Светлана Клыга
klyga.svetlana@yandex.ru , ICQ: 222033062


Нимб Андара
(ПРОДОЛЖЕНИЕ 5)


LXXXVII.
Доски были отлакированы и вымыты. Свет масленых светильников и утренних лучей из окон отражался от них, как от зеркал.
«На кой ляд эти паны и вельможи так натирают полы?! – я напрягала усталые ноги, чтобы не поскользнуться. – Воображают свои мягкие тапочки коньками, что ли?!»
«Просто любят чистоту». – усмехнулся Андар, быстро и бесшумно переставляя свои широкие сандалии.
«А мы, значит, брудны, запэцканы люд, ее не любим?» - я по привычке хотела было взять его за руку, но не стала.
«Я этого не говорил».
«Но подумал…»
«Нет, не выдумывай сама небылиц…»
Шаг за шагом утро сменял день, день – вечер, вечер – ночь. Стены длинного коридора освещали то яркие лучи солнца, то на позолоте, обрамляющей портреты панских предков в бархатных и парчовых костюмах, увешанных орденами и жемчугом, плясали огоньки свечей и ламп.
Время, миг за мигом проходило с каждым вздохом. Казалось, замедли шаг, останови дыханье, и, остановится, замрет все… Обрывки непонятных фраз, чьи-то шаги, звуки, шорохи, тени летели, проносились мимо, поднимая угарный ветер. Иногда было почти невозможно дышать. Тяжелые хлопья тумана забили нос и горло.
Я приостановись, и прислушалась к мелькавшим теням.
- Куда несешь поднос, дура?! – панна лет двадцати восьми в клешенном шелковом халате отвесила звонкую оплеуху пробегавшей чернавке.
- Дык, гэта… - забормотала та, с трудом удержав жестяной кубок. – Маленькай панначке…
Брызги клюквенного морса полетели на огромный, в полный рост портрет рыжеусого вельможи в железной кольчуге.
- Что ж ты делаешь, неуклюда?!
- Выбачайце, ваша светлаць…
- Все картины перепортишь! Шкурой своей расплачиваться будешь?!
- Выбачайце… Я ненаўмысна…
- Ненавмысна, навпысна! Панна сейчас в моей спальне – отходит от выверта этой приблудки иноземки… Не знаешь что ли?! Неси скорее, дура!
- Нясу, нясу, яснавяльможная… - девка повернула назад и побежала вдоль выбеленной мелом стены замка к темневшей вдали двери.
«Идем, Крыска, идем… - подгонял меня Андар. – Замешкаешься ни в том мгновении – заблудишься в событиях…»
«И что? Куда мне торопиться – на фонарь…»
«О, да ты и помирать уж не спешишь, как погляжу…»
Прикрыв ладонью лицо, я наблюдала за Крисом, стараясь идти рядом, не отставая ни на шаг. Он шел спокойно и ровно, не замечая ничего вокруг, и, казалось, забыв обо всем. Задумчивые, напряженные глаза медленно переходили от строки к строке, читая внутреннею невидимою книгу.
«Нам в эту дверь,» - не выходя из своей задумчивости, Андар толкнул тяжелую дубовую дверь. Недавно смазанные топленым салом петли не издали ни звука. Солнечный зайчик прыгал с завитка на завиток по уже знакомой расписной стене.
«Но это же тот же самый покой…»
«Ну, да, - невозместимо ответил Крыс, ведя меня в то же укрытие – под балдахин. – Только несколько дней спустя».
Ядвига сидела на полу, окруженная дюжинами двумя кукол. Тут были и фарфоровые узкоглазые китайки, и пухлые резиновые, обмотанные кружевом французике ляльки, и с заклеенной внутри пищалкой английские, и вырезанные из цельного куска дерева местным кузнецом худышки…
Поставленное аккуратно в ряд по две-три, это неживое пестрое сборище издали напоминало наш бабий, шагающий сейчас по городским мостовым этап…
«Глянь ты, как она строила всех с измалу, и живых душ, и бездушных!» - мой взгляд с невольной завистью переходил от куклы к кукле. Тиках цацек у деревенских малявок не было и в помине – все играли щепками да прищепками, или, худо-бедно вырезанною из липы лялькой.
«А с чего ты взяла, что у кукол нет души?» - Андару было забавно мое вниманье к куклам.
«Ну, да… В детстве нам кажется, что у них есть душа…»
«В детстве нам кажется, что душа есть у всего…»
«Ну, да, - поддакивала я Крысьему богу, наблюдая, как панна надевает накрахмаленную пелерину безрукой матроне. – В детстве кажется все живым… От сюда, наверно, и одушевление неодушевлённого и вера в богов и божков…»
«Души нет не в ком и не в чем!»
«Что?..» - не сразу поняла я его.
«Да нет души, говорю,… Есть всего лишь ядро, вылитое из психики, культуры, да нашего, шевелящего комариным хоботком, эга и… - Андар запнулся. – Впрочем, тебе это рано знать – ты не из того века…»
«Почему ж не из того века?! – возмутилась я. – Что ж я, не пойму, что ли?! Меня тошнит от схоластической похлебки, которой потчуют нас под псоломным соусом попы!»
«Бунтаришь, Крыска, бунтришь…» - не удалось скрыть Андару снисходительной улыбки.
«Нет Души, – она в Крысенке –
В пушистом черненьком комке,
Во взрослом-стареньком ребенке;
Во вселенском кулаке,
В ускользающем начале,
В предначертанном конце,
В запредельном том астрале,
В этом дорогом лице…»
«Это я-то Крысенок?! – возмутился теперь уже Андар. – Я Черный Крысъ с большим Ерем на конце!..»
«С чем, с чем большим в конце?..» - хихикнула я в кулак.
«Ох, Ушастая, кусачая ты больно стала… Пора тебе на шейку мой нимб примерять…»

LXXXVIII.
- Паненка, паненка, вас маці кліча! – встреченная в коридоре чернавка вбежала в покой с жестяным корытом.
- Зачем? – еле слышно, не поднимая головы от куклы с аккуратно заплетенными косами до пят, спросила Ядвига.
- Госці ўжо сабраліся… Вас чакаюць…
- Тебе не кажется, - девочка покрыла куклу материей очень похожей на покрывало турчанки. – Что вот эта похожа на Сафак?
Ядвига подогнула светло-серую материю под волосы, подобно тому, как это делала ее подруга и подняла куклу на вытянутой руке.
- Здаецца, што так… - опешила служанка, рассматривая поднесенную почти к самому носу бледнолицую куклу.
- Будто и не умирала моя Сафак… - чмокнула девочка крохотную резиновою ножку.
- Вас чакаюць… - еще больше растерялась служанка.
- Она говорила, что куклы благороднее людей, потому что много-много миллионов лет назад Аллах создал прежде их, а потом уж по их подобию людей…
- Да… - приподняв подол суконного сарафана, присела на каточки служанка. – Няўжо?.. Але вас чакаюць…
Кукольный строй на ковре с васильками шагал в невидимый мир, создаваемый прямо сейчас, сею секунду воображением маленькой Ядвиги.
Строй был пестр и разнообразен. Кокетливо наклоненные головки с пышными прическами, полураскрытые губки, обнажающие два-три белых острых зубков, резные, украшенные блестками и лебяжьим пухом веера в тон крохотных матерчатых и лакированных сапожек и туфелек – все это так напоминало панне Ядвиге взрослый бал, где хозяйка и распорядительница только она. Зачем ей было идти туда – во взрослые покои, где куклой надлежало быть ей? Петь, читать выученную на днях молитву, мило улыбаться панам и паненкам за восторженные возгласы и одобрения, тешащие самолюбие ее родителей? Для которых, как куклу наряжали ее?.. Нет! Ее царство и подданные здесь! Они покорны и подвластны ей! Повинуясь ее желанию и воле они исполнят то, что угодно ей! Здесь и сейчас! Откуда этим засаленным взрослым знать, чего хочет она?! Им ни за что не проникнуть в мир ее грез и фантазий…
Вот ее дети – ее подданные. И с ними она сделает все, что захочет. И они будут рады, счастливы, принять это! Окутанные шелком и кружевом, они смотрели блестящими пуговками глаз, куда-то-то туда – в запределье… Смотрели и шли, куда им велел их меленький, своенравный бог – панна Ярова. Шли так, как сейчас идем по мостовой мы – в запределье, в смерть, в неизвестную, другую ипостась.
- А что сейчас будешь делать ты? – Ярова не отрывала глаз от фарфоровой японки с черной, объемной, с треугольным пучком на конце прической.
- А мне сціраць ды праць трэба… - служанка откинула атласное одеяло и стала складывать столками простынь.
- И я с тобой пойду на речку… - широким обхватом Ядвига сгребла всех кукол и бросила их в корыто.
- Але ж вас чакаюць… Простынь и последовавшая за ней наволочка покрыли пеструю горку.
- Ну и пусть чакають! – девочка осторожно положила сверху фарфоровую японку. – Мне моих людей помыть и просушить еще надо, а то так и разит от него коровьим потом! – деловито добавила она, вставая с колен.

