Байкал

Волк байкальскую воду лакал,
Капли капали с языка...
Сотни рек впадают в Байкал, –
Вытекает одна река.
Полноводная, словно отлив,
Как казачья степь широка.
...До пределов сибирской земли
Дотянулась Москвы
рука.
Прорубая окно в тайгу,
Шёл ватагой гулящий люд.
На байкальском том берегу
Из пищалей трещал салют.
И – без света, тепла, дорог,
С топором, засучив рукав,
Ладил русич в лесу острог,
Шапкой вал крутой насыпал.
И летели, как белки, дни,
Что охотник бьёт метко в глаз.
Вдоль дорог зачернели пни...
Не о том, впрочем, мой рассказ.
Мне бы также, за краткий век,
Мудрый опыт предков впитав,
Не разлиться на сотни рек, –
Все в одну собрать, как Байкал!

1985 – 2000 гг.

На Шипке

(Из истории освобождения Болгарии в 1877 – 1878 гг.)

Не гони, другарь, очень шибко,
Вон за тем поворотом – Шипка!
Придержи тормоза немножко,
Видишь, в гору петляет стёжка?

...Опадают лучи заката,
Словно сабли турок когда-то.
А над Шипкою вьются птицы.
И висят у берёз косицы.

И шумят те же ветры у буков.
Ветви крючатся, будто руки,
Моих дальних-предальних предков,
Воплотившихся в эти ветки.

Слышишь, льётся колокол звонко?
Звук за нами летит вдогонку.
Над горой – небес парусина,
За горой далеко – Россия!

Родом я из донцов тех самых,
Что крушили когда-то «османов»...
И дорожку лампасом выткал
Месяц, спящий на склоне Шипки.

23 августа 1985 г.

Вторая Отечественная

«На той войне незнаменитой…»
(А. Твардовский)

«В тот день явится мощный человек…»
(М. Лермонтов)

На той войне незнаменитой
Мой прадед немцем был убитый.
В сугробах гиблых у Карпат
Геройски пал в бою солдат.

Пусть ту войну считают в книгах
Несправедливой... Только в бой
Шли, чтобы Русь спасти от ига, –
Солдаты Первой мировой.

В окопах гнили, вшей кормили,
Братались с немцами подчас.
Чужих колоний не делили,
Но лили кровь, глотали газ.

В атаку вёл «орлов» Брусилов,
Каледин бил врагов страны,
Во имя будущей России
В полях легли её сыны.

И мы судить их вправе разве,
Что гибли, мол, солдаты зря
В Румынии и на Кавказе,
За веру, но и – за царя.

Война преддверьем грозным станет
Резни, не виданной давно.
Россия страшно, как «Титаник»,
Пойдёт с пробоиной на дно…

Хранят молчанье кладбищ плиты…
На той войне незнаменитой,
Пред новым – пал отживший век.
…Явился страшный Человек!

18 января – 8 апреля 2014 г.

Признание

«Покину хижину мою,
Уйду бродягою и вором».
(Сергей Есенин)

Юре Барабашу

Опять в краю былинном не спокойно,
Сумятицей охвачены умы.
Страну гнетут то бедствия, то войны, –
Бессильны перед Божьим гневом мы.

Рабы страстей и умопотрясений,
Мы прожигаем душ неяркий свет.
…Уйду в поля, в росистый край весенний,
И скроют травы буйные мой след.

Я подружусь с пичугой придорожной,
Раскрою ей души больной секрет:
Жить на земле счастливым – невозможно,
Да и, пожалуй, счастья в мире – нет!

Среди людей с рожденья нету лада,
Грызут, как псы, им брошенную кость.
А мне, признаюсь, мало в жизни надо,
И многое понять не довелось.

Мне бы бродить по розовым просторам
С распахнутой отдушиной души, –
Дружить в полях с изгнанником и вором,
Чтоб каяться и – заново грешить…

2001 – 2011 гг.

На смерть Высоцкого

Твои песни я слышал с пелёнок,
Их вся улица пела тогда.
А теперь вот узнал спросонок,
Что не стало тебя навсегда.

Опустился туман, как занавес,
Скрылся месяц-конферансье.
За ангарами небо расплавилось,
Брызнув искрами по полосе.

И не стало тебя, не стало!
Задрожал горизонт, как струна.
И слеза вдруг безвольно упала
Изумрудною каплей вина.

