В сгустках темноты…

В эту летнюю ночь мальчишке приснился сон. Неожиданный и странный, непонятный и пугающий своей откровенной чуждостью. Он проснулся и долго пытался воссоздать ощущения, нахлынувшие на него, постарался съёжиться под одеялом, чтобы вновь почувствовать себя в этом странном месте. Он прикрыл глаза и вновь увидел, как в сгустках темноты, веющей прохладой осязаемой пустоты, на редких тонких нитях невесомости беззвучно трепещут то ли оборванные крылья бабочек, то ли остатки душ, а иногда он слышал приглушённый звук, рвущейся струны и бесконечная печаль сжимала его в своих сухих объятиях…
Мальчик вылез из-под одеяла и понял, что окончательно проснулся, странный сон покинул его, а остатки тревожности и пугающей тоски растворились в прозрачном воздухе за окном. День пришёл и решительно смёл с ночного стола все страхи и сомнения. Холодный пол приложился к тёплым пяткам, как добрая собака языком. Мальчишка вздохнул, тряхнул льняной головой и, склонив голову, увидел среди волос застрявшее пёрышко из подушки, невольно улыбнулся и уже решительно оттолкнулся от кровати в пространство мглистой комнаты, сгрёб свои нехитрые вещички и, не одеваясь, побежал сквозь сумрак коридора на веранду, уже прогретую утренним солнцем.
На грубо тёсаных досках перед дверью вальяжно раскинув своё непомерно пушистое тело, дремал белый кот, философски водя кончиком хвоста, словно перемешивая воздух, как гурман утренний кофе. Мальчик не смог удержаться и, приподняв ногу, большим пальцем осторожно провёл по растопыренной шерсти на брюхе. Кот приоткрыл глаз, и белила шерсти на морде разбавились лёгким жёлтым мазком, перечёркнутым узкой слегка изогнутой полоской зрачка. Затем лениво приподнял переднюю лапу, выпустил когти, но томление и блаженство помещали сделать задуманное, лапа зависла в воздухе. Кот, обречённо вздохнув, замер на мгновение, после чего вытянул задние лапы, чуть дёрнув одной из них для острастки. Мальчишка рассмеялся и, перепрыгнув через кота, выскочил на крыльцо. Остатки тумана прохладой ютились по тёмным провалам под кустами смородины и шиповника, шерстистым валом обрамляющих небольшой дворик перед домом. В центре дворика высилась летняя печь, сложенная из ломанных кирпичей, и редкие струйки дыма сочились как вода из щелей среди засохшего раствора глины. У жаркой печи склонилась мама, она пекла блинчики, переворачивая их вилкой, вытаскивая уже готовые в большую тарелку из толстого стекла. Затем отставляла её на старый пень, стоящий у поддувала, и брала красную кастрюлю с мятым боком, откуда вытягивала ложкой жидкое тесто и выкладывала его на раскалённую сковороду. Когда радостное шипение и легкий дым горящего масла, выскакивающего на плиту, наполняли небольшое пространство над печью, она выпрямлялась, прикладывала руку тыльной стороной к платку, сбившемуся на бок, и щурилась то ли от надоедливого дыма, то ли от косых солнечных лучей. Она величественно склоняла голову, удерживая руку с вилкой у лба, словно чудодейственный инструмент волшебников и казалась мальчишке похожей на сказочного полководца, смотрящего на боевые порядки своего войска. Мальчик сел на крыльцо, подобрал ноги под себя и положил подбородок на сухие угловатые коленки, одеваться не хотелось. Он блаженно прикрыл глаза и повернул голову. Запахи и звуки окружали его, баюкая в своём коконе. Он невольно засмеялся, открыл глаза и увидел свою собаку, сидящую на краю двора, эдакая вулканическая смесь овчарки и дружных собратьев по собачьим свадьбам. Собака испытывала такое же блаженство утра, купаясь в благоуханных запахах горячих блинчиков и предстоящей миски с кислым молоком, стоящей недалеко от печи. Собака, прикрыв глаза, медленно подёргивала мордой как искусный дирижёр. Не хватало лишь палочки и резких ритмичных выкидываний лап. Мальчишка позвал её, та открыла глаза и недоумённо вскинула голову, но потом, узнав его, поднялась, перед этим крепко ударив по земле хвостом, встряхнулась и блаженно вытянула передние ноги, скосив уши на загривок. Мама услышала его голос и, не отрывая руки от платка, повернулась в его сторону. Он не разобрал, что она ему сказала тихим голосом, но на него вновь повеяло удивительным теплом и добротой предстоящего дня.
