Взятка Богу.


Взятка Богу.
Все его тощее тело извивалось от нетерпения. В каждом отрывочном движении, непроизвольном топтании на месте выражалось желание действовать. Жилистое лицо, покрытое глубокими морщинами, едва удерживало рвущиеся наружу эмоции. Мужчина походил на живую мумию, вот-вот готовую рассыпаться в прах. Косматые черные волосы, будто извивающаяся веревка столетней давности, много дней не знающие расчески и руки парикмахера, раскачивались в такт не знающему покоя телу, открывали на суд людской впалые и, в то же время, горящие рыжеватым огнем, глаза. Желающих заглянуть в лицо мужчины находилось немного. Ужас пробирался в души испытывающих на себе этот пронзительный взгляд, способный мистическим образом испепелить осмеливающегося изучать их достаточно долго. Ко всему прочему прилагался огромный шрам через все лицо: пройдя поперек сильно сжатых губ, ему удалось оставить на них извечную усмешку. Казалось, человек презирает всех и всегда, смеется злорадно и беззвучно, выражает снисходительность, а потому и вселяет страх одним своим существованием. Словно дополняя картину, неугомонная и безжалостная судьба довершила портрет расплюснутым, несколько раз переломанным и неправильно сросшимся носом. Огромные ноздри, широко распускаясь, выбрасывали толстые струи воздуха, наполняли помещение особым звуком, похожим на свист.
Человек приплясывал на месте, скользил оценивающим взором по прихожанам, искал чьи-то глаза, выбирал жертву. Но не было тех, кто смог устоять под тяжестью свирепого взгляда и не отвести свой собственный в сторону. Он искал дальше. Больше всех мужчину интересовал отец Никита.

Бросая в ночь.

Бросая в ночь.

Двое в белых касках склонились над тем, что совсем еще недавно называлось человеком. Молчали, держась на почтительном расстоянии, пристально рассматривали останки. Каждый пытался угадать, вспомнить имя погибшего, но раскинувшаяся перед глазами панорама смерти вряд ли этому способствовала. Сложно было вообще упорядоченно размышлять: люди просто наблюдали за случившимся, не способные отвести взгляда. Как завораживает огонь или поток воды, не вызывая определенных мыслей, так и смерть приковывала к себе внимание, скорее используя человеческое подсознание, нежели разум. Здравый смысл временами вспыхивал то в одной, то в другой голове, требуя отвернуться, защититься, но наступивший ступор не позволял прислушаться к благоразумию, продолжал губить психику первой увиденной смертью, такой близкой, отвратительно оголенной. То было совершенно непривычное тело, забираемое родственниками из морга, успевшее всевозможными способами получить достойный, умиротворенный образ. Показалась черная гибель во всем своем безобразии, без прикрас и горячих речей в честь усопшего. Не было тонкой таинственности, представляющей смерть вечной свободой души, вызывающей тихую грусть, подстегивающую размышления о предстоящих путешествиях в межзвездных пространствах. Ничего созданного человечеством за долгие столетия еще не было.
Обоим не раз приходилось слышать, да чего там, зачитывать перед многочисленной аудиторией о несчастных случаях на далеких предприятиях. Ну как в сухом докладе с кучей цифр рассмотреть весь ужас произошедшего? В отчетах за официальностью и человек затирается, куда там проявиться подробностям несчастья!

И спать века, чтоб раз проснуться.


И спать века, чтоб раз проснуться.

