Птичка на тонкой ветке-2

Глава 5 – Псоглавцы и крысокоты

Я, который был на своём добром коне, опустил кремень у своей аркебузы; обернувшись к товарищам я сказал: «Первым я убиваю этого; а вы, остальные, исполняйте ваш долг, потому что это – подорожные убийцы, и ухватились за этот маленький случай только для того, чтобы нас убить».
Бенвенуто Челлини, «La Vita…»

-----
* Перевод М. Лозинского
-----

1
К подножию пня были прикручены толстой верёвкой рыцарские доспехи. Здесь были и налокотники, и наколенники, и самая главная драгоценность – кольчуга, и родовой щит де Борнов с изображением вставшего на задние лапы медведя с дубовыми листьями, и огромное копьё, и ещё мешки, и ещё чьи-то пожитки…
– О Господи, да это же мой боевой доспех! И, наверняка, вещи моих оруженосцев! – воскликнул де Борн.
– Осторожнее, сэр рыцарь, быть может, это…
– …ловушка… – не успел досказать Тинч, но сэр Бертран, отпустив повод Караташа, бежал вниз по склону.
В тот же миг огромная сеть накрыла его сверху, а из кустов с торжествующим воем, потрясая ножами и дубинами, полезли клыкастые, покрытые шерстью существа. Оскаленные пёсьи морды были у них, а грудь каждого украшал белый грязный нагрудник с чёрным крестом.
Другая такая же сеть накрыла одновременно и Леонтия верхом на коне, и Тинча. Правда, Тинч ухитрился быстро выпутаться и даже от души угостил ударом по голове одного из нападавших, отчего тот с воем покатился по земле. Но от удара свежесрубленный посох тут же разломился пополам.
– Аоуы! Вай-яу! – закричал Тинч, держа в одной руке нож, в другой – острый отщеп от переломившегося посоха. – Ий-яау!
Это был крик, направленный на то, чтобы привести противника в замешательство. И действительно, удивлённые псоглавцы на время приостановились, оглядываясь друг на друга, что дало возможность и рыцарю освободиться из сетей и выхватить из ножен меч.
– Да поможешь мне ты, Исидора-Сервента-Спада! – вскрикнул он, принимая боевую стойку.
Замешательство продлилось недолго, и новые тяжёлые сети повергли наземь и коня с Леонтием, и Тинча, и де Борна. Нападавшие теперь не спешили, полностью уверенные в своём превосходстве. Они были среднего человеческого роста, их было не менее двух десятков и они подходили неторопливо, перекидывая из руки в руку свои окованные шипами дубины. Вот один из них занёс свою дубину над Тинчем, пытавшимся разрезать ножом тугие путы сети.
– Р-рга! – удовлетворенно произнёс он, оскалившись и дыша прогорклым запахом спёкшейся крови.
И в это время тонко-тонко, призывно заржал Караташ:
– Гуи-гн-гнм!
И ответил ему, словно эхо, другой такой же крик из чащи леса…
И псоглавец удивлённо вытаращил глаза, и повалился навзничь... И из виска его торчала иссиня-чёрная стрела, иначе – арбалетный болт!

– Гуи-гн-гнм!
Самострел её, или арбалет, как его называют иначе, был рассчитан всего на три стрелы. Но и их хватило, чтобы внести смятение в ряды неприятеля.
– Держи, Тинч!
И в руку Тинча упал его посох, посох Таргрека. Сама же кентавриха промчалась мимо как вихрь, разбрасывая и круша копытами ряды нападавших.
Окончательно выпутавшись из сети, он тут же ринулся на помощь… которая, впрочем, могла бы и не понадобиться. Собакоголовые на своей шкуре познали, на что способен боевой кентавр. Их черепа и челюсти трещали под ударами двух посохов Ассамато, а в иные минуты она ухитрялась перекидывать оба в одну руку, и угощать иного зазевавшегося метким ударом выхваченного из-за спины дротика, и это не говоря о том, что удары июлькиных копыт всякий раз удачно попадали в цель.
– Гуи-гн-гнм!
– Рыцарь! Сюда!..
Сэр Бертран вновь выбрался из сети и рубил мечом налево и направо, пробиваясь к товарищам. Тинч без устали охаживал приближавшихся посохом Таргрека. Леонтий за его спиной распутал ноги Караташа и, вооружившись дубинкой павшего псоглавца, что называется, от души угостил клыкастую морду, что появилась в пределах досягаемости.. Вскоре все пятеро были вместе.
– Ий-яау!
– Гуи-гн-гнм!
– Ий-яау!
– Р-рга!
Леонтий сам не понимал, откуда в нём взялась такая удаль. Ну да, когда-то, в качестве спецкорра, он побывал в «горячих точках», побывал и в плену, но до этого времени ему ни разу не случалось принимать участия в рукопашной… По левую руку его крутил свой посох Тинч, по правую – рубил и рубил мечом сэр Бертран; хряпали черепа и брызгала струйками кровь…
Псоглавцы выдохлись. Их осталось вдвое меньше прежнего. Остальные, с пробитыми головами, пронзённые стрелою, дротиком или порубленные мечом, валялись тут и там; иные, воя от боли, пытались уползти с места схватки.
– Я всё это время шла за вами, – второпях поясняла Ассамато. – Кентавры хорошо слышат. И не только слышат…
И посмотрела почему-то на Тинча.

2
Тут на помощь нападавшим пришло подкрепление – вновь, не менее двадцати таких же существ, потрясая ножами и палицами в мохнатых лапах высыпали из леса. Возглавлял их старый седой псоглавец, на груди которого болтался знак в виде большой буквы «Я». Единственный глаз его воззрился на кентавриху.
– Что остановились?! – пролаял он. – Убейте вначале ведьму! Ар-ргау!
С этими словами он метнул длинный острый предмет в грудь Ассамато, однако вовремя подскочивший Тинч отбил посохом что-то похожее на метательный нож.
Кентавриха в долгу не осталась, и пущенный её безжалостной рукою дротик вошёл в единственный глаз псоглавца, выйдя со стороны затылка. Главарь вскинулся и рухнул наземь, остальные в замешательстве остановились, не зная, нападать им или пора бы…
Или!
– Мий-яау!!! – со всех сторон раздался новый оглушительный вопль.
И из леса, точнее с ветвей деревьев на дорогу посыпались новые странные существа – густая дымчато-серая шерсть покрывала их с ног до головы. Они были поменьше псоглавцев, но лапы их украшали огромные, загнутые, острые когти, головы и пасти напоминали кошачьи, а главное – их было не меньше полусотни.
Возглавлял эту отчаянно мяукающую серую орду огромный чёрный кот.
– Беу! Хребты ломау! Не жалеу! – визжал он, первым набрасываясь на оторопевших собакоголовых, которые, впрочем, ошеломленные видом нового противника, мгновенно попятились назад.
Вот псоглавец заорал от боли – в зад его впились кошачьи когти. Вот другой, захваченный за шею верёвкою с шариком на конце, опрокинулся навзничь, а рыжий котяра сказал удовлетворённо: «Опа!..»
– Мий-яау! Вперёд, крысокоты! Беу их! Рвау их! Не жалеу их! – распушив трубою хвост, орал вожак, и его соплеменники с горящими ненавистью глазами и биу, и рвау, и глотки перегрызау, и псоглавцы, несмотря на все их силу, когти, клыки и дубинки, ничего не могли поделать с этим неистовым войском…
– Пресвятая дева!.. – то ли проворчал, то ли просто удивился сэр Бертран, наблюдая, как мохнатая, в мгновение ока с небес свалившаяся армия сметает всех его противников.
– По-моему, нам можно слегка передохнуть и отставить оружие, – рассудил Леонтий. – Это друзья. Или, во всяком случае, союзники.






