Из сборника "Колодец"

1.


Этого времени необратимость
остановила летящие даты.
Кроме тебя – ничего не случилось.
Все остальное – напрасные траты.
Все остальное – только приписка,
после письма торопливые строки.
Но, как в бинокле, далекое близким
стало, а близкое стало далеким.
Вот начинается в небе мельканье.
Что-то зима вдруг заторопилась.
Снег подступает, как к горлу рыданье.
Кроме тебя – ничего не случилось!
Мне ли печалиться ночью-полночью,
если сама и во всем виновата?
Только отчаяние правомочно,
все остальное – напрасные траты.
Не восклицаю: скажите на милость!
Не умоляю: хоть самую малость.
Кроме тебя – ничего не случилось…
После тебя – ничего не осталось…


2.

Колодец


Колодец!
Дивная награда
за наши долгие труды.
Из глубины набрать мне надо
ведро сверкающей воды.
Прохладен звук летящей цепи,
а днища твердая ладонь
вмиг разобьет великолепье
воды. Сомкнется всхлип и стон.
Тяни под полуденным жаром
прохладный плеск, кандальный звон.
И на скамью глухим ударом
поставь ведро. Налей бидон.
Подай прохожему напиться.
Умой лицо. Полей гряду.
В кругу дрожат, меняясь, лица,
и пахнет благостью в саду.
Проснувшись ночью от печали,
пойду искать покой губам
туда, где ведра забренчали
с водой и темью пополам.

1988



3.

Я живу, себя не зная.
Что мне горести твои?
Но тоска бежит по краю,
По обочине любви.
И в осенней круговерти,
В листьях, падающих вниз,
Запах радости и смерти
В неразлучности слились.
Так под снегом тихо тлеет
Нежность прошлого тепла.
Я живу, себе не веря
В то, что счастлива была.

18 ноября 2000 г.




4.

Шутливое


Любовь пригуби из волшебного рога –
и сразу откроется жизни секрет:
мы все музыканты у Господа Бога,
мы все излучаем божественный свет.

Сыграйте на память прекрасное что-то!
На небе сверкает судьбы нотный знак.
А память отшибло – играйте по нотам,
но тот, кто фальшивит, - тот просто пошляк.

Порочный партер нетерпением дышит,
и шум на галерке еще не угас.
Как хочется крикнуть со сцены: «Потише!
Я первую скрипку играю сейчас».

1980 г.




5.


Дай же душе
отдышаться от бега.
Остановилась…
Но бьется внутри,
по сердцу –
просится:
Только ночлега!
Дверь отвори, отвори, отвори!
Дай же на миг
мне побыть настоящей.
Любит – не любит –
решаем не мы,
друг мой пропащий…
Ангел парящий
соединил нас под дланью луны.
Что натворили
недобрые страсти!
Нам никого,
никогда, никогда
не осчастливить.
Хватит о счастье.
И о душе – тоже кто-то солгал.
Дайте душе
отдышаться от боли.
Кончено. Утро.
Но бьется внутри,
по сердцу –
просится:
Только на волю!
Дверь отвори, отвори, отвори!

1982 г.

6.


Я научилась жить.
Я разучилась петь.

Одна – по морю плыть.
Одна – во тьме лететь.

А раньше я могла
Вчерашний день забыть.

А раньше я жила.
И не умела жить.



7.

На берегу залива.

Забудь, любимый, все свои печали,
Все мысли о житейском и о сущем.
Мы будем просто счастливы вначале,
Делясь друг с другом щедро самым лучшим.
Как блеск воды и облака свеченье,
Так жизнь моя преобразилась сразу.
Быть может, в том мое предназначенье,
Чтоб не закончить начатую фразу…
В моей стране, где все лишь понарошку,
Я не подвластна твоему неверью.
И, выходя на лунную дорожку,
Держу свой путь, не согласуясь с целью.
Моя задача – не иметь решенья.
Жив как жил – и ни о чем не ведай.
Я принимаю радость пораженья,
Тебя оставив с горечью победы.

