Птичка на тонкой ветке

Феликс Эльдемуров

ПТИЧКА НА ТОНКОЙ ВЕТКЕ
Роман

(Продолжение романа «Тропа Исполинов»)

Если маленькая птичка вспорхнула на тонкую ветку, ветка под ней раскачивается и трепещет. Однако птице нипочём, что у неё такая ненадёжная опора, так как её безопасность совершенно не зависит от прочности ветки. Она всецело доверяет своим крыльям. Ветка может ходить ходуном и даже надломиться, но это не волнует птицу: она полагается только на крылья и вольна в любой момент взмахнуть ими и улететь прочь. У нас куда меньше бесстрашия и доверия к себе, чем у маленькой птички, сидящей на тонкой ветке.
Шри Сатья Саи Баба, «Летние ливни в Бриндаване», глава 9 – «Путь бхакти».*
-----------
* Перевод с английского Кирпичниковой О.В.
-------------


Книга I
Часть I – СТРАНСТВУЮЩИЙ ЛЕС

Глава 1 – Рассказывает Тинч ДАурадЕс*

И приказал Владыка Реки, дабы пришел Теноч к отцу своему Ворону, чтобы узнать, куда вести мир свой и где поставить город народу своему…
Из ацтекской легенды

--------
* Тагры (тагркоссцы) ставят двойное ударение в словах, на первом и последнем слоге. (Прим. Леонтия Котлина).
--------

– Совсем ты, гляжу, заработался, дружище! – сказал он мне сочувственно. – Сходил бы по воду, что ли.
– Да-да, конечно… За водой? – откликнулся я, не в силах оторваться от рукописи.
– Нет, не ЗА ВОДОЙ, а ПО ВОДУ, – строго поправил он. – За водою пойдёшь – не вернёшься…
«Байки у костра»


1
Всё началось с того, что я оказался на том берегу, где…
Нет.
Всё началось с того, что Хэбруд дал мне поручение…
Нет…
Да!
История эта началась совсем буднично. Как пишут в книжках, «ничто не предвещало…»
Или предвещало?

…Как раз перед тем, решающим разговором, ночью мне привиделся сон, смысл которого я понял лишь несколько дней спустя…
Я видел пылавшее в звездном небе огромное радужное Колесо. По виду оно напоминало штурвальное. Разбрасывая разноцветные брызги огней, Колесо, со всеми своими спицами, медленно вращалось перед моим взором, и странная, величественная и грозная музыка, сопровождаемая хором, сопровождала все его движения. Потом оно начало как бы заваливаться прочь и встало горизонтально, а из его центра, откуда исходили языки и струи пламени, образовался сине-зеленого цвета, полупрозрачный и блестящий каменный кубок, с одной стороны которого были вырезаны прямой крест с распятой на нем розой, а с другой – птица, что, расправляя крылья, взлетает с тонкой ветки…
И еще: сквозь всю эту картину то и дело проносились какие-то бестелесные, огненно отсвечивавшие всадники, а со всех сторон к Колесу протягивались когтистые лапы крадущихся чудовищ с песьими и кошачьими головами, и лязгали клыки, и плескали драконьи крылья, и всё это вместе вращалось и свивалось в огненные спирали вместе с ним…
Надо бы зарисовать это зрелище, как проснусь, подумал в ту минуту я, однако наутро, мгновенно и привычно вспомнив о насущных заботах и хлопотах, совершенно забыл свой вещий сон…
А потом со мною произошло следующее.

…Мой рабочий день начался как водится, обычно. Я поработал над олеографиями и отправился вычитывать гранки «Бугденского вестника». Один из рабочих принёс записку, прибавив, что меня вызывает к себе «сам Главный». Текст этой записки он, конечно, прочёл по дороге (вот одна из неприятных сторон всеобщего образования!).
Хэбруд при встрече мешкать не стал и сразу приступил к делу.
– Видишь ли, Тинч, – начал он, поглядев на меня сквозь очки.
Очки он стал носить недавно. Увы, такова планида художника, который всю жизнь проводит со свинцовыми красками… Но странный он был сегодня. Казалось, чего-то недоговаривал…
– Видишь ли, Тинчи…
«Ну, что тебе ещё?» – мне не терпелось вернуться в типографию, ещё раз проглядеть свои рисунки, оттиснутые на бумаге. Нет ли потёков? Рабочие подчас излишне расходуют краску…
– Видишь ли, Тинчес. Тебе известно, что «Вестник» расходится замечательно и мы с Моуллсом хотим увеличить объём журнала, но все наши корреспонденты по горло загружены работой. Нужны материалы. К примеру, скоро десятилетие окончания войны…
– Я художник, а не писака.
– Я тоже художник, а не писака. Тем не менее, пишу.
Я промолчал.
– Необходимо множество новых тем. Мы, например, ещё ничего не писали о реформах Каррадена и «тагркосском экономическом чуде».
– А я тут с какого боку?
– Здесь всё достаточно просто. Главный принцип: человек не должен пребывать в бездельи. Нет дома? Вот инструмент и материал, строй себе дом. Нет работы? Найдём, и чиновник обязан помочь. Плохо с деньгами? А каков у тебя доход? Меньше положенного по закону? Приплатим.
Я молчал. Уж что меня сейчас в жизни интересовало меньше всего, так это экономические реформы. Ну, сидят эти знающие ребята у себя в столице, понемногу справляются с делом. Заняться бы и мне своим…
– За прошедшие десять лет в государстве не осталось ни одного бездомного или безработного! Государство берёт на себя главные трудности…
– Но я совершенно не разбираюсь в этих твоих экономиках!
– Ладно. Тогда другая тема. Журнал читают многие, в том числе женщины. Напиши о том, что женщина, растящая ребёнка, отныне приравнивается к работнику государственной службы, и ей положена соответствующая оплата труда. Напиши, что создание новой семьи приветствуется государством, а если кто бездетен – государство оплачивает воспитание и уход за ребёнком, взятым из детского дома… Напиши, что…
– Хэбруд! Ты отлично знаешь, что лично у меня семьи нет. Женщина, что растит моего ребёнка, находится далеко, и не желает мне его показывать. Моя возлюбленная Айхо давно вышла замуж за другого. Как я могу писать о том, чего не испытал?
– Ах, Тинчи, Тинчи. Знаете, ВЫ…
Я терпеть не могу, когда Хэбруд называет меня на «вы». Мы знакомы более десяти лет, с тех пор, когда я, ещё пятнадцатилетним мальчишкой впервые попал в «братство художников».
– Ну, «мы»! – не выдержал я.
– Знаете, вы… – он ещё потянул эту паузу, наслаждаясь моей реакцией. – Вы… как я понимаю, в принципе, не против что-либо написать? Несмотря на то, что ты, как и я – не писака, а художник?
Тут он меня поймал! О великий Хэбри!..
– И совершенно нечего так упрямиться! – продолжал он. – Не бойся, я не хочу загрузить тебя написанием материала о паровых двигателях или реформах в области образования.
И замолчал, глядя сквозь очки. В стеклах очков его глаза казались огромными и безжизненными как у гигантского спрута.
Ладно уж, добивай…
– Есть одно дело. Есть интереснейшая тема, подступиться к которой сумеет далеко не каждый. А именно… я тебе намекаю-намекаю… События… Десятилетней… Давности.
Он произнёс эти слова чётко, раздельно, роняя их передо мной как гири.
– Что на это скажет твой оракул?
Я достал чётки.
Для тех, кто, может быть, не знает: это не простые чётки. Они могут быть использованы как оружие. И ещё их можно употребить как гадательный инструмент. Их мне когда-то, десять лет назад, подарил сам Хэбруд.
– Ну-ка, ну-ка…
Я встряхнул чётки меж ладоней и, приплюснув, уложил ему на стол.
– ЭСПЕС! – увидел он это слово, но мне оно было незнакомо.
– На одном из древних языков это слово означает «Надежда»! – пояснил Хэбруд. – Что ж, это хороший знак…
– Именно ты, – так же чётко продолжил он. – Именно ты пребывал в те дни в самой горловине мясорубки судеб. Ты наблюдал всё. Ты был свидетелем всех тех событий.
– Ну, не всех…
– А ты не скромничай. Ты был одним из заложников, спасая которых высадился на берег Таргрек. Ты хорошо знаком с Гриосом, кавалеристы которого, мстя за своих соплеменников, устроили резню в Коугчаре. Ты видел и тех… Генерала Ремаса, Кураду, Хорбена… невольным убийцей которого ты явился. Ты, хотя бы отчасти, был участником сражения при Урсе. Ты сражался и любил, любил и сражался…
– Ну, так уж и сражался…
– Да, тебе было всего пятнадцать… Но ведь ты не беспамятный, и многое понял и оценил. А то, чего ты не видел, наверняка доскажет тебе отец.
Это был нечестный удар, и он знал об этом.
– Хэбруд! Давай напрямую. Ты хочешь помирить меня с отцом?
Тут он сдёрнул с глаз очки, встал и заходил по комнате.
– Да! И это тоже!
– И мне небезразлично, – продолжал он, – что два неглупых человека, которые к тому же отец и сын, пребывают в каких-то непонятно глупых, несуразных отношениях! А коли так совпало… – вновь нацепил он на нос очки и вновь поглядел на меня взглядом спрута. – Мне бы очень хотелось, чтобы ВЫ… Тинчес Даурадес… немедленно… сегодня же, сейчас же!.. отправлялись в Коугчар и привезли бы мне в скором времени обширнейший материал воспоминаний о тех событиях. Наличие иллюстраций приветствуется! Вам всё понятно?
Так я, спустя двое суток тряски в дилижансе… о Господи, а ведь когда-то мне было так просто и привычно проделать этот путь пешком!.. вновь оказался в Коугчаре.