Глава 6 – Великий Мяурысьо

Месяца через три я говорил по-кошачьи. Малайский язык можно изучить за полгода, а кошачий еще быстрее. В нем всего четыреста-пятьсот слов, и, употребляя их так или эдак, можно сказать что угодно.
Лао Шэ, «Записки о Кошачьем городе»

1
Чёрный, с белой грудью котяра на задних лапах, виляя бёдрами как Джонни Депп в «Пиратах Карибского моря», в сопровождении свиты неторопливо приблизился к ним.
– Врагиу наших врагоу – наши друзьяу!.. Мяурысьо, великий вождь крысокотов, – приложив лапу к мохнатой груди, учтиво поклонившись, произнёс он. – Вауобще, мы не любим, когдау по нашим землям ходят чужау. Так у нас принятоу. Но эти мяурзавцы совсем обнаглеу, они вздумау устраивать засаду на пути миурных путников… Ведь вы – миурные путники?
– Мы никому не желаем зла, – ответил за всех де Борн.
Кот испытующе оглядел всю их компанию.
– Кто-тоу из вас знау наш призывный клич. Ниу один из нас не смеу не откликнуться на него. Так у нас принятоу.
– Это, кажется, я… – признался Тинч. – Хотя я не подозревал, что это клич доблестного племени крысокотов. Я хотел просто отпугнуть, привести в замешательство этих… псов. Есть такой боевой приём.
– Это оучень полезный боевой приём, уверяу вас…
– Мякушкин! – неожиданно вмешался Леонтий. – Ты что, не узнаёшь меня?
Котяра с интересом повернул голову в его сторону и вдруг кинулся к нему и обнял лапами шею.
Путники растерялись, но ничего страшного не произошло.
– Хозяин, милый мой хозяуин, – растроганно мурлыкал кот, прижимаясь к груди Леонтия.
– Мы, котыу, ничегоу, не забываем. Так у нас принятоу… Мр-рыу-у-у…
– Мр-ры? – спросил один из сопровождавших его котов, тот самый рыжий. – Урмяу?
– Ур-ру! – коротко пояснил Мякушкин. И объяснил, в чём дело:
– Когдау-то, многоу вёсен и лет назад, я ещё котёнком одиноко бродиу по улицам города. Меняу приютиу этот добрый человек, и накормиу, и дау мне имя. Но, он работау, и взяу меняу с собоу в лес. А яу очень испугался, мыу, коты, всегдау боимся, когдау нас куда-то везут. Так у нас принятоу. И яу у него сбежау, а он меняу искау… Я был очень глупый тогдау… Ау потоум я встретил лесное племяу. Дачники называу нас, лесных жителей, крысокотами… не знау почемоу. А мыу так и жиу, и давау именау по именам тех святых, которым поклонялись люди.
Он подал знак и несколько его соплеменников подошли поближе.
– Этоу – мой сын Буцамной. Он всегда рядом. Это – мой сын Как Тарас, а это его благословенная супруга Аяваз… Это – моя жена Ахискала…
– Я что-то не пойму, – сказал де Борн. – Эти имена совсем не похожи на имена святых.
– Э-эу, мой друг, – пояснил Леонтий. – Всё объясняется очень просто. Рядом были дачные летние домики, куда люди приезжали отдыхать, а отдыхая – слушать музыку и песни…
– Так у них принятоу, – вставил кот.
– А песенки эти у нас называют «попса». Смысла в них нет никакого, их заводят просто потому, что хотят не думать ни о чём серьёзном. И слова у них самые, что ни на есть простецкие, и в тексте постоянно повторяются одни и те же выражения. Например, «Будь со мной! будь со мной! будь со мной всегда ты рядом!» – отсюда появился Буцамной. Или, «как-то раз»… Была такая песенка «на вернисаже Как Тарас случайно встретил Аяваз». Коты всё поняли по-своему. Так у них принято… В каждом из нас сокрыта своя сказка… смотря какая для каждого...
Мякушкин, снова мурлыча на его груди, на секунду открыл глаза и согласно мяукнул.
– А насчёт Ахискалы… А, впрочем, я вспомнил! «Ах, искала я, искала, я любовь свою искала…»
– Простите, из чего любовь? – не расслышал де Борн, пытавшийся распутать верёвки.
– Очевидно, это образец явно не куртуазной поэзии, – предположил Тинч, успевший набраться новых слов от Леонтия.
– Да-а… отнюдь не куртуазной!.. – рассеянно отозвался тот. – «Я тебя слепила из того, что было…» Ах, мой дорогой Мякушкин! Как я всё-таки рад, что ты живой и здоровый! Только почему ты теперь Мяурысьо?
– Ну-у… как этоу почемоу-у… Так принятоу.
И Мякушкин процитировал:
– «Мяурысьо!.. с мечом!.. продвигается по полю!.. Устремляется к воротам!.. Удар! Гоул! Удар! Гоул! Удар! Го-оул!..» Великий воин Мяурысьо!*