Несколько винтовых пролетов и мы вышли вслед за панной и чернавкой во двор. Под подъездной аркой нас встретил средневековий рыцарь в железных доспехах… Точнее – железные доспехи без человеческого тела внутри, – кукла для утехи глаз и честолюбия взрослых, выросших панов и паненок. Рыцарь «без начинки» широко расставив ноги и выпятив мускулистую грудь с бронзовым львом, опирался на массивный топор.
«Взрослых дум и грез охранник…» - шагнула я с холодной, каменной ступеньки на траву.
«Взрослые думы и фантазии тоже надо охранять, Ушастая». – сандаль Учителя поравнялась с моей ногой.
Мы вышли на мощенный мелким, гладким камнем двор. Из приоткрытых, решетчатых окон, доносились голоса и запахи – замок жил невидимой внутренней жизнью. Обложенные красным кирпичом стены хранили тайны уже трехсотлетний истории поколений Яровых. Поговаривали, что родоначальник династии, Миндовг, заслужил светлейший княжеский титул от Речи Посполитой за то, что попал стрелою в глаз рыси, напавшей на наместника Папы Римского, когда тот поездом в Литву, изволил поохотиться в наших лесах.
И вот теперь праправнучка героического и меткого Миндовга и племянница будущего губернатора этого города вприпрыжку бежала к боковым воротам, торопя служанку.
- Лето… А так на сани хочется! – со второго этажа выглянула в вышитом бисером и жемчужной нитью, с изрядно нарумяненными щечками женская головка.
- Для тебя, моя голубка, - пробасил из залы чуть хмельной голос. – Велю весь двор солькою усыпать, как князь Сиротка…
- Ах, как же ты мил… - головка скрылась за ставнями.
- Ну, чем мы хуже?!.. Чай не нищие какие…
Еще несколько шагов и из окна первого этажа ударил в нос, вызывая вечно голодную тошноту, и переворачивая пустые кишки, запах жаркого.
«Хотелось бы раскурочить и эту кухоньку?» - неожиданно съехидничал Крыс.
«Нет, не хотелось бы…» - я постаралась беззвучно сглотнуть слюну и быстрее пройти дальше.

LXXXIX.
Гладкие, отполированные дождем и ветром, булыжники моста, соединявшего через огромный вал замок с другим берегом, холодили ноги. Черничный сок уже совсем стерся, и каждое прикосновение к камню вызывало неприятное ощущение, будто ставят на горох за провинность в школе.
«Потерпи, потерпи, Ушастая, скоро совсем Крысой станешь» - посмеивался Андар, пришлепывая сандалами.
«Если б при этом еще и шею не пережимать…»
«Ничего, ничего – разок задохнешься, потом вечностью будешь дышать!»
- Збоч, збоч, дзяўчынкі!..
Задранная уздцами рыжая лошадиная голова заржала и покосилась на меня темным, слезящимся глазом. Дрожащая каждой жердочкой, скрепленная честным словом и тем, что течет у детей из носу, телега катилась прямо на нас, встречая скрипом каждый камень.
- Куды прэш, слепень?! – служанка подбежала к панне и оттолкнула ее себе за спину.
- Трыррр, супыніся, шалёная! – седой мужик в полосатой сермяжке потянул на себя удила. – Дык крычу ж, сбоч!
Лошадь опустилась на передние копыта и попятилась.
- А куды прэш?! – не унималась не много напуганная за Ядвигу девушка. – Да чорта на рогі не паспееш?!
- Дык вугаль на кухню вязу… Сёння ж панва балюе, жраці патрабуе… А жраццы падавай агонь, той каштуецца вуглем… Ці ня ведала?!
- Ведала, ведала… Не вучы, вучёны!.. Ой, паненка, вы куды?!
Ярова бросилась под телегу и подняла выпавший уголек.
- Ой, на што ж вам гэты брут? – чернавка снова схватила ее за руку и потащила от телеги.
- Надо. – твердо сказала девочка, заглянув в корыто.
- Ды тут вашыя цацкі, тут, - чернавка подняла отброшенное в сторону корыто. – Што з імі зробіцца?..
- Буду своему народу эпитафии чертать. – девочка вырывалась из ее руки и побежала вперед.
- Якія яшчэ этафіі?! – погрозила кулаком мужику и поспешила за ней служанка. – А мне потым яшчэ й вашыя панталоны ад чорных крэйз адпапяляй…

XC.
- Дева вешала белье
На веревочку…
Загляделся на нее
Я, плутовочку… - едва разборчиво напевал детский голосок.

Разбросанные на берегу куклы принимали воздушно-песочные ванны. Посверкивающие на полуденном солнце гребешки волн с плеском ударялись о берег. Привставшая на коленки служанка дополаскивала последнюю простынь на не большом дощатом мостике.
- Здаецца нейкая знаёмая песенька… - устало опустила руку с мокрой тканью девушка.
«Хм… Мне тоже она знаёма…» - перевернулась я на другой бок, чтобы лучше видеть обеих. Моя невидимость позволяла любоваться отражающимся в реке четырьмя из своих пяти башнями замка, нежиться на прохладной, еще не скошенной травке, и беспрепятственно наблюдать за происходящим. Если б не присутствие всевидящего Андара, можно было б и вовсе раздеться, и нежиться под солнцем, в чем мать родила. Хотя, кто знает, в чем я буду вскоре загорать, болтаясь в петле вместе со всеми?!..

- На меня она смотрела,
То – на мужа своего,
Словно вымолвить хотела:
«Одурачим мы его»… - не обращая внимания на служанку, напевала Ядвига.

Раздетые, какие до пояса, какие и вовсе, куклы терпели натужное шарпание по своим деревянным, стеклянным и матерчатым телам. На мечтательно поднявшей синие глаза к небу немке, только что покрытой пастельным, в цвет ее подколотых булавкой волос, а теперь сверкающей лакированным бюстом немке было нацарапано: «Вороги Царя,». На вырезанной из ясеня, и, нарумяненной, вроде бы вчера, свеклой кубышке: «Веры истинной,». На крабовом жакете смущенной отсудившем такой же юбки и нижнего белья француженке: «Речи Поспалитой!». И на спине растрепанной, где-то потерявшей заколки, крепившие высокую прическу, японки, еле различимыми, черными каракульками: «Сафак».

- Подойти хотел я к ней,
Невзначай поцеловать…
Муж позвал: «Иди скорей!»
И пошла она стирать… - Ядвига поймала развивающуюся перед газами светлую прядь, завернула за ухо и приподняла фарфоровую куклу.

- Ну, вось, я і скончыла. – служанка подхватила корыто с мокрым бельем, и направилась к деревьям. – Цяпер – вешаць, сушыць… Вунь якое сонейка, да вечара ўсё будзе гатова.
- И мне надо вешать и сушить… - сгребала в объятья своих кукольных подданных Ядвига.
- Паненка мела на ўвазе вопратку… - чернавка вернулась и стала подбирать кукольную одежду.
- Зачем она им теперь? Раздадим нищим!
- Не зразумела…

Веревку протянули между двумя березами, одна из которых вершках в шести от земли имела две округлые нарости, напоминавшие женскую грудь.
- Это эту кучер Фомка на прошлой неделе спутал со своей девкой? – Ядвига отжала сплетенную из конского волоса косу голубоглазой куклы, и подвесила, прикрепив за нее резной прищепкой.
- А адкуль вы ведаеце? – набросила накидку для подушек на другую веревку служанка.
- Да об этом весь замок шумел!.. – нарумяненная шатенка французского производства повисла на одной руке.
- Ага, гэту… - чернавка на миг приостановилась, следя за действиями панны. – Уяўляеце, - помедлив, продолжила она. – Ідзе ўначы п’яны таўкач з карчмы, бачыць вось гэту небараку, - на сук наростной березы опустилась наволочка. – Валіцца перад ёю на калені ды цалуе ў наросце!
- Дааа, м… - девочка обмотала атласной лентой, бывшей до купания пышным бантом, шею фарфоровой Сафак и привязала ее к веревке. – Смех ды годзе!.. – маленькая Ярова спрыгнула с табурета на траву и отошла на несколько шагов.
- І не кажыце! – весело продолжала служанка, польщенная тем, что панна говорит на ее языке. – Добра, што кухар Язепка яго адцягнуў… А то б прысос да раніцы…

- Дева вешала белье
На веревочку…
Загляделся на нее
Я, плутовочку… - вскарабкалась на табурет Ядвига, чтобы повесить деревянного Петрушку.

«Это что же, она и нас будет так подвешивать, соплячка панская?!» - прислонившись к березе, я наблюдала, как блестят на травинках капли, упавшие с кукол.
Андар вытряхнул песок из сандалии, пригладил волосы и стал искать что-то в воздухе над головой – «Уф, забыл, что нимб в междувремении остался…»
«Нет… Надо девок еще раз на бунт подымать!»
- Ира! Ирочка, это ты?.. – глухо позвал из невидимой бездны знакомый мужской голос.
Внезапная, острая боль сжала виски, будто раскаленные клещи кузнеца.
«Кто это?» - не в силах больше смотреть на кукол, я перевела взгляд на замок. Ее кирпичные стены показались теперь алыми, словно залитыми кровью.
«Голос из настоящего. Нам пора. У тебя уже солнечный удар, Ушастая…» - Крыс поддержал меня, не дав упасть.
«Опять сквозь Соль Бытья и по нимбу?..». Замок, панна и служанка стали скрываться под густой дымкой.
«Нет, придется возвращается в ускоренном темпе…»
«В ускоренном темпе?..». Мы все быстрее отдалялись от речного берега, погружаясь в удушливую тьму.
«Уф… - теплая крысья лапка мягко коснулась моего виска. Коготки тихонько вонзились в кожу. Легкое, приятное покалывание сначала уменьшило, а вскоре и вовсе уняло боль. – Опять забыл, что ты из другого века!»

