Приватный взгляд трезвомысленного наблюдения, Или краткий обзор окололитературного цитирования

Лежит милая в гробу,
Я пристроился, **у.
Нравится — не нравится,
Терпи, моя красавица.
А. В. Сидорович «Русские эротические стихи, загадки, частушки, пословицы и поговорки»


Это четверостишие стало широко цитируемым с недавних времян. Вопрос в малом – видит ли обыкновенный обыватель нечто привлекательное и неповторимо пикантное, с едва уловимым привкусом литературного остроумия в этих разудалых строках? Даже больше, как отнесётся человек обыкновенный, не слишком умудрённый чтением псевдолитературно апофеоза, к равному себе, возможно, столь же мало искушённому в крайних формах вульгарной фольклористики? Если этот, второй человек, будет важно морщить самодовольно ехидное обличье и с готовностью смакования цитировать пошлость ничтожной убогости и тривиальной грязи? Отчего я уверен, что неискушённый, но порядочный человек невольно отшатнётся от своего отвратно пошлого знакомца? Не составит ли порядочный человек внутри себя некое невыгодное мнение об именно пошлости и недалёкой скверности этого второго человека? Не будет ли ему мерзить? И будет ли он не прав? В категоричной брезгливости своего мнения? Наверняка нет!
И тут бы можно было оставить в покое непримиримость этого антагонизма, если бы не одно но… - но что если пошлым и негодным человеком является некий властитель дум и правитель неких форм мироустройства на вполне себе значительно обширнейших географических пространствах? Человек, от воли которого зависят судьбы многих (слишком многих, к сожалению) людей.

Белые Ручки

В холодную, долгую зимнюю ночь на Рождество в семье трубочиста и прачки родилась принцесса. Да-да, не удивляйтесь — самая что ни на есть настоящая принцесса. Жарко и ярко трещал камин, сразу и по всему было видно, что это принцесса, — старуха повитуха так и сказала, что мол-де девочка у вас принцессочка. И что зовут её Белые Ручки. А всё оттого, что у новорождённой принцессы и вправду были прелестно сложенные, точь-в-точь как у ангелочка, белые и чистые как снег ручки. Её матушка, добрая, честная женщина, подумала, что слишком часто, да и не к месту долго смотрела на снег, на белое бельё, оттого её доченька и родилась с такими необыкновенными руками. Отец же ничего не подумал, он лишь почесал себе затылок, готовясь чистить ещё больше дымоходов да печей, чтобы прокормить своё разрастающееся семейство. Так они и зажили, тихо да счастливо.


Принцесса Белые Ручки росла не по дням, а по часам милой и славной девочкой. В тех местах, где родилась принцесса, дети сызмальства помогали родителям. И наша Белые Ручки, помогая отцу да матушке, также не гнушалась самой скучной и грязной работы. После принцессы в семействе трубочиста родились ещё пятеро ребятишек, и нет ничего удивительного, что Белые Ручки, по обязанностям старшей сестры, была нянькой всей этой шумно неугомонной и замурзанной компании. Впрочем, что бы сноровисто да быстро не делала принцесса, как бы исправно да ловко не справлялась с самой неприятной и грубой работой, всё равно она оставалась принцессой, принцессой Белые Ручки.

Кропивна королева

КРОПИВНА КОРОЛЕВА (КАЗКА)

В одній старовинній садибі біля поважного, старого будинку ріс величезний сад. За садом був постійний і ретельний догляд, але він був настільки великий, що у віддалених його куточках знаходилося все ж місце рослинам, на які вправні садівники зазвичай дивляться з ледь прихованим невдоволенням обуреного жалю та мало не презирливого осуду. Якщо в центрі саду красувався буйним цвітом доглянутого благополуччя поважно розлогий кущ темно-бордових ароматних троянд, якщо поодаль, в акуратній послідовності геометричного розрахунку, ефектно розміщувалися слухняно розцвілі квіти розміром дещо менше - хризантеми та лілії, гіацинти та крокуси, а ще далі - айстри та гвоздики, левкої та тюльпани, майори, жоржини, півонії та маки, то за ними, на віддалі запущеної глушини, дивним сплетінням дикої вольниці розрослися чортополох і кропива, реп'ях і лопух, первоцвіт, жовтий дрік, кручені паничі, маргаритки та лілові волошки.


Ще в садку жив ельф. Він був настільки малим та крихітним, що легко міг розміститися в будь-якому непримітному та крихітному бутоні якої завгодно невигадливо непоказної, дрібнесенько простісінької квітки. Втім, саме ельф був справжнім власником саду й щоосені він оголошував рослину, яка, на його думку, було минулого літа найдостойнішою та привабно прекраснішою з усіх тамтешніх мешканців. Цій рослині присвоювався почесний королівський титул, вручалися королівські регалії, надавалися королівські почесті та й у її квітах чарівний ельф облаштовував свої розкішні апартаменти на усе наступне літо.