-----
* Маурисьо, конечно… Ну, футболист, конечно…
-----

И попросил:
– Почешиу меняу за ушком.
И добавил, не прерывая мурчанья:
– А потоум что-то случилось и мыу всеу перенеслись сюдау. И стали такимиу, как вы видитеу… Ну чтоу, хозяин, тебе теперь полегче?
Леонтий прокашлялся.
– Да… Ой, спасибо, милый ты мой.
– Мы, котау, животноу лечебноу, – наставительно сказал Мякушкин, отстраняясь и присаживаясь рядом. Так у нас принятоу...
И, как ни в чём ни бывало, принялся умываться.
– Да позволит мне великий вождь собрау мои стрелы и дротики, – обратилась к Мякушкину до сих пор молчавшая кентавриха.
– Ах дау, ну конечноу! – откликнулся тот. – Я всё хочау спросяу: ведь выу с одной стороны женщина, с другой стороны конь? С коняуми нам делить нечего, а женщины… о! женщиныу! Они обычно нас ласкау, чесау за ушком и угощау молочкоум… У вас, случаем, нет с собоу моулочка?
– Аувы, – призналась кентавриха.
– Ваши дротики и стрелы собирау наши котята… Ау! Летучие когти! Как жаль, что мыу ими не поульзуемся!.. Впроучем, нау один из них я хотеу бы взглянуть внимяутельнее.
– Как вам будем угодно, великий вождь, – склонила Ассамато свою лебединую шею.
И только сейчас все обратили внимание, что разговаривает она совсем не так, как раньше.
– Ау! Какой аудар! – с уважением заметил Мякушкин, осматривая труп псоглавца. – Ноу, что этоу? Моу родовой знак! Ах, мяурзавец!
И, сняв с груди поверженного противника символ в виде «Я», торжественно провозгласил на весь лес:
– Да возрадау все крысокоты! Великий знак Солнечного Котяу Ра сноу с науми!
И тут же склонился перед кентаврихой, приложив к сердцу лапу:
– Да благословиу тебя всеу боги, о! великая женщина-конь! Ты самау не знау, какую ценность помогау нам вноу обрести своим ударом!
– Так у нас принятоу, – подмяукнула Ассамато.
– А в чём заключается её ценность? – спросил Тинч.
– Нау, наупример… Мы моу увидеть, каким ктоу был в проушлом и кем станет в будущем. Вот, посмотрю я, наупримеу, на нашу женщину-коня…
Широкий, в пол-ладони, золотой знак имел просвет, закрытый особым стёклышком, и с одной стороны оно было синим, с другой – красным.
– Яу… Вижу мауленькую деувочку верхоум на сероу, в яблоках лоушадке, – задумчиво произнёс Мякушкин.
– Значит, Ассамато не всегда бывает кентавром?
– Оу, нет! Оуверяу вас, нет!
– Это так… – подтвердила его слова Ассамато.
– Ау в будущем… Я вижоу её на тронеу и серая кобылицау пасётся на полянеу…
Он на миг оторвался от своих стёклышек и, снизу вверх, внимательно посмотрел в глаза кентаврихи.
– Прости меняу, о принцесса! Ноу, этот мир-р так непредсказуем…
– А ты погляди, что там было и будет у этого молодого человека, – чтобы разрядить обстановку, предложила она.
– Ау него… Ау? Ау! Ау! Ты быу рыбакоум! Мур-ры! – заурчал Мяурысьо и с уважением поглядел на наколку с дельфином и якорем.
– Ну… и рыбаком тоже пришлось… – смутился Тинч. – Бывал и строителем, и пастухом и даже пивоваром… Что в этом особенного?
– Оу, тыу ловил рыбку! Оу! Рыбку! Рыбку! Рыбку! Он снова оторвался от стеклышка – для того, чтобы в очередноу… (тьфу!)… в очередной раз выразить своё восхищение.
– Тыу научишь нас ловиу её? Мыу одарим тебяу всем, чем моужем! Я так давно не едау рыбки! Жиу около реки – и не едау рыбки! Поймиу меняу!..
– А что там у меня в будущем? – спросил Тинч.
– С готовностью, о веуликий рыболоув!
И тотчас же отложил символ после того, как посмотрел. И сказал озадаченно:
– Яу неу понял. Тебяу там так многоу… Яу видел тебя и моложе, и таким, как тыу сейчас. Я видел тебя и постарше, оучень боульшим боуродатым великаном, и в руках у тебяу был этот же посох. И звали тебя тоугда Таургрек-Оутшельник… И ещё яу видел… страшноу… огонь, смеурть…
– Было и такоу… И будет впредь…
– Тыу – человек страшный и доубрый, безжалостный и милостиувый… Тыу – странный человек во все векау…
– Да, во все векау, – подтвердил сказанное Тинч.
– И ты знау призыу крысокотоу! Яу не знау, что сказать!.. – Мякушкин не скрывал своего восхищения.
– Впроучем, – прибавил его величество холодно, – всёу это не мешау нам исполнить оубряд преузрения к поуверженному враугу! Так у нас принятоу!
С этими словами он поднял хвост и, как ни в чём ни бывало, пустил струю прямо в морду псоглавца.
– Для истинноу крысокота неу ничегоу приятнее, чем помочиться на труп своего врага!
– Надо бы убрать трупы, – сказал Леонтий.
– Не стоу! Их ещё остау. Они ещёу вернутся, чтобы их пожрау. Они всегдау так делау. Так у них принятоу… А вот нам, мои друзьяу, хорошо бы подкрепить наше знакомство хорошеу трапезой.
– Да, интересно бы узнать, что едят на обед крысокоты! – хмыкнул рыцарь. – Наверноу, то же, что их собратья в нашем мире?
– Ну-оу… – не нашёлся что сказать великий Мяурысьо.
– Видите ли, олений бок приказал долго жить, а питание мышами и крысами напоминает мне один невесёлый эпизод при осаде Ашкелона… Дозволяется ли гостям охотиться в ваших лесах, многоуважаемый владыка?
– Оувы, нет. Здесь есть свой Лесной Хозяу, который…
– Да бросьте вы, сэр Бертран, – сказал Тинч. – Ведь у нас есть сети! Они крепки и широки, они как раз то, что надо. На крупную рыбу пойдёт… Говоришь, река неподалёку? Надо только вырезать эти непонятные штуки… Эй, вождь, зови своих котят!.. это час работы, а там забросим две-три тони… Э-э-э, что это за нож, кислое молоко резать!.. – прибавил он, откладывая в сторону то, чем пытался резать и вынимая из ножен свой собственный тесак.
– Какие штуки? – спросил Леонтий. – И что это за нож?
– Да вот, эти дурацкие кусочки ткани… Какой-то чудак не пожалел времени, вплёл их в основу сети. Зачем, интересно бы знать? Они только рыбу распугают… А нож – тот, что я отбил посохом, когда псоглавец…
– Погоди… Странно. Знаете, что это? Это же маскировочная сеть…а это штык-нож от автомата… Это вещи из моего мира. Откуда они взялись здесь?..
– Наверное, из мира в мир способны переходить не только люди, но и вещи…
– Великий вождь!
Громадный, рыжий, с исцарапанной рожею, по виду – настоящий бандит, Буцамной что-то шепнул Мякушкину на ухо.
– Ур-мяу! – воскликнул вождь. – Это же ваужное известие!
И пояснил:
– Котята нашли в лесу двух осёдланных коняу!
– Это наверняка кони моих оруженосцев! – вскинулся сэр Бертран.
– Неподалёку ониу нашлиу два истерзанных трупа, – продолжал Мякушкин. – Ониу похорониу их… Так у нас принятоу.
– Да-да, конечно… – поник рыцарь. – До отъезда надо бы сходить, поклониться их могилам.
И минул день, и прошёл обед, и прошёл полуденный отдых. В лесу темнеу…

2
Главное село кошачьего народца называлось и красиво, и звучно – Терракота. Оно представляло из себя огороженный плетнями участок леса, с трёх сторон окружённый водой – река в этом месте делала изгиб и берег нависал над стремниной. Центр Терракоты занимал большой костёр, на котором готовили пищу и возле которого сушились после летних гроз и росистых ночей. Полы в плетёных из ивняка хижинах были устланы циновками и охапками сухой травы, иной мебели у вольного племени не существовало.
– Вот и всёу, воут и устаканилось, – мурлыкал Мякушкин, растянувшись у костра. – О рыбка! Рыбка-рыбка-рыбкау…
– Оустаканилось? – недоверчиво усмехнулся Леонтий. – А что, если эти твари опять…
– Оу, не воулнуйся… Оуни заняты тем, что пожирают свою падаль. Яу приказал котяу следить за ними…
– Как он сказал? – спросил рыцарь. – При чём тут стакан?
– А это, по-моему, значит, что после наших трудов, вечерком у нас оупять поулучится отдохнуть, поесть и пропустить по стаканчику, – предположил Тинч. – День выдался хлопотный… Одна запруда чего стоила. Мяурысьо! В твоих влаудениях топора не найдётся, случаем? Мы могли бы построить паромчик или лодочку, чтоб коутята лишний раз не мочили шёрстку, перебираясь на другой берег.
Кот покосился полусонно:
– Ниже по течениу, еусли идти от Колесау, есть моуст. Прауда, мыу туда не хоудим.
– Интересно, а кто же там, дальше, ниже по течению, обитает? – заинтересовался Леонтий.
– Оуни оучень воуружены и мыу не хотим, чтобы оуни общались с нами. Так у нас принятоу.
Друзья переглянулись.
– Кстати, – осматривая лезвие меча, заметил рыцарь, – в вещах моих оруженосцев найдётся не только топор, но и пара мечей и арбалетов, не хуже, чем у вашей Ассамато… Бедняги, нападение было столь предательски внезапным, что они не успели толком воспользоваться ими… И вот беда, коты почему-то не разрешают нам охотиться в этих лесах, а я не монах и всегда предпочитал мясо рыбе. Хочу охотиться! Мне не позволяют. Почему – не хотят объяснить.
– Да, причём, и почему-то не объясняют причины, – сказал Леонтий. – Ссылаются на запрет какого-то «хозяина»… Мякушкин! Ведь у тебя хозяин один, и это я. Выходит, существует ещё кто-то, и кто же он? Лесничий? Тогда – чей же удел охраняет этот невидимый лесничий?
– Егоу мы зовоу Воблак…
– А… – вспомнил Леонтий. – «Так высока и так легка дорога Воблака»?
– Егоу…
– Темновато здесь… – щурясь, на просветы меж деревьев, сказал сэр Бертран. – А мечу нужна основательная чистка. Между прочим, не обратил ли ты, Леонтий, своего внимания на одну странность… Произошла серьёзная схватка, а ни на ком из нас – ни царапины?
Леонтий засмеялся:
– Обратил, обратил. Я тоже думал об этом. Возможно, это… смена декораций. Театр. И не исключено, что режиссёр следит за тем, чтобы актёры, увлекшись, не попортили реквизит. А также за тем, чтобы диалоги персонажей происходили в соответствии со сценарием.
– Мудрёные слова. Ничего не понял, объясни, – сказал Тинч.
– Ладно, думаю, что пройдёт немного времени – и все мы многое поймём… А кстати, куда подевалась наша героиня?
– Ты снова про эту кентавриху? – скривился рыцарь. – Подумаешь, «принцесса»!
– Её не было на обеде…
– Ну и что, нужна ей ваша рыба. Небось, набивает себе брюхо где-нибудь с конями, ну её!.. А знаете, по моим расчётам, здесь давным-давно должны были начаться мои владения! Признаться, я озадачен. Немногим более суток тому назад, привычной дорогой въезжая в этот лес, я удивлялся лишь тому, как подросли за прошедшие годы деревья… Теперь же я вообще ничего не понимаю. Где мой Лимузен, в какой стороне родовой замок, где, в конце концов, чёрт меня подери, Лимож, и куда я попаду, продолжив путь по этой дороге? Турнир не ждёт, а на мне – всего-то боевой доспех, и мне будет необходимо время, чтобы, заняв денег, выкупить турнирный. Я не могу предстать пред блистательной графиней де Божё в этом ржавом хламе!
– Затоу ваш меч, сэр рыцарь, оуслепит всех вауших врагоув, – приоткрыв один глаз, мягко польстил Мяурысьо.
– Ах да… – ответил рыцарь, поднимаясь. – Эх, пойду-ка я куда-нибудь на берег, займусь делом. Становится темновато, а Исидора-Сервента-Спада нуждается в особом уходе. В особенности, после такого сражения…
– Эх! Пойду и я с тобой, полюбуюсь закатом… – в тон ему сказал Леонтий. – Вообще-то, действительно… Как же и чем могут питаться кентавры? Что-то я не представляю себе отважную Ассамато, которая щиплет траву как корова или кролик…
– Честно говоря, я тоже не в силах такого представить, – согласился Тинч. – Ну, мы-то с вами поели, отдохнули, дело к ужину… А она ведь даже не обедала… А впрочем… Мне в голову пришла одна идея… Послушай, Мяурысьо!..

