Весь наш джаз

Стасу Домбровскому,Юрию Вихареву,Роману Кунсману,Доду Голощёкину,Саше Колпашникову,Владимиру Фейертагу,Вилису Кановеру,Дюку Элингтону,Луи,Чарли и какофонии их звуков за "железным занавесом".



Взаимная любовь с американцами, разделившими с нами тяготы войны с фашистской Германией и взасос зацелованными на Эльбе в 1945, постепенно к шестидесятым перешла в ревность и ненависть. Уже оттянул свою десятку Эдди Рознер. Джаз-оркестры Леонида Утёсова и Олега Лундстрема, перелицевались в эстрадные и всё реже мелькали на афишах. Облавы на стиляг, подпольная торговля рокешниками на костях затихали в победных звуках коммунистических маршей. Сошла с экранов "Серенада Солнечной долины", затихало эхо её джазовых композиций. После полёта в космос Юрия Гагарина начали всерьёз рассуждать, как мы накроем штатников атомной бомбой. Быть приверженцем американской культуры стало опасным делом.
Лежа на диване, утопая в неге от звуков музыки и перебирая мысли в своей, выросшей до 58 размера голове, мне казалось, что и работа, и учеба, и спорт, и музыка существуют в жизни только для того, чтобы заманить к себе красотку, и утонуть в ее теплых объятиях. Интуитивно я догадывался об этом еще в детском саду, где мы показывали друг дружке глупости. Прочитанное в затёртых книжках Куприна, Золя и Сэлинджера я осознал, только прикоснувшись к женщине своей кожей.
Как-то по осени меня с сослуживцами послали от Института Электромеханики на овощебазу. Насортировавшись капусты и моркови, мы гурьбой пошли к автобусу. Я как всегда был со спортивной сумкой, набитой учебниками и борцовской формой, чтобы продолжить обычное расписание своей жизни: сначала в техникум, потом на тренировку, а после тренировки - на джазовый концерт в Дом культуры пищевиков на улицу Правды. Мои приятели Вовка Рябинин и Сашка Шестаков уговорили меня туда пойти. У Сашки комнату снимали "зверьки", грузинские студенты из Бонча. Они кинулись из Грузии в Москву и Ленинград, покупая себе экзамены. Жадные до легкой наживы преподаватели, с аппетитом брали взятки. Сдал грузинский парень экзамены по русскому на пятерку, купил джинсы, батоновую сорочку и стал человеком. Один из этих постояльцев гарантировал нам проходку. Я предложил сослуживцам зайти в баню и смыть с себя пот и грязь овощебазы. Но желающих не нашлось, все спешили по домам, где привыкли экономя время умываться над чугунными раковинами. Подошел автобус и все втиснулись в него, как сельди в бочку. Остались только я и Маша, молодой инженер из аналитического отдела. Я не стал уплотняться в автобус из-за объемистой спортивной сумки, а Маша, как оказалось жила совсем рядом, в новостройках Комендантского аэродрома.
– Хочешь чаю? – спросила она доброжелательно. – И душ можешь принять. У нас горячая вода есть.
Я обрадовался такой удаче. «Может еще и в кино успею?», – мелькнуло в голове. В «Авроре» шёл новый фильм «Я шагаю по Москве» с Галиной Польских. Она мне очень нравилась. На Машу я смотрел как на маму, заботливую и добрую, и, ничего не подозревая, согласился.
Маша жила с мамой в современной, тесной двухкомнатной квартире на пятом этаже. Машина мама была на работе и нам сразу стало легко и весело. Маша поставила чайник и пошла в ванную комнату. А мне дала журнал «Работница» и попросила подождать. Из репродуктора Эдита Пьеха картавила что-то про «червонний аутобус». Маша вышла в махровом халате и загадочно улыбнулась, сощурив свои карие глазки. Стоя под душем, я расшифровывал эту загадочную улыбку и не мог понять, на что мне намекает эта взрослая тетя. Неужели на «это». Когда я вышел из душа, Маша лежала на диване, запрокинув руки за голову, как «Маха» Франсиско Гойи. Пьеху заглушили звуки блюза оркестра Дюка Элингтона. Комната наполнилась атмосферой восточной экзотики в стиле «Караван».Чай дымился на столе с малиновым вареньем. Такой активности я не встречал еще ни у одной девушки. Маша сама этого хотела едва ли не больше меня и сама руководила всей стихией. Чай мы выпили холодным. Потом сварили картошку. Я ужасно хотел есть. Маша предложила проводить меня до автобуса, но мне стало стыдно, что меня может кто-нибудь увидеть с такой тетей. Ей было лет двадцать, а может и двадцать пять.Такую бездонную теплоту женского тела я узнал впервые и запомнил на всю жизнь. Она всю жизнь меня манила, как самое сладкое лакомство.
Я пропустил техникум и тренировку. Сходил в кино и пришел в Дом культуры. Сашка подвёл меня к своему квартиросъёмщику, невысокому, веснушчатому пареньку в модном свитере:
– Стас Домбровский, президент джаз-клуба «Восток» при Куйбышевском райкоме Комсомола.
– Почему «Восток»? Вы что на цимбалах играете?
-Да нет, это мы в противовес империалистам. У них Запад, а у нас - Восток.
Вот это номер - дыбилась от удивления моя причёска. Куда же они сворачивают. Ведь тот из нас кто любит джаз, он быстро Родину продаст. Весенний ветер хрущёвской оттепели задувал в ширинку и провоцировал рецидивы НЭПа. В 1962 году Никита Хрущёв , заискивая с Кеннеди, разрешил приехать в СССР джаз-бэнду Бенни Гудмана. Луи Армстронгу не разрешил в отместку за , замученного его другом в Конго, Патриса Лумумбу. А Бенни Гудману, по причине его пролетарского происхождения ,разрешил. Но увидев реакцию советских комсомольцев, схваился за голову. Но было поздно.