XCI.
Ворота парка были распахнуты. Ветер невесомым всадником пролетел по кронам. Встрепенулись деревья, дрему шелестом согнав. Сквозь узкие оттиски копыт лучи солнца прорвались к сухой потемневшей траве. Затейливые кружева, сплетенные из ветвей, ложились на тропинки затейливом узором. Кружевные, причудливые тени укрывали лишь от солнца. Душность и парность вызывали вялость и раздражение. Всех тянуло к бурлящей каменной чаши фонтана. Бодрящий запах влаги оживлял и прогонял сонливость. Только ивы, которыми был обсажен фонтан, имели непринужденную волю колыхать свои тонкие, растрепанные косы ветвей в прохладной, нежной ряби. Утомленный люд, спасаясь от жары, сновал по парку. Слух о приближающимся этапе и предстоящей казни быстро разошелся по городу.
Ждали все. Ждали, когда будоражащее остротой действие пробудит разморенное сознание от праздного сна. Чья-то смерть, чьи-то муки, чей-то уход в мир иной – бесплатный спектакль не так уж часто показываемый жизнью и властью в научение и страх, что грех на него не взглянуть.
- Ира! Ириночка! – повторился из-за деревьев мужской голос. – Это ты, девочка моя?..
- Глянь ты, - Агата дернула мою руку в сторону, откуда слышался голос. – Крумкачагаловый! Адкуль ён тут?
- Не сварыўся, не падпёкся… - пошевелила связанными за спиной руками Зоя.
- Гэдкія не варацца, толькі смярдзяць…
Завернутое яркой, пестрой тканью существо приближалось. Когда мужчина подошел ближе, на ткани стала различимы пышногрудые девки, в расшитых пестрыми лентами купальниках. Загнутые назад, раздвинутые в шпагате ноги обтягивали эластичные колготы белого и розового цветов. Обмотанные канатами за талию, запятые и изрядно упитанные ляжки, нарумяненные циркачки парили над ареной наполненной клоунами в остроконечных колпаках и несущимися лошадьми. Вверху афиши, вокруг шеи Вороньеголового было выведено яркими буквами: «Воздушные гимнастки мадам Кучинской».
- Чым галізну прыкрыла, панскае выродзе… - прошептала позади какая-то девка.
- Не может позабыть свою Иришку в белых панталончиках… - подбила свободной рукой свои слипшееся волосы Таська.
Пан прошел вперед. Протиснувшись сквозь засмотревшийся на него охранников, он нырнул в неспешно идущий этап.
- Эд, ты тут як? – голос Иры был слаб, но в нем слышалось удивление. – І ў чым гэта ты?..
- Халат-то сгорел… - спокойно и, казалось, отрешенно отвечал пан. – Шел мимо балагана… И вот… Ветер сорвал с шатра… Ира, пойдем со мной… Ты, ведь, хотела…
- Куда это пан-цирковое пугало хочет забрать нашу красотку? – рослый, глубоко сидящий в потертом седле охранник подъехал ближе.
- Я заплачу, любезный… - из строя высунулась волосатая, обмотанная серебристой каймой рука пана.
- Чем это? – охранник подмигнул переднему Зеленому. – Одной из своих циркачек? – густой смех раздробил тишину.
- Я не могу с тобой идти, Эд… Я с ними… А Васеньку возьми… Не варта яму тут…
- Да-да, возьми… - Зеленый провел плетью по густому хребту медведя. Его лошадь фыркнула и попятилась в сторону. – Бушь с ним по балаганам ходить… - добавил охранник, придерживая лошадь.
- Як ты сюды трапіў? Як знайшоў мяне? – между пошатывающимися фигурами девок я увидела, как тонкая рука Иры обняла пана за пояс. Лубяная ворсистая веревка, связывающая пеструю ткань соскользнула на поясницу.
- Бежал от огня… А тут бродячий цирк уезжал. Поехал с ними… И вы как раз в этом городе.
- Ты просил мяне?.. – напряженно замерла рука на панской спине.
- Какое теперь это имеет значение?..
Торопливый стук копыт возвещал об очередном объезде этапа Яровой в сопровождении капитана.
- Фонариков-то на эту орду явно не хватит. – привстал с седла, оглядываясь, капитан Зеленых. – Придется деревца украшать…
- Надеюсь, веревки захватили, а не так, как в прошлый раз – все уздечки загадили?.. – сняла кожаную перчатку и провела рукой по лицу Ярова.
- Чуеш, як мы паннаў, - голос Агаты стал хриплым и тихим. – Так і нас на аброцях збіраюцца вешаць...
- Не хвалюйся, - провела бородой по плечу Зоя. – Знойдуць для нас вяроўкі і галінкі пругкія знойдуцца, калі ліхтарыкаў не хопіць…
Всегдашний румянец сошел с ее щек. Они казались бескровными, не смотря на постоянное пребывание на палящим солнце.
Темные, задумчивые глаза Яровой оживились. Озорная искра интереса зажглась в них. Разглядывая каждый фонарь на пути, каждое дерево, они, то и дело, останавливались то на незатейливом завитке, обрамляющим светильник, то на выступающей из пирамидальной стрижки упругой ветке, то, вдруг, замирали на одной из девок, осматривали ее с головы до пят, мысленно примеряя что-то.

XCII.
- Разбегайтесь скоморохи
По базарам, площадям!
Эх, дела у нас не плохи –
Нынче кара бунтарям.
Попадают они в силочки,
Как рыбешечки на крюк,
Деревенской черни дочки…
Не ломись под петлей сук! – разухабистый детина выскочил из-за деревьев и ударил в бубен прямо у меня над ухом. Красная в розоцветных заплатах рубашка поднималась при каждом подпрыге, оголяя втянутое в ребра пузо.
- Ты чё это тут распелся?! – подскочил к нему мужик в расшитой рюшами робе, подбрасывая обмотанные лентами кольца. – Аль не вывелся еще скоморошный люд?
- Дык, созвали ж всех, людей разогреть перед казнью… Не токмо живот, но и зенки харча алчут…
- Даа… Ой-па… - попятился мужик в сторону, ловя кольцо. – Казнь нонче знатная будя! Глянь, одни бабы…
- Дааам… - приподнял двурогий колпак, чеша затылок, скоморох. Колпак звякнул пришитыми к нему бубенчиками. – Жаль дур, жаль… Сколько их, тыковок зеленых… - скоморох чуть пробежал вдоль ряда, гремя в бубен.
- А вы-то живучи, как я погляжу, не сыходите с городу…
- Дык, вы ж, циркачи нам на пяты ползете… Скоро совсема сдавите…
- Начинай с хвоста! До вечеру бы управиться! – внезапный крик Зеленого заставил встрепенуться весь этап.
- Веревки-то захватили?
Конные замедлили и без того цокающих чуть ли не на месте лошадей. Девки приостановились.
- А как без них-то? В обозе погляди…
- Ага… Тут! Нашли!
- Панночка-то где? Без нее нельзя – по ушам схлопочем…
- Счас прискачет…
- Наматывай повыше, растяпа!
По мостовой посыпалась знакомая дробь копыт. Ярова скакала к обозу в конец этапа:
- Начинай, ребята, не промедляй!
Из ряда наугад выдернули четверо девок. Восемь конных – по двое на каждую под руки потащили их к деревьям. Хруст веток сменили глухие и тяжелые удары о земь.
- В волейбол, что ли, деймкать задумали?.. – настороженно хмыкнула Степкина.
Наблюдающие ахнули и остолбенели.
- Куды на эдакую дылду такую короткую веревку пришпандорил?! – захрипел капитан.
- Так я… Это… Не рассчитал, ваше благородие… - едва слышались растерянные оправдания Зеленого.
- Чего стал, как вкопанный?! Тело из петли-то вынь… Два часа трепыхаться, что ль будет, кровавя?!..
Второй удар был похож на салившийся с чердака мешок картошки. За ним раздалось сдавленное икание и всхлипывающие глотание воздуха.
- Оборвалась, оборвалась! – подпрыгнул со звоном скоморох.
Стоявшие поезди горожане охнули и попятились.
- А ты, гад, что ж веревку не растянул вечером?! Приказал же!
- Виннноват… Растянул я ее, проклятую… - писклявил тонким голосом командиру другой Зеленый.
- Белораша, как и Раша, никогда дело толком не исполнит, покуль что-то где-то не сорвется… - веселилась в этот миг одна Степкина.
- Вешай заново, живее! – приглушенно крикнул капитан.
- Так не казнят же в повтор… - пронеслось в толпе.
- Слушай командира, рядовой, слушай… - отъехала на несколько шагов от дерева Ярова.

XCIII.
За плечами стегнула плеть.
- Вперед! Вперед! Живей бунтароки!
- Прямь, как немцы, - Подпаленной не удалось разглядеть происходящего позади, и она повернулась ко мне. – Шнель, шнель в газовку!
- Што?.. – в который раз не поняла я смысла ее странных слов.
Подстегиваемые девки напирали в спины. Шок от увиденного и неотвратимость наступающего внезапно сковали движения и дыхания всех жарким, тягучим воздухом. С задних рядов долетали, передаваемые одна к другой слова:
- Галава адляцела, як кавун… Бачыла?..
- Ага… Страх які, крый Божухна…
- Вяроўку кароткую ўзялі і не разцягнулі… Чула ж…
- Лепей ужо адразу задыхнуцца, чым гэдакія пакуты…
- Задушаць яны цябе адразу – чакай! Паздзеваюцца спачатку…
- Мы душылі іх, яны – нас…
- А хто ж першы – забылася, ці што?!
- Хто ж цяпер спытае?..
- Да не гони, братва, - присвистнул своим рослый, подшучивающий над паном, охранник. – Дай потешиться кому жизнью, кому – глазу!

