ПОСЛЕДНИЙ ЧЕСТНЫЙ МЕНТ


- Димка, сынок! Это ты?- Дима, уже с порога, снимая башмаки, нарочно покряхтел, что бы отец мог узнать его по голосу.
- Да, пап, я. Я сейчас- Дима прошел на кухню. Было слышно как зашуршали пакеты и захлопала дверца холодильника.
- Дима, мне ничего не надо. Ты что там принес?- отец сидел на кресле возле телевизора и приглушив звук внимательно вслушивался в то, что происходит на кухне.
- Пап, ну как обычно. Салаты- малаты, колбаса-малбаса…
- А это…к-хм…принес, нет?
- Пап… ну принес, конечно, что я, изверг что ли?
- Ты только Тамаре не говори. Она ругается,- голос отца заметно повеселел, после утвердительного ответа на еженедельный «секретный» вопрос сыну. Дима жил в городе, километров за сорок от поселка, в котором коротал свою старость его слепой, разбитый инсультом отец. После смерти матери, в прошлом году, здоровье его только ухудшилось. И сколько Дима не пытался бороться с наступающей на горло отцу беззубой старухой, с пустыми, чернее ночи глазницами на черепе, ничего не получалось. Врачи сказали просто- не тронь…вонять не будет. Не надо. Возраст уже не тот. Зрение не вернуть- диабет плюс инсульт. Если начинать сейчас какие-то радикальные меры…кто знает, чем это всё может закончиться. А так, тихим сапом, мал по малу- глядишь пяток лет еще протянет. Мать уходила тихо, спокойно, как и прожила всю свою жизнь. Уходила спокойно для окружающих, но только не для себя. Ей было безумно больно. Это читалось на её сжатых до бела губах и в отчаянной мольбе, скатывающейся скупой слезой по любимой материнской щеке. День за днем её пожирал рак. Это чудовищное, страшное животное схватило некогда полную жизни женщину своими черными вонючими клешнями и «сожрало» на глазах у всех близких. «Сожрало» за две недели, так, словно и не было человека, словно и не жил он вовсе. Последнее «Прости» Дима успел сказать уходящей матери буквально за день до…А потом… всё случилось ночью. Они с отцом сидели и держали мать за руки. А она корчась от боли на стареньком, видавшем виды семейном диванчике, промолвив напоследок «Не плачь» то ли Димке, то ли отцу, разжала хватку и ушла, похоронив вместе с последним выдохом надежду… Сразу после этого события отец сильно сдал. Дима, конечно, принял весь удар на себя. Он организовал всё сам, никому не доверив проводы матери. На похоронах отец вел себя сдержанно, как впрочем, и всю жизнь. А вот потом… Потом его понесло. Соседка Тамара рассказывала, что пил он неделями…. Куда ему, с его диабетом?...
- Дима, там посмотри в холодильнике, это ке-ке… Тамара котлет нажарила и еще капуста там…
- Да, пап, я сейчас всё организую. Пивка будешь пока?- Дима регулярно, раз в неделю «спаивал» отца бутылочкой Жигулевского, когда приезжал к нему на побывку. Отец уже практически ослеп и кроме движущихся теней ничего не различал. Поэтому, после, за столом, наливая еще пару другую рюмочек «беленькой» себе и папе, Дима отводил душу. В городе он жил один, в общаге, на Строительной. Как молодому специалисту, общагу Диме выделили сразу после поступления на службу. А по выходным, дома у отца, он пытался забыться хоть на несколько часов от своих трудных будней оперуполномоченного уголовного розыска. Как ему хотелось порой рассказать отцу…рассказать всё, что сейчас творится в стране, творится у него на службе, спросить совета- как в былые времена. Сын мента у мента… Но…врачи сказали, что еще одно потрясение отец врятли переживет. Поэтому Дима просто приезжал по субботам и когда соседка Тамара, мамина подруга, а теперь волею судьбы и папина сиделка, переделав все домашние дела уходила восвояси, коротал ночку вдвоем с отцом, сидя за старым семейным столом, стараясь, что бы беседы их проходили в русле «ни о чем» или даже обо всем, кроме как «об этом»… Да и отец, казалось, тоже сам не хотел затрагивать еще больные, бередящие душу раны.