2
С отцом мы пообщались очень сухо, и я ушёл жить к Тиргону и Кайсти.
Былое наше братство распалось. Йонас резал кожи на Кайратоне. Близнецы Марис и Макарис нанялись в армию. Маленькая Арна – та, что была так похожа на мою Айхо, – удачно вышла замуж и растила второго ребёнка. Ангарайд ходил в море с рыбаками, жившими в посёлке севернее Коугчара и, по слухам, бороздил Такканский залив совместно с моим старым знакомым Таппи... Да и сами друзья мои были более заняты делами дома, нежели могли уделить достаточно времени и внимания случайному гостю.
Словом, переночевав и закусив, я захватил с собою посох Таргрека, блокнот и карандаш, и отправился к морю. Мне хотелось ещё раз посетить Ступню Грена Какотиса, где я впервые вёл беседы с Отшельником.
Холодные и прозрачные, весенние волны ложились у моих ног. Я не удержался и, по старой памяти, окунулся разок в море, и толща океана приняла меня в ледяные объятия… Вышел на берег, чувствуя необыкновенный жар и покалывание во всём теле. Всё-таки не пропала ещё былая закалка. Одевшись, двинулся дальше вдоль берега, по дороге шевеля посохом выброшенный на берег плАвник.
О чём я размышлял в те минуты? Да о жизни своей нескладной размышлял. Всё, вроде бы, правильно, и ты при деле. Малюешь картины, лепишь гипсы, и даже стал известен. И заработок неплохой, и друзья всегда помогут.
Но что-то былое ушло, и ушло, скорее всего, навсегда.

Вот море. Оно такое же, каким было и десять, и миллионы лет назад. Вечное, неутомимое в своих приливах и отливах, штормах и грохоте волн, и пене, и чайках, и глубинах, и мелях, и неодолимом упрямстве в стремлении сокрушить береговые камни…
Да, я тоже упрям. «На тебя где сядешь, там и слезешь», говорит отец, и первый же наталкивается на это треклятое упрямство. Бывает… Два близких по духу человека не всегда способны ужиться в одном гнезде.
Да, мне не впервой бороться с морем, однако…
Моя Айхо давно замужем и проживает у отца, в Ихисе. Арна… как она была на неё похожа… Но, как говорил великий мудрец Гер Оклит, в одну и ту же воду два раза не входят… Тайри, что растит моего ребёнка (я даже не знаю – мальчика, девочку…) где-то на далёком Анзурессе…
И, по сути дела, ты остаёшься один.
И только море с тобою вечно.

Здесь я вдруг вспомнил, что затеял эту прогулку по берегу для того, чтобы набраться вдохновения, а заодно обдумать план своих писаний. Своих «мемуаров»… Как будто мне сейчас не лишь двадцать пять, а все семьдесят.
О великий Бальмгрим, пошли мне вдохновение!!!
Мой посох наткнулся на что-то твёрдое, углом торчавшее из песка. Я пошевелил этот предмет и обнаружил шкатулку.
Она была невелика, где-то в полторы ладони длины и ладонь в ширину. Я просунул нож между створками и хлипкий замочек тут же сломался.
Передо мной, в набухшем от морской воды красном бархате, лежала серебряная фляга. Фляга была плоской и чуть изогнутой – из тех, что носят в заднем кармане штанов. Внутри неё булькало; судя по весу, она была полна почти на две трети.
По серебряной плоскости фляги шла надпись квадратами тагркосских букв:
З А Г А Д А Й Ж Е Л А Н И Е !
Что могло находиться внутри? Наверняка не яд. Яды не готовят в количествах, способных свалить с ног лошадь. Скорее, это что-то спиртное, крепкое. Что, впрочем, кстати.
В котловине меж скалами, именуемой Ступнёй Грена Какотиса, я развёл костёр из плавника. Не думал я в ту минуту ни о взаимоотношениях с отцом, ни о задании Хэбруда, ни, конечно, о том, что место это считалось нечистым – ибо пропадали там люди…
Мне очень хотелось узнать, что именно содержала таинственная фляга.
Однако, по старой привычке торопиться медленно, я вначале дал огню разгореться, затем подстелил на камень плащ, набил табаком трубку и не спеша сделал пару затяжек. Потом, словно бы вспомнив, извлёк из кармана флягу.
З А Г А Д А Й Ж Е Л А Н И Е !
А чего мне, собственно, загадывать? Чего я, в общем-то, хочу?
Денег? Заработаю сам. Здоровья? Пока не жалуюсь. Подругу жизни? Так я отнюдь не стар, и совсем не урод…
Разве что… Вдохновения?
«Ты пишешь, как доски к забору прибиваешь! – сказал отец о моих писаниях. – Абы как! Унылая картина, которая неинтересна самому пишущему. А о читателе, например, ты подумал?..»
Может быть, действительно, вдохновения мне пожелать? Ведь ничто так не избавляет от дурных и невесёлых мыслей, как хорошая работа.
С этой идеей в голове я отвинтил горловину и сделал глоток…
Питьё оказалось вкусным, крепким, пряным. Странный, необычный, небывалый привкус.
Хм… Что бы это могло быть?
Может быть, лекарство? – подумал я, теряя сознание…

