Хрустальные замки



Навалило снег за зиму –
Просто невообразимо!
Так и тонешь в белой вате –
Экскаваторов не хватит!

Маша-Даша-Гаша – трое
Ледяную крепость строят,
А концерн из двух Марин –
Замышляет лабиринт!

И подмога подоспела:
Кто, в снегу обледенелом,
Накатавшись по горам,
Подвалил на помощь нам,

Нос рукой от снега вытер?
Вася-Ваня-Веня-Витя!
Лепят замок – лёд литой
Не растает и весной!

Нарастая постепенно,
Высоко взлетают стены,
Друг на друга пять рядов –
И дворец почти готов,

И зубцы, и купола,
Сверху башня, как стрела,
А внизу заледенели
По-хрустальному туннели:

Две Марины под стеною
Лабиринты дружно роют,
Лишь видны в снегу глубоком
Ярко-розовые щёки.

Не узнали бы случайно
Роковую нашу тайну:
Из норы в нору ведёт
Очень хитрый переход.

Кто не сведущий, раз тридцать
Может страшно заблудиться!
Эй, не выдай, кто смешлив –
Чтоб раз тридцать не нашли!

Мы в волшебном королевстве –
К нам пожалуйста не лезьте!
___

Только дворник дядя Саша
Вдалеке лопатой машет
И во рту гоняет хмуро
Замусоленный окурок:

«Мне, ребята, как на грех,
Надлежит расчистить снег.
Извините, но – работа!»
И раскидан снег в два счёта.

Стены-башни-купола –
Крепость будто не была…

Масленица




Ах, блины-блины-блины –
Девки тощие полны!

Пусть за Масленицу станут
Девки, как блины в сметане!

Молока да масла лей –
Будут девки веселей!

Отъедайся, молодая –
В пост потом поголодаем:

Уж грозит издалека
Строгим стуком кулака.

Ишь, как солнышко взыграло!
Да к утру мороз удалый

Свой порядок наведёт –
Наворотит коркой лёд.

Раз на лето рот разинул –
Провожай щедрее зиму,

Чтобы год не вышел пуст –
Не скупись для алых уст!

Масленица как по маслу!
Гул-гулянье не погасло!

Ради радости радей –
Отсчитай по пальцам дней.

Запрягай лошадок в сани –
От щедрот прокатим с вами,

Нет, не в тягость, а слегка –
По последним по снегам!

В визгом-лязгом грохнул пляс –
Масленица удалась:

«Ах, быстра-проста-пестра я,
Огне-рыжая!»



***


Масленица!
Наша блинная!
Да былинная!

Сударушка-зимушка!
Надарила три мешка!
Тмы-мороза в декабре,
Январь в снеговом ковре
Да метели февраля –
Вот вам полные поля!

Ты, зимушка, ты, матушка!
Ковры скорее сматывай!
Прости-прощай по-доброму –
Квашни поставим вёдрами,
Масленица!

Нынче попрощайся с нами,
Угостим тебя блинами!
Зачерпнём рукой неробкой –
Шмякнем блин на сковородку,
Глядь! – над сковородкой той
Блин взлетает золотой,
Перевёрнутый броском…
Первый блин, конечно – ком!
А за первым – навострившись –
Испечём ещё штук тридцать,
А хотите – шестьдесят! –
За ушами затрещат!
Матушка, не обессудь…
Угостилась – да и в путь…
Масленица!


***

Шмяк! — на сковородку блин.
А за ним ещё один.
А потом ещё другой,
И с горбушей, и с треской!

Сыр, сметана, простокваша!
Заговение на мясо.
Заговение
В Воскресение!

Леший




На рассвете доброта какая!
Лес устал от ночи, солнцу рад.
Леший тихо бродит, отмыкая
Каждый гриб, как сокровенный клад.

Лесе, Лесе! Я к тебе с поклоном.
Всякой сыроежке поклюнюсь.
Вот - прими! - ломоть свежепечёный
Принесла - и впредь не поленюсь.

Лесе, Лесе! Вылезли опята
Крепкою весёлою гурьбой.
Лесе, Лесе! Ты меня куда-то
Так и манишь россыпью грибной.

Рыжики в лукошко сами лезут,
И лукошко пОлно до краёв.
Исполать же, тароватый Лесе!
Мне б домой теперь, под отчий кров...

Где же дом, в какую мне сторонку
И какой тропинкою ступать?
Ты направь... пускай, по самой тонкой!
Завтра хлеба принесу опять!

Полдень. Лесе, пошутил - и хватит!
Застит очи, тропки неяснЫ...
Лесе! А не ты ли, суковатый,
Высунулся вдруг из-за сосны?!

Ярко-жёлтый глаз глядит сквозь ветки -
И неведомое всё кругом...
И куда бреду сквозь ельник редкий
И глухой колючий бурелом?

Сумерки... Пугают злые тени...
Лесе! отпусти меня домой!
Я сошью тебе наряд бесценный,
Разукрашу алою тесьмой!

Сжалься! Сбила ноги и устала,
И ночная выпала роса!
Говорят, свирепы волчьи стаи,
А у пней во тьме горят глаза...

Говорят, морочишь ты и кружишь,
И тому, кто твой увидит лик,
Никогда не выбраться наружу
Из заклятых из чащоб твоих!

- ДЕвица! Торопишься роптать ты...
Хочешь знать, что выпало на дню?
Знай, дотла пожгли деревню тати,
Порубили всю твою родню.

Сказ о коршуне


-Что же колокола раззвонилися?
В небесах облака стадом сгрудились….
В деревах соловьи больше гнёзд не вьют….

Почто сердце гнетёт, други милые?
Почто сердце гнетёт, ретивОе жжёт?
Почто сердце болит, горько говорит?

Злые чёрные сны вспоминаются….
Злые чёрные сны – среди бела дня….
Злые чёрные сны, как стена, стоят….

От их тяжких оков не избавиться….
Уступила врагу сила Званова.
Посекла её сила Гназдова.