Вот и сейчас Дима сидел и в очередной раз перебирал в памяти тот день, когда не смог приехать к нему, столько всего навалилось: и убийство на Ленина, и наезд на Центральном, когда не хватало ППС-ников и опера сами как зайчики скакали по улицам родного города. Что поделать- «Кто если не мы», говорили они себе тогда, а в ответ лишь получали «по шапке» за плохую статистику. В тот злополучный день шел проливной дождь и Дима продрог, оформляя на кладбище очередного «подкидыша». К вечеру он уже лежал в кровати с температурой. А отец со своим закадычным дружком Николаем хорошо погуляли, да и как оказалось потом- гуляли уже третий день. А когда у отца случился приступ, «старики- разбойники» решили что он траванулся. Целый день отец пролежал в лёжку, попивая кефирчик. Вот эти самые часики жизни, вот эти самые драгоценные её мгновения и утекали тогда из его уставшего, одряхлевшего организма с ужасающей скоростью: тик-так-тик-так… Как потом сказал доктор:- Если бы на день раньше привезли- все могло быть иначе. А так… отец уже еле ходил, просто передвигался по дому, и не видел совсем ничего.
- Дима, а что у тебя на работе?- отец как всегда вовремя вывел его из ступора.
- Взятку мне предлагают, пап…,- неожиданно даже для самого себя Дима решил открыться отцу. Накипело так, что сдерживаться уже не было сил.
- Ну дают- так бери. Что думать-то?- отец неуклюже подцепил из тарелки рукой соленую помидорину и отправил её в рот, закусывая только что опрокинутый маленький тридцатиграммовый стопарик. Дима больше ему не наливал. Да отцу и этого хватало, главное, что сын был рядом. Как говорила Тамара, отец ждал этих субботних вечеров, как нечто необыкновенное в своей теперешней жизни:
- Живет он тобой и только тобой, Дима. Не подводи, приезжай, прошу тебя,- каждый раз она провожала своего крестника со слезами на глазах. Всю жизнь прожила Тамара рядом с их семьей, на одной площадке. И схоронив сначала своего мужа, потом мать Димы, ухаживала теперь по старой памяти за его отцом, может быть отдавая, таким образом, дань, невосполнимую дань заботы своему ушедшему супругу, в лице Геннадия Григорьевича:
- Гена даже брить себя мне не дает. Говорит - Дима приедет, он меня побреет. Ты старая, ничего не видишь. Порежешь меня, потом что?
Дима смеялся, от таких детских выходок своего старика, но все равно приезжал и брил его каждый раз, любимым электрическим «Харьковом». Отец сидел довольный, подставляя одну щеку за другой. Как же - сын приехал.
- Пап, а ты что не брал?- Дима в который раз за сегодня уходил в себя, снова и снова возвращаясь, побродив по закоулкам своего сознания минуту другую. Дела его и правда были плохи.
- Как мне взять то было? Вот помню случай один был. Заходит ко мне грузин и сует паспорт. А там- сто рублей…- Дима не раз уже слышал эту историю о том, как в бытность свою заместителем начальника паспортного стола города, отец его, Зырьянов Геннадий Григорьевич прослыл неподкупным ментом, честным ментом. Друзьям он устраивал «мильённые» дела «за так», за стол. Остальным швырял паспорта со вложенными в них купюрами в лицо! Если не позволял закон- значит нет! Господин «НЕТ» как и у Громыко, у его отца было такое же прозвище… в известных кругах. Поэтому, выйдя на пенсию, кроме не большой квартирки на окраине поселка городского типа и маленького садика позади дома, с пустым гаражом в придачу, Геннадий Григорьевич так ничего и не заимел. Да и гараж, собственно, достался ему в подарок от сапожника Яши, которому Зырьянов устроил отъезд в Израиль вопреки правилам- ну щемили хорошего мужика на Родине почем зря, ну как было не помочь? Ну да, был диссидент, ну и что с того? Зато сапожник был от бога. И вот сейчас, уже в сотый раз слушая отцовскую историю про то, как он отбрил торговца цветами, желающего попасть в погранзону, Дима мысленно восхищался своим отцом и уже твердо для себя решил, ЧТО он завтра ответит наглому чечену, пытающемуся уйти от расплаты, по делу о фальшивых «авизо», которых расплодилось в последнее время не меряно.