3
Придя в себя, я первым делом подобрал трубку – она валялась тут же, у ног, рядом с флягой, которую я тоже подобрал, завинтил горлышко и… только потом огляделся вокруг.
А вокруг был лес…
Раньше я никогда не видал настоящих лесов, разве что в видениях, что внушал мне на занятиях Хэбруд.
Прямые стволы сосен, между ними подлесок, орешник с рябиной. Понизу – сухие листья и какая-то зелёная травка. Я почему-то сразу понял, что трава эта называется «козлиная ножка», и что она вполне съедобна и хороша как приправа к мясу. Откуда взялись эти знания в моей голове?
Впрочем, я вновь затянулся трубкой (ах, как хорош бывает чаттарский табачок!) и решил не торопиться. Я восседал по-прежнему, на плаще, да только плащ был настелен не на холодный камень, а на ствол упавшего дерева. Брызги света сквозили сквозь низкие ветви, солнце почему-то шло к закату, и я подумал, что неплохо бы запастись дровами на ночь – плавник прогорит быстро, а ночи здесь холодные…
Но тут прямо передо мной, на той стороне от костра засветилось марево и из этого марева возник человек, и был он какой-то интересный.
На ногах его были не сапоги и не ботинки, а сандалии, сквозь прорези которых торчали голые пальцы. Странная, обтягивающая тело одежда, совершенно непригодная ни для работы, ни для путешествий. Правда, выпирали из-под неё мышцы – незнакомец слабаком явно не был… Но лицо… очень растерянное… убитое какое-то лицо.
Я затянулся трубкой. Происшедшее начинало меня забавлять. Что это за место? Где мы?
Пришелец был в явной растерянности, как и я. В руке он держал маленькую чашечку.


Глава 2 – Рассказывает Леонтий Котлин

Вот и остался Левонтий на вольных работах. Ну, пить-есть надо, да и семья того требует, чтобы где-нибудь кусок добыть. А чем добудешь, коли у тебя ни хозяйства, ничего такого нет. Подумал-подумал, пошел стараться, золото добывать.
П.П. Бажов, «Сказ про Великого Полоза»

1
Этим утром я, как у меня давно вошло в привычку, вышел во двор, выпить чашечку кофе и хорошенько покурить. Жена не разрешает курить в квартире.
Куда-то, как обычно по утрам, спешили люди. Двое подростков, дожидаясь, пока отец почистит машину от выпавшего ночью мокрого снега, с видом знатоков вели беседу об антивирусе Касперского… «Я поставил твою версию, а порт всё равно виснет». «Значит, так поставил. Ты зайди в сетап или поменяй драйвер…»
Воробьи возились в песочнице… Сизый голубок, потрясая зобом, охотился за голубкой. Сирень набухла почками, но ей мешали шлепки грязного снега, что скопился за зиму. Снег напоминал морскую пену, что остаётся на берегу после хорошего шторма. Давно не бывал я на море, давненько не бывал в лесу…
Стайка птиц проманипулировала в воздухе и остановилась на ветвях берёзы. «Грачи прилетели»… Саврасов… Старые голландцы… Великий и непонятый Брейгель… Его персонажи… Одиночество, одиночество…
Чья-то коляска скрипела у подъезда: скрип-скрип, туда-сюда… Дворник, молодой черноглазый татарин, широкой лопатой отбрасывал снег с тротуара. Мы дружески поздоровались. Мне всегда приятны те, кто добросовестно наводит чистоту.
С улицы потянуло ветром, и это был отнюдь не самум. Я понял, что чересчур легко оделся… Бежать домой? Бежать?.. Смакуя глоток за глотком горячий кофе, покуривая да подумывая, бродил я под окнами, поминутно стряхивая пепел с сигареты, и размышлял над вчерашним разговором.

«Дорогой Леонтий Палыч, я прочла ваш материал и ничего не поняла. Какая-то бочка, какой-то богатырь, что рос-рос, а потом перестал расти… Волшебство, магия… Какой-то остров Руян… Откуда вы его взяли?»
«Но ведь это ремикс на тему пушкинской сказки! Только я отнёс этот сюжет ко временам славянского язычества, и…»
«А-а, язычества… Об этом сейчас кто только не пишет… Читателю будет неинтересно. Не подходит это нам… сейчас. Тем более, как-то с эрпэцэ не хотелось бы ссориться…»
«Знаете, давайте всё-таки различать. Есть РПЦ, а есть русская православная вера…»
«Всё равно. Ваш роман не подходит в серию!»
«Но это просто коллаж на тему русских сказок…»
«А-а… Вы бы и свой язык сюда привесили. Поймите. Непонятно это будет читателю. «Коллаж». Нет у нас такой серии… Разве что, если бы мы каким-то образом, с вашей помощью, допустим, изыскали бы средства…»
«Знаете, девушка, вы мне очень напоминаете мне одного священника из Волошской пустыни. Когда я попросил его помочь с розыском места последнего упокоения одного из моих не столь далёких предков (он был настоятелем одного из тамошних храмов), то услышал такой ответ: «да-а… это сложно… у нас столько дел… вот и колокольня в храме обветшала…»
«Ах, так вы бывали в Волошской пустыни? Не может быть! Как интересно. Вот и напишите об этом!»
«А я и написал, и именно об этом. И о многом другом. Вы внимательно читали?»
«Скажите, сколько вам лет? Уже за пятьдесят? Видите ли, мы стремимся развивать молодые таланты…»
«Гончаров, между прочим, первую книгу написал в тридцать восемь... А если, к тому же, вспомнить о Шарле Перро…»
«Это который Гончаров? Из реалити-шоу? Он ещё и пишет? Как интересно!»
«По-моему, нам не о чем с вами разговаривать.»
«Не обижайтесь, не обижайтесь, дорогой Леонтий Палыч! и приходите поскорее с новым материалом, вы ведь знаете, мы всегда вас ждём с нетерпением…»
«Могу я поговорить с Главным?»
«Главный вам скажет то же самое…»
«И всё-таки?»
«Завтра, завтра, приходите завтра…»

