Отрывок (из неопубликованного)

Нет ничего удивительного в том, что наш герой, не знавший отца, сдружился с матушкиным братом – вуйком* Степаном. Это был человек ни то ни сё, то есть человек, любящий выпить. Причём, когда вуйко выпивал, в нём с яркой убедительностью просыпался пылкий и похвальный дар красноречивой рассудительности и истинно философской, то есть невразумительно словообильной, умудрённости. И пусть слова, в неудержимом своём стремлении к свободе и выразительной законченности, иногда непостижимым образом сшибались и путались между собой, и пусть Степан, икая, натужно багровея и выпучив остановившийся свой взгляд, в мучительной прыти разогнавшейся мысли пытаясь сообразить, о чём он хотел поведать миру ещё минуту назад, иногда внезапно принуждён был прервать глубокомысленно вдохновенную речь свою - всё равно он был неподражаемо оригинален, непостижимо велик и заманчиво непонятен. Ни жинка*, ни дети его (а их у вуйка было семеро) не могли проникнуть прекраснодушной широты и размаха его умственных изысканий - у детей к вуйку Степану всегда были пошлые и низкие запросы: от игрушек и конфет у младших, до мопеда и денег у старшего, жинка же его, могучая и бесформенная женщина в изношенном пестрядевом халате с чем-то намотанным на голове, очень напоминающим невероятных размеров бесформенный тюрбан (тюрбан этот она носила всегда - вне зависимости от поры года, никто бы уж и не представил её без этой красочной детали, думаю, она не расставалась с ним и в ночи), не приветствовала философических экзерсисов чоловика*. Часто, в волнующе таинственную минуту открытия заповедных истин, она с бесцеремонным негодованием весьма пребольно таскала пьяного философа за чуб, чем несомненно наносила чудовищно непоправимый ущерб мировой мыслительной традиции в её извечном, самоотверженно рыцарственном стремлении постичь непостижимое, наглухо закрытое к познанию, постичь первоосновы, суть, самоё себя.
Впрочем, по признанию самого вуйка, в таком небрежении к себе виновен был прежде всего он сам. Женился вуйко, должно быть, по любви, тем более что самый факт любви тяжело было не угадать, глядя на благодетельно располневший и приятно округлившийся стан его избранницы. И всё бы шло хорошо, если бы не простодушное пристрастие Степана к яркой умудрённости да броской неожиданности егозливо находчивого софизма. С первого дня супружеской жизни философия, будто неугомонная любовница, пыталась вмешаться и по возможности подгадить его счастью. За весильным* столом на вопрос молодой, настойчиво пожелавшей похвалы любвеобильных комплиментов, на вопрос, подразумевающий признаний непомерно преувеличенного восторга, сердечного милования и восхищённого лиризма, на вопрос как она выглядит, Степан не устоял перед искушением и прямодушно сострил: "Як свыня в дощ*". От неожиданной Степановой дерзости молода* гневно вспыхнула, метнула в его сторону тяжёлый, уничижительно испепеляющий взгляд и отложила глубоко во властную душу свою чувство мстительного презрения: "До циеи тварюки*".
Однако по прошествии малого времени, когда она понесла третьего ребёнка, это чувство несколько утратило актуальную свежесть взывающей к отмщению новизны. Впервые намотав на своей голове нечто похожее на тюрбан, весьма довольная дизайнерской находчивостью и самим результатом творческого эксперимента, вдоволь налюбовавшись в зеркальце на это нечто монументальное и оттого несомненно удачное и ценное в её собственных, требовательных глазах рукодельного модельера, жинка Степана возжелала немедленного изумления восхищённо удивлённого и воздыханно очарованного зрителя. На беду, в это время ей попался на глаза почти уже прощённый и реабилитированный чоловик, который возился в дальнем углу двора, неловко изображая род некоей хозяйственной активности и трудолюбивой домовитости (сам Степан, не подозревая о великом значении для себя и для всей своей последующей судьбы предстоящего испытания, с утра уже был несколько нетрезв, впрочем, не настолько, чтобы безвинно предаться сладостному для его души размышлению созерцательного философствования, но ровно настолько, чтобы беспокоиться об участи своего, и без того уже поредевшего, чуба). На властный и требовательный, не терпящий проволочки призыв своей жинки: "Стэфко, а ну-но, ходь туткай*,"- Степан с замиранием сердца поспешил явиться незамедлительно. Он был откровенно изумлён величиной и формой странного сооружения, появившегося на голове его не в меру гневливой и скорой на расправу супруги. Но ещё больше его сбило с толку новое и оттого непонятное выражение прекраснодушного самодовольства и мирволивого снисхождения, царившее на её непривычно разнежившемся и оживлённо зарумянившемся лице.
Заметив в Степане легко читаемые признаки смущённого замешательства и робости и совершенно удовлетворённая произведённым эффектом (растолковав его, впрочем, по-своему), жинка в эйфории упоенного самолюбия значительно вопросила: "Ну, кажы, як ты мэне любыш?*"- чем повергла чоловика в совершеннейшее недоумение. Степан всё никак не мог вдруг сообразить, что именно от него требуется и, подозревая каверзную двусмысленность неожиданного вопроса, лишь шмыгал время от времени раскрасневшимся носом, да с заискивающей преданностью недогадливой дворняги боязливо заглядывал в очи самодержной своей супруги (так Сирко, задавивший жирную соседскую несушку и в прилежном подобострастии усердного вассала выложивший лакомую добычу у ног хозяина, с простодушным непониманием изумления и испуга взирает на страсть как разошедшегося и бранящегося своего властелина). "Ну, то як?*"- с силой вновь переспросила она, и во внушительной требовательности её настойчивого вопроса Степану явственно померещился некоторый оттенок скрытой угрозы. Струхнув не на шутку, он заблагорассудил, и вполне справедливо, что, очевидно, не стоит затягивать с ответом на нетерпеливый запрос суровой своей супруги. Однако отвечать что-либо определённое, то есть, покривив душой, слегка солгать, не позволяла самомнейная горделивость издавна взлелеянных мечтаний о причитающейся ему, Степану, харизме умудрённого стоика. И потому благоразумный философ прибегнул к маленькому, но впрочем, невинному, лукавству - где-то подспудно сознавая вину свою перед жинкой, Степан решился немного сподличать и в порыве покаянного примиренчества, с показным негодованием заклеймить всё то дурное и бесчестное, что только мог в себе предположить: "Я? Я люблю тя... Як, як..,*" - не находя очевидно достойных слов для выражения всей нюансовой многосложности посетившей его мысли, он запнулся на мгновение и вдруг радостно нашёлся: "Як свыня болото!*"
Добрый мой читатель, стоит ли подробно объяснять, что такой ответ вовсе не удовлетворил чувствительной и возвышенной натуры его супруги. Напротив, он произвёл на неё странно будоражащее и несколько шумное действие. На призывный крик, некстати поднятый жинкою, сбежалась вся её родня: бабка, тётки, братья, нэвистка*, тётка нэвистки, швагро* Марьян и соседка, всегда докучно сварливая и поучительно всем недовольная, пани Василина. В поднявшемся орном крике бедный вуйко забился в дальний угол двора и с тоскливым предчувствием неизбежного перепугано соображал: будут ли его нынче таскать только за чуб или же ещё и за´ уши?
После злосчастного происшествия жинка отзывалась о вуйке неизменно уничижительным: хрунь и бэздара*, вуйко же Степан, не переставая по-прежнему каждодневно причащаться чвэрткою* доброй горилки*, первый стакан, скрепя сердце, неизменно предварял ободрительным напутствием: "И нэхай подуриють вси жинчэни родычи!*"