Молоко студило нёбо, а коричневый край блинчика тёплой сладковатой мякотью ложился на язык. Стул скрипел по дедовски, упираясь одной ножкой в широкую щель на полу веранды. Ленивые мухи на окне разогревались в утреннем тепле первых лучей, готовясь к суетливому хлопотному дню, с подозрением взирая на чистые салфетки, прикрывающие блинчики и сладости на столе. Одна из них, по-хозяйски очистив лапками голову и крылышки, резко взмыла в воздух, и, сделав виртуозную петлю, опустилась на клеёнку стола. Мальчик отложил блинчик, глянул за плечо и, убедившись, что мама его не видит, достал из кармана коротких шорт тонкую желтоватую резинку. Он натянул её и медленно придвинул к суетящейся мухе. Та, не дожидаясь очевидного, резко взлетела, но мальчишка принялся простреливать резинкой воздух, представляя себя зенитчиком. Неожиданно муха попала под обстрел и, перекручиваясь в воздухе, полетела на пол с перебитыми крыльями. Довольный собой мальчишка быстро спрятал резинку, допил молоко и, засунув в рот остаток блинчика, вскочил со старого стула.
Он побежал на волю, в сумасбродное пространство рабочего посёлка, вытянутого одной улицей перед железнодорожным полотном. На другой стороне за железной дорогой были станционные здания, столовая, магазин и ещё пару домов. Эта была Та сторона посёлка, а тут Эта. Та и Эта, как две части большого города, как два мира, и эти короткие слова были наполнены своим смыслом, своими людьми. Та сторона несла в себе отчуждение, таинственность, она была холодной, там легко можно было получить синяк под глаз или угодить от пинка старшего сотоварища в канаву, заросшую терпкой полынью. Эта сторона была своя, здесь дух был твёрд, тут можно было смело смотреть в глаза чужаку, с гордостью отстаивать каждый клочок земли, здесь даже многочисленные навозные кучи могли заступиться за тебя, тут был свой родной мир.
Единственная улица из двух рядов домов сбивалась со своего ровного ряда разночинными сараями, стогами сена, навозными кучами, куцыми огородиками, неуклюжими заборами, кривой ямой и изогнутым в фигуре безалаберного танца летним водопроводом. Вдоль улицы кривились две дороги, одна между домами и сараями, другая с противоположной стороны, отсекая большие огороды от линии домов. Мальчик перебежал внутреннюю дорогу, проскочил между сараями и попал на другую сторону улицы. Там у заржавелой кабины машины толпилась местная мелюзга, − девчонки и мальчишки, − сопливые дошкольники и гордые первоклашки. Игра была уже в разгаре, в кабине жужжали, кричали, размахивали палками, изображая стволы пулемётов, а вне её деловито бегала стайка ребятишек, «стреляя» в щели среди раскорёженного металла, бросая в капот рыхлые комки глины, которые после удара разлетались не хуже взрыва настоящим гранат.
Мальчишка быстро подобрал хороший комок глины и, не останавливаясь, кинул его на крышу. Грохот и пыль, смешанные с визгом девчонок и криками мальчишек, вскружили ему голову. Он присоединился к нападавшим и, вскорости, битва была решена. Наступил краткий миг передышки, выяснения отношений, − кто на какой стороне должен воевать, − утирания слёз и соплей, раздачи оружия, демонстрации девчонками своих синяков на интересных местах, гордость мальчишек за эти синяки, утешение самых младших, обмен красочными эпитетами. Рядом с кабиной сидел трёхлетний Хасен, младший брат Розы, и, не обращая внимания на сутолоку вокруг него, тарахтел без умолку, тыкая своей короткой палкой в разные стороны, прерываясь на громкое шмыгание грязным носом и почёсывания уха, круглого с толстым мясистым краем, похожего на баранку.