Скрипнув ветхой дверью, в приемную ввалился запоздалый посетитель. Бросил кроткий взгляд на собравшихся людей. Их было немного.
Трое стариков, развалившись в креслах, перешептывались между собой, да еще пару человек у входа в кабинет нервно топтались на месте: подходила их очередь. Наученные горьким опытом, люди наступали все плотнее и плотнее, сужали кольцо вокруг двери: боялись появления случайного наглеца, норовящего с ходу вскочить внутрь, боялись других чиновников, то и дело отвлекающих от работы, боялись, что и тот, к кому пришли они, упорхнет по своим делам.
Первый в очереди уже настолько приблизился к порогу, что касался носом деревянной лутки, отражался в отполированных металлических петлях. Скопившиеся пренебрегали опасностью – в любую секунду ждали криков недовольного чиновника:
«Дышать нечем, галдите громко».
В таком случае придется отступать на ступеньку ниже, сдавать завоеванные рубежи. Правда, подобные окрики действовали на минуту-две, затем посетители с тупой настойчивостью крались вперед на прежние места.
Спросив край, Надеждин принялся коротать время, рассматривая стенды: старые, обгаженные мухами, с потрескавшимися стеклами.
«Требуется президент Украины, - гласило одно из объявлений. - Зарплата высокая, опыт работы приветствуется, обращаться по тел…».
Усмехнувшись, оценил остроту и перешел к следующему щиту: «Требуются министры. Образование не обязательно…».
За спиной всполошились: давка, галдеж. Обернувшись, Надеждин заметил растерянную старушку, появившуюся из недр кабинета.

Заринка


Заринка.

- Зарина, пора домой!
Небольшой дворик, прилегающий к нескольким пятиэтажкам, потревожил женский голос с балкона. Внизу под липой послышалась возня, шорох одежды.
- Мамочка, я еще немного посижу.
Нина ласково улыбнулась в пышную листву дерева: там, под благоухающей зеленью находилась ее молодость. И пусть женщина не видела своей дочери, зато сердцем прекрасно осознавала происходящее внизу. Прозвучавшая мольба в голосе невидимой Зарины, ее охрипший от долгого шепота голос, внезапно встрепенувшиеся тела говорили красноречивее любых догадок и свидетельств неугомонных соседей.
- Только недолго, - коротко бросила Нина и, не переставая мечтательно улыбаться, вернулась обратно в комнату, нарочно, как можно громче хлопнула дверью, давая понять о своем уходе.
Внезапно нарушенное спокойствие воцарилось вновь. Перепуганный было, дворовой кот Васька вернулся на край лавочки и, уткнувшись мордочкой в хвост, задремал. Округа звенела тишиной.
Легкая, почти прозрачная ладонь легла на шерсть животного, и тот раздался благодарным мурлыканьем.
- Леша, а ты завтра во сколько придешь?
Вместо ответа притянул девушку к себе.
- Когда ты уже будешь моей? – настойчиво обвил руками стройную талию.
Зарина как можно сильнее прижалась к его телу, обоих охватил нежный трепет.
- Я и так твоя, - зашептала, теряя рассудок.
- Нет, полностью…
- Давай немного подождем, - откинув с лица прядь черных волос, Зарина уселась парню на колени.
Между влюбленными не было тайн.

Вега

Вега.
Ночные огни большого города всегда можно назвать величественными, но таковыми они являются не для всех. Только на человека не привычного, приезжего они способны произвести некое восторженное впечатление, которое быстро померкнет, если оставаться достаточно долго в сетях Мегаполиса. Но самое интересное то, что человек способен привыкать к тому, о чем совсем ещё недавно думал как о сказке, детской забаве, о чем-то совершенно нереальном, порою даже глупом. И какова эта сказка, хорошая или плохая, тут уж решает каждый сам для себя, начиная превращать ее в явь. Когда она перестает быть только словами, расплывчатым сюжетом, показанным в забытой телепередаче, мы уже ничем не управляем. Вскоре не остаётся в ней загадки: все становиться беспредельно просто и ясно, доступное даже ребёнку. И внезапно настает момент, когда ты сам для себя обнаруживаешь, что дорожишь и постоянно думаешь о тех ценностях, которые насильно, под общим жужжанием коллективного разума, планомерно шаг за шагом втискивали в твою голову. Но как это происходит – невозможно заметить, нет жесткого применения силы или грубой навязчивости. Нет, ничего этого нет. Просто сами люди, идущие тебе на встречу по бесконечно шумным тротуарам, всем своим видом выражают холодную тайну, они словно манят тебя войти в их безликие ряды, стать одним из них и, нацепив такую же маску морозной важности, бежать вперед, постоянно опаздывая и, все равно, никуда не успевая. Хотя каждый из них знает, что и спешить ему особо некуда, да и незачем.