Оросила кряж родовых дерев,
Полила дождём из калёных стрел….
В белой роще берёзы погнутые –

По берёзам верёвки покручены….
А по вольному полю порублена
Да потоптана рать богатырская….

- Что притихли, примолкли, ребятушки?!
Али вражея мука смутила вас?!
Бросьте маяться да печалиться.
А о том, молодцы мои, вспомните,
Как в далёкие годы по Гназдовым
Крепям Званова сила ударила!
Как крушила да жгла наши вотчины!
Как ломалась-глумилась над слабыми!
Как рубила наотмашь да с посвистом!
Нынче вы, молодцы, победители!
Вот пускай перед вами и стелятся!
Перед вами, пред Гназдами грозными,
Перед вашею силой удачливой!

- Верно, верно, отец наш и храбрый вождь!
Верно, верно, Борято, Узнамов сын!
Мы тебе, как родителю, преданы!
Мы тебе, как старшОму, доверились!
Земли вражьи отныне под Гназдами,
Под удачливыми да добычливыми!
Нет окрест головы выше Гназдовой!
Нет десницы окрест крепче Гназдовой!
Нет клинка окрест Гназдова острей!
Метче-легче – стрелы, тяжелей – стопы!
Уж пройдёмся мы Званскими хатами!
Гей, ребята! Хватай, что не схватано!

- Погуляйте, ребятки, побалуйтесь!
А которые биты да рублены –
Пусть отмаются да покаются,
Отдадут пред крестом свой последний вздох….

Температура плавления




Девочка шелестела. Ну, вы знаете девочек: они всё время шелестят. То одно зашелестят, то другое. Так, пустяки всякие... Ветер колышет ветки, треплет зелёные листья - и чего ей не шелестеть? Вот мальчик - да! Мальчик был молчалив и стоек. Стоек, как сто стойких оловянных солдатиков! Солдатики шагали в ногу - как на парад, и отбивали шаг по старой брусчатой мостовой... а может, местовой... место воя... брусчатка выла и содрогалась, попадая в резонанс. Из неё вылетали камни и неслись во все стороны, сшибая ранние автобусы и заваливая пути. Потому-то репетиции парадов проводились всегда только по ночам, когда лишь расплавленное золото фонарей напоминает о жизни города, и ничто не тревожится и не тревожит всех стойких и оловянных, вот разве первые автобусы... Да, автобусы - с ними всегда морока! Это удивительно своенравные создания - автобусы. Недосмотришь - такого натворят!
Автобусы злорадно посматривали из затемнения фар и насмешливо пыхтели: какая глупость полагать, что автомоторному парку требуются водители - и даже льготы сулить для затравки! У настоящих водителей, у водителей с большой буквы и природным призванием всегда существовала некая договорённость с автобусом: ты меня не трогай, я тебя, ладно? Рука руку моет, и так далее...
Короче, автобусы сама знали, что делали, а пассажиры - да, все пассажиры недоумевали: нет, ты смотри, что делает! Что творит! И никто не замечал эту неповторимую автобусную ловкость на поворотах или под огнём брусчатки! Эту геройскую выворотность, с какой автобус летел, едва касаясь колёсами мостовой, и ветер звенел стёклами и гудел в крыше, а девочка завистливо провожала его глазами, свесившись из окна,

Лиственница


У меня перед балконом
Лиственница – королевой,
И макушку ветер клонит
То направо, то налево.

У меня перед балконом
Лиственница – плавной павой,
Плещет веткою зелёной
То налево, то направо.

Руки настежь. Тонким ликом
Промелькнёт в летучем вальсе –
Малахит за хризолитом,
Мягкой хвоей завивайся.

Уносясь порывом ветра,
Что напорист и сердит,
Лишь призывно тянет ветви,
Лишь беспомощно глядит.

И, к перилам приближаясь,
Грациозна и нежна,
Шепчет шелестом – и знаю:
Что-то мне сказать должна.

Часто мнится – вот, сказала!
Но невнятно, но едва:
Прочь уносит ветер шалый
Изумрудные слова.



Розовое лето

Радость выпала большая –
На житьё не сетуй:
Нам прогнозы обещают
Розовое лето.

Лето розовое… Может,
Лихо и отчаянно
Прут и лезут вон из кожи
Всюду розы чайные?

По лесам-лугам-откосам
Не ромашка с кашкою –
Тут цветут с весны по осень
Розы во все тяжкие!

Тротуары и заборы
Розы заняли собою,
Славя красоту –
И растут, растут!

Идеал природы бренной –
В каждое окно!
Не одно стихотворенье
Им посвящено,

И, влюбляясь в ароматы
Точащий фиал,
Из поэтов каждый пятый
Бух! – и наповал.

Да, любовь. Не надо шума:
Сила чувства – плюс.
Может быть, и я, подумав,
К августу влюблюсь…


Разлука

Самолёт – и оставленный след им
Белой линией на голубом.
От зимы улетела за летом,
На прощанье махнула крылом.

Не хочу, чтоб она улетала!
Говорят мне – смирись, не тужи,
В этой жизни конец и начало –
Лишь фантазии и миражи.

Расстояний пространства лишь мнятся:
Карту мира линейкой промерь –
Там всего-то каких-нибудь двадцать
Сантиметров морей и земель.

