Первое причастие

В нашей семье православные праздники чтили и праздновали всегда. Больше всего я ждал куличей на пасху и крашенных яиц, которыми мы играли. На Крещение Господне ходили в церковь за святой водой, а на масленицу объедались блинами. Пост, вообще-то, длился круглый год. Великий пост после великих грехов. Народ голодал после войны. Я не помню своего крещения, видимо оно совершалось в бессознательном моем возрасте, но помню, что к маме приходила подруга тетя Соня, и мама говорила, что эта моя крестная мать, и я должен ее слушаться. В Локне, куда бабушку занесла война из родной Опочки, старинная Спасо-Преображенская церковь ожила сразу после освобождения от немцев в 1944 году. Бабушка Анна, сорокапятилетняя, измождённая войной женщина с шестилетней младшей Люсей и раненной на фронте, двадцатилетней старшей Сашей, выживали на картошке, ягодах и грибах. Отец, двигаясь на Запад с наступающими частями Советской армии, разглядел в деревенской толпе мою будущую мать и пообещал вернуться к ней после Победы. Демобилизовался он только в 1946, но слово своё сдержал. Работать устроился на маслозавод, благодаря чему и выжил наш, поражённый в правах, Опочецкий род Антоновых и Григорьевых. Настоятель храма протоиерей Владимир Пятницкий вёл службы проникновенно, но с особенной радостью крестил новорождённых послевоенных детишек. Уж больно много народу погубили изверги в наших местах. Скота порезали-пожрали видимо-невидимо и, как подсчитали в сельсовете, извели полторы тысячи семей пчёл. И где же теперь медку липового к чаю взять? Бабушка бережно колола щипчиками кусковой сахар, велела мне держать его за щекой и долго сосать. Сахар, хоть и был твёрдый как камень, почему-то таял в моём рту очень быстро. Помню как мама в мой день рождения, подавая праздничный пирог, рассказывала, как в роддоме врач ее торопила с родами, чтобы не отнять у меня счастье.
Вот и родился я 7-го апреля 1947 года в Благовещение Пресвятой Богородицы, и тем самым был награжден великим праздником в день своего Рождения. И любую грусть-тоску в этот день заслоняла великая радость - Благовещение Богородице.
Мне было около двух лет от роду, когда мои родители в поисках лёгкой жизни приехали в Ленинград. В деревне после войны есть было совсем нечего. Первое время родители снимали угол в дальнем краю Васильевского острова с веселеньким названием «Голодай». Знающие люди утверждали, что раньше при царе это место называлось «Холидей», что в переводе на русский означало - веселое времяпрепровождение, каникулы. Но с тех пор как царя убили, радоваться в стране было нечему, зато голодать не переставали.
Когда папа устроился управдомом, нам дали комнату двенадцати квадратных метров в полуподвале дома № 42 по 3-й линии Васильевского острова. Помещение больше напоминало братскую могилу, но мама упорно пыталась свить уютное гнёздышко. Немногочисленные наши вещи мама живописно развешивала на стене. В углу красовалась круглая железная печка, согревавшая нас своим теплом. Дрова нужно было покупать, пилить, колоть и складывать в поленницы во дворе. Одинокую электрическую лампочку под потолком мама заботливо укутала бумажным жёлтым абажуром, подаренным китайцем Сяо. Вдоль стен уместились три матраца на деревянных чурках, покрытых бабушкиными лоскутными одеялами и подбитыми её же кружевами. Она плела их из ниток маленьким железным крючочком, прикрывая свои подслеповатые глаза. На подоконнике жадно тянулись к свету столетник с геранью, пленённые кем-то в южных странах. Окно было вровень с тротуаром улицы и в окне целый день мелькали ноги прохожих. Часто с соседскими мальчишками мы забавлялись над прохожими из моего окна. Сделав конфетку из глины, завернув ее в раскрашенную бумажку, бросали на тротуар, привязав за ниточку. Когда кто-то из прохожих пытался конфетку поднять, мы дергали за нитку и заливались хохотом. В комнате была круглая железная печка и радио, из которого лилась музыка. Иногда, в дождливую погоду, я слышал как по радио рассказывали сказки. Дикторша добрым и вкрадчивым голосом медсестры говорила: «Здравствуй, дружок». Мне казалось, что усыпив мою бдительность, она начнет делать уколы. В голодное послевоенное время дети много болели и постоянно лечили уколами. Но постепенно проделки Иванушки-дурочка или Емели захватывали всё моё воображение.