Через несколько шагов нас вновь остановили для отбора. В сажени от меня и Тиськи, под плачущей на камни тягучим медом липой, согнувшись, сидел, видно, совсем недавно вышедший из дьяков, попик.
- Упокоя души, Боже, усыпающих рабов. Их грехи омой слезами, Пресвятая Богородице Пречисте Деве. Даруй, Милостив, уме беззакония осознати. И прими покаяния их по милости Своей. Яко Милостив и Праведен Ты, Боже, среди нас Единый Царь. Впусти же в вечное Царствие Твое грешни души наши, окропи бренны кости Живою Кровию Своееей… – басовито вытягивал безбородый священник в запыленной скуфье, вытряхивая песок из ботинок.
- Ты, что это, слова отхода путаешь, как я послышу, отец Максим? – подошел к нему осанистый с пятимесячным пузом девы другой.
- Да будут их разбить в этой сумятной давке! – пристал с бордюра ему навстречу Максим.
- Все равно, - вытащил из рясы указательный палец осанистый. – Не гоже канон путать, не гоже… Ты еще молод, чти канон, чти!..
- Виновен, отец, Олег, чтить буду…
- Ну, да ты прав в чем-то… Давка нынче справится великая… - достал из-под черной камилавки пожелтевшую прядь Олег. – Голос на отпевах щадить на придется…
- Да… - поднял с травы узелком Максим.
- А ты из дому вертаешься, как погляжу… - скосил сальный глаз на узелок Олег.
- Да, от матушки…
- То-то слышится гусино-картофельный пах…
«Уф, шавки перцовые!» - чмыхнул мне в шею Крыс.
«У него в узле и перец?» - я обрадовать, что Учитель в этот час со мной.
«Да, нет, не в узле – в оплечье да фелони… Для придания жесткости, мастерицы с мукой вшивают, чтобы мы, крысы да братья наши меньшие – мыши, на их облачения не покушались».

XCIV.
Четверо бравых Зеленых в выпущенных из штанов рубахах катили, пиная ногами к деревьям обглоданные сосновые чурбашки. Те, подскакивая чуть ли не вершка на два, приминали под собой траву.
- Во! – тыкнула в них пальцем Степкина. – Я ж говорила, в мяч играют…
- Давайте-ка, девочки, встаем на чурочки!
- І калі яны гэтулькі калодак насеклі?..
- Ну, где там попы, что ль? Аль без отпуста вешать?
- А черт их ведает! Жруть наверно апосля Троицкого поста-то…
- Дык, без ниха, обойдемся! Ждать, что ль пока пузы набьють до пёрду?!
- Не ставь под эту ветку четыре – не выдержит, обломится. Хватит сюда и двух…
Растерянные девки застыли в руках охранников в шаге от этапа. По камням застучали острозаточенные, деревянные палочки. Невидимые нити плавно подняли изогнутые руки. Накидка из гусиных перьев парусом приподнялась над обнаженной, лакированной талией.
- Начинайте, слуги мои! – тонким голоском кукла. – Я трепещу от нетерпения… Веревочки задергались, кукла затряслась.
- Толькі лялечнікаў тутака і не хапала… - пошевелила затекшими плачами Зоя.
- Ну, чаму ж? – возразила ей я. – Лялькі ў дзяцінстве, лялькі ва ўзросце – так і гуляем, альбо намі гуляюць…
Я приподнялась на пальчики, чтобы разглядеть отобранных для казни девок. Ближе к нам была ткачиха из команды Перепрыжки, перешедшей ко мне. Потирая связанные позади занятия, она покачивалась из стороны в сторону – от одного охранника к другому, словно не имея сил стоять. За ней была студентка в бархатной шапочке, – тоже из одна моих. Та стояла твердо, не шевелясь. Лишь легкий ветерок то прислонял, то отстранял выдернувшую из-под лилового материала прядь. Потерявшие, от какого спокойствия, бдительность, охранники почти что не держали ее. Их руки покоились на широком атлантном поясе фиолетовой юбки. Из-за спины студентки колыхалась, показавшаяся мне знакомой пепельная косичка с вплетенной алой ленточкой.
- Нету сил стоять, пустите… - забила острыми, хрустящими локтями марионетка со слипшейся синей палей на голове. Держащий деревянный крестик клоун затопал длинноносыми башмаками.
- Шайтан тебя отпустит! – пропищала оголенная до пояса кукла в гусиной накидке. Руководящий ею арлекин мотнул мишурным париком, похожим на львиную гриву.
- Это что за балаган циркацкий?! – озираясь, придерживал отфыркивающегося от медведя коня, капитан. – Сейчас пани Ярова проскачет, а вы?..
Из глубины парка посыпались клоуны, скоморохи, кукольники. Пестрым горохом затрусили они залитую солнцем лужайку справа от Горбатого фонаря.
- Что здесь происходит, господин капитан? – слегка возбужденная скачкой и происходящим Ядвига, дотронулась перчаткой порозовевшей щеки.
- Да, воот, балаган, ваша милость… - плеть выпала из разведенных рук капитана.
- Балаган, говорите… - проясненный взгляд панны остановился на полураздетой кукле.
- Точно так, ваша милость… - придерживая заключенный в широкий ремень живот, нагнулся за плетью капитан. – Ааах, мать тво… Каналья… Ну, что встал как, столб?! – крикнул он ближайшему охраннику. – Плеть подай!
- Есть! – подскочил к нему тот.
- Где бы, где бы куколок повесить,
Где бы глазоньки потешить?.. – обтянутый желтым трико клоун запрыгал вокруг коня панны.
- Да, как ты смеешь, паразит! – конец плети капитана хлестнула по приклеенному к носу смельчака дубовому листу. Смельчак закрыл наполнившиеся слезами глаза.
- Прикажите убрать, пани? – разжатая ладонь капитана уже зависла над его жабо.
- Нет, постойте… Пусть продолжают… Так, где и на чем вы собираетесь куколок вешать? – бросила кружевной палаток клоуну Ядвига. – Места все, поди, будут заняты нашими девоньками… Погляди, сколько их…
- А так, мы своих и пониже Можем… - растирал белый мел на щеках клоун. – На веревке бельевой…
- На веревке бельевой?.. – задумчиво произнесла панна. – Дева вешала белье
На веревочку… - никто, кроме меня не расслышал, не понял этих двух фраз, оброненных ею, почти только губами. – Ну, что ж, - громко и внятно сказала она. – Натягивайте свои бельевые веревки. Посмотрим, кто скорей управиться. – Ярова подмигнула молодому клоуну.
- А мы с вами вровень пойдем! – слез на его щеках уже не было.

XCV.
Девок подвели к чуркам. Между темно-синих штанов охранников мелькнули выцветшие маки.
- Наташа таксама тут… - приподняла я уроненную мне на плечо голову Агаты.
- Ну, а дзе ж ёй яшчэ быць? – буркнула та, недовольная тем, что прогнала ее короткую дрему. – Канешне, тут…
- Ды, не… Яе зараз вешаць хочуць… Разам з імі… - мой взгляд снова встретил алую ленточку в тугой косе. – І Віку…
- Хвілінай раней, хвілінай пазней – якая розніца? Ой, мамачка, як рукі зацяклі… Як на ты слупе… - поежилась Зоя. Она попробовала просунуть в узел средний палец, но он бессильно запутался в волокнах веревки. Ветер пошевелил несколько пожелтевших волосков, уцепившийся за сломанный ноготь. Девушка поморщила бледное лицо. Румянец так и не вернулся к ней.
- Это и нас… И меня могут того… - Подпаленная обмотала воображаемыми кругами шею. – Вздернуть?..
- Не-а… Любоваться на тебя будут… Давай я паспрабую… - я отвела руку за спину Зои и нащупала узел.
- Ну, нет… - замотала рыжими пасмами Таська. – Я на это не подписывалась! Я сплю, и я проснусь!..
- Проснешься, проснешься, только… Как там у вас говорят… - я старалась вспомнить новое, но час назад ставшее для меня таким понятным слово. – В другом измерении… - узел был тугим, но поддавался.
- Откуда ты знаешь про измерения?
«Скажи, Крыс на хвосте принес…» - захихикал в ухо Андар.
- Знаааю… - узел наконец расслабился и стал развязываться.
- Становитесь, становитесь! Не заминайте череду!..
Студентка в бархатной шапочке поднялась на чурку. Она, скорее висела на руках Зеленых, нежели стояла на суковатой двухвершковой чурке. Ее бледное, чуть приплюснутое лицо не выражало ничего, кроме болезненной усталости и безразличия.
- Да натягивай веревку-то! – крикнул держащий ее слева охранник щупленькому ефрейтору, стоящему за спиной девушки. – Не то она сейчас на нас повиснет… Не видишь, али!
- Сей момент… - трескливо крякнул тот, наматывая на локоть кольца. – Не гони коней-то, споткнуться…
К другой чурке подвели Аистенка... Ее озорные синие глазки встретились с моими. В них, по-прежнему, отражались веселье и беззаботность. И лишь в самой глубине неуловимыми волнами скользили тревога и вопрос, который никогда не произнесется. Толкнув в бок тучного охранника, она прыгнула на чурку, мотнув расплетенной косой. Алая лента, выпав из волос, скользнула по голени. Затем по пятке. Вика поморщилась и провела ею по колену.
- У нее ж пятка красная вся… - просипел из толпы трескливый старческий голос. – Поранилась камешком, бедняжка… Подорожник бы ей…
Высокая, прямая, как жердь, старуха, с обвисшими, похожими на высохшие сливы щеками, затрясла головой.
- Да зачем уж ей подорожник, бабусь? – кашлянул возле нее юноша в вельветовом кафтане. – Петля ото всего излечит…
- Подорожник бы, подорожник… - не унималась бабка.
- А ты, красавица, сама вспрыгнешь, аль подержать? – переминавшийся с ноги на ногу улан, которому, видимо, приспичило справить малую нужду, толкнул Наташу с места.
- Без тваіх штурхаў абыйдуся! – уже знакомо ответила Хитрова. Она, не спеша, цедя о траву каждый шаг, направилась к чурке.
- А я думаю, на ручках придется несть… - злобно скосился на нее улан.
- Куда ты ее тащишь, болван?! – копыто гнедого коня Яровой встало напротив носков улана. – И эту, куда заперли?! – ее плеть указала на Вику. – Это ж – главные. Им – особое место и час…
- Виноваты, не знали… - отступил и вытянулся, и без того высоченный Зеленый. Казалось, он готов был втянуть в себя лужайку, встать на чурку сам, лишь бы не нагибаться и не поднимать ничего тяжелого.
- Соблаговолите быть вашим солдатам внимательнее, господин капитан. – не сводя глаз с Наташи, произнесла Ярова.
- Слушаюсь, ваша милость, слушаюсь… Уже!.. – подъехал к тучному охраннику капитан. – Чего уставился?!.. Своди ее, раззява…

