Генитальная трагедия

Генитальная трагедия.

Корреспондент «Радио Богоборца»:
- С какой целью ваша империя заключила с нашей
страной договор о военно-техническом сотрудничестве?
Историк-аналитик:
- С традиционной: что-то купить, что-то скопировать, что-то украсть.
Документальная запись интервью.

Министр полутяжелой промышленности товарищ Пилюлькин поставил последнюю подпись. Мягкой белой ладонью он закрыл темно-коричневую кожаную папку и широким жестом протянул её директору ЛенБумДел Комбината товарищу Тетереву.
- Нуте-с, Арнольд Сидорович, не подведите! Деньги нешуточные. Москва смотрит на вас с надеждой.
- Не беспокойтесь, Пантелеймон Васильевич. Все сделаем в срок.
- А вот ваш заместитель, товарищ Айзенберг, что-то не уверен. Вы что, как там вас…
- Моисей Иванович.
- Как это...?
- Ну, вообще-то я Моисей Израилевич, но так уж повелось, и я и все привыкли.
- Ладно, бог с ним. Моисей Иванович, вы помните, о какой сумме идет речь? Какова стоимость одной машины?
- Миллион девятьсот сорок девять тысяч сто семь долларов.
- А стоимость сборки?
- Миллион триста восемьдесят тысяч девятьсот восемь долларов.
Пантелеймон Васильевич на минуту оторопело замолчал.
- А как это вы помните?
- Первая цифра это день рождения моей жены, а вторая – дата Куликовской битвы.
Опять на минуту за тяжелым министерским столом воцарилось молчание.
- Вот! Почти полтора миллиона долларов экономии.
- Не верит товарищ Айзенберг в наш талантливый рабочий класс, в наших инженеров и техников, товарищ министр.

Серенада митрального клапана

Серенада митрального клапана.
(на правах рекламы)

Всё лето я сидел дома, гоняя кондиционер. В конце концов, сеть не выдержала, предохранитель стал вырубаться, и из распределительного щитка на лестнице потянуло гарью. Пришлось в пятницу, вечером вызвать электрика. Через десять минут в дверь позвонил пожилой господин, примерно моих лет и чем-то даже похожий на меня. Он был нетороплив, деловит и молчалив. Я с интересом наблюдал за его работой, старательно выполняя функции подмастерья. Разболтавшиеся и оплавившиеся автоматы двух предохранителей можно было бы заменить самостоятельно, имейся они в наличии, но приобрести их в шабат в десять вечера не представлялось возможным. Через сорок минут все было в порядке. К этому моменту мы с электриком Гоэлем Хазани подружились и успели обсудить массу общих проблем, договорившись о кое-каких ремонтах нашей квартирной сети. Мне выполнить эти работы было уже не под силу. В середине октября, когда я закончил портрет электрика с широкой персидской улыбкой, жена рискнула вывести меня на вечернюю прогулку, но не успели мы отойти от дома на сто метров, как мне стало плохо, и замаячила перспектива оказаться в приемном покое. Вернувшись домой и, проведя ночь, сидя на кровати из-за невозможности дышать в горизонтальном положении, я записался на прием в кардиологу, воспользовавшись очередью моей тещи, благо её стараниями у нас был один и тот же врач. До поликлиники пришлось ехать на машине, хотя нормальной ходьбы от нас минут десять. Милейший доктор Менахем Кац, увенчанный вязаной кипой, внимательно осмотрел меня и сказал: «Шейные вены раздуты, ноги отекли. Всё! Срочно на операцию!

Досрочный дембель глава третья

Досрочный дембель

Третья глава

Утром меня вызвал к себе в кабинет зам. начальника отделения, приятный, невысокий, худощавый майор медицинской службы.
- Я тут просмотрел ваши документы. Вы у нас единственный человек с высшим педагогическим образованием. Старшина завтра выписывается, и по просьбе офицеров на его месте хотелось бы видеть достаточно интеллигентного человека. Я полагаю, что вы справитесь, тем более, что ваше обследование продлится довольно долго.
Я согласился без особого энтузиазма. Перспектива задержаться в госпитале как можно дольше, безусловно, входила в мои планы, но как я буду управляться с шестьюдесятью солдатами и сержантами я себе плохо представлял. Меня несколько утешал опыт работы с ленинградской шпаной, но методы, я догадывался, должны быть иные. В мои обязанности входило организация нарядов на уборку территории госпиталя, на чистку картошки, мойку посуды, мелкие хозяйственные работы, поддержания тишины и порядка на отделении. Учитывая особенности отношений в наших доблестных вооруженных силах, задача была не из легких. В глазах подавляющего большинства я был просто салагой и не имел никакого права не только приказывать, но и вообще о чем-либо просить господ старослужащих. На следующий день Володя сообщил, что на меня сделаны ставки. Товарищ майор поспорил с ним, что я не продержусь больше недели и с позором буду уволен, так как я не умею приказывать, и у меня нет командного голоса. Я заявил, что буду не приказывать, а просить и что, мол, все будет в порядке. Через три дня мне показалось, что майор выиграет пари.

