Помолитесь за убиенных...

Лес стоял почти вплотную к окнам больницы. Аввакум стоял у окна шестого этажа, пристально разглядывал верхушки елей, сосен и выбежавших вперёд берёзок, думал о красоте его окружавшей. Несомненно, в свое время это место не зря было выбрано для лечения крупных чинов государства и партийных бонз. Их одолевали неожиданные, казалось, хвори, но они страдали от оставленных в своих кабинетах делами в виде папок, не наложенных на бумаги резолюций. Аввакум Семенович недавно узнал, что он, якобы, потомок из рода самого царя Ирода, который был в действительности, а не только в библейских сюжетах.
Чушь, конечно, кто такое может доказать и зачем тебе это надо? Сказал бы со смехом Иван Андреевич Круглов заведующий сектором пропаганды ЦК КПСС. Он сейчас здесь, лечится в домике у терапевтов. И слава Богу!
Подумав, что он из знатного рода, Аввакум вздрогнул. Об этом ему, снизив голос, поведал родственник, позвонив из Израиля.
Какой там Ирод? Давно он жил, да нехорошая история сложилась у него с Христом.
Он вздохнул. Солнце скрылось за верхушками деревьев. Стало быстро темнеть. Пришлось включить свет.
Перед сном к нему заскочил заведующий отделением. Поговорили про его беспокойство ночью. Вслед за ним появилась медсестра, сделала укол димедрола.
Аввакум заснул быстро и безмятежно. Лишь под утро он увидел себя в золотой короне и огромном халате, шитом серебряными и золотыми нитками. На теле ничего под халатом не было. А как же, он накинул его на себя, выходя в нём, а на шелковых простынях спала его любимая наложница Фатима.

Бесконечность сожаления

Ко мне на лето приехал племянник, сын сестры, Андрей. Она ещё предупреждала во время телефонного разговора о нём, мол парни, как парни, а он, их с Димой отпрыск, больно уж мечтательный, ушел в себя, с некоторых пор читает фантастику Кинга подумывает даже самому начать писать страшные романы. Это при том, что его русский язык хромает. А последнее сочинение на свободную тему он озаглавил: "Смерть за нами ходит". Вера Ивановна, училка по литературе, не приняла его измышления по поводу квалификации и видов смерти. Поставила кол. Но ведь уже в предпоследнем классе учится. Мама говорит, что это всё блажь от телефонов и компьютеров, от фильмов разных, ведь в её времена люди мечтали об активной красивой жизни ради людей. Ну и так далее.
- Я пришлю его к тебе, ладно. Сил уже с ним нет никаких!
Андрей мне понравился, ну, как все молодые, с модной придурью по поводу гаджетов и прочего электронного образа жизни. Но и мы в молодости не очень вписывались в мир, который был вокруг нас. Мы были в нем, мы его строили, просто тем, что жили и развивались, что хотели делать то, что хотели…
Мы сидели с племянником на кухне, примерно всё это я ему и говорил, спокойно, без иронии, сказал вскользь, что возраст у меня такой, что приходится думать о смерти. Это нормально, это говорит о том, что человек понимает, в каком мире живёт, и что ждёт его впереди. Это и есть часть подготовки к уходу из этого мира.
Так и разошлись до утра, а потом была замечательные купание в реке и рыбака над тенистыми кустами, где прячется от жары налим.
- Каждого человека ждёт его рыба. Пришёл с удочкой, закидушкой, сетью, что надо будет твоим. Не будет, не то, значит, ловишь.

Призраки прошлого

Мы облюбовали эту квартиру год назад. Прошла зима, родители занялись переездом, оформили документы, затем пришли строители, неделю назад мы приняли их работу, привезли вещи. Родители привели в порядок кухню, ванную, туалет и мою комнату, чтобы я мог дождаться их до завтра. Намечалось в Москве по-другому, но мне не захотелось сегодня уезжать.
- Перед сном погуляй, сходи на речку, недалеко спортивная площадка, – наставляла мама, - если что надо, в пяти шагах «Пятёрочка». Мы приедем завтра окончательно, а потом – решим.
Она чмокнула меня в щёку, погладила по плечу и заторопилась в папин мерседес.
Я остался один в новой квартире, которую родители купили больше на запас, чем рассчитывали в ней жить. Если есть деньги, то почему не потратить их так?
И ещё они хотят меня проверить, смогу ли выжить, закончить школу, ну и надо готовиться в институт.
В этот же день я сходил в магазин и набрал консервированных щей, лоток яиц и муки. Хлеб я дома для всех пёк сам в хорошем качестве.
На кассе я был второй, впереди стояла девушка, она набрала всякой гигиенической утвари, словно для целого детского сада.
Кассир скрупулёзно подсчитывала рулоны, зубную пасту, бальзамы, шампунь, крема… Почти закончив подсчёты, срывалась и начинала считать снова. Девушка и так в красной форме краснела и оглядывалась на очередь.
Был декабрьский вечер. Выпал снег, но небо не очистилось от туч, и звезд не было видно.
- Девушка, вызовите второго кассира. Мы долго ждём. Вы новенькая?
Кассир кивнула головой и нажала на какую-то кнопку. Раздался тревожный противный звук призыва.