В комнате уместились два топчана и железная кровать и мама решила забрать из деревни свою маму с младшей сестрой Люсей. Мама работала в больнице. Когда приехала бабушка, мы в уголке коридора устроили кладовку с дарами из дедушкиного амбара. Когда мне становилось грустно я засовывал голову в кладовку и дышал запахом антоновских яблок, мёда и разных трав, привезённых от деда из деревни. Моя жизнь приобрела новое расписание. Я уже не сидел один во дворе в ожидании, когда вернутся с работы отец и мать, и часами глядя на шпили дома в готическом стиле на пятой линии, который виднелся в глубине двора, представляя себе что это замок, где живет принцесса.
Мы с бабушкой гуляли по линиям Васильевского острова и изучали местность, которая должна была стать нашей новой родиной. Вскоре мы набрели на Андреевский рынок, от которого пахло деревней и жизнь обретала знакомые вкусы и не казалась такой новой и чужой. Торговые люди приезжали на рынки из окрестных сел и деревень и бабушка искала, нет ли среди них земляков. Гонимая войной, семья давно покинула Опочку и скиталась по чужим местам, но часть родных осталась в оккупации под немцем. Кто-то из торговцев оказался земляком, и она стала расспрашивать его не слышал ли он чего-нибудь о брате ее Иване и сыночке Анатолии, не объявлялись ли они где-нибудь в родных местах. И хоть она получила похоронку на сына, но верить в это не хотела и ждала чуда.
Рядом с рынком возвышался колокольней Андреевский собор, но люди превратили его в какое-то новое учреждение, от которого веяло холодом и злобой. Входить туда было нельзя. На углу Малого проспекта и 7-й линии стояла разрушенная и осиротевшая церковь Благовещения. Вокруг нее был сквер, и играли дети. На углу Среднего и нашей 3-й линии в здании Лютеранской кирхи Святого Михаила громыхали станки какого-то завода, а на Съездовской линии зиял темными окнами собор Святой Великомученицы Екатерины. Еще дальше на набережной Невы в церкви Успения Божией Матери дверь была открыта, и мы вошли. Роспись стен рабочие замазывали белой краской. Весь церковный пол был залит цементом. В церкви строили каток для фигуристов. Бабушка начала рыдать и читать молитвы. Нас выгнали на улицу. Бабушка долго плакала и сквозь рыдания щебетала: «Господи, помилуй нас грешных».
Вечерами она вязала и рассказывала мне сказки. Из деревни она привезла с собой толстую книгу, но картинок в ней не было, а читать, ни она, ни я не умели. Эта книга лежала "мертвым" грузом. Бабушка мечтательно говорила, что когда я вырасту и пойду в школу, тогда я все в ней прочитаю. Эта отдаленная перспектива меня радовала мало, и я уговаривал ее рассказать мне сказку или какую-нибудь историю про старину из ее жизни.
По воскресным дням у мамы и папы был выходной. Они отсыпались после тяжелой трудовой недели. Чтобы им не мешать бабушка выставляла нас с Люсей гулять во двор, а потом выходила сама, и мы шли в церковь. Церковь находилась на другом берегу Невы, на Петроградской стороне – Успенский собор Равноапостольного Князя Владимира. Долго уговаривать меня было не нужно, и причина этого крылась вот в чём. Вышло так, что к своим пяти годам я уже боялся смерти. На нашей улице прямо на моих глазах автобус задавил пацана из нашего двора. Обычно дети нашего дома играли в своем дворе. Двор был узкий и завален поленницами дров. Можно было играть в прятки, пятнашки, колдуны, пристенок или на спор, кто смелее, прыгнуть с высоты дровяного сарая. Однажды я прыгнул из окна второго этажа и стал чемпионом двора по смелости. В мяч играть было нельзя, потому что бились стёкла. Для игры в мяч мы ходили на школьный двор, что находился напротив нашего дома через улицу. Можно было покататься на «колбасе» трамвая. На остановке нужно было подсесть на любой торчащий предмет или выступ вагона и трястись по среднему проспекту, пока кондуктор тебя не сгонит.
По улице ездил автобус маршрута № 44 и другие машины. Мама все время просила меня переходить улицу осторожно. Зимой улицу заносило снегом, а снег укатывало машинами до невероятной скользкости. Мальчишки постарше придумали такую забаву. На повороте со среднего проспекта, где автобус замедлял ход, пацаны цеплялись длинными проволочными крючьями за задний бампер автобуса и тащились за автобусом, кто на коньках, кто на подошвах своих ботинок.