Крапивная королева

КРАПИВНАЯ КОРОЛЕВА (СКАЗКА)

В одной старинной усадьбе у почтенно старого дома рос обширнейший сад. За садом был постоянный и тщательный уход, но он был настолько велик, что в отдалённых его уголках находилось всё же место растениям, на которые искусные садоводы обыкновенно смотрят с едва скрываемым неудовольствием негодующего сожаленья и чуть ли не презрительного порицанья. Если в центре сада красовался пышным цветом ухоженного благополучия преогромно разросшийся куст тёмно-бордовых благоухающих роз, если чуть поодаль, в аккуратной правильности геометрического расчёта, эффектно размещались послушно разросшиеся цветы размером чуть поменьше — тюльпаны и лилии, а ещё дальше — гиацинты и крокусы, гвоздики и астры, левкои, маки и пионы, то за ними, в отдалении запущенного захолустья, дивным сплетением дикой вольницы разрослись чертополох и крапива, репейник и лопух, первоцвет, жёлтый дрок, ноготки, маргаритки да лиловые васильки.


Ещё в саду жил эльф. Он был настолько крохотен и мал, что легко мог разместиться в самом крохотном и малом бутоне самого скромного и неказисто неприметного цветка. Впрочем, именно эльф был истинным владельцем сада и каждую осень он объявлял о растении, которое, по его мнению, было минувшим летом самым достойным и прекрасным из всех обитателей. Этому растению присваивался почётный королевский титул, вручались королевские регалии, воздавались королевские почести и в его-то цветах волшебный эльф обустраивал свои роскошные апартаменты да и жил всё следующее лето.

Кравчик Єнс (казка)

Достовірно правдива, достеменно вчена та повчальна історія про славетно майстерного кравчика Єнса, добру та милу кохану його дівчину Кєрн, а також чарівно знамениту голку-самошвачку.


Глава 1
(В якій розповідається за те, хто такий кравчик Єнс і навіщо йому знадобилася голка-самошвачка)


В одному далекому казковому королівстві жив кравець. Він жив у містечку, яке було не надто велике та й не дуже маленьке, але якраз саме таке, щоби в ньому жив незрівнянно майстерний і вправно дотепний умілець, яким був кравчик Єнс. Роботи у Єнса завжди було хоч відбавляй: то поший булочникові білосніжний батистовий ковпак, то селянину з ближнього села фартух грубого сукна, а то й самому начальнику прибрамної варти - ажурно вишукані шовкові манжети на його святковий шкіряний камзол червоного кольору. І всі підганяли, всім кортіло: "Давай, кравчик Єнс, ворушися, ший якнайшвидше - щоб до завтрашнього все було готово, немає часу чекати на таку дрібницю!" Але не було такої роботи, з якою б не міг тут же, швидко та вправно, впоратися наш кравець.


Багато хто, бачачи, що від замовника двері кравецької майстерні не закриваються ні на хвилину, бачачи терплячу працьовитість та дивовижне мистецтво кравчика Єнса, називали його щасливчиком, так-так, саме так і говорили: "Щасливчик Єнс! За довгий день йому завжди щось та й перепаде: пекар розплатиться в'язкою калачів, селянин принесе кошик ріпи, а начальник прибрамної варти щедро віддячиться золотим рігсдалером! Саме - блискучим золотим рігсдалером! Щасливчик Єнс! Що може бути краще та вигідніше за його майстерність! "

Золотой крейцер

На далёком, далёком севере, в далёком, далёком датском королевстве жил бедняк. Жил он не где-нибудь, а в самом главном городе королевства, в столичном Копенгагене. День-деньской он слонялся по городу в поисках хоть какой-нибудь мало-мальски подходящей работы, ночью же ютился в своей нищенской коморке на чердаке крытого глиняной черепицей высокого старинного дома.
Поздней осенью и долгой зимой в коморке было страсть как холодно, даже иней покрывал серые стены его лачужки и за стёклышком заиндевевшего оконца скрипел мороз да свистела сердитая метель; весной же луч солнца заглядывал в убогое жилище бедняка и оживлял его сиротливое сердце надеждой грядущего тепла и обновления. На крыше, под окошком, ворковали радующиеся приходу долгожданно благословенной поры дикие голуби, и жизнь сызнова казалась нашему бедолаге неожиданно приятным, полезным и бесспорно привлекательным занятием.


Надо бы заметить, что лишь только появлялось первое весеннее солнышко, лишь только слышалось волнующее дыхание тёплого весеннего ветерка и на очнувшихся деревьях чудной дымкой зеленеющего флёра означалась нежная, клейкая листва, наш бедняк любил начать утро прогулкой по самой главной и самой широкой улице города. Обыкновенно именно в это время по пути к замку там проезжала пышная процессия датской принцессы. Случалось даже, что ему, бедняку, удавалось увидеть личико принцессы. Принцесса была прелесть как свежа и хороша, платье её невиданно богатого убранства было чудо как затейливо и прекрасно, кони экипажа ошеломляюще породисты и резвы, форейторы отменно важны и крикливы,— одним словом всё производило впечатление крайне волнующего торжества,

Портняжка Йенс



Достохвально правдивая, учёная и поучительная история о преславно мастеровитом портняжке Йенсе, доброй и милой девушке Кьерн, а также расчудесно знаменитой игле-самошвее.