Дело...

Парнишка сидел в скверике и смотрел в ноутбук. Всё ему надоело. После окончания школы в институт не стал поступать, родители сказали, что платить за учёбу пока не могут, а на бесплатные места город позвал ребят с востока Украины и держат места тем, кто придёт с СВО. Неожиданно рядом с ним на скамейку сел мужчина в военной форме:
- Ну что парень, маешься? Ребята там по этой игрушке наводят дроны на пушки противника.
- А сколько им лет?
- Есть такие, как ты, есть и постарше. Вечером ложатся спать в окопе или землянке, и не знают проснутся или нет.
- Вы чё, меня агитируете идти воевать?
- Да нет, мал ты ещё брать в руки автомат. Зелёный, как огурец!
- Мне исполнилось 17. Паспорт есть, думаю стать продавцом в магазине электроники.
- Это хорошо, вражеский товар продавать. Выгодно. Деньги то пойдут на войну против нас...
- Прямо-таки…
- Мужчина подтянул брюки, сначала скользнул ботинок, потом какой-то штырь…
Дальше штанина не задиралась.
- Эт чё, у вас ноги нет?
- Протез, другую ногу показать?
- И её лишились?
- Да нет, целая, так для сравнения… Удалось развернуться, вернее, широко поставил ноги… Да, в общем – то не знаю, как получилось, но Бог уберёг.
- Куда же вы теперь без ноги?
- Бегать стометровки собираюсь, - усмехнулся военный, - а я ведь на года четыре старше тебя. В институте два года учился.
- И это не спасло? – вырвалось у Леонида.
- Отчего не спасло? – напрягся мужчина. Потом он как-то обмяк и презрительно посмотрел на бывшего школьника:
- Я сам пошёл. С ребятами четвёртого курса договорились. Они стали танкистами и наводчиками беспилотников. А я вот в артиллерию попал.

К солнцу!

- Нет, не пойдёт, это приведёт к катастрофе!
- Да откуда тебе это известно, отец? Что за нелепые предсказания? Следует попробовать.
Отец и сын стояли у окна старого храма в честь Аполлона. Это было уникальное сооружение, почти высеченное в скале у моря, плескавшееся внизу.
Икар, красивый, мужественный юноша, удивлявший отца мечтами и пониманием истинной свободы человека, равного существа по своим возможностям богам Олимпа, собирался спрыгнуть вниз на крыльях, слепленных из гусиных перьев с учётом их крепости при немалом весе птицы. Он был в предвкушении необычайно важного полета!
- Я не упаду, вот, смотри!
Юноша взмахнул крыльями, приподнялся почти на метр и опустился на холодный каменный пол.
- Видишь, воск хорошо скрепил крылья. Они надёжны! Я почувствовал себя крепким гусем!
- Ты не заметил, как несколько перьев уже отвалилось, крепление не очень-то надёжное?
- Всё это пустяк, я нашёл хороший воск у белых невест.
Дедал с любовью и нежностью смотрел на Икара - стал похож на настоящего эллина! Он бы и сам полетел, да куда там скрученными от болезни руками махать! Да и богам смешно на него смотреть. А сын – другое дело. Его с восторгом встретят на Олимпе.
- Когда прибудешь к высокооблачным, не веди себя заносчиво, прими смиренный вид, будь уважительным и к Зевсу, и к самым маленьким божкам!
Икар улыбнулся, разве он не воспитан в почитании к богам? Не одну ночь он лежал с открытыми глазами и грезил, как полетит к самой высокой вершине Греции придёт к этим небесным властителям, увидит Зевса, саму Гею, Афродиту, вышедшую из пены, Геракла, рождённого от земной женщины, Гефеста… Да, они могут разгневаться, прогнать его,