На концерте трио Юрия Вихарева исполняло джазовые композиции. Я своим ушам не верил, что такая музыка звучит в советском клубе пищевиков. Хрущёв рос в моих глазах. Так они народ скоро и за границу отпустят? По миру пойдём! На сцене Колпак бубнил на контрабасе, задавая ритм, Юра Вихарев рассыпал звуки падающих бус на клавишах своего пьяно, а Рома Кунсман хрипел на саксофоне, страдая от безответной любви. Публика в такт качала головами, а я выискивал привлекательных девчонок. После встречи с Машей я чувствовал себя взрослым ловеласом. В перерыве Стас предложил мне записать у него пласт новой английской группы «Битлз». Совсем недорого, за трёху. Что за «Битлз»? За Билла Хейли, Дина Мартина и Элвиса Пресли я бы не пожалел и четырёх рублей. Но за предложение поблагодарил. По дороге к метро «Владимирская» я с легкой небрежностью склеил симпатичную девчушку с обворожительной попкой и сам удивился, как легко это у меня получилось. Таня жила в Автово. Я ее проводил, потискал в парадной и домой вернулся за полночь. Мама как всегда начала причитать, что она всю ночь ждёт меня, волнуется и не может спать. Что я мог ей ответить? Я раздражался и дерзил. Ведь я уже был взрослым и самостоятельным. Мне стукнуло шестнадцать лет и я получил паспорт.
«Битлз» своими песенками на сорокапятке не произвели на меня никакого впечатления. Но я ошибся. Битломания пролилась на мир благодатным дождём. Как грибы после дождя в Питере стали появляться подражатели. Гитары, пылившиеся годами на полках магазинов, раскупались со скоростью хлеба перед наводнением. Смельчаки отрастили волосы до плеч, заузили брюки и оторвали у пиджаков воротники. По чистой случайности или по умыслу, обувная фабрика «Скороход» выпустила полуботинки с острыми носами. Чтобы их одеть, нужно было взять обувь на размер больше. И брали. По пятнадцать рублей за пару.
Я пришел к Стасу со своим магнитофоном «Комета» и с Таней. Пока я записывал «Битлз», Стас пошел на почту, получить денежный перевод от отца из Поти. А мы с Таней целовались взасос под песни парней из Ливерпуля и трогали друг дружку за запретные места. Вся комната Стаса была завалена схемами, блоками, электронными лампами, динамиками, проводами и двумя большими ящиками величиной со шкаф.Старый пружинный матрац стоял между ними, как в склепе. Он мастерил акустическую систему "Под Грюндиг", предназначавшуюся для прослушивания пластов с хорошим звуком. В советской торговле таких чудес найти было не возможно. В магазинах продавали только советские хрипящие и пищащие проигрыватели «Ригонда», «Маяк» и "Юбилейный".
Стас мне сразу показался добрым парнем. Во-первых, он нас оставил с Таней наедине и мы вдоволь натискались. А во-вторых, Стас, придя домой и, обнаружив, что полученные двадцать пять рублей он по дороге потерял, даже не повел бровью.
– Щедрый парень – подумал я.
У Стаса оказалось много хороших пластинок, и он согласился мне их записать совершенно бесплатно, если я оставлю ему магнитофон. Потом вывел меня в коридор и попросил оставить еще и Таню.
– Как? Она же моя девушка! Может обидеться?!
– А ты подожди минут десять на улице. Если она выскочит, значит обиделась. А если нет, то нет.
Таню я ждал больше часа, все ходил вдоль канала Грибоедова смотрел на леденеющую воду и думал: «Как же так?». Потом замерз и поехал домой. Мама охала и причитала, как я мог оставить дорогой магнитофон постороннему человеку. Но я думал о другом.
«Как же так?» – думал я всю ночь о Тане.
В полдень по субботам в Доме культуры имени С.М. Кирова, где мы в детстве танцевали в «камне», концерты устраивал джаз-клуб "Квадрат". Перед концертом маленький, но плотный Владимир Фейертаг, видимо наслушавшись ночами «Голоса Америки», рассказывал про джаз много интересного. На эти концерты часто приезжали джазмэны из Москвы, Риги, Таллина. К моему удивлению бывали ребята из Свердловска и Челябы. Страна дышала полной музыкальной грудью. Больше это походило на карикатуру из журнала "КРОКОДИЛ". Советские люди по определению не могли наслаждаться джазом. Это же способ отдыха нью-орлеанских бездельников и наркоманов. Но почему-то нас к этому тянуло. Нашей любимой забавой было продавать ребятам из глубинки запиленные диски и поношенные шмотки. Они хватали их, как щуки блесну.Поносив год джинсы, мы их "отправляли" жлобам за ту же цену.
Саша Колпашников бренчал на банджо с ленинградским дикси-лэндом. Дод Голощёкин своим горном созывал всесоюзный джэмсэйшн. Носов, Гаранян, Вайнштейн звучали, как пароль, в устах меломанов. Полный зал народу, «торчавших» от джаза, в фирменных прикидах, создавали иллюзорную атмосферу американской беспечности. Цвет ленинградской фарцы, маскирующейся под комсомольцев, азартно обсуждали очередную афёру с джазовым фестивалем. Они были готовы выполнить любой приказ...любого правительства. Каждый второй из них – стукач. За "стук" кагэбэшники разрешали им фарцевать. Такая форма конспирации и кооперации. Принципиальных брали оптом и в розницу, вытравливая империалистическую плесень.
