Скрыга

* * *
Пространство и время − узел несовместимостей, стремящихся в бесконечность. Их причудливые изгибы, рождающие перекрёстки противоречий и сплетение судеб. Иногда они словно клубки, сотканные из невесомых паутин космоса, а нередко подобно лучам солнца в кронах светлого леса, рвутся сквозь причинные препоны и теряются в потоках незримой материи чудес и волшебства. Пространство и время своенравны и подчиняются законам, постичь которые невероятно трудно в своей простоте и безупречности. Единство пространства и времени, словно гармоники совершенства, динамичны и взаимопроникающи, бурлящие в котле воображений и фантазий, существующих в замысловатых мирах, влияющих друг на друга, соединённых незримыми потоками идей, вещей и, нередко, героев.
* * *
На берегу ручья за порыжевшим осенним терновником между двумя вековыми дубами притулилась избушка одной колдуньи – Мулохи-лягушатницы или Головастика. Колдуньи не злой и не доброй, так, бестолковой и шумливой. Это качество пронизывало все ее существование и проявлялось во всех мелочах жизни, но особенно в пустопорожней болтовне и мелочных склоках с соседями. В большей степени доставалось скрыге Тяю. Как все скрыги он был молчалив и по собачьему привязчив, от чего постоянно страдал. Он не мог долго обходиться без Мулохи-лягушатницы, а когда приходил к ней в гости или ненароком встречал её на тропинке, то всегда подвергался допросу с пристрастием, который устраивала Головастик. Ему приходилось выслушивать поток упреков, заранее подготовленных колдуньей или тут же рождённых в её воспалённой фантазиями голове.

Поводок иллюзий

«…А что снаружи?» «Звёздные поля».
Иосиф Бродский.

Где-то в межзвёздном пространстве, в колыбели планет, среди завихрений пыли и газа, из сплетений дремотной материи возникла долина Сентерепа. Она была прекрасна, как только что раскрывшийся цветок, свежа как краски на крыльях бабочки, вышедшей из своего кокона, и постоянно пульсировала, словно сердце влюблённого юноши. В межзвёздной долине время непринуждённо и легко могло переходить в пространство, смешивая и путая причинности и следствия, сплетаясь в клубок разнокалиберных невероятностей. Ничего не было постоянным в долине за исключением хижины старого Джила, ну и естественно его самого. Хотя и о них, то есть о хижине и Джиле, тоже нельзя было говорить как о нечто неизменном. Тростниковая крыша хижины как эталон постоянства, могла мгновенно переменить свой цвет: от жухлого жёлто-коричневого до сочного ярко-зелёного. А стены, пытаясь сохранить свои размеры и форму, абсолютно пренебрегали материалом, из которого были сложены. Поэтому если вы вошли в хижину, сложенную из грубо-ломанных камней с редкими ядовито-жёлтыми проплешинами лишайника, то через некоторое время вы выйдете из жилища, построенного из справных ровных брёвен древних секвой или золотистых сосен. Самого Джила я не берусь описывать, так как, сколько я ни встречал его, то узнавал лишь по его неизменному голосу, немного вкрадчивому и в тоже время мягкому, рождающему слова, похожие на сумеречных котят, бредущих в поисках вечерней миски молока. И конечно, его всегда выдавала прядь пепельных волос, ниспадающих на левый глаз, и странная походка с чередующейся хромотой на обе ноги.