Дорогие сердцу

К нам из деревни приехала бабушка Клава, это значит свекровь для мамы. Но встреча была радостной для всех и очень полезной.
- Бабуль, ты не совсем старая! – объявила моя младшая сестрёнка Вика.
Баба Клава засмеялась:
- А ты хотела увидеть Бабу Ягу, Викочка?
- А сколько тебе лет?
Сестрёнке исполнилось пять лет, и она очень этим гордится, спрашивает про возраст всех подряд, даже дворовых животных. Но те молчат или гавкают, мяукают, а то и хрюкают.
- В двенадцать раз больше, чем тебе, считать умеешь?
- Мне Димка посчитает, он в школе учится…
Мы все засмеялись. Вика побежала на выход и споткнулась о порог:
- У, какой противный, разлегся здесь!
Хорошо, что не заревела.
Баба Клава подошла к ней, погладила по голове:
- Не ушиблась? Ну и хорошо. А порог не виноват, его люди приспособили на это место, если он противный, то и плотник значит, нехороший, а он не слышит тебя, а когда заглянет к нам, порог и пожалуется.
- И нет, и нет! Деревяшки не могут говорить! Я это знаю!
- Мало знать, он внимательно посмотрит, и увидит, что порог немного не на своём месте…
В течении всего времени, что гостили в деревне, мы услышали немало рассказов и прибауток бабушки о вещах, которые могут слышать, видеть, болеть, радоваться и помогать людям, если они добры к ним. А если не добры, то могут отомстить обидчикам.
Как-то мы сидели во время ужина. Бабушка поставила на стол огромный чугун с варёной картошкой, разложила солёные грибы, помидоры и огурцы, ещё принесла варёных куриных яиц.
- Могу и молочка парного принести, - хлопотала она.
- Бабуль, как же так, соленые огурцы и молоко? - спросил я. - Пронесет…

Посмотри на небо!

- Не поеду на фронт, там убьют!
Мой внук сидел в кресле большой комнаты. На него смотрели отец, мать, сестра и я… его видел.
- Ну почему сразу убьют? – спросил отец. - Ты же на армейских играх хорошо ориентировался и уходил от преследования? Или врал нам, хвастал?
- Ничего он не хвастал, но то игры, а здесь – война, – заступилась за него жена моего сына.
«Антон, я не ожидал такого от тебя. Ты знаешь, что я воевал». Это сказал я, но меня никто не услышал.
- Твой дед воевал, - вспомнил обо мне сын.
- Его же убили… Вы этого хотите?
- Тебя же не сразу в Донбасс пошлют. А, может, и не пошлют, - сказал мой сын.
- Дедушка в гробу перевернётся, узнав, что его внук - трус, вскричала сестра Антона! - Дедушка за нас, живых, погиб, - снова крикнула его сестра.
Я был горд за мою внучку Риту. Она сидела за компьютером и что-то искала. А после снова подняла голову:
- Конечно, Антошку жаль, но ведь, если все так будем бояться, то нацики и сюда придут, и всех нас уничтожат!
Она встала, презрительно оглядела всех и ушла.
В тот вечер так ничего и не решили. Сошлись на том, что утро всё рассудит. Конечно, всем было жаль Антона, его брали в связисты, так было в документах, но я, наблюдая за ними, вспомнил, что и моей маме было жаль в 44-году отпускать меня. Тогда было стыдно говорить о смерти в полуразрушенном от бомбёжек селе. Я в тот день только сбегал к Женьке из нашего класса, мы с ней долго целовались на прощание...
А здесь, назавтра, ближе к обеду, прибежала Рита, она была с рюкзаком и в солдатской форме.

