Когда пойдёт дождь

Такого жаркого лета давно никто не помнил. За два месяца не пролилось ни одного дождя. Зной раскалил асфальт до липкой тягучести и высушил на газонах траву. Деревья ощетинились неподвижными колкими листьями и тихо пергаментно потрескивали. И даже ночи не приносили вожделенной прохлады. Дома, словно раскалённые печи, сохраняли жар горячего, как пирог, города. А утром неутомимый диск вновь появлялся на небе, и всё начиналось сначала.
— Бабушка, мы пошли купаться! — заявили внучки, которых ждали во дворе подружки.
Светлана Ивановна в сотый раз наказала, чтоб не заходили далеко, не сидели в воде до синих пупырышек, чтобы старшая, Соня, присматривала за егозой Галкой; потом, скрепя сердце, отпустила девчонок и вышла на балкон. Внучки выскочили из подъезда, влились в щебечущую стайку дворовых ребят. «Вроде всех знаю. Пашка Егоров из второго подъезда. Вера и Люда постарше Сони. Примерные девочки и родители у них хорошие. Присмотрят», — успокаивала себя Светлана Ивановна. Она с удовольствием пошла бы на речку сама, но накануне, собирая на даче малину, задела притаившийся в кустах борщевик. Через три дня руки до самых плеч покрылись водянистыми, как от ожогов, волдырями. Век живи — век учись! Если бы она сразу вымыла руки, или хотя бы не находилась после этого на солнце — ничего бы этого не было. Едва сдерживая непреодолимое желание почесать, да что там — яростно разодрать зудящие места, Светлана Ивановна помазала руки облепиховой пенкой и принялась ждать девчонок.
Через три часа они не появились. Светлана Ивановна прибрала в квартире, погладила бельё и приготовила обед. Поминутно выскакивала на балкон, вглядывалась вдаль. Прошёл ещё час. Светлана Ивановна уже сто раз мысленно представила себе весь путь до карьеров, где раньше добывали гальку, а теперь, за неимением пляжа, купались жители района; и постепенно для неё открывались тысячи опасностей, которые подстерегали на пути её девочек.
Их высотный дом, который все называли «книжкой» из-за трёх расположенных веером корпусов, стоял неподалёку от входа в Сад Металлургов — большой запущенный парк. Нужно пройти по темноватым аллеям под старыми раскидистыми деревьями, минуя непролазные и оттого ставшие вдруг подозрительными заросли шиповника и акации. Потом пересечь шоссе с несущимися на полной скорости автомобилями — объездную дорогу по выходе из парка. Крутой спуск. Галечный берег с кучами мусора. Разные компании отдыхающих. Нетрезвые мужчины и женщины. Ошалевшие от жары собаки. Бутылки из-под пива. Осколки стекла. Карьеры. Обрывистое дно. Бьющие снизу холодные струи родников. Светлана Ивановна уже сто раз пожалела, что отпустила девочек. Подспудный, интуитивный страх рисовал в голове жуткие картины. На любом отрезке пути, который, не задумываясь, преодолевали они обычно минут за двадцать, могло произойти что-то ужасное. Пытаясь взять себя в руки, она находила какие-то доводы и объяснения, почему отпустила: как летом — без речки? И сама была маленькой — убегала купаться, и дочка Катя, мать девочек, тоже, бывало, задерживалась. Неужели до восемнадцати за ручку водить? Не первый раз. Вчера и позавчера тоже отпускала внучек. Всегда возвращались. Сегодня большая компания — считай, всем двором ушли. Мало ли — заигрались. Вот-вот должны появиться. Но все контраргументы казались жалкими против предчувствия.
Тревога разрослась до размеров паники и затопила мозг. Светлана Ивановна наскоро забинтовала руки, кляня на чём свет стоит жару, борщевики, карьеры, и себя, старую дуру, выбежала навстречу. Чугунные ворота Сада, растрескавшийся асфальт дорожек. Сердце выпрыгивало из груди, уже понимая…
Да нет, вот же они! — отхлынуло от сердца. Щебечущая, как ни в чём не бывало, стайка детей. Вера, Люда, Пашка. Глаза отыскивают шестилетнюю Галку. Девочка увидела, бросилась навстречу.