Глава 1
(В которой рассказывается о том, кто такой портняжка Йенс и зачем ему понадобилась игла-самошвея)


В одном далёком сказочном королевстве жил портной. Он жил в городке, который был не слишком большой и не очень маленький, но именно в самый раз, что бы в нём жил такой отменно мастеровитый и сноровисто находчивый умелец, каким был портняжка Йенс. Работы у Йенса всегда было хоть отбавляй: то пошей булочнику белоснежный батистовый колпак, то крестьянину из ближней деревушки передник грубого сукна, а то и самому начальнику привратной стражи — ажурно изысканные шёлковые манжеты на его праздничный кожаный камзол красного цвета. И все торопили, всем было невтерпёж: "Давай, портняжка Йенс, пошевеливайся, шей побыстрей — чтобы к завтрашнему всё было готово, нет времени ждать на этакую безделицу!" Но не было такой работы, с которой бы не мог тут же, быстро да ловко, справиться наш портной.


Многие, видя, что от заказчика дверь портняжной мастерской не закрывается ни на минуту, видя терпеливое трудолюбие да удивительное искусство портняжки Йенса, называли его счастливчиком, да-да, так и говорили: "Счастливчик Йенс! За долгий день ему всегда что-нибудь да перепадёт: булочник расплатится вязанкой калачей, крестьянин принесёт корзину репы, а начальник привратной стражи щедро отблагодарится золотым риксдалером! Именно — блестящим золотым риксдалером! Счастливчик Йенс!

Железные пуговицы

Жил-был солдат. Да-да, самый обыкновенный и ничем не примечательный, безумно храбрый и нераздумчиво смелый, как ему и полагается, солдат. Были у солдата: острая, всегда отточенная сабля, длинное ружьё, высокий кивер и безупречно чистый, с двумя рядами блестящих металлических пуговиц мундир. Конечно, в придачу у солдата было много чего ещё из примечательно достойного к упоминанию: и чёрные как смоль усы, и курительная трубка, и скрипящие, высокие до колен сапоги, и кожаный ранец, и щеголеватые, приятно красного цвета, солдатские подтяжки,— одним словом, всё то, что положено иметь бравому солдату. И жил солдат, не зная беды — котелок его на обед всегда был полон дымящейся кашей, бархатный кисет всегда был набит крепким, отборно пахнувшим табаком, в карманах же его безупречно чистого мундира всегда водилась кое-какая мелочь медью, а иногда даже что и серебром. Что тут скажешь: живи — не тужи, веселись от души. Но, несмотря на то, что всё у солдата было, он имел одно заветнейшее мечтание: ему страсть как надоело каждый день до блеска чистить старые железные пуговицы своего мундира и поэтому он очень желал бы иметь вместо железных — два ряда ярко медных, ещё лучше светло серебряных и уж совсем несбыточное — два ряда новых, всегда блестящих, больших золотых пуговиц.


Часто нашего служивого ставили в караул у королевского дворца. Летнее солнце жарило ли тогда высокий кивер солдата, дул ли пронизывающе холодный осенний ветер, хлопья ли снега засыпали нашего часового, — он стойко переносил все тяготы, бодро покручивая чёрный ус да выше поднимая гладко выбритый подбородок (так солдат поступал,

Расстегай Павлович Гаврюшкин, пятидесятилетие

Посвящается хлопцам и девчатам групп 28-29-э СТМУ (1985-1988)




"Я осужден на смерть и позван в суд загробный —
И вот о чем крушусь: к суду я не готов,
И смерть меня страшит." А. С. Пушкин "Странник"




Как весело начинать новое повествованье! Как весело знакомиться с новым героем, его обликом, судьбой, его похвальными или, напротив, скверно порицаемыми привычками бытия! Как весело, впервой заслышав ещё непривычное уху имя, сверяться с потаённым архивом душевных знаний, радостных надежд и чаяний, ежеминутно вопрошая внутри себя: это он, точно ли он, тот самый? И убеждаясь в достоверности, правдивой достоверности ожиданья, счастливо окрылённым автором жать новому сотоварищу руку, приглашая его в попутчики на долгом, ясном и широко разливающемся пути затейливого повествованья... В путь, в путь!.. Куда ж пойдём?..