Мы приехали с Вохой Казаловым и увлечённо вели "тёрки". Потолкались в фойе, съели мороженое, поспрашивали у людей что, где, когда....почём? Пожали влажные руки знакомым. Оценили обновки товарищей и подруг. Осмотрели обтянутые модными юбками молодые женские тела. Попытались узнать их имена и планы на жизнь. Встретили Стаса Домбровского. Он был с эффектной шатенкой в чёрном кремпленовом брючном костюме. Вокруг неё, как бы случайно, вертелось много зрителей. Женские брюки были в диковинку. Мила оказалась дочкой генерала КГБ и хотела замуж. Ей уже было пора. А Стас выл, что его выселили из комнаты и ему негде жить. Состоялся мезальянс. У Вохи соседка с четвёртого этажа как раз сдавала угол. Он помог Стасу устроиться в своем доме на Невском, 5 и вопрос с музыкой для нас был решен, как нам показалось, навсегда. Но вскоре Стас женился. На Миле. И купил кооперативную квартиру на проспекте Гагарина, 28. Умеют же люди устраиваться?!
Когда в городе появилась пластинка «Хард дэз найтс», то с ее первого аккорда я полюбил «Битлз» и отпустил длинные волосы. У портного заказал пиджак без воротника. Купил туфли с острыми носами. И пошло, поехало. Воха был отчаянным танцором и научил меня рок-н-роллу и твисту. Танцевать мы чаще всего ходили в кафе «Ровесник». Не хитрая закуска входила в стоимость билета.Когда танцы устраивали в институтах или школах,билеты продавали комсомольцы,организаторы молодёжных коммунистических движений. Бабки беззастенчиво брали себе, а музыкантам оставляли славу и восторги публики. На вечеринки в "Тряпку", "Бонч", "Холодильник", "Военмех" пробиться было не легко. Смекалистый Воха предложил брать с собой пустые кофры от гитар и контрабаса и прикидываться музыкантами. Таскаться было не удобно, но проходка была обеспечена "железная". Главное, что расступалась тысячная толпа, а дружинники на контроле нам даже помогали. Из студенческой самодеятельности появлялись зародыши оркестров, которые мы стали называть "группами". Названия утверждали комсомольские вожди и лукаво склоняли музыкантов к революционной тематике типа "Апрель". Музыканты топорщились и выражали свой революционный пафос малознакомыми понятиями "Аргонавты", "Фламинго" и прочей живностью. Толпы их фанов таскались за ними по городу на все их концерты и танцевали своим табором вблизи сцены.
Когда удавалось «срубить капусты", мы шли в рестораны «Европа» или «Астория», где в оркестрах играли наши знакомые джазмэны. Они ублажали там иностранцев. По бедности, еды мы брали на копейки, чем сильно раздражали халдеев. Порция чебуреков за сорок четыре копейки считалась пиршеством, а салат из красной капусты и лобио - праздничным столом. "Залить за воротник" приносили с собой водку и распивали её под яркими табличками "Приносить и распивать спиртные напитки - ЗАПРЕЩАЕТСЯ!". Чтобы не пить водку из ладошек,заказывали пару бутылок воды "Полюстрово", а к ней полагались фужеры. Иногда злой мэтр-д-отель, из стукачей, поднимал кипишь и портил людям вечер. В «Астории" "мазу держал" Володя Феоктистов /Фека/. Его братва зверушеская цеплялась к нашим девчонкам, приглашая их на "медляк". Девочки принимали приглашения. Володя был вальяжным, модным фраером. Отказать ему было трудно. От злобы, ревности и бессилия нам оставалось только драться. Менты тут же скрывались и пацаны Феоктистова заполняли поляну. Ножи с собой не носили, хватали прямо со столов. Я был до драк не большой охотник, а братья Литвинюки, хоть и махровые евреи, только за этим туда и ходили. Вечер отдыха мог закончиться больницей или милицией.
Скверик у Исаакиевского собора нами был любим не за прекрасный вид на архитектурные ансамбли, а за близость отелей интуриста. Стоим мы как то у «Астории» в предвкушении лёгкой наживы, ломаем головы, куда бы пойти развлечься и рассматриваем новый галстук Алика Степаняна. Вдруг из подъехавшего автобуса высыпают разноцветные, развесёлые иностранцы. Товарищ наш, Коля Алёнин, неожиданно решил блеснуть знанием английского и проходящей мимо леди бросил небрежно:
–Вот из ё кантри?
Леди, от неожиданного вопроса, замерла и протяжно сообщила:
–Фром Ю-ЭС-ЭЙ.
–О`кей! – одобрительно крякнул Коля, и уверенно продолжил – А, хау олд ар ю?
Еще больше вытаращив глаза, девушка прошептала смущённо:
– Твенти файф, – и с испугом ждала следующего вопроса, принимая это уже за допрос.
Но Коля по-английски больше ничего не помнил и спешно перешел на другую сторону улицы, оставив девушку из США в глубоком замешательстве. Там нас и взяли под белы руки "люди в чёрном" и повели в отделение. Происками КГБ иностранные туристы были запуганы до смерти.
Больше всего мы любили танцевать в «Европе». Там можно было заказать любой модный танец. В «Европе» играл Саша Колпашников. Но и тут спокойно было не отдохнуть. Стас, прикрываясь моими кулаками и спиной Юры Маркарова, постоянно задирался, приставал к чужим чувихам, провоцировал драки. Когда с переулка Крылова приезжали «раковые шейки», Стас успевал смыться, а меня тащили в отделение, как самого большого хулигана. Я звонил тренеру из "Динамо" Лёне Усвяцову и он меня "отмазывал", объясняя, что я вел непримиримую борьбу с хулиганами. Это было недалеко от правды. Александр Самойлович организовал из своих самбистов отряд дружинников, и мы часто ходили по Невскому с красными повязками на рукавах.