— Так здорово искупались! — и тут же заглянула за спину бабушке:
— А где Соня?
— Как… где? — растерянно оглядываясь, прошептала белыми губами Светлана Ивановна.



— Докладывайте! — коротко бросил начальник отдела по особо тяжким преступлениям, и взгляд его коричневых, тёмного шоколада, глаз с печально опущенными уголками остановился на старшем следователе Уйманове.
Володарский знал, что люди, сидевшие сейчас в его кабинете, проделали колоссальную работу, отрабатывая различные версии. В Заводском районе города при загадочных обстоятельствах исчезло три ребёнка.
23 июня Максим Красильников, 6 лет, играл в песочнице, мать наблюдала за ним в окно. Выглянув в очередной раз, ребёнка не увидела. Поиски во дворе ничего не дали.
15 июля семимесячная Кириллова Саша пропала из коляски у дверей магазина, куда мать заскочила за молоком. Через пять минут нашла пустую коляску.
26 июля исчезла Соня Меркулова, 9 лет. Ушла с ребятами купаться на карьеры, вспомнила, что оставила дома купальник, побежала домой, но ни там, ни на берегу больше не появилась.
Исчезновения детей произошли в светлое время дня. И все — в одном районе — вблизи от Сада Металлургов. Свидетелей нет. Тщательно осмотрен каждый сантиметр парка. Вещей, принадлежащих исчезнувшим детям, не обнаружено. Опрошены жители трёх близлежащих пятиэтажек и девятиэтажного дома, именуемого «книжкой», а также продавцы магазина, расположенного на первом этаже одного из её корпусов. Никто ничего не видел. Ультиматумов с требованием денег либо выполнения каких-либо условий, цена которых равнялась бы жизни ребёнка, никто из родителей не получал. Отрабатываются версии похищения с целью вывоза детей для незаконного усыновления иностранцами и торговли внутренними органами. И тоже пока безрезультатно. Володарский понимал, что будь хоть одна зацепка, её бы не упустили. Но ведь прошёл месяц! Страшная неизвестность для родителей. Паника среди горожан. Недовольство вышестоящего начальства.
— Трупов пока не обнаружено, — докладывал старший следователь Уйманов, вытирая лысину большим клетчатым платком.
— И какие вы делаете из этого выводы, Александр Васильевич? — спросил Володарский раздражённо. Почему из немолодого и вечно потеющего следователя приходится вытаскивать клещами каждое слово?
— Либо дети ещё живы, либо…
— Либо их съели, — нехорошо пошутил один из оперативников.
— Похоже, от жары не только асфальт, но ваши мозги полностью расплавились! — повысил голос начальник. — Прошло больше месяца с момента первого исчезновения, а вы: либо, либо!..
— Либо… в городе появился маньяк, — бесцветным голосом продолжил Уйманов и добавил, глядя прямо в глаза начальнику:
— Людоед.
— Что? — заорал начальник. — Да вы с ума посходили! Фильмов голливудских насмотрелись! Если вы не нашли улик или тел, это ещё не значит, что их нет! Это значит — плохо искали!
В кабинете повисла тишина. Уйманов снова достал платок и принялся вытирать крупные капли влаги, проступившие на розовой лысине.



Наконец, что-то начало проясняться. Найден свидетель, который 26 июля гулял с собакой по Саду Металлургов.
— Эри — ещё щенок, ей семь месяцев. Ризеншнауцеры — очень активные собаки. Вот она и побежала за девчонкой, а та испугалась, — рассказывал собачник, — я звал её, кричал, но Эри ещё маленькая. Не слушается. Ещё быстрее за девчонкой рванула. Говорю же: поиграть она хотела…
— Вы сказали, что девочку увёл мужчина. Откуда он пришёл? — старший следователь Уйманов, смешной толстяк с розовой лысиной задавал совсем простые вопросы. «Зря боялся. Всё жена: затаскают тебя» — мелькнуло в голове свидетеля.