3
С этого берега в заводи плавали золотисто-жёлтые кувшинки, с того берега – чисто белые… Стрекозы отдыхали на полусогнутых листьях тростника… Солнце уходило к закату, а высоко позади них, над лесом, наворачивалась полная луна.
– Да-а… Жалко, Тинч не видит, – сказал Леонтий. – Ведь в его мире нет луны. Хотя, приливы и отливы всё-таки существуют, несмотря на все гипотезы учёного сословия.
Рыцарь неспешными продольными движениями полировал широкое лезвие меча.
– Это чудодейственный красный порошок, подарок одного сарацина, – сказал он и повертел клинок и так и этак, любуясь отблесками позднего солнца в начищенном как зеркало лезвии. Начисто стирает любые следы, будь то ржавчина, будь то кровь псоглавца.
– А у вас были друзья среди сарацин? – полюбопытствовал Леонтий.
Де Борн отложил меч.
– Знаешь ли, уважаемый Леонтий. В нашей вчерашней беседе, да и сейчас, я постоянно слышу сомнение в твоём голосе…
– И оно вполне правомочно. Посему я сейчас и здесь, и с тобой, и хотел бы его развеять, услышав правдивый рассказ о твоих приключениях.
– Что скрывать… Когда мы получили известие о том, что Иерусалим вновь захвачен, и что король Гвидо в плену у неверных, его величество Филипп-Август предложил, дабы потянуть время до подхода главных сил, затеять с врагом переговоры. Здесь был необходим муж не столь опытный в дипломатии, сколь красноречивый, и выбор пал на меня. Признаться, я не без страха подъезжал к становищу иноверцев, где меня, к моему удивлению, повстречали весьма уважительно и даже почётно… И это событие я помню в мельчайших деталях, и этот разговор – почти дословно.




Глава 7 – Беседа с Саладином, рассказывает рыцарь

Султан Саладин, взяв город, пощадил христианских жителей, без нужды никого не убивал, а иерусалимскому королю Гвидо возвратил свободу. По этим-то поступкам христианская Европа и узнала, что святым городом овладел никто иной как неверные!
«Сатирикон»

1
…Сопровождавших меня воинов и оруженосцев я отпустил, едва завидев мчавшихся нам навстречу всадников. Пусть погибну я, но увлекать с собою других – зачем? Зачем брать их с собою туда, где нас наверняка будут подвергать испытаниям, а возможно – и пыткам?
К тому времени до нас дошли слухи о печальной судьбе Рено де Шатильона…*

-----
*Рено де Шатильон, один из предводителей крестоносцев, был, в силу мщения за оскорблённую сестру, обезглавлен лично Саладином, омывшем лицо в его крови.
-----

Странным показалось мне, что едва заслышав кто я и зачем желаю видеть владыку сарацин, всадники приложили каждый ладонь правой руки к груди и, не только не отобрали оружия, но и без долгих расспросов проводили меня к шатру султана Юсуфа Салах-ад-дина.
К моему очередному удивлению, шатёр его не был ни изукрашен, ни как-то особенно заметен среди остальных.
Внутри, за невысоким столом сидел человек в простой одежде. Выцветшая на солнце светло-зелёная чалма… Изогнутый нож в серебрёных ножнах у пояса… Борода с проседью… сколько ему может быть лет? На Востоке люди взрослеют и стареют быстро…
На столе перед ним стояло большое плетёное блюдо, в котором горой возлежали чёрный и белый крупный виноград, сочные, с кулак, золотистые груши, ароматные ломтики дыни, перезрелые персики… В начале лета?..
Сарацин полосовал персик маленьким тёмным лезвием с изображением серпа луны, неторопливо положил в рот одну из ароматных долек, пожевал, добавил несколько крупных виноградин, зажмурился от удовольствия… – ай, как вкусно! Потом, сплюнув в кулак косточки от винограда, высыпал их в блюдце, тщательно вытер ладонь полотенцем и внимательными, тёмно-серыми глазами поглядел на меня.
– Светлейший султан ожидает твоей речи! – на ломаном французском подсказали мне сзади.
Я прокашлялся от дорожной пыли, сдвинул на затылок пропотевший капюшон, поклонился. Затем, вначале известными мне словами на сарацинском наречии, потом, для верности, ещё раз, на своём языке, изложил суть своей миссии.
Я ожидал какого угодно ответа. Внутренне мне был глубоко безразличен король Гвидо, что столь бесславно проиграл сражение у Двух Рогов*, что повлекло за собою захват врагом Иерусалима. И лишь ощущение ответственности моей миссии настраивало меня на особенно торжественный лад.

---
* В сражении у Двух Рогов (в глубокой ложбине между двух скалистых гряд) сарацины вынудили противника несколько часов (или даже, по иным данным, суток) пребывать на жаре при полном отсутствии воды, из-за чего многие из рыцарей погибли от жажды и перегрева в собственных доспехах. Естественно, баталия закончилась полным разгромом крестоносцев.
---