Победа

Вчера папа пришёл с работы в каком-то приподнятом и ликующем настроении. Он ласково посмотрел на маму, на нас с Зинкой и тихо сказал:
- А у нас будет праздник.
- Какой?- быстрее всех спросила Зинка.
- Государственный. Завтра узнаете… Я вот принёс из магазина тортик, давайте его уничтожим!
- Ура! – закричали мы и пиршество началось. Мама и бабушка принесли самые лучшие сорта летних варений, кот Васька – хвостик сушёной рыбы, которую он припрятал с прошлой недели, а наша умница Пиратка, немецкая овчарка, держала в зубах кость и искала место где её не прогонят. Получилось, за дверью комнаты, в коридоре.
Последние дни папу мы почти не видели, приходил он, вернее его привозил солдат на уазике, поздно, а уходил, когда мы ещё спали. Он похудел, немного сгорбился, от него пахло сигаретами.
Когда мы включали телевизор, и смотрели новости, он проскакивал глазами по экрану так, словно хорошо, знал, о чём будут говорить, а мама молчала, она знала папу и не хотела расстраивать вопросами, когда наши войска вернутся с Украины и там будут жить и работать нормально и без ненависти к русским.
Я гордился папой, он был генералом, но редко одевал свою форму, потому что так ему приказывали. Что это были за приказы, и кто мог командовать папой-генералом я не знал.
После торжественного ужина мы пошли ложиться спать. Папа с мамой еще немного посидели, и я услышал он, что он сказал:
- Ты не беспокойся за своего брата, он молодец, под пули не лезет, но и не прячется при каждом выстреле. Завтра кое о чём объявят, сам верховный речь держать будет.
Утром только включили свои телефоны и телевизор понеслось ликующее: «Победа» !!!

Спас на родной крови

Я подошел к окну. За его стеклами – дома микрорайона, отстоящие от онкологического центра в некотором осторожном отдалении. Я думаю о том, сколько мне еще дней предстоит видеть, ощущать эту жизнь. Боль в груди утихает лишь тогда, когда приходит медсестра и делает укол. При этом у нее лицо бухгалтера, делающего совершенно зряшные начисления в ведомость на зарплату.
Тоска неимоверная. Слезы сами навернулись. Кого оплакиваю, зачем? Я прижался лбом к холодному стеклу. Должно отступить.
- Что, прижало? – услышал я за спиной.
Это вездесущий Садовничий. Мы познакомились дня три назад в столовой. В левом легком Леонида тоже рак. Так и сказал.
Он похлопал меня по плечу.
Я нехотя оторвался от окна.
- Что-то в наших мозгах прибегает к раку, - у Садовничего тон стал как у киношного дедушки-доктора с небольшой шапочкой на голове, да бородкой клинышком, - чтобы… проверить силу духа. Но у каждого человека своя, неповторимая болезнь, как бы ни называлась.
- Потрясающе, - воскликнул я, и был готов убить моего собеседника.
А он:
– А не покурить ли нам!
Курить здесь запрещено всем. А мы, легочники, должны быть вообще навеки исключены из списка не только курящих и нюхающих, но и даже смотрящих на табачные киоски. Но я купился. В горле першило, в висках било.
- А что у вас?
- «Vegas Robaina», - на меня взглянул с улыбкой Мефистофеля, уговаривающего Марту, - местной фабрики.
- «Аврора» что ли? Без фильтра?
- Угу.
Мы вышли. За трансформаторной будкой у забора мужики устроили курилку из ржавого бидона высокого пня, плиты на кирпичах, согнутой железяки от забора. Мы присели.

Исконные имена


Мне было шестнадцать лет, и я спал на раскладушке во дворе нашего дома. Недалеко ворчал и лаял Полкан. Он гремел длинной цепью и за меня никто не опасался. (С этого описания у меня обычно начинаются воспоминания о молодости). Тогда я крепко спал и просыпался, когда лучи солнца мои веки глаз и превращали в прозрачные красные пятна от кровеносных сосудов.
Этой глубокой ночью я потянулся, ожидая потрескивания пружин раскладушки, но её подо мной не было, и вздрогнул от неприятного соприкосновения с мокрой травой.
Высокие звёзды ещё путались в дымке Млечного пути. Сверчки то ли ещё не спали, то ли уже проснулись и по очереди с длинными трелями купались в росе, накопившейся в зелени островка неведомой природы, на котором я неожиданно оказался.
Стало холодно. Я огляделся: в шаге от меня кто-то спал, укрывшись тканью. Не раздумывая, бросился под это неожиданное «одеяло» и ощутил разгорячённое женское тело. Настоящая печь!
- Будимир, это ты?
- Я, я! Согрей, дрожу от холода.
- Ма, - сказала она во сне, - Будя опять ко мне прильнул.
- Спи, Ясинка, не съест он тебя!
Девушка прижалась ко мне:
- Гресь! Да не более! А то чую мужеску силу. Ты мне брат! Не забыв!
Я заснул, списывая это приключение на слишком реалистический сон. Но спать долго не пришлось. Сама же Ясинка растолкала меня:
- Зоря ужо! Пошли!
Слабый свет уже брезжил за деревьями.
Я вскочил:
- Ты кто? Чего командуешь?
- Чудно ты говоришь, даже ругательски. Я не мандую… Батяня уже в поле, Стеньку запрягает. Принесу сыра в поле. Ма отцедит.