- Если бы он сказал- Геннадий Григорьевич! Вот… Вашим детишкам на молочишко… а так… а вдруг там два оперативника за дверью ждут…- отец замолчал, видимо снова переживая в памяти этот служебный эпизод.
- А что Пап, а если бы он так сказал- ты бы взял что ли?- Дима как обычно, по заведенному уже ритуалу, подначивал отца.
- Нет! Не взял бы!- отец раздраженно хлопнул по столу ладонью.- Тебе что колбасы не хватало, Дима? Или одежды у тебя не было?
- Нет, Пап, всё было. Всё хватало.
- Вот и я сейчас живой… и не там…,- отец махнул куда-то в сторону рукой.- Знаешь, сколько посадили тогда, по «хлопковому делу»? Всех смели и честных и не честных. Я еще вовремя ушел. Только поэтому и не взяли- что зацепиться было не за что. Я- честный мент!
- И я пап тоже…- Дима вздохнул
- Ну вот и не бери.
- Ну вот и не возьму.
- Ну и правильно. Наливай!- Отец поставил точку в этом сложном разговоре, даже не подозревая, как сильно он помог справиться сыну с его душевными переживаниями, одолевавшими всю неделю. Дима даже заметно повеселел.
- Ну папаня! Где твоя бритва любимая? Давай-ка на процедуры,- Дима хлопнул в ладоши, встал из-за стола, подошел к телевизору и прибавил звук. По «телеку» шла «Песня Года».
- Не-е, ну тебя на хер! Ты сейчас пьяный. Поранишь меня еще. У меня же кровь не сворачивается. Давай лучше завтра.
- Папа, ну ты что? Мы «чекушку» всего-то выпили. Ну где же я пьяный?- Дима радовался. Внезапно жизнь для него стала светлой и ясной. Иногда простое, вовремя сказанное слово близкого человека позволяет принять верное решение.
- Нет, Дим не надо. Давай лучше чаю попьем, а завтра встанем, позавтракаем и ты меня побреешь.
- Пап, кстати. А где трость твоя?
- Какая?
-Та, которую я тебе подарил на «днюху»?- Дима оживился, неожиданно вспомнив о сюрпризе, которым хотел удивить отца
- Да вон она стоит, я ей почти не пользуюсь. По коридору меня Тамара гоняет, что бы ноги не затекали. Я там от стенки до стенки, как в камере, десять шагов туда, десять обратно.
- Ну и юмор у тебя. Казематный.- Дима взял в руки трость и сел на диван, поближе к отцу, - Пап, смотри. То есть слушай или даже щупай.
- Ну? Чего там?- отец взял в ладонь рукоять тяжелой массивной трости, которую Димка выменял у знакомого коллекционера, на старый дедовский кинжал, на прошлый день рождения отца, когда он едва оправился от удара и ходить без посторонней помощи ему стало уже не просто.
- Смотри. Рукоять трости – это голова льва. Кладешь руку на неё сверху и указательный палец сам ложится на его высунутый язык, под тростью. Чувствуешь? Словно на курок, верно?
- Ну да. Только я не вижу ничего, ты же знаешь
- Но чувствуешь вот этот выступ?- Дима провел указательным пальцем отца по языку львиной головы, изо рта которой словно дуло некоего сюрреалистического орудия торчал ствол, опора трости.
- Ага, чувствую.
- А теперь смотри- «ву- а- ля»! Дима повернул одной рукой ствол трости против часовой стрелки. Послышался щелчок и палка откинулась от рукоятки вниз, обнажив холодную гладь нарезного ствола.
- Что это, Дима? Ты палку мне сломал.
- Нет, пап. Я и сам сегодня только об этом узнал. Марцинкевич спросил как мне его вещица и когда я отреагировал спокойно, он изрядно удивился, что мы до сих пор не поняли истинного предназначения этого предмета. Это оружие, папаня. Это самое настоящее нарезное ружье! Правда, однозарядное. Но представляешь, как оно бьет? С какой силой, а?
- Да, интересно. И правда- ружье.- Отец теперь внимательно ощупывал ствол, рукоять трости и курок.- А патроны куда вставлять?
- Сейчас…разберемся. Ну-ка, ну-ка поглядим,- Дима склонился, над тростью и протянул руку отца к отверстию патронника.- Вот, пап, чувствуешь. Калибр… девять миллиметров, я думаю. Да точно, как у «макарыча». Да-а…грозная штучка. Сработает один раз, зато как!
