Всё равно война…

(Новелла)

В станице Грушевской со дня на день ждали отправки подлежавших мобилизации мужчин в Красную Армию. Указ председателя Президиума Верховного Совета Михаила Калинина о мобилизации уже вышел. Народный комиссар обороны маршал Тимошенко разослал соответствующие предписания в военные округа.
Станичники времени зря не теряли, деятельно готовились к проводам: почти в каждом дворе по ночам тайно гнали самогонку, у кого не было возможности, – закупали в магазине потребсоюза водку. В результате, – «Московская» в магазине вскоре закончилась. Наиболее практичные хозяйки, особенно старые, пережившие Гражданскую войну и разруху казачки смекнули, что война – дело непредсказуемое и, возможно, долгое. Тут же стали сметать с магазинных полок всё необходимое в хозяйстве: сахар, соль, крупу, мыло, свечи, спички, консервы и многое другое. Прослышав об этом, со всех дворов к магазину устремились с мешками и кошёлками в руках бабы и молодые хозяйки. Мгновенно у прилавка выстроилась огромная очередь, начинавшаяся далеко на улице, у переулка. Продавщица Шура Вязова растерялась, шокированная таким небывалым наплывом покупателей, не успевала отпускать товар.
Самые расторопные бабы, оказавшись в первых рядах, гребли всё подряд килограммами, сваливая в мешок общей кучей. В магазине стоял невероятный гул от многих десятков голосов, спёртый воздух затруднял дыхание, в помещении было жарко и душно, как в бане. То и дело слышались крики с улицы волновавшихся очередниц:
– Шурка, в одни руки токмо по килограмму отпускай, шалава!
– Спички – по дюжине коробков на человека!
– Мыло заканчивается, бабоньки! Шурка, мыла по второму кругу не давай, патлы вырву!
– Гляди, гляди, кума, что Нюрка вытворяет: уже в третий раз в очередь встаёт – я видела. Два раза домой по полному чувалу добра отпёрла…
У дверей вспыхнула давка. Бабы, испугавшись, что им не достанется, поднапёрли на толпу тараном. На подмогу подоспели мужики, по случаю нападения Германии уже с утра подпитые. Некоторые, ожидая скорой мобилизации, вообще перестали ходить в колхоз на работу, слонялись бесцельно по станичным улицам. Несколько казаков, с хохотом схватив под мышки толстых, как сапетки, баб, стали проталкивать внутрь магазина. Затрещала сорванная с петель дверь, какая-то женщина взвизгнула, придавленная толпой. Кому-то наступили на ногу.
– Не напирай, черти, людей подавите! – яростно кричали из магазина.
Испуганная продавщица Шурка Вязова объявила, что магазин закрыт и отпускать она никому ничего не будет. Но её не слушали, кидали на прилавок деньги и брали, что под руку попадётся, сами.
– Магазин закрыт, гражданы! Всё. Покиньте зараз же помещению, – истерически орала Шурка на станичников и станичниц, но на неё уже никто не обращал внимания.
Под тяжестью напирающей с улицы толпы передние очередники опрокинули прилавок с весами и дружно сыпанули в подсобное помещение. Шурка Вязова попыталась остановить мародёров, схватив увесистый черенок от лопаты, била им без разбору по головам разбушевавшейся толпы, орала:
– Назад, дьяволы! Вы куда? Зараз милицию вызову… Вот вам! Вот!
Разъярённую продавщицу окружило с десяток баб: отняли у неё черенок, схватив за волосы, повалили на пол, стали бить чем попало.
– А-а-а, люди добрые, помогите! Убивают, – орала не своим голосом Шурка.
Прибежавший к магазину одним из последних Егор Громов услышал Шуркин отчаянный крик. Пробился сквозь густую, возбуждённо гудящую толпу к выломанным «с мясом» дверям. Из разгромленного помещения выскакивали радостные мужики и бабы, тащили на горбу тяжёлые, набитые под завязку всякой всячиной мешки и оклунки.
– А ну расступись, мешочники, – расталкивая счастливых несунов, нырнул в магазин Егор Громов.
Продавщицу Шурку оставили в покое, – она лежала избитая, вся в крови, в изорванной, чудом державшейся на оголённых, исцарапанных плечах блузке у стены. Глухо постанывала, не в силах подняться на ноги. Кругом на полу была рассыпана крупа, валялись раздавленные спичечные коробки, смятые в лепёшку восковые свечи, растоптанные куски мыла, распотрошённые пачки табака. Вокруг перевёрнутого прилавка снежными сугробами белела мука, хрустело под ногами стекло от разбитых бутылок вперемешку с разорванными пачками соли, пролитым на пол керосином, высыпавшимся из мешка сахаром, подавленным печеньем, конфетами и халвой. Шустрые ребятишки, вмиг сбежавшиеся со всей Новосёловки, воробьями шныряли под ногами у взрослых, подбирали с пола посеянные кругом сладости.
Всё прибывавшие и прибывавшие в магазин станичники громили уже подсобные помещения, растаскивая продукты и оттуда. Навстречу Егору из подсобки, с набитым казённым добром мешком, выбежал лучший друг Иосиф Шабельский.
