Белуха

Владимир проснулся оттого, что ныла озябшая спина. Осторожно, чтобы не разбудить спящего рядом Эдика, перевернулся на правый бок, прижался спиной к товарищу и попробовал снова уснуть. Холод проник в палатку и уже пробирался в спальные мешки, желая, казалось, заморозить не только тела спящих, но и их души.
На душе Костина было муторно. Вчерашняя попытка взять Аккемскую стену окончилась неудачей. Он, Владимир, шёл первым в связке с Женей, а братья Глухарёвы и Эдик шли в тройке следом. Неудачи начались почти сразу после бергшрунда, поперечной трещины на леднике, которую удалось пройти по снежному мосту.
Костин поёжился, вспомнив, с какой натугой входили ледобуры в жёсткий февральский лёд, как немели от холода руки, и приходилось их греть, прикладывая к шее, чтобы через минуту вновь пытаться твёрдость металла противопоставить твёрдости ледяной громады, которая сотнями метров поднималась к вершине.
Владимир снова чертыхнулся, как и вчера, когда первый раз увидел, что ледобур, выкрученный изо льда замыкающим, сильно повреждён: жёсткий лёд буквально разворотил его стальную сердцевину. Такой ледобур едва ли можно было использовать ещё раз.
Группа работала вяло. Тридцатиградусный мороз грозил превратить всех в ледышки. Так они отработали на стене три с половиной часа, загубив пять ледобуров и пройдя всего лишь четыре верёвки, когда Костин понял, что стена не идёт. «Ещё пять-шесть часов такой работы — и можно сдохнуть», — подумал он тогда и принял решение спускаться. По глазам своих товарищей, которые одни только и казались живыми на их обмороженных лицах, он видел, что все рады этому решению.
Сейчас, лёжа в палатке и тщетно пытаясь уснуть, Костин старался отогнать от себя разочарование и обиду неизвестно на кого. Поняв, что уснуть уже не удастся, Володя вылез наружу. Холод был жуткий. Высоко поднимая ноги и хлопая себя по бокам руками, Костин несколько раз обежал вокруг палатки, чтобы немного согреться.
Начинался рассвет. Сначала посерело небо, и тусклая позолота чуть тронула отдельные вершины, затем золотой матовый свет пролился на всё вокруг, и, наконец, выкатился из-за гор сияющий шар солнца и окончательно высветил это белое безмолвие. И вновь, в который уже раз, Костин поразился величию горных вершин, возвышающихся над вечным царством снега и льда. Всё вокруг сияло ослепительной чистотой, и была во всём этом какая-то непонятная, но удивительная гармония; горы, снег, небо и солнце. И не было здесь ничего лишнего и абсолютно нечего было к этому прибавить.
Потрясённый, Костин оглянулся: их палатка смотрелась на этом великолепном фоне каким-то чуждым, нелепым пятном, не совпадающим со всей открывшейся картиной ни по цвету, ни по материалу. Совершенно другими глазами смотрел Костин на многочисленные следы своей группы вокруг палатки, на следы, прерывистой цепочкой поднимавшиеся снизу к Аккемской стене, и вдруг отчётливо увидел, что эти лишние здесь отметины уже наполовину затянулись, засыпались снегом, как будто невидимый художник стёр ластиком ненужные в картине черточки
На какое-то мгновение Костину стало жутко. Но он был реалистом и знал, что группа в любом случае пойдёт на вершину, даже, несмотря на вчерашнюю неудачу. Пусть подъём придётся осуществить не по Аккемской стене, а по запасному варианту — через перевалы Делане и Белухинский, а спуститься — по гребню, сделав траверс вершин Восточная Белуха — Делане. И этот запасной вариант тоже будет достойным, а, главное, вполне осуществимым при нынешней погоде.
А для этого надо просто работать.
