежести после стирки, местами в не отмываемых масляных пятнах) и бескозырке, лентами завязанными в узел под подбородком — амбалы в поту Т-портала. Портовые грузчики, как и боцман. Толлюды амбалы флотские, безусловно, не обычные гражданские порто́вые грузчики из людоидов, имеют доступ к пристаням «номерным», охраняемым госгвардией на вышках с пулемётами. Как сюда их только занесло, дивился я. Толлюды по дешёвым кабакам, а тем паче по пригородным забегаловкам, не ходят. Но эти, похоже, были на мели, начали проматывать своё жалование по ресторанам Т-портала и теперь здесь, на отшибе в третьеразрядной ресторации, приканчивали.
Сидели амбалы в кругу ватаги подростков, явно местных шалопаев. Одеты в сюртуки с поддёвкой навыпуск поверх широченных по колено шорт, шитых, судя по тому, что штанов такого фасона в магазине не купить, самопально — чтобы выделится среди других дворовых банд. Шевелюры на макушках украшены тарелочками искусственных лысин, ресницы накладные, пушистые. Брови сросшиеся, лохматые, татуированные на пол лба рисунками листьев гелькуляссоого дерева. Губы — в татуаже с пирсингом. За спинами на бельевой верёвке через плечо висят семиструнные гитары, переделанные в шестиструнные.
— Стиляги. «Дворяне» несовершеннолетние, — и Гера обратил на ватагу внимание. — В каникулы ни чем не заняты, кроме как назначать «стрелки» дворянам соседних районов, в разборках рубиться до кровавых соплей.
— Пацанва, — констатировал Лука.
В компании толлюдов с лиц мальчишек не сходило напускное внимание — как же, слушали самих дальпатрулей, инопланетян-толлюдов! По сути — да, оккупантов. Но, правда, какие — так в школе учили — помогали их бедной ресурсами планетёнке технологиями. Маловодную и пустынную сушу наполнили морями и озёрами, испещрили реками, насадили лесами со зверьём. За что «особая благодарочка» — ширпотреб инопланетный, акиянский, ввозили.
Пацаны, сгрудившись вокруг моряков, сидели на табуретах, на столе, слушали старшин и надменно лыбились — как же, слышали-то не иначе как пьяный трёп.
Что-то сомнительно, подумалось мне, пьянчуги эти вряд ли служили матросами на эсминцах дальнего патрулирования за пределами Океана. По молодости, может быть, в дальпоходах и участвовали, но не на боевом корабле, а на каком сухогрузе в группе сопровождения. И тоже грузчиками, не потому ли на пенсии подрабатывают обычными портовыми амбалами, тюки и мешки с грузом в порту Т-портала на номерных пристанях ворочают.
Старшины, поцеживая эль сквозь закусанные ленты бескозырок — пропитаны веселящим настоем гелькуляссовой коры — рассказывали (врали, несомненно), как не раз по морям и в океане видели неопознанные космические объекты, а однажды даже наткнулись на «город в полёте». А полезли показать фотки, юнцы не преминули бросить в кружки соломины, просунуть их концы в щербины на месте выбитых фикс. Цедили эль и пощипывали на спине пацана-соседа шесть гитарных струн. Ни сколько не верили, что найдут: за снимки с НЛО даже толлюдам каталажка, а за фотографию «города в полёте» вообще трибунал. Так и вышло. Порылись в потаённых кармашках с изнанки брючин, и будто спьяну опомнились, один, что помоложе, нарочито заплетаясь языком, сокрушённо, объяснил замешательство:
— Не видеть мне больше… имн… Орион в профиль! После смены в порту в раз… имн… девалку не пошли, остались в робе. А фотки-то с «городом в полёте» в форменке… имм-н… выходной. Скажи, Степан Никанорович.
— Имм-н.
Ясно, врали. Дёшево. Пацанву — саму грешную — не проведёшь. Дружно щипком басовой струны «прокол» старшин отметили, подлили им в кружки эля и заказали принести героям матросского грога, и чтоб добро настоянного на гелькулляссовой коре — крепчайшего, с ног валящего. Распоряжалась всем, заводила компанию, тройка мальчишек — по всей видимости, единоутробных близнецов. Выделялись они и тем, что по возрасту чуть старшие, жгучие блондины, лохматые без искусственных лысин на макушках и дорисованных на лбу бровей. Шорты на них не простые чёрные, а в сине-белую полосу, больше походили на трусы «семейные». За плечами на перевязи висели не гитары, а американские банджо-кантри.
* * *
Скоро старшины допили эль, не осилили угощение от братвы и, подсушив на спиртовках ленты бескозырок, сославшись на необходимость им старикам поспать после трудовой смены, в обнимку, поддерживая, друг дружку, ушли. Их место тут же занял — будто поджидал где в сторонке — полицейский в зимней почему-то куртке со съёмными погонами-муфтами прапорщика. Шеврон на рукаве подписан «Охранное Ведомство Каргофлота». Вынырнул из табачного дыма, как чёрт из табакерки. Не спрашивая разрешения, стремительно сел за стол. Стиляги не успели гитары за гриф из-за спины крутануть, аккорды первые выдать. Банджо-кантри было опередили, но смолкли, на третьей секунде оборвав свою залихватскую трескотню. На внезапное явление офицера близнецы в замешательстве округлили глаза, такой спесивой наглости — хоть и проявленной офицером полиции — принять им дворянам западло.
Толлюд прапорщик или людоид, определить было не просто: для первого ростом не вышел, для второго слишком высок. Лицом опять же бел — не смуглый. Хотя видно, что без тоновки белилами, как то украшают себя артисты шоу-бизнеса, судьи с прокурорами и адвокатами, евцы молодые. Просто бледный, не здорового вида. Известно, что торговый флот у первых не в чести, тем более служба охранником у купца-кагорианина.
Завидев стоящих у соседнего стола и пялившихся на компанию пацанов, офицер вскочил с табурета, повернулся к нам во фрунт и представился:
— Матей Шошоакэ. Прапорщик. Логистический департамент Каргофлота. Охранное ведомство. Румын.
Фига себе, Матей — тёска, поразился я. Вспомнилось, как-то в кабинете Наместника случайно прочёл список населения конгломерации Т-портала по национальному признаку, румыном в нём фигурировал только один, и тот замначальника департамента госбезопасности, генерал, а тут прапорщик желторотый, охранник. Что-то здесь не так.
Прапорщик предстал в образе молодого мужчины подчёркнуто интеллигентного вида, франта: пенсне на носу, на галстуке зажим с жемчужиной, в апаше воротника кителя платиновая булавка. Галифе ушито, в бёдрах неприлично заужено, отчего походят больше на колго́ты, а не на воинские брюки. Сапоги и вовсе не уставные яловые — кирзовые. Среди офицеров обувь модная и дефицитная: из СНВ на Кагор доставлялись теми же, что и костюмы-визитки, контрабандистами. Купить удавалось только из-под полы, и только у евцев.
Я поднял кубок, сделал приветственный поклон, отпил. По всей видимости, этот франтоватый прапорщик — штабист, делопроизводитель или картограф какой. Или адъютантишко чей.