– Грома, что припозднился? А у нас тут вишь, коммунизм! Всё даром гребём, без грошей. Эх, брат, погуляем на славу. Всё ж кругом колхозное, всё кругом моё… Держи чувал, отоваривайся по шустрому, не то не достанется, – кинул он Егору пустой мешок.
– Погоди, Осип, Шурке Вязовой погано, пособить надо, – указал Громов на лежавшую у стены избитую продавщицу.
– Да ты бери мешок, Жорка, покуда из складов всё не растянули, – настаивал Шабельский. – А Шурке без тебя помогут. Я видал, тут наши ребяты крутются… Эй, Мишка, поди скорее сюда, – заметив в толпе сына, позвал Шабельский.
– Чё надо, батя? – вынырнул тот из снующего туда-сюда, суетящегося человеческого водоворота. В руке он держал внушительный ломоть медовой коврижки, откусывая большие куски и с наслаждением уплетая.
– Покличь Михаила с Жоркой Громовых, да втроём отведите тётку Шуру до хаты, – велел Иосиф Шабельский. – И сюды больше – ни ногой! Того и гляди, милиция из Новочеркасска нагрянет. Вызвал уже, наверно, кто-нибудь… Или из сельсовета наскочут…
По главной станичной улице, укатанной до каменной твёрдости повозками, автомашинами и тяжёлыми колёсными тракторами «Фордзон», к месту ЧП уже мчался на мотоцикле с коляской председатель Совета Андрей Дубиков, рядом в коляске позёвывал поднятый им с постели, полуодетый Кузьма Лопатин – секретарь станичной партячейки. Трещавший на всю станицу таганрогский АМ-600 по пути распугивал переходивших улицу степенных, неторопливых уток с молодым выводком; почти из под самых его колёс выскакивали бестолковые, суетливые куры, шустро разбегались в разные стороны жёлтые пушистые комочки цыплят. Сердитые гуси по-змеиному горизонтально вытягивали шеи, угрожающе шипя на несущуюся по улице необычную дымную, воняющую бензином трёхколёсную телегу-калеку. Собаки воровски выскакивали из дворов и с заливистым лаем долго гнались за мотоциклом, норовя ухватить сидевшего за рулём водителя за штанину. Пыль позади мотоцикла поднималась густой чёрной тучей и, клубясь, долго не оседала. Встречные колхозники и колхозницы, сторонясь, громко чихали. Смущённо заслоняли ногами мешки и плетёные из лозняка кошёлки с награбленным в магазине добром. Из-под руки смотрели вслед, недовольно покачивали головами. Взвалив на плечи ношу, спешили поскорее домой – припрятать подальше добычу.
Завидев ещё издали толпу погромщиков у магазина потребсоюза, председатель Дубиков яростно замахал кулаком, грозя расхитителям, заорал, перекрикивая стрёкот двигателя:
– А вот я вас, сучье племя!.. Разойдись! Бросай на землю оклунки!
Услыхав сердитый крик председателя, часть баб с визгом сыпанула от магазина в соседние дворы, остальные припустили направо – по главной улице и налево – в ближний кривой проулок. Награбленное никто не бросил. Несколько забурунных, хмельных парней из отстающих колхозников кинулось было к ближайшему плетню, выворачивать колья, но случившиеся тут же матери, крепкими подзатыльниками быстро их угомонили и, всучив по мешку с продуктами, отправили через чужие сады и огороды по домам.
Мотоцикл Дубикова резко затормозил у магазина, в котором уже никого не было. Председатель бросился в разгромленное, с выбитыми стёклами, помещение, а Кузьма Лопатин с именным наградным наганом в руке погнался за улепётывавшими по улице бабами. Догнал одну – толстую, тяжело пыхтящую, задыхающуюся старуху, резко рванул за узел, который она тащила на спине. Бабка, не удержавшись, опрокинулась наземь. Высоко задрала ноги в старых, латаных тёплых чулках и кожаных, без каблуков, чувяках. Испуганно заголосила, не поняв с дуру, что с ней произошло:
– Ой, светы мои, кто такой? Пусти, окаянный, чтоб тебя на сторону повело… Бабоньки, каравул – граблют!
Лопатин отобрал у старухи узел, зло сунул под нос воронёный ствол нагана.
– Молчи, старая сплетница, не то в холодную на пятнадцать суток посажу. Это ты видала? Я законный представитель Советской власти и не позволю учинять мародёрство. Подымайся и ступай с богом до хаты, а награбленное я конфискую.
– Ой, Кузьма Денисович, не признала, звиняйте ради Бога, – враз сменила тон старуха, вставая сначала на четвереньки, а потом уже из этой позы и – на ноги. Робко потянула из рук Лопатина свой узел. – А продукты изымать не имеете правов, я за их гроши платила, все до копеечки, вот те хрест! – Бабка набожно перекрестилась, отобрала у оторопевшего секретаря станичной партячейки узел и проворно заковыляла в переулок, как большая толстозадая утка тяжело переваливаясь с боку на бок…

2012 г. 12.05.2014

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.