Около «Европы», на углу улицы Бродского с Невским, торчал пеньком самый показушный газетный киоск Ленинграда. Покупайте газеты со всего мира! Киосков, конечно, было много, но предлагали гражданам в них только советские газеты - "Комсомольскую правду", "Известия", "Вечерний Ленинград". Иностранные газеты и журналы продавали только в этом. Фирмачи часто толпились около него и покупали там толстенный "Файнейшенэл". В толчее фарцовщики, якобы торопясь купить свежую "Социалистическую индустрию", безопасно задавали им свои навязчивые вопросы "Клоудз фор сэйл?", "Хау мач?", "Мина коста вила пайта?", "Кванто коста?", "Перке компликато, "Ненте компликато", "Са кут комбьян, силь ву пле?", хватали их за галстуки, свитера, трузера и договаривались о встрече в укромных местах. Понятно, что чемоданы шмоток фирмачи с собой не носили, а раздеваться тут же на улице смельчаков даже среди людей свободного буржуазного мира было не много. Возле этого киоска я как-то встретил "Слона". Женьку "Слона", у которого купил свои первые джинсы с магическим лэйблом "LEE". В руках он держал красивый глянцевый журнал «Америка».
– Где взял? – спросил я.
Слон познакомил меня с продавщицей киоска и я теперь мог покупать у нее журналы «Америка», «Англия» и югославский «Филмски свет», завернутые в пачку неликвидных советских газет типа "Труд" и «Правда». Так она выполняла свой партийно-агитационный план за Советскую Власть, а я получал разрушающую мой мозг информацию о красивой заграничной жизни.
Посмотреть на красивую заграничную жизнь советские люди ходили в кино, в бывший "Иллюзион", находившийся на том же месте, что и при царе, на углу Невского с Литейным, в двух шагах от кожно-венерического диспансера. Теперь этот кинотеатр назывался "Октябрь". Можно подумать, что за ним последуют «Ноябрь», »Декабрь» и «Январь». Но дальше шли «Аврора», «Баррикада» и ,видимо, как собратья по революционной идеологии римской империи – «Спартак» и «Колизей». Невский кишел кинотеатрами. Но насладиться игрой Хэмфри Богарта, Ингрид Бергман, Марлен Дитрих, Чарли Чаплина можно было только на Ваське. Старые довоенные иностранные фильмы показывали в "Кинематографе". Сюда мы ездили смотреть наряды звёзд Голливуда и слушать джаз в старых американских фильмах - "В джазе только девушки", "Серенада солнечной долины"...
"Великолепная семёрка" погрузила всю страну Советов в мир ковбойских понятий. Вернее той их части, которая касалась криминала и драк. Про то, что эти бравые парни пасут и перегоняют скот мы понятия не имели. Раскачивающаяся походка питерской шпаны быстро поменялась на вальяжный шаг ковбоя Криса "от бедра". Даже лиговская шпана свои сопливые лондонки пыталась заменить на суррогатные шляпы "Стэтсон" из ГДР. Французский комедийный фильм про Фантомаса пересматривали по нескольку раз, чтобы запомнить детали модной современной одежды и заказать в ателье костюмчик, как у них. Кино было для нас основной формой познания жизни. Библиотеки и музеи не пользовались большой популярностью. Хотя мало кто знал, что в Публичной библиотеки можно было полистать даже "Плейбой". «Великолепная семерка» выбила из седла советскую молодежь и заставила на десятилетия забыть все виды порток, кроме джинсов - простых рабочих штанов американских скотоводов.
В кинотеатрах показывали первоклассные фильмы: «Ночи Кабирии» и «Дорогу» Феллини, «Затмение» Антониони, «На последнем дыхании» Годара, «Рокко и его братья» Висконти. Этих шедевров, если еще добавить к ним «Летят журавли» Калатозова и «Гамлет» Козинцева было вполне достаточно для высшего образования здравомыслящего человека. Но нам хотелось большего. Нам хотелось запретного. И мы с Вохой пролезали на закрытые показы в «Дом кино», где собиралось высшее ленинградское блатное общество. Его тетка, Валентина Петровна, работавшая там администратором, запрещала ему приводить всякую уличную шваль вроде меня, в этот омут «чистой» воды. Там ещё до того, как французский дождь зальёт всю страну, мы увидели «Шербурские зонтики». Там мы обалдели от восторженной музыки «Мужчины и женщины» Лелуша и Леграна. Появившись на экранах, эти образы вошли в дома советских задроченных строителей коммунизма вечными сказочными снами, их светлым будущим.
С Валеркой «Манекеном» мы встретились под часами, как и договаривались, ровно в три. Дня через два. «Кидать», «парить», «динамить» и «вешать лапшу» было в порядке вещей и среди фарцы считалось «хорошим тоном». Лоха или «зверька», который не может отличить фирменных штанов от «деребаса» - грех не « кинуть». "Манекен", как всегда, был в новом прикиде и принес мне за пятнашку штатский голубой «баттэн-даун», с коротким рукавом.. Мы с Казаловым решили смотаться по жаре на денек в Москву, на международный московский кинофестиваль. Фарца кинулась туда бомбить «фирму». Повод – лучше не придумаешь. «Красная стрела» набилась «штатниками» с Невского.По расклешенным брюкам, рубахам «батанам» и галстукам «тревира» они отличались от простых командировочных.