Матей Шошоакэ на мой поклон обернулся к столу, взял одну из кружек, принесённых старшинам с грогом, не допитым, поднял чуть выше головы, отвесил четыре коротких подбородком к груди поклона, но пить не стал. Развернулся спиной и сел на табурет.
Не понятно, что такой весь из себя делает в пригородной забегаловке. Денежное довольствие у штабных, а уж у адъютантов тем более, немалое, им не ресторации на периферии мегаполиса посещать, а рестораны фешенебельные в ядре Т-портала. Подсел за стол к ватаге пацанов, к дворянам — а вот это уже не только удивительно, это подозрительно, вынес я заключение происходящему.
* * *
Наигранно, пьяно-тупо, громким шёпотом, но не оставляющим сомнений в желании обратного эффекта, Матей Шошоакэ стал уверять:
— Нет никаких «городов в полёте», а есть так называемые «z-миражи», объекты оптических иллюзий. Их изобретатель мой двоюродный дядюшка. Он задался целью разорить знаменитую корпорацию «Фейерверк-проказник», но служба безопасности его раскусила и добилась увольнения. Совет директоров с треском вытурил начальника производственного отдела за несанкционированное изготовление опытной партии z-миражей и за начатую было самовольную подготовку их серийного выпуска. Дядюшкой разработанная технология позволяла прекратить коптить атмосферу фейерверками эфемерными, а освоить его изобретение — фейерверк по отношению к рыночным несравненно эстетически выигрышный, главное, экологически безвредный, как в действии, так и в производстве. Причём не в несколько секунд действия в небе, а способного «одуванчиком» выходить в космос, вечно дрейфовать по Галактике.
— Фига́ себе, — Ванина реакция. — Я об этом слышал, но верил в «города».
— Да, в СМИ — в «жёлтых» журналах и газетёнках — время от времени появляются ещё заметки о «городах», но то, заверяю вас, блуждают в межзвёздном пространстве опытные экземпляры дядиных шедевров. Проходя «заводские» испытания, разбрелись в межзвёздном пространстве… и были забыты. Официальные СМИ давно о том молчат, журналистов, якобы плодящих фейки, не жалуют, журналюгами обзывают, стыдят и гонят из профессии. Я один из них, в прошлом репортёр. Дописался до ручки. Вот, пришлось оранжевый жилет журналиста с надписью ПРЕССА сменить на полицейскую куртку со съёмными погонами-муфтами и надписью на спине ПОЛИЦИЯ.
Ага, промелькнула у меня мысль, «в прошлом журналист», как же... евец ты, не румын. И явно не охранником Каргофлота работаешь, а в каком нить департаменте КГБ крысячишь под крылом того же генерала КГБ, румына. Вон, какой весь узкий, с подкладными плечиками в кителе. Головного убора и за столом не снял, пейсы под фуражкой прячешь.
— Фейерверки фейерверками, фейки фейками, но надо — надо! — верить средствам массовой информации. И только офи-циа-льным! Как же без этого, куда идём, к чему придём.
На этом высокопарном умозаключении прапорщик заткнулся: боцман взял и поднял незадачливого племянника за грудки. И под извечную песню пьяниц «Шумел камыш, деревья гнулись, а ночка тёмная была…», задушевно с придыханием им начатую ещё под столом, тряс явного комитетчика. Бедняга, теперь лицом не белый, не смуглый, не бледный — красный, висел за шкирку смиренно, ноги поджав под себя и набок. Руки держал — видно, что опытом умудрённый провокатор — разведёнными в стороны и пальцами врастопырку. Показывал тем самым, что нет у него при себе табельного оружия.
Амбал пропел припев и отпустил незадачливого двоюродного племянника. Опускал на пол — обул в кирзачи. Сапоги на пару-тройку единиц прапарщику велики в размере, голенища слишком широки, потому от тряски за грудки соскользнули с ног.
Под аплодисменты от столиков, благодушно, по-боцмански, вернул франту на нос пенсне, поправил на галстуке зажим, булавку в апаше, одёрнул китель, и по-отцовски шумно и мокро поцеловал в лоб. Заплетаясь языком, вымолвил:
— Фигню несусветную баешь ты, малец... Клянусь честью адмирала в отставке, самолично отдал приказ... смолянуть по такому… как ты сказал? Земираж? Приказал бабахнуть из всех стволов. Залпом, когда один из моих патрульных эсминцев пи... это, как его?.. звезданулся об «город» с концами. Ни один из всей эскадры не упомнит, как ноги унесли. Сам я пришёл в себя только на пороге собственного дома. Моя супружница — калоша этакая — встретила меня под ручку с… таким как ты, сопляком в погонах мичмана… Матьмаю, моряка! Даже не океанского или морского флота, речной флотилии! По речке — нет, не на судне, в посудине — плавал! Пригласили в дом: «Заходите, желанным гостем будете». Ага, желанным, как же… Мичман стоял в одних брюках и майке без кителя, курил — не сигарету, трубку. Жена куталась в его рубашку — навыпуск по колени. Блядь... Что, из-за штучек твоего — тваюмать! — дядюшки эскадру расформировали и меня из дальпатрулей турнули? По его милости уволен с Флота, теперь баржи в порту гружу?.. Эй! Кто-нибудь — вашумать! — даст, чем закусить! Здесь заведут, в конце-то концов, кухню с поварами! Или по-прежнему вместо них только половые в буфетной стряпают! Креветок и ежей не несите, поперёк желудка стали, кишки и анус порвали. Беретта не только эль с водой бодяжила бы, но и на рынок, зачем съестным сходила. Сала с цибулей хочу, тваюмать!
Незадачливый племянник вылез из кирзачей, снял и засунул носки в карманы галифе, достал новые не раскреплённые с торговой биркой-прищепкой.
— А ты, паренёк, случаем не евец, — потянул носом боцман. — Специфично благоухаешь, да и ростом, цветом лица за евца вполне сходишь — это когда, случается, стыд проявляет. В блондина — видно — перекрасился.
— Отстань, дядя. Парик на мне, лысый я.
— А-а-а. Ну, коль так, ступай с Христссом.
Прапорщик поспешно сменил носки в разноцветную полоску на обыденно-серые.
Прыгал на одной ноге, другую совал в сапог… галифе зауженные по бёдрам на заду — аккурат меж «булками» — лопнули. Ни как на это не среагировав, сорвал с рукава куртки шеврон, с плеч съёмные погоны-муфты (с погонами) и, разомкнув булавку, выпростал из-под апаша на плечо петлицу младшего лейтенанта-советника КГБ. Боцману, я заметил (похоже, и Лука тоже: бровью мне повёл), торопливо прищепил к манжете боцманской рубахи бирку-прищепку от носков. Отставной адмирал, то ли не заметил этого, то ли не подал виду, скорее второе, предположил я.
Боцман сказал, как мне показалось не своим, не прежним у пьянчуги голосом:
— Не тушуйся, сынок. Плыви от беды к выходу. И галифе на заду подсобери — трусы розовые видны… Тваюмать, не будь я адмиралом в отставке, то не трусы — стринги женские. И фуражку с париком сними, лысину покажи, докажи, что не евец. А пейсы увидим, не обессудь, дружок, считай, не повезло. Бетоноукладчики на крыльце встретят радушно — на балкон забросят. Дверь в лоджию на запоре, а ключ есть только у Беретты с «береттой».