— Да, словно из-под земли откуда-то вырос. Обнял девочку и они пошли. Куда? Кажется, к выходу из парка. А мы с Эри учились выполнять команды…
— Вам показалось, что девочка знакома с мужчиной? Не испугалась его, спокойно пошла с ним?
— Я подумал, что, может отец её. Она прижалась к нему. Только не похожи они…
— Почему?
— Ну, девчонка-то, сами видите, — чёрненькая, — кивнул он на фотографию Сони Меркуловой, — а этот, папаша-то — рыжий такой, все руки в конопушках оранжевых.
Через два часа работы со свидетелем был готов фоторобот предполагаемого преступника.
Когда один из оперативников пришёл к Меркуловым, вся семья была в сборе. Екатерина, мать исчезнувшей Сони, с почерневшим и опухшим от слёз лицом, взглянула на фоторобот и тут же сказала:
— Да это же Сонин преподаватель. Из Дома творчества. Саянкин Анатолий Семёнович. Соня к нему три года ходит. На класс фортепиано.
Бабушка, Светлана Ивановна, долго искала очки, потом, взяв листок с портретом дрожащими руками, на которых оперативник заметил крупные волдыри, тоже подтвердила:
— Да, похож. Только глаза… У Анатолия Семёныча добрые…
— Да, о чём ты говоришь, мама! Как ты можешь…
Светлана Ивановна съёжилась как от удара, сгорбилась и зашаркала на кухню, из двери которой выглядывала испуганная девочка лет шести. Отец Сони никого в изображённом человеке не узнал.
— Кто это? Маньяк, что ли? — и, повернувшись к жене, заорал: — А ты куда смотрела? Ни хрена себе! Дочь три года на занятия к маньяку ходила! И что он там вытворял с ней это время? Семейка, б…ть! У семи нянек…
Оперативник попытался было сказать, что ещё ничего не доказано и не ясно. Они делают всё возможное, что бы найти…
— Так ищите, мать вашу!.. — зарычал отец, еле сдерживаясь, чтобы не схватить оперативника за грудки.


Он сидел на скамейке под тенью старой липы. Изнурительная жара спровоцировала рецидив, сказали бы врачи. Он не верил врачам. Они всегда врут. Они говорили: он сможет стать таким, как все. Он всё знал про врачей. Он всё знал про себя. Он не такой, как все. Это он, хитро притворявшийся все шесть лет, сумел их обмануть. В психушке, куда упрятала его любимая мамочка, было мерзко. Тесная комната, железные койки и ненавистные хари сожителей. Он так любил её, а она… Он хотел быть с ней одним целым. Всегда. Как хорошо, как сладко было лежать рядом и дышать. Упоительно перекатывать во рту нежный сосок — его собственность. Трогать её мягкий живот — место, откуда он вышел. О, как хотел он снова оказаться там и никогда не покидать её… Она отняла у него всё. Она сказала: ты уже не маленький мальчик. Ему так её не хватало… Шесть лет нежная душа плакала каждый день, но глаза оставались сухими. Он чувствовал себя потерянной половинкой. Затаился, впал в анабиоз. Чтобы проснуться однажды и идти на зов. Жаль, что она уже умерла. Но он знает, чувствует, что скоро он найдёт то, что ему нужно. Он теперь не маленький мальчик. Теперь он умеет брать сам. Всё, что ему потребуется. Жара не спровоцировала рецидив. Жара открыла ему новые ощущения, разбудила способности, о которых он раньше не знал. Это как чудесная волнующая мелодия, которую услышишь случайно где-то вдалеке, и хочется приблизиться, отдаться полностью, слиться с ней.

— Докладывайте! — сказал Володарский, и Уйманов вновь отметил скорбное выражение глаз начальника.
— В человеке, которого видели последним с пропавшей Соней Меркуловой — по составленному фотороботу, предъявленному родственникам пропавших детей, — был опознан Саянкин Анатолий Семёнович, семьдесят четвёртого года рождения, не женатый.