Ты ушёл.
Как жестоко осень
На разлуку диктует права.
Мы, как нищие, милости просим,
А тебе было всё трын-трава.

Но замолкла гитара шальная,
Только эхо гудит в тишине…
Тебя каждый теперь уже знает
В не признавшей когда-то стране!

1981 – 2013 гг.

Застолье

«Меньшого потеряли брата...»
(Андрей Вознесенский)

Был вечер тот не очень интересен,
Обычное застолье, но в конце
Кассету хриплых, всем известных песен,
Поставил друг с грустинкой на лице.

И дом заглох, как двигатель двухтактный,
Дом слушал голос дерзкого певца,
А Он тянул про северные тракты,
Про друга, про солдатские сердца...

И кто-то произнёс вдруг: «Бедолага,
Досталось, видно, как тут не запеть!»
И пили гости в белых рюмках
алкоголь,
И пили гости, внемля звукам «мага»,
А я не пил, а я хотел реветь.

Я хватанул, как спирта, этих песен,
В них градус был, а главное – огонь!
Вот также и Есенин куролесил
В «Москве кабацкой»...
Так же вот, как Он.

Фатальная пришла несправедливость
И наложила «вето» на уста...
В России сколько звёзд уж закатилось,
Потухло, словно искры от костра?!

...В тиши играет старенький «Романтик»,
Поёт в нём бас о времени, – себе...
И чей-нибудь ярлык поспешный «анти»
Не клеится к той огненной судьбе.

Ведь Он по жизни, словно по канату,
Шёл, о страховке напрочь позабыв...
И вот...
«меньшого потеряли брата...»
А мне Он, словно старшим братом был!

4 ноября 1984 г.

Убить Царя зверей

(Новелла)

Масаи, вместе с которыми были и путешественники из России, профессор Борис Кляйн со студентом Феликсом Левандовским, достигли места, где до этого разведчики видели льва. Сделать его было несложно: царь зверей, привязанный с прайдом к определённому месту, не мог уйти со своей территории. Поэтому масаи всегда легко находили гривастых разбойников, позарившихся на их коров. За долгие столетия этого жестокого противостояния гордого и коварного царя африканской саванны и чернокожих пастухов из племени масаев, у последних постепенно сложилась практика определённых действий, приёмов и типов оружия, необходимых для выслеживания и уничтожения льва. Охота на льва превратилась в некий религиозный обряд или ритуал, где любая с виду незначительная деталь, порой играла важную роль. Как правило, на охоту отправлялась небольшая группа масаев, человек десять – пятнадцать. Но не меньше, потому что основная тактика заключалась в окружении хищника плотным кольцом воинов с острыми копьями наперевес. Льва никогда не убивали из засады, потому что это, по кодексу чести охотников, считалось подлым и нечестным. И хоть разбойник, как правило, ночью незаметно подкрадывался к краалю и, найдя слабое место, пробирался внутрь и подло убивал исподтишка корову, сами воины – мораны, никогда не позволяли себе ничего подобного. Льва терпеливо выслеживали, преследовали много дней и ночей, в конце-концов окружали где-нибудь у ручья или степного озера, на водопое, и убивали в открытом бою, стоя лицом к лицу к страшному, разъярённому безысходностью поединка, свирепому хищнику.

Всё равно война…

(Новелла)

В станице Грушевской со дня на день ждали отправки подлежавших мобилизации мужчин в Красную Армию. Указ председателя Президиума Верховного Совета Михаила Калинина о мобилизации уже вышел. Народный комиссар обороны маршал Тимошенко разослал соответствующие предписания в военные округа.
Станичники времени зря не теряли, деятельно готовились к проводам: почти в каждом дворе по ночам тайно гнали самогонку, у кого не было возможности, – закупали в магазине потребсоюза водку. В результате, – «Московская» в магазине вскоре закончилась. Наиболее практичные хозяйки, особенно старые, пережившие Гражданскую войну и разруху казачки смекнули, что война – дело непредсказуемое и, возможно, долгое. Тут же стали сметать с магазинных полок всё необходимое в хозяйстве: сахар, соль, крупу, мыло, свечи, спички, консервы и многое другое. Прослышав об этом, со всех дворов к магазину устремились с мешками и кошёлками в руках бабы и молодые хозяйки. Мгновенно у прилавка выстроилась огромная очередь, начинавшаяся далеко на улице, у переулка. Продавщица Шура Вязова растерялась, шокированная таким небывалым наплывом покупателей, не успевала отпускать товар.
Самые расторопные бабы, оказавшись в первых рядах, гребли всё подряд килограммами, сваливая в мешок общей кучей. В магазине стоял невероятный гул от многих десятков голосов, спёртый воздух затруднял дыхание, в помещении было жарко и душно, как в бане. То и дело слышались крики с улицы волновавшихся очередниц:
– Шурка, в одни руки токмо по килограмму отпускай, шалава!
– Спички – по дюжине коробков на человека!
– Мыло заканчивается, бабоньки! Шурка, мыла по второму кругу не давай, патлы вырву!