Зал заволновался. Бойцы скота оставили недопитым пиво и поднялись с мест. Гопники тоже встали, похоже с намерением стеной стать на защиту — своей «законной» — добычи. Ватага пацанов с близнецами не определилась и ретировалась на эстраду к музыкантам, к старшим коллегам под крыло — схорониться. Поняли, дело шло к нешуточной — не просто дворовой — потасовке. Да не тут-то было. Наряд милиции приступил к своим обязанностям, и из-за ширмы на сцену вышла к микрофону Беретта с кобурой на животе.
— Выбирайте, морды! Спою… с пальбой в потолок! Или рассядетесь по местам с миром!
Расселись. Пацаны оттеснили старших от микрофона и один из близнецов спросил зал какую рок-песню сбацать. Но джазовые музыканты — дядьки, пожившие тяжеловесы — праведно возмутились и сбросили пацанов со сцены. Те, утеревшись, вернулись к своему столику.
Советник, управившись наконец с носками и сапогами, наложил руки с париком себе на «булки» и под треск разбиваемых об стол гитар, так же стремительно, как и появился, исчез по направлению к выходу. Его встретил Захар, пинком под зад выставил за дверь. И впустил в паб бригаду бетоноукладчиков, рассесться пригласил за барной стойкой. Те дружно отозвались: опрометью бросились к табуретам. Милиционеров потеснили.
А боцман под бурные аплодисменты посетителей кабака, восторги половых и за подношения от пацанвы развлекал публику: перекусывал басовые струны банджо, благо на Кагоре их делают из воловьих жил. Грифы гитар ломал об колено, пальцем кузова дырявил.
* * *
Я так понял, пить отставному адмиралу было не за что, потому, недолго думая, пригласил с нами разделить бочонок.
Разглядев меня и всех нас коротышек, отставник согласился. Нас удивило и порадовало то, что повёл себя бывший адмирал без толики надменного великодушия — не по-толлюдски. Конечно, вряд ли он принял нас за соплеменников. Мы, толлюды карликовые, одного роста с людоидами. Но мы, замечу, толлюды по рождению, а карлики — по судьбе нашей клятущей. По вердикту Трибунала Флота за воинские преступления наказаны усекновением в росте. За аборигенов Кагора — людоидов — предположил я, боцман нас и принял.
Руки не подал, имён не справился и сам не представился. Взгромоздился на сооружение из четырёх сбитых табуретов и тут заметил (как бы, на самом деле, прикидывался, не сомневался я) висевшую на манжете рубахи бирку-прищепку. Отщепил, развернул этикетку, прочёл и спросил:
— Кто из вас Иван?
— Вано, — представился задиристо Ваня.
— Хватит выпендривался, клаксоном огрею, — пригрозил я.
— Ну, я Иван. Ваня.
— Иван и Ваня — одно и то же? — Боцман отнёс руку с биркой далеко от себя, долго близоруко сравнивал, должно быт, фото с оригиналом.
— А так похож? — снял Ваня тюбетейку и напустил на лоб чуб, средним и указательным пальцами закрыл под носом губной желобок.
— Похож… Иван, Лука, Гера, Матей… Матей… Ты румын?
— Я Матвей. В метриках в графе «принадлежность расе» прочерк. Сирота я, детдомовский. Оформляли на меня документы в трибунале, писарь в имени «в» пропустил, так и в вынесении приговора зачитали, с ошибкой же и удостоверение личности выдали. Не парюсь.
— Моль Феоктист Кириллович. Но зовите меня Боцманом, кликуха у меня такая. Хотя я и взаправду сейчас боцман каргофлота. Ну как боцман, бригадир амбалов в порту. Разжалован в старшину второй статьи, а был кадровым линейным вице-адмиралом, командовал штурмовым Конусом «Крепости», сейчас в отставке, на пенсии. «Отец расы» — этого почётного звания не лишён. Оставлено и право ношения адмиральского мундира с погонами по случаю торжеств. Правда, не с двумя на боку кортиками, одним «наградным». Оба изъяли. Оно и к лучшему, пьяным я тихий-тихий, но по трезвяку могу и порезать кого, а то — упаси Христсс — и прирезать. Наместник знает, вместе на Флоте служили, ветераны осады Новой Земли, да… Потому ментов настропалил, те ещё в порту Т-портала на трапе космолёта разоружили, раздели и в позорном смокинге с цилиндром на голове на приём Наместнику везли. Обращайтесь ко мне на «ты», и я не буду вы́кать — людоидам… Похоже, вы артельные, или цеховики? А то и приказчиками доводитесь у купцов. Как только вас в этот кабак занесло, уже ведь известен на всю округу — тем, тваюмать, что закуски — толлюдской, да даже людоидской — к пиву не допросишься… Предупрежу, гражданских не люблю, военных не жалую.
— Побьёт, — сокрушённо шептал нам в уши Ваня.
Но на этот раз Ванино предвидение не сбылось: был с нами отставной адмирал дружелюбен. И словоохотлив: рассказал занятную легенду. Я бы привёл её целиком, если бы были тогда на Кагоре портативные записывающие речь устройства, в блокноте стенографическими «козюлями» набросал. Карандашом, шариковые ручки — последние две — презентовал Павло и Захару. Карандашные по бумаге значки с годами выцвели, но программой распознавания в компьютере стенографию мою восстановил. Здесь легенду изложу дословно, как восстановить и вспомнить получилось.