4 декабря 2004.


8.
Я годовщину нелюбви твоей
Отметила осенней благодатью.
Неудержим размах нагих ветвей,
И ствол сосны чернеет, как распятье.

Тепла ладонь осеннего листа.
Давно уж одиночество не ново.
Но у лесного черного креста
Я поклялась, что полюблю другого.

1980 г.

9.

Картина.

Никогда не бывала я в этом местечке,
что на старом холсте доживает свой век,
где старинный костел, как задутая свечка,
чернотой фитилька устремляется вверх.
Где цветут помидоры,
как розы,
на клумбе базара,
желтым воском стекают
светящейся груши бока.
Там у девушек руки по локоть черны от загара,
и, как спелая вишня, темнеет насмешка зрачка.
Там унылые улицы с каждым летом пыльней.
Там сирень свои пальцы
искателям счастья разжала.
Там качаются в небе серебристые лбы тополей,
а по крышам гуляют зеленые козы Шагала…

1979 г.



10.


Бродяга.

… «По диким степям Забайкалья,
где золото роют в горах…» -
запела охрипшим контральто
хмельная бабенка впотьмах.
Муж вторил ей, в лад подпевая,
Дрожа тенорком на верхах:
… «Бродяга, судьбу проклиная,
тащился с сумой на плечах…»
И я вместе с ними запела
с такой бесшабашной тоской,
как будто я срок отсидела.
как будто росла сиротой.
Мы пели. И жизнь проходила
Под грустную повесть в стихах,
о том, что давно уже было
и вечно пребудет в веках.
Неужто и я, бедолага,
непрошеный гость на земле?
И вечный сибирский бродяга,
Мой прадед, бушует во мне?
Как только душа замирает
и сердце от горя болит,
бродяга, судьбу проклиная,
Мне плакать о том не велит.

27 юля 1999 г.


11.

Можно жить и без Бога,
Но только на миг.
На миг забыть про этот тайник.
(Свинья не съест,
Сведенборг простит),
Откуда Невидимый возник
и посетит
твои уста и плоть.
А можно и так. Себя побороть,
видимость чистоты сохранив.
Содом и Гоморра не про тебя.
Отпусти ангела погулять,
Что ты цепляешься за кончики крыл?
Пускай летает среди могил
Разнося на подносике благодать,
Как стюардесса во время полета,
Разносит летящим «дринк».
А мы в это время глядим на ринг:
Иаков с Богом – счет: ноль:один.
Надо показать – кто господин,
То есть Босс…
Хромаем дальше,
Умиляясь справедливости высших сил.
Но ты все-таки знаешь,
Чего просил
И за что страдаешь.
И нет для тебя ничего страшней,
Чем просто жить среди людей.

31.8 – 1.9. 2000 г.



12.


Зимний
вечер
устал
от
событий.
Он
уходит
туда,
где
темней.
Но
протянуты
снежные
нити
сквозь
иголки
ночных
фонарей.

1982 г.






13.


Не по морю, не по суху –
по голубому льду
с улыбкою, как с посохом,
в глаза твои иду.
Замру на середине –
обратно иль вперед
идти по той же льдине,
а может быть, под лед.
И если лед проломится,
меня ты не спасешь.
Но за меня помолится
твоя святая ложь.

1980 г.
14.

Письма к Одиссею

К.П.

Уехать в город, где сходить с ума…
«Письмо из Нью-Йорка»




1.

Встреча

Из города, где царит весна,
я примчалась в город,
где сегодня осень.
Даль наших встреч бесконечно грустна,
любовь нереальна,
как алмазная россыпь,
обнаруженная в деревне Лужки,
где осталось детство
в кустах смородины,
и неряшливые, позолоченные стожки
залегли в туман
вечным символом родины…
… Но в сумасшедшем городе
только безумцам место.
Поцелуй обязателен,
как прививка от кори.
Я целую тебя – и уже интересно:
когда умирать от любви и от боли?
Самый изменчивый и осторожный поэт,
то бишь прозаик, надменный повеса,
тебе, как всегда, только тридцать лет,
любовник всех женщин и баловень прессы,
ценитель мужского тела,
драгоценных камней,
умеющий извлекать из неизвестности корень,
неужели и ты стал с годами добрей?
Неужели не причинишь мне боли?
… А может быть, это ненужная блажь?
И нет ничего приятнее
быть счастливой?
И смотреть, улыбаясь в небеса,
Где последний этаж
небоскреба
сливается с облаком
цвета сливы?