- Ага. Только стрелять нечем. А так бы пальнули сейчас. Как тогда. Помнишь?- отцу вспомнились золотые времена, когда он в бытность свою Начальника Штаба брал сына с собой, на стрельбище. Мальчишке было уже тринадцать и надо было приучать его к взрослой жизни. И тогда, на ежегодных милицейских сборах никто не мог отказать подполковнику в маленькой слабости брать с собой на учебные стрельбы сына. Впрочем, те самые стрельбы и определили дальнейший выбор Димки. Он тоже решил стать как отец, на стражу закона….
- Пап, тебе стрелять то сейчас куда? В Тамару что ли?- Дима засмеялся, щелкнув затвором ствола. Грозное оружие снова превратилось в обычную трость, со съемным резиновым набалдашником на конце.
- Ага!- Отец взял в руку трость, поднял её наподобие пистолета и нажал на язык льва. Раздался сухой щелчок и язык вновь замер в неподвижности.- Да…хитрая вещица. Только тяжеловатая. Ну спасибо, Дим, спасибо.- Отец явно был доволен, подарком, внезапно обретшим вторую жизнь.

На следующей неделе Димка не появился. И даже не позвонил. Тамара причитала, но отец кричал на неё. Защищал сына, мол, профессия такая. Бывает и не до его старческих проблем и забот. Димка появился в понедельник, поздно ночью. Тихонько открыв ключом входную дверь, он хотел незаметно пройти в свою комнату, но отец не спал. Он сидел в зале, на кресле у окна и слушал радио. Фаусто Попетти не громко плел ночные узоры на волне «Маяка», убаюкивая последних полуночников томным звуком саксофона.
- Дима, это ты?- голос у отца был хриплый. Значит уже засыпал.
- Да пап, привет! Ты извини, я не смог в субботу. Знаешь…навалилось всего…
- Да не оправдывайся. Знаю я. Сам ночами работал. Ну позвонить хоть бы мог, а Дима? Я сижу и переживаю. Тамара переживает.
- Пап прости. Видишь… вот, приехал же.
- Ага. Скажи еще, что соскучился,- отец раздраженно съехидничал, но больше для проформы.
- Нет пап. То есть да, конечно соскучился. Но приехал не поэтому… Пап…у меня проблемы. Серьезные проблемы.
- Что случилось, Дима? Ты влип?
- Да пап, влип. Влип «по самые помидоры», по самое «не хочу» влип. Помнишь я тебе рассказывал про того чечена?- Дима закусил губу.
- Наверное… Не помню.
- Ну вот… папа, короче я сделал как ты сказал- швырнул ему бабки в харю!
- Ну и молодец! Пшёл он!...
- Пап...сейчас время не то… зря я того…погорячился.
- Ну иди поцелуй его тогда в жопу, если зря,- от волнения у отца мог подняться сахар.
- Пап, успокойся. Он умылся… А меня отстранили, понимаешь? Кисачеву отдали дело моё, а меня в архив. Меня, боевого офицера! «Подпол» орал как резанный, свинья! Все эти твари у них с рук там кормятся. Знаю, а поделать ничего не могу.
- Дима! Надо бороться. Пиши письма. Пиши наверх.
- Куда наверх, папа? Куда? Там все этим дерьмом вымазаны. Все! Ты знаешь, что твориться то в стране, папаня?!- Дима в сердцах бросил на стол принесенную с собой толстую папку.
- Дима, что это?- Отец отреагировал на звук.
- Пап, это дело. То самое, о фальшивках…я говорил тебе. Черта лысого я им сдам его! Я его сначала в архиве хотел схоронить. Так, до лучших времен. Но потом подумал- они же, суки, весь архив перероют. А здесь…- Дима оглядел дом по сторонам, как бы ища подходящее место,- здесь я думаю врятли искать станут, а?
- Ага. Придут и прибьют нас с Тамарой. Ну молодец сынок, ну спасибо, уважил инвалида старого.
- Пап, ты не инвалид. Ты мент в первую очередь, понимаешь?! Ты- последний честный мент! А инвалид- это уже следствие,- Дима невесело ухмыльнулся и вытащил из-за пазухи бутылку горькой. Откупорил, глотнул и протянул отцу: - Будешь? Наркомовские! Суббота ведь даром прошла.