* * *
Боцман, было, приготовился к рассказу, но осёкся и проговорил вкрадчиво:
— Прежде чем приступлю излагать то, во что обязан вас посвятить, хочу дознаться, проверить своё предположение… Вы… случаем не евцы? Вижу, не южане и не северяне Акиана… Возможно кагориане… но не из людоидов, определённо нет. На поморских северян смахиваете, но только чуть. Сказал бы что чуваши, но те в «Синеокую» не едут, не меняют «Вологские затопи» на Пущу. До евцев, скажу, в росте не дотягиваете, к тому же толсты, бледнолики и белобрысы… Костюмчики, да-а, выдают. Я то сразу, залитыми зеньками не углядел. Визитки годные, в виндзорскую клетку, процентщики в таких красуются по углам улиц с лотками наперевес. Заметил, перешитые: штанины и рукава подторочены, пиджаки без плечиков подложных. В часиках и в нитях шитья жилеток медь местами под белым золотом проклюнулась. Евцы этого так не оставляют, в скупку костюмы несут… Стринги на франте в кирзачах сподобили к вашему одеянию приглядеться. А глаз у меня, после как разгружусь, остёр, как у орла. Близорук, эт да, но дальнозоркость, я вам скажу — гиперметропия — что надо. Что за объект в космической дали виднеется, безошибочно определяю: «город в полёте» точкой заметил. И среагировал скоро: успел приказ отдать орудийным батареям. В порту два амбала-пенсионера работают, одного зовут Степаном Никаноровичем, имени второго не помню. Алкаши конченные, по их вине не раз госгвардия в пересменку на вышках пулемётный огонь открывала, хорошо, очередями выше голов смены. У меня на флагмане заряжающими носовой орудийной башни состояли — не дадут соврать. Трибунал вердикт вынес, будто по «воробью» стволы раскалил, снаряды потратил. Эх, расстарался на свою корму, с адмирала в боцманы скатился, тваюмать… Гражданских не люблю, военных не жалую, евцев не терплю. Мне, знатному по происхождению толлюду, с положением в социуме, контачить с этим народишком не доводилось. На Флоте их даже среди вольнонаёмных в помине нет. Кто, где, когда видел евца, заключившего с министерством ВС СЦА контракт со стремлением послужить отечеству, потребуется, грудью стать на защиту Акиана. Ага, щас. Лотками они вооружены, процент сшибают — мамоне служат. Не терплю с того дня как на судебном разбирательстве, узнал и увидел, что тройка народных заседателей трибунала сплошь из евцев, иху мать. Одеты в форму комсостава общевойсковых сухопутных, матьмою, войск. Полковники, мать их. Да и пусть бы, полковники-пехотинцы, так эти сидели в мундирах каких-то смесовых — галифе, толи пехотного офицера, толи кавалериста с кожаными вставками в паху, и прогары флотские на ногах. К тому ещё в мундирах «лощёных», надушенных, как платья у баб. Пейсы под фуражкой прятали. Пороха и во сне не нюхали. В стольном Акияне, выперли в отставку, гонял я лотошников по улицам из угла в угол, даже не по пьяне, потрезвухе, да. Здесь на Кагоре, только завидят меня, враз разбегаются… Так, кто вы, в тройках в виндзорскую клетку, есть, белёсонькие?
Во пират чешет! Вано с Павло за пояс заткнёт, поразился я словопотоку Боцмана.
— Не видите разве, — ответил Лука, — на нас нет ермолок, коротко без пейсов на висках стрижены, белобрысые опять же. Рождены — в метриках отмечено — толлюдами. Ростом малы, так это потому, что флотским трибуналом приговорены к усекновению. В карлики определены и в кловуны списаны. Служим в Доме Наместника Кагора. И тоже, тройка заседателей трибунала вся из евцев состояла… у нас подполковник и два майора. Дело судебное рассматривали не вице-адмирала, наше желторотых лейтенантиков, четверых скопом в одно судебное производство объединили. Иху мать.
И этот туда же, подивился я тираде Луки, обычно немногословного.
— Я был командиром диверсионной команды минёров, авианосцы и другую боевую посудину противника топили. Я ни какой, ни военный преступник, обвинили меня в том, что подрыв судна противника осуществлялся в шлемофоне подрывника по первой ноте моей скрипки. Моральным уродом в пропагандистских целях назначили, иху мать. А я скрипач не любитель, профессионал. Кстати, до службы на Флоте часто бывал здесь на Кагоре, на гастролях, и участвовал — не раз даже лауреатом становился — в международных музыкальных конкурсах. А однажды пригласили в Букингемский дворец, английской королеве на скрипке музицировал. «Вано» — королева первая так меня назвала. Христсс не даст соврать. А взрывал я только корабли, не команду с морскими пехотинцами. За сутки до подрыва предупреждал. Накладывая смычок на струны скрипки, матросов и десантуру по «громкой» связи предупреждал: «Кто не спрятался, я не виноват».
Ну, этому сам Христсс при родах пуповину резал и язык подвязывал — не удивлялся, любовался я Ваней.
— Ваня, заткнись, не то твоим же кубком по твоей недалёкой башке огрею, — пригрозил Гера.
* * *
— О как!.. Кловуны!.. Знавал таких. На Акияне их, пруд пруди, что собак резаных было. Всю столицу пленными солдатами заполонили, через год в годовщину поступления в Акиян победной реляции с фронта рассекретили кто они, откуда они. Проходу от них не было, пока в скоморошьи наряды не нарядили, по кольцу с попугаем не всучили и по Домам не распределили. Хозяева пропротен расходуют, антинекротиком жизнь кловуну продлевают, тогда как многие фронтовики, ветераны осады Новой Земли, старятся и мрут… Как мухи, тваюмать. И да, то, что кловуны служат в прихожей Дома, сидя на кортах, я знаю, но в Акияне так некогда, в давнем прошлом, было. Кловуны-новоземельцы наотрез отказались на корточки садиться. Их протест бунтом обернулся: пёстрые скоморошьи костюмы перекрасили в один цвет, красный. На двухрожковых детсках бубенчики заменили на их имитацию в виде половинок гранаты «лимонка». Ярмо смяли, стальную проволоку разорвали, нанизанки из пластиковых кругляшей рассыпали и выбросили. Попугаев чуток придушили и дворовым котам на забаву в форточки выбросили. Как примирительное, потребовали установить в прихожей подставки-хамонеры и выдать специальные ножи для нарезания на тонкие полоски свиного окорока хамона, которым пообещали угощать в прихожей гостей Дома. Кловунами по-прежнему называть себя великодушно позволили, но с приставным через дефис словом: кловун-хамоньеро. Заявили, что безмерно признательны будут обращению «кортадор», по-простому — нарезчик хамона. Взрослые нет, дети и подростки в гостях возмущались: им от нарезки перепадали одни малые ошмётки хамона, крохи: кортадоры слайсы мяса чаще себе в рот отправляли, чем малышу подавали. Но то недолго продолжалось, взрослые приструнили мелких: возрождённая кловунада в прежних традициях хозяевам Домов и нафик не улыбалась. Чего только стоило — какого здоровья! — ритуальное хождение всей семьёй в «гуське» по «красным углам». И это по семи комнатам размером в космодром… Президент возмутился, но прочтя коллективное прошение удовлетворить просьбу кортадоров, согласился на реформирование кловунады… Мне, хвала Христссу, повезло сбежать из Акияна — дурдома. Наместник Отто Шмидт пригласил перебраться к нему на Кагор, работу в порту Т-портала сулил. И кликуха Боцман от него пошла. Да-а. Форменка на мне — с его плеча. По молодости он служил линейным старшиной первой статьи, на должности боцмана сторожевого фрегата. Хранил как память, вот мне и досталась. Как и тройки