Пряник

Сегодня как никогда хочется есть.
Школьные окна как стекла аквариумов просвечивались и, за одним из них медленно с сонной расстановкой в движениях техничка обмакивала нескончаемую половую тряпку в невидимое ведро.
Ах, как хочется есть.
От вечернего здания школы всегда веяло каким-то праздником, видимо все Первые сентября, Новые года и солнечные Первомайские торжества пропитали ее своим радостным конфетно-цветочно-флажковым потоком настроений.
Острая боль ломит где-то под ребром.
Сегодня сырой зимний день. Какой-то безрадостный и хмурый он закончился унылым вечером. Впереди нескончаемая дорога до остановки пригородного поезда – «дизеля». Грубого покроя шуба на вате отсырела и оттягивает плечи, портфель как облезлый пес болтается в руке и тыкается ребром в коленку.
Дома, наверное, жарят картошку. На сале, а может, отец решил показать свое кулинарное искусство – тогда на сливочном масле с чесноком. Щемящий запах чеснока пробивает сквозь жалкую струю света от фонарного столба. Остановился, сглотнул слюну, нет показалось.
Снег не скрипит, а как-то жалостливо попискивает под резиной подошвы. Прошел мимо громадного неуклюжего здания дворца культуры. В таком дворце в пору лошадей разводить. Нищий строй аляповатых афиш выстроился вдоль дороги. Грубая ткань размалевана грязными красками и обклеена бумажными вырезками. Сейчас фонари закончатся, дальше идти по темноте.
Нет, все-таки очень хочется есть.
Впереди на темном фоне неба продавливается черный силуэт остановки на высокой насыпи. А вот и старые доски перрона, скрипят, стонут, видимо жалуются на свою конченную под ногами людей жизнь. Вдалеке загорается огонек. «Дизель»!

Встреча



Как в студне умершего времени…

Они ехали большим табором к каким-то забытым родственникам своих знакомых в далекий жаркий Джамбул. Ехали, чтобы поесть фруктов, набрать с собой, экономя на всем, постоянно пересчитывая мятые рублевые бумажки, питаясь пищей, прогретой вагонным теплом южных степей. Когда они вышли на перрон долгожданного вокзала, заполненного утренней свежестью цветочного благоухания, он увидел у стенки служебной пристройки двоих мужчин в прожженных солнцем брезентовых рубашках, с усталой уверенностью расположившихся на больших рюкзаках. Один закрыл лицо старой военной панамой и, видимо, спал. Другой был с фотоаппаратом, голова обвязана белым платком, с пыльной бородой в седых и слегка рыжеватых прядях. Он сидел и пристально смотрел на тебя. Смотрел с грустью, напряженно рассматривая детали твоей одежды, будто силясь, что-то вспомнить. А ты, начитавшись книг про путешественников и зараженный неизлечимой болезнью романтических приключений, сразу узнал их. Это были люди, которых ты всегда искал в однообразной толпе, люди, которым ты стремился подражать, и в туманном будущем мечтал стать таким же. Тебя охватила радостная дрожь нетерпения, сейчас бы подойти, спросить о пройденном, о будущих планах, потрогать жесткую кожу чехла на фотоаппарате. Ты стоял, переминался с ноги на ногу, теребил короткий рукав синей нейлоновой рубашки, облизывал сухие губы и смотрел на них, смотрел, и щемящие мечты уносили тебя к горным вершинам через ручьи, кустарниковые заросли и сумрачный лес.

В сгустках темноты…

В эту летнюю ночь мальчишке приснился сон. Неожиданный и странный, непонятный и пугающий своей откровенной чуждостью. Он проснулся и долго пытался воссоздать ощущения, нахлынувшие на него, постарался съёжиться под одеялом, чтобы вновь почувствовать себя в этом странном месте. Он прикрыл глаза и вновь увидел, как в сгустках темноты, веющей прохладой осязаемой пустоты, на редких тонких нитях невесомости беззвучно трепещут то ли оборванные крылья бабочек, то ли остатки душ, а иногда он слышал приглушённый звук, рвущейся струны и бесконечная печаль сжимала его в своих сухих объятиях…
Мальчик вылез из-под одеяла и понял, что окончательно проснулся, странный сон покинул его, а остатки тревожности и пугающей тоски растворились в прозрачном воздухе за окном. День пришёл и решительно смёл с ночного стола все страхи и сомнения. Холодный пол приложился к тёплым пяткам, как добрая собака языком. Мальчишка вздохнул, тряхнул льняной головой и, склонив голову, увидел среди волос застрявшее пёрышко из подушки, невольно улыбнулся и уже решительно оттолкнулся от кровати в пространство мглистой комнаты, сгрёб свои нехитрые вещички и, не одеваясь, побежал сквозь сумрак коридора на веранду, уже прогретую утренним солнцем.
На грубо тёсаных досках перед дверью вальяжно раскинув своё непомерно пушистое тело, дремал белый кот, философски водя кончиком хвоста, словно перемешивая воздух, как гурман утренний кофе. Мальчик не смог удержаться и, приподняв ногу, большим пальцем осторожно провёл по растопыренной шерсти на брюхе. Кот приоткрыл глаз, и белила шерсти на морде разбавились лёгким жёлтым мазком, перечёркнутым узкой слегка изогнутой полоской зрачка.