- Нет не буду. Кто ночью пьет?- вздохнул отец, тем временем шаря рукой по воздуху. Нащупав бутылку взял и сделал затяжной глоток- Знаешь сынок... А давай его сюда, под меня спрячем дело твоё, а? В подушку, под сиденье зашьем, в кресло. Я с него почти не встаю. Даже если и придут- найти мозгов не хватит.
- Точно! Идея! Папаня- ты у меня мировой выдумщик,- Дима помог отцу привстать и вытащил из под него поролоновую подушку. Затем усадил отца и сделал еще один глоток из горла бутылки и протянул её отцу:- Пап, только не увлекайся. Еще глоток и харэ! А то мне завтра от Тамары влетит. Лады?
- Да я что. Я не свинья, мне и ведра хватило,- отец повеселел- сынок приехал. Тем временем, пока отец смаковал божественный нектар, Дима равномерно распределил документы внутри поролоновой подушки и зашил её края.
- Вот кто мастер был прятать всякие предметы- так это твоя мать! Вот она бы спрятала- никто бы не нашел, как пить дать.
- Да, пап, помню, помню… Спрячет мама золотые зубы, колечки, брошки. Зашьет их в разные сюртучки, да пиджачки, а потом судорожно ощупывает каждый миллиметр, сама уже не помня, что и куда зашила. Просто мания, какая-то была у неё, верно?
- Ага. Как мышь. Всё в нору да по углам, да по углам. Дима, ну всё спрятал? Ну давай мне её обратно. Ложись на диван, а я тут в кресле покимарю. Всё равно теперь до утра не засну.
- Ладно, пап. Я утром уйду, если что, тихо постараюсь. Если ты спать будешь- я будить не стану,- последняя фраза была сказана Димой уже зевая,- устал черт, как собака. Всё-таки дом есть дом. Приезжаю к тебе и всё! Как рукой все проблемы.

Они пришли через два дня. Грубо и бесцеремонно выставив за дверь голосящую Тамару и пригрозив длинным стволом «ТТ» прогнали её к себе. Сначала в квартиру зашли два здоровых, не бритых «лица кавказкой национальности» и осмотрев все три комнаты, удовлетворительно кивнули третьему, солидному коренастому чечену, с длинными волосами, стянутыми на затылке в тугой узел. Он вошел в квартиру и не снимая обуви прошел в зал, сел на стул, рядом с обеденным столом, прямо напротив Геннадия Григорьевича. Незнакомец был одет в шикарное кашемировое пальто и модные туфли из английской кожи. Но впрочем, Геннадий Григорьевич этого не видел, он был слеп. Он сидел на своем любимом кресле, между телевизором и радиоприемником, стоявшим на тумбе. Геннадий Григорьевич слышал шум подъезжающих мощных моторов и по их количеству, по скрипу шин, понял- что-то не ладное. К ним во двор машины заезжают не так часто. Некому. Соседи- сплошь такие же пенсионеры как он, да пара алкоголиков еще может быть. Давно забытый лютый холодок пробежал по спине, затем по груди и остановил свой бег где-то в районе живота. Тело старика замерло и напряглось как струна.
- Здравствуй старик! Ты знаешь, кто я?- голос был хриплый и гортанный, неприятно бурлящий. Словно говорящему уже однажды резали горло.
- Нет, любезный. Не имею честь! Вы так нагло и внезапно ворвались в мой дом, что забыли представиться. А я не забыл- Подполковник милиции Зырьянов! А Вы - кто такой?
- Я? Кто я, старик?- незнакомец расхохотался.- Ты лучше молись богу, что бы никогда не узнать кто я такой. Ты скажи мне – знаешь где твой сын?
- Да, знаю! Мой сын- на службе у Отечества!
- Свинья твой сын, старик! Свинья и сволочь. Сказано же было ему- отдай бумаги. По-хорошему отдай. Бабки ему давали. Ты знаешь, сколько я ему бабок давал? На пенсию хватило бы и тебе еще осталось бы даже.
- Спасибо. Мне своей пенсии хватает. Она у меня знаете, военная, с выслугой.
- Ты что старик, издеваешься? Ты думаешь, я за сорок верст приперся бредни твои слушать, да? Думаешь, у меня дел важнее нет?