Расстегай Павлович был опечален... Расстегай Павлович был несчастливо опечален и расстроен... Расстегай Павлович пребывал в весьма безрадостном расположении скорбно вопиющего, унылого своего духа… Впрочем, огорчительное беспокойство его тонко организованной натуры было вполне обоснованно и справедливо...
У Расстегая Павловича нынче был юбилей, вернее сказать — юбилей и некоторая знаменательная в его судьбе дата, сказать определённее и точнее — дата и одновременно годовщина, годовщина из разряда тех безоговорочно отмечаемых всяким добрым человеком годовщин,

Червяк (2 часть)

Наконец, измокнув и препорядочно продрогнув, компаньоны достигли цели вожделенных своих устремлений:
— Лагуна! — таким именованием тихо воодушевлённый Ростислав Иванович определил собственно самую суть камышёво зарослого берега, к которому их привела узкая, заглохло теряющаяся в густом покрывале перепутавшихся трав тропинка. Над озерцом стояла молочно матовая неколебимая пелена предрассветно плотного тумана. Пахло тиной и болотом, и ещё тем, от чего прожжённо закоренелым рыбакам (а впрочем, и едва начинающим удить юнцам, а впрочем, и случайным манером, неизменно и вдруг, оказавшимся на рыбалке, страсть как раздражающим мужскую половину отчего-то всегда большим уловом и истошностью радостного крика по поводу "этой мелочи" — барышням всех возрастов, окрасок и комплекций),— одним словом, публике любого пошиба, красующейся на берегу в этот благословенно утренний час, было несомненно очевидно, что здесь-то и состоится пиршество рыбацкой потехи, что здесь-то, сейчас и немедля, необходимо чем быстрее утаптывать пятачок берега, разворачивать снасти, цеплять наживку и ... быстрее, быстрее — не измерив глубины, на авось, примостить аккурат среди болотистой тины наклонённо полупритопленный, безнадёжно унылый, неподвижный поплавок.


Но вернёмся к Андрею Вильгельмовичу. Оказавшись впервые в столь вольготно чудеснейших обстоятельствах этого несомненно привлекательного места, наш сантехник поначалу растерялся. Простейше необходимая последовательность очевиднейших действий по заботам обустройства, по разборке рыбацкого инвентаря (для того чтобы приступить к началу именно святейше таинственного и желанно долгожданного, к началу рыболовли),

Червяк (1 часть)

Сижу, брат, здесь с самого утра! Такая скучища, что и выразить тебе не могу. Дёрнул же меня чёрт привыкнуть к этой ловле! Знаю, что чепуха, а сижу! Сижу, как подлец какой-нибудь, как каторжный, и на воду гляжу, как дурак какой-нибудь!
А. П. Чехов "Дочь Альбиона"


Его толстые пальцы, как черви, жирны
А слова, как пудовые гири, верны...
О.Э. Мандельштам "Мы живём, под собою не чуя страны"



Утро, летнее утро, бесконечно раннее летнее утро. По заросшей полевой дороге, оглашая тишину дребезжанием, шумливым сопением, иканием, а иногда даже что и досадливо негодующим чертыханьем, мчится на разбитом велосипеде тощего вида рыбак, одетый в не приведи Господи что, а именно в то неприлично истасканное и почти всегда несколько испачкано дрянное, что любит напялить на себя это беспокойное и неприхотливое племя, неугомонное племя граждан, извечно спешащих на первый, неповторимо запоминающийся и вполне себе соблазнительно многообещающий утренний клёв. Поклажа, драгоценнейшая поклажа за его плечами — пучок смотанных удочек всех цветов и размеров, то снуёт вверх, когда велосипед, чуть наклонясь, нечаянным рывком ныряет во впадинку, лужицу или просто вырытую добросовестным псом ямку, то внезапно, когда велосипедисту удаётся с разгона выскочить на некоторое возвышение очередного бугорка, весьма чувствительно и пребольно, со всего размаха хлопает рыбака по щуплой его спине, вернее, по чрезвычайно деликатному и ранимо значимому её завершению, находящемуся чуть ниже пояса.

Весел и волен

Весел и волен с утра расправляю я вольные плечи,-
Поприще дел предо мной, жаждой свершений я жив!
Что же? уже к ввечеру я влачуся истцом непотребным,
В тяжбе докучных забот прокляв утраченный день.

Украинские вакации

Плюйте ж на голову тому, кто это напечатал! Бреше, сучый москаль.
Н. В. Гоголь «Вечер накануне Ивана Купала».