XCVI.
- Одну куколку повесим,
А другую приглядим.
Одну шеюшку – в петельку,
К другой – яремце прицепим… - улыбались скоморохи размалеванными до ушей ртами. Они прыгали вокруг деревьев, широко разбрасывая ноги, обутые в длинноносые, облитые свиной кровью и гусиной желчью лаптями. Шеи кукол обматывались пестрыми лентами и привязывались к нижним веткам. Скоморохи плясали, кружились возле них, позвякивая своими колокольными колпаками.
- Ну, что ж вы остановились, господа охранники? За дело! – хлопнула Ярова в ладоши. – Не отстаем от арлекинов, не отстаем!
Из этапа выдернули и подвели к чуркам еще двоих девок.
- Ну, где ж попы, мать их в кадило?! – выругался Зеленый, придерживавший одной рукой студентку, другой – узел. Ему, почему-то хотелось, чтобы тот был непременно позади и ровно напротив потертого штырька на шапочке. – Они будут отпускать или нет?!
- А те, какая забота? – огрызнулся наматывавший на локоть веревку. – Отпустят аль нет?
- Идем, сын мой, идем! Не сквернословь!.. – приподнимая на ходу рясу, пропыхтел, переходя дорогу отец Олег. – Покой, Господи. душу усыпающей рабы Твоей… - протянул он гортанным баритоном, торопливо крестя высохший живот девушки.
- Куколка-красавица
В розовой шапе,
В петельку направится
За книжицы не те… - бородатый скоморох ударил в бубен и отпустил качаться на весу куклу в узкой кремовой юбке и приклеенной к палевым волосам шапочке.
Охранник выбил чурку из-под дрожащей студентки. Связанный втрое узел заскрипел за ее затылком. Черные, как смоль волосы упали на бледные щеки. Тягучая струйка слюны поплыла с кончика потресканного языка.
- Ды не тузай мяне! – пнула в бок подогнувшегося улана Наташа. – Сама сыду!
- Ты тоже сама спрыгнешь, - ехидно улыбнулся Вике охранник, снимая петлю с шеи. – Аль подсобить?
- Ыыы… - высунула ему язык Аистек.
- Погодь, погодь, - Зеленый смахнул с брови тяжелую желтоватую прядь волос. – Скоро сам вылезет, как у этой… - указал он на студентку.
- Ведите их к этим… - навела на нас конец плети Ярова. – Чтоб не путали больше…
- Ишь регулировщица… - покосилась Подпаленная…
Хитрову и Буслову подвели к нам. Пяты Аистенка горели не меньше моих. От катавшийся под петлей чурки, на которой она стояла, до нас было тридцать. И каждый из них был сделан с упором и проскользом на пяте.
- Глянь-ка, Глеб, - кивнул ведший ее охранник другому. – Она случаем не спутала мостовую с катком?
- А шут ейно ведает… - крякнул, отмахиваясь от уцепившегося за ремень конца веревки тот. – Вылезешь из петли, еще не то причудится…
Остальных начали ставить на чурки. Девки оглядывались по сторонам на скачущих скоморохов и висящих неподалеку кукол. Легкий, едва ощутимый ветерок, раскачивал их, спутывая между собой ленты. Куклы глухо чокались лбами, выдолбленными с внутренней стороны, полусогнутыми ковшиками рук, напоминая сторожевые колотушки. Одна девка замедляла шаг к дереву, другая шла быстрее, таща за собой конвойных. Рыжеволосая в белом парчовом жакете из панского гардероба подняла голову и посмотрела в небо.
- Крумкачоў яшчэ не відаць… - бесцельно бросила она через плечо Зеленого шагающей рядом соседке.
- Пачакай, зляцяцца… - та поймала зубами сползшую шлейку сарафана и подтянула выше. – Дай галовачкі апусцім…
- А ловко вы справляетесь, - спрыгнула с седла Ярова и подошла к скомороху с намеленным лицом. – Того гляди, нас обгоните…
- Ай, зачем вас обгонять?
Будем вровень дев вздымать… - привязал тот к ветке тряпичную, большеголовую марену.
- Ну-ну… - приветливо улыбнулась Ядвига и провела перчаткой по его лицу. – А мы постараемся не отстать… - она оторвала взгляд от скомороха и медленно подошла к невысокой, стриженной под мальчишку девке. – Пяточку, девонька, к пяточке приставь… ровненько… - конец плетки проплыл по натянутой жиле вдоль икры.
- Якая табе розніца, як стаяць мае пяты? – не взглянув на панну, та сблизила измазанные зеленовато-желтым соком травы пальцы ног, расставив пятки на края чурки.
- Главное, что пока еще на чем-то стоят… - прищелкнул языком скоморох.
Ядвига резко обернулась на него и прошла дальше. Скоморох съежился и вытянул из-за пояса тряпичную, набитую сеном толстушку.
- Вот, у этой все в порядке с пятками – каблучок к каблучку... – хвост плети проплыл между высоких лаковых туфель. – Только что ж ты милая мужские-то обула?
- Не хапіла дзявочых… - тихо ответила девка в батистовой юбке. Она оттолкнула подбородком еще расслабленную веревку и робко посмотрела на Ярову.
- Что ж так-то?.. Награбленного маловато оказалось? А свои не поделились?..
- Натка, скідвай свае саф’янавыя боцікі, - шепнула на ухо Хитровой Вика, когда отошли охранники. – А не тое і над табою гэдак здзеквацца будзе…
- Э-не, Натаха, не скідай! – остановила я уже приставившую каблучок к носку подругу. – Ёй толькі гэтага і трэба… Яе ж так ліхаманка і трасе ад голых ног!
Ярова стала между двух девок под размашистой, похожей, из-за окололунных, загнутых к низу прутьев, на куриную лапу, веткой липы. Охранники, угадав охоту хозяйки, командовать процессом лично, терпеливо ждали по своим местам. Один, с приплюснутым подбородком отставив ногу, возле стриженной под мальчишку. Его колено чуть подрагивало, легко касаясь бедра девки через ткань сарафана. Другой, с впалыми, загорелыми скулами, задумчиво покашивался то на лаковые мужские туфли, прикрытые алой батистовой юбкой, то на полуоткрытые, обветренные губы девки, отводящий маленькие, суженные, зеленые зрачки от веревки, и суетливо ищущей кого-то в этапе. Влажные, от клейкого, смоляного меда листья, чуть слышно похлопывали над головами при каждом натяжении веревки.
- Выыыбивай! – кожаная перчатка Ядвиги перелетела из одной руки в другую.
Чурки, глухо стуча и чуть подпрыгивая, покатились по мостовой в нашу сторону. Стриженая девка вытянулась струной и показалась на несколько вершков длиннее, чем была. Измазанные травой ноги скрестились. Было видно, что задыхаясь, она напрягает всю себя, лишь бы не пустить струю.
Другая, долго дергалась, пытаясь просунуть отпущенные охранником пальцы рук в петлю. Лаковый туфель пошатывался под согнутыми белыми плацами, блестя на солнца крупными, желтыми каплями.