ваши, перешита. Я толлюд, можно сказать, роста среднего, больше в ширину выдался, ширококостный я. Рядом со мной Отто Шмидт, ваш хозяин — сущий великанище. Открою вам занятный факт… но рот на замок: не секретно, но для служебного только пользования. Отто из тех на ком, впервые испытали «УВР». «Увелечитель В Росте» — трофейное людское средство для увеличения диверсантам роста до среднего у толлюдов. Наши флотские химики похимичили и заявили командованию, что нашли способ действие препарата «обернуть в спять», то есть, рост теперь можно будет не только увеличить, но и уменьшить. Командование препарат приняло на вооружение и посоветовало химикам название переиначить из «УВР» в «УУР», «Уменьшитель Увеличенного Роста» — для чистоты фармакологического изобретения. С экспериментом на Шмидте что-то пошло не так: в росте не уменьшился, наоборот, вымахал каланчой. Перегнал даже свою жену, в девичестве ещё занесённую в Книгу Гиннесса, как самую высокую в Океане толлюдку. Так вот, ей провал в эксперименте с мужем «поперёк горла» стал: не захотелось самой высокой женщине блистать на раутах и балах в паре с мужем у него подмышкой. Вы знаете, у толлюдов женщины выше мужчин, а жёны мужей — неукоснительно. Попросила достать ей «УУР». А чтоб и с ней не случилось казуса, наверняка подтянулась в росте, обогнала супруга, потребовала достать оригинал препарата, «УВР». Шмидту удалось достать «УУР». И что-то пошло не так: жена резко… уменьшилась в росте. В Книгу Гиннесса внесли поправку: переправили из «самой» в «самую». На рауты и балы Шмидт супругу приносил в кармане смокинга. Поговаривали, на фронт, в «Крепость» провёз спрятанной в кобуре бластера. Но это чьи-то домыслы. Здесь на Кагоре у Наместника вторая, знаете, жена — на удивление, ростом ему вровень. Флаг-адмирал, узнал сплетни, подумывал комиссовать Отто Шмидта, чтоб убрался со своей дюймовкой из «Крепости». Но обошлось: адъютанты и денщики командующего, как ни старались, не смогли сыскать супружницу комдива. Вроде улеглось, флаг-адмирал успокоился, но по «Крепости» развесилась «клюква», будто Малышев вечерами наблюдает за силуэтами в иллюминаторе каюты комдива — за супружеской парой Шмидтов, грациозно танцующей дюймовочки на фоне шнобеля супруга. Можно сказать, свезло Шмидту: застрял в контр-адмиралах на должности командира дивизии. По службе особо не высовывался, не геройствовал. На командирских совещаниях или учебных играх, проводимых Флаг-Адмиралом у себя в кубрике-ком, был тише воды, ниже травы. В строю из сорока адмиралов, всего адмиралитета «Крепости», он контр-адмирал, командир дивизии, прятался в третьей шеренге состоящей из комдивов — за спинами вице-адмиралов, у комконов, командиров Конусов «Крепости». На коленях стоял, аккурат за моей спиной. По честности сказать, всякий раз боялся, вот встанет с колен во весь рост, снимет мою фуражку и свою на меня опустит. Раздавила бы нафик.
Боцман вытащил из-за пояса рог — ожидал, нальют.
— Бригадиром в порту назначил, — отправил Боцман рог назад за спину, — грузчиков «свищу на верх». Да-а… сберёг, шельма, нервишки и штанишки… Да… Кортики мои заменил боцманской свистулькой, на боку у бедра — не на груди — потребовал носить, вместо изъятых «ножичков». Отыгрался сослуживец: в Конусе под моим началом я вице-адмирал его контр-адмирала в струнку ставил. Надел я его форменку старшины первой статьи, с погон по одной лычки содрал, педант. Но, однако, по гроб жизни благодарен ему: спился бы я в столице, или зарезал бы какого лотошника. Второе в порту мне, хвала Христссу, не грозит — потому, как первое держит, отваживает… Да-а. Акиян-столица — дурдом сущий… с той поры как расформировали гарнизон «Крепости» и вернулись морячки домой, а в след им навезли пленных новоземельцев. Кловунами стать наотрез отказались, стали хамоньеро, иху мать. Кортадоры, мать их… Да… Вы значит, кловуны, толлюды, военные преступники. Карлики. Разгружался, не видел, к столу моему через весь зал прошли с ку-ку-лями? А-а, вижу, у Вани за поясом наполовину торчит, золото шитья пояса красным отсвечивает.
Я заволновался, Инкогнито уже полчаса добрых ждём. Придёт ли вообще. А не Боцман ли этот — пришла в голову мысль — и есть Инкогнито? Не исключено.
— Ясно, кловуны. С ку-ку-лями вы неотразимы. Кловуны-хамоньеро «носов» ковёрных не имеют, на нос себе не напяливают. И от попок, говорил, избавились, котам на радость.
— Да и мы последний раз надевали лет двадцать назад, — вставил Гера.
— Вы не помните, да попросту не знали кто я. Однажды пришлось побывать в Доме Наместника — это когда из смокинга в боцманскую форменку переодели и кортики изъяли. Не упомню, но должно быть, вы меня в прихожей приветствовали. Вы в ку-ку-лях были, в скоморошьей одежде, не в этих замечательных тройках. Запомнились «взрывы» попок, их перья и пух — в «Пых!». Ну да ладно… Слушайте легенду и на ус мотайте. Замечу, то, что вам расскажу, не всякий действительный член Сената знает, ГлавКомы Объединённого Флота не в курсе, вы, кловуны, будете знать. Куда смотрит гений. Неисповедимы дела Христссовы.
Ваня запихнул поролон в кармашек пояса, и, сверив кубок с башкой, шептал нам в уши:
— Расскажет — побьёт, бошки нам отшибёт нашими же кубками. Пират он настоящий, ни какой не Моль Феоктист Кириллович. Давайте, пока есть ещё возможность, выпьем… и попробуем слинять. Павло мне шепнул, одно доброе дело сделаем, помощь окажет: «чёрным» коридором на выход проведёт. Нам только и надо сделать — продегустировать дикий эль, крафту Берты. И она, не сомневайтесь, поможет, если что, подоспеет с «береттой» нас спасти.
— Не побьёт, — утешил я Ваню. Наливай.
— А давай поменяемся, ты мне свой кубок, я тебе свой — в мой больше эля лезет.
— Не надо. Твой в соплях.
* * *
— Давным-давно, эоны лет с тех пор минули, Галактику потрясали войны, — начал рассказывать Боцман.
— Лучше бы побил, — вздохнул Ваня и начал примащивать мой кубок под краник.
— Закончились они, — продолжал, облизнувшись при виде Ваниной возни с бочонком, рассказчик, — как только Цивилизации начали следовать простой идее «непротивления злу насилием». Инопланетным пришельцам-недругам отпор оказывали, но не явно, скрытно от народа. Веками на планетах взращивалась тайная каста Спасителей-невидимок, ниндзей, чьё мастерство останавливало захватчиков, если и не изводило кого совсем, то сподвигло убраться к себе домой.
В конце концов, противники зареклись затевать междоусобицу. Сошлись на выборе: возрождение планет из пепла, становление и развитие Цивилизаций впредь должно происходить вне всяких контактов — индивидуально. На этой идее возникло учение «Хеогалактический индивидуальный толеэвэллизм», или, как упростили, «Всехучение». Цивилизации — планеты — прекратили всякие контакты. Ни у кого даже помыслов не было их возобновить — потому как время, наука, религия и искусство стирали из памяти поколений знание о существовании где-то в Космосе соседей.
В Галактике восторжествовало полное благоденствие. Всё испортили… люди.
Дело было так:
Как-то — ещё во время последних войн — одну планету, потерпевшую поражение, населили космические мигранты, да не обычные бродяги, какие меж звёздами кочевали неприкаянными, толпами, а секта ортодоксальных толлеэвэллистов. Новому дому они дали имя Рэй, себя назвали э́ллами.