Человек, которому было любопытно умирать


Эдуард Верченый умирал.
В реанимационной палате ему не нашлось места - его кровать стояла в коридоре. Точнее, в каком-то закутке, в который и врачи, и медсестры обычно забывают заглянуть. И от этого было очень одиноко. Жена ушла четыре часа назад, потому что дежурный врач похлопал ее по плечу и очень доверительно сказал, что кризис миновал, больной заснул и теперь до утра можно не беспокоиться. А он знал, что пришло время умирать. Знал тем знанием, которым когда-то определил, что будет жить. Знал знанием умирающего живого существа.
… Боевики атаковали группу журналистов совершенно внезапно. Те тряслись в УАЗике, когда головной БТР подорвался на мине. А ведь майор, отвечавший за выезд, клятвенно уверял, что дорога чиста, по ней недавно маршем прошел батальон.
Света Караева из НТВ и ее оператор Максим Желтков, сидевшие рядом с Эдуардом, сразу же после выстрелов, замолкли. Водитель нажал на газ, машину бросило, и человек мертвым упал на баранку. Капитан Капустин, сидевший рядом с водителем, что-то крикнул Эдуарду, или всем, кто сидел сзади, считая, что они живы, выпрыгнул на ходу.
УАЗик несильно врезался в столб электропередачи, мотор заглох.
Все произошло так быстро, что Верченый успел пригнуть голову и выставить плечи вперед, на которые пришелся удар. Но сознание на несколько минут потерял. Очнулся уже на дороге, когда кто-то сильно пнул тяжелым ботинком под ребро.
- Этот оклемался, - услышал он русскую речь.
Он увидел ухмыляющегося боевика с русыми волосам, затянутыми банданой защитного материала.
Чуть поодаль другой боевик, араб свирепого вида, что-то кричал по-своему на капитана. У того все лицо было залито кровью.

Мираж вне расписания

Посвящается
бывшему начальнику Туркменской железной дороги
Худайкулы Халлыкову

Его нашли на насыпи новой железнодорожной ветки, проходящей через пустыню в столицу страны. Он лежал на щебне. Охранники исправительного лагеря перевернули беглеца. На них смотрело гордое лицо человека, на котором засохли два грязных потека от слез.
Начальник караула, отвечавший за поселенцев Школы перевоспитания, с размаху ударил беглеца прикладом автомата по голове. Пленный скорчился, повернувшись на бок, и тотчас же получил сапогом в живот.
- Эй, Орзу! Хватит! В тебя что, шайтан вселился?
Это крикнул один из подчиненных начальника караула. Он был не молод, и служил в полиции по контракту.
- Если ты такой жалостливый, Бек, то веди его сам все семь километров в село, - ответил Орзу. Он сплюнул на землю и выругался.
- Хорошо, - ответил Бек, - поведу, а не то ты забьешь его до смерти.
Орзу и двое охранников сели в старенький «уазик», и машина, петляя по бездорожью, развернулась в сторону аула.
- Вставай, Бакыев, - сказал Бек. – Ты можешь подняться?
Пленник, было, зашевелился, встав на карачки, но тотчас же рухнул на землю. Он все еще держался за голову руками, пальцы его были в крови.
- Дай-ка посмотрю, - подошел к нему охранник.
Он заставил пленника убрать руки, достал из сапога острый нож и отсек с головы часть волос. Затем вынул из маленькой аптечки йод и пролил немного капель на рану.
- Шишка есть, но кровь изза содранной кожи. Не так все страшно… Не хочешь идти? Ладно, посиди.
Бек сел на насыпь. Пленник присел рядом.
- Спасибо за то, что вступился, - сказал он глухим голосом.

