Кровью захлебнёшься

Мне бывало бабушка кричала, когда я есть хотел, и помимо нашего с ней борща иногда утаскивал из холодильника кусочек колбасы, колбаса была дорогая и её на праздник берегла она:
- Чтоб ты, сука, сам себя сожрал, чтоб ты кровью захлебнулся!

И после этого обычно хватала ремень солдатский и кидалась за мною, а я поспешно убегал – иногда всё же не успевал увернуться, пряжка больно меня била по плечу или заднице, или по ногам. Я тогда забивался под стол в комнате, ругался на бабушку матом и кидался в неё всем, что под руку попало: тапочками, пистолетом игрушечным железным или просто плевал в неё, попадая на ноги. Она от этого злилась ещё больше – я забивался в угол у ножки стола. Стол был тяжелым, поэтому, к моему счастью, бабушка не могла меня там поймать, сдвинув его.

Наконец, утомившись, бабушка, астматически дыша и кряхтя, наклонялась, заглядывая под стол и хрипела:
- Такой же выродок уродился как и мама твоя была, паскудина! Её убили как суку подзаборную – и ты сдохнешь, выблядок!
Тут я начинал реветь по-настоящему, а бабушка, удовлетворённая своей маленькой местью, проходила в другую комнату, включала телевизор и казалось забывала про меня. Она, переключая каналы, громко комментировала то, что видит; и ещё у неё было увлечение – записывать понравившиеся ей фразы на чём попало – на обложках моих книжек со сказками, на журналах.
А я всё ревел под столом.


* * *

Маму убили около года назад, и своего папу правда я не знаю. Но маму любил всё равно: она часто дома не бывала, когда была живая, и я по ней сильно скучал.

Застолье

Андрей приехал к родителям, из шумного города впервые за несколько лет вырвался – и сразу, как говорится, «с корабля – на бал»!
Сидит сейчас за столом в родном доме( «некогда, некогда родном» - кто-то смеётся-хихикает внутри), отец с красной рожей («нельзя так про отца» - это голос так называемого рассудка пытается вмешаться) астматически отдуваясь, хватается за бутылку. Мама пытается его остановить – «Витя, нельзя тебе много, давление!» - «Клавка, тихо, кто в доме хозяин, я или кошка!» - и гулко хохочет над избитой шуткой.

Из остальных присутствующих лучший папин друг – Михаил, дядя Миша значит, толстяк почти лысый. И квартирантка родителей, Светлана Павловна («можно просто Света», как она представилась при знакомстве, стрельнув карими глазами – и тут же опустив) – эффектная брюнетка в облегающем красном платье - хлебосольные родители Андрея также пригласили жиличку на семейные посиделки.

- Ну, за сына! – отец опрокидывает в нутро очередную стопку и заедает холодцом, а мама заботливо подкладывает сыну салатика.
- Орла, ишь какого орла вырастили! – поддакивает другу Михаил, смотрит на Андрея заплывшими глазками – и тому на душе как-то… будто свинья ожила и заговорила… как-то странно – может, оттого что Света, сидя напротив, уставилась на дядю Мишу брезгливо так…

- Что ж невесту-то не привёз показать? – мама раскраснелась от выпитого, повеселела, с истинно материнской любовью на сына смотрит – тому аж неудобно, не рассказывать же ей, что хоть с Каринкой второй год живут, но и со свадьбой-то пока повременить решили, а уж с рождением ребёнка – тем более.

Азиат

Рассказ может содержать ненормативную лексику и абсолютно неэстетичные детали.
Рассказ ничего никуда не разжигает, не призывает и тп.



- Ну тогда ебани его ножом – Дима раскрыл нож, что постоянно с собой таскал: не выкидной, конечно, а с виду обычный складничок – просто лезвие фиксированное, ну и поперёк ладони когда ложится – остриё высовывается на полсантиметра, что раньше по мусорским разнарядкам, или как там, считалось превышением, или как там…

Хер его мамочку знает, короче – Дима хлебнул пива – как карта ляжет, хеее… Он вообще был фаталистом, Дима-то, и старше этого сопливого Серёжи, которому Димыч по ушам и катал сейчас, после пары «колёс» циклодола и третьей банки пива, когда по извилинам так называемого мозга прыгают непонятные существа, дыхание слегка перехватывает, а сигарета за манну небесную катит – в смысле такую же вкусную – почему бы… тем более для пользы как бы общества…. И попинывал потихоньку их сегодняшнюю жертву.