Соловей

Соловей пел в весеннем ночном саду. Вокруг цвели яблони. А он - пел. Белоснежные лепестки блестели от росы, как хрустальные, и сияли в темноте при лунном свете туманно и загадочно. Слабый ветер плавно покачивал ветки, и кипенные соцветья переливались причудливым перламутром. А соловей – ах! как он надрывался, и щёлкал, и высвистывал звучные и умопомрачительные колена! как дрожало и трепетало его чуткое горлышко! как он то рвался, то замирал, сообразно звучанию! Лёгкие и чистые звуки рассыпались среди цветов и, упав на листья и травы, затаивались в тёмных ветках. А вокруг была тишина. Она стояла во всей своей беззвучности и словно звенела. И звенела бы – но! пел соловей! И тишина расступалась пред голосом его и только неслышно, бархатно пила эти звуки…
В саду таинственно бродили тени. Тени цветов, деревьев, облаков. Тени мягких пушистых ночных бабочек. Тени ветра, ночного шелеста и вкрадчивых звуков. Никто не слышал их. Никто не слушал их. Пел - соловей. Чистые трели и прихотливые рулады лились из нежной его грудки и, наполняя воздух, уплывали ввысь, к небесам, к белой огромной луне, что сияла над садом. Луна плыла между ветками яблонь, заглядывая в просветы их своими вечными и мудрыми глазами, и осторожно рассматривала ночного певца.
Стоит ли рассматривать маленькую серую птичку?.. Невесомый острокрылый комочек… Что в нём - столь невзрачном? Тени сада совершенно поглотили его, и словно растворил прохладный туман… Плыви себе дальше, прекрасное светило, ибо ты притягиваешь взоры всего живого. А соловей – он поёт! Вы так различны – и так близки… Вы – половинки единого целого, составляющего гармонию. Ваша суть – красота мира.

Дикое животное кот




Кот! Подлая рыжая тварь! Прекрати смотреть мне в рот большими голодными глазами! Хочешь, чтобы я подавилась?! Ты ж минуту как выкушал свой законный пакетик Вискаса, крокодил! Ну, чего зубами щёлкаешь?! Таких диких и беспородных вообще Вискасом не кормят! Мышей лови! За что тебя только терплю...

Что? Принёс, живоглот? Предъявляешь. Дескать, не зря кормим. Убери эту гадость! Стой! Мне не надо мыша в тапок! Пшёл прочь, чтоб я больше не видела! Нет! Только не на моих глазах! Сожрал? А это что?! Не доел - мне оставил?! Тьфу! Тьфу! Мерзость какая! Кыш, зараза, и тапок тебе вслед!


Нет, за что мне такое наказание?! Навязали мне эту скотину! В каждом углу кладка!

Что, что... Яйца куриные, 100 рублей десяток! Научился б ты, кот, яйца нести - может, я б тебя и вытерпела... Только и убирай твои катышки, засранец! Как за младенцем пелёнки! Вон, опять дерьмо закапывает! Чем закапываешь-то, ты, дикарь?! Ах, ты тварь ядовитая! Моей нарядной юбкой! Почему она на полу-то?! Ах, цапалка когтистая! Когти точил? Об мою юбку?! Искромсал в лапшу, людоед! Да тебя самого сожрать мало! Кыш! Куда на стол?! К бабушке под защиту?! Ты её замучил совсем, зверюга! Жалеет тебя старушка, ты и пользуешься, вымогатель! Не смей царапаться! На шею ей лезешь, изверг! Пошёл-пошёл! Куда к бабушке в тарелку?! Отдай котлету!

Ну, и кто ты после этого, хищник?! Ворюга и уголовник, у кого повернётся язык тебя домашним назвать?! А чего орёшь? Ах, тебе мало! НА, тебе, кровосос, чтоб только не слышать тебя, разорение моё! Что?! Опять орёшь?! Ну, ты, кот, обнаглел! Ну, ты просто все мыслимые нормы перешагнул!

О боли


Скрипели в доме половицы –
Не ступишь на пол,
А дом, готовый развалиться,
Стонал и плакал.

А за окном шумели сосны,
Шурша по крыше
То жалобно, то гневно, грозно -
А кто-то слышал.

Потом стремглав подсел к роялю,
Весь рассыпался
По чутким клавишам – мелькали
Сухие пальцы.

Вминались пальцы вглубь рояля,
Туда, где сердце
Рояльное – и выжимали
До боли зверской.

Оно рыдало и кричало,
Оно вопило –
Удары клавиш ли, меча ли,
Удар рапиры.

Фортепиано изрыгало
Потоки лавы,
Творя пожарища и гари,
Базальты плавя.

И затопляли океаны
Остатки суши
Под рокоты фортепиано –
Мир Божий слушал,

И мир гремел и бился в корчах,
В дыханья сбоях,
И содрогаясь и топорщась
От этой боли,

И заходился весь в крещендо,
Срывался с кручи.
Тот, кто играл – о, как же щедро
Умел он мучить!

Тот, кто упал к ногам рояля,
Бледней всё боле.
И в этой боли умирал он –
Не мог без боли.

Дыхание войны


Её дыханья Зайка не любила. Бывают люди, обыденная жизнь которым - не интересна. Мир и покой скучны. Тянет их куда-нибудь на простор, во чисто поле: шашкой вострой помахать, с налёту пострелять, силой с кем помериться. И далеко не всегда, заметьте, пышет воинственным пылом сильная половина человечества. Зая ещё по детскому саду помнила весьма удалых однокашниц с лихим огнём в ошалелых глазах.

Зая к таким не относилась. С ползункового возраста любила пушистых зайчиков и плюшевых мишек. Кормить их и укладывать спать она могла часами, не требуя к себе внимания и не досаждая маме. Ещё Зайка любила рисовать. Сколько угодно. Хоть весь день. Проблема была только с бумагой и вечно ломающимися карандашами. Особенно красными. Особенно в детском саду. Особенно - под обстрелом малолетних неистовых валькирий, выхватывающих карандаш из-под рук. И сколько – ах, сколько!- начатков высокого и прекрасного осталось незавершённым, погрязло втуне и кануло в Лету по причине внезапных и стремительных военных набегов. Вожделенный красный карандаш! Светлая мечта юных дней!

Воинский дух прививался Зоечке со скрипом. Тут она оказалась полной бездарностью. Приобретя со временем какую-никакую молодецкую ухватку, Зоечка научилась вовремя схватывать брошенный кем-нибудь карандаш и быстро прятать под себя, прижимая попкой. Дела пошли лучше. На белом листе расцветали пламенные цветы. До небес росла зелёная трава. В траве гуляли добрые зайчики, весёлые собачки, хорошие девочки в розовых платьях. Стояли синие дома с красными крышами. В огромных окнах горел оранжевый свет. Огромное солнце горело в голубом небе. Но никогда не горел огонь войны.