Пристальный взгляд Саладина пробежал по моему лицу, по взлохмаченным волосам, прилипшим к потному лбу. Спустился к груди, к кресту. Остановился на рукояти меча…
– Омойте гостю ноги, – приказал он негромко.
И, как только приказ его исполнили в точности (я удивился, что в тазик с водой добавили горсть неоткуда взявшегося снега!), он позвал меня вновь. Его губы насмешливо, как показалось мне вначале, искривились, и он спросил:
– Наверное, ты голоден, молодой воин?.. Ещё ты хочешь пить… – прибавил он утвердительно, почти без акцента выговаривая слова моего родного языка.
– Присядь же за этот стол и отдай должное замечательным фруктам, которые и пища, и питьё, и – предлог к поистине дружеской беседе на равных. Хочешь персик или виноград? А вот, смотри, это очень вкусно, это называется мушмула. У вас в Европе растёт мушмула?.. А вот ещё, смотри, – подвинул он тарелку – это очень вкусный белый сыр, и хлеб, его испекли только сегодня, угощайся, гость!
– Как, ты говоришь, тебя зовут, сынок? – спросил он, когда я, поклонившись, без лишних слов (а делать было нечего, пришлось принимать приглашение), присел напротив него на низенький трёхногий табурет.
Я представился ещё раз, и он по слогам повторил моё имя:
– Бер-тар-ан де Бор-ран… Да. Так ты – тот самый молодой крестоносец, что поёт ночами в одиночестве?
Я нечаянно проглотил ягоду винограда вместе с косточками.
А он, с прежнею усмешкой, на меня смотрел.
– Король Гвидо… – снова начал было я, но он, прислушавшись к звуку голоса, прервал меня:
– Ага… Значит, это всё-таки был ты!.. Де Бор-ран…– сказал он, отстраняясь и показывая зубы. – Прошедшей ночью я мог коснуться тебя рукой, сэр Бер-тар-ран! Охрана ваша никуда не годится. Твои соплеменники спят и видят сны, и их не будят даже песнопения о далёкой родине и златокудрых девах… как там?.. что скачут на конях и терзают сердца неустрашимых воинов, не так ли?
Я не нашёлся что ответить.
– И этот букетик цветов, что ты несёшь сквозь кровь и гарь войны… он, конечно же, сейчас с тобой. И даже погибая, ты будешь призывать не только имя своего Бога, но и повторять неустанно её имя. Не так ли?
Теперь мне почему-то было не страшно, а интересно. И всё-таки я повторил:
– Король Гвидо…
– Опять ты с этим Гвидой! – поморщился он. – Дался тебе этот Гвида! Да ты не волнуйся, я пальцем не тронул твою Гвиду… Мне радостно, что ко мне приехал ты, молодой слагатель песен! Сейчас я хочу беседовать с ТОБОЙ…
Я и страшился этого человека, и восхищался им. Он что, желает, чтобы я перед ним пел? Призрак Рено де Шатильона стоял перед моими глазами… Кисть винограда понемногу таяла в пальцах.
Он подал полотенце:
– Скажи, а вот что, если бы твоей возлюбленной… как её… Гви-скар-де Бургундской, да… какой-нибудь негодяй нанёс оскорбление? Ударил бы её по щеке, сорвал бы кольца с пальцев, выдернул серьги из ушей? Молчишь?
Мне нечего было сказать.
Он жестом отослал охрану.
– Так вот, слагатель песен. Я сам, своими руками, прилюдно отсёк голову обидчику моей сестры. Возрази мне на это, скажи, что я был неправ, ты, христианин!
И я вновь не мог ничего сказать, и только вновь промямлил:
– Король Гвидо…
Он досадливо махнул рукой:
– Ваш Гвидо – трус и глупец, не о нём речь!
И прибавил насмешливо:
– А позволь-ка осмотреть твой меч, сэр рыцарь!
Я оторопел. Я только сейчас осознал, что напротив меня сидит, в сущности, безоружный передо мною человек, и этот человек – мой враг…
И… отдавать ему в руки моё оружие? Мою заветную Исидору-Сервенту-Спаду?..
Тем не менее я, повинуясь какому-то внутреннему чувству, вынул из ножен клинок и подал его через стол, рукоятью вперёд.
И он как будто бы не удивился этой моей готовности:
– Красиво твоё оружие, франк, – как ни в чём ни бывало, сказал он. Опытным глазом окинул лезвие вдоль, на свет, прищёлкнул ногтем по лезвию, послушал как запела сталь… – А неплохой клинок. Только он у тебя очень иззубрен и грязен. Ты побывал во многих схватках, ты отважен, а порою безрассуден. А знаешь что…
Он достал из шкатулки мешочек. Щепотью порошка – вот этого самого – провёл по лезвию, на котором тотчас высветилась зеркально блеснувшая полоса.
– Лезвие меча отражает душу воина, не так ли? – сказал Саладин. И его глаза впились в меня:
– Ты великодушен и велик твой Бог. Повинуясь Ему, ты не смеешь поднять руки на безоружного… Превыше всех заветов для тебя заветы пророка Исы? И та Любовь, во имя которой ты готов идти до конца…
Я отложил на блюдо недоеденную кисть.
– Король Гвидо! – поглядев ему в глаза, повторил я.
Он, казалось огорчённо, протянул мне меч обратно – рукоятью ко мне, и я спрятал клинок в ножны.
– Вот видишь, ты считаешь, что поступил бы недостойно. Вместе с тем, ты полон сомнений… Ай! Этот твой король Гвида – вот кто бы не сомневался… Я отпустил его ещё десять дней тому назад… Вместе с его рабами, слугами, женщинами, жёнами, мужьями, верблюдами с барахлом… Вон из нашего города! Это – не достойный противник. Он до сих пор блуждает по пустыне, и всем говорит, что от меня скрывается! Вам необходим такой соратник? – так пожалуйста, берите, я даже могу сказать где он… И всё же, сэр рыцарь…
Он умело выдержал паузу. Я не знал кто находится передо мною – враг, или, быть может, друг… Чего он хочет от меня?
– Нет, я не позову тебя к себе на службу, – его глаза смеялись. – Мы – враги. Иметь во врагах тебя будет, пожалуй, даже почётнее, чем в друзьях, потому что не хочу никого переманивать на свою сторону, ведь это, согласись, будет нечестно. Я вижу, ты спешишь передать своим друзьям добрую весть… Но я хотел бы, чтобы ты, возвышенный враг мой, уделил бы мне ещё немного времени. Вот что… Не спеши входить в новые реки крови. Отдай ещё немного времени беседе и этим плодам, что когда-то преподнесли пророку Мусе обитатели земли обетованной…
– И ещё, – прибавил он, с удовольствием поглядывая, как я вновь и с жадностью набросился на еду. – Я хочу преподнести тебе небольшой подарок. Видишь ли, мой отец (упокой Аллах его душу!) был оружейником в Дамаске…
С этими словами он пересыпал в пустой кожаный мешочек ровно половину из того, чьим содержимым только что касался моего меча.
– Поглядывай иногда в своё зеркало, юный воин, – сказал он при этом. – И тебе многое откроется. Правда, болтают, что зеркала придумал тот, кого мы называем Иблис, где-то на заре человечества. Но… кто этот Иблис, и кто мы, возвышенные духом перед лицом Аллаха… или твоего Христа?
– Да, кстати, – здесь его голос стал более жёстким. – Ответь мне: правда ли, что на площадях твоей страны пытают и сжигают заживо женщин? За то, что они, якобы, продают души свои Иблису… или, как это называете вы… са-та-не? Ты сам-то веришь в эту са-та-ну?
– Можно признавать, что Иблис существует, – продолжал он, не дожидаясь моего ответа, – а можно в него верить. Но здесь существует разница. Ибо, если веришь – то значит поклоняешься. Не так ли?
– И что же вы? – он в волнении встал со своего сидения и начал ходить туда-сюда, заложив руки за спину. – Вы, пришедшие из дальней страны воевать за пустой гроб, к которому мы и сами бы вас пропустили без всяких сражений? Я никак не могу понять, чего вы хотите? Во что действительно верите? Вы, затопившие кровью наши земли, вы, разорившие Аль-Кудс*! В тот злосчастный день, когда это случилось, ваши кони шли по самые бабки в крови арабов, сирийцев, ромеев, евреев, египтян… Среди них были не только мусульмане, но и такие же, как и вы, христиане… Почему вы пришли с оружием, а не прислали торговых людей? Мы наладили бы для вас необходимые связи, караваны и караваны пошли бы к вам со всего света, и из Африки, и из Индии, и из страны узкоглазых людей, и из пустынь Согдианы, и из гор Кавказа! Вы смогли бы торговать со всем миром, приди вы к нам с иными намерениями! Да, конечно, вы пришли и стали отправлять товары в свою Европу… Да вот только поставляли вы взамен лишь своих неповоротливых всадников, да пыточные орудия, да горящие кресты!.. Вы что, действительно так свято убеждены, что убиваете неверных во имя борьбы с Иблисом?.. Молчи, молчи, я знаю, что ты наделён даром красноречия, но, благословеннейший враг мой, я вижу по твоим глазам, что на сей вопрос у тебя не найдётся ответа. Ты – высокий духом певец и тебе, конечно, чужда жажда слепой наживы и убийства ни в чём не повинных людей. Я вижу в твоих глазах скорбь и сочувствие, и это правдивое, это от сердца, и я не могу этого не оценить. Однако, спроси у себя самого: почему же сюда, на переговоры со мной, самым главным и самым грозным противником твоей веры – как вы меня называете – отправили именно тебя? Где он, твой сюзерен Филипп-Август? Где король Ричард, чьим именем у нас пугают детей? Не приехал ни тот, ни другой, ни ваш папа Римский… Не потому ли, что и ваши властители, и ваша церковь привыкла жертвовать, в первую очередь именно такими как ты, о славный рыцарь, воспевающий Любовь?.. Молчи, молчи, и дай мне высказаться!..