Через два часа группа уже преодолела бергшрунд, какое-то время работала на контакте льда со скалами и вышла, наконец, на скалы, которые Костин почему-то любил больше, чем лёд. Уверенно забивая крючья, закладывая, где можно, верёвку за скальные выступы и страхуя друг друга, весь путь к перевалу прошли в связках, работая попеременно. Это была чисто механическая работа, которую нужно было просто выполнять, особо не задумываясь. Выполнять, несмотря на то, что стыли руки и мёрзли ноги, что саднило обмороженные лица, а тела устали от вечного холода и от одежды, которую уже несколько дней не снимали, даже когда ложились спать, но которая почему-то мало грела.
Вышли на перевал. Закурили. Настроение немного улучшилось. Братья Глухарёвы занялись поисками записок, оставленных прежними восходителями, ничего не нашли и весело валтузили друг друга кулаками, чтобы немножко согреться. Эдик достал видеокамеру, снял панораму, затем путь, откуда они пришли, и куда предстоит направиться дальше.
— Эй, Серёга, а ну улыбнись! — и Серёга послушно заулыбался в объектив, с трудом растягивая распухшие на морозе губы. И все они: невозмутимый Жека, улыбчивый Серёга, серьёзный Колян и самый молодой в группе оператор Эдик показались Владимиру такими родными, своими в доску мужиками, что даже как-то потеплело в груди, унялась мучившая с утра тревога.
Вскоре начали спуск с перевала, вышли на ледник, через переход подошли к ледовому сбросу. Здесь пришлось выйти в центральную часть ледника, где разрывов почти не было. Спустились без особых трудностей. Эдик ещё несколько раз доставал камеру, снимая понравившиеся ему моменты, и чуть было не уронил её в трещину, которая преградила им путь на подъёме к перевалу Белухинскому. Широкая трещина зияла голубоватой пастью, готовой в любую секунду заглотить зазевавшегося путника, так что группе пришлось долго идти вдоль неё по краю, чтобы найти снежный мост. Наконец, найдя его, по-пластунски переползли по одному на другую сторону. Переночевали. Утром предстояло выйти на гребень южного склона Восточной Белухи. Успешно преодолев несколько разрывов льда, вышли на крутой ледовый участок. Здесь пришлось неоднократно навешивать перила. После изнурительной работы на неослабевающем морозе вышли на перевал Белухинский и уже через сорок минут движения по гребню оказались на вершине.
Перед путешественниками внезапно открылась удивительно широкая, почти ровная площадка величиной с футбольное поле, какое подростки устраивают обычно где-нибудь в городском дворе. Площадка была покрыта белейшим снегом. До того, как группа поднялась на вершину, здесь не было ничьих следов: ни зверь, ни птица никогда не нарушали стерильной чистоты этого снежного, сияющего в солнечный день алмазами, покрывала, которое зимой и летом заботливо укутывает вершину. Белая гора. Белуха…
Владимир присел на рюкзак, не спеша закурил. Братья Глухарёвы по своему обыкновению начали искать записку предыдущих покорителей вершины. Эдик восторженно снимал вид, открывшийся перед ним с высоты четырёх с половиной тысяч метров. Он медленно поворачивался, и объектив видеокамеры бесстрастно фиксировал всё то, что приводило его в неописуемый восторг: громадные горные хребты, как бы сошедшиеся сюда со всех сторон горизонта и казавшиеся с высоты белыми спинами огромных животных; длинные, уползающие вниз языки ледников; тоненькие извилистые ниточки горных речек, едва угадываемые под белым снежным покровом где-то далеко внизу и уносящие отсюда ледниковую воду дальше, в долины, скрытые от глаз зубчатой кромкой горизонта.
Не над головой, а где-то под ногами, белыми пушистыми клочьями проплывали облака, и их медленное тягучее движение завораживало… И вдруг над этим белым безмолвным царством раздался какой-то металлический звук, который перешёл затем в тонкий хрустальный звон и поплыл над вершиной.
Эдик обернулся. Серёга Глухарев легонько трогал рукой небольшой колокольчик, прикреплённый к торчащему из груды камней ледорубу.