Будильниковый Ёж


Время как-то незаметно подошло к той загадочной точке, когда нужно остановиться и подумать, подумать о жизни, о прошлом, попытаться вспомнить будущее, канувшее в старые мечты. Вот тогда меня забросило на неведомый край Земли, в старый большой дом, на краю обрыва, с покосившимся крыльцом и заросшим огородом. Тропинка, обросшая зелёным шерстистым ёжиком травы, ласково привела меня к нему, и нырнула под крыльцо, видимо там свернулась калачиком в тихой сырости и прохладе. Я прошёл через застеклённую веранду, дёрнул деревянную ручку двери и та, неохотно скрипя и пыля, подалась на меня, выдыхая застоявшийся слегка сырой воздух опустевших комнат. Переступить сразу порог я как-то не решался, а всё стоял и всматривался в сумрак оставленного людьми дома, пытаясь уловить хоть какой-нибудь отзвук от прошлой жизни. Но тишина, смешанная со слабым желтоватым светом, пробивающимся через мутные стёкла окон, поглотила этот корабль, он был явно на мели. Неожиданно раздался звук, до того знакомый, что я даже не понял, что он значит. Пока вдруг не осознал, что это негромкий, но чёткий перестук старых часов. Я вздохнул, слушая как в меня втекает тихая мягкая радость, и перешагнул порог. Доски скрипнули, но уже не ворчливо, как встречают чужака, а по доброму ворча, вот мол наконец-то пришёл, и где же тебя носило? Комнаты были покрыты шероховатой пылью, облупленные подоконники засыпаны невесть откуда взявшимися осенними листьями, а у печки были сложены заботливой рукой берёзовые дрова. Было немного неуютно от прохлады заброшенного дома, но где-то спрятавшиеся часы меня радовали, пытаясь приободрить.

Удивительные и невероятно правдивые истории, рассказанные Спиридоном Каземировичем Чечёткой


Удивительные и невероятно правдивые истории,
рассказанные
Спиридоном Каземировичем Чечёткой


На берегах тихой речушки Прудиха в далёкие доисторические времена было две деревни. На правом берегу – Голое, на левом – Пупово. Люди жили там весёлые и добродушные. Однажды, по царскому указу или по собственному уразумению, построили они мост, соединяющий их селения. Прошли годы, и незаметно для всех из двух деревень вырос городок. С именем сладить никак не могли, спорили, кричали, маленько подрались, пображничали и решили слить имена деревень. Получилось Голопупово, но чтоб соблюсти достоинство – город всё-таки, а городу не пристало быть нечто средним, последнюю букву уронили. Так и стоит Голопупов, подпирая небо трубой завода по изготовлению калош.
Казалось, ничего не могло сокрушить тишину нашего города, но вот лет десять назад снизошло на городское начальство великое беспокойство, и порешило оно открыть у нас библиотеку, разумеется, детскую, взрослым-то не до чтения. Под это благое дело власти надумали отдать историческое здание. Сразу скажу, чтоб не вводить читателя в заблуждение, таких зданий у нас три: церковь, дом с колоннами бывшего помещика и конюшня. Церковь, естественно, не годилась под библиотеку, дом с колоннами занят городским управлением, осталась конюшня. Её покрасили, отштукатурили, вставили окна и поместили туда скудный скарб новоявленной библиотеки. На торжественном собрании жителей было провозглашено, что отныне в городе есть «Нос Буратины», название библиотеки. Странное назване, конечно, но я думаю, намного лучше, чем номер такая-то.