— О Рим, о Падуя, о Апеннины, о спагетти, о благословенная Богом Италия! Где ты, моя родина? Кто я здесь? что я здесь? зачем я здесь? — так думал уже едва ли молодой, слегка упитанный, то, что называется средней наружности, итальянец, с печальной горестью и некоторой растерянностью во взорах оглядывавший самый обыкновенный и заурядный, то есть чрезвычайно неопрятный, сельский дворик, представший теперь очам изумлённого европейца во всей уныло поэтической красе пасторального запустенья и беспорядка. Это запустенье столь близко, а даже бывает что и мило, дивно неподражаемой натуре иных из сельских жителей, что она, эта натура, будто вовсе и не замечает всей негодной дрянности подобных подворий, но, напротив, чувствует некоторый род высоко идеализированного влечения к их непоказной убогости да оригинально замшелой неопрятности. Вот и прозвание для этих чувствий отыскали самое что ни на есть приятное да благозвучное, посягающее на сладость таинственного задушевствования и взволнованную прелесть задумчиво уединённого созерцания — ностальгия!..
Однако, оставим на совести незадачливых жителей их любвеобильные предпочтения, заметим лишь, что наш брат прозаик, а ещё более брат поэт, издревле падки на затейливую болтовню лирических отступлений и потому не раз с достохвальным мастерством, подробно и чувственно описывали эти запачканные подворья на страницах своих бессмертно виршованных поэм да обширно многостраничнейших романов.

Страшусь войны

Страшусь войны... но страшен мне не зрак
Войной обезображенного тела,
Быть может моего, там, в мгле полей,
Средь многих обожжённо страшных тел
Лежащего разорванным куском...
Чем смерть страшна? Своим ли неизбежьем
И неотвратностью пути в невозвращенье,
Туда... в мир всеблагой святого совершенства
И справедливости, и света, и добра...
Иль откровеньем вековечных таинств,
Иль сокровеньем размышлений чудных,
Иль радостным восторгом чистых дум,
Тех дум, летящих средь высот лазурных
В божественно отрадной тишине
Подобно птице?..
Так в чём же смерть? И есть ли глупость "смерть"?
Чего страшиться мне?.. Но я страшусь,
Страшусь до судорог иззябнувшего сердца,
До содроганья сердца моего,
И с неизбывным отвращением боязни
Жду... вот проснётся тот, что там живёт,
Живёт внутри меня, что притаился
Неистово жестоким вторым Я
И, наливаясь яростию злобы,
Надменно зреет гневом в тесноте,
И ждёт, и жаждет проклятого часа,
Когда восстанет брат на брата,
И человеков истребится племя,
И мерзость будет править пир кровавый...
Когда безумства в бешеном огне
Он упиваться будет кровию врага
И тешиться последним издыханьем,
И изрыгать проклятия над телом,
Недвижимо обмякшим перед ним.
Он ждёт и жаждет... имя ему - Зверь...
Избави, Боже, мя и отведи...

Я укроп!

Я укроп!
Через толщу упругих столетий
Возрождаясь стотысячно в я,
Чрез кровавые сны лихолетий
Пробуждаясь наитьем чутья,
Через морок глумливого братства,
Достоверность измысленной лжи,
Через мерзкий соблазн святотатства,
Через проклятость рабской души,
Ввстречу солнцу и вечной свободы
Прорастая тугим стебельком,
Против дури слепой непогоды
Я живучим восстал естеством!
Я - укроп!
Я упрямый и стойкий укроп!

Отрывок из рассказа Украинские вакации

Плюйте ж на голову тому, кто это напечатал! Бреше, сучый москаль.
Н. В. Гоголь «Вечер накануне Ивана Купала».




О Рим, о Падуя, о Апеннины, о спагетти, о благословенная Богом Италия! Где ты, моя родина? Кто я здесь? что я здесь? зачем я здесь?
Так думал уже едва ли молодой, слегка упитанный, то что называется средней наружности, итальянец, с печальной горестью и некоторой растерянностью во взорах оглядывавший самый обыкновенный и заурядный, то есть чрезвычайно неопрятный, сельский дворик, представший теперь очам изумлённого европейца во всей уныло поэтической красе пасторального запустенья и беспорядка. Это запустенье столь близко, а даже бывает что и мило, дивно неподражаемой натуре иных из сельских жителей, что она, эта натура, будто вовсе и не замечает всей негодной дрянности подобных подворий, но, напротив, чувствует некоторый род высоко ностальгического влечения к их непоказной убогости да оригинально замшелой неопрятности. Вот и прозвание для этих чувствий отыскали самое что ни на есть приятное да благозвучное, посягающее на сладость таинственного задушевствования и взволнованную прелесть задумчиво уединённого созерцанья - ностальгия!..
Однако оставим на совести незадачливых жителей их любвеобильные предпочтения, заметим лишь, что наш брат прозаик, а ещё более брат поэт, издревле падки на затейливую болтовню лирических отступлений и потому не раз, с достохвальным мастерством, подробно и чувственно,

Путь самурая...

Путь самурая...
С горной вершины Юген
В час предрассветный
Стонет призывно олень...
Путь самурая - есть смерть...

В заводи тихой...

В заводи тихой
Пузырится, свиваясь,
Пена речная;
Так человеки, родясь-
Пузырятся, свиваются, гибнут...

Скифам

Мы любим плоть – и вкус её, и цвет,
И душный, смертный плоти запах…
А. Блок «Скифы»
Я не знаю отчего, но текст режется. Я пробовал переопубликовывать, убрал разбивку между строф- концовка выкидывается. Грустно...