"Ванна-Ванна" (пасхальный рассказ)




Давным-давно… так давно, что кажется неправдой… и – вообще – сказкой! Так вот, правда это - самая что ни на есть! И вы уж мне поверьте! В то - что было мне - четыре года…. Тогда – всё было по-другому! Небо – ярко-синим! Солнце – огненно-рыжим! Листья и травы – прозрачно-изумрудными! Деревья – высоченными! Дома – громадными! Люди – все до одного – весёлыми! Лица – все до одного – улыбчивыми! Все – добрыми! А злых – не было вообще! Это уж потом они появились…. Как постарше стала…. Но – не будем об этом…. Не к месту. Рассказ-то – Пасхальный. А в Пасху – чего про злое говорить? В Пасху – про Пасху надо…
Так вот. Всё началось с яйца. Как положено… Философия, кажется, есть такая…. Что-то вроде рассуждений о курице и яйце. Мол, что раньше создано – курица или яйцо? Для меня такого вопроса не стояло. У меня всё началось с яйца. Да и где мне, московской девочке, куриц увидать? Увидала я, конечно, яйца, и не простые – а золотые…. Ну, может, не золотые, но ужасно привлекательные! Красные. И жёлтые. Лежат горкой на белом блюде – и сверкают намасленными боками. Ловят солнце и блики пускают. А день за окном – ослепительный! Радость – в воздухе разлита! Счастье – в каждом звуке, в каждом взгляде! Что это?! Что происходит?! Отчего это всё?! Мама!
Погладила мама по головке. Помолчав, объяснила: «Праздник». И всё. Что за праздник? «Весенний праздник». Годы такие. Гагарин в космосе. Потому и праздник – весенний… Дитё ж четырёхлетнее. Гляди, впитывай – и будет с тебя пока…
Я впитывала. Ничто так не впитывается, как счастье, что вокруг мир заполоняет. Искрами вспыхивает там и тут! Лучами пронзает! В глаза, в уши льётся!

Новогоднее


Новый, новый! Молодой!
Идёт! Надвигается, приближается!
Новый Год… а там и Рождество…
ЖДУ!

Ах, жду!!! Как же время-то я это люблю! Вот чего в нём – в тёмном декабре? Холод, стынь, семь часов света, ночи волчьи, пост Филипповский…

А - есть в нем своё. Ожидание!
Вот ожидание-то – оно! самая радость! Томленье, с каждым днём приближенье, жажда чуда… какого? Вот тут сказать не могу… в самом деле, чего такого особенного жду? Даты календарной? Которая каждый год? Наступит – и придёт усталое разочарованье: ну, дождалась… ну, и что? Но пока – пока ещё не пришло – жду! Тонко! Остро! – точно звонкую льдинку осторожно посасываю… Дальше будет Рождество, там Святые дни до Сочельника Крещенского, а следом мои именины… О! Целый шлейф праздников! Рождество всех важней! Самый-самый из праздников! Ударят колокола в морозном воздухе, пронижут гудом-гулом снежную его дрожь и упадут в высокие сугробы… С колокольным звоном распахнутся настежь двери всех храмов московских, выльется в сизую светлую ночь волна разноцветных огней. Растечётся широким кругом, колышась и мигая, - и заплескается рябью искристой, сотнями свечей-фонариков… завернётся вокруг храма… обведёт, обойдёт его вспыхивающей блёстками чёрной неуклюжей гусеницей…

Это Рождество. Наше, православное. А Новый Год – он получается его преддверием, напоминанием, приготовлением… Пусть пост Филипповский – а всё ж Новый Год приходит. Никуда не денешься. Раз приходит – встречаем. Вехи его вспоминаем. Итоги итожим. Ровно в полночь – смена года. Который больше никогда не повторится. Ушёл год – с ним ушла часть нашей жизни.

Аллитерация имен

От аллитераций Алла
В аллигаторы попала.

Грустно грёб Григорий гравий.
Гриша грузовик ограбил.

Грызть грейпфруты Агриппине
И гранаты при графине.

Груша с Гришею по гроб.
Без гроша. Безгрешно чтоб…

Дашь ли Даше душу - Дарья
Сдуру в дыры дар - и даром.

Прыг угрём игривый Игорь,
И гори, супруги иго!

Ната? Нет, не та. Наталья
Из Италии. Не та ли?

В степь степенно по стопам
Ступит Стёпа. Стоп, Степан!

Не назойливая Зоя:
Сеет сою в мезозое.

Не в овине – вон Иван,
В благовоньях винных ванн.

Котик, на катык искатель,
Кто? Екатерина. Катя.

Ни калитки, ни кола
Не колотит Николай.

Танька танк, стеная, тянет.
Не татами танк Татьяне.

Был Владимир. Плавал в лодьях.
Вёл их Вова. И Володя.

Тароватый Дорофей,
Дроф здоровых дробью бей!

Мех медвежий махом мыл
Миша, или Михаил.

Машет муж. Смешно. Втемяшил –
Мышь в мешке мешает Маше.

Уморила мир Мария:
В море, не моргнув – и в Рио.

От мороза хмур Мирон:
Морде мерзостный урон.

Заморгала Маргарита:
Мрачный морг, да погори ты!

Сплавил повилику Павел:
Повалил и вал поправил.

На софу для философий
Сев, средь сов сегодня Софья.

Лексиконом Алексей
По лесам ласкал лосей.

Кир корил: «Ты б не курил!
С куревом кирдык, Кирилл!»

Улеглись у влаги Волги
Полиглот Олег и Ольга.

Сеня в сене. Сим Семён
Осенён и посинён.

Баловную Изабеллу
Соблазнили балом белым.

Пухом пихты пах Пахом.
Впопыхах пахал верхом.

