Эндшпиль Дон-Кихота







Эндшпиль Дон Кихота


(этюд)













«Мы бредём сквозь самих себя, встречая
разбойников, призраков, великанов,
стариков, юношей, жён, вдов, братьев
по духу, но всякий раз встречая самих себя»

(Д. Джойс, Улисс, пер. В. Хинкиса и С. Хоружего)


«И коли спросят, к чему говорить, ежели
всё сказано, и к чему писать, ежели всё
писано, то отвечу им: "Ужели, коли всё
писано и сказано, то всё и понято? А
коли и понято, то тако, как писавший
мыслил?"»

(Аббат Эскриве, О предназначении)

«Только зеркало зеркалу снится... »

(А. Ахматова, Поэма без героя)













Утренняя морось заполняла воздух. Стас топтался на крыльце, зябко поёживаясь.
И чего меня подняло в такую рань? Уж точно не мысли. Их давно как… И приехал-то я сюда зачем? Укрыться. От мира. От себя. Башню нашёл. Из чёрного дерева. Как же. А они? Тот же мир. Отражается как в зеркале.
Он снова поёжился, отступил внутрь, стащил с вешалки у двери что-то первое попавшееся, накинул на плечи, спустился с крыльца и поплёлся к деревянной скамейке и столику под навесом,

Израильские мотивы

В этих жарких краях и луна одурманена ленью
И, едва похудев, норовит не торчать, а прилечь.
Здесь лукавая мысль грань стирает меж светом и тенью,
И созреть не успев, успевает нектаром истечь.

Здесь соленая правда глаза изъедает и глотку
Иссекает, как жаркий, колючий песок.
Её волоком тащат, как странник гружёную лодку
Там где русло исчахло, а гнус неотвязен как рок.

Её можно сластить, и толочь, и с вином подавать к изголовью
Раздобревшим властителям, меч затупившим о речь.
Её можно забыть, схоронить и от глаз любопытных стеречь.
Её трудно принять, разве только приправив любовью.
***

(Который час, его спросили здесь,
А он ответил любопытным: вечность! О. Э. Мандельштам)
В этих жарких краях и камням отпускаются сроки,
Быть в стене, иль праще, прорубать то колодец, то темя,
Сохранять родники, знаки мудрости, память, истоки,
И средь них источать не надежду, не запах, но время.

Здесь ветра и потоки точны и упорны, как зодчий,
Их ваяния глаз посторонний едва ль отличит от людских.
Время труд их приемлет равно благодарно как прочий,
И равно пеленает в своих покрывалах тугих.

Здесь шершавые стены впитали и кровь, и молитвы.
Здесь вмешали в замес память горькую, славу, беспечнось,
Жар надежд, горечь их сокрушающей битвы...
С этих стен истекает не слёзы, не время, но вечность.

***
Здесь потоки зимой –
Неизбывны и вязки, как Лета,
Унося за собой
Щебень, души, вчерашнее лето.

Здесь средь улиц иных
Время словно забылось на время,

ВЕТЕР В ИВАХ

Кэннет Грехем

ВЕТЕР В ИВАХ



1 . БЕРЕГ РЕКИ

Крот усердно трудился всё утро, затеяв весеннюю уборку своего маленького домика. Сначала прошёлся внутри, орудуя веником и пыльной тряпкой, затем подновил с помощью щётки и ведра белил лестницу, ступеньки и пороги. В конце концов пыль забила ему глаза и горло, меловые пятна покрыли его чёрный мех, заболела спина, и бессильно повисли руки. А Весна надвигалась и сверху по воздуху, и снизу из-под земли, и отовсюду вокруг, проникая даже в его тихое и тёмное жилище и наполняя его своим духом ″божественного недовольства″ и томления. И потому не было ничего удивительного в том, что Крот вдруг бросил щётку на пол, пробормотал ″Проклятье!″, и ″Вот напасть!″, и ″К чёрту эту весеннюю уборку!″, и выскочил из дома, не потрудившись даже надеть пальто. Что-то наверху властно звало его, и он направился к маленькому крутому тоннелю, который заменял ему подъездную дорожку для экипажей, какие есть у зверей, чьи владенья расположены поближе к солнцу и воздуху. И он скрёб, царапал и карабкался, и протискивался, и снова карабкался, и царапал опять, работая без устали своими маленькими лапками, бормоча про себя: ″Лезем наверх! Лезем наверх!″, пока наконец, п-поп, его голос вырвался наружу, а сам зверёк оказался барахтающимся в тёплой траве на широком лугу.
″Прелесть!″ - сказал он себе. ″Это будет получше чем белила!″. Солнечные лучи жарко лились на мех, мягко струились по его горячему лбу. После долгого уединения в подземелье весёлые песни счастливых птиц обрушились на его слабый слух почти как оглушающий крик.

Израильские мотивы
В этих жарких краях и луна одурманена ленью
И, едва похудев, норовит не торчать, а прилечь.
Здесь лукавая мысль грань стирает меж светом и тенью,
И созреть не успев, успевает нектаром истечь.

Здесь соленая правда глаза изъедает и глотку
Иссекает, как жаркий, колючий песок.
Её волоком тащат, как странник гружёную лодку
Там где русло исчахло, а гнус неотвязен как рок.

Её можно сластить, и толочь, и с вином подавать к изголовью
Раздобревшим властителям, меч затупившим о речь.
Её можно забыть, схоронить и от глаз любопытных стеречь.
Её трудно принять, разве только приправив любовью.
***

(Который час, его спросили здесь,
А он ответил любопытным: вечность! О. Э. Мандельштам)
В этих жарких краях и камням отпускаются сроки,
Быть в стене, иль праще, прорубать то колодец, то темя,
Сохранять родники, знаки мудрости, память, истоки,
И средь них источать не надежду, не запах, но время.

Здесь ветра и потоки точны и упорны, как зодчий,
Их ваяния глаз посторонний едва ль отличит от людских.
Время труд их приемлет равно благодарно как прочий,
И равно пеленает в своих покрывалах тугих.

Здесь шершавые стены впитали и кровь, и молитвы.
Здесь вмешали в замес память горькую, славу, беспечнось,
Жар надежд, горечь их сокрушающей битвы...
С этих стен истекает не слёзы, не время, но вечность.

***
Здесь потоки зимой –
Неизбывны и вязки, как Лета,
Унося за собой
Щебень, души, вчерашнее лето.

Здесь средь улиц иных
Время словно забылось на время,
В лабиринтах витых
Охраняя упрямое племя.


И тебя пронося,
Может там обранить ненароком,