Поначалу всё шло хорошо. Оправившись от «ядерной зимы», планета расцвела. Мигранты (аборигены и завоевателями погибли в термоядерной стычке), множась, заселяли всё новые острова и континенты. Над головой ясное и доброе от солнца, или звёздное с лунным светом ночью, небо. Под ногами густая высокая трава. Дышали чистым, звонким воздухом. Кровом служили пещеры в горах и гроты по склонам холмов. Были ещё и норы глубокие, но их не занимали — незачем: хищное зверьё обитало в саванах и в джунглях. Пища круглогодично — сладкие корешки, сочные фрукты и благоуханные цветы.
Жили с динозаврами, поначалу в приятельстве, скоро в дружбе, а после и в братской любви. Малыши эллёнок и динозаврёнок ходили друг за дружкой как привязанные, росли и взрослели, не разлучаясь ни на час. «Братки́» — так их прозывали. Дети эллинские — одной крови — так не дружили. «Не разлей вода». Выражение пошло от того, что браток меньший в воду не входил, на братке большем через озеро или реку переправлялся.
Вместе паслись. Бо́льшенький кормил Ме́ньшенького. Потчевал сочными плодами — бананами и кокосами. Мало́й до кронов пальм допрыгнуть не мог, а лезть по стволу ленился, потому большо́й лбом ему плод сбивал. Камень подставлялся, кокос и раскалывался. Сок, понятно кем, выпит, скорлупа с мякотью, понятно кому, достаётся. Сытые, братки забавлялись. Меньшенький, умещавшийся на лбу между глаз у большенького, катался верхом и скребком из древесной щепы почёсывал кормильцу глубоко в ноздре.
Вместе спали. В детстве вдвоём в обнимку, а взрослыми — вчетвером. Порознь. Не в обнимку, потому как спали теперь в обнимку с подругами. Теплее было... и интересней. Вместе растили детей и детёнышей. Учили: одних — лбом сбить кокос; других — почесать в ноздре.
Жили — не тужили. Жили долго: мяса не ели.
Взрослели. А старели, и умирал один, скоро от тоски умирал и второй.
Полная идиллия!
Всем(!) на планете всего(!) хватало. Не было проблем и претензий — ни у кого, ни к кому. Все(!) были счастливы.
Так повелось и, возможно, так было бы всегда, но однажды на Рэе случилась глобальная катастрофа. Леса с плодами и луга с цветами оказались под слоем льда — питаться стало негде и нечем.
Динозавр был животным, в учении толеэвэллизма ничего не смыслил, потому на прокорм братку-эллу забивал... динозавра. Ведь, будучи травоядным, охотиться на других животных не умел. Так динозавры — озверели, обмельчали, в конце концов, выродились в крокодилов.
А элл? Разве мог он на убийство брата смотреть безучастно? По боку бредни Всехучения, когда кормильца забивают! Чесалку в руку и в атаку… на сородича. Почему не на убийцу? У того два места, в которые можно поразить щепкой хотя бы с каким-то эффектом — это глаза. Но до них ещё достать надо — шея у динозавра длинная-длинная, голова высоко-высоко. А у сородича таких мест много — например, живот. И близко — только руку протяни. Кстати, с тех пор, и так, зарождалось искусство рукопашного боя и фехтования: эллы чесалки из-за пояса выхватывали, и отпор противнику давали.
Динозавры перебили друг друга.
Возможно, и эллы последовали бы их примеру, но природная, веками нажитая под пальмами, лень не дала.
Собирались у костра племенами и ходили кругом… ждали исхода битвы братьев бо́льших. После жарили на углях мясо. Хороводились, держась за руки — из предосторожности: следили за тем, чтобы чесалка у иноплеменника оставалась за поясом, не оказалась ненароком в руке. Так зачались обычаи рукопожатия и танцев. Поначалу только хороводили, мужчины и женщины в одном кругу за руки, это позже пришло предпочтение разбиваться на парочки, в «медляке» (со временем называли танго) обжиматься и тискаться.
У костров поодаль сидели «племянники» из племён «неудачливых». Племянник — он элл «безлошадный», то есть, лишившийся братка-диназавра. Племянников в своё племя, к своему костру племена «удачливые» переманивали — угощали шашлыком — с тем, чтобы сюда же переходили и их соплеменники… с динозаврами, пока остававшимися в живых. Таким незатейливым ухищрением запасались на перспективу мясом и рабочими руками. Потому так, что браток бо́льший, сидевший от костра ещё дальше братка ме́ньшего — обмороженный — рано или поздно погибал от холода и голода. Не доживал, бывало, даже до дуэли последней и предсмертной. А случалась схватка, элл — сирота «безлошадная» — становился племянником-рабом: начинал трудиться на племя удачливое. Собирал хворост, разделывал туши, готовил еду, выделывал шкуры, шил одежду, рисовал на стенах пещер...
Поев мяса, элл, в прошлом ортодоксальный толеэвэллист и ве́ган (пожиратель кокосов с бананами) облачался в «кожу» — скальп брата, отныне панцирь — и укладывал через плечо увесистую берцовую кость, брата же. Но смертный грех его не в том. Великую идею на вере «непротивления злу насилием» забыл и уверовал… в злой рок и судьбу. Причём, первыми обратились в отступников индивиды физически слабые, рождённые зачастую недоношенными. И жили такими тихонько, в герои выбиться не стремились. Ловкость и хитрость проявляя, наживали — правдами и неправдами — богатое состояние. Что примечательно, «сильными сего мира» становились — не редко — не самые из них физически развитые. В лидерах ходили всякого рода колдуны, шаманы, ворожеи, предсказатели, лекари. А в «люди» — по большей части, так повелось — «племянники-работяги» с очкариками и мастеровыми в купе.
Скоро Всехучение будет забыто напрочь. Планету-дом Рэй эллы переименуют в Землю — потому как землица во льдах стала предметом вожделения. Поначалу, чтобы хоронить умерших, а позже, когда и мамонтов (эти, чтобы в живых оставаться, выродились в муравьедов) постигла участь динозавров, взращивать в почве коренья и злаки. Обогатив скудный теперь мясной рацион корнеплодами, обзаведясь крышей из блоков тёсаного льда, себя нарекут «людьми». Может быть, потому, что жили теперь не одним тёплым летом, а и холодными зимами среди льдов. А чтобы выделиться из животного мира, назвались не просто людьми, а «людьми-разумными». С того времени Земля испытает «людниковый» период. Это кто-то из самых первых летописцев ошибся: в слове «ледниковый» вместо «ю» вписал «е». И понеслось. К тому же, историю омрачила ложь, будто динозавры вымерли с началом действительно «ледникового периода», а люди появились гораздо позднее, уже на Земле потеплевшей — и произойдут от обезьян. Враки! Абсолютно не состоятельная в свете открывшихся исторических фактов научная теория, даже на гипотезу не тянула. На самом деле, наоборот: обезьяны произойдут от людей.
Случалось, в могильниках на черепах покойников находили обручи из тончайшего среза берцовой кости динозавра, археологи считали, что это захоронения эллов не ставших людьми. Обручи надевались на головы «верным»: тем, кто не примкнул к «отступникам», остался — не потреблял мяса — верен братской дружбе, умер от голода. Не применил чесалку не по своему прямому назначению — в ноздре почесать.