-----
* Арабское название Иерусалима.
-----

– Да, я – воин Аллаха. Я тоже воюю за веру… Ты слыхал про гашишинов? Сам Горный Старец выползал передо мною на карачках и клялся всеми лживыми богами о том, что ни один волос не падёт ни с головы моей, ни с голов моих потомков, потому как я, уподобившись Сулейману, способен видеть прошлое и прозревать грядущее! Я велик, и волею Аллаха, возвышен над остальными людьми… Но, пойми! мне никогда в жизни не пришло бы в голову, что Аллах, оказывается, настолько слабый, что кто-то, пусть я, пусть этот ваш рогатый Иблис умеет стать Ему достойным противником… По-нашему слово «Иблис» означает «вводящий в отчаянье», а отчаянье – это та же трусость. Подумай об этом как-нибудь. И… знаешь, я заметил у вас одну особенность. Как только вы начинаете говорить более о вашем са-та-не, чем о вашем Иисусе, это всегда и всегда оканчивается лишь одним… знаешь, ты, наверное, заметил – чем это обычно оканчивается?
– И чем же?..
– А-а-а… А ты не понимаешь? Ты, вдобавок, или очень хитёр, или действительно так простодушен… как всякий слагатель стихов?.. Так вот, запомни. Это, о чём я только что сказал, всегда влечёт за собою только войну, кровь, неуёмную жажду наживы и – предательство заветов того самого Бога, которому вы поклоняетесь. На устах ваших – слово «Бог», в сердцах же написано слово «Иблис»!.. Прости меня, но это так.
Он помолчал и прибавил напоследок:
– Приближается час молитвы. Тебя ждут пославшие тебя на верную смерть. Сохранять преданность им или… той идее, к которой зовёт тебя твой Бог? – твоё дело. А о нашем разговоре… Подумай, почему я не перерезал тебе горло предыдущей ночью... Лезвие меча твоего да будет отражением твоей души. Поглядывай иногда в это зеркало, воин!

2
– Интересен для меня твой рассказ, сэр рыцарь… – сказал писатель.
Река под обрывом журчала чуть слышно, холодный туман начинал окутывать текущую воду. Писатель, обняв руками колени, смотрел в закат. Вечерний холод давал себя знать…
– Ты б приоделся, Леонтий, – покачал головой рыцарь. – В вещах моих оруженосцев есть запасная одежда.
– Хорошо, спасибо… – Леонтий щёлкнул зажигалкой и закурил – последнюю сигарету, что у него оставалась. – О гробе Господнем скажу только, что его никогда не существовало. Во-первых, евреи тогда не хоронили в гробах. Во-вторых, прочитаем Библию: тело Сына Своего прибрал к себе Господь. В теле Его прибрал… А в третьих… Какой гроб может быть у Того, Кто вездесущ и бессмертен?
– Тогда – за что мы сражались так упорно?
– Этот же вопрос у нас порой задают себе те, кто прошёл «горячие точки». И запивают с горя, когда понимают, что всё это время сражались за чью-то власть и чьи-то деньги… То, что я сейчас услышал от тебя, отчасти подтверждает мои предположения. Но позволь высказать сомнения. Нет, не по поводу смысла твоей высокой речи. Я, по роду моего ремесла, много интересовался эпохой крестовых походов. Прости… но ведь документы свидетельствуют: то, о чём ты сейчас говорил, случилось не с тобой, а с королём Ричардом. Ты же, согласно тем же свидетельствам, написал, конечно же, я не спорю, немало великолепных песен, воспевающих и крестовый поход, и сражения, и геройство воинов в боях с неверными. Но сам никогда в них не участвовал, не так ли?
Сэр Бертран мог вскочить с места и, сверкнув глазами, закричать во всё горло: «ложь! Это наглая ложь!» Но почему-то он не сделал ни того, ни другого.
– Сэр Ричард, – мягко улыбнулся он, – имеет привычку, выслушав чей-нибудь рассказ, пересказывать его другим так, как если бы это случилось с ним. Да, когда-то мы были почти друзьями – до тех пор, пока я не понял всю двуличность этого человека. Начиная бой, он привычно кричит: «Вперёд, герои!», а сам остаётся на месте. Зато потом, после, на пиру, как же разливается его хвастливая, убедительная речь! Это человек пусть и с сердцем льва, но с душонкой гиены. Услышав что-либо о нём, сэр… Леонтий, прошу: не всему верьте.
– А что касается моих сервент… – продолжал он, соображая попутно, правильно ли он поступил, назвав оруженосца рыцарским титулом, – я не знаю, о чём вы имеете честь мне говорить. Возможно, вы… или ваши историки меня с кем-то спутали. Да, я сочинял что-то подобное… ещё до того, как отправиться на Восток. Но теперь... Да, после того разговора, я принимал участие в сражениях, видел падение Ашкелона и наш позор у стен Акры, и наш разгром, когда нас осталось менее четверти прежнего войска, а оставшихся славнейших рыцарей сарацины истребили как цыплят… Вернувшись домой, я постараюсь забыть обо всём этом. Правда, сердце говорит, что этим не окончится, и я ещё не раз схвачусь за рукоять меча, пусть повинуясь данной мною клятве или вступаясь за обиженных. Но всякий раз при этом я буду смотреть в своё зеркало и прежде думать: так ли прав я, обнажающий меч?
– Но вчерашним вечером…
Бертран заулыбался:
– Бывают и ошибки. А вчера я, признаюсь, просто здорово перетрусил и, кстати, признавался вам в этом. Сам не знаю… ну, не чёрт же с вилами. Просто обыкновенное чудище… Ты мне веришь?
– А как тебе не верить, если ты не умеешь лгать? Вот и твой рассказ о встрече с Саладином. Я успел неплохо узнать тебя, рыцарь. Придумать столь затейливую ложь? Тебе? Это тебе не удалось бы при всём желании. Остаётся верить.
– Между прочим, – усмехнулся сэр Бертран, желая перевести разговор на другую тему, – у меня мелькнула одна мысль… Обо мне ты знаешь, но кто же ТЫ? Я давно хотел спросить. Такой знающий человек как ты… наверное, имеет благородное происхождение? Кто твои отец и мать?



Глава 8 – Встреча с сатаной, вновь рассказывает Леонтий

К о т. Не удивляйся, дорогой Ланцелот. У него три башки. Он их меняет, когда пожелает.
Евгений Шварц, «Дракон»

1
– Мой отец – такое было время – вынужден был скрывать, что является сыном священника. Лишь перед смертью он раскрыл мне эту тайну и взял с меня обещание, что я когда-нибудь, но навещу могилу деда…
Он служил в кавалерийском полку под началом славного генерала Доватора. Стремительно и грозно шли их войска в решительную контратаку, но потом получилось так, что немцы… ну, германцы… стали подходить к столице с тыла, и полк вынужден был повернуть, чтобы не дать врагу переправиться через реку. Они наползали на нас танками… такими бронированными чудовищами, и у наших всадников не было почти никакого оружия, чтобы справиться с наступающими… Они полегли там почти все, во главе с генералом, но враг в том месте через реку так и не переправился… Отец потом долго болел, будучи раненным в живот и в ногу, а выхаживала его в госпитале моя будущая мать…
К чему я это говорю…
Вот ты упоминал, вспоминая о том разговоре: Иблис, Иблис, са-та-на…
Получилось так, что много лет спустя я решил исполнить завет. Мой дед служил настоятелем храма в Волошской пустыни. Там должна была находиться и его могила. И вот, что интересно. По моим сведениям, именно в Волошской пустыни теперь обитал некто, очень меня интересовавший. Официально он носил духовный сан. Я, как может быть, ты успел догадаться, занимаюсь не только писательством. Я изучаю тайные науки. Не для того, конечно, чтобы стать великим магом, но потому что в них содержится немало информации, которая с успехом может быть использована во благо людям…