Москва с утра шумела разноцветной толпой. К кинотеатру не протиснуться, тройной кордон милиции. Воха подошел к парню, торговавшему мороженным, и выпросил у него на минутку всю амуницию. Одел его белый фартук, взял коляску с «пингвином» и нагло поехал к кинотеатру. Кордоны прошел, как нож сквозь масло. Когда вернулся, в руках сжимал два билета с оторванным контролем. Дальше – дело техники. «Искатели приключений» с Алленом Делоном и Лиино Вентура открыли нам пути к счастью, расходившиеся с дорогой, показанной в «Коммунисте». Но не только киношная публицистика наполняла наше сознание. Фильмы Сергея Параджанова «Тени забытых предков», «Цвет граната» поражали мое воображение. Никакого кривляния. Чистая поэзия. Сочная. Точная. Бесконечная. Вечная. Где-то я такое уже видел? Ах да, в Москве на фестивале. «Восемь с половиной» Федерико Феллини.
На четвертом курсе техникума в нашу группу перевели модную красотку Тоню. Вылитая Роми Шнайдер. Я за ней приударил. Провожал её по вечернему Невскому после занятий. Часами прижимался к ней в её парадном. Мы уже млели на её диване от Рэя Чарльза, пока мама пропадала на работе. Мы нежились в темноте кинозалов, восторгались красотой природы в глубине тёмных аллей. Тоня уже давала мне погладить ее обворожительные груди, как вдруг, без лишних объяснений, ушла с другим. Он стал её провожать. Я был оскорблен в лучших чувствах. Тоня мне так нравилась, что я даже хотел на ней жениться. А этот другой был форменный урод и фарцовщик – Лёха Павлов. Нос длинный с горбом, скулы, как у крокодила. Тоже мне – Юл Бриннер. Мне б такие джинсы.
Я долго не находил себе места. Жизнь стала пустой и не нужной. Я часами стоял на набережной, тупо смотрел на струящуюся воду. На шумном, прокуренном вокзале, глядя вслед уходящим поездам и вытирая безутешные слёзы, я встретил девушку. Звали ее Люда. Красоты она была неописуемой. Все, что я видел до сих пор, не шло с ней ни в какое сравнение. Она кого-то проводила на поезд и одинокая шла по опустевшему перрону. Изящества ее тела сразу затмили образ Тони. Я пристал к ней, как банный лист. Она сдалась быстро, но не пошло. У нее был тонкий юмор, веселый нрав и склонность к авантюрам. На моё предложение запить мороженное советским шампанским она ответила безоговорочным согласием. Мы пошли в «Север».
У входа в «СЕВЕР», растопыривая пальцы, оживлённо беседовали аристократы питерской фарцы во главе с глухонемым Васей. Менты по понятным причинам глухонемых не трогали. А они беззастенчиво «раздевали» фирмачей прямо на Невском. Спутницу мою оценили по достоинству и наперебой стали предлагать для неё модные вещички. Пока Люда лакомилась профитролями в шоколаде, Серега Светлов "сдал" мне для Люды шарфик нежнейшего итальянского шёлка. Вознаградила она меня щедрее царицы Савской. Да ей особенно не нужно было и стараться. Награда у нее была во всем. В прикосновении руки, в повороте головы, во взгляде, в улыбке, обнажающей влажные белые зубки.
Фарца обычно толпилась в верхнем фойе и внизу в гардеробе. Все их внимание было устремлено на клиентов, приходящих сюда тоже не ради профитролей и меренги. Всей тусовкой руководил швейцар дядя Ваня, слуга двух господ. Весь в золотых галунах, с очень важным лицом, которое отображало полное презрение к простым любителям мороженного. Он чинил им всякие мелкие препятствия, не допуская их к сладкому и приберегая места для тех, у кого хватало ума сунуть ему рубль. Лицо его, как светофор, меняло свой цвет при появлении ментов или известных ему стукачей, из коих он же был первым. Ради наживы он был готов продать родную маму, но не фарцу. Она «несла» ему «в клюве» табош. По цвету его лица фарца чуяла опасность, и всех как сквозняком сдувало в зал, где их постоянно ждали места за столиками, с чего «табош» имели официантки в кружевных передниках и кокошниках.
Элита Невского ютилась в тесноте кафетерия «Европы». Отстоять полчаса в очереди, а потом сидя за столиком, отметить новых постояльцев, узнать кто что продаёт или кто в чём нуждается было обычным, повседневным занятием не рабочей молодёжи. Здесь разумеется не торговали. Это был «стол заказов». Торговали в подворотнях или в своих норах коммунальных квартир. Но там на страже порядка были бдительные, завистливые соседи. Люда посещала со мной злачные места с интересом, но без восторга.
В конце шестидесятых открыли кафетерий в ресторане «Москва» на углу Невского и Литейного. Швейцаров там не было. Столики без стульев, высокие. Бульон, пирожки. И, конечно, кофе. Одинарный, двойной, приготовленный в венгерских кофейных машинах. Туда кинулся весь Невский сброд, что победнее, которых в «Север» не пропускали. Стоя в очередях за кофе, можно было сдохнуть, но время зря не теряли. Кляли советскую власть. Нарекли это место «Сайгоном». В «Сайгоне», в этой узкой длинной «кишке», набитой неряшливым народом, зародилась бацилла неповиновения, сопротивления и революции. Проявляться болезнь начала в рваной одежде, хриплой музыке Володи Высоцкого, уродливой красоте живописи Миши Шемякина, во вдыхании дыма дурманящей травы, стихах Иосифа Бродского, в небрежно наброшенных длинных шарфах хиппующих стиляг.
Миша в те времена жадно пил портвейн и часто захаживал в «Сайгон», поскольку жил неподалёку. Тропинки между питерскими кофейно-портвейными поилками протаптывали с деловой озабоченностью Ося Бродский, с элегантной уверенностью Ильюша Авербах, выворачиающий свои дырявые карманы Саша Володин, бодро перепрыгивающий лужи Миша Боярский, ломающий случайные фонарные столбы Серёжа Довлатов и Бог знает ,сколько ещё безвестных, но достойных обывателей петербургского болота. Володя Высоцкий, после съёмок тоже любил пройтись по Невскому в поисках красоток. Шли мы компашкой, от совковой робости жались друг к другу и , сморозив какую нибудь пошлость, прятались за спинами товарищей. Когда впереди мелькали стройные ножки и упругие попки, наша вольяжная ходьба ускорялась до спортивной. Обратиться к девушкам с предложением дружбы смелости не хватало ни у кого и поэтому обогнав модниц, мы начинали придирчиво критиковать их невыразительные формы и ярко выраженную фригидность.