— Все его опознали? — перебил Володарский.
— Нет, только мать и бабушка Меркуловой. Родители Красильникова и Кирилловой не знают этого человека, — Уйманов достал из кармана сложенный вчетверо клетчатый платок, положил на колено.
— Продолжайте!
— Работает Саянкин преподавателем по классу фортепиано и духовых инструментов в Доме детского и юношеского творчества номер пять. Нагрузка тридцать шесть часов в неделю. На работе характеризуется коллегами как талантливый педагог и музыкант. Виртуозно играет практически на любых инструментах. Характер замкнутый и неровный. Друзей среди коллег нет. Но дети его любят. Проживает по адресу… В том же доме, что и семья потерпевших Меркуловых, только другой корпус. На двадцать третье июня и двадцать шестое июля — дни, когда пропали Красильников и Меркулова, алиби не имеет. В отпуске, говорит, что лежит дома на диване и сочиняет музыку. У него в жару какое-то особое вдохновение… — Уйманов сделал паузу, поднял вверх глаза, как бы говоря: везёт же некоторым! — Никто подтвердить его слова не может. Впрочем, как и опровергнуть. Соседи по площадке уехали на море. Лето! — было заметно, что Уйманов завидует уехавшим отдыхать соседям Саянкина, и даже самому подозреваемому, имеющему возможность пережидать жару вот так — просто лёжа на диване.
— А на пятнадцатое? Есть алиби? — встрепенулся Володарский. — Там же ещё годовалый ребёнок был…
Старший следователь развернул, наконец, платок и приложил его к взмокшей голове.
— Пятнадцатого июля, между одиннадцатью и двенадцатью, примерно в то же время, когда из коляски пропала семимесячная Саша Кириллова, Саянкин с воспитанниками давал концерт для жителей района в Саду Металлургов. В рамках подготовки к Дню города. Репетиция на пленэре, так сказать…
— Да, был такой концерт, помню. Усиление патруля… Подозреваемый мог отлучиться во время концерта? — прищурил глаза Володарский.
— Мог, — согласился Уйманов после непродолжительной паузы.
— Ребёнок маленький… — рассуждал начальник. — На чём он там играл? На саксофоне? Футляр у саксофона большой…
— Но это… предположения, — возразил старший следователь. — Ребята-оперативники продолжают опрашивать жителей, чтобы точнее сопоставить время… К тому же сами говорите — усиление патруля.
— Пока вы будете сопоставлять да опрашивать, ваш маньяк ещё кого-нибудь утащит! — рассердился Володарский, которому было известно, что усиления патруля требовало начальство, а на самом деле — где его взять, это усиление? Лето, жара, все в отпуске, а этих… культурно-развлекательных мест по всему городу — пруд пруди.
— Основания для ареста: фоторобот и отсутствие алиби. Вы же понимаете, что этого мало. Прокурор не даст санкцию, — упрямился Уйманов.
— Имеете право задержать на сорок восемь часов. И сопоставляйте тогда, сколько хотите, Александр Васильевич! О санкции я позабочусь. Задерживайте! — и Володарский уткнулся в бумаги, показывая, что разговор окончен.


Он снова сидел на скамейке в парке. Здесь тихо и хорошо. Не то, что в семейном общежитии, где ему дали комнату после выписки из психиатрической больницы. В управляющей компании сказали, что квартиру забрали за долги по коммунальным платежам, когда умерла мать; бери, мол, комнату и отваливай, псих. Шум, гам, тараканы на грязных стенах длинного коридора, пьяные соседи за стенкой, такая же, как в психушке, железная койка. Только что не прикрученная к полу. Ладно, не до этого пока. Потом он с этим разберётся. Сейчас ему нужно было в спокойной обстановке снова пережить, перечувствовать каждое мгновение.
Мальчик в песочнице. Толстенький такой, мягкий. Вкусняшка… Нет, если бы он мог тогда выбирать, то всё-таки предпочёл бы девочку... Есть в них что-то этакое…
Тишина старого парка взорвалась громкой музыкой.