История проститутки

Глава первая о Борисе, его дочке и оргазме



Я поднимаю руку.
Хотя этого можно было и не делать.
Владелец «вольво» остановился не сразу, а чуть проехал.
Я его понимаю. Если не сотни глаз, то десятки видят эту картину – девушка лёгкого поведения, стоящая на обочине одной из оживлённых трасс города, ловит клиента. Особенно любопытны пассажиры общественного транспорта и маршрутных такси.
Но я не девушка лёгкого поведения! Ошибаетесь! Самого что ни на есть тяжёлого!
Владелец иномарки мужчина средних лет. Ему, судя по инею на висках, чуть за сорок. Он не перегибается через переднее сиденье, чтобы открыть мне дверь. Я знаю таких: они уверены в себе только с теми, кто зависим от них. И слегка трусливы. Остановиться чуть дальше – это подстраховка.
Я открываю дверь:
- Не передумал, - спросила я уже на сиденье, и сразу лезу в сумочку за сигаретами с ментоловым запахом. Он перебивает запах мужчины, лезущего ко мне с поцелуями. В тот самый момент. Подобные клиенты зомбированы своими жёнами, которые знают, что делают: «Ты меня поцелуй сначала, подогрей, а после…» Или в тот самый момент: «Ну, целуй меня, целуй!»
Пряча пачку сигарет в сумочку, показываю клиенту упаковку презервативов. Они у меня обычные. Навороченные пусть покупают сами клиенты!
Затем подсаживаюсь ближе к водителю. Моя рука делает рекогносцировку. Это поглаживание ног мужчины, нежный обжим. Ответная реакция говорит о том, что особых извращений можно не ожидать. Хотя ничего полностью нельзя предугадать.
- Ладно, - мужчина достаёт свои сигареты и прикуривает от зажигалки в приборной доске, и в этот момент я подумала, что мы знакомы, - брось ты это!

Маяковский. Это недалеко!

Лубянка осенняя – это больше серого. Детский универмаг покрыт маскировочной тканью – идет ремонт. Мало что в этом торговом центре осталось для детей – все идет вперемежку с нечто блестящим, нейлоновым и цифровым. Мне представилось, как у того места, где я стою, прямо у спуска в метро, в июне 1957 года, останавливается правительственная машина, выходит Никита Хрущев:
- Вот это отгрохали! Американцы и посмотрят, как мы заботимся о советских детях! Кто строил?
- Метростроевцы, Никита Сергеевич. Вы же сами настаивали…
- Молодцы! Ну, пусть первыми и приведут сюда своих ребятишек! Завезите товаров получше, чтобы и негры домой подарки отвезли с нашего всемирного фестиваля!
Свита смеется, свита улыбается.
- А что здесь раньше было?
- Да так, Никита Сергеевич, всякая шара-бара. Все от старого времени.
Видение пропадает – я же не в магазин пришел. За моей спиной под стеклом витрины приглашение посетить дом-Музей Маяковского.
Поворачиваюсь. Прохожу внутрь небольшого двора и ищу вход в дом, что аккурат сегодня посредине внутренней площади. Время передвинуло дом от улицы. И она была со стороны старой массивной двери. Кнопка.
Подумал, наверное, сегодня музей не работает. Но давлю.
Замок щелкает, и я с трудом открываю дверь. При первом соприкосновении с ней – в голове туман. Я чувствую себя Давидом Бурлюком. У меня в кармане 50 копеек, чтобы Владимир взял себе еды.
Два лестничных маршрута, ведущих на второй этаж, зашарпанный запах подъезда и дверь в квартиру.
Удивительное строение. Полукруглый коридор уводит к гостиной. Но здесь поэта нет, зато слышатся голоса из спальни.

Unity Songs Они слышат и они видя нас!



Unity Songs
Они слышат и они видят нас!

Прохор Семенович вышел утром на крыльцо дома. Ступеньки не спускались напрямую к калитке, а шли параллельно дому, примыкая к нему. Зять поставил новый из лёгкой жести, покрашенной в ярко синий цвет. Никто и ничто не могло нарушить уединения деда. Так тот и ставил условие. А что сельским?
Посудачили про странного нового соседа, да занялись своими привычными делами. А они известны, кто на ферме трудится, кто в мастерских из трёх тракторов один делает, кто беспробудно пьёт, не признаваясь в этом. Что тут такого? Жена за порог, к коровам, а Михалыч к тайничку. Возвращается Меланья, а он сидит и хмуро разглядывает сломанный утюг. А что там смотреть, подошва спалилась, выбрасывать надо всю эту заморскую красоту и бегти в магазин за новым утюгом. Жена подозрительно смотрит, а он вытаскивает из-под лавки старый утюг, где спиралька греет. «На, хозяйка, пока им поширкай бельёшко, а энтот на свалку! Дерьмо делают, детям на забаву!

Прохор Семёнович не боялся пересудов. Эк невидаль, бабьи языки да пьяная философия Михалыча! Он боялся Веру Борисовну, учительшу в здешней школе. Историю она преподаёт. А он не хочет быть у неё «ярким примером» мужества и доблести! Стой перед классом эдаким чучелом в новом костюме от зятя, с букетиком здешних цветов и потей, вспоминая «нужные» эпизоды жизни!