В ту зиму я, как обычно ждал, когда пройдет автобус, чтобы перейти улицу. Когда автобус поравнялся со мной, я увидел, как пацан, тащившийся за автобусом на коньках, подскочил на кочке и ,вперед ногами, ускользнул под колеса. Когда автобус отъехал, на снегу лежал этот мальчик с раздавленной головой в луже крови. Как из-под земли собралась толпа зевак и смотрела на мертвого мальчика. Спасти и помочь ему никто не мог, да и не хотел.
Мне стало плохо, меня затошнило, и я несколько дней бредил с высокой температурой. Пацана хоронили всей улицей, и скоро об этом все забыли и снова цеплялись и скользили за автобусом. Но не я. Я запомнил этот кошмар на всю жизнь. Смерть стала для меня ощутимой, свирепой карой.
На улицах в то время было много инвалидов. Особенный страх на меня наводили полулюди, люди без обеих ног. Они не ходили, а ездили на дощечках с колесиками из подшипников, опираясь о землю деревянными колодками. Дома родные часто вспоминали и горевали об убитых на войне. Бабушка плакала о своем сыне Толе и муже Якове. Мама горевала о своем первом муже Еремее. К нам в гости часто приезжал его брат Вася с женой Валей, и тогда за столом дело доходило до слез. На стене в комнате висели их фотокарточки.
Я тоже горевал о них, но ужас у меня вызывала мысль о том, что когда-нибудь умру и я. Тогда я спрашивал папу,вернемся ли мы когда-нибудь после смерти на землю?
- Нет - твёрдо отвечал папа.
– Никогда?
– Никогда!
– Никогда, никогда, никогда???
– Никогда, никогда, никогда!!!
Мне становилось так страшно, что я боялся на ночь закрывать глаза.
Бабушка меня успокаивала:
– Не бойся. Когда мы умрем, мы попадем в Царство Небесное. Там живет Боженька с ангелами и святыми. Там хорошо!
– А где это?
Бабушка показывала на небо. Действительно там было хорошо. Под голубыми небесами плыли пышные, как французские булки, облака. Правда, иногда шел дождь. Тогда бабушка говорила, что Боженька с ангелами плачут о нас. Когда гремел гром – по небу ехал Илья-пророк на колеснице. Вечером царство небесное сияло мириадами звезд, и загадочно улыбалась луна. Там везде, конечно, жили люди. Те – умершие, хорошие. Потому что плохих в аду жарили в котлах, которые стояли внутри вулканов.
И вот, однажды, в пятый день моего рождения, бабушка повязала чистый платок и сказала:
– Пойдем в церковь причащаться.
– Не хочу.
– Пойдем. Я тебе Царство Небесное покажу. И Боженьку.
– А там есть?
– Есть.
Я пошел.
Выйти к Тучковому мосту от нашего дома можно было двумя путями. Первый, по Среднему проспекту мимо универмага, где стояло чучело медведя, мимо рыбного магазина, где в витринах стояли аквариумы с живыми карпами и было много других соблазнов. Мы пошли вторым путем, потому что опаздывали на службу. Он был более короткий и шел через банный проходной двор, узкий и темный. По двору ходили красные распаренные люди с вениками. Пахло сыростью, и вспоминались, как наказание, банные дни с длинными очередями, горячей водой и жесткой мочалкой. Баня была единственным местом, где можно было отмыть скопившуюся за неделю нательную грязь. В нашей подвальной квартире был туалет и одна чугунная раковина с краном, из которого текла ледяная вода. Сначала я ходил в баню с мамой и бабушкой. Очереди были огромные на два часа. Mы стояли молча. Говорить, когда рядом чужие люди, было не безопасно. Мылись быстро, по-деловому. Сначала мыли меня, выводили в раздевалку, заворачивали в простыню. Я ничего особенного не замечал. Баня как баня. Моются тетки. Но вскоре тетки стали кричать, возмущаться, ссориться с мамой. Что,дескать, мужика водите, глазеет на нас, мыться спокойно не дает.
И с этих пор я начал ходить в баню с папой. Для меня вокруг оставалось все таким же. Мылись вокруг голые тетки, теперь стали мыться голые дядьки. Но теперь баня стала мукой, так как папа мыл меня горячей водой и брал с собой в адскую парилку, где у меня болела голова.Когда мы шли через банный двор возникали эти неприятные воспоминания. Но зато этот путь был короче.