Кляром полируй, Лариса,
Прелый ларь из кипариса.

Ваксу вязкую возили.
Веселей веслом, Василий!

Прост и хорохорист Прохор.
Хорошо! А впрочем, плохо.

Из сандала с палисандром
Сани Сани-Александра.

Глубь океана


Пёсик-терьер, рыжеватой масти, до поры весело мельтешащий у ног хозяйки, невесть отчего вдруг дёрнулся в сторону, натянув поводок, и тут же повернул назад.
Мне совершенно не было дела до рыжеватого пёсика, но волею злого случая оказалась я возле милой девушки. Шагнув некстати, поставила рядом с её стройными ножками свою не менее стройную. И нас свела несчастная судьба.

- Да что же это такое! - заголосила я, пытаясь ослабить тугие петли, но не тут-то было: пёсик крутился и скакал, как бешеный. Сперва справа налево. Потом слева направо. Поводок против всех физических законов не раскручивался, а затягивался, дёргая меня во все стороны. Земля уходила из-под ног. Ещё чуть-чуть - я потеряю равновесие, и, вцепившись в милую девушку, вместе с ней свалюсь на мостовую.

Милая девушка странно помалкивала. Нет, пару раз она пролепетала "Фу", но едва слышно - так что собачка не услышала. А может, не сочла достойным внимания.
- Послушайте! Но отзовите же собаку! - рыкнула я, с возмущением глянув в прекрасные светло-зелёные глаза - и оторопела. О, этот несуетный взгляд!
"Сомнамбула?" - подумалось - и тут же улетучилось: было не до того.

"Ах, ты, тварь! - перебили более подходящие по ситуации мысли, - был бы у меня перечный баллончик..." Конечно, баллончик для пса - хотя, если честно, я бы и девушке не отказалась брызнуть в нос. Интересно, как бы она отреагировала. Может, всё тем же заоблачным взглядом?
- Ну, давайте же выпутываться! - подтолкнула я её, - возьмите собаку на руки - и раскручиваемся - ну?!

Поге




Счастлив народ бимоку!
Весел народ бимоку!
Год от году растут моху-тыквы у народа бимоку!
Год от году деревья-сапхи крепкие множат побеги.
Корни их из земли плодородной тянут к веткам густые соки.

Разве мыслимо людям бимоку
жить без крепких, как камень, моху,
что спасают от ветра и ливня,
и лучей, нещадно палящих?!

Разве мыслимо людям бимоку
жить без клейкого сока сапхи,
обволакивающего плечи,
высыхающего вдоль стана,
словно это вторая кожа
защищает от бурь и ненастья?!

Если сапхи пока молодое –
будет сок его розов, прозрачен,
чуть постарше – так ярко-пунцовый,
а ещё взрослЕе – то красный.
Потому все невесты-бимоку
корни сапхи сажают охотно
возле самой своей моху-тыквы,
что взрастили для жизни замужней.

Если сапхи – дерево в силе,
будет сок его тёмно-пурпурным,
пусть оденет достойного мужа,
что с почтением люди встречают!

Если дерево-сапхи не смогут
обхватить два могучих мужчины –
этот сок, высыхая, крепость
обретает, что меч не разрубит,
и становится тёмно-синим,
это цвет могучей защиты,
паруса из него надёжны,
и щиты не пробьёшь стрелою,
и одежды синего цвета
носят воины в дальних походах.

Маслянистый орех-кикомо
пусть расколет воин и щедро
им натрётся, пред тем, как ранит
Нож кору у старого сапхи.
Потекут тяжёлые капли,
а потом и вязкие струи,
обволакивая всё тело,
защищая и согревая.
Но пока не застыл этот панцирь,
надо сделать ножом надрезы,
чтоб в дальнейшем снять можно было –
нож иначе потом сломаешь!

Звезда

Рождественская история

И затейливо же Господь белый свет устроил… Расстелил насколько глаз хватает равнину без конца, без края. Холмами её вздыбил гребнистыми, логами изрыл болотистыми, с ручьями-протоками, осокой-травой… Там-сям леса разбросал: ельник густой-влажный, сосняк сухой да жаркий, берёзу-ольху всякую, липу медвяную, лещину лупастую… Птиц весёлых пустил летать по лесу, гнёзда вить да щебеты сыпать. Посредь равнины из конца в конец - точно мастер-богомаз умелый – провёл кистью певучей полную гибкую линию – река получилась. Яркая синяя река в ясный день – вся в золоте нив. Ну, василёк во ржи! Сыпанул Господь из щедрого лукошка – и пошли цветы лазоревы по лугам, разнотравье душистое, земляника-черника оврагами, брусника-малина полянами, грибная поросль крепкая во сыром бору. Родился Стёпка на свет, раскрыл глаза свои глупые – и обомлел! До чего ж хорошо-то! Жить и жить бы…
По лугам коровки ходят, помыкивают, по полям пшеница зреет-наливается. Лошадки на закате воду пьют, в речке отражаются. Рябит речка – и лошадки в воде искрой частой, мелкой крошкой рассыпаются. Это летом. А зимой – другая жизнь. Зимой завалит село снегом по крыши, по венцы. Не высунешься. Высунуться – дорогу тори. Это Стёпка от младенчества понял. Тори себе. Что проторишь – то твоё. Замёрз – хворосту принеси, дров поколи. Молочка – коровку обиходь. Хлебца – пашенку вспаши-засей. Уж так Господь людям учредил. А значит – не спорь. Потому как за жизнь эту - в цветах-ягодах, дождях-радугах – за неё ж потрудиться надо…

Тамбовский волк

Значит, считаете - такую литературу – только в сортире вешать? Ладно. Мы не гордые. И на бумаге туалетной издадимся. Несолидно? Зато – убедительно. Доходчиво. Без ложной щепетильности. В такой форме-то – скорей популярность придёт. Я вообще думаю, пора её, бумагу-то эту – использовать активней. Духовней. Информационней. Сейчас как её покупают? «Мне, пожалуйста (это, если ты вежливый, конечно) вон ту упаковку – розовую с ароматом орхидеи». Ну, положа руку на сердце – зачем вам в таком неорхидейном месте – орхидея? А вот, представьте – такое произнести: «Мне – приключенческую, вон на той – бандиты, пистолеты… ну-ка? Шрифт крупный? Чёткий? Оформление эффектное? Беру! Что – сколько? Одну, конечно! А второй рулон – что-нибудь из русской лирики 19-го века… иногда, знаете ли, тянет…»

Если вы не поморщитесь в высокомерной брезгливости – вас будут читать! Вас будут знать! Вас будут обожать, потому что к вам привыкнут. Ваша литература станет качественно безупречной. Потому что это вы будете задавать тон в общественном сознании. На вас будут ориентироваться, ссылаться, мыслить вашими постулатами.