Досрочный дембель глава №2

Досрочный дембель

Вторая глава

В нашей питерской группе был очень интересный парень Володя Горохов. Это был блондин, почти альбинос, невысокого роста, плотного, но неспортивного телосложения. Володя был выпускником ЛЭТИ, причем он стажировался на физической кафедре ЛГУ. Это был исключительно интеллигентный и образованный парень. Несмотря на кажущуюся беспомощность, Володя обладал очень твердым характером. Перед кроссом, например, он категорически заявил, что не побежит, так у него есть проблемы с ногами и, несмотря на уговоры и угрозы, настоял на своем. Но по дороге на спортплощадку он сказал, что руки у него сильные и все, что касается подтягивания, отжимания и прочего для него не проблема. Нас подвели к стойке с шестом метра четыре в высоту. Бойцы начали по очереди подниматься. Кто поднимался, а кто не очень. Когда дошла очередь до меня, я без всякого энтузиазма стал ползти наверх. Сапоги тянули вниз, да и мной овладела какая-то лень.
- О! Еврей полез!
- Это что-то новенькое, - подумал я. Был повод соскользнуть с полдороги и найти специалиста по национальному вопросу. Перед призывом больше всего меня смущала перспектива антисемитизма. Но в дикой дивизии на бытовом уровне как раз этого почти не было.
Я развернулся и увидел невысокого белобрысого паренька, одного из немногих русских ребят в нашем карантине. Я не спеша подошел к нему.
- Сейчас врежу, и у тебя челюсть на затылке выскочит.
Парнишка стал озираться, ища привычной поддержки, но стоявшие возле него полукругом черноголовые новобранцы молчали, поглядывая на него столь выразительно-неодобрительно, что у него вдруг стали дрожать губы.

Досрочный дембель 1-я глава

Досрочный дембель.

Первая глава

Переодевая у порога замызганные туфли и влезая в войлочные тапки, я сказал:
- Отец! Кажется, меня забирают в армию.
- С чего ты так решил? – донесся из кухни его голос.
- Военком сказал, что у них идет следствие о взятках, и всех с подозрительными диагнозами будут забирать. Ясно, что те, кто давал, останутся на свободе, а такие как я пойдут служить.
Отец задумчиво посмотрел на меня, вздохнул и произнес:
- Я отслужил пятнадцать лет. Был слабее тебя. Ничего, выжил.
Вскоре я получил повестку. Явиться, мол, через две недели на Невский проспект, возле кинотеатра «Призыв» для отправки на действительную службу.
В школе, узнав об этом, немедленно организовали отвальную. Мой любимый 10-й класс преподнес бутылку шампанского и коньяк. На Ржевке, где я в тот год работал, это были самые ходовые подарки. Я немедленно хлопнул пробкой и разлил шампанское в тридцать два алюминиевых калориметра. После тостов и принятия весьма скромных доз, мимо прошел Ромка, по прозвищу «Джон» и прошептал мне на ухо:
- Вообще-то мы рассчитывали на коньяк.
В ответ я только растерянно улыбнулся. В этот день я мало говорил и много улыбался. Коньяк мы распили на учительском междусобойчике, где мне преподнесли набор письменных принадлежностей, которые в последствие весьма пригодились. После традиционной процедуры, пожеланий и прощаний я собрался и вышел в коридор. Возле плаката гражданской обороны стоял наш военрук, майор Петр Степаныч. Это был здоровый, добродушный дядька лет пятидесяти с огромным сизо-красным, пупырчатым носом. Он производил впечатление типичного алкаша, хотя таковым не являлся. Или уже не являлся.