Мильоны вас – и тьмы, и тьмы, и тьмы,
И в тьмах живёте жаждой брани,
Лелея зверские мечты
Кровавой европейской бани!
Да – скифы вы! Да – азиаты вы,
С жестокими и грязными очами!
И дух мутят вам буйные волхвы
Бесстыдства лжепророчными виршами!
Да скифы – вы, да – азиаты вы,
Но были ль вы щитом пред нами?
С ногайской рожей варварской Москвы
Всегда умели быть вы нам врагами!
Издревле вы сбирали под крыло
Орды бессмысленной несчётное кочевье,
Спокон веков в чести у вас одно:
Спокон веков распутное напевье
Державно православных ваших мурз
И третьих римов лживая призванность,
И сладкогласый пиетет продажных муз,
И муки жертвенной красивая избранность,
И ваш молох ненасытимый – Русский мир!
Колосс неколебимо кровожадный,
Дрожащей твари торжествующий кумир,
Свирепый, чопорный и гладный!
И кровь, и кровь, и кровь… и кровь – пьянит вам дух!
И свежей крови яркий запах
Мутит вас сладко – сладко вдруг
Терзать вам плоть в жестоких лапах!
И услаждать приятно вам
Кровавым пиршественным зраком
Очей глумленье – фимиам
Вы курите пред смертным мраком!
Для нас – судьба, для вас – единый миг!
Единый миг, и что он может значить?
Обычаем вам сыновей своих
Гнать на убой…
Но где-то там, в глуши пустых снегов,

Кровь на вас... (господам Януковичу, Азарову, Захарченко)

Ибо вот, нечестивые натянули лук, стрелу свою
приложили к тетиве, чтобы во тьме стрелять в
правых сердцем.
Псалом 10






Кровь на вас, и гнев на вас,
Правый Божий гнев!
И падёт в урочный час,
Яростью созрев,
Его пламенная длань
И карающая брань,
И из чаши, долей злой,
Мщенье бурною рекой...
Кровь на вас, и грех на вас,
Тяжкий, смертный грех...

Колодезная русалочка. Подражание украинским балладам

Поселилась младая русалочка
Среди мглы и прохлады колодезной,
Вольно здесь и уютно русалочке;
Утром ранним, чуть солнышко ясное
Заискрится у ней над головонькой,
Беззаботная вверх поднимается
Поиграться волною колодезной,
В жар полдневный у дна спит затворница
Или, тихо в себе улыбаючись,
Свой покой тешит песенкой чудною...
Ночью ж светлой, как месяц заглядывал
С высоты во глубины заветные,
Она слушала сказочки звёздочек,
От таинственной мглы мироздания
Глаз не в силах отвесть очарованных...

Не случалось меж милой русалочкой
И людьми - ни обид, ни размолвки злой;
Лишь любила русалка играючи
Рассмеяться в глубинах колодезных
Да подкинуть в ведёрко с водицею
(То что любится меж человеками)-
Скарбом малым, живую копеечку.
,,Может наша русалонька балует?''-
Меж собою они дивовалися,
Ей же было вольготно и радостно
Слушать толки людей недогадливых.

Но однажды порою обеденной,
Когда зной звенел гулко над жнивьями
И спешил всяк укрыться под деревом,
Под скирдой ли хлебов золотящихся,
Подошёл до криниченьки парубок.*
Зачерпнул лишь водицы колодезной-
Как упал тут с него бриль* соломенный,
И, качаясь в криниченьке лодочкой,
Хлопца вдруг приковал всё внимание.

Распотешилась было русалонька:
,,Пусть же парубок брилем пожурится*!''-
И чудесно рукой неприметною
Под водою сокрыла глубокою.
В сердце крякнул с досадою парубок,
Да найдя вдруг жердину высокую,
Стал спускаться за брилем в криниченьку.

Был он статен и лёгок удачею,
Юный лик был прекрасен заманчиво,
Очи быстрые - спелое вишенье,
Пред собою смотрели безбоязно.

Испугалась за хлопца русалочка-
Чуть рукою воды прикасался он,

Негодование

Мир - мёдом сладкозвучным на устах,
Мир вам - благое пожеланье совершенства,
Мир всем - неслыханная чуднозвучно весть,
Блаженнейших мечтаний сокровенье
И роскошь безграничного добра.
Но тут очнулся я...И ужас мой очнулся,
И бешенство вновь вспыхнуло во мне,
И гнев захлопнул сердце мёртвым камнем,
Вгрызаясь в душу беспощадно страшным волком,
И стало гадко всё, постыло мне и мерзко.