- Я понятия не имею, зачем вы явились сюда и почему грубо обошлись с моей сиделкой. Если Вам не известно- я инвалид по зрению, Я ничего, ровным счетом ничего не вижу.
- Вот и хорошо. Тебе же лучше, что не видишь. Зато хорошо слышишь, правда-а?
- Да. На слух я не жалуюсь,- Геннадий Григорьевич нащупал стоявшую рядом трость и крепко, до боли в суставах сжал её набалдашник обеими руками. Сердце в груди старого человека скакало на огромных оборотах, рискуя раньше времени отправить его в мир иной, даже не дав довести до конца эту нелепую беседу,- так чем могу служить?
- Можешь, можешь старик…можешь…- гость снял перчатки и бросил их на стол,- щенок твой мало того – от взятки отказался, он еще и дело спер…Дурак! Ну что ему? Все берут, а этот «антон» в отказ! Ну что мне было делать? Ты его наверное так воспитал, да, старик? Ты тоже мент поганый, как он, да?
- Я милиционер, а вот погань как раз – ты! Мразь! Была бы моя воля, я бы тебя сейчас к стенке!- Геннадий Григорьевич сорвался на крик. Никто не ожидал от этого тщедушного слепого старика столько грозного гнева в голосе. В комнату немедленно заглянул охранник, убедиться, что с его боссом всё в порядке. Босс махнул рукой давай понять, что старик потеет почём зря, охранник кивнув головой скрылся в коридоре, плотно закрыв за собой дверь.
- К стенке, говоришь?... Ну вот, пердун ты старый- я твоего сучонка к стенке и поставил,- негодяй сказал и заржал довольный своей подлой и убойной шуткой.
- Врешь тварь! Врешь!- костяшки пальцев старика побелели от бессильной ярости,- руки у тебя коротки до моего Димки.
- Ага, руки коротки, да пуля дура. Знаешь, какие сейчас чудеса снайперы творят? Нету больше твоего выродка, понял ты? Нету!- мерзавец подскочил к старику, схватил за грудки и стал трясти и без того слабое тело. Старик попытался что-то предпринять, замахал одной рукой, но незнакомец вяло оттолкнул его обратно в кресло и снова сел на стул.
- Значит так, плесень старая. Слушай сюда! Я знаю, что он к тебе ездил два дня назад. Зачем он ночью к тебе приезжал, а? Если не скажешь где бумаги- я суку твою сейчас на глазах у тебя рвать буду, понял, нет? А потом тебя до кучи! Говори, козел.- кожаная надушенная перчатка полетела в побледневшее лицо старого милиционера.
- Не смей! Не тронь Тамару. Она здесь ни при чём,- Геннадий Григорьевич, тер ворот рубахи, которая внезапно стала ему мала. Она душила его, стиснув кольцом в смертельном объятии вокруг шеи. – Нет…я не верю…не может этого быть…он же...в субботу, ко мне…должен приехать ко мне…Дима…,- старик сидел в кресле и беззвучно рыдал. Скупые слезы обездоленного человека катились по впалым щекам. Незнакомец подождал минуту, потом встал и подошел к нему:
- Ну! Дед? Суку вести сюда или сам отдашь?
- Помоги мне встать…я…не смогу сам…- Мерзавец поднял старика за шкирку. Тот стоял качаясь, держась казалось бы на одном честном слове за последние мгновения жизни, словно боясь уйти внезапно, не окончив дело, начатое сыном. Но теперь это был его долг. Долг честного человека перед памятью сына. Внезапно внутри старика словно щелкнул выключатель, и он окреп, встал в полный рост, не горбясь.
- Вот, здесь они,- он пальцем показал в сторону кресла.
- Ага! Значит, прав я был, да? Спрятал сука! Так я и знал. Живи старик… пока,- негодяй хлопнул по плечу Геннадия Григорьевича, но тот даже не шелохнулся. Незнакомец взял подушку и прошел к столу. Затем вытащил из кармана перочинный нож и стал вскрывать обивку, вспарывая поролоновое нутро подушки, словно брюхо барана, на рассвете – с упоением и сладострастием в блестящих мутных глазках.