— Здорово! — Серёга снова и снова дотрагивался до колокольчика, и тот издавал необычный хрустальный звон, далеко разносимый по сторонам лёгким ветром.
Колян и Жека со счастливыми улыбками стояли рядом и благоговейно внимали волшебным звукам.
— Колокольчик здесь уже давно. Люди, которые его устанавливали, решили так обозначить Белуху, как высшую точку Сибири, — пояснил подошедший к ребятам Костин.
— А мы её всё-таки сделали! — азартно крикнул Эдик.
— Нет, это она нас сделала, — усмехнувшись, тихо сказал Костин.
— Жека! Раздавай шоколадки! Отметим вершину! — возбуждённо кричал Эдик, впервые в жизни испытывающий такой мощный душевный подъём.
Он метался по площадке, строил всех в шеренгу, снимал на камеру и не знал, что бы ещё такое придумать здесь, на вершине, о чём долго потом можно будет рассказывать в городе.
— Закругляемся, ребята, пора. А то что-то холодновато становится без движения, — поёжился Владимир.
— Сейчас, ещё немного! Давай, Вов, речь толкни, я сниму, Жека нас ещё на слайды сфотографирует, а потом мы быстренько-быстренько спустимся с этой горы и…
— А вот о спуске давайте помолчим, — резко оборвал его Костин, берясь за лямку рюкзака. Он не был суеверным, но и не любил, когда с лёгкостью молотили языками о чём-то серьёзном.
— Женя, пристёгивайся, — скомандовал он и, уже обращаясь ко всем, добавил:
— Идём по гребню, закладывая верёвку, где это возможно, за скальные выступы. Здесь много снежных надувов, поэтому в связках смотрите внимательно: если один из вас сорвётся с гребня, другой — тут же прыгает на противоположную сторону, — и Костин начал спуск с горы.
Лавируя по гребню, чтобы обойти снежные карнизы, группа спустилась в седло между вершинами Белуха и Делане. Найдя небольшую площадку, Костин остановился.
— Здесь? — спросил Евгений, снимая рюкзак, и без лишних разговоров принялся расчищать площадку от снега.
— Давайте, мужики, поработаем ледорубами: здесь уклон — придётся сколоть лёд, выравнивая место, — сказал он подошедшим Коле с Серёгой.
Темнело. Быстро выровняв площадку, начали устанавливать палатку. Ветер, который днём лишь игриво покачивал на вершине колокольчик, извлекая из него волшебные звуки, к вечеру усилился, противно завыл и теперь трепал палатку, надувал как парус и вырывал из рук. Трое крепких парней едва её удерживали, пока остальные двое вкручивали в лёд ледобуры, чтобы прочно прикрепить к нему днище.
— Блин! Так и унести может вместе с палаткой! — выругался Колян, с опаской поглядывая вниз, куда уходила километровым обрывом Аккемская стена.
— Да, мужики, надо верёвку вокруг натянуть, — спохватился Женя, — а то писать пойдёшь, поскользнёшься и … летите, голуби! — мрачно пошутил он.
Газовую горелку разожгли прямо в палатке и, пока варился блёвчик, как иронично называется у всех туристов сублимированный супчик из пакета, Костин достал фляжку, разлил по кружкам обжигающе холодный спирт:
— Ну, что, натощачок? — обвёл всех взглядом, — С вершиной, вас, мужики! — они чокнулись. Пламя свечи, освещающей палатку, дрогнуло, но тут же снова выровнялось. Закусили салом и замёрзшими сухарями. Приятное тепло начало быстро разливаться по телу.
— Блаженство! — протянул Серёга, принимая из рук Жени чашку с горячим блёвчиком, всыпал туда горсть сухарей, и, обжигаясь, по-детски дуя и причмокивая, начал есть.
Выпили ещё по одной. Разговаривать не хотелось. Охвативший их днём эмоциональный подъём куда-то улетучился. Все понимали, что испортившаяся погода может сильно затруднить движение вниз.
Быстро, чтобы сэкономить тепло от газовой горелки, разделись, залезли в спальники и тут же заснули.