Да ему под сто лет. Но выглядит Прохор Иконников на все шестьдесят! Как же он ухитрился скосить почти полвека лет?! Вот об этом он рассказывал правнукам, что жили в городе.

История Первого на Земле Убийства

I


- Встать, суд идёт! - возвестил секретарь суда, робот в форме коридорного пятизвёздочной гостиницы «Вселенная», которая составляла часть Дворца Всемирного Правосудия. Этот комплекс был построен в Москве по решению Всемирного Правительства.
Этот робот следил за ходом заседания суда. Производимая им скрупулёзная стенография была скорее данью традиции, чем необходимостью. В автоматическом режиме шла независимая голографическая запись всего заседания, которая передавалась на индивидуальные голоприемники каждого жителя Земли.
Огромный зал был забит до отказа пятьюдесятью тысячами зрителей, которые подчинились приказу секретаря встать. Но не было того звука «прибоя» характерного при этом: ни стуков о кресла и ног, ни кашля, ни вздохов. Звукопоглощающие фильтры работали отменно.
Верховный Судья Умберто Родригес, присяжные заседатели в количестве 120 человек – по одному от каждой страны Земли, исповедующей или признающей христианство в любом его виде, расположились в центре зала на высокой сцене, имеющей форму круга. Но все члены суда были обращены к зрителю лицом благодаря сложной системе голографического отражения, так же, как и подсудимый, сидевший на отдельном пятачке. И он был отовсюду виден: у каждого зрителя были специальные очки, через которые можно было заметить даже морщинки на лице Первого Преступника Земли.
Каин предстал перед зрителями настоящим убийцей. Если заглянуть через плечо художника, рисовавшего первого сына Адама и Евы, то сразу же бросались его низкий лоб, глубоко сидящие маленькие глазки, а кривая полуулыбка «заячьей» губы обнажала большие жёлтые зубы. И еще волосатые и длинные руки.

Ленин из нашей семьи

Свадьбы никто не готовил. Стол стоял под виноградником, над головами свешивались спелые грозди янтарно-зеленых ягод, люди поднимали руки, отщипывая их закусывали вино.
За столом находилось человек десять, а может, и больше: соседи, знакомые, просто ротозеи с улицы и выпивали по стаканчику за вызывающих удивление молодоженов и уходили. Постоянно глазело несколько мальчишек.
Я, сестра жениха, думала, что же будет дальше? Не будь меня, брату Вите и его невесте Зое пришлось не сладко. Они постоянно были объектом шуток для всего города, а здесь и подавно.
Но у Вити лицо счастливого человека. Впрочем, оно всегда такое. Он ходил по городу с блаженной полуулыбкой и всем предлагал свои услуги. Бабули не отказывались, когда он помогал нести им тяжелые сумки, девушки шарахались от его комплиментов по поводу груди или ягодиц. Убивала его искренняя готовность погладить рукой то, что понравилось, с невозможным для дурочка выражением: «Отменно, сударыня, отменно!»
У его невесты, известной Зои-Давалки, было действительно все отменно. А лифчик и трусы ей сшила одна из сердобольных портних, когда девушке исполнилось восемнадцать лет, и она берегла это достояние уже много лет очень простым способом - ходила без них.
Витя, ее ровесник был, как сейчас говорят, сексуально озабоченным. Это и использовали некоторые шаловливые вдовушки, которые хвастали в очередях, что юный дурачок просто неутомим в постели.
Как в голову Вите пробилась мысль о том, что надо жениться – непостижимо. Но однажды он привел Зою в дом и сказал, чтобы готовились к свадьбе.
Родители мои отказались принять в этом участие, лишь мама коротко сказала:
- Ленка, блох с нее сними.

Ясень

Ясень


Я спросил у ясеня:
«Где моя любимая?»
(Из песни
Владимира Кюршона)


Сознательная жизнь человека, наверное, начинается с соседей. Педагоги говорят, с семьи. И все правы: бывает так, что соседи становятся частью этой семьи, не замечая, этого, как свершившегося факта.

Меня называют писательницей. Так и называют, потому что по-другому не получается. Мне уже тридцать лет, а я, большей частью сижу в коляске и той же большей частью – у окна. У окна веранды, просторной, светлой, как мир на Земле. И не надо мне телевизора, потому что жизнь через стекло, а жарко, распахну окна, и без стекла, гораздо интереснее и поучительнее.