XCVII.
- Жах які! – молодая, не богато одетая девушка отвернулась от липы.
- Ну, почему же?.. – усмехнулся, судя по цивильному пиджаку, городской парень, сплевывая прилипший к языку табак. – Обычное наказание за бунт.
- Вы считаете это обычным? – брезгливо посмотрела на плевок женщина лет сорока.
- Ну, да… - ничуть не смущаясь, затянулся папиросой парень. – Казнь – узаконенная еще в древние века князем и священниками месть!
- Ну, шагаем! – хлестнул за нашими плечами плетью Зеленый со вскосмаченной бородой. – Чего уставились?! Насмотритесь еще и наболтаетесь сами…
Внезапно притихшие девки двинулись вперед. Которая смотрела себе под ноги, мелко теребя расплетённую косу или подол, которая шла задом или боком, не сводя обреченно-изумленного взгляда с повешенных. Всю живую, вновь насильно спаянную цепь, сковала подавленная обреченность и повиновение незримой и властной силе, не позволяющей проронить ни звука, ни вырвать из себя протестный жест, чтобы защититься, подняться из толпы и закричать: «Нет! Я сильнее вас! Я жить хочу! И я буду бороться за жизнь!» Все шли. Все молча шли к смерти.

- Ай, вар’ятсва! – подпрыгнул Аистенок. – Зноўку пята чухаецца! – она привычно провела пяткой по ноге.
- Дык ты ж яе ўжо ў кроў расчухала… - потерла, посмотрев вниз, покрасневшие запястья Наташа.
- Але… Ажно каменчыкі червоныя… - провела концом веревки, которой были связаны руки, по мостовой Зоя.
- Ай, бабка, бабка, ты куда?! – заверещало, вдруг съехавшись в кучу несколько Кузнечиков. – Куда направилась, старая?!
- Пустите, - затрещал напряженный старческий голос. – Ей нужен подорожник…
- Да, пустите… - подъехала к ним шагом Ядвига. – Это даже интересно…
Смущенно и пугливо озираясь на охранников, бабка направилась к нам. Выпирающие из-под шерстяной кофты лопатки поднимались и опускались с каждым ее вздохом. Но шла она бодро и быстро, почти не шатаясь.
- Вот, девонька, - кряхтя, нагнулась она к Викиной пяте. – Тебе легше будет…
- Дзякуй, бабулечка… - Буслова наклонилась и приняла из дрожащих рук три широких, прохладных листка.
- Надо же, - опустила черный конец плети к ее ноге Ярова. – Прямо Красногрудка Христова… - плеть прошла не по стопе Вики, как того хотела панна, а по лицу старухи. Та подалась назад, и если не наши с Таськой, Викой, Агатой и Наташей руки, завалилась бы на бок…
– Все, все, отходи, не замедляй!
Старуху подхватили под мишки и отвезли на весу к толпе охранники, хотевшие повесить Вику.
- А что это за Красногрудка Христова? – оглянулась на них Подпаленная.
- Ёсць легенда. – улучив минуту, когда внимание почти всех было занято старухой, Зоя присела и стала привязывать самый большой лист к пяте Аистенка. – Што калі вялі Хрыста на пакаранне смерцю, з ілба яго, ад шыпа цярноўніка, які ўпіўся ў скуру, крапала кроў. Крывяныя кроплі заслалі вочы, і Ісус ужо амаль нічога не бачыў. Тады, адна маленькая, несамавітая, чорная птушачка зляцела з даху судзейскага палаца, і змахнула пярынкай кропельку крыві з яго вейкі… Бог узнагародзіў яе за гэта чырвонай грудзінай.

- Это что еще за вытье хоровое? – Ярова очнулась от минутной задумчивости.
- Это песнь народа, ваша милость… Ик-аа… - икнул в ус капитан. Его конь наступил на острый камень и споткнулся, резко подбросив вверх и опустив на твердое седло довольно упитанный, не по военному свисающий на потертые бока зад. – Эй, ребята, заткните-ка их! – махнул он охранникам.
- Да, нет… Не надо… - остановила его панна. – Пусть поют… Я люблю слушать…
Позади этапа зазвенел чей-то слабый, нестройный голос. Будто ручеек из-под земли рвался он ввысь сквозь внутреннею скованность и обреченность.
Через пару слов к ручейку прибилась еще одна несмелая, дрожащая струйка. Потом еще одна.… И вот уже песня хлынула, забурлила, потекла полноводной рекой, снося железные плотины страха и преград:
Узел, узел – три петельки,
А четвертая – змея…
Повесим мы две недельки
И поглотит нас земля.
Листья с веточек сорвутся,
На станы птахами падут;
Травы саваном сплетутся,
Корни ножки обовьют…
Через год взойдут цветочки
На безвестных бугорках.
Народившееся дочки
Будут петь нам в небесах…

XCVIII.
Ярова долго смотрела на подрагивающие лапти фабричной девки. Сквозь сетчатые дыры лыка высовывались побелевшие пальцы с содранными вручную ногтями. Девка часто крестилась на пути к дереву и перед тем, как ступить на чурку.
- Господи помилуй мя, господи помилуй… - бормотала она заскорузлыми от жажды губами.
- Ну, давай уж, давай! – подтолкнул ее высокий охранник, поддерживая под локоть. – Он тама разберется – помиловать, аль нет…
- Батюшку бы мне… Отпустил бы меня… - серые глаза умоляюще взглянули на Зеленого.
- Эк, барыня какая… - усмехнулся тот, доставая из петли пшеничную косу. – Батюшку лично ей подавай… Вас вон сколько, а их только двое. Заняты они… Отпустят огулом… Дай-ко я те коску достану… Сподручней, висеть-то, будет…
- Я тебе отпущу… - Ядвига крестообразно провела плетью по ее груди. – Вот, ты прощена за все грехи свои…
- В аду тебе гореть! – плюнула белой пеной на плеть девка.
- Душа – на небо, дерьмо – на землю! – кивнула Ярова Зеленому, чтобы тот вышибал...

- Этих ставьте на скамью. Многовато… На чурки не удобно… Скамья сподручнее будет…
Резной топчан с арочной спинкой был густо засыпан листьями. Еще зеленые, но уже оторванные от веток, они со слабым скрежетом скользили по лакированной глади при каждом дуновении. Затерянные, высохшие лодки плыли к краю и слетали вниз. Дерево, давшее им жизнь тревожно шелестело над ими, словно силясь спросить: «Зачем вы оторвались от меня? Куда плывете? Далеко ли? Не опасно ли там? Не сгорите ли, попав в огонь случайный?..»
Девять девок из моей деревни держались за руки и пели. Пели ту же песню, услышанную Яровой:

Узел, узел – три петельки,
А четвертая – змея…
Повесим мы две недельки
И поглотит нас земля.
Листья с веточек сорвутся,
На станы птахами падут;
Травы саваном сплетутся,
Корни ножки обовьют…

Их пальцы были тесно сомкнуты. Они не разомкнулись и тогда, когда скамья перевернулась через бордюр, оставив их без опоры. Тела отталкивали друг друга, словно продолжая раскачиваться в такт заунывной песни.
- Дружный, бабьий хоровод… - женский голос из толпы звучал приглушенно и торжественно.
- Разам былі ў жыцці, і на смерць гуртом пайшлі... – пронеслось по этапу.

Мостовая вела к фонтану, огибая деревья и разрезая аллеи. Горожане растянулись вдоль нее, провожая нас то любопытными взглядами, то окриками, то жестами. Иные из них были похожи на крестные знамения, иные – высунутые из-под полов фиги, иные – просто равнодушные отмашки. Гарнизон пеших охранников, выстроенный цепью перед ними, не позволял шагнуть через бордюр и приблизиться к нам никому. Ружье к ружью, рука к руке, как деревенские девки, они стояли, прижав щеки к горячим стволам кремневок, от чего лица их были красны и напряжены.
Иной дворовой мальчишка «чистивший» карманы зевак, «заглядывал» ненароком и в зеленые пиджаки, но, не достав ничего, кроме жмени поджаренных семечек, плевал в них с досадою. Зеленые злорадно усмехались, ничего не говоря. Им было по душе и радостно «не нагреть» руки малолетним прощелыгам. Их несколько не смущала эта мокрота разочарования.
Народ вздрагивал, вдыхая парный воздух после очередного выбивания чурок. Все смотрели на театр жизни, сменяемый смертью, щекочущий нервы и будоражащий воображение, усыпленное сонной повседневностью…
Еще два десятка девок увенчало четыре следующих дерева. Охрана действовала уже слаженно и быстро. Две скамейки, десяток чурок опрокинулось почти одновременно по хлопку Яровой.
- Надо бы и на той стороне начинать занимать деревца… - провел мимо нас своего коня капитан, услужливо склоняясь перед хозяйкой.
- Хотите лишить меня удовольствия проводить каждую? – она медленно шла подле, задерживая взгляд почти на каждой висящей.
- Так, все-то не проводишь, - наморщил потный лоб капитан. – Вон их сколько. – Конец плети проплыл по нашим подолам. – И надо дать указание отвести наблюдающих подалее.
- Что ж… Ваша правда. Распорядитесь…

XCIX.
- На смерць ляцяць пушнінкі… А завошта? Хто дасць адказ? – послышалось протяжное сморкание в платок…
- За волю, за мужицкую долю, уважаемая… - отозвался озорной девичий голос из этапа.
- Ды дзе ж яна, гэта воля і доля? – оживилась всхлипыващаяся. – Уся пятлей сканчаецца…
- Усё не скончыцца, - ответила другая девка. – Што-небудзь, дзе-небудзь пачнецца зноў…