Что значит «не подходит в серию»? Почему «не подходит»? Разве писатель не имеет права на свободное изъявление своих мыслей? И разве в литературе «фэнтези» обязаны навечно воцариться Гарри Подтеры и прочие гоблины? Что, принеси вам даже Достоевский свой роман, вы скажете: «ах, какой несделанный детектив!», и прогоните прочь, как гоните меня?
А я пишу, между прочим, свои миры как они есть! И герои мои – не измышленные хоббиты, а живые, взятые из реальности, люди! И язычество и магию я учил по первоисточникам, а не по стандартам современных дроводелов!
Я не спал всю ночь, размышляя, что же скажу назавтра Главному. И теперь была самая пора подумать, что же в действительности ему скажу.
Хлопали двери подъездов. Люди торопились кто на работу, кто в школу. Теснились машины – у нас во дворе их не менее сотни штук, а проектировщики, как обычно, маракуют свои чертежи из расчёта «гладко было на бумаге…»
Со странным привкусом было кофе. Да, «было», а не «был»! Я всегда не терпел подобного укоренившегося насилия над языком!
Резкий звук сирены пронёсся над двором. Мимо рвущихся на проспект машин пробиралась «неотложка». Чувство тревоги пронзило меня. Хотя, что тут особенного? Кому-то в утро сделалось плохо, а, мэй би, кто-то и отдал концы. «Умер под утро, во сне, тихо и незаметно…» Хотел бы и я когда-нибудь так же…
Машина «скорой помощи» причалила к моему подъезду. Что ж, поглядим, кто будет на этот раз.
Эх, доктора, доктора! Здесь, рядышком, на ваших близоруких глазах погибает человек, великий писатель своего времени, чьего мастерства и умения никак не признают безграмотные чиновники от литературы! А чего им всем, собственно, нужно? Чтобы автор был в состоянии сам оплатить издание своих трудов! Коммерция, ребятушки, коммерция!
Санитары несли из дверей подъезда носилки, покрытые белой простыней. Вместе с ними поторапливался врач, что поддерживал на лице лежавшего кислородную маску...
Я приблизился к носилкам. Интересно, но моего вмешательства никто не заметил, когда я нагнулся и помог втолкнуть носилки в карету. Я бросил взгляд на лицо того, кто находился в них…
И тут же меня закрутило-завертело, подняло-приплюснуло!..И я понял, кто лежал на этот раз в носилках!
И я оказался в этом самом лесу…
…где и повстречал меня задумчивый светловолосый молодец лет двадцати пяти.


2
Покуривая трубочку, посматривал он в мою сторону, ничему, казалось, особенно не удивляясь. Казалось, для него люди материализуются из воздуха каждый божий час, и что в том такого особенного?
Я огляделся. Ни домов, ни машин, ни носилок с моим же бездыханным телом…
Лес, лес, и сосны до небес… Быть может, это и есть тот самый пресловутый «тот свет»?
И что прикажете делать дальше?
Вся эта сцена напомнила мне известный эпизод из «Рая без памяти», отца и сына Абрамовых. Когда-то я был знаком с сыном и удостоился чести получить автограф этого мастера…
Чтобы удостовериться, что всё это не сон, я посмотрел на свою ладонь. Ладонь была как ладонь, и обручальное кольцо было на месте. Я ущипнул себя за палец – было больно…
– Тоже чего-то хлебнул, бедолага? – сочувственно спросил парень.
Одет он был по-походному: прочный, крепко сшитый костюм, крепкие, с широкими носами, сапоги. В руках тяжёлый двухметровый посох, резьба на котором показалась мне знакомой.
Точно такие же цветки, и руны, и дракончики были на посохе Таргрека…
– А это и есть посох Отшельника, – улыбнулся он. – Ну-ка, покажи, что выпил.
Я совсем забыл, что всё ещё держу в руке чашечку с остатками кофе на донышке.
– М-м-м! – сказал он, испробовав холодного кофе и сплюнув на землю. – Похоже, да не то. Ты не загадывал желания?
Только тут до меня дошло: он говорил на незнакомом мне языке, однако всё сразу было понятно. Я отрицательно покачал головой.
– Посиди, погрейся у костра, – предложил он, поднимаясь с бревна. – Смеркается, а дров у нас маловато. Ты, вообще-то, кто будешь, откуда? Как зовут?
– Леонтий Зорох, писатель.
– Кто?!. Хм-м… – его пронзительные серо-голубые глаза так и впились в меня. – Линтул Зорох? Сам Линтул Зорох Жлосс?
Меня никогда так не звали.
– Н-нет. Просто… Леонтий. Можешь… называть меня так.
– Ваша скромность делает вам честь, сударь.
И он задумчиво затянулся трубкой.
– Писака, значит?
Я промолчал. Как-то странно, уважительно произнёс он грубое слово «писака».
– Ну, да, – продолжал он и завершил:
– Вот ты-то мне и нужен. Я – Тинч Даурадес! – протянул он мне руку, на запястье которой был наколот дельфин, обвившийся вокруг якоря. – Художник, иллюстратор, олеограф, ну… скульптурой занимаюсь иногда. Рисую неплохо, но Хэбруд… редактор… задал мне задачку, написать воспоминания. Может, договоримся? Я расскажу, а ты распишешь, как и что… Искал я вдохновения и загадал желание… Но, признаться, никак не думал, что вдохновение может приходить просто так, на двух ногах.
Интересно, откуда он знает о Таргреке? Ведь я же выдумал его, Таргрека-Отшельника!
– Вы…
Он как-то очень неожиданно легко переходил от простецкого «ты» на вполне уважительное «вы». Впрочем, для тагркоссцев это вполне обычный способ вести разговор…
Господи, какие ещё «тагркоссцы»? Ведь выдумал я и их, тагркоссцев!
– Вы, наверное, маг?
– Я пишу о волшебстве и магии.
– Значит, вы учёный человек в этой области?
– Да нет. Правда, я многое читал по этому предмету.
– То есть, вы исследовали этот предмет.
– Да нет же! Большая часть того, о чём я пишу – выдумано мною самим.
– Хм… То есть, вы открыли многое из того, о чём до вас не писал никто? И вы говорите, что вы – не настоящий маг? Вам кажется, что вы придумываете миры, хотя Таргрек говаривал, помнится: мы не выдумываем, мы вспоминаем…
Логика его рассуждений одновременно льстила мне и смущала меня.
– Скажите, – продолжал он задумчиво, – будь у вас в руках такая фляга… какое желание вы загадали бы первым?
И он протянул мне флягу.