Для подъема, внезапно упавшего, настроения мы заходили в поилку «Советское шампанское» и освежались коктейлем «Бурый медведь». Его рецепт был прост и не держался фирмой в тайне - сто граммов коньяка и сто шампанского. Розовощёкие от винных паров девчата в кокошниках, вежливо предлагали на выбор грузинский или армянский коньяк. Но мало кто отказывался шикануть якобы "заграничным коктейлем", повергавшем интуристов из Франции в шок. Конфетка и лимончик в придачу за шестьдесят копеек и..жизнь снова сверкала всеми цветами радуги. Закусить столичным салатиком можно было в ресторане ВТО на Невском, 86 или в «Сосисочной» на площади Восстания. Сделав петлю на привокзальной площади, от которой несло протухшим бельём пролетариата, мы, как в капкан, попадали в кафе-пирожковую на Литейном с экзотической кличкой «Сайгон». Девчонок там всегда было много и заговорить с ними за высокими столиками было легко, задав дежурный вопрос: «Девушка, а что вы делаете сегодня вечером?». И получить дежурный ответ – «Всё!».
Стас вцепился,как бульдог, в нового знакомого и уговорил Володю спеть концерт в ДК Пищевиков, соблазнив его роскошным гонораром в десять рублей. После фильма "Вертикаль" студенты рвали струны на своих дешёвеньких гитарах, но в лицо Володю узнавали ещё не все. Стас развесил объявления во всех институтах и ожидал грандиозного успеха своего смелого предприятия. Он мечтал прославиться. Люда не пошла на эту сходку, потому что не любила маёвки и походы. Она любила ласку. Любила когда её грудь помещалась в моей ладони, когда я пытался поместить в свою ладонь её попку и нежно обхватывал своими пальцами её изящные лодыжки. Целоваться она могла часами.
Маленький зал мест на сто, а то и сто пятьдесят - набился до отказа. Володя пел, отвечал на вопросы, рассказывал небылицы. В зал заглянул директор Дома Культуры товарищ Ландау и с девизом "Такой джаз нам не нужен!" изгнал Стаса из президентов джаз-клуба «Восток» , не позволив ему даже выплатить артисту обещанный гонорар. Володя отнёсся к демаршу начальства с пониманием и с задатками незаурядного артиста делал вид, что деньги его мало интересуют и что пел он в своё удовольствие, не ожидая от нас обещанных барышей.
От финансового позора нас со Стасом спасла его сестра Стелла, работавшая инженером в научно-исследовательском институте спецавтоматики и избранная сослуживцами в Профком. Она устроила для Володи концерт в своём институте и выплатила ему гонорар в 20 рублей, предварительно оформив их ,как материальную помщь членам профсоюза. Инцидент был исчерпан, но горький осадок остался у всех. Так, через пень-колоду, началась песенная карьера Володи Высоцкого.
Расстраивался Стас не долго. Он тут же увлёкся современной живописью. Новомодные художники-абстракционисты в поисках признания показывали свои работы в самопальных галереях, на квартирах светской молодёжи и подпольных диссидентов.Иногда выставки устраивали на чердаках,иногда в подвалах. По Питеру прошёл шумок, что на Мойке, в здании Круглого рынка открылась международная выставка. Воха любил всё приукрасить. Просто на квартиру к Володе Тыкке пришли польские артисты и долго восторгались букетом русской водки с солёными огурцами. Привёл их Витя Чистяков, авантюрист и провокатор всяких подстав. К ним в Театральный институт приехала делегация иностранных студентов на спектакль"Зримая песня". Вольнодумцы и повесы на этих вернисажах проявляли неподдельный интерес к прелестям моей очаровательной подружки. Приходилось вступать в перепалки и потасовки, демонстрируя приёмы восточных единоборств. Люду это забавляло.
С Мишей Шемякиным дружить было не безопасно. И не только потому,что он единственный в Ленинграде ходил в кожаных штанах. Жил Миша на Загородном проспекте, напротив «Техноложки». Имел две комнаты в коммунальной квартире. В одной жил, в другой писал картины. Женат он тогда был на еврейке Риве, лет на десять старше его и отягощенной дочкой Дорой. Приятель мой Слава Шаповалов привел меня к Шемякину на предмет обмена дисков на его картины. Я выменял у Миши картинку синего чудовища с длинным носом на пластинку «Мадди Воторс», поющего заунывные блюзы в стиле андеграунд. Ну совсем смурные. Обмен был равноценным.
У Славы была симпатичная жена Таня, с которой они решили разбежаться. Таня по старой дружбе просила Славу познакомить ее с каким-нибудь евреем, чтоб тот, как паровоз, увез ее за границу на постоянное место жительство. Слава познакомил ее с Димой Блюмбаумом по кличке «Седой», но там что-то не срослось. Мише Таня понравилась. Он был не силен в женских делах, но очень этого хотел. Прильнув к Тане, он ощутил сильное влечение и Риву с дочкой выселил к своей маме. А к чему я всё это рассказываю? У Славы была пассия из Англии – Джил. Она была высокая, смазливая и вкусно пахла. Из-за любви к искусству она часто приезжала в Ленинград по туристической путевке. Славка привел ее к Мише полюбоваться его искусством. Не долго думая, Джил спросила "хау мач", показывая на женский портрет с длинными руками. Миша почесал голову и выдумал несусветную для тех времён сумму – 400 рублей. Слава поделил на два. Миша согласился. Джил протянула Славе 200 долларов, которые он тут же положил к себе в левый карман, а из правого кармана вынул 200 рублей и протянул их Мише. Миша задумчиво засунул деньги в копилку. Вечером, когда мы сидели у Славы в каморке на Владимирском и слушали диск Дэйв Брубека, в дверь позвонили. В дверях еле стоял на ногах Миша и сдвигал брови:
– Она тебе дала 200 долларов, а ты мне дал 200 рублей. Не честно.