- Резвы бесы, вдарьте в струны,
Затопи, антихрист, печь!
Девки млады, девки юны –
Им бы пяточки поджечь, –
Больно белы, больно нежны,
Над землей парят легко…
Души были их мятежны,
Не взлетели высоко.
Подпали же их, нечистый,
Чтоб подпрыгнули оне…
Саван облака лучистый
Прожги на адовом огне… - словно бесы, скоморохи егозили по траве. Раздув не большие костерки под своими подопечными, они, то и дело, посматривали, чтобы тонкие, змеистые языки не лизнули лаковых и соломенных ножек. Ярова, поглощенная процессом возмездия, все же, нет-нет, да и бросала мимолетные взгляды на наших прототипов, возвращающих ее в прошлое. Что видела она в них? Взрослую забаву, щекочущую нервы, или детскую игру, несущую смерть? – Никто не смог бы угадать. Да и она сама вряд ли бы ответила. Скоморошья мистерия забавляла ее, уводила от раздумий и придавала ритм.
Публика, оттесненная с дороги на лужайки, также невольно засматривалась на этот кукольный балаган, остужающий ужас казни.
Некоторые девки, оторвав клин подола или связав платок в узел, сделав некое подобие головы с косою, протягивали самодельную куколку охраннику со словами:
- На-ка, родненький… Вздерни замест меня…
Тот смущенно или брезгливо отклонял ее руку, отвечая:
- Прости, родимая, не могу… Я – человек подневольный, не скоморох… Самого за такое вздернуть могут… - и вел живую куклу на чурку или лавку.
- Чакайце, мілыя, чайце, - сжимала кулаки Наташа. – Будуць і вас уздымаць да неба… Прыйдзе час…
- Пакуль з вяльможных сыпне пух, то з нас гаротных выйдзе дух… - вздыхала бледная Зоя.
- На што ім гэтыя блазаны?.. – Агата долго наблюдала за скоморохами. В ее темно-карих глазах отражались то искрящееся змейки огоньков, то блестящие лица кукол. – З нас не досыць весялосці?..
- У нашего пипла так, - Подпаленная посмотрела на перевязанную пяту Вики. – Где Голгофа, там вертеп…

C.
- А не плохо б вздернуть сотню сразу… - Ярова мечтательно покрутила плетью в воздухе.
- Да, но много солдат от этапа отойдет, ваша милость… - настороженно вынул изо рта осиновый прутик капитан.
- Представляете, сколько ножек задергается одновременно… - не слышала его панна, уйдя в свои фантазии.
- Хм… Да… - качнул головой капитан, невольно отстранившись от нее. – Но и этап держать в узде надо…
- И для удержу всех хватит… Панна поскакала вперед.
- Слыхал?.. – белая кобыла охранника, ехавшего за мной дохнула мне в шею теплом. – Баба, а такая кровожадная…
- Не говори, - Зеленый с другой стороны поглядел в след капитану. – На войну б ее, проку бы сколько было…

Сотню выстроили в ряд. Выдергивали из колонны в принципу «босости». Обутых девок оставили «на после». Поп Олег и поп Максим прошли с двух концов себе навстречу, маша кистями и бубня под нос слова молитвы. Девки переглядывались, будто ища ответа или ободренья одна от одной. Другие, склонив головы, глядели вниз, словно стыдясь чего-то…
- Зямля, якая цёплая зямля…
- Так… Самый час жыта жаць…
- Для каго?! Для вось гэтых?!.. Усё роўна палову, а то й больш адбяруць!
- Зараз і жыццё аднімуць…
- А на што яно такое… прыгоннае?..
- Не кажы, Сонька… Жыць усё роўна ахвота… Я сабе сукенку шлюбную пашыла… Думала, переб’ем паноў, вярнуся да дому і з Васільком…
- Заааткнись! – рявкнул капитан. – А вы, святые отцы, отсторонитесь… Справили свою службу, не мешайте нашей…
- Молоденькие-то какие, - панна из толпы в синей накидке забила веером по груди. – Жалко-то как…
- А Антона, сына нашего губернатора вам не жаль? – другая панна помоложе сложила резко веер свой.
- На той неделе я была им ангажирована на танец… А что с ним?
- Эти дьяволицы увели его прямо со службы, - вступила в разговор стоящая подле пожилая дама. – Облили не далеко от этого места смолою и чуть ли жизни не лишили…
- Говорят, Дмитрий Антонович с женою – поднесла к губам платочек ее подруга в лиловом платье капотного кроя. – Чуть рассудка не лишились…
- Еще бы… Орда взбесившихся валькирий его чуть не обесчестили…
- Да что вы говорите?!..

Подводили по одной. Ставили на чурки, лавки. Последняя ступень между жизнью и смертью давалась каждой по-разному. Иная чурбашка откатывалась от нетвердого, робкого ступа, иная летела, зло охранникам, на дорогу, и, одному приходилось до синевы сжимать бабьи локти, а другому бежать за ней. Потом, подкатив ее под петлю, пинком и матом благословлять негодницу сделать этот последний шаг…
Девки выли, молились, проклинали, но перед выбиванием опоры затихали, глядя уже каким-то отстраненным взглядом вдаль… в себя…
Толчок… и взор напрягался, цеплялся в выбранную им самопроизвольно точно и… затухал… закрывался ставнями век…
Толпа в этот миг вдыхала единым целым организмом, будто силясь вглотнуть в себя весь душный воздух парка. Ярова, закусив тонкую нижнюю губку, проводила кожаным хвостиком плети по пятам, только что потерявшим опру, всматриваясь в напряженные жилки на голени и стопе. Она медленно переходила от одной девке к другой, стараясь не упустить, сохранить в памяти каждую конвульсию. Острые и округлые позвонки, выпирающие из-под обтягивающего жакета, выдавали ее возбужденность и напряжение.
Под петлями шелестели листья, под ногами их невидимыми граблями сгребал ветер, чурки с грохотом отлетали на мостовую. Хрипы, сдавленные стоны, кашель сливались в один протяжный, удушливый гул. Хотелось заткнуть уши и закрыть глаза, чтобы не слышать и не видеть удушливого стона и остывающих в последних конвульсиях гримас смерти.
- Мамочка, смотри, сколько у тетеньки в ротике было слюны, - пропищал тонким голоском пятилетний мальчик в бархатном комбинезоне, прислоняясь к матери. – И вся вытекла на бородку…
- Не смотри туда, Давидушка… - узкая длинная ладонь в прозрачной перчатке прикрыла его глаза. – Я же говорила, нельзя брать сюда ребенка… - женщина обратилась к высокому мужчине в блещущим цилиндре, державшему ее под руку.
- Ничего, пусть привыкает… - он снял цилиндр и протер его по ободку носовым платком. – Казнь на Руси – дело обычное. – деловито сказал он с расстановкой. – К тому же, мы хотели отдать его в военные, разве забыла? – цилиндр вернулся на его голову. – Так пусть привыкает к выполнению службы.
- Гори она огнем, служба такая! – женщина нервно вытянула руку из-под локтя мужа и прижала к себе сына еще сильнее.

CI.
- Эх, зямля ўсё ж цёплая якая!.. – перешагнула через бордюр к лавке деревенская девка.
- Пачай, хутка ляжамо ў гэту цёплую калысачку… - коснулась большим пальцем ноги махровой головки одуванчика ее подруга.
- У радзімай калысцы і гужкацца не страх… - глубоко вздохнула деревенская, осматривая липовый ствол.
- Тааак… - протянула ее подруга. – Шкада, толькі, што гужкацца ды скакаць па ёй будуць панскія чаравікі, покуль нашыя косці будуць у ёй парыцца… Ну, вядзі ўжо! Чаго застыў?! – пнула она ногой в запыленную серую полосу штанов Зеленого.
- Веду, веду… Чего лягаешься-то?! – встрепенулся тот от задумия. – Знали б, как мне в плужок охота, а не деревья тут вами украшать, как новогодние ели… Ну, становись, родимая, что ли?..
- Станаўлюся, станаўлюся… Руку вось хоць падай, кавалер вусаты…
- Прошу пани на помост… - охранник не разжимал ладони до тех пор, пока девка уверенно не встала на чурку.
- Мурашы як разбегаліся… - не сводила грустных глаз с извилистых прожилок ствола девка.
- Надвор’е будзе і заўтра яснае… - медленно достала свою руку из руки охранника ее подруга, прикрыв ресницы.
- Да, самое время хлеб убирать… Головку-то склони маленько… - раздвинул над русой корзинкой волос петлю другой Зеленый…