– Выпейте глоток, – прибавил он своим молодецким хрипловатым басом. – Тем более что сумерки, прохладно, а вы одеты слишком уж легко.
З А Г А Д А Й Ж Е Л А Н И Е ! – бросилась мне в глаза надпись.
Господи! И буквы были ТЕ САМЫЕ!!!
– Ну и? Что изволит загадать господин писатель… романов… романов «фэнтези»?
Я решил более не удивляться его телепатическим способностям. И, в конце концов, тот свет… так тот свет. Если я помер и если, слава Богу, мне всё равно, то более – какая разница, что булькает во фляге, а если что-то не слабее сорока – великолепно, мой спортивный костюм продувает вечерним ветром…
Боже, какой-такой вечерний? На улице – утро! Хотя… на какой-такой улице?.. Вокруг лес… И… чего загадывать-то? Вернуться обратно? А надо ли?
– Будьте осторожны, – предупредил он. – Желания-то эта фляга исполняет, но как-то странно…
– Хочу… – начал я… и неожиданно для самого себя выпалил:
– Хочу вернуться в свою истинную реальность!
И отхлебнул.
Господи! По вкусу это был коньяк!
И – ничего не произошло. Только что-то тёплое и пряное спустилось по пищеводу в желудок.
Минуту Тинч выжидающе глядел на меня в упор. Затем выхватил флягу у меня из рук и запрятал глубоко в карман куртки.
– А говорите, что не маг, – усмехнулся он. – Правда, желаньице-то… Кто знает, который из наших миров реален, а какой нет? Вам… никогда не приходилось видеть странные сны? Ну, у меня был сон, как будто у меня не две руки, а четыре. Знаете, это удобно. Стою за мольбертом, в одной руке палитра, в другой – кисть, в третьей – бутылочка пива, в четвёртой – хвостик от селёдки… А может, сны – это такая же реальность? Такие же страницы жизни, которые мы привычно не оцениваем по достоинству?.. Хорошо ещё, что мы оказались здесь в привычном для нас облике…
Он, оказывается, был и философом, мой неожиданный друг…
– ЛадЫ! – тем временем продолжил он. – Побережём зелье до следующего случая. Кого-то, сердцем чую, ещё занесет в этот вечер на эту полянку. И… подведём итоги. В наличии – один художник и один писатель. Воды нет, еды не предвидится, даже хвоста от селёдки. Всю ночь «загадывать желания»? Жаль его, зельица. А вдруг ещё пригодится?
Я присел к костру и закурил. Он, попыхивая трубкой, не без интереса поглядел на мою «кэмелину», но ничего не сказал. Рядом со мной находился человек, который ничему не удивляется. А если удивляется, то никогда не покажет виду. Ну, истинный тагркоссец!..
– Давайте, я помогу набрать дров, – неожиданно для себя сказал я.
– Давай, – согласился он. – Я буду ломать сучья, а ты – переносить и складывать их у костра. В своей обуви ты только ноги поранишь… Потом, нам надо будет соорудить что-то вроде палатки на случай ночного дождя. Растянем мой плащ на валежинах, а понизу набросаем сухих листьев… Я никогда раньше не бывал в таком лесу, а ты, Леонтий?
Он впервые назвал меня по имени, и странно… я чувствовал всё больше уважения к этому парню. Как его… Тинч? Тинч Даурадес? Очень знакомое имя…
Впрочем, не успели мы перетащить и пары сухих стволов, как затрещали кусты, и из зарослей крапивы и малинника на поляну, ведя в поводу коня, вступил вооружённый воин.



Глава 3 – Сэр Бертран де Борн, продолжает рассказывать Леонтий

Бертран (глухо поёт):
"Всюду беда и утраты,
Что тебя ждет впереди?
Ставь же свой парус косматый,
Меть свои крепкие латы
Знаком креста на груди".
Александр Блок, «Роза и Крест»

1
Его шлем, с украшением в виде медвежьей лапы, покоился на луке седла. Выцветший и потёртый, розоватый крест, нашитый на плаще, показывал, что рыцарь побывал далече… и/или направлялся далече. Пластины лёгкого чешуйчатого доспеха огненно отсвечивали красным.
На вид ему было… он был где-то одного возраста с Тинчем… около двадцати – двадцати пяти. Роскошные чёрные усы и длинные волнистые волосы, ниспадавшие на плечи. В волосах запутались сосновые иголки… Огромный франкский меч у пояса…
Увидев нас, он на мгновение остановился, не решаясь: схватиться за рукоять меча или отвесить приличествующий случаю поклон. Внимательно вгляделся в наши лица.
– Нет, на плечах у вас не пёсьи головы. И глаза у вас не светятся в темноте. Вы – люди… Кто вы?
– Не враги, – весело ответил Тинч. – А скорее, друзья всякому путнику, коего судьба занесёт в эти шутливые места.
Этот ответ удовлетворил рыцаря.
– Моё имя – сэр* Бертран де Борн де Салиньяк! – с нескрываемой гордостью провозгласил он. – Недостойные псоглавые служители Святого Категория преградили мне путь на родину, в мой родовой Лимузен!
----------
* В XII веке рыцарский титул «сэр» был принят не только в Англии, но и во всей Западной Европе.
----------

Кого? Какого-такого Категория?
И… Бертран де Борн? Один из знаменитейших рыцарей-труверов?
– Я возвращаюсь из Крестового похода, участники которого покрыли себя скорее позором, чем славой истинных защитников Креста Господня… Странные, не виданные раньше в этих местах разбойники осмелились напасть на меня, обвиняя в трусости! Оба моих оруженосца, с которыми я прошёл весь долгий путь на Восток и обратно, мужественно пали, и лишь мне одному удалось пробиться сквозь толпу нечестивцев, позорящих звание ордена Служителей Господа нашего. Прошу вас, окажите мне приют хотя бы на эту ночь. Я устал… я перебирался через болото… и эти проклятые заросли… Лес наполнен монстрами…
– Бертран де Борн? – не сумел удержаться я. – Вы… были… другом и соратником Ричарда Львиное Сердце?
Странной оказалась его реакция. Лицо де Борна искривилось, как будто его заставили надкусить лимон.
– Король Ричард – негодяй и клятвопреступник, – произнёс он холодно. – Как я могу уважать человека, который, сговорившись с моим братом Констаном, громил мои поместья? Мой замок Аутафорт, что достался мне по праву? Как мне относиться к палачу, отдавшему приказ перерезать две тысячи пленных под стенами Акры? только из-за того, что Саладин вовремя не уплатил контрибуцию!.. Да и слагатель стихов он посредственный, – добавил он, подумав. – А ещё распускает о себе слухи! Низвергатель справедливости и чести, и лжец, лжец, лжец и предатель во веки веков!
– А вы действительно участвовали в третьем Крестовом походе, сэр рыцарь?.. – начал было я, но меня перебил нетерпеливый Тинч.
– Сэр Бертран! – ответил он, выколачивая трубку о ствол дерева. – У нас вы найдёте и должный приют, и гостеприимство. Учтите, правда: мы оба попали в этот лесной овраг примерно при таких же обстоятельствах, что и вы. Нам нечем угостить вас…
– О друзья мои, всё это поправимо! – воскликнул благородный рыцарь. – Дело в том, что в моих походных сумках найдутся и пища, и вино… Жаль только, почти весь мой боевой доспех, включая копьё, пришлось оставить нечестивцам. И я совсем, увы, не знаю, в каком виде мне предстать на турнире перед прекраснейшей Гвискардой де Божё… Вы дворяне?
– Увы, нет… – обмолвился я.
– Жаль… Но впрочем, с другой стороны, я могу взять вас обоих на должности моих оруженосцев. Если вы, конечно, не злые колдуны или оборотни… – покосился он на наши трубку с сигаретой.
– Хорошо, благородный сэр, – не без сарказма откликнулся Тинч. – Темнеет!.. Не соблаговолит ли ваша милость помочь нам в заготовке хвороста на эту тёмную и прохладную ночь?
– Но… заготовка дров для костра – не обязанность рыцаря. Этим занимаются оруженосцы.
– Ладно, – притопнул ногой Тинч, которому начинал надоедать разговор. – Темнеет с каждой минутой. Пойдём, Леонтий!.. Да перестань ты щипать себя! Подумаешь, перешли в другой мир, я слыхал про эти штуки. Не мы первые, не мы последние. Если мы оказались здесь, значит так и нужно…
– Погодите! – воскликнул юный рыцарь. – А что делать мне?
– Вдохновляй нас! – крикнул Тинч на прощанье.
– Хорошо! – отчётливо услышали мы сзади. – Тогда я спою вам песнь, которую я посвятил прекраснейшей из дам, наичудеснейшей графине Гвискарде де Божё, за руку и сердце которой я буду биться на турнире! Это – моё искреннейшее и сердечнейшее послание к ней, несравненной владычице моих мыслей и сердца!
– Хотя, – продолжил сэр Бертран, – вот беда, мне не на чем сопровождать свои стихи. Один из моих оруженосцев, мой лучший жонглёр*, бедняга Папиоль… Он как раз держал в руках лютню, а я пытался на ходу сочинить сервенту о девушке из странного сна. Представьте: девушка-цветок. Мы с нею беседовали, шутили. И только проснувшись поутру, я вдруг понял: какая-то странная девушка, краевые лепестки белые, серединка жёлто-оранжевая, посредине глаз. Но это был не кошмар какой-нибудь, а просто интересная встреча во сне! И я, в чём-то даже предавая несравненную донью Гвискарду, сочинял сервенту о девушке-цветке!.. Как вы думаете… но, по моему, это подло, когда нападают во время твоего пения. О лютня! Наверняка, растоптана ногами этих негодяев!.. А может, моя девушка-цветок – это и есть сама Гвискарда де Божё? И этим сном моим она посылает мне какой-то знак, зовёт к себе: приди, сразись за моё сердце с лучшими из рыцарей королевства… Молчите? Эх! Так слушайте:

--------
* Жонглёром во времена рыцарства называли слугу-музыканта, исполнявшего произведения своего господина. Когда рыцарь-трубадур (он же трувер) желал отправить сервенту (обычно – песню-послание, от лат. «servus», «служебный») другу или любимой даме, роль посланника и исполнителя её в доме адресата исполнял жонглёр.
-------

«Моя сеньора!
Только Вам
Из многих, многих, многих Дам,
Что резво скачут по лесам
И рыцарей пленяют,
Вам первой стремя подаю
И, посылая песнь свою,
В ней рифмы лучшие солью…
Зачем? И сам не знаю.
Здесь, в дальних странах (вот ведь смех!)
Храню я тайное от всех –
Букетик иван-чая,
Что на опушке леса рос…
(Из Ваших выпал он волос.)
Зачем он мне? Не знаю.
Как мне не по сердцу Восток!
Когда б не вероломный Рок,
Когда б не цель благая,
Когда б не воля Короля…
Мне снятся Севера края,
Леса…
Зачем? Не знаю.
И не понять подавно мне,
Зачем, в тумане, при луне
Вас лесом провожая,
Я пел, шутил, играл с огнём,
Стремясь забыть, что мы – вдвоём…
Боясь обмолвиться о том…
О чём? Увы, не знаю…
Прости, Господь Создатель,
Я – не завоеватель…»

Всё это время я без устали перетаскивал к костру сухие ветки и стволы, приносимые из темноты неутомимым Тинчем.
– А она мне отвечает… – услышал я голос де Борна.

«Сеньор!
Быть может, Вам не в такт,
Ответить мне придётся так:
Вольно Вам, постучавши в дом,
Просить неведомо о чём,
Лукавя искренне притом,
Строку с строкой слагая…
И тут же – в дальние края?
Причём здесь воля Короля?
Вы – как дитя, что, нашаля,
Из дому убегает.
Вам сердце молвит: «не молчи!»?
«Ищи слова, ищи ключи,
И рифмы, точны как мечи,
И слоги – пламена в ночи…»
(О Вас ещё расскажут!),
Ваш яркий стиль – победный горн!..
Мой Бог!
Так это Вы, де Борн,
Чьи словеса горьки как тёрн
И точно так же вяжут?
Ах, наноситель горьких ран,
Наивозвышенный Бертран,
Чей язычище как таран
Язвит мои ворота!
Что за слова Вы пели мне
При той, при глупой, при луне?
Осталась я сыта вполне,
И повторенья их – вдвойне
Не хочется чего-то.
Как благородно пылки Вы!
Как избегаете молвы!
Как Вы честны, как Вы правы,
Как праведна дорога!
Ко мне ж… повадился, увы,
Один виконт без головы,
Ах, не блистает он, как Вы
Изысканностью слога.
Из тех он, кто в слепом бреду,
Весенним соловьём в саду
Готовит яды на меду,
Кому в аду сковороду
Назначат не от Бога…
Он замешает на ходу
Посконных слов белиберду…
(Вам хватит рифм на это «ду»?)
Шепнёт он мне: «Пойдём?..»
Пойду.
Нам надо так немного.
И – не судите строго…»

– Кому это «ему»? – спросил Тинч, выходя к костру. – Пожалуй, довольно, Леонтий. До утра дров точно хватит, а там… поглядим по обстановке. Уф!..
Мы присели к огню. Сладкий, дурманящий запах мяса со специями тянулся от костра.
– Да ты, прекрасный сэр, оказывается, мастер не только вирши складывать! – с радостью удивился Тинч.
– Олений бок с зеленью, – прищёлкнул языком молодой рыцарь. – А еще половина бурдюка с прекраснейшим басконским.
– Скажи, Бертран, – спросил его Тинч, присаживаясь и протягивая к огню ладони. – А эта… твоя Гвискарда… я не понял. Твоё послание и учтиво, и не навязывает ей никаких обязательств. Она же отвечает тебе столь невежливо…
– Это не она отвечает, – объяснил сэр Бертран. – Это я, за неё отвечаю сам себе.
– То есть, как?
– Видите ли, друзья мои. На самом деле (не враньё!) я не видал, друзья, её, и даже на портрете. Хотя, конечно, верьте мне, я с вами искренен вполне, прекрасней этой пэри мне не отыскать на свете.
Он никак не мог расстаться со своими рифмами.
– Хм… А как же… Ну-ка, ну-ка. Какова она, хотя бы внешне?
С этими словами Тинч вынул из кармана плаща самый настоящий журналистский блокнот и карандаш:
– Её лицо?
– М-м-м… У нее, должно быть, прямой красивый нос…
– Женщина для тебя начинается с носа. Так. Высокий лоб? Огромные голубые глаза?
– Тонкие властные губы… Ими она отдаёт приказы своим верным слугам…
– Разумеется. Само лицо её… круглое или вытянутое, черты его изысканно тонки или приятно округлы?
– Тинчес! – настало время вмешаться мне. – Видишь ли, для его эпохи считается вовсе не обязательным знать в лицо предмет своей любви. И наоборот, преодоление всяческих препятствий, в том числе своих предубеждений, считается подвигом.
– Великолепно! Великолепно! – рассмеялся Тинч, закрывая и пряча блокнот. – Стало быть, у нашего костра собралась замечательная компания: чокнутый художник, чокнутый писатель и не менее чокнутый поэт! Потом появится чокнутый редактор и все мы станем основателями журнала «Вестник Тёмного Царства»… Только, кто же будет нашим читателем?
И вдруг как будто смутный гул прошёл по лесу, словно зазвенели сотни, нет, тысячи голосов… Нетопыри появились среди веток и – пропали так же сразу, как возникли.
– Странно. Ветра нет… – впервые по-настоящему удивился Тинч. – А впрочем! Нам остаётся приобщить нашего хозяина (ведь мы оба отныне, вроде бы, его оруженосцы!) к нашему замечательному обществу. Отглотни-ка, сэр рыцарь! Да не забудь заветное желание!
– И оно… действительно исполнится? – засомневался де Борн. – Простите, но… не чаша ли это Святого Грааля?
– Боишься – можешь не пить, – развёл руками Тинч.
– Тогда… я загадаю такое желание… – рыцарь приподнялся со своего места. – Я… Я желаю, чтобы предо мной немедленно предстала наипрекраснейшая женщина в мире, наипрекраснейшая во все века, и времена, и народы… И… И ещё желаю, чтобы мы с нею…
– Да ты пей, пей, – поторопил его Тинч. – Одно желание!
На это сэр Бертран мотнул головою, прифыркнул как боевой конь и сделал глоток из злосчастной фляги…
– Быр! Крепота, однако! – сказал он. – Помню, как однажды, это было после сражения при Арсуре, мы с сэром Ульрихом…
Шум прошёл по ночному лесу. Ветра не было, только шум и шелест сухих прошлогодних листьев. И шелест этот неотвратимо приближался…
Она приближалась к нашему костру, отгибая ветви и раздвигая кустарник, неотвратимая и гордая, закинув за плечи россыпи иссиня-чёрных, искрящихся отсветами костра волос. Глаза её, синие, сверкающие как небо… и т.д.
Её копыта мягко, мягко, очень мягко ступали по опавшей листве.