2.

Письмо вслед


Ни сегодня, ни завтра,
а навсегда…
Бесконечен дождь
и бескровен запах.
Блеск витрин
И черные провода.
Этот город выстроили с размахом.
Элевейтор, по-нашему – лифт,
поднимает меня в чужую квартиру.
Кажется, дождь на сегодня затих…
Что поведаю «граду и миру»?
Правду скажу –
третьему этажу:
твой голос волшебней,
волшебной флейты,
я за ним по пятам хожу…
Выше, выше лети, элевейтор!
Объявляю восьмой этаж:
уже опасность стоит возле окон,
если имеешь склонность к головокруженью…
Ты меня никогда не предашь,
но жестоко
доведешь до изнеможенья…
Вот шестнадцатый!
Дальше только вниз.
Площадь в окне – размером с решку.
Твой поцелуй во мне
завис…
Но к чему эта вечная спешка?
Как не пробуешь растянуть,
оборвется всегда некстати.
И бесконечен обратный путь
к чужой мостовой, в чужие объятья.
Прощай!
Когда-нибудь, где-нибудь…
Любовь моя прошелестит
листком бумаги.
Но пока еще можно вздохнуть,
стряхнув с щеки
одинокую капельку влаги…






3.

Дорожное

Прощай и помни –
такое дело!
Погубишь душу –
полюбишь тело.
Кто платит лихо,
тот тратит смело.
И плачет тихо,
кого задело.
Не спит дорога,
не спят колеса…
Осудит строго,
кто взял без спроса.
Не спят деревья,
не спят вокзалы…
Ты будешь первым,
кому сказала:
«Прощай и помни!»
Простое дело.
Ты был последний,
кого хотела…



4.

Ночное

Не запахом свечи,
не теплотою воска,
а затхлостью мочи
под грязною известкой.
Не темнотой аллей
любовь мою обрамят,
а грохотом дверей
втолкнут и жить заставят.
Дышала резедой
заря за старым домом…
Но не были с тобой
в том мире мы знакомы.
Из долгих дальних лет
летит небрежный почерк,
но остановки нет
на перепутье строчек.
Нью-йоркское метро
дымит могильным паром,
и обожгло нутро
догадкой, что недаром
твой бунинский абзац
двоится и троится:
ты для меня припас
последнюю страницу…

Апрель 1995 г.






15.

Венеция
К.П.

Так воспета, что уже нельзя
воспевать, без страха повториться.
Если мы с тобой еще друзья,
только здесь нам суждено влюбиться.
Горько пахнет непрозрачность вод.
Раздувая каменные вены,
подо мной Венеция плывет.
Надо мной ее сомкнулись стены.
Кто-то знаменитый говорил:
«Жизнь прошла – и вот, я умираю…»
Этот город – скопище могил,
словно остов обнажились сваи.
Но как юно мчатся облака,
и как юно сердце замирает.
Поцелуй меня – сквозь все века,
под мостом старинным проплывая.
Я хочу над мертвою водой
умереть в Венеции – с тобой.

1994 г.
16.

К.П.

Все мы проклятые дети
и живем не по-людски.
В нашей грустной круговерти
никому мы не близки.
Как сойдемся – так сойдемся.
Улетим – так улетим.
На полгода разойдемся –
на полжизни загрустим.
То, что дешево досталось,
все равно сойдет на нет.
Где ты, розовая старость?
Голубой остаток лет…
Наши жизни расплескались
в телефонные звонки…
Наши души осыпались
как с деревьев – лепестки…

1995 г.




17.