Мужчина нехотя поднялся со скамейки и хотел пойти к выходу, но сам не понимая почему, пошёл на звуки саксофона.
На скамейках перед полукруглой эстрадой сидели в основном пожилые тётки. Где их столько набрали? Старые грымзы умильно смотрели на сцену, где для них давали представление воспитанники районного дома творчества. Именно так объявила девочка. Ох, даже сердце зашлось. Тёмные, с махагоновым отливом волнистые волосы, пышная сиреневая юбочка. А лиф платьица скрывал, нет, открывал, фу, чёрт! облегал… Короче, там были такие славные бугорочки… Мяконькие, наверно. Говорит, улыбается, а на щёчках ямочки… Всё, поплыл…
А это кто? Взгляд мужчины упал на руководителя. Тот убрал от лица саксофон, откинул со лба волнистый чуб и… Что это? Это… я? С минуту он не мог отвести взгляд от того, на сцене. Те же рыжие, курчавящиеся за ушами и наползающие на глаза волосы. Руки. Короткие рукава рубашки приоткрывали такие же охристые конопушки, как и у него самого. Как были у мамочки. А лицо! Это же его лицо! Могут ли психи сойти с ума? Похоже, именно это сейчас с ним происходит…
Мужчина схватился за голову и быстро пошёл, почти побежал прочь из парка. Проходя мимо «книжки», слегка замедлил шаги у магазина. Взгляд упал на улыбающееся личико ребёнка в розовом комбинезончике и кружевной косынке. Именно то, что сейчас ему нужно! Вытащил девочку из пристёгнутой к перилам коляски и зашагал к трамвайной остановке.


— Где вы были двадцать третьего июня с пятнадцати до шестнадцати часов? — допрашивал старший следователь задержанного.
— Дома, — Саянкин нервно барабанил пальцами по столу.
— Кто это может подтвердить?
Человек, сидевший напротив Уйманова, выглядел растерянным. Он с недоумением хлопал бежевыми ресницами, не понимая, чего от него хочет добиться полноватый дядька с усталыми глазами и большим клетчатым платком.
— Н…никто, — выдавил он.
— Чем вы занимались в тот день?
— Лежал на диване. Пытался поймать мелодию. — Саянкин прикрыл глаза. — Жара. Расслабленность и нега. Потом, словно лёгкое дуновение — минорный, тревожный мотив…
— Давайте не будем отвлекаться. Где вы были пятнадцатого июля между одиннадцатью и двенадцатью часами?
— Пятнадцатого… Так концерт мы давали, — обрадовался, что вспомнил и может чем-то помочь следователю, Саянкин. — Идиоты из администрации придумали. В рамках культурной программы, — насмешливо добавил он. — Это ж надо было детей собрать, прорепетировать. А все разъехались. Мало, кто в городе сейчас. Да и зрителей пришло три калеки, бабульки одни.
— Вы никуда не отлучались из парка?
— Нет. Как я могу детей бросить? — искренне удивился музыкант.
— А саксофон вы в футляре носите?
Саянкин непонимающе уставился на следователя, силясь постичь ход его мыслей.
— В футляре, — сипло прошептал он, чего-то испугавшись.
— Двадцать шестого июля где были? — продолжал напирать Уйманов.
— Дома, — и опережая очередной вопрос следователя, быстро заговорил: — Был дома, как всегда. Никто не может подтвердить. Жара, тревога. Предчувствие…
— Предчувствие — чего? — быстро спросил Уйманов.
— Н…не знаю. Дождя, наверное, но и чего-то ещё, — он закрыл глаза и надолго замолчал, казалось, совершенно забыв про следователя. — Чего-то не хватает, — бормотал он как бы про себя, — будто ты чья-то половинка. Воссоединение! — он открыл глаза, и они сияли, как глаза человека, только что решившего трудную задачу. — Именно воссоединение. С кем-то или чем-то давно утраченным.
— Ваши родители живы? — спросил Уйманов.
Саянкин непонимающе смотрел на следователя:
— Только мама…
— А братья у вас есть?
— Что? Нет. Я один. Поздний ребёнок.