Тучков мост дыбился, как гора, заслоняя собой весь белый свет. В Неве около моста извивались и струились длинные гибкие водоросли, и пацаны закидывали к ним с моста свои удочки и проволочные сетки на длинных веревках. Взобравшись на середину моста, очень хотелось посмотреть на реку, глубокую воду в водоворотах, проплывающие буксиры, из труб которых валил черный дым, а если повезет, то и на речной трамвайчик, полный разодетого веселого народу, отдыхающего в воскресный день. Хотелось покормить скользящих по воздуху чаек, посмотреть далеко, далеко, где виднелось море. Но бабушка тянула за руку, торопилась на службу. С середины моста, как с вершины горы, за дворцом Бирона виднелась церковь с высоченной колокольней, утопающая в кронах деревьев церковного сквера. Она, эта колокольня, как свеча упиралась в небо своим сверкающим крестом, а за ней светились золотом кресты пяти куполов, и слышался звук колокола. С моста под горку шлось легко и быстро.
Перед церковью толпилось много нищих. Мы прошли через их строй и взошли на паперть. Все крестились и кланялись. Бабушка показала мне, как надо перекреститься,сложив пальцы в троеперстие, и мы вошли в мерцающий свечами и золотом полумрак храма. Меня поразила огромная его высота. Там, в вышине, пели ангелы. Я заплакал. Mне стало страшно, и я прижался к бабушке. Народу было много и из-за них ничего не было видно. Мы пробирались все дальше и дальше. Сладостный запах разнотравья дедушкиного амбара ударил мне в ноздри. Какой-то очень громкий мужской голос закричал что-то непонятное. Мне показалось, что ловят грешников, чтобы наказать их. Мы протиснулись, наконец, к большой золотистой иконе со ступеньками. На ступенях сидели дети, такие же, как я и меньше. Их было много. Бабушка сказала, что это Николай Чудотворец, чтобы я сидел около него, а она пошла исповедовать свои грехи.
– А я?
– Тебе еще рано, у тебя еще нет грехов – сказала бабушка.
– Как? А за что же вы меня лупите и ставите в угол голыми коленками на гречневую крупу?
Какая-то рыжая девчонка не давала мне сосредоточиться на мыслях о моей не заслуженной каре. Ей хотелось знать, как меня зовут. Я не ответил. Хотелось молчать и слушать пение. Когда пришла бабушка, мы снова стали протискиваться сквозь людей. Вдруг все затихло и все встали на колени. И бабушка тоже. Я подумал, что сейчас нас всех начнут бить ремнем за грехи. Бабушка вытерла мне слезы уголками своего платка и сказала, чтобы я не плакал, и что сейчас начнут причащать. Все стихло. В огромной красивой стене открылись огромные двери в ярко освещенную залу, посреди которой стоял стол. Батюшки в золотых одеждах пошли к нам, неся в руках какие-то свертки. Бабушка сказала, что это Дары. Я обрадовался. Я любил подарки. Жили мы очень бедно, и редко кто-нибудь что-то дарил. Когда батюшки с Дарами подошли к нам ближе, я увидел Бога. Он светился в красной и синей одежде в глубине алтаря. Он был красивый и добрый. Не было, похоже, что он хочет нас наказывать. Из алтаря, где был Бог, веяло вкусной, свежей прохладой. Бабушка подвела меня поближе, и сказала, чтобы я назвал свое имя.
– Коля – сказал я батюшке.
– Причащается раб Божий Николай Честнаго и Святого Тела и Крове Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, во оставление грехов своих и в Жизнь Вечную.
– Вот!!! – возликовал я. Вечную…
Батюшка зачерпнул из чаши и поднес мне чего-то в ложечке. Я открыл рот и проглотил что-то очень вкусное. В то время так баловали не часто. Тот, кто давал лизнуть мороженое, становился другом на всю жизнь. Батюшка ткнул мне донцем чаши в нос и начал причащать бабушку.
– Анна, – сказала бабушка священнику.
Я смотрел на Бога. Он мне очень нравился. Бабушка взяла меня за руку и потянула куда-то в сторону, в толпу людей, которые от меня всё заслонили. Бога стало не видно. Потом бабушка подняла меня, чтоб я поцеловал икону Николая Чудотворца. В ушах у меня звенели голоса ангелов, из глаз катились слезы от схлынувшего, непонятного страха и неизвестности.
Когда мы вышли из церкви, в вышине раздался звон колокола. На душе было легко и радостно. Около входа стояли искалеченные люди и тоже радовались. Бабушка давала им копеечки и они благодарили:
– Спаси Бог!
Mне было хорошо. Я теперь точно знал, что после смерти есть Жизнь Вечная, есть Царство Небесное! Красивое, уютное. И знал, где оно находится. За Невой. На Петроградской стороне.



© Copyright: Ник Ващилин, 2010 13.07.2013

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.