В воздухе свежесть и стон,
запахи тленья.
Несовместимость сторон
ждет примиренья.
Осень – рассудка рассвет,
трезвого мненья,
неотвратимости бед
и примиренья.
Хочется тихо стоять,
ждать откровенья.
Я не хочу умирать
до примиренья.
Смерть наступает потом,
через мгновенье.
В воздухе свежесть и стон,
стон примиренья…






18.


Мне на плечи любовь не тяжестью
опустилась – как два крыла.
Я подумала – это кажется.
Но от счастья – не умерла.

А когда опустились крылья –
серым камнем к земле легла.
Я подумала – это было ли?
Но от горя – не умерла.

1982 г.

19.
Прошлогодний календарь.

В июне – жара и усталость.
В июле любовь начиналась,
а в августе было легко
дышать.
Только самую малость
Саднило. Но там. Глубоко.
Сентябрь был делами закручен,
но, кажется, стало получше.
А где-то к канун октября,
влетев ураганом и дымом,
он стал бесконечно любимым,
навек осчастливив меня.
Ноябрь пролетел, как в тумане.
Декабрь молчанием ранил.
И душу мне вынул январь.
Февральское сердце болело,
А в марте – болеть расхотело,
И думалось – станет, как встарь.
Апрель снова все растревожил,
и май, наконец, подытожил,
Что стало со мной через год.
Июнь начинался и длился…
А он мне по прежнему снился –
На долгие годы вперед.

1980 г.




20.

Голос, преданный и гулкий
в телефонном далеке,
облетев все закоулки,
оживет в моей руке.
И душа из тьмы и тени
заструится в жаркий свет,
перепрыгнув в нетерпеньи
череду плывущих лет.
Тихой ночью, в старом доме,
где лампада зажжена,
где в подвале на соломе
притаилась тишина,
я сижу с тобою рядом,
задыхаясь от любви,
и плывут над спящим садом
облака, как корабли.

5 января 1996
21.
Античный сюжет.

Снова жить мучительно и сладко
Где еще увидимся с тобой?
Даже Древний Рим времен упадка
не вернет душе моей покой.
Умолкают лютни и свирели,
Не заходят в гавань корабли.
В доме пусто. Птицы улетели.
И никто не вспомнит о любви.
Стерлись буквы и померкли числа.
Смерть в ночи тиха, как снегопад.
Жизнь в ночи, как маятник, зависла.
В доме пусто. И замерз наш сад.
Где ты? На краю какого света?
С каждым днем любовь моя больней.
Ты темнеешь римскою монетой
Средь никелированных рублей.
Что ты медлишь? Говори… я слышу…
Все на свете свой имеет срок.
В доме пусто. Снег до самой крыши.
А сюжет античен и жесток.
29 февраля 1996




22.

Утешает в жизни грешной
Кисло-сладкий вкус черешни,
Бело-розовой сирени
Острый запах. Нежный цвет…
Где еще отыщем это?
Говорят, что канут в Лету
Мед и горечь. Смех и слезы,
Все труды прошедших лет.
Но пока над нами звезды
Голубеют. Словно грозди
Винограда,
Терпкий воздух
Льется в комнату с полей,
Будем пить и веселиться,
Как у древних говорится,
Царь Давид – и тот влюбится
Умудрился в жизни сей.
Он в пустыне иудейской
Не пронзил груди злодейской,
Не таил в душе обиду,
Славил Господа в псалмах…
А, пленившись красотою,
Совладать не смог с собою…
Помянем Царя Давида
И души его размах!
Бог простил грехи Поэту.
И стихи летят по свету,
И поют в церковном хоре
Песни дивного письма.
Если кто в тоске сердечной
Устрашиться жизни вечной,
То его утешат в горе
Строки древнего псалма.

12 мая 1999 г.




23.
Вот опять из города и дома
Побреду куда-то наугад.
Все равно: доверится чужому
Или другу – ни один не рад.

Бередит чужая боль и тайна,
Словно зверь скребется в тишине.
И шепчу я: «Господи, не дай мне
Все понять и высмотреть в себе».