Время, замешанное на игре, быстро течёт, и никто не заметил, как солнце перевалило за полдень, набралось сил и принялось нестерпимо накалять землю, выжигая всех её обитателей. Железо достигло той степени нагрева, что сидеть среди него не было никакой возможности. Дети вывалили из старой кабины, объединились в единое ополчение, и стали из последних сил атаковать уже пустующую кабину, представляющую собой вражеский танк. Кто-то принёс бутылку с тёплой водой, её передавали друг другу. Кто-то заявил, что он раненный, и его тут же принялись обихаживать новоиспечённые медсёстры, прикладывая горячее горлышко бутылки к пересохшим губам, посыпая мнимые раны горячей пылью, перевязывая их невесть откуда взявшимся грязным бинтом.
В разгар игры к ним как-то боком, занося одну заднюю ногу чуть вперёд, подошёл большой пёс Куглун. Он был огромным, молчаливым, добрым, со светлой шерстью мелкими завитушками, справное наследие эрдельтерьеров, и с большим кирзовым носом в розовую крапинку. Маленький Хасен отбросил палку, кряхтя поднялся и припал к шее собаки. Он тискал её и пытался, как можно больше ухватить тёплого собачьего тела. К нему сюсюкающей стайкой присоединились девчонки. Они облепили пса, и, что самое удивительное, им всем хватило места для обнимания своего любимца. Барбосу откидывали его густую чёлку на голове, заглядывая в зеленовато-жёлтые глаза, почёсывали морду, беспощадно мяли его нос. А он лишь гулко урчал и смотрел влюблёнными глазами на малышей, было видно, что он испытывал крайнюю степень блаженства. Пёс был своеобразной достопримечательностью посёлка, он никогда не лаял, ходил боком и при громадных размерах никогда не дрался с собаками, особенно мелкими, за что не редко его гоняли местные шавки, покусывая за куцые штаны на задних ногах.
Неожиданно за ржавую кабину зашёл хозяин Куглуна, высокий скуластый татарин по имени Курбан, с сухим безжизненным лицом, прямым узким носом, резкими морщинами поперёк лба, тонкими губами и коричневыми глазами, вечно устремлёнными куда-то в пустоту. Он был молчаливым, и редко кто из малышни слышал его голос. Хозяин деловито подошёл к собаке и, прихватив его за шиворот, потащил на край улицы, где стояли одинокие качели.
Ребятня растерялась, а маленький Хасен упал на пыльную землю и заплакал, растирая грязные слёзы по толстой щеке. Курбан не обращая ни на кого внимания, флегматично тащил пса к качелям. Какая-то дикая тревога и опасность веяли от его фигуры, дети насторожились, сбились в бесформенную кучу и двинулись за ним. Кто-то прошептал, что, мол, Куглун украл у своего хозяина кусок мяса и тот его сейчас накажет. После этих слов смятение овладело детьми, они вцепились друг в друга и поплелись за мужчиной и псом. Было странно, лёгкие на ногу и стремительные в своих играх, они не могли оторваться друг от друга и волочились вдоль улицы под угрюмый рёв малыша, постоянно падающего и цепляющегося за край платьица своей сестрёнки.
Когда дети подошли к качелям, то увидели, что деревянная доска и толстые верёвки скинуты и валяются рядом с пыльными сапогами Курбана, а тот деловито перекидывает белую крепкую бечеву через перекладину. Пёс обречённо стоял рядом, прижимаясь к родному сапогу хозяина и разглядывая пыль на его носке. Курбан перекинув верёвку, умело связал петлю и размеренным движением быстро набросил её на шею собаке. Пронзительная тишина накрыла детей, они в страхе жались друг к другу, и даже малыш перестал плакать, с открытым ртом взирая на происходящее.
Курбан обошёл флегматично стоящего пса, взял край верёвки и потянул её. Петля стянулась, пёс захрипел, встал на задние ноги и замолотил передними в воздухе. Хозяин хоть и был сильным человеком, но поднять ему большую собаку сразу не удалось. Он напрягся, но лишь увеличил страдания Куглуна, который уже отчаянно хрипел. Часть ребятишек повалилась на землю, кто на бок, кто на колени, но никто не мог оторвать взгляда от этой ужасающей картины. Дети не могли плакать, они как звери завыли, утирая слёзы и пытаясь схватить за ноги умирающего пса. Курабан не обращал внимания на детей, а лишь напрягался, пытаясь вытянуть собаку на смертельную высоту, но ему это не удавалось. К этому времени к ним подошёл его старший сын и после короткого окрика подросток с мертвецки бледным лицом взял конец верёвки и стал помогать отцу. Задние лапы собаки оторвались от земли, но видимо верёвка плохо скользила и пёс барахтался в воздухе под завывания плачущих детей, вцепившихся друг в друга.