Всю ночь дул ветер. Он то протяжно завывал, то, временно стихая, вдруг жалобно скулил, внезапные порывы его рвали палатку, пригибали к ледовому основанию, и порой даже казалось, что вот-вот он вырвет изо льда ледобуры, крепящие днище, и унесёт её в пропасть вместе со спящими людьми.
К утру начал кашлять Эдик. Сначала он мужественно пытался подавить редкие пока приступы кашля, но приступы становились всё чаще и продолжительнее, и вскоре из его груди вырывались уже хриплые булькающие звуки. Костин протянул руку, пощупал лоб Эдика. Он был горячим. Из противоположного угла палатки Женя уже протягивал аптечку. Заставив Эдика выпить ударную дозу антибиотиков и какое-то лекарство от кашля, снова легли, пытаясь ещё поспать до наступления рассвета.
Когда немного рассвело, Костин вылез из палатки. Пронизывающий ветер со снегом тотчас ожёг воспалённое лицо, забрался под пуховку, в одно мгновение пробрал до костей.
— Ни хрена не видать! — сообщил он ребятам, вновь залезая в палатку.
— Ну и что теперь будем делать? — подал голос Серёга.
Немного помолчав, Костин ответил:
— А что делать? Лежать! На гребень сейчас нечего и соваться: в двух шагах ничего не видно.
— Ну, может, развидняется ещё, утро ведь, — неуверенно сказал Коля.
— Нет, мужики, похоже, что эта канитель надолго закрутилась, — мрачно произнёс Женя, — я её всю ночь слушаю.
— Полежим ещё, отдохнём, супчик сварим, Эдьку полечим, а там видно будет, — преувеличенно бодрым голосом сказал Владимир и принялся разжигать горелку.
Весь день они пролежали в палатке, ожидая перемены погоды. От вынужденного лежания болели бока, ныло и чесалось всё тело. На обмороженных лицах кожа покрылась коростой и кое-где свисала чёрными клочьями. Было холодно: экономили газ в горелке. Теперь холод вызывал уже не раздражение, а какую-то апатию. Они то ненадолго засыпали, то просыпались, перебрасывались ничего не значащими фразами, слушали завывания ветра и вновь забывались беспокойным сном. Все разговоры были уже на сто раз переговорены. Конечно, самую большую тревогу вызывал у всех Эдик. Всем известно, что на большой высоте болезни развиваются быстрее и протекают гораздо тяжелее, чем в обычных условиях. Несмотря на таблетки, которыми через каждые два часа поил его Женя, к вечеру Эдику стало ещё хуже. Термометр стойко показывал тридцать девять с половиной, юноша часто впадал в забытье, из которого выводили его лишь приступы кашля. Каждый из них прекрасно осознавал, что они попали сейчас именно в ту ситуацию, когда группа оказывается в заложниках у одного человека. Этим одним сейчас является Эдик, но им мог стать и любой из них.
— Что будем делать, командир? — в который уже раз сегодня Костин слышит этот вопрос.
Похоже, пришло время принимать решение.
— Завтра будем ждать окно. Видели, сегодня два раза ветер на время стихал и устанавливалась относительная видимость?...
— Да, но ведь это было так кратковременно! Через каких-нибудь полчаса всё опять начинало крутиться! Выйти за это время на гребень успеем, а дальше куда пойдём? Да ещё Эдика транспортировать, — по горячности, с которой Женя произнёс эту фразу, чувствовалось, что он уже давно думает над возможностями их спуска.
— Так вот, — терпеливо продолжил Владимир после того, как его перебили, — ждём окно, быстро собираемся и начинаем спуск… но не по гребню, а по Аккемской стене. Там всё понятно: всё время вниз и почти без вариантов, поэтому даже при такой видимости мы сможем спуститься.
— А как же Эдик? — спросил Серёга.
— Может, полегчает ему к утру-то, — с надеждой произнёс Коля.