Лет семь назад мне купили ноутбук и дядя Степа, умелец на все руки, приладил рядом с сиденьем специальную подставку, которую можно вместе с планшетом откидывать набок, когда мне захочется встать и сделать то, что очень необходимо – я могу пройти один-два шага и все – назад, в коляску! Это я всё про окно. Открыть или закрыть. Открыть, когда душно, а закрыть при порыве ветра с дождём. И потом сцепить зубы, ожидая, когда резкая боль затихнет.

Место нашего посёлка рядом с шахтами, с «горами» от пород, окружившими нас некоем подобием громадных пограничных столбов. Я рассказываю о городе Дзержинском, и его самого тоже окружают посёлки, как наш, и то же - терриконы.

Не знаю, что вырастает первыми, посёлки или сами шахты? Но знаю, что надолго.

Мой папа почти Бог!

- Но почему, почему ты должен уехать? Разве нельзя по-другому, ведь ты не маленький!
- Я говорил об этом родителям, но они просто не слушают меня.
Мы сидели с Жанной Поливановой в пустом тёмном классе, куда убежали, когда начали с танцевать. Я не стал дожидаться конца танца:
- Пойдём отсюда, у меня всё очень серьёзно!
И вот мы здесь, дверь закрыли изнутри шваброй, оставленной техничкой.
Жанна просто была убита моими словами о скором отъезде. У нас так всё было хорошо, мы думали о большой жизни вдвоём. И только вдвоём!
- У нас дома тоже иногда бывает так, - сказала девушка, - старшие считают, что всё делается только для нас!
- Мои выбрали момент, когда мы ещё ничего не можем самостоятельно решить!
- Тогда сделаем по-своему.
Жанна вскочила со скамейки парты и подошла ко мне, взяв моё лицо в ладони. Она долго молчала и просто смотрела на меня. Окна были тёмными, хотя свет уличных фонарей отбрасывал уродливые тени на потолке и дальней от окон стене. Точнее, верхнего угла.
Жанна была красивой. Ростом – чуть ниже меня. У неё были тонкие руки с длинными пальцами. И этот миг я должен был запомнить на всю жизнь, хотя уже готовился следующий миг!
- Сделаем так, чтобы с тобой не произошло, встретимся здесь, в Москве, у Большого театра!
- Но…
- Подожди, мы не знаем, где ты окажешься в ближайшие дни. Но, наверняка, тебе дадут поступить в какой-нибудь институт. Моя сестра в прошлом году пошла на занятия в сентябре. С первого числа! Давай 31 августа часов в шесть у фонтана напротив Большого!
- Хорошо! Я обязательно приду, если надо, сбегу, прилечу, но приеду в Москву!

Пытка

- Ой!
Мы развернулись на это "Ой!". Ася уже рассматривала свою ногу. В правой руке у нее был чайник с кипятком. Левой она держалась за открытую дверь летней кухни.
Мы сидели в метрах четырех от нее у стены дома за большим летним столом. Вера Краснова, самая глазастая в нашем классе (с последней парты она узревала, какую оценку учитель выводил в журнале), закричала:
- Да ей же ногу проткнуло твоим гвоздем, Мишка!
Я подскочил к Асе в два прыжка и нагнулся. Гвоздь солидно продырявил носок тапочка, но крови на ржавом остряке не было.
Потом уж, когда Ася освободила ногу от неожиданного капкана в виде перевернутой доски, выяснилось, что гвоздь прошел между большим и вторым пальцами. Но одноклассница напустилась на меня:
- Чего ты разбросал деревяшки с гвоздями по двору? А если бы проткнуло? До ближайшей больницы не доберешься из твоих степей!
- Ладно тебе, не кричи - не жена, - сказал я. - Вон Ленка сидит и молчит.
Ленка смотрела на закат.
- Вот и повезло, что не жена, - не остыла еще Ася, - ни пылинки не было бы на дворе. Эх, как был безалаберным, так и остался.
Все засмеялись, так говорила наша классная.
40 лет прошло после выпускного. И вот, под старость, решили у меня собраться. Да приехало мало, восемь человек. Все пенсионеры.
- Что удивительно, - сказала Вера, - ведь если бы ногу проткнуло, вряд ли мы услышали от Аси ее "Ой!". Она бы молча выдернула ногу, залила водкой, да где-нибудь в уголочке платочком перевязала. Правда, Ась?
- Не заплакала бы, - отозвалась Ася. Она сбросила тапочки и пошла к нам босиком, статная и красивая, словно кинозвезда, которую не тронуло время.