Малорос

И дале двинулась Россия,
И юг державно облегла,
И пол-Євксина вовлекла
В свои объятия тугие.
А. С. Пушкин

Тугих объятий мир прекрасен,
Душе таинственной хохла
Всегда приятен был и ясен
Тяжёлозадый жим седла
И жало шпорное в подбрюшье,
И криком дикий мат в заушье,
И кровь на строгих удилах,
И страх в восторженных глазах -
И оттого-то нищ и гол
Вновь к стойлу тянется хохол.

Юлиан Цибулька, или Незадавшееся сватовство

Однакож, что ни говори, а как-то даже делается страшно, как хорошенько подумаешь об этом. На всю жизнь, на весь век, как бы то ни было, связать себя и уж после ни отговорки, ни раскаянья, ничего, ничего — всё кончено, всё сделано. Уж вот даже и теперь назад никак нельзя попятиться: чрез минуту и под венец; уйти даже нельзя — там уж и карета, и всё стоит в готовности. А будто в самом деле нельзя уйти? Как же, натурально нельзя: там в дверях и везде стоят люди; ну, спросят: зачем? Нельзя, нет. А вот окно открыто; что, если бы в окно? Нет, нельзя; как же, и неприлично, да и высоко. (Подходит к окну). Ну, ещё не так высоко, только один фундамент, да и тот низенький. — Ну, нет, как же, со мной даже нет картуза. Как же без шляпы? Неловко. А неужто, однакоже, нельзя без шляпы? А что, если бы попробовать — а?

Н. В. Гоголь "Женитьба"



Здравствуй, драгоценный мой читатель. Случалось ли тебе бывать на Украине, а именно в западной её части, а именно на Галичине? Благословенный Богом край! Кажется, щедрость природы, её непреодолимая сила и неисповедимое многообразие, разлились здесь в полной мере, если не с излишком. Здесь есть всё – всё, что любезно и приятно для беспокойного ока путешественника, щекочущее его нерв познания, застоявшийся в непрестанном ожидании новых потрясений; здесь есть всё – всё, что мило и привлекательно для лирично вскормленных пошлостью бульварного романа, прелесть как смазливых и чудно' сколь глупых молоденьких барышень,

Отрывок (из неопубликованного)

Нет ничего удивительного в том, что наш герой, не знавший отца, сдружился с матушкиным братом – вуйком* Степаном. Это был человек ни то ни сё, то есть человек, любящий выпить. Причём, когда вуйко выпивал, в нём с яркой убедительностью просыпался пылкий и похвальный дар красноречивой рассудительности и истинно философской, то есть невразумительно словообильной, умудрённости. И пусть слова, в неудержимом своём стремлении к свободе и выразительной законченности, иногда непостижимым образом сшибались и путались между собой, и пусть Степан, икая, натужно багровея и выпучив остановившийся свой взгляд, в мучительной прыти разогнавшейся мысли пытаясь сообразить, о чём он хотел поведать миру ещё минуту назад, иногда внезапно принуждён был прервать глубокомысленно вдохновенную речь свою - всё равно он был неподражаемо оригинален, непостижимо велик и заманчиво непонятен. Ни жинка*, ни дети его (а их у вуйка было семеро) не могли проникнуть прекраснодушной широты и размаха его умственных изысканий - у детей к вуйку Степану всегда были пошлые и низкие запросы: от игрушек и конфет у младших, до мопеда и денег у старшего, жинка же его, могучая и бесформенная женщина в изношенном пестрядевом халате с чем-то намотанным на голове, очень напоминающим невероятных размеров бесформенный тюрбан (тюрбан этот она носила всегда - вне зависимости от поры года, никто бы уж и не представил её без этой красочной детали, думаю, она не расставалась с ним и в ночи), не приветствовала философических экзерсисов чоловика*.

Перстенёк

Anule, formosae digitum vincture puellae.
Ovidis ,,Amores'' *


Кто же может быть нежнее,
Обольстительней, живее
Милой девушки моей?
Кто красой сравнится с ней?
С щёчек ярким полыханьем,
С губок лёгким воздыханьем,
С глазок чувственной игрой
И с улыбкой, и с мечтой,
Что разлита негой томной,
Знаком прелести нескромной?

Распотешившись умильно
Потаенною мечтой,
Приготовил я для милой
Перстенёчек золотой,
Перстень- дар любви счастливой,
Перстень- дар любви живой,
Упоительно- стыдливой,
Вдохновенно- молчаливой,
Безмятежной и святой.
Как тобой гордиться буду!
Вот красавица моя,
Восхищаясь, будто чуду,
Поднесёт к глазам тебя,
Вспыхнет, нежно улыбнётся
И на пальчик свой тотчас
(Меж красавиц так ведётся)
Приспособит в самый раз;
И в невольном любованье,
Чувств живом очарованье,
Ну, рассматривать начнёт:
То чуть вбок, то повернёт,
То ладошку вдруг отставит,
Вновь наденет, вновь поправит
И, довольная собой,
Освятит подарок мой
Сладким именем: прелестный!
Перстенёчек мой любезный,
Как завидую тебе.
Если б мог в своей судьбе
Стать тобою хоть на время,
То- то б радостно я бремя
Новых ков телесных нёс;
В новизне любовных грёз,
Средь таинственных желаний,
Средь неистовых мечтаний,
Забывался бы я с ним,
Девы пальчиком драгим-
Забывался б, забавлялся,
Сладострастно целовался,
С жаром пальчик обнимал
И ласкал, и ублажал.
Лишь когда в минуту злую,
Мной наскучив, разлюбя,
Вдруг в шкатулочку пустую
Заточить решат меня,
Весь прижмусь тогда я к милой,
Обниму я пальчик с силой:
Не расстанусь я с тобой,
Нет, навек теперь ты мой,
Пальчик милый, пальчик нежный,