Нет, как хотите! Что я, в самом деле, вас убеждаю? В конце концов, мне это не выгодно… я ничего более не скажу – я буду писать! Для моих читателей, которые проведут с моим произведением тихие уединённые минуты, где ничто не будет отвлекать и навязываться извне. Они аккуратно оторвут яркую упаковку и с первых строк окунутся в журчащий поток моих мыслей и образов. Итак:


«В деревне Крутец Тамбовской губернии произошли странные и прямо-таки ужасающие события.

Сказка северного ветра

Он родился от звёзд. На заре. Когда ночь достигла крайности.
Так приморозило, что там, в вышине – лопались они с хрустом - и рассыпались, даже звон стоял! Это отец его, Астрей, царил над миром.
А тут Эос. Заря. И ничего с ней не поделаешь. Вспыхнула – и шевельнулось небо. Задрожала его глубь от розовых её пальцев. Никакого холода не хватит против розовых пальцев. Сразу свернулся чёрный бархат Астрея, закрутился в узел с алым рассветным шёлком. Разбирай там – где-кто! Вьются рдяные стяги, ленты пунцовые, рубиновые перья – несутся по свету, наотмашь секут – слева, справа – крестами, зигзагами! Вот и пошли потоки воздушные. Всё быстрей. Всё стремительней, яростней! Свились они вместе и множество сил набрали. А там – рванули в небес на землю, с земли в небеса - с такой мощью, что с тех самых пор бег его не прекращался, и, рождённый борьбой, звался он Бореем.

Он всегда мчался, всегда завывал. Уж такая перепала природа. Вечно влекло его – неукротимо, вперёд и вперёд – а куда?.. Туда, где в зените сияло солнце. Гелиос, Фаэтон, Феб – неважно! Все одинаково – они раздражали ослепительным блеском. А нравились льды. Строгостью. Сдержанностью. Тем – что не давалось самому. Чувством меры.

Он громоздил снеговые тучи и гнал их. На юг. С подвластного севера – в солнечный край. От его дыханья равнины покрывались морозным налётом, и он не давал им поблажек. Всё нагнетал, теснил полярные толщи воздуха. И те отступали под натиском Борея всё дальше на полдень. Льды росли и заполняли собой Европу. А предо льдами уходило к югу всё живое. Ветер гнал носорогов, оленей и мамонтов. Львов и медведей.

Розочка

Усталая, но весёлая мать семейства Сима Семёнова дотащила-таки до дому свою необычную ношу. Радостно скрипнула калитка, спокойная уверенная поступь по шуршащей палой листвой дорожке выдала хорошее настроение. Хозяйка распахнула дверь – чтобы из последних сил подсадить на порог большой мешок.
Дочки, дружно шмыгнув носами, с любопытством высунулись в небольшие сени – а следом выкатился на холод клуб пара.
«Куда раздетые?! – прикрикнула мать и указала на мешок, - вот… тяните-ка лучше… да осторожней!»
Девочки с замиранием сердца ухватили мешок: там что-то шевелилось. Перевалившись через высокий порог, мешок вдруг отчаянно завизжал и задёргался. Нина отпрыгнула, Тома присела, обе вытаращили глаза: «Мама! Что это?!»
Румяная с холоду Сима рассмеялась, поспешно скинула пальто и шагнула к мешку, деловито засучив рукава: «А вот посмотрим…»
Из развязанного мешка высунулись два вздёрнутых рыльца. И тут же толстенький смешной поросёнок проворно выбежал на середину кухни, опередив всё ещё возившегося в холсте неторопливого собрата.
Поросёнок быстро посеменил семёновскими полами, озабоченно поглядывая по сторонам и тычась в углы. После пробежки громко и разочарованно хрюкнул. Он был довольно ушастый и откровенно розовый. Цвета шиповника, что обильно цвёл нынешним летом в саду. Девочкам страшно нравились распускающиеся бутоны, тугие и круглые, словно крошечные поросятки, но рвать их не разрешалось.
Вслед за розовым – появился его неповоротливый товарищ – куда бледней, зато пузатей.
«Ой! Какие хорошенькие! – дружно завизжали девочки, - а этот - розовенький! Мама! Давай назовём его Розочкой?!»

Зайкины санки

Сугроб стоял неодолимой стеной. Крутой, заезженный полозьями, избитый множеством валенок, скользкий до отчаянья! Зайка озадачено окинула большущий зеленоватый монолит взглядом большущих зеленоватых глаз и сосредоточенно потёрла варежкой ярко-розовый от мороза нос. «А что делать? – рассудила со вздохом,- придётся идти на приступ…» Да… Иного пути нет… ибо там, на вершине этого Эвереста – та небольшая, но вожделенная площадка, оттолкнувшись от которой и аккуратно направив санки – лихо, со свистом в ушах и радостным смехом – съедешь с накатанной до зеркального блеска, с длинной-предлинной горки – и, разогнавшись, будешь катиться! катиться! Далеко-далеко!
Зайка решительно тряхнула торчащими ушами белой пушистой шапки - и, выставив вертикально вперёди себя голубые потёртые санки, с силой вонзила острые концы полозьев в жёсткий наст. Полозья не подвели, воткнулись в обледенелую поверхность. И Зайка мелким переступом мужественно двинулась в гору. Опираясь на санки, всё дальше втыкая полозья, подтягиваясь следом – она потихоньку, терпеливо забиралась всё выше – кряхтя от напряжения, шмыгая от усердия носом. И уже мнилась почти достигнутой верхняя площадка. Даже невероятно! – но Зайка добралась до неё! Вернее, добралась бы! – не окажись на ней вредного Герки.
Герка на горке радостно подпрыгнул – как прыгун из сказки про Элли… Бабушка читала Зайке такую книжку… Там картинка такая: из-за горы выскакивает группа странных человечков с озверелыми гримасами и наносят сокрушительный удар прямо в нос доброму и смелому, благородному льву.