– Почему не честно? Ты же просил за картинку 200 рублей, 200 рублей и получил.
– Нет, – сказал Миша, – доллар у валютчиков нынче стоит 4 рубля.
– Так это у валютчиков, их ещё найти нужно. – ответил Слава.
Но Миша не понял, обиделся и хлопнул дверью. Однако выгоду свою со Славы Миша поимел. Джил в Париже показала его картину знающим людям. Она им очень понравилась и телефон в Мишиной квартире превратился в будильник. Вскоре в Ленинград приехала шустрая искусствоведка -Дина Верни. Кроме того, что она любовалась архитектурой Ленинграда, Дина скупала живопись у Миши Шемякина. Кажется она его и вывезла в Париж. Миша брал за картины доллары и вызывал неподдельный интерес в органах КГБ.
Делиться и обмениваться городскими новостями всегда было любимым занятием петербуржцев. Раньше, при Пушкине, зимой это делали в ресторанах и кафе у Вольфа и Беранже, в лавке издателя Смирдина или в мастерских художников на экзотических чердаках. Когда хрущёвская оттепель закончилась, в летнюю жару мы обычно сидели в открытом кафе «Ветерок» на ул.Софьи Перовской/Малой Конюшенной/, училки и революционерки. Но дуло там сильно. Видимо поэтому оно получило от нас прозвище - «Сквозняк». Можно было постоять на мосту через канал Грибоедова, у "Европы", у "Елисея", у "Катьки", у "Гостинки", посидеть у Казанского собора или пешком утюжить Невский и на ходу решать проблемы. До сих пор не пойму почему всех тянуло на Невский? Он принимал всех. Здесь почти не было драк. Толкались бы на Лиговке, на Седьмой линии или на Литейном?! Там появиться центровым было не возможно. "Отоварят" так, что мало не покажется.
Праздно стоящих на Невском, гуляющих, а тем более, сидящих в злачных кафе чаще, чем средневыжатый Советской властью обыватель, менты хватали, везли в отделение и оформляли пятнадцать суток принудительных работ. Органы КГБ зорко выслеживали вредных людишек и нещадно их вытравливали с чистых улиц и проспектов города Ленина. Фильм «Интервенция» «лёг на полку», а Высоцкого запретили снимать. Мишу Шемякина за его «каракули» устроили в психушку, а Бродскому за тунеядство дали шесть лет исправительно-трудовых лагерей, а потом и вовсе выгнали из СССР. Но круче всех наказали Эдика Мазура. Он осмелился попросить иностранца купить ему за границей фирменную флейту и дал ему триста американских долларов. Эдик хотел достичь красивого звука. Он был настоящим музыкантом. Такую смелость органы КГБ оценили в восемь лет строгого режима. Питерские набережные становились «Стеной Плача». Стремление к красивой жизни заставляло нас рисковать. Кто не рискует – тот не пьет шампанского! Французского!
Конечно, я привёл Люду в джаз-клуб. Дружки забыли про музыку, задавали нелепые вопросы, обнажая свою эрудицию и привлекая ее внимание. Она вела себя достойно, ни на ком не задерживая взгляд и не настораживая ухо. Все галдели про поездку в Таллин на джазовый фестиваль. Выше всех подпрыгивал на своих ножках Лева Фельгин. Пришлось ему слегка вломить. В Таллине мы свободно дышали полной грудью. Мы ездили туда как за границу. Таллинские площади, улицы, уютные кафе обволакивали атмосферой датского королевства. Люда наслаждалась кофе, я Людой. Мы были счастливы.
На джазовый фестиваль приехал живой голос Америки из Вашингтона – Вилис Кановер. Казалось, что Брежнев решил объединить с нами весь мир в общий джэмсэйшн. Но по его правилам. Наши танки загрохотали стальными гусеницами по брусчатке пражских улиц. Чехи орали проклятия также неистово, как в 1945 кричали "УРА!". Страна молчала, как глухонемая. Восемь человек вышли на Красную площадь в знак протеста. 8 человек из 250 миллионов граждан СССР!!!
Итальянцы построили автомобильный завод на Волге и обещали чего-нибудь еще. Приехал – Марино Марини. Концерт в ДК им. А.М. Горького собрал полгорода. Билетов не достать. Песенки веселые: «Е-Е…». Электрогитары. Километры проводов на сцене. В первый раз. Элегантные костюмы, пиджаки с двумя шлицами сзади. На Невском итальянский стиль объявил войну Америке. Галстуки «Тревира» из ситнетики у понимающих людей больше не котировались. Подавай им итальянские, шелковые. Фарца «тревиру» начала скидывать по-дешевке. Я с жаждой «наварить бульон» купил у Кума целую партию и… попал. Предъяву не сделать - сам дурак. Их уже по пятнашке никто не брал. Так я много лет перевязывал ими коробки с книгами, когда переезжал с квартиры на квартиру.