Вареники на Песах

Вареники на Песах.
Спасибо, что вы такой терпеливый. А то мне здеся все нравится, но иногда поговорить не с кем, и уж больно скушно становится. Память-то у меня хорошая, хоть и девятый десяток пошел, все пережитое в голове вертится, да и на язык просится, а рассказать некому. Вот так как-то.
А зовут меня Горпина Остаповна. Фамилия Божевильна. Родилась я в Залещиках. Есть на Днестре такое село западенское, нашенское. Там река делает петлю, и на противоположной стороне берег высокий такой, что в нашем селе ветров почти не бывало. Всегда тепло и солнца много. Перед войной-то я на мое счастье уехала в Харьков учиться в техникум. Советы к нам пришли, ну и всякое началось. Вот меня мама и отослала от греха подальше. По комсомольскому набору это называлось. А как война началась, так я вообще в Сибирь эвакуировалась. Тоже повезло. После войны вернулась, а мамы нет, убили. Дом я кое-как восстановила, потом замуж вышла за местного, который почти целый с войны вернулся.
Соседи все переменились. Евреев поубивали, плитами с их кладбища рынок замостили, да. Старосту, что жил неподалеку от меня, повесили на площади, а его жену заслали в лагеря на двадцать лет. Говорили, что на них много крови было. Я пошла работать бухгалтером в райсовет, а муж шоферил. Потом мы соорудили во дворе парники под помидоры. Помидоры у нас росли отличные, и хотя приусадебные участки нам разрешали крохотные, мы умудрялись собирать такие ранние урожаи, что они нас целый год кормили. Отвезу, бывало, на север в самом начале лета пару чемоданов помидоров, на рынке в Ленинграде или еще лучше в Мурманске продам, и денег полный кошелек домой привожу.

Четыре коротких рассказа.

Вот так.

Они с женой жили от нас через комнату. Она такая симпатичная, полненькая, аккуратная, а он был горбун. Работал закройщиком. Зарабатывал очень хорошо. Моему Степану костюм сшил, любо-дорого. И взял немного. А она не работала. Бывало сидит на кухне у окна, завидит его, соскочит с подоконника, фыркнет : «Во, мой карла прёт», и к себе под одеяло. Он домой зайдет, а она стонет, мол заболела, встать не может. Костя молчком в магазин, еду приготовит, её накормит, сам поест. И так каждый день. Но как-то вечером прямо из-под одеяла увезли её в больницу. То ли с почками что-то, то ли беременность внематочная. Толком мы не узнали. Короче, через три дня она померла. А через пару месяцев стали мы замечать, что Костя как-то повеселел, вечерами куда-то уходил, приоделся. Вернулись мы осенью из отпуска, а он уж не один, с женой, значит. А жена тоже горбатенькая. Но не в пример прежней веселая, работящая и быстрая, как кипяток на сковородке. Видать любовь у них была серьезная. Мы вечером еще на кухне болтаем, а они в комнате запираются, милуются, значит. Она, бывало, выскочит в халатике в туалет вся красная, рот до ушей. Мне аж завидно было. И вот надо же, заболела она. Грипп, пропади он пропадом. И какое-то там осложнение на сердце. Я, когда во вторую смену ходила, передачу ей в больницу носила, а Костя у ней по вечерам сидел. В субботу пошел к ней с утра, вернулся черный и ну немой. Во вторник мы её похоронили. Уж я его уговаривала не убиваться. Мол, найдешь себе, женщин много, ты мужик хороший. Ну, чего еще можно сказать ?

Ульяновы и печник

Ульяновы и печник. (Вспоминая Твардовского...)


Часть первая.

Ленин и печник.

После встречи задушевной
И испитого чайку
Каждый день в часу вечернем
Ленин шастал к печнику.

Стол старуха накрывает,
Печенюшки подает,
Ленин их в стакан макает
И неспешно речь ведет.

Об империи-ализме,
Продразверстке и войне,
Европейской ката-клизме
И о классовой борьбе.

Карандаш печник мусолит,
Пишет «ГОЭЛРО, проект».
Ленин радостно гуторит:
«Молодец, пиши, зер шмект!»

Но на Пасху, в день весенний,
Не пришел Ильич к нему.
Не придал сему значение
Дед, «Ну, значит, ни к чему».


Часть вторая.

Крупская и печник.

Месяц, два, печник в работе.
В воскресенье выходной.
Бабка тоже вся в заботе –
Хряк, корова, сухостой.

Как-то утром, в день субботний,
Спозаранку, натощак,
Вдоль опушки беззаботно
Шел печник, курил косяк.

Видит женщина в берете
И навыкате глаза.
Здравствуй, дедушка!
Привет-те, я тя помню, егоза.

Ты прислуга в ентих Горках,
Где хозяином Ильич.
В доме том, что на пригорке,
Где зимой я клал кирпич.

Нет, Егорыч, я хозяйка,
И Владимира жена.
Ну, прости, я не всезнайка,
Не признал тебя тогда.

Что-то нынче ты смурная.
Да не выспалась я, дед.
В чем причина? Хворь какая?
Расскажи, я дам совет.

Понимаешь, муж законный
По ночам во сне храпит,
И мой разум возмущенный
Нагревается, кипит.

Что мне делать я не знаю,
С недосыпу жизни нет.
С «Капиталом» коротаю
Ночи, жгу казенный свет.

Слушай, как тебя, Надюшка,
Твой Ильич на спинке спит?
Да, а что? Храпит как хрюшка,
Подвывает и свистит.

Я те дам совет отменный
Ножки Ленину раздвинь.
Это, блин, секрет военный,