Лизе

Беззаботная гризетка,
Прелесть чувственных очей,
Здравствуй, милая кокетка,
Красотой горжусь твоей
И твоим лукавым взором,
И улыбкою в устах,
И свободным разговором
О погоде, о цветах...
Пусть приемлешь комплименты
С должным чувством простоты
И, чуть-чуть назло поэту,
Томных од не ценишь ты,
Пусть порой твою игривость
Веселит среди затей
Нарочитая красивость
Моих выспренних речей,
Но, зардевшися невольно,
С краской нежного стыда,
Всё же внемлешь богомольно
Лести страстной иногда,
Но порой глядишь нежнее
На писания мои,
Но порой горят живее
Очи быстрые твои,
Но в затейливости сладкой,
Сердца праздной тишине,
Вспомнишь, может быть, украдкой
Средь иного обо мне
И, мечтой красноречивой
Упоительно полна...
Но довольно- вздор игривый,
Полно бредить, старина...
И тут род увещеванья
Сам себе я прочитал,
И средь тайного мечтанья
Безмятежно задремал...

В лёгкой прыти сладострастья...

...То-то друг мой растаращит
Сладострастный свой глазок!..
А.С.Пушкин



В лёгкой прыти сладострастья
Растараща свой глазок
( Не пленительного ль счастья
Соблазнительный пролог?),
Вижу взоров ваших смелых
Чуть насмешливый упрёк,
Слышу губок ваших спелых
Снисходительный зарок
И в пылу очарованья
Брежу грешною мечтой:
Ах, придёте ль на свиданье?!
Среди комнаты пустой,
Где ремонт недавно начат,
Загрущу в тоске без вас:
Пара рук здесь много значит,
Ждут обои с клеем нас!

Мадригал. Жёнушке

Хафизом звонкости ль беспутной
Я растекаюсь между строк,
Мечтой начитанности ль мутной
Жую Квятковского урок,
В натуге вольных вдохновений,
Не зная что и как начать,
Бужу ль свой неуёмный гений
Нетерпеливым: Пшёл же...
Слащавя рифмой безглагольной
Красноречиво гладкий стих,
Браню ли вечно недовольный
Неровность ровных строк своих,
В порыве нежных воздыханий
Пред ликом юной красоты
Бужу ли ветреных желаний
Ортодоксальные мечты,
Теряясь в выспреннем экстазе,
Томлюсь ли рифмою лихой,
Иль предаюсь иной заразе:
Грешу безрифменной строкой-
Всегда, везде, средь всех страданий
Лиро-эпической души
(Верх поэтических мечтаний
Средь прозаической глуши!),
Я верен мысли простодушной,
Я говорю себе: Всё так,
Ни неприязнь молвы заушной,
Ни славы вожделенный знак,
Ни прелесть громкого признанья,
Ни хлад спесивого молчанья,
Ни критик, тяжких для ума,
Велеречивые тома,
Ничто моей сердечной лени
Не занимает, не живит,
Ничто её не шевелит
Средь поэтических свершений...
Но хитрых глазок лёгкий взор
Лишь на мгновенье замечаю,
Но слышу лести милый вздор,
Тебя вновь к сердцу прижимаю,
Тебя целую... Жизнь моя!
Я вновь горю, я вновь пылаю,
Я вновь неистово желаю,
Вновь ветрен, молод, счастлив я!
И вновь стихи текут ручьями,
И вновь сшибаются, звенят,
Свиваясь, блещут и кипят
Сладкоречивыми словами,
И вновь я жив!

Жёнушке. Грустное

Те, что молоды были и веселы,
В те дни мальчиком звался я неженным,
Нынче стали беззубы и старчески,
И слезливо податливы в слабости;
Время мусорит днями, что денежкой
Муженёк твой в картишки играючи:
То полушками спустит копеечку,
То алтын вдруг мелькнёт невозвратною
Крепкой, цельной монеткой серебряной.
Нам грустить ли о будущем счастии,
Нам вздыхать ли о кратости бремени?
Обними меня крепче и ласковей,
Нежной щёчкой прижмись потесней ко мне-
Прочь прогоним печали незваные,
Пусть их бродят дорогой неведомой.