5 июля 1999 г.



24.

Русская любовь

М.М.

О, русская любовь! О запах хвои!
Московская испытанная грусть
стучится в дверь. И вот опять нас двое,
и снова я расплакаться боюсь.
В санях, пешком, во сне, по всем сугробам
летит моя заснеженная тень.
О, как легко со мной казаться добрым!
Как просто пережить со мной метель…
Все было: осень, запах листопада,
ночные бредни, счастья маета…
Мне ничего по-прежнему не надо.
Любовь, как правосудие, - слепа.
Все было: лето и озноб прихожей,
озноб души, неясные слова…
Здесь жизнь не та, но слышится мне все же
знакомый шум московского двора.
Ах, русская любовь, тоска, зазноба,
прости меня, люби и вспоминай,
не уходи, забудь, твоя до гроба,
гуляй душа, и не душа – гуляй!
Возьми письмо на память о подруге…
Зачем нам жить в разлуке? Может быть,
вернется все… но на какие круги?
Ямщик, мне больше некого любить.

Осень 1996 г.




25.

М.М.
Не позабудь, не позабудь…
Душа, как тень, бежит по следу.
Скажи скорей, когда нам в путь.
когда нам в путь – и я уеду.
Скажи скорей – куда ведет
Дорога под лучистым снегом?
И где тот край, где нет забот?
И где конец твоим побегам?
Скользит неровная луна
вдоль облаков, летящих в тучи…
Скажи – кому я суждена
и где вдвоем нам будет лучше?
Скажи – когда, скажи – нибудь…
Во сне, во мгле,
в дорожной дреме,
когда-нибудь
и этот путь
свернет с пути
на переломе.
И за обочиной души
Остаток дней взовьется бредом.
Скажи скорей, скорей скажи:
Когда нам в путь – и я уеду.

28 декабря 1996


6 сентября 1996 г.




26.
М.М.

Ну, какая печаль иль тоска
Будет ночью ломиться к нам в окна?
Пожелтевшая ветка намокла,
отвалилась от дома доска,
не хватает простого мазка,
и душа, как назло, вдруг оглохла.
И опять, как в начале пути,
ты молчишь и не хочешь ответа,
перечеркнуто море и лето,
и следов на песке не найти,
только эхо относит: «Прости…»
А за что? Ну, хотя бы за это:
за дождливую осень в саду,
за следы моего посещенья
не ко времени. Нет мне прощенья,
я опять не прощенной уйду.
Но какое на небе свеченье,
в ночь, когда мы с тобой не в ладу!
Разбужу, разметаю твой сон,
разыграю смятенье и бурю,
а потом тишину наколдую.
Пахнет воздух распадом времен.
Я тебя к прежней жизни ревную,
к часу, прожитому не вдвоем…

3 ноября 1997 г.











27.

М.М.

…«Сербия, Чехия, мать-перемать,
Кайзер германский пошел воевать»…
Дальше не помню старый куплет.
Он позабылся за давностью лет.
Память играет на тонкой струне.
Жалобно тает что-то во мне…
Сквозь полинявший дагерротип
Кайзер германский важно глядит.
Это про детство бабушкин сон:
корпус кадетский, шпор перезвон.
Сербия, Чехия, смех во дворе,
детские санки на снежной горе
на бок упали в белом дыму!
Нас обогнали, кто – не пойму…
Скрылись из вида брат Николя,
Маня и Лида, хмель января,
Запах от елки, скрип под окном…
Кайзер германский спит вечным сном…
Старая сказка, старинная быль:
Встретил-заметил, навек полюбил.
Это осталось от прошлых времен:
кто-то когда-то был страстно влюблен.
Это шарманка из жизни другой
Марш про славянку выводит с тоской.
Сербия, Чехия – тайная грусть:
милый уходит, я остаюсь.
Сербия-Чехия, пушечный дым…
Милый вернется, да только чужим.
Все повторяется старый куплет,
не изменяясь за давностью лет.
Сербия-Чехия, Родина-мать,
кто еще хочет повоевать?