Наконец пёс затих, и хозяин отпустил верёвку. Тело собаки мягким мешком опустилось на землю рядом с детьми. Маленький Хасен подошёл к нему на трясущихся ногах, упл на его тело и обнял за шею, как он всегда любил это делать. За ним потянулись остальные, но Курбан резко выкрикнул что-то жестко-хриплое и все остановились, в страхе смотря на высокую фигуру в серой спецовке. Хозяин взял за штаны малыша, оторвал его от собаки, затем медленно повернулся и положил его у себя за спиной. Хасен приподнялся, встал на четвереньки и вновь потянулся к собаке, но Курбан уже схватил пса за шиворот и потащил за огороды. За ним поплёлся его сын, но тот вновь что-то крикнул ему и подросток пошёл в сторону домов. Однако когда Курбан остановился и вытер пот со смуглого лица, то вновь что-то крикнул своему сыну, тогда мальчишка резко кинулся бежать.
Курбан ожесточённо тащил за собой тело собаки по выжженной степи, а дети, завывая, плелись за ним, сцепившись в бесформенный клубок. За огородами их догнал сын хозяина, он принёс лопату. Курбан мрачно бросил ещё тёплое тело на землю, взял лопату и стал копать землю. И вновь картина повторилась, − маленький Хасен припал к телу собаки, рядом присела его сестра, а за ней и все остальные, не переставая завывать, они гладили и обнимали своего любимца.
Хозяин выкопал небольшую яму и громко рыкнул на детей, но они будто не слышали его, тогда он стал их отрывать от собаки и ему принялся помогать его сын, с дерзкой злостью раскидывая их в стороны. Когда им это удалось, Курбан затащил тело в небольшую яму и стал его закидывать землёй. После нескольких бросков, все услышали короткий тяжёлый вздох, и земля, спутанная с кучеряшками шерсти медленно поднялась, пёс вздохнул. Дети на мгновение замерли, но тут же заорали, заплакали, потянулись к уже оформившемуся могильному холмику. Хозяин встал у них на пути и резко ударил краем лопаты по месту, где бугрилась собачья голова. Раздался сухой хруст ломанных костей, но пёс вновь тяжело и гулко вздохнул, так что земля сильно колыхнулась над ним. Тогда Курбан обессилено передал лопату своему сыну и ткнул пальцем на могильный холмик. Подросток схватил её и остервенело стал бить стальным ребром. После нескольких ударов сухая глинистая земля разлетелась и оголила голову собаки. Густая чёлка пса откинулась, было видно, что он лежал с открытыми глазами и медленно водил ими, словно рассматривая детей, с которыми так любил играть. И вновь окрестности заполнились диким плачем сцепившейся детворы. Курбан резко оттолкнул своего сына, взял лопату и после сильного короткого удара, глаза собаки затуманились, а хозяин, кивнув на детей, что-то сказал сыну. Подросток развернулся и принялся разгонять ребятню, он хватал их за руки и растаскивал в разные стороны. Через некоторое время ему удалось разорвать эту плачущую кучу, и он на пинках погнал их в сторону посёлка.
Вечером мальчишку мыли в тазике. Он сидел в нём, тихо поскуливая и глотая солёные слёзы. Голым телом он чувствовал выбоину на дне тазика, мыло щипало глаза, руки тупо мяли мочалку. Вокруг суетилась мама, она сердилась и ничего не могла понять. После обтирания и стакана молока, который он не смог выпить она отнесла его в кровать, положила, прикрыла одеялом и присела рядом. Она гладила его по голове и что-то нашёптывала. От её сильной руки с потрескавшейся кожей веяло спокойствием и защитой. Уже проваливаясь в темную бездну сна, он почувствовал, что пришёл отец. С его последними словами он уснул.
И вновь он оказался парящим в сгустках темноты, размахивая руками и касаясь нитей невесомости. Он их не видел, но чувствовал, как они лопаются и откуда-то снизу к его лицу поднимались, порхая обломки крыльев бабочек, остатки потерянных душ… Неожиданно в этой пугающей пустоте прозвучали последние слова отца, которые он услышал, когда засыпал. «Редкая сволочь, этот Курбан!» 04.06.2013

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.