2
Могилу моего предка я так и не нашёл. Судя по всему, она находилась когда-то возле канала. Потом, по завершении строительства, на том месте появились административные здания: райком, горком, МВД… Теперь в них размещается музей Православной культуры.
Я всё-таки изыскал средства «позолотить ручку» и мне по секрету сказали, что интересующий меня отец Аникий в данное время находится в местном цветнике и как простой садовник возится с посадками кустарника.
Я был наслышан об этом «садовнике» и читал кое-какие из его проповедей в альманахе РПЦ. И я сразу же понял, что это он, когда увидел священника в простой чёрной рясе. Длинными ножницами он подстригал ветви шиповника, которые были сплошь в тёмно-красных плодах – и падали к его ногам, обутым в тяжёлые стариковские ботинки.
– Не меня ли вы ищете? – спросил он и обернулся.
Доброта, милосердие и благость сквозили из его внимательных, чуть прищуренных, с тёплой лукавинкой карих глаз. Я представился.
Отец Аникий отложил ножницы в садовую тачку, куда до того собирал срезанные, зелёные с ягодами цвета спелого помидора ветви. Странно. Кусты шиповника не подстригают осенью…
– Благословения ищете?
– Просто хотелось бы поговорить.
– Просто… Очень просто… – задумчиво молвил он, поглаживая желтовато-седую бороду.
– Зорох, значит? В миру вы, кажется, Котлин Леонтий Павлович? Знаком я, знаком с вашими произведениями…
И замолчал многозначительно, ясным взглядом посмотрев мне в переносицу.
– И… как они вам? – потупил я глаза.
– Гордыньки много в вас, – мягко, не осуждающе, произнёс отец Аникий. – В предмет, не подлежащий обсуждению, вторгаетесь. О вещах греховных печётесь. Вы… «аномальщик», кажется?
Я действительно бывал в аномальных зонах, занимался сталкингом. Кое какими из моих наблюдений я не преминул в своё время ознакомить читателей…
– С духами умерших пытаетесь общаться? Карты диавольского Таро изучаете? Вы – эзотерик, так это, кажется, сейчас называется?
– Если я вижу предмет или явление, которые можно употребить на пользу людям… – не выдержал я.
– А, вот оно что! – мягко прервал он моё словоизлияние. – Оказывается, на помощь людям. А я-то, недостойный, подумал было, что лишь о славе своей печётесь…
И помолчал, внимательно глядя мне в глаза. Теплота, понимание и благость облаком окутывали меня.
– Я понимаю так, – решился возразить я. – Если Господь дал людям способность заглядывать в мир неизведанного, то грехом было бы отвергнуть сии дары.
– А, выходит, дары сии… Но действительно ли от Господа исходят дары, коим поклоняетесь вы, образованный, учёный человек? Писатель? Вы об этом думали?
– В мире нет ничего, чтобы не исходило бы от Бога. И я убеждаюсь в этом на каждом своём шагу…
– «Я, я…» И ничего кроме «я». Разве так можно? И… чего, скажите на милость, вы сумели добиться своими исследованиями?
– Мне удалось открыть, например, что…
– Вам удалось открыть? Как легко вы это говорите… – нотки справедливой горечи звучали в его мягком голосе. Под звуки этого голоса так и хотелось опуститься на колени, покаяться во всех мыслимых и немыслимых грехах и со слезами благодарности на глазах, целуя старческие руки, просить прощения и благословения на избавление от наваждений бесовских…
…Может быть, я был в ту минуту не прав, но каким-то странным образом вся это сцена напомнила мне тот случай, когда один молодой военный корреспондент стоял на коленях перед неким Шер-Али, полевым командиром… Правда, в затылок тогда мне упирался холодный ствол автомата…
– Отрекись от всего этого, – слышал я мягкий, убеждающий голос. – Не доведёт это тебя до добра. Ты ведь и сам на каждом шагу убеждаешься, что применить свои знания просто не сможешь. А силы, Богом тебе данные, растрачиваются на растравление собственной гордыни. Ты мечтаешь изменить мир, Богом данный, но ведь ничего не получается или получается совсем наоборот. Вспомни товарищей своих… И какова их судьба? Сложилась ли она счастливо хотя бы у одного из них?
«Вообще-то, у многих сложилась, и не так уж плохо…» – хотел возразить я, но он сухими, пахнущими зеленью пальцами коснулся моих губ.
– Иные умерли, – продолжал он задумчиво. – Ты молил Бога, чтобы этого не произошло, но Бог почему-то перестал внимать твоим молитвам… А жена твоя? Как ты думаешь, её болезнь… и то, что у вас до сих пор нет ребёнка… это ли не следствие твоих занятий?
Здесь он был прав, но что-то в его наставительно-мягком, убеждающем тоне показалось мне странным.
…Знаете, я до сих пор жалею, что не мотнул головой тогда. Охранник бессознательно нажал бы на спусковой крючок и всадил бы очередь в брюхо негодяя, по чьему приказу была дотла сожжена и вырезана казачья станица… Правда, потом со мною было бы такое, что не хочется воображать… Потом этого Шер-Али всё равно убрали ребята из спецназа… Но меня до сих пор гложет совесть: испугался, испугался, испугался…
– Отступись от этого, – мягко выговаривал отец Аникий. – Оставь всё это, отбрось! Ты грязнишь душу свою, и те, кто идёт с тобой и за тобой терпят и болезни, и несчастия… Неужели тебе не жаль хотя бы их?
Ах, как мне захотелось раскаяться и бухнуться на колени! Но что-то изнутри удержало меня. Я вспомнил их всех, кого потерял за эти годы. Боль… Мои родные, товарищи, друзья… Сплошная боль пронзала меня изнутри.
– Теперь ты сам понимаешь… – внимательно глядя в глаза, продолжал вещать отец Аникий.
– Постойте-ка.
Это слово нежданно-негаданно вырвалось из меня. Так вырывается из ладоней птица.
– Говорите: беды и несчастия?
Казалось, он не удивился такому всплеску эмоций. Добрые и понимающие карие глаза смотрели на дно души моей.
– Отринь гордыньку-то! – ласковым отеческим жестом, мягко толкнул он меня в лоб холодными перстами.
– Разве Бог не милостив? – продолжил я. – И разве его единственная цель – наказывать? Награждать неизлечимыми болезнями? Сеять сомнения в правоте своей мечты?
– Благость господня… – стал было вновь увещевать меня он, но я не поддался. Я почувствовал характерную боль в затылке и в спине, посреди лопаток, и представил себе образ Казанской Божьей Матери, и она укрыла меня Своим покровом как щитом, и боль прошла как не было…
Он отшатнулся.
– Скажи-ка мне, – начал я. – Кому бывает приятно, когда человек мучается? Кому бывает сладко оттого, что он мечется, не находя выхода, и когда он пишет в дневнике: «Бог, Ты что, совсем рехнулся?», а потом летит вниз головой с шестого этажа? Кому это выгодно, чтобы человек стал бы сомневаться в самом существовании Бога?
– Сие испытание есть для человеков… И не я сотворил этот мир…
– И «не ты в ответе»? Ложь сие есть для человеков! – почти по Достоевскому, в тон ему продолжил я. – И искушение это есть, и возможность глумиться над Его страданиями. Истинный Бог пишет книгу каждого из нас, и Ему не может хотеться, чтобы книги Его прерывались на половине. Ибо Любовь есть главное свойство Бога!
– Недостойные речи ты говоришь, сын мой…
– Я тебе не сын! И не может быть детей у того, что даже не ноль, ибо от нуля идут все точки отсчёта!
– Уймись, уйми гордыню свою! – говорил он мне, чуть не плача. – Бесы смущают тебя, и говоришь ты с ними, и внушают они тебе мысли злокозненные…
И именно здесь он проговорился, и мне это стало понятно. Образ Матери согревал мою спину, защищая и лаская меня Словом и Волей Господней.
– Я говорю с одним из них, – произнёс я чётко и ясно, глядя в отечески благожелательные, теперь почему-то серые с зелёным глаза. И тут он окончательно попался на удочку:
– Вот видишь, и с бесом ты говоришь… Бога всё ищешь? А придёшь к Сатане?