Декабрь 1996 г. – февраль 1999 г.





28.


Моя ль вина,
что нет вина
ни капли?
На душе так странно…
Моя ль вина,
что я бедна,
неисправима и желанна?
Моя ль вина,
что жизнь одна,
что станем пылью,
встав из пыли?
Но, пережив все времена,
мы эту истину забыли.
Любовь пройдет,
как вдруг прошла
гроза, насытив воздух влагой.
Но окрыляется душа,
дыша разрывом, как отвагой.

Осень 2000 г.
29.


На смерть Иосифа Бродского


Он умер в январе, в начале года…
И. Бродский
«На смерть Т. С. Элиота»


Он умер, и слова теперь мертвы.
И больше нет названья у травы,
и нет теперь избранника у моря.
И стало ясно, как бессильны мы
услышать зов небесного покоя.
А от волхвов растасканы дары.
И не оплакана ничья разлука.
Мы все сироты. Стоит горевать
о собственной судьбе и отпевать
самих себя? Иссяк источник звука.
Вот руку протяни – легко достать
до подоконника. Предметы целы,
но их названья потеряли цвет.
И, кроме пустоты, пространства нет…

28 февраля 1996 г.

30.

Ностальгическое…



Ты помнишь Москву? Темно-красные стены.
Нарышкинский двор. Александровский сад.
Все пахло любовью, все пахло изменой…
Кому ты достанешься, мой снегопад?
Но я не об этом, что было – то сплыло.
Начнешь вспоминать, да совсем не про то:
как пело прохладою детское мыло,
как жизнь отравляли крючки на пальто.
Я с бабою Маней стою у молочной,
синюшный платок мне на брови ползет.
Мне душно, мне скучно, я плачу нарочно,
и стерт до асфальта в Столешниках лед.
Кондитерский запах смущает и манит,
«картошка» пьянит и зовет пастила…
А запах метро! По словам бабы Мани,
так пахнет всего лишь густая смола.
Какая тоска наступала под вечер!
Как спать не хотелось, как было темно…
А гости шумели, хватали за плечи,
сажали на шкаф, обещали кино.
И сразу слипались глаза. И у мамы
насмешливый голос куда-то взлетал.
И странно двоились у зеркала рамы,
И кто-то кричал: «Ярославский вокзал!»
… Вот поезд мне снится, и поезд мой мчится,
меня укачало, мы едем назад…
Ты помнишь Москву? Золотую столицу?
Нарышкинский двор. Александровский сад!

3 июня 1996 г.
31.

Из Писем.

1.

Анастасии Рюриковой-Саймс

Ключи и бабочки.
Сады Семирамид.
Душа трепещет,
в воздухе истома.
Я пью за тех,
кто прожил без обид,
кто с горечью
не уходил из дома.
Я пью за тех,
кто может тосковать
при виде стебля,
сломанного бурей.
Сады и бабочки,
нам век не враждовать.
Мой ключ – на дне…
А ты его рисуй мне.
Мой ключ на дне…
Заброшенность замка…
Искать ключи –
излишняя морока.
Лишь рябь от дуновенья ветерка
и узкая колючая осока.
Твоих волос поникла желтизна,
как бабочки крыло,
как запах сада.
Блестит в замочной скважине луна,
чернеет ночь
и бесится цикада.
4 – 5 мая 1996 г.


2.

Валерию Петроченкову

… Написать ли из города
с привкусом скорого снега,
из тоски
или запаха вечно зеленых кустов,
на которых уже не проклюнется
нежность побега,
разломившись на сотни стеклянных кусков?
Написать про себя,
что душа не бывает в покое,
даже если за окнами
звездный уют?
Написать – и забыть.
Но напомнить такое,
от чего вечерами до одури пьют.
Заморочить строкой,
намотав в одночасье
все слова о любви
на разгульный напев.
И опять замолчать,
словно после причастья,
проплывая сквозь всех,
никого не задев…
И навек остается в неведеньи,
где душа успокоит себя,
и о чем-то несбыточном бредит мне
бесконечность ее бытия.