И здесь мы, так и быть, поведём своё повествование от лица непосредственно автора…





Глава 4 – Кое-что о жизни кентавров

Иоланта:
Ну, что же? Где твои цветы?
(С тоской и недоумением.)
О рыцарь, рыцарь, где же ты?
«Иоланта», либретто М.И. Чайковского по драме Г. Герца

1
Вначале им показалось, что из темноты выходит просто очень высокая, красивая… нет-нет – необыкновенно красивая женщина. Блеснул металлом обод, скреплявший волосы, и расшитый золотом широкий пояс на кожаном, с металлическими заклёпками переднике, тёмно-вишнёвое платье из-под которого спускалось почти до самых бабок и рассыпалось складками по спине. Поверх её одеяний был накинут просторный серый плащ, стянутый золотой застёжкою у горла. Малиновая, с кистями попона прикрывала конскую спину и серый в яблоках круп…
Склоняя гордую голову на лебединой шее, кентавриха подошла вначале к Тинчу, который, не сводя с неё глаз, стоял, опираясь на посох.
– Эвоэ!.. Ассамато Величава! – сказала она нежным колокольчиковым голосом.
– Как? Величава? – спросил Леонтий. – Грузинка? Гамарджоба, генацвале!
Кентавриха непонимающе заморгала глазами.
– Меня зовут Тинч, – представился молодой тагркоссец.
– Тин-ньч… – нежно протянула она. – Тымаль, чиквышед, шийизморя.
– Как, как? – не понял он.
– Айхого, ворила та-ак… – пояснила она задумчиво.
– Постой, постой! – сказал Леонтий. – Она разговаривает примерно как мы, только иначе скрепляет слова. И впридачу каким-то образом вычитывает обрывки наших воспоминаний… или цитат…
– Наверное, у кентавров так принято, – предположил Тинч.
– Мнен, равитсят, войподарок, – и Ассамато ловко выхватила из его руки посох Таргрека.
Мгновение все стояли в недоумении. Леонтий заметил:
– Однако, нахальства она тоже не лишена.
– Постой ты, тихо! – шепнул Тинч. – Там, среди узоров, есть изображение кентавра. Видишь, разглядывает. А посох я сделаю новый, в лесу полно орешника…
– Кабыябы, лацарица! – провозгласила кентавриха, обращаясь на сей раз к писателю.
– Ну, а мне что ей подарить? – спросил Леонтий. – Разве что это?
И протянул Ассамато пустую чашечку из-под кофе.
– Кубокпен, ныйнеза, бвенный!
И чашечка оказалась весьма кстати…
– Ябдля батюшки царя! – заявила кентавриха, приблизившись к Бертрану и склоняя перед ним пышные, пахнущие конским потом волосы. – Роди лабага тыря!
– Э! Э! Э-э! – слабо засопротивлялся тот, но отступать было некуда – мешало упавшее дерево.
– Она хочет сказать, что она знатного, царского рода! – перевёл Леонтий.
– Мне тоже… тоже ей что-то дарить? – прошептал несчастный рыцарь.
– Тебея самапо дарок! – со значением провозгласила Ассамато, потупливая и вновь широко открывая голубые очи, и опускаясь на колени всеми четырьмя нижними конечностями. – Акто менясю давызвал?.. А-ат-вечай!!! – добавила она.
Тут стало видно, что на спине её, там, где у лошадей полагается седло, приторочены сумки. В чехле угадывался самострел, два других объёмистых колчана были набиты стрелами и дротиками. Помимо этого, в арсенале Ассамато присутствовали два скрепленных вместе, окованных металлом посоха, набор хлыстов, короткий меч и свёрнутая в рулон кольчуга.
– Боевая дама! – уважительно сказал Леонтий.
– «Шведрусский колет, рубит, режет!» – Бойбар Абанов крикискрежет! – продекламировала Ассамато.
– Та-ак, а это вновь из Пушкина! – догадался писатель. – Правда, цитирует как дошкольница. Надо же. «Бойбар Абанов»…
– Такэто! Выдэ Борн! – сказала кентавриха, не отводя от рыцаря глаз. – Число, веса, горьки, кактёрн!
– О Господи… – простонал сэр Бертран. – И это она знает…
– Ну, ты сам скажи ей что-нибудь! – не выдержал Тинч. – Всё-таки, это ты её сюда вытащил!
– Я её боюсь… Она… Она такая большая!..
Ассамато лукаво улыбнулась и похлопала себя ладонью по серому в яблоках крупу:
– Мояиюлька, любитконятво, его! Яйты, яйтвойвер ныйскакун!
– Что она говорит?
– Это очень просто, – объяснил Леонтий. – Брачную ночь вы проведёте втроём: ты, она и твой верный конь. А как же, по-твоему, появляются на свет кентавры? Наверное, так, как это изображал великий Ропс…* Да, а заднюю её часть зовут Июлька, и ей очень нравится твой боевой скакун.