— Напишите адрес матери.
— Зачем? Что всё это означает? — болезненно сморщил лицо Саянкин.
— Пишите, пишите. Надеюсь, мы скоро это узнаем.



Славная, сладенькая девочка. Пухлые ручки, перевязанные ниточками ножки. Пожалуй, чересчур сладкая. Приторная, как зефир. Вот если бы ту, в сиреневом шифоном платье! Кто же это с ней был? Будто в зеркало посмотрел. Здорово он разволновался тогда. Схватил эту, розовую, без всякой подготовки. Так нельзя. Нельзя терять бдительность. Повезло в этот раз. В другой может и не повезти. Опять в психушку? «Они меня ищут», — пришло откуда-то знание. Мужчина опасливо оглянулся. Поёжился, будто от холода. Нет. Он не хочет туда. А этот — успешный. И костюмчик на нём льняной, и труба эта, дорогущая, наверно. И девочки, такие прелестные, — всегда рядом. Пальчики так и порхают над клавишами! Склонённая нежная шейка… Каждый день может трогать, разговаривать. Вот бы ему так! А ведь музыкант где-то рядом живёт. И девочка с сиреневыми бугорками... Что-то в этом есть…


Саянкина Валентина Петровна оказалась тихой интеллигентной женщиной. Про таких, как она, даже в самом преклонном возрасте язык не поворачивается сказать: бабка или старуха. Красиво уложенные седые волосы, умный насмешливый взгляд. Она пригласила Уйманова в квартиру, предложила чай с пирожными.
— Муж был инженером, всю жизнь на заводе, два года назад умер. Живу одна, пенсии хватает. Да Толечка помогает, — рассказывала она.
— У вас есть ещё дети, кроме Толечки? Анатолия, — спросил Уйманов, от горячего чая вспотевший больше обычного.
— Нет. У нас детей долго не было. Толечка появился, когда мне тридцать девять лет исполнилось. Давайте, я вам свежий платок дам, а этот — в полиэтиленовый пакет положу, возьмёте потом, — Валентина Петровна вышла в другую комнату, долго не возвращалась.
Уйманов уже хотел было пойти её искать, но хозяйка появилась в комнате, протянула чистый платок и решительно заговорила:
— Я лечилась. Ничего не помогало. А когда, наконец, забеременела, врачи сказали, что плод не совсем здоров. Скорее всего, родится с отклонениями. Что-то с сердцем. Я так хотела ребёнка. Ведь дал Бог. Грех — отказываться. Решила рожать. Это сейчас и в сорок рожают и ещё старше. А тогда… Роды были тяжёлые. Врачи спасали меня, а ребёнка… Умер он, — она взглянула на следователя, проверяя реакцию.
Уйманов, хорошо понимающий, как легко можно спугнуть свидетеля неосторожным словом, слушал молча. Он даже перестал прихлёбывать чай. Пауза затягивалась.
— А как же Толик? — осторожно спросил он.
— Я так до конца и не знаю, что произошло. Акушерка там одна, Люба. Фамилии не помню. Одновременно со мной женщина очень тяжело рожала. Думали, умрёт. А родила двойню. Люба и говорит мне, жалко, мол, мальчишек, в детдоме жизнь начнут. Сама Люба тоже детдомовская. Возьми, говорит, Валентина, ребёнка. Хоть одного от казённого дома спасём. Я проплакала всю ночь, а наутро сказала Любе, что согласна. А она уж Толечку на меня записала. Муж так ничего и не узнал. Так и умер, думая, что Толик — наш сын, — она тяжело вздохнула, поднесла ко рту чашку, — Толечка здоровенький рос. Только нервный немного. Всё будто искал чего-то и никак не мог найти. Выучили его музыке. Я же в музыкальной школе работала.
— А что со вторым ребёнком? — спросил Уйманов.
— А вот врать не буду, не знаю ничего про него. Не знаю даже, жива ли та женщина. Люба-то постаралась нас с Толечкой выписать побыстрее, чтобы не разоблачили.