Азиат валялся посреди этой комнатухи в доме на слом, на воняющем сцакой полу, поскуливал тихо, временами вздыхал, сопя сквозь набитый кровавыми соплями нос. Даже высморкаться Азиат боялся – чтобы его новые… хозяева, оо, молодые хозяева… кто они ему – Азиат совсем запутался…

В общем, чтобы снова бить не стали… кутым джеляб, суки, в сотрясённом мозгу Азиата мелькнула искорка… блядь, мы тогда такого же как этот белобрысый Серёжа , которому его чернявый друг нож сейчас протягивает – мы две недели назад такого же так ебошили ногами в парке, а его девку на хор кинули, У неё, как эти, урусы, говорят, «шапка пролетала»…

Дом-морок

Печалью прорастает вечер – закатное солнце собирает вокруг себя сумерки и бросает окрест, они расползаются и увеличиваются всё больше, шире… Ты мне всегда говорила, что любишь темноту, и скоро мы без фонаря или свечи действительно ничего тут не увидим.

Домик принадлежит тебе, кто-то из твоих деревенских родственников умер, бабка, что ли, и ты теперь наследница. Эту новость ты вчера мне сообщила так радостно – и я подумал: всё равно безработный, почему бы не махнуть в полупустую деревню на пару недель, собраться с мыслями, стряхнуть пыль города с души – а ты так обрадовалась, что я решил помочь тебе обжить неожиданно свалившееся на тебя… сокровище.

Полупустой автобус домчал нас до точки назначения, когда уже закат разукрашивал тёмно-синее небо красными отчаянными мазками. Приехали на ночь глядя – ну да у нас почти всё не как у людей, думаю я, пока, вполголоса ругаясь, пытаюсь справиться с замком. Откуда-то взявшаяся бродячая собака виляет хвостом, негромко скуля, будто радуясь тому, что мы появились.

Мы входим в дом, холодный, пахнущий сыростью, неживой какой-то. Электричества пока тут нет, объясняешь ты – давно уже отключили.
Щёлкаю своей «зиппо» – на столе только подсвечник из копыта козы со свечой в нём – и ты берёшь у меня зажигалку... Женщины издревле возжигали огонь в домах – но в домах, заполненных миром и уютом, а не в одиноких лачугах, подобной той, где сегодня прячутся двое одиноких людей – беглецы от мира и друг от друга.

Ценная вещь этот подсвечник, старинная, видимо – думаю я, торопливо помогая тебе раздеться – мы с тобой с момента нашего знакомства лишь блудом спасаемся от холода и от страха,

Необерсерк

Предисловие: ранее было опубликовано в проекте "Михаил Незнамов", и под тем же псевдонимом.
* * *

...Я опускал правую руку в карман и со всей силой сжимал рукоятку оружия. Немного погодя я уже видел себя стреляющим в них. Они покатятся, как пустые бочонки…
…Я быстро вложил ствол револьвера себе в рот и с силой прикусил его; но я не смог выстрелить, даже не смог положить палец на спуск. Все поглотила тишина.
Я швырнул револьвер на пол и открыл дверь.
Жан-Поль Сартр, 'Герострат'



Притекают изумрудные реки, потоками проходят сквозь сознание, отдаляя и унося его всё выше и дальше, неописуемые ароматы…

…кофе завариваешь самый дешёвый, нервно пьёшь его, глядя в чахлый рассвет, включаешь телевизор: кто-то кого награждает, кто-то кого-то убивает, пустые международные новости сменяет толстая физиономия очередного героя дня. Пока смотришь весь этот бред – турка на кухне отрыгивает содержимое на газовую конфорку. Ругаясь, спешишь на кухню, распахивая окно – врывается рассвет города-убийцы, города-лицемерия, города-много-денег-которые-не-про-тебя.

Гудит кулер компьютера – открываешь mail от потолстевшей любовницы, которую давно забыл, но она не забыла тебя ещё – раскудрявистые расписные словеса с монитора, исторгнутые измученными её мозгами, пропитанными диазепамом… Она очередную попсню свою нахваливает,