В магазинах все чаще «выбрасывали» капиталистические вещички, обувь, одежду и всякую всячину. В «Пассаже» и «На галёре» по утрам народ давился насмерть. Нас спасали знакомства и торговля из-под полы у перекупщиков, то есть спекулянтов. Встречи обычно назначали в обеденное время в «Метрополе». Сюда же слетались и редкие в те времена проститутки. Редкие, потому что мало кому приходило в голову, отдаваться за деньги. Половая жизнь была в СССР взаимным удовольствием. Трудно себе было представить цену за услугу, если не жить по Достоевскому. Появлялась на свет эта престижная профессия из обычных блядей. Из тех, что хлебом не корми, а дай потрахаться. Обед стоил не больше рубля. Пальчики оближешь. Мама дома так не приготовит. «Деловые» люди умели заработать денег и питались в ресторанах. Цены днём до шести вечера там были такие же как в столовых, но народ этого не знал. Да и зайти туда трудовой люд стеснялся. Ресторан все-таки. Народ предпочитал занюханную столовку. Там легко и просто, как дома. Самая качественная кухня была в «Метрополе». В «Европе» и «Астории» побольше шика и «фирмы». Зато лучше и дешевле завтрака как в "Европе" - нигде не было. С восьми утра до полудня за один рубль десять копеек можно было набить живот на целый день. Больше всего удивляло, что появление в этих местах советских людишек никого особенно не «ломало». Гражданам своей страны все двери открыты. Главное – деньги платите. «Фирмы»-то было мало. Это уже попозже финики поехали гурьбой на "алкосекстуры". Разрасталась тотальная слежка. Дахью взяли когда он уже решил завязать и продавал последнюю партию техники, чтобы накопить заветные 250 тысяч рублей. И все это посредством «стукачей». Стучали все, но лицемерно это осуждали. Стукач стукачу руку не подавал. Они стукачей презирали.
Обещанный ещё Хрущевым коммунизм надвигался на страну тучей импортного изобилия. Вещевой бум порождал неизвестные доселе рецидивы. Всё брали впрок.
– Что это у вас на полке?
– Утюги.
– Дайте два.
Особенно жадно народ набивал свои норы хрусталём, коврами и мехами, откармливая моль и тлю.
Эйфория по поводу светлого «завтра» у людей нарастала на концертах «послов мира» - Ива Монтана, Марлен Дитрих и Дюка Элингтона. Дюк с оркестром жили в «Европе». В тот день после концерта папашу Дюка с четырьмя друзьями-музыкантами комсомольцы привезли на джэмсейшн в своё кафе «Белые ночи» на улице Майорова. Пройти в маленькое, тесное кафе было немыслимо. На входе командовала Вовкина подружка Жанка Жук. По блату она нас пропустила. Счастливчики сидели за столами. Угощали американских джазменов, как водилось, «Столичной» водочкой. Нам тогда казалось, что этого чуда больше нет нигде в мире. Но чудо было в другом. Запивали водочку, как нигде в мире, портвейном сорта «777». "Полировали» сознание. И вот это было чудо, так чудо. У американцев быстро глаза полезли на лоб и они начали хвататься за модно-синие стены. Когда Дюк сел за пьяно «Белые ночи» наполнились не здешними звуками, а народ как перед заклинателем змей, вытянул шеи и закачал головами. На столах застыли антрекоты. Наши музыканты, опрокинув по стаканчику, начали шуметь на своих инструментах. Осмелев от винных паров, я полез к Дюку целоваться. Пробиться к нему было не легко. Голощёкин и Фейертаг оттесняли меня к туалету, из которого сильно пахло.
– Кто ты такой? – распалялся товарищ Фейертаг.
Стас отвлёк его разговором и я пробился на сцену. Дюк оставил мне свой автограф. Кларк, Норрис и Пол тоже расписались. Держась за рукав его пиджака, я пытался сказать Дюку про встречу на Эльбе в сорок пятом. Он кивал головой, но видно было, что не понимает. Либо у меня был плохой английский, либо он ничего не знал про встречу на Эльбе. Вернувшись, я застал свою Люду в объятиях американца. Норрис не переставая целовал ей руки и заглядывал в глаза. Наши девушки такого ещё не проходили. Люда была вне себя от восторга. Я опешил. Оттаскивать за воротник американца, у которого только что выпросил автограф, было глупо. Упрекать Люду в измене – смешно. Такие красивые парни на дороге не валяются. Даже в Америке. Да еще с саксофоном. «Найду я ещё себе такую Люду"- подумал я.
Как водится, все напились и до утра играли сэйшн. Это было посильнее «Фауста» Гете. Мне стало одиноко на этом празднике жизни и я решил "свалить". У входа в «Белые ночи» еще толпился народ, мечтавший прикоснуться к живому Дюку. В толпе я заметил Тоню. Она еще больше похорошела. Её обнимал модный красавец. Вылитый Марлон Брандо! Ба?! Да это же Лёха Павлов. Мне стало совсем неуютно.
Моросил холодный, осенний дождь. Я возвращался домой по улице Майорова, укрываясь от промозглого северного ветра. Из предутренней мглы возникла громада Исаакиевского Собора. Ветер гнал низкие тучи и гудел в проводах.Может это ангелы плачут?! На фронтоне собора тусклым золотом поблескивало библейское изречение: «Дом мой дом молитвы наречется». В доме том медленно раскачивался маятник Фуко, отсчитывая вращение Земли. По ней огромными шагами страна шла к коммунизму. Всё в бухгалтерии этих «башлевиков» было сосчитано и расписано по пятилеткам. Приехал Дюк Элингтон. В Елисеевском продают «Мальборо». Того и гляди дождёмся "БИТЛЗ". Жить становилось лучше. Жить становилось веселее. Сомневаться в успехе грандиозных замыслов не приходилось. Да на сомнения и времени не оставалось. Нужно было «крутиться», зарабатывать на еду и, если повезёт, насладиться звуками блюза.






© Copyright: Ник Ващилин, 2010 13.07.2013

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.