«Бугор»

(Лагерный рассказ)

Фёдора Громова назначили бригадиром. Повышение не сильно обрадовало Фёдора: он хоть и избавился от необходимости самому валить лес, но добавилось ответственности. Теперь он должен был заставлять работать других, а собачья должность ему совсем не нравилась. Он даже хотел вначале отказаться, но десятник Яшкин настоял, сказал, что руководство лагерного пункта «Лесорейд» на него надеется, и Громов смирился. В тот же день, после работы, пошёл в соседний барак, познакомиться со своей бригадой.
Не успел он подойти к двери, как с крыши барака раздался вдруг пронзительный разбойничий свист и молодой, задиристый фальцет прокричал:
– Васер, пацаны, новый бугор канает!
Фёдор поднял голову и увидел наверху несколько малолеток: лёжа на покатой кровле, они курили, вполголоса друг с другом переругивались. Один сидел на самом коньке и болтал от удовольствия ногами.
– Вы чё туда залезли? – дружелюбно спросил Громов.
– Х..м груши околачиваем, терпила, – беззаботно ответил самый бойкий и нахально уставился на Фёдора. Остальные весело заржали. Один, тот, что сидел на коньке, прицелился из рогатки.
– Карлик, выбить ему правый шнифт?
– Не попадёшь, Джага, далеко, – оценивающе ответил Карлик, прикидывая на глаз расстояние до цели.
– Мажем, что с трёх раз вышибу, – горячо доказывал Джага. – Эй, фитиль, стой на месте, не рыпайся, а то и впрямь не попаду.
Фёдор втянул голову в плечи и, ни слова больше не говоря, с опаской косясь наверх, быстро, как заяц, шмыгнул в барак. Отмороженный хлопец и впрямь собрался в него стрелять.

Новая власть

Рассказ

В армию ушли все, кто ещё оставался в станице, Грушевская опустела.
Егор Громов с друзьями днями пропадал на улице. Им всё было интересно. Бегали смотреть на восточный край повреждённую Варваринскую церковь, разбитые немецкими бомбами, горящие хаты, убитых жителей. С запада теперь доносился почти непрерывный гул артиллерийской канонады: фронт неудержимо, как цунами, накатывался на станицу.
Ребята горячо спорили: остановят наши фашистов под Грушевкой или нет?
– Ни в жисть не остановют, – отрицательно мотал головой в старой драной шапчонке Яшка Коцупеев, презрительно цвиркал слюной себе под ноги. – Деда Епифан, гутарит: у немцев силы – немеряно, особенно танков и самолётов, и они нам не враги. Их народ хлебом-солью кругом встречает, потому и прут от самой границы без остановки. Пол-России уже заняли и Грушевку возьмут, дайте срок. Что наши казаки на горе со своими сабельками против их танков железных сделают?
– У наших, гляди, и пушки есть, – возразил Мишка Шабельский. – Я сам видал, когда на гору бегал. Скажи, Жорка.
– Есть, да мало, – нехотя подтвердил Громов. – А танков – ни одного… Побьют их фашисты, как пить дать.
– Не-е, робя, танки на гору не зайдут, – авторитетно подал голос старший по возрасту Николай Громов – родной брат Егора, поработавший уже в колхозе на тракторе. – Попробуйте на «натике» на такую крутизну заехать – живо кверху гусеницами вниз посунетесь. А танк – он тот же трактор, только с пушкой.
– Резонно, – поддержал его Шабельский.
Со стороны хутора Каменный Брод в это время, приглушённые расстоянием, яростно загрохотали пушки, на всю степь заливисто разлилась отдалённая пулемётная трескотня.