— Ну, а не полегчает — будем спускать его сами. Должны справиться, — твёрдо сказал Костин и, помолчав, добавил: — Вот только ледобуров у нас маловато…
Такое решение командира было неожиданным. Но то, что оно было, наконец, принято, — вызвало облегчение, хотя каждый понимал, с какими невероятными трудностями им придётся завтра столкнуться. Но это будет завтра…
На следующий день погода так и не переменилась. Шквальный ветер не стихал ни на минуту. И лишь через день, когда уже давно были съедены все продукты, когда ещё накануне вечером сгрызли по последнему сухарику, когда, экономя газ в горелке, кипятили всего лишь одну кружку воды — для больного, ветер немного унялся. Измученные постоянным холодом, голодные, одуревшие от долгого ожидания люди начали спуск по Аккемской стене.
Быстро, пока наладилась видимость, навесили верёвку. Костин спустился первым, организовал промежуточную точку страховки, яростно вкручивая ледобуры. Следом шёл Женя, затем Эдик, который чувствовал себя пока довольно сносно, проглотив в утра последние в аптечке таблетки, и был полон решимости работать вместе со всеми.
И опять это была тяжёлая механическая работа, которая осложнялась тем, что ослабленным людям приходилось работать на большой высоте, на почти вертикальной ледовой стене при сильном ветре со снегом. Ветер пробирал до костей, раскачивал из стороны в сторону верёвки и свёл видимость почти к нулю. Руки уже почти не чувствовали холода, и люди испытывали какое-то непонятное безразличие, граничащее со сном, и вкручивали ледобуры или стравливали верёвку почти автоматически. Никто уже не помнил, сколько отработали верёвок, когда Эдик, потеряв сознание, повис на самостраховке.
— Выбора нет. Будем спускать его волоком, — жёстко сказал Костин.
Он привязал сначала себя за конец верёвки, а чуть выше, чтобы было возможно достать до него рукой, узлом проводника — бесчувственного Эдика.
— Вытравляй верёвку! — крикнул Костин и начал движение вниз, нащупывая ногами неровности льда, поддерживая и поправляя висевшего над ним юношу. «Получилось», — мелькнуло в голове Костина, когда он спустился на всю длину верёвки и, прислонив Эдика к стене, вкручивал два очередных ледобура, чтобы навесить следующую верёвку, в то время как над ними работали братья Глухарёвы, а ещё выше находился Женя. Но из-за бушующей метели Костин не мог ни видеть, ни слышать ребят, впрочем, как и они его. Он лишь дёргал временами верёвку, давая понять, что она свободна. На какое-то мгновенье Костину показалось, что всё происходит даже проще, чем представлял себе вначале. Он немного расслабился и стал спускаться дальше.
И вдруг нога сорвалась, не почувствовав под собой опоры. Он начал падать в пустоту, потянув за собой так и не пришедшего в себя Эдика. Тщетно Костин пытался нащупать ногами опору. Её не было: ниже был скол льда с отрицательным уклоном, обрывающийся вниз на несколько метров. Стоявший наверху Женя почувствовал мощный рывок, произведённый двумя падающими телами, верёвка дёрнулась из его рук. Не выдержав нагрузки, вырвался один ледобур, затем стазу же вылетел второй.
Тонкая ниточка, державшая на стене пятерых обессиленных человек, внезапно оборвалась. Клубок живых тел, навечно связанных между собой воедино, стремительно покатился вниз, увлекая за собой снег и лёд, разрастаясь в размерах, и вскоре превратился в огромную многомиллионнотонную лавину, которая, сметая всё на своём пути, с ужасающим грохотом сверзлась с высоты.
Горы вздрогнули. Тяжёлым вздохом откликнулось эхо и укатилось дальше, вниз, в горные долины.
Вскоре ветер стих. Из-за тяжёлых туч выкатился сияющий шар солнца и осветил ослепительным светом белое безмолвие, это вечное царство гор, гармонию которого теперь уже ничто не нарушало.
Теперь здесь не было ничего лишнего, и абсолютно нечего было к этому прибавить… 05.08.2013

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.