-----
* Фелисьен Ропс — бельгийский график и живописец XIX в. Мастер литографии и офорта, автор смелых карикатур и аллегорических композиций, имевших порой нарочито эротическое содержание.
-----

– Ненавижу, – прошептал Бертран. – Уйди от меня. Чудовище. Монстр!.. Уйди прочь!
– Поче, муты… – она отстранилась и всхлипнула. – Тыго, нишьменя?..
– Пойди прочь, я тебе говорю! Страшилище!
– Так нельзя, сэр рыцарь, – подал голос Тинч. – Ты пригласил её, а теперь?
Медленно, медленно она поднималась на ноги, утирая слёзы прядями своих великолепных волос.
– Вон! Пошла вон! – сэр Бертран терял терпение.
– Трус! – коротко бросила она.
– Ты ещё будешь оскорблять меня, дрянь… – и лезвие меча сверкнуло между ними. Но не успели вмешаться друзья, как посох Таргрека просвистел в вечернем воздухе и ударил раз, и два, и три… Меч отлетел в кусты, а сэр Бертран де Борн лежал на земле, надёжно прижатый копытом, и острие посоха касалось его горла.
– Ай, щёй, дурак! – презрительно возгласила она. И прибавила:
– Инес, мей! Итьзам, нойследом! Ато какдамко пытом!
И, всхлипнув, побрела, пошла, побежала прочь…
– Ассамато! – одновременно закричали Леонтий и Тинч. И конь Бертрана, ковыляя на стреноге, тоже призывно заржал ей вослед:
– Гуи-гн-гнм!..
Долгое пронзительное ржанье ответило из темноты. Затем всё стихло.
– Нехорошо получилось, – сказал Леонтий. – Впрочем, так бывает часто. Вначале ты обожествляешь её, и пишешь ей стихи, и даришь цветы. Потом, когда выясняется, что она – живая, из плоти и костей, и со своими взглядами, странностями, тайнами… Внутри каждой женщины сокрыт свой монстр…
– Порауж, инамидтиспать! – отрезал де Борн. – Тьфу ты! и говорю как она! Надо бы привязать коня, да покрепче… Да-да, конечно, нам было бы так хорошо заночевать вместе, она же тёплая!..
– А вы и в самом деле большо-ой дурак, сэр… – покачал головой Тинч. – Вот, гляди! Не узнаёшь?!
Изображённое на бумаге лицо было точь-в-точь таким, какое они видели только что.
– Странно… – прибавил Тинч, внимательно осматривая портрет. – Или это костёр так освещает… Мне кажется, я её видал когда-то.
– Вот и женись на ней сам, если хочешь! – буркнул рыцарь, протягивая руку за куском мяса.
Спать легли молча.

2
– Птичка, странная птичка… Леонтий! Она следует за нами… Вон, видишь, она присматривается к нам с веточки кустарника!
– А, вон та? Розовая грудка, синяя головка, пёстренькая спинка? Это зяблик…
– Так это и есть зяблик… Какой доверчивый, смешной. Красивый!.. А у нас, у моря – всё каюхи да бакланы…
По предложению Леонтия, как оказалось – бывалого походника, они спускались вниз по оврагу. «Овраг, рано или поздно, приведёт к ручью, ручей – к реке, а где река, там и люди…» Неприятность оказалась в том, что Леонтий быстро стёр ноги в своих сандалиях, и де Борну пришлось уступить ему место в седле. Вдобавок, Леонтий всё-таки простудился этой ночью, и поминутно кашлял и хрипел в своём спортивном костюмчике.
– Как его зовут, твоего скакуна, кха-кха?
– Караташ, то есть Чёрный Камень. Сарацины не любят вороных, и этого жеребёнка уступили за полцены.
Пологий распадок, как и ожидал бывалый в лесах писатель, вскоре перешёл в явно натоптанную тропинку, к которой со всех сторон сбегалось множество тропинок поменьше.
Где они находились? В каком районе мира находился этот лес? Леонтий примечал и стволы сосен, и кусты черники у дороги. Средняя полоса? Не совсем так. По опушкам леса высились дубы, и не просто дубы, а падубы – у которых листья имеют острые кончики. Север России? Англия или Шотландия? Огромные вайи папоротника протягивались из чащи и пахли тяжело, снотворно, бальзамически. В то же время, на широких прогалинах вовсю цвели мимозы и скумпии – стало быть, это Кавказ или вообще какие-то южные широты? И какое сейчас время года? По-весеннему заливались птицы. Но по обочинам дороги плодоносила малина, и бабочки большими августовскими стаями поднимались над медово пахнущими, июньскими фонтанчиками таволги…
Близ тропы, в траве они нашли череп. Череп был похож на человеческий, но более удлиненной формы и с явно выпирающими клыками и хищными зубами.
– Псоглавец, – определил рыцарь.
Здесь же, в сухих кленовых, буковых и дубовых листьях, были разбросаны остальные кости. Среди них путники нашли изорванный и заляпанный засохшей кровью белый нагрудник с чёрным крестом. Череп и кости были, судя по всему, обглоданы, причём зубами не менее крепкими.
– Ещё они называют себя «заградительный отряд», – пояснил Бертран. – И кричат, что святой Категорий завещал им отслеживать и убивать всякого, кто возвращается из крестового похода раньше, чем будет окончательно отвоёван Гроб Господен.
– «Категорий» – одно из имён дьявола, – вспомнил Леонтий.




3
– Ну не знал я, что самая красивая женщина в мире на самом деле – кентавр!
– Видишь ли, Берт, – Леонтий покачивался в седле. Коня вёл де Борн. – Пускай эта земля заселена монстрами. Да, возможно это что-то вроде чистилища. Здесь ты можешь встретить кого угодно. Однако, посуди сам, если мы тоже здесь, стало быть, мы тоже в чём-то монстры. И вообще, кем с точки зрения любого монстра, любого зверя является человек? Тоже монстром!
– Интересно услышать такие слова от моего оруженосца.
– Хорошо, – вмешался Тинч. – Ежели вам, сэр рыцарь, это кажется предосудительным, то отдайте Леонтию свои сапоги и надевайте его сандалии. И усаживайтесь на коня. И, в конце концов, оруженосцами вы назначили нас сами. Мы к вам официально не нанимались. Хотите, следуйте на свой турнир, деритесь за ту, которую никогда не видели, враждуйте с королём и сочиняйте песни для самого себя.
– Всякого другого на твоём месте я изрубил бы в куски, – проворчал рыцарь.
Тинч кивнул согласно:
– Да. Всякого другого. Но не меня, во всяком случае. А то, что вы смеете повышать голос на человека, старшего вас по возрасту и вдобавок начисто стёршего ноги в свой обуви, недостойно истинного рыцаря. Скажите, вас так мучает вопрос – а не трус ли вы?
– Я не трус! Тинч! Я сражался и был три раза ранен под стенами Ашкелона! Я видел смерть каждый день и каждый час! На моих глазах умирали тысячи людей, и тысячи раз мог погибнуть я сам!
– Ты говоришь это мне или себе?
– Ч-чёрт! Упрямый тагркоссец!
– Да, на меня где сядешь, там и слезешь. Как и на тебя. И всё же?
– Ну да, ладно! Только ради того, чтобы нам не рассориться окончательно. Вчера я показал себя трусом. Признаю это. Ты доволен?
– А ты?
– Да будет вам препираться! – сказал мудрый Леонтий. И прибавил:
– По-моему, за нами кто-то следит. Я слышал шуршание в кустах.
– Это, наверное, моя вчерашняя возлюбленная, – проворчал де Борн.
– С двух сторон одновременно?.. Поглядите-ка, что это там, на дороге?
Впереди показался перекрёсток. Ровно посередине пересечения двух тропинок (или дорог? лесные дороги – всегда тропинки) возвышался толстый пень, на верхушке которого кем-то и когда-то было закреплено старое тележное колесо. 20.06.2013

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.