— Похоже, объявился братец, — и старший следователь рассказал Валентине Петровне об исчезновении детей, в которых подозревается некто, очень похожий на её Толечку.
— А Толечку-то отпустят? — тревожно спросила Саянкина, провожая гостя.
— Думаю, да. Не волнуйтесь.
— Как же не волноваться-то? Всю жизнь свою сомневаюсь, правильно ли поступили тогда мы с Любой. Вроде, спасли одного мальчика. А другого, что ж? Да и плохо это — близнецов разлучать.

Вон она. Мужчина поднялся со скамейки. Вышел навстречу убегающей от собаки девочке, раскрыл для объятья руки.
— Ой, Анатолий Семёнович! Я так испугалась! Хорошо, что вы спасли меня!
Ах, как восхитительно пахнет! Чистотой. Свежестью. Лёгким страхом. Ничего, сейчас мы усилим этот волшебный запах! Убийца, охваченный пароксизмом сексуального и физического голода, стался унять дрожь и лихорадочно придумывал, что сказать девочке, чтобы она не убежала дальше по своим делам, а пошла за ним.
— А хочешь прокатиться на пони? Вон там, в конце парка…


— Уверен, Саянкин — не убийца, — докладывал Уйманов Володарскому. — Алиби у него нет, но и улик против него тоже нет. При обыске в квартире обнаружены только его отпечатки пальцев и не найдено никаких подозрительных, либо не принадлежащих ему предметов. Придётся отпускать.
— Выпустим, и что дальше? Где настоящий преступник? — Володарский с сожалением разглядывал старшего следователя: да, от толстяка не приходится ждать ни озарения, ни блестящей игры ума…
— Будем искать, — невозмутимо ответил Уйманов. — Потребуются люди.
Он понимал, что нужно торопиться. Если его предположения верны, то надо ловить преступника, пока стоит эта аномальная жара. Когда пойдёт дождь, будет поздно. Тот затаится, возможно, на годы…
— Доложите о проделанных мероприятиях по поискам настоящего преступника, Александр Васильевич! — оторвал от раздумий начальник отдела.
Уйманов встрепенулся, по привычке протёр платком розовую лысину:
— Посланы запросы в роддом, где родился Саянкин, и в ЗАГСы города.
Одиннадцатого июня тысяча девятьсот семьдесят четвёртого года в роддоме № 2 родились две девочки и три мальчика. Девочки нас не интересуют… Мальчики. Одного — весом два килограмма восемьсот граммов — родила Саянкина Валентина Петровна. И двойня у гражданки Косивцевой, один ребёнок с весом три килограмма триста пятьдесят граммов, умер от врождённого порока сердца, второй родился два килограмма четыреста граммов, выписан вместе с матерью через месяц после рождения, набрав всего сто пятьдесят граммов. Все документы в порядке.
— Почему так долго держали? — заинтересованно спросил Володарский.
— У матери наблюдались осложнения, послеродовый психоз. Отказывалась от ребёнка, кормить грудью не хотела. Принимала лечение…
— Так, понятно, а что из ЗАГСа? — тёмные блестящие, со скошенными внешними уголками, глаза Володарского выражали заинтересованность.
— Получена копия из книги регистрации актов о рождении…номер записи… число, месяц… Свидетельство о рождении выдано Косивцеву Витольду Александровичу. В графе «отец» — прочерк. Скорее всего, отчество по имени матери, Косивцевой Александры Ивановны, незамужней, семнадцати лет от роду.
— Ишь ты, Витольд! — усмехнулся Володарский.
— Жили мать с сыном в однокомнатной квартире. Косивцева работала техничкой. С мужчинами не встречалась — жила для сына. Потом у неё появился ухажёр, которого сынок жестоко избил. Да так, что претендент на руку и сердце в одночасье скончался. Тогда-то, на суде, и выяснилось, что мать с сыном спали всё это время в одной постели. Витольда признали невменяемым и определили в психиатрическую больницу, на шесть лет. Мамашу — тоже признали. Но почему-то оставили на свободе, предписав амбулаторное лечение. А вскоре, не дождавшись сына, она умерла. По возвращении Витольд узнал, что в ЖЭУ прибрали квартирку, якобы за долги, и предложили поселиться в заводском общежитии номер пять да ещё и взяли на работу штукатуром-маляром.