Люди жили иначе, не так как эллы. Над головой хмурое небо, воздух не чист, под ногами асфальт, кров — тёмные, сырые каменные «клетки». Цветы... им отводили место в клумбах. Раз от разу дарили на дни рождения, в юбилей и по другим торжественным случаям. Набранными в букеты. По четыре штуки клали в гроб покойнику, шесть-восемь на приступки памятников.
Потребляли мясо.
В подсознании храня что-то от Всехучения, превозносили добро и несомненный верх добра над злом. А занимались этим те, кто нажил «состояние» — ловкие и хитрые.
Наказывали: «не убий» ...и изобрели порох и пушку на колёсах.
Увещевали: «не навреди» ...и применяли медицину «научную», а многих истинных врачевателей души и тела — подвижников медицины «народной» — колесовали на площадях.
Поучали: «будь равным» ...и создали общество равных возможностей. Правда, колесо фортуны не ко всем повернулось. Те, кому повезло, катались в шикарных лимузинах, с девушками и шампанским в обнимку. А неудачникам было суждено всю сознательную жизнь отходить на своих двоих, и счастливее себя ощутить только изредка, к примеру, как приобретёт по случаю (читай, за взятку) «ви́лковую рам» о двух колёсах, или четырёх на ра́мном шасси. Многие, кому не свезло, были колесованы «колёсами» употреблёнными внутрь.
Твердили: «на чужое не зарься» ...и построили, устав обирать друг друга у себя на планете, звездолёт, якобы с целью установления контактов с иными цивилизациями для взаимного обогащения знаниями и технологиями. На деле же, трюмы «Колеса» (название звездолёта) забили разными безделушками. Бусами из цветного стекла, зеркальцами, пластмассовыми Санта-Клаусами, тряпичными Дедами Морозами со Снегурочками, матрёшками, игрушечными тарантасами с лошадками и другой подобной всячиной. Ну и, конечно, же — ящиками с водкой «Туземка».
В момент старта «Колеса» от корпуса звездолёта отвалилась носовая пушечная башня...
В свою космическую эпопею люди достигли многих звёзд за тысячи парсеков в округе от Земли-матушки, почти полностью заселили пригодные для жизни планеты в одном из рукавов кластера Орион. Худо-бедно осваивались на колонизированных планетах. Повоевать, как оказалось, там было не с кем: везде жили миролюбивые, войн не знающие, расы — умудрённые учением хеогалактического индивидуального толеэвэллизма. На чужое не зарились, оружия не знали, пропагандой не занимались. Динозавров не трогали, мамонтам не докучали, бабочек особо жаловали. Моль не изводили, шубами специально подкармливали, чтоб «бабкам» не досаждали, крылышки красуням не подъедали. Убедившись в том, что аборигены в конфликт не вступят, и впредь смиренно будут себя вести, земляне, заключив союзы и альянсы, разделились, на два лагеря соперников. Один лагерь с одной стороны Земли, другой с другой. Естественно, зачали́сь междоусобные войны. Мать-Земля в попытках помирить своих детей металась меж двух огней. «Ну, ни фига себе, они дерутся! А чем жить на Земле-старушке? Зачем посылали в просторы Галактики? За нефтью, углём, газом и салом!»: эти слова стали расхожими на заседаниях Правительств и в СМИ. Мирила старушка, и кнутом, и пряником — поначалу. Со временем, изрядно истощавшая от нехватки собственных ресурсов, — стыдила одними уже жалкими упрёками и униженной мольбой. «Детки-то, вон какими вымахали». Требовала, просила, умоляла свару прекратить. Но безуспешно. В конечном счёте, Мать была обречена на влачение существования голодного, прозябание в мороке.
Зачем выходцам с Земли нужны были междоусобные войны, в чужих-то краях?! Что они хотели этим показать или доказать? Но — не суть. В том суть, что землянам, как показали реалии, вообще не надо было лезть в Космос. Ну, жили б себе на Земле «как люди», а ещё лучше — как эллы с динозаврами, или те же туземцы с бабками и молью. Так нет же, полезли к «чужим» за нефтью и салом. И что натворили! Инцидент с пушечной башней в момент старта звездолёта — явное знамение. Ничего не стоило ту экспедицию прервать (стартовали с Луны) или хотя бы в башнях демонтировать пушки, заполнить бусами, Дедами Морозами и Клаусами, прочей всячиной. Ящиками той же «Туземки». Но здравый смысл у начальства был упреждён долгом исполнительности и ответственности перед высшим начальством. А то помнило поговорку «вернёшься — не повезёт», ею и руководствовалось. На старте капитан «Колеса», приняв доклад об утере носовой пушки, надавил было на тормоз, но прослушав в комлоге начальственный рык «Вперёд!», дал, произнеся традиционное «Поехали», газу. Колесо истории «звёздного пути» людей завертелось...
* * *
Боцман с последними словами легенды, вдруг захрапел и соскользнул с табуретов под стол. За собой увлёк — не физически, нет, как магнитом за собой повлёк — нашего Ваню. Долго мы слушали храп дуэтом.
Приговорили бочонок эля, проснулся Ваня. Скорбным взором сопроводив полового с опустошённым бочонком, сказал:
— Знайте, люди «разумные» свой ум проявили только раз: когда назвали себя так — раз умные.
— Держи, дарю, — проснулся и Боцман. Прислонился спиной к стене, усадил Ваню на стол и протянул грузинский рог. — Теперь слушайте отнюдь не легенду, инфу строжайше секретную, выложу вам тайну осады «Крепостью» Новой Земли.
Ваня икнул. Рог с отделкой серебром был довольно увесистым, со стуком о доски положил на стол и снова икнул.
— Да, захват планеты состоялся, но не штурмовыми — так сообщалось в депеше Генеральному Штабу Объединённого Флота, Главкомам и Сенату — полуротами Головного Конуса «Крепости». Первыми к Новой Земле стартовали, преодолели орбитальный щит, и приземлись небольшие подразделения, числом от силы взвод. Как оказалось, не входившие в состав крепостных дивизий, вообще ни кому неизвестные. Прилетели они на небольших катерах с обратной стороны Новой Луны — без разницы, смотреть с Новой Земли, или из «Крепости». «Обойма» дрейдеров в Конусах, дабы не попадать под лучи новоземельного щита, постоянно пряталась за спутником. Разумеется, центр разведки космической обстановки зондировал и зумировал лунную поверхность, но ни каких следов присутствия там кого-либо не обнаружил. Стартовали катера за несколько минут до назначенного командующим Генерального штурма Новой Земли шатлами с полуротами десантников спецназа. «Новолунцы» упредили их высадку, первыми приземлились и приняли капитуляцию «новоземельцев». В недоумении пребывал даже сам командующий флаг-адмирал Малышев. Но резонно посчитали, что была проведена глубоко законспирированная операция Главного Разведывательного Управления Флота. Странным показалось не столько внезапное явление новолунцев, сколько их действия. Если высадившаяся на землю дивизия — кстати, под командованием Отто Шмидта — разоружала армейские части и ополчение, новолунцы занимались исключительно четырьмя полками укомплектованными милиционерами и полицейскими.