– Тому незачем идти к сатане, – сказал я, перефразировав слова персонажа своей любимой сказки, – перед кем стоит сам этот сатана.
И в этот момент я услышал тихий ласковый смешок. Так смеются иные женщины, болтая по мобильнику с очередным бойфрендом.
Он отвернулся и опять принялся подстригать кустарник. Ножницы клацали: клац-клац…
«Догадался! Всегда был смышлён!» – казалось, он сейчас произнесёт именно это или что-то вроде этого.
– Я срезаю лишнее, – прошептал он, почти плача. – Так какой смертью вы желали бы умереть, Леонтий Палыч?
С этими словами он обернулся, и один его глаз был мертвенно-серым, а другой грязно-зелёным. И ухмылка исказила прежнее благообразное лицо, в котором не было никакого остатка прежних доброты и сочувствия.
– Выбирайте. Банда хулиганов у выхода из метро? Палёный коньяк? Дурдом? Машина, номер которой никто не успеет запомнить? Или… мне просто предать вас анафеме?
– Всё в руках Господних, а не твоих. Ты же сам ничего не можешь. Можешь лишь подталкивать других. Анафема? Пусть. Я окажусь в неплохой компании: Лев Толстой, супруги Рерих, Галилей… многие другие.
– Ты… – отшвырнув ножницы, он протянул ко мне скрюченные серые пальцы с когтями, перепачканными жёлтым соком ягод. – Ты… я ведь просто срежу тебя, как я срезаю эти ветви. Ах, как же вы не нужны мне, ищущие и просветлённые! И я буду издеваться нам вами, буду сводить вас с ума, сделаю так, что вы станете ненавистны для всех, кто вас окружает!
– И они будут кричать: распни его? Так? Как кричали одурманенные тобою люди на Того, Кто имел смелость осознать в себе Отца Своего?
Он играл со мной. Он весь содрогался от неровного припадочного смеха.
– Хе-хе-хе-хе-е-е… Да! Люди… вы так ведь удобны, вы же тянетесь к крови, в вас ничто не говорит так сильно, как жажда страданий и ужаса, и мазохистского стремления к боли. Х-х-х! Вы же просто тащитесь от того, что не видите смысла в жизни, и не знаете, что будет после смерти, но и туда вы перетащили свою тягу к страданиям. Вам хочется, чтобы страдали ваши родные и близкие! А я привык резать по живому, и специально создаю ситуации, где бы вы страдали и постоянно чувствовали свою вину перед ними. Это я расставил кликуш в подземных переходах и мнимых священников, якобы собирающих ваши денежки на нужды церкви. Это по моей подсказке по вашей линии метро третий год ездит одна постоянно беременная, и никому в голову не придёт поинтересоваться, что же это за особый клинический случай. Я создаю в вас постоянный комплекс вины! Вы сами создали меня, и я как паразит, как волдырь, как раковая опухоль внедрился в ваши чувства. Хе-хе. Я! Я, как солитёр, пронизал ужасом и страданиями все ваши кишки и внутренности, это я изобрёл и внушил вам идеи инквизиции, продажи индульгенций, крестовых походов, и это я заставил вас забыть о том, что человек в первую очередь должен вкушать радости, а не печали. Бог! Ах, как он желает, чтобы вы радовались радуге в небесах, и весеннему солнышку, и улыбке ребёнка, и всячески вкушали дары Его! Но ведь ничего не получается, и почему же? Гы! Потому что это я охраняю вас, и это я придумал назвать радости искушениями, и заставил вас страшиться их хуже боли и смерти! И это я дарю вам эту жизнь, потому что истинному паразиту незачем убивать своего хозяина, посему я до сих пор не истребил вас, потому что живу вашей ложью, и вашим страхом, и мерзостями, что вы творите, пытаясь войти в те двери, что сами для себя закрыли. Именно я изобрёл СПИД, а затем развернул производство презервативов – чтобы вы испытывали меньше удовольствия от самого естественного из природных актов. Именно я изобрёл демократию, чтобы смешать людские сословия в одно бесформенное нечто, которым так легко управлять. Это я создал в вашем воображении рай и ад! Это я показал вам, как творить беззакония, прикрываясь именем закона… Тверди, тверди, хоть до посинения: Бог, Бог, всё от Бога! А коли так, то, стало быть, я тоже от Бога, и Он не в силах совладать с таким творением, как я!
– Лжёшь! Ты не от Бога. Ты от человека. И Бог не уничтожает тебя лишь потому, что сам человек обязан истребить тебя в душе своей. Мне подождать, пока ты закончишь свои излияния?
– Мерзавец! Подлая тварь! Паук! Ползучий аспид! Я ещё подумаю, что с тобою сделать…
– Оставил бы ты свои титулы для себя, жалкий придумок!
Он исчез… на мгновение. Затем он вновь появился, в новом облике. Теперь он был одет во всё красное.
– Хорошо, оставим наши распри, – дружелюбно, как ни в чём ни бывало, обратился он ко мне. – Ты ищешь ведь своего предназначения? Ты желаешь понять, чего от тебя желает Всевышний? Я, как Первый сотворённый Им Ангел, так и быть, открою тебе эту тайну…
– Да и не было никакого первого ангела, – возразил я, – и легенду о нём сотворил ты сам, желая возвеличить своё ничтожество. Вселенная возникла разом, вся вместе, и иначе быть не могло. Во всяком случае, как мне представляется, была несущей и стала сущей… А насчёт моего предназначения – я понял, что Господь Сам направляет меня и откроет его тогда, когда это будет правильно. И потом, все ли тайны следует разгадывать? Терпение и смирение! – не я это первый сказал. Тайна на то и тайна… Что толку и смыслу, если всё будет известно наперёд?
Он зарычал глухо и вновь пропал.
И появился снова.
– Так вот! – возгласил он торжественно. Он был в новом обличье, светясь и мерцая как кремлёвская ёлка. И крылья белее снега помавали за спиной его. И нимб горел над его возвышенным челом, и глаза блистали горним пламенем.
– Так вот… твоё Истинное Предназначение есть новая религия и вера! И понесёшь ты новый огонь в сердца человеческие, и будут люди петь и радоваться жизни, полноценно вкушая дары, ниспосланные Свыше Господом! Ты мужественно прошёл все искушения и испытания, и послан я тебе затем, чтобы донести до Тебя, Сына Божия, сию Благую Весть! И будут ниспровергнуты искатели наживы, и батюшка продаст свой новый «Мерседес» или не проведёт евроремонт в своей трёхэтажной кельице, и всё для того, чтобы отремонтировать колоколенку!
Мне надоел этот бесплодный разговор.
– Зачем, – спросил я устало, – надо создавать что-то новое, когда всё исчерпывающе сказано в старом? Прошедшем горнило веков? Всё, что надо и не надо делать, было сказано, и будет повторяться вечно. Заповеди Христовы, учение Будды, высказывания величайших мудрецов, вновь и вновь открывающих и повторяющих одни и те же святые и непоколебимые истины! К чему мне это? Мне жаль, что я ошибся и потратил столько времени на разговор с тем, что и пустотою назвать-то нельзя! Бог… Он, Сам всё расставит по своим местам. И там, тогда… места для тебя не останется. Останется место и для пустоты, а вот для тебя – нет. И именно этого ты боишься более всего на свете, боишься всеми нервами той чудовищной лжи, что ты пытаешься внушать нам, бессмертным людям!
– Зшс-с-с! – ответило мне нечто, свивавшееся кольцами. Вскоре и оно исчезло…
Тишина отвечала мне. Только мелкий пыльный ветерок «чёртова свадьба» недолго покрутился там, где недавно подстригал кустарник называвшийся «пресвятым отцом»…
Мне остаётся добавить, что таинственное исчезновение «святого старца» не наделало никакого шуму. Более того, из печати куда-то таинственным образом пропали статьи его проповедей. И более того, на их место ещё более таинственным образом попали проповеди некоего отца Димитриана, неустанного «борца с сатаной», который борьбе этой неустанной посвятил несколько десятков книг…
Надо бы его тоже навестить при случае. 20.06.2013

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.