Снегурочка



К земельке зима прижимает людей.
Лютует, бывало, мороз-лиходей.

Бывало, костит перемёрзлый народ.
Покойник, поди, по дрова кто пойдёт…

А выживешь – просто везучий ты, милый!
Они ведь, морозы – как есть, так и были…

Добрался до дому - на печь отдыхать.
Горячих блинов напечёт тебе мать….

*

В февральских сугробах крепилися силы
Могучего грозного бога Ярилы.

Но прятал лучи он за мглою-пургою.
Сугробы росли и вставали стеною.

Вот грянула Масленица удалая,
Людские сердца веселя-распаляя.

Людские сердца веселя-распаляя
И радость вселяя безмерно, до края…

Чуть смерть отступила – уж рады потехе!
Вот было там плясок, и песен, и смеха.

*
Под пляски, под игры на улочке
Из снега слепили Снегурочку….

*
Скатали-слепили в забавах бедовых.
Скатали-слепили и в шутку, и к слову.

Слепили-скатали под хохот и крики.
А дева предстала вдруг – трепетно-ликой.

И снег отряхнула. И дышит – живая!
Попятились люди, дрожа-замирая.

Вот очи открыла, глядит – в изумленье…
Попадал от страха народ на колени.

Попадал, простёрся…. Ещё бы: такое
Узреть доведётся не частой порою….

«Ты, чудное чудо. Ты, дивное диво.
Ты кто и откуда? Почто так красива?

И что ожидать нам от этого чуда?».
«Я только создание праздного люда…».

Как снег предрассветный, вся розово-белая,
Вот робко движение первое сделала,

И вот осторожно ногою ступила –
Навстречу Сварожьему сыну Яриле!

Тебе, светозарный и грозный Ярила,
Живую и нежную деву слепили….

Живи, наша гостья, средь доброго люда!
Живи! Мы тебя пожалеем покуда.

Живи! Мы тебе и защита, и кров.
Да будет народ наш и сыт, и здоров…

Солнце

- Хенде хох!
Наверно, послышалось. Это же не всерьёз. Это в детстве фильм про войну смотрю, и даже не очень страшно, и на фашистском языке кричат не мне...
Хотя вряд ли он знал фашистский язык. Да и не фашист он был: время другое. И говорил он - другое.
В глаза мне глянул аккуратный кружок дула. Небольшой, с монету размером, по краю - блестящего металла, внутри - чёрный и глухой. Он увлекал, как глубокий тоннель, так что не отвести взгляда – и я смотрела туда, самый дальний конец, и там, в конце - видела пулю. Она тоже смотрела на меня. Своим внимательным железным взглядом. И знала, что сейчас убьёт меня. И я знала. Потому что когда так… глаза в глаза – мысли читаются на расстоянии. И по-фашистски, и безо всякого фашистского.
Его палец медленно лёг на курок. И так же медленно начал надавливать. Медленно и плавно. Всем известно – на курок надо нажимать очень плавно, чтобы не сбить прицел. Он так и нажимал. А я смотрела. Я смотрела и думала: «Я не могу умереть! Без меня – всё остановится, мир исчезнет!». Но ведь умер Веничка из поезда «Москва-Петушки». Пуля снисходительно, с усмешкой, мигнула мне из дула и уставилась прямо и неподвижно – в середину груди. Чтобы наверняка. Чтобы – быстро и коротко. И я не успею даже вскрикнуть. И всё это наяву. Всё здесь и сейчас. В этом дивном, душистом и сияющем мае-месяце. Ведь если вырваться отсюда – там будет радостное солнце. И сирень. И май!
Весёлый месяц-май!

***

Май как подменили. Сперва милый был, ясный. Жаркий даже. Сирень выбросила бутоны. Солнце вовсю рассветилось. Глядя на него, в сарафан влезла и босоножки. И вдруг шарахнуло. Гром и молния среди бела дня, хляби небесные.

Шляпа

Места какие-то необжитые! От самой станции ни души. Но всё-таки мне повезло. К лесу через грунтовку гнала коз убогая старушка.
- Тимоновка-то? - переспросила она и озадачено уставилась вдаль. А потом ободрилась:
- Тимоновка! Часа ходу не будет. Бери, дочка, вот по этой тропочке - да так с неё и не сворачивай. Вдоль реки всё - а там спросишь.
- А будет кого спросить?
- А как же? У нас тут народу полно! Ближе к Тимоновке-то... Это здесь щас пусто.

Благодать какая! Ярким летним днём, под защитой белой шляпы, шагать по заросшей неразборчивой травкой тропинке цветущим лугом. Вдыхая все его ароматы, ни о чём не печалась, умиляясь ближнему полю, дальнему лесу, радостно сверкнувшей на солнце реке.
"Вдоль реки!", - отметила я про себя - и опять обрадовалась, потому как - бежит себе стёжка и не возражает: вдоль - так вдоль! А река - знай, блестит! Стало быть, знает. Стало быть, иду. Верю стёжке. Я вообще доверчивая. Это у меня врождённый дефект.
Многие пытались меня перевоспитать. Кто словом, кто делом. Словом - это когда ругают, лекции о жизни читают и пальцем у виска крутят. А делом...
Нет, я понимаю благой порыв. Всем же известно: делом куда эффективней! Люди стараются, даже собой жертвуют: грех на душу берут. Это мне совестно, что наука не впрок.