- Мала таго, што гэты кудлатый Ваза са сваімі езуітымі ўсіх душыць, дык яшчэ й свае… - Зоя не сводила глаз с синеющих, покрывающихся пеной губ деревенской.
- Какой еще кудлатый и какая Ваза? – приложила к горлу руку Тася.
- Ды Казімір другі – літасцю Божай кароль польскі…
- А… У вас, значит, отцифрованный… Король… - Подпаленная тяжело сглотнула слюну.
Охранники уже не подводили девок под руки. Им дышали в зашей разгоряченные от жажды конские морды. Два десятка шагов – от этапа к деревьям бунтарок сопровождал копытный перестук.
- О… - чиркнул огнивом молодой человек из толпы. – И барабанной дроби не надо… Своей худобой и синим обтянутым костюмом он напоминал студента.
- Да, Сашка, два в одном… - прикурил от его папироски второй парень в таком же костюме. - Зачем польской казне тратиться еще и на барабанщиков?
Стук копыт, треск веток, шелест листьев – все эти звуки сливались в один напряженно-тревожный ритм. Прелюдию ожидания. Уже никто не обращал внимания на мельтешащих скоморохов, позвякивание их рогатых бубенчиков, плошечное постукивание кукол, протяжное завывание попов – мишуру смерти. Все смотрели на саму смерть. И привыкали к ней. Она уже не казалась ни страшной, ни пугающей. Она просто была, и делала свое дело, которое не успела доделать жизнь.
- Ганьба Казіміру, ганьба Рэчы Паспалітай! – разрезал уже привычный ритм, перешедший в тишину выкрик с дальней левой стороны. Бледнолицая девка со связанными за спиной руками в панском стеганном халате улыбалась кому-то из толпы. Стоя на чурке, она походила на причудливое изваянье только что поставленное неизвестному вельможи. Приплюснутый, сосворенный изнутри кофейная кепка пана Эда придавал ее лицу еще большую вытянутость и белизну.
- Это что еще за манифест?.. – плеть Яровой потянулась к потертому козырьку кепки, но бледнолицая отвернулась. – И что ты имеешь против короля Казимира, милочка? – Ядвигу явно забавлял этот неожиданный политический всплеск.
- Ды пайшлі б вы ўсе… - горящие глаза девки встретились с ее. – Куды зараз мы ідзем! І подзеце, праб’е гадзіна!
- Только после вас! – Ярова подмигнула охраннику. Чурка, дважды перевернувшись, пригнула махровую головку одуванчика к траве. Примятый блин кепки покатился вслед и лег рядом. Из распахнувшихся пол халата показали сбитые коленки. На розовато-бордовых бороздках запекшийся крови дрожали серые волоски ткани.

CII.
- Далоў Вазу! Над мочкой уха высокой черноволосой девки скрипнул узел и слюнил ее голову на бок.
- Тварам аб падлогу яго! – закричала другая и сдвинула брови.
- Езуітаў у петлі! – через миг тонкие накрашенные свекольным соком губы худощавой шатенки разомкнула искривленная улыбка.
- Папоў, ксанзоў – туды ж! – связанные за спиной руки низкорослой ткачихи судорожно сжали конец веревки и отпустили его.
- А девчонки разошлись! – хмыкнул хриплый голос из толпы.
- Одна ворона каркнет, другие вслед за нею вторят… - покосился проходящий мимо капитан.
- И вас, панночки скоро взденут! – ткачиха в пестрой сатиновой юбке плюнула в приоставишуюся Ярову.
- Это мы уже слышали – не интересно… - отерла перчаткой щеку пани Ядвига. – Придумай что-нибудь новое…
- Сама придумыва…. Эк-ааа…
- Не успела, бедняжка… Как жаль… - глаза панны задержались на задранном ногте большого пальца девушки. На потемневшем от земли крючке качалась пожелтевшая стеблинка лебеды.

Дерево за деревом, ветка за веткой, петля за петлей… Ярова уже не успевала подойти и осмотреть каждую. Десятка три охранников, выделенных из конвоя этапа, работали быстро и слажено. Девок подводили, ставили, надевали петлю… Легкий прыжок и… Только что живое, хотевшее пить, бегать по росистой траве, примерять на себя панские наряды, биться в исступлении в объятьях любимого тело, становилось безжизненным куском мяса – кормом птиц и червей…
Этап рассеяли по всей центральной дороге, дабы дать горожанам возможность беспрепятственно созерцать происходящее. В ожидании этого повеса и следующего забора мы стояли на месте. Наблюдающие, оттесненные Зелеными на аллеи парка, прибывали в приподнятом состоянии духа. Старанием скоморохов печально-наставительная картина казни была разбавлена юмористично-пестрыми красками, и гортанно-захлёбывающиеся лики смерти прятались за легким перезвоном колпачных бубенчиков.
- Маман, посмотрите, какой вон на той девице туалет… - барышня в малиновом жабо, стукнув перепонками веера, указала им на минуту назад переставшую дергаться девку в светло-голубом платье с приподнятой талией.
- Да… - прищурилась в бинокль тучная барыня с густо напудренными щеками. – Виден французский крой, виден…
- Еще бы! Дайте-ка… - дочь взяла у матери осыпанный блестками театральный бинокль и поднесла его к лицу. – Пан Ломовский для своих дочерей абы чего из-за границ не заказывал…
- Вот ту как-то кривовато подняли… - оперся на трость пожилой господин. – На самый край… Того и гляди, ветка обломится…
- Не обломится, - кашлянул другой, стоящий рядом. – Ветвь толстая, упругая – выдержит…

CIII.
- Пирожки, горячие пирожки! С пылу, с жару! С икоркой, с жаренной цибулькой, с бульбачкой, с повидлом… - из глубины парка выплыла тучная женщина с намасленным лицом. – Кому пирожки? С пылу, с жару! – ситцевый, зажирненный капот переплывал цветастыми волнами с бедра на бедро. Не желаете пирожков, сударь? – спросила она громко, нараспев у важного господина в посеребренном песне.
- Нет. – твердо и пренебрежительно ответил тот, отвернув подальше ворот сюртука. – Предпочитаю трапезничать дома… Жаренное в изобильном жиру вредит здоровью…
- А вы, доктор, как погляжу… - немного отойдя, оглядела его торговка.
- Да, доктор… Да и свежо и не пережаренное ли то масло, на котором они жарены?
- У меня все чисто и свежо! – распев переходил в визгливое ворчание. – Не судите по тому, чем вас подчуют в корчмах…
- А с чего вы взяли, что я трапезничаю в корчмах?!
- А с чего вы взяли, что у меня пирожки пережарены?!..
Господин хотел было что-то возразить, но на него зашикали стоящие рядом:
- Шшш… Не спорьте, их не переспоришь…
- Да! И не мешайте наблюдать…
- Не хотите, не берите, зачем шуметь?!..
- Вот именно! – подхватила уходящая торговка. – Не желаете пирожков, сударыня?..
- Нет, нет… Благодарю… - отступилась от нее молоденькая панна, опасаясь за свое крепдешиновое платье.
- Вось бы і нам… - защелкало по этапу голодное взглатывание. – Хаця б адзін… Перад смерцю чарвяка замарыць…
- Ды хто ж цябе ўгосціць дарымным?!
- Гэта ж не куленарная ветрына ўночы…
- Не желаете пирожков? – останавливалась торговка чуть ли не возле каждого.
- Ды мы жадаем, мы… Глухая цяцера!
Торговка оглянулась на девок, откинула льняную, пожелтевшую салфетку с ободка корзины… Приостановилась, задумалась, и направилась к нам.
- Частуйцеся, дзяўчынкі… Усё роўна амаль не купляюць…
Не связанные руки потянулись к ней…
- Дай и мне, дараженькая… - послышался голос Иры. – Мой Васілёк ужо доўно не еў…
- А ён не пакусае, не задзярэ?
- Ды не… Ён рахманы, выхаваны…
- Ну, на, на… Частуйся, харошы…
Сочное чавканье медведя еще больше возбуждало аппетит.
- Людзям бы дала, а то жывёлу дзікую карміць!
- Что вы, женщинка делаете! – подстегнув боязливого коня, подъехал ближе к ней охранник. – Парк и так не плохо удобряют…
- Не поняла… - растерянно подняла на него голову та.
- Сранья много будет вылетать! Что тут не понятного?! – смех охранника смешался с ржанием трясущейся от страха кобылы.
- Ничего… - подвела к ним своего гнедого Ярова. – Пусть дворники поработают… - она натянула перчатку и запустила руку в корзину. – Угощайся и ты, Охлик… Конь косился теплым, мокрым глазом на медведя, но осторожно принимал от хозяйки коричневые, хрустящие кусочки…
- Ну, а теперь отойди, не мешай… - Зеленый указал торговке в сторону публики.
- Пирожки, горячие пирожки! С пылу, с жару! Кому пирожки?! – плыл цветастый парус с огромной корзиной на боку вдоль смотрящих.

CIV.
Девки громко зглатывали слюну, мысленно прокляв Ярову, ее коня и Зеленого. Да и Ваське – тоже досталось… Те, которым удалось угоститься, делились поджаренными обрывками корочек, скатанными, размером с полтинник кругляшами мякишей с соседками. Оные засовывали их за щеки, пытаясь продлить удовольствие сосанием.
Нижний ярус дюжин двух деревьев был «завешан под завязку». В «ход» было решено пускать фонари. С круглыми, запыленными головами светильников, запаливаемые в летнее время только после двух ночи, они стояли между ветвей, растопырив завитушки рожков, будто поджидая кого-то в свои железные объятья. Петли на них накидывали, словно лассо на не объезженных коней.
- Кудыт ты такую короткую веревку завязал?! По две чурки ставить под них, что ль бушь?..
- Так я это…
- Что это?!..
- Не допетрил… Прости, командир…
- Не допетрил он… А девку за таль до повесу тоже ты держать бушь?..
- Ну, могу и я…
- Может он… У печи, посля нагреву… Делай веревки длиньше на три вершка!
- Слушаюсь…
Первая сотня подходила к концу. Окинув взором парк, зенкающую любопытным равнодушием публики, приостановив взгляд на жующих подругах, девки прощались с миром…

продолжение следует 11.06.2013

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.