— Когда Косивцев освободился?
— В прошлом году. Весной.
— И?.. — Володарский выжидательно смотрел на следователя скорбными глазами.
— Поднимаем старые дела на предмет применения их к открывшимся обстоятельствам. На это потребуется время.
— Нет, вы меня удивляете! — взорвался Володарский. — Пока вы старые дела поднимаете, ваш маньяк ещё пятерых ребятишек…
— Но у нас не достаточно доказательств, — возразил Уйманов, промокая бисерный пот клетчатым платком. — Что мы предъявим Косивцеву?
— Это вы у меня спрашиваете? — взревел Володарский. — Работнички, мать вашу… Брать его надо!.. Ну и предъявлять соответственно, — уже тише, устало добавил он.


Саянкин лежал на диване и обдумывал недавние события. Сильно болела голова. Яркий луч солнца пробился сквозь щель между тяжёлых гардин, пополз по дивану и начал удаляться. Анатолий Семёнович безучастно наблюдал за передвижением полоски света и вдруг подскочил, начал собираться.
Похоже, жара подходила к своему апогею. Слишком яркое солнце. Потрескиванье листвы в наэлектризованном воздухе. Больно глазам, больно лёгким. Саянкин остановился, прислушиваясь к себе, и уверенно зашагал в сторону реки.
Они встретились на мосту. Два близнеца-брата. Стояли и смотрели друг на друга, поражаясь зеркальному сходству.
— Как мне тебя не хватало! — сказали одновременно.
И снова замолчали, потрясённые тем, как причудливо и непоправимо судьба распорядилась их жизнями.
— Теперь мы вместе, — нарушил молчание Саянкин, для которого неуловимая мелодия обрела смысл. Музыка, вобравшая ноты новых чувств, звучала теперь в полную мощь. Мажор. Фортиссимо!
— Воссоединение, — сказал он и неожиданно засмеялся:
— Мой брат — маньяк!
Второй не ответил. Лицо исказила гримаса боли. Он резко повернулся и пустился бежать.
— Стой! — закричал Саянкин, догоняя. — Ты не правильно меня понял! Мы вылечим тебя!
За спиной Саянкина завыла сирена скорой. Но и в той стороне, куда бежал второй, замигали синие огни.
Саянкин догнал брата, обнял, прижал к себе.
— Мы всегда будем вместе!
— Я не хочу в психушку! Там… мерзко, — тихий шёпот прозвучал оглушительно.
« А ведь он уже был: в руках правосудия и в психушке. И не помогло, — промелькнуло в голове Саянкина. — И снова… Лет через пять выпустят — и что тогда? Опять сначала? Не жизнь, а кошмар…»
И Саянкин принял решение.
— Я же сказал: будем вместе, — шепнул он в ответ и медленно пошёл к перилам, увлекая брата, а тот, не отрываясь, смотрел ему в лицо и не сопротивлялся.
Обнявшись, они упали с моста в обмелевшую от аномальной жары реку.
Полицейские матерились, торопясь закончить до надвигающейся грозы, но всё никак не могли разъединить два одинаковых трупа. А потом хлынул дождь.
Уйманов был разочарован: чуть-чуть не успели! Следили осторожно за Саянкиным в надежде, что обострившееся жарой чутьё выведет музыканта к брату-двойнику. Боялись спугнуть, держали дистанцию. Машина с санитарами наготове… Когда поняли, что Саянкин направляется к мосту — вызвали подкрепление из центрального района: чтобы с двух сторон, наверняка… Но поспели только к двум совершенно одинаковым трупам, лежавшим в обнимку на отмели. Поди теперь, разберись — кто из них кто!
Видавшие виды эксперты запивали спиртом ужас от страшных находок в триста третьей комнате семейного общежития, совершенно при этом не пьянея. 31.07.2013

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.