Вуйко - дядюшка по материнской линии, в отличии от стрыка - дяди по линии отца
Жинка – жена
Чоловик – муж
Весильный – свадебный
Молода – невеста
Як свыня в дощ – как свинья под дождём (прекрасный, исполненный истинного лиризма слог)
До циеи тварюки – к этой твари
Стэфко, а ну-но, ходь туткай – милый Степан, не соизволите ли явится немедленно и без проволочки
Ну, кажы, як ты мэне любыш? – любезнейший супруг, не могли бы вы потрудиться в детальном описании чувств, испытываемых вами
Ну, то як? – с нетерпением ожидаю вашего соблаговоления в подробнейшем изъяснении этих, несомненно, достойных и высоких чувств
Я? Я люблю тя... Як, як.. – любезная супруга, мой язык слишком слаб и беден, чтобы передать в изощрённой изящности яркого лингвистического оборота очаровательную прелесть питаемых по отношению к вам, безусловно, высоких чувствий
Як свыня болото! – сильное образное сравнение, очевидно, его следует переводить следующим образом: как свинья грязь – однако автор сомневается в правильной передаче смысловой нагрузки этого шедеврального высказывания и просит добросердечного снисхожденья благожелательной публики
нэвистка – здесь, жена брата
швагро – здесь, муж сестры
хрунь и бэздара – Хрунь – букв., грубый, подлый, человек, также ругательное – свинья. Первоначально в Галичине использовалось как бранное прозвище подлого, продажного человека, предателя и обозначало выборочное лицо, предавшее своих избирателей. Существует версия, что этот образ происходит от исторического лица Прикарпатья времён Галичского краевого сейма - Никиты Хруня (19в.), изменившего своим избирателям и отстаивающего интересы польской знати. Упоминается И. Франко в рассказе «Свинья». Бэздара - бездарь
чвэртка – бутылка ёмкостью четверти литра, то есть чекушка
горилка – украинская водка
И нэхай подуриють вси жинчэни родычи! – Степан выражает некоторое соболезнующее опасение относительно умственного здоровья родственников жены. Думаю, с присущим автору тактом, это следует перевести как: жаль, если случится некоторое здравоохранительное неблагополучие у родственников жены. 14.07.2013

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.