- Если позволите…мне туда,- Геннадий Григорьевич указал тростью на дверь в спальне,- мне лекарство...валерьянку…мне очень плохо…
- Да иди, кому ты нужен, старый. Надо было лучше детей воспитывать, был бы сейчас с тобой, пил бы вино. А так и тебя в могилу загнал и сам… А! Вот они,- он доставал бумаги по одной, проверяя и бегло читая, словно ища какую то одну, самую важную.
Геннадий Григорьевич проковылял в спальную комнату, опираясь на трость одной рукой, второй по стене нащупывая знакомый маршрут. В спальне не медля подошел к шифоньеру… Внутри него висел китель. Его парадный китель, в котором он хотел быть погребенным, в назначенный час. С орденскими планками и многочисленными медалями за многолетний безупречный труд. С офицерскими погонами, расшитыми золотом, по две большие звезды на каждом. Геннадий Григорьевич прислонил трость к шкафу, на ощупь достал мундир и как смог, одел. Затем нащупал что-то на верхней полке шкафа и надел на голову белую парадную офицерскую фуражку, привычным движением отцентрировав кокарду. После, из потайного кармашка- пистончика в левом кармане кителя достал патрон, калибра девять миллиметров, который хранился там уже давно, с самого выхода на пенсию.
«Мой проездной билет»,- любил с друзьями шутить он когда-то,- «я болеть и помирать инвалидом не буду. Я это дело решу быстро»,- когда-то бахвалился майор, а затем подполковник милиции Зырьянов. Но потом, когда Димка от греха отобрал у отца именной табельный «Макар», к себе в коллекцию, как он любил говорить, про патрон все благополучно забыли. Но теперь, в критическую минуту, в минуту отчаяния, умирающие клетки мозга старого инсультника, сделали ему последний подарок… этот маленький фрагмент воспоминаний: китель- карман- патрон! У Геннадия Григорьевича словно открылось второе дыхание. Так бывает, когда перед смертью человеку внезапно становится хорошо и покойно. Тогда его уже ничего не беспокоит вокруг, а иногда даже организм человека делает невероятное усилие и дарит умирающему последние мгновения полноценной жизни, еще один шанс, еще один, последний выброс, внутренней силы, энергии «Ци»… последний квант, которым каждый волен распорядиться по своему. У старого подполковника сейчас был на этот счет свой собственный план, который созрел в голове, в то самое мгновение, когда он осознал, что его кровинушке, его мальчику эта сволочь никакой надежды и возможности выжить наверняка не дала. Геннадий Григорьевич старался двигаться тихо. Так, чтобы его манипуляции не стали слышны- дверь в спальню оставалась приоткрытой. Он повернул трость так, как это проделал неделю назад сын и вставил патрон в открывшийся патронник ствола. Обратный щелчок, когда дуло вставало на место, он заглушил как мог прокашливаясь, заливая краснотой своё безжизненное лицо.
Чеченец сидел за столом, перебирая бумаги из одной стопки в другую, совсем не обращая внимание на волокущегося мимо него ряженого старика. Геннадий Григорьевич, по заученному маршруту, добрел до своего кресла и грузно, из последних сил опустился в него. Эта дорога и впрямь была в один конец. По радио, словно в издевку, передавали незатейливую песенку «One way ticket». Усмехнувшись такой злой шутке судьбы и зажав резиновый набалдашник на конце трости между тапочками, Геннадий Григорьевич тихонько высвободил ствол ружья и медленно направил его на звук шуршащего бумагами бандита.
- У меня для тебя еще один сюрприз, тварь!- пересохший голос предательски выдал волнение старого милиционера.
- Какой сюрприз? Что это ты, стари…,- чечен изумленно поднял брови на сидевшего напротив него в парадном милицейском мундире человека, но закончить фразу так и не смог- мозги его, одновременно с громким ружейным треском, вылетели из задней части разнесенной на куски черепной коробки и растеклись бурой массой по любимым маминым, салатовым обоям. На мгновение зрение вернулось к инвалиду. Он увидел всю картину боя в мельчайших деталях и улыбнулся, не обращая внимание на отчаянные вопли вбежавших в комнату бородатых людей. Затем, глядя в пустоту, но обращаясь к кому-то, видимому лишь ему одному, выдохнул:
- Скоро увидимся, сынок…я уже иду…

А по стране, семимильными шагами проносился……... год 13.04.2013

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.