Ваня икнул.
— Пленённые новоземельцы, они строевые солдаты армейских оборонных подразделений — кстати, вооружённых АК-47. Сразу поцепили к стволам автоматов простыньки, заранее заготовленные. Подняли «лапки», как только приземлились первые шатлы Шмидта. Надо отдать солдатам должное, сдачей в плен они спасли жизнь гражданским. Сопротивление — яростное — шмидтовцам и полуротам спецназа оказали эти самые четыре полка, милиционеры и полицейские. Смерш толком не успел допросить, ночью новолунцы с последними исчезли. С концами. Катера остались на местах приземления, сами как сквозь землю провалились. Где они, что с ними сталось, а главное, что ждёт их в перспективе — об этом узнаете позже, когда придёт время. Пока же, знайте, четыре полка разделены на четыре десятка партизанских отрядов, которые засветились в разных полушариях и местах планеты. В городах оставят глубоко законспирированное подполье. Сколь ни будь серьёзных диверсий и террористических актов они не чинят. Таятся в горах и лесах, поэтому, как не пытаются их отловить, не удаётся. Но вообще-то, Отто Шмидт особо и не усердствовал, считал, опасаться всерьёз не стоит — потому как на сорок отрядов имелось только сорок автоматов, другое вооружение — милицейские и полицейские дубинки. Ну, грабят по хуторам овчарни и курятники, в городах из подпольщиков скатились в карманники, «щипают» горожан в метро, да по трамваям с троллейбусами — на большее не способны. Правда, как оказалось, так только казалось, на самом деле, воровство у подпольщиков было прикрытием. Их задача плодить секты ни кому неизвестного «Всехучения», дело дошло до рейдерских захватов православных церквей сына Божьего Христоса, даже постройки храмов «Церкви проповеди Христсс». Вот то, что не поймать, эт да, исчезать, попросту «смываться» с места правонарушения, великие мастера. Потому, ни партизанами, ни подпольщиками не названы, в сводках происшествий на столе у министра внутренних дел значатся как «нью-асассины». В скобках пояснено: «Члены религиозно-военизированных банд-формирований; их вера и учение зиждутся на каком-то Хеогалактическом индивидуальном толеэвэллизме. Бред». Флаг-адмирал Малышев все неудачи в поимке этих самых нью-асассинов свалил на Отто Шмидта. Якобы своим гигантским ростом тот выдавал места засад и пути рейдовых передвижений спецназа по горным тропам. Отстранил от должности комдива и ходатайствовал назначению Наместником на заштатную планетёнку Кагор.
Проводить СВО командующий назначил вашего покорного слугу. Командовал оккупационным корпусом в составе трёх дивизий и четырёх горно-стрелковых рот; по совместительству был назначен и Наместником Новой Земли. Последнее меня и сгубило. Заняв Кремль стольного града Мас-Ква, изголодавшийся в своём Конусе по женскому присутствию пустился во все тяжкие. В «Крепости» мужеподобные бойцы женского штурмового батальона не привлекали, а девиц геноидов-пираний не пользовал, к андроидам у меня с юности неприязнь. Приказы, указания и распоряжения отдавал в постели, то есть, свои функции командира корпусом и Наместника Кагора исполнял спустя рукава. Командиры дивизий, полков в «тяжких» делах от меня не отставали: новоземельские девушки те ещё штучки. По особенному изощрялись молодки замужние и матроны, я понимал так, мстили за поруганную родину, отцов, братьев, мужей и женихов. В общем Мас-Ква на Кагоре приобрела славу большущего борделя. Солдаты на ночь в самоволку бегали, преуспевали в этом горные стрелки. К утру возвращались истощавшие, с впалыми потухшими глазами, нередко помеченными фингалами. Дошло до того, что жандармерия в городах излавливала всякую нечисть, но только не карманников, то есть подпольщиков; горные стрелки, спасаясь от девиц и матрон, увлеклись соревнованиями в альпинизме. Ну, и ладно бы, но за сто лет моего правления Новой Землёй разведкой выяснилось, что контингент банд-формирований — нью-асассинов — утроился-учетверился. В составе четырёх полков из милиционеров и полицейских, как оказалось, имелись женские хозроты. В стычке с десантниками «Крепости» и сдаче в плен новолунцам они были одеты в мужскую форму мас-квовских силовиков. Словом, нарожали в горах детишек. Не так уж и много, но воспитали из них воинов необыкновенных, профессионалов настоящих: сущих невидимок; пока росли и обучались военному искусству, ни разведчики, ни альпинисты их не наблюдали. Как-то случайно на берегу горной речки нашли две стопки одежды — мальчиковой и девчоночьей. Сверху одежды лежали АК-47. Беглый же осмотр автоматов привёл к выводу, что они не конвейерной сборки, кустарной: на коленке собраны из деталей, изготовленных на универсальном оборудовании — токарном, фрезерном, шлифовальном и гальваническом. Сколько не ждали на берегу парочку любителей искупаться, засаду устроили, не выплыли, уплыли в неизвестном направлении — под водой. Малышев, естественно, — на сто первом году — лишил меня должности командира корпусом и посадного наместничества, приказал возглавить эскадру дальнего патрулирования и немедля отбыть в часть.
— Фига ́ себе, — повторился Ваня и икнул.
— А армейские пленные, которых с Новой Земли переместили в стольный град Акиян, и которым была уготована судьба кловунов, создадут — в дурдоме — «Общество вольных хамоньеро», станут модными в Домах кортадорами, по-простому — нарезчиками хамона.
— Фига ́ себе! — это уже вырвалось у Геры с Лукой.
— И так: вам не следует больше предпринимать странствий, с целью узнать хоть что-нибудь ещё о «тайне СЦА». Знаю, случайно, что-то отрывочно вы о ней прознали из сенаторского архива Отто Шмидта, вашего хозяина, как и тайного, впрочем, друга. Доступ к документам получили только раз и на недостаточное для полного ознакомления время. Потому-то и странствуете. За тринадцать лет посетили все кабаки, рестораны, таверни, отели и прочие злачные места на Кагоре. В каких, полагали, как нигде больше, можно узнать, хоть ещё что-то в дополнение к уже известному. Отто Шмидт в перевыборах победил, ещё семьдесят четыре года будет исполнять свои депутатские функции, заседать в Сенате, всё это время вы будете предоставлены самим себе. На Матея Наместник завёл банковскую ячейку, в которую поступает ежемесячное жалование и годовая порция пропротена на всех четверых, раз в пять лет будет осуществляться закладка чистого оскоминицина. Ни сколько не постареете. Совершенствуйтесь в журналистике, инспектируйте питейные заведения, у вас это делать получается отменно. Но… предупрежу, вольны вы до поры до времени: наступит некогда для вас час «Ч»… Досвидос, увидимся. Я загружусь и под стол отчалю разгружаться.
— Фига ́ себе! — это восклицание прозвучало уже из уст моих и товарищей, включая Ваню. 16.04.2025

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.