28 января 1996 г.


32.

Из цикла «Вариации на тему нелюбви»


Сегодня вечером окно зашторено.
Окно зашторено, тропа проторена.
Тропа проторена – идет дознание…
Кому-то пулю в лоб,
а мне – свидание.
Ну, кто меня крестил? – Первопрестольная.
А кто меня растил? Да воля вольная…
Ты помнишь ряженных? Скользили саночки,
медведи рыжие да две цыганочки.
Ах, барин миленький, купи две рюмочки –
одну себе налей, другую Дунечке.
Гадаю правильно – не подкопаешься.
Тебе удача прет – ты упираешься…
Сегодня в соболе, а завтра – в рубище.
Сегодня – сдобная, а завтра – купишь ли?
Была красавица, глаза сапфирные.
А нынче, каюсь я, зрачки чифирные.
Давно ль студентом был? Давно ли барином?
Лицо нахмурено – окамиссарено.
Диван скрипит всю ночь, губа прикушена.
Уйду я завтра прочь, тебя не слушая.
Потом ищи-свищи – в лесу иль во поле.
Я буду за морем – в Константинополе.
Просить на паперти глазами впалыми:
«Подайте, нехристи, ведь дети малые».
Я в храме греческом поставлю свечечку…
Прости ему, Господь, за то, что меченный.
У них, как водится, окно зашторено.
Окно зашторено – душа отмолена.
Душа отмолена, за все заплачено.
И нам свидание в раю назначено.

2 – 3 мая 1996 г.



33.



Я приеду вечером,
около шести.
Говорить нам не о чем,
не о чем грустить.
Нежная, усталая,
с ложью на губах.
Лучше я не стала,
но сойдет и так.
Мне уже не верится,
что была твоей.
На душе – метелица,
сорок январей.
В сердце начинается
ледокол любви.
Расходясь – смыкаются
милые мои.
Расходясь – смыкаются,
уплывают прочь.
Не к кому причалиться,
некому помочь.
Я приеду вечером,
около шести.
Волноваться нечего
обо мне. Прости...

16 июня 1996 г.
34.

В. З.

Вот она ностальгия души –
не по улицам, а по лицам.
Память прошлую не вороши.
Отпусти свое сердце разбиться.
Оглянись на покинутый дом.
Не бывает в любви обещанья.
Это только тоска ни о чем,
это просто «прости» на прощанье.
Это запах обманной зимы –
без летящего вьюжного дыма.
Это ты, это я, это мы.
Это жизнь, проходящая мимо.
Оставаясь в зиме, как во сне,
я не верю в твое пробужденье.
С каждой ночью разлука длинней,
и души бесконечно круженье.
1996 г.



35.

Железнодорожная



В вагоне поезда
сидеть мне боязно,
в вагоне поезда
такая жуть.
Сидят по парочкам,
все не подарочки,
а парни в тамбуре
кого-то ждут.
В вагоне поезда
сидеть мне боязно.
В вагоне поезда
мигает свет.
Идет красавица –
толкнешь – завалится.
А парни в тамбуре
хохочут вслед.
В вагоне поезда
сидеть мне боязно.
В вагоне поезда
сплошной бардак.
Одни – с закусочкой,
другие с музычкой,
а парни в тамбуре
гуляют так.

2000 г.







36.



Снова жизнь, и вокзал, и тоска.
Снова встреча, волненье у входа.
Под рукой колыханье листка,
золотая любви несвобода.
И опять я живу, и опять
голос мой застревает на звуке
перед тем, как тебе рассказать,
что в любви не бывает разлуки.

Май 1996 г.


37.

Я устроила так,
что с небес спускалась луна
и на мой подоконник
садилась она.
Я устроила так,
что луна начинала петь.
Никто в это время не мог умереть.
Когда я просыпалась
и открывала глаза,
луна срывалась
и исчезала за
горизонтом
моего бытия.
Но это была я…

август 2000 г. 13.06.2013

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.