Вот и сейчас. Дорожка бежит себе у самой ноги, попрыгивает вверх-вниз, как весёлая собачка - и вдруг, лукаво оглянувшись на меня, раздваивается. Хоп! Туфля упирается в травяную кочку. Приехали!
Уж сколько раз твердили миру... стыдно, девушка!
Kолупаю грунт мыском туфли, как двоечница у доски. Кругом леса, поля, впереди река. Две прелестные тропинки ведут в её сторону. И по какой идти?

Дочь шамана Рулткынывыт на икринке лосося

Три дела обожают чукчи: есть, болтать и смеяться. Одно обожают духи: слушать бубен шамана Тыркыльына.
Шаман Тыркыльын песцовой лапкой начнёт колотить по упругой коже - и тут же весёлые духи, хозяева моря и тундры, слетаются к бубну-ярар и кружатся в радостной пляске. "Кооо, косо!", - топают в лад ногами: "Коон, коон, коон!", - прыгают и хохочут: "Ооо, нооо!", - мяч друг дружке бросают.
Уж такая придумана песня шаманом, угодным духам. Такой у шамана голос, уменье сказать, услышать.
Очень сильный шаман был Тыркыльын.

Шаман в окружении духов лечить и гадать умеет! То нерпой кричит, то белугой. То бродит без сна и пищи. То камнем стоит неподвижным. То варит в котле мухоморы.

Сильный шаман был Тыркыльын! И духи его любили, но только верней открывали в перевоплощении тайны!

Велел ему Ворон Куркыль: "Тебя не оставят духи, твоя не иссякнет сила - сумей лишь перевоплотиться. Весь вывернись наизнанку. Стань женщиною отныне!".

И шаман Тыркыльын стал женщиной.

Не бывает женщины без мужа! Женщины без мужа умирают: с голоду, морозу и печали. И у женщины должны быть дети!

Где взять мужа шаману Тыркыльыну?
Вот и бродил шаман Тыркыльын без сна по тундре и ел только мухоморы.

Сказал ему Ворон Куркыль: "Тебя не оставят духи! Сумеем беду исправить - сумей лишь перевоплотиться. Весь вывернись наизнанку. Мужчиною стань отныне!".

И шаман Тыркыльын стал мужчиной.

Так и родилась у него красавица-дочь Рулткынывыт.
Настоящий дар могучих духов, владетелей моря и тундры!

Море




На тридцать восьмом году жизни Мерцелле Флокци, известный пейзажист и недурной портретист, человек с достатком и положением, вступил в законный брак с некоей Пепле Леци, молодой и красивой девушкой из почтенной семьи. Он познакомился с ней в доме её родителей и вскоре сделал предложение, кое было благосклонно принято, поскольку причин для отказа столь состоятельному и приятному человеку не нашлось никаких. С девушкой Мерцелле нашёл общий язык, она немного привязалась и охотно ступила под венец. Так что всё складывалось прекрасно. За исключением одного.
После многих лет Мерцелле пришлось вновь вернуться под старинный кров собственного дома…. Пройтись по белой балюстраде, шагнуть в зал, обойти покои….
И тогда – всё началось. А впрочем… - никуда не уходило – просто затаилось на время. А он…. Он так надеялся, что всё позади!
Дом не был родным. Не здесь прошло детство. Не здесь он впервые увидел и осознал мир. Ни нежных материнских ласк, ни любимых игрушек, ни первых впечатлений – ничего этого здесь не было. Дом перешёл ему по наследству. От двоюродного деда, которого он и видел всего раз, и почти не помнил. Зато - помнил старик. Почему? Теперь уже не узнать, не понять – но что-то подвигнуло его оставить дом именно Мерцелле…- при том, что у Мерцелле наблюдался добрый десяток двоюродных братьев и сестёр.
Так или иначе – Мерцелле повезло! Казалось, судьба отметила его светлым перстом. Как же кстати пришёлся ему этот дом! Как позарез нужен был! С каким крылатым чувством он впервые ступил на белые щербатые плиты балюстрады!

Холодный отблеск





Отважные люди водятся на свете!
Например, они женятся, живя безнадёжно в одной комнате с родителями. И даже заводят детей.
А иные и того не имеют. Гнездятся по друзьям и родственникам, снимают углы, чердаки, подвалы. И ничего! Жажда жизни так и переполняет. Они бывают веселы, влюблены, счастливы. Притом, что временами хнычут, жалуются. А им говорят: «Так вам и надо!». Говорят: « Нечего жениться! Нечего радоваться! Вот у нас трёхкомнатная – и то не рады. Куда ж вы-то в калашный ряд? Да ещё младенца туда же?».
А они плюют! Они женятся! И случаются с ними порой удивительные вещи.
*
Красивую Веру мама мечтала пристроить за какого-никакого миллионера без жилищных проблем. А Вера вышла за Федю Холодного из Архангельска. И стала Верой Холодной.
Не той Верой Холодной, которую в далёком 19-м неистовые поклонники то ли уморили в белых лилиях, то ли удушили в объятиях – нет, обычной. Неартистичной. Живой и здоровой.
Федя из Архангельска поселился у Веры в коммуналке Лефортово и тринадцатиметровую комнату перегородил шкафом. И, прежние домоседы, Верины родители сделались необычайно подвижными. Всё-то тянуло их в гости, по музеям, на пешие прогулки от Сокольников до Кусково. Таким образом, у Веры с Федей родился Василёк.
Кроватку втиснули между шкафом и Веро-Фединой постелью и зажили ещё счастливей, и никакой холод, вопреки фамилии, не остужал семейный очаг.
*
А у Феди водился родной брат. И тоже из Архангельска. Того звали совсем по-дремучему: Тихон. И жил он на семи ветрах, в свободном полёте, вольным соколом на птичьих правах.