Светлана Клыга
klyga.svetlana@yandex.ru , ICQ: 222033062


Нимб Андара
(ПРОДОЛЖЕНИЕ 4)

LXVII.
Ворота храма распахнулись. Кремневки Зеленых стройным лесом штыков были устремлены в небо и железной, сверкающей на солнце, волной опустились в нашу сторону. Девки, так же направили весь имеющийся в распоряжении арсенал во вражескую сторону.
- Выводзь губернатара наперад! У гэткага туза паліць не адважацца…
- Слушайте, девчонки… А может пусть они нам за целехонького-невредимого губернатора на гербовой бумажке печать двуглавую оттиснут, что отдают нам нашу деревушку в полное крестьянское распоряжение…
- Отдадут они – как же!
- Пячатку можа пясочкам і прысыплюць, ды выконваць напісанае хто ж будзе?! Хто ў нас тлумачальна напісанаму кіруе?.. Дзе ты такое, фантазёра, бачыла?!
Охрана безмолвно двинулась вперед. Девки, не мысля отступать, сделали несколько шагов навстречу.
- Кроч, кроч, пан губернатар… - одна из ткачих из команды Кати похлопала по его бархатному плечу лопатой. – Табе ж не ўпершыню напернадзе крочыць!
Губернатор резко приподнял руку, ничего не ответив, брезгливо отряхнул песчинки с фрака.
- Кроч наперад, тебе кажуць, ці абразам?!
- Ну, вы, бешеное отродье, отойди от… - запнулся Зеленый лейтенант, подбирая в уме слова для величания высокой особы. – Губернатора!
- Дык калі ж мы шал ёныя, чаго ж нам слухацца?!..
За спинами у иконостаса раздался выстрел.
- Они сзади! – щуплая, синеглазая студентка схватила меня за плечо. – Нас окружили!
- Бросай оружье! Руки за спины, мать вашу!.. – просипел один из Зеленых.
- Хватайте бессовок, но подбирай выраженье во Храме Божьем… - перекрестился худосочный священник.
- А нам не до подбору выражений, отче… - скользнула усмешка в сиплом голосе. – Помогли бы лучше…
- Он и так подмог – задние врата открыл… - кивнул на Царские Врата позади себя другой охранник.
- Извиняюсь, не приметил…
- Подай мне штык, сын мой, и Бог нам в помощь!
Зеленый, спрыгивая со ступень, бросил штык священнику. Тот подхватил его, и, подокнув за пояс рясу, спешно зашагал за охранником.

LXVIII.
Кольцо сжималось. Охраны было около полторы тысячи стволов. Шаг за шагом Зеленые подступали все ближе, оттесняя девок в середину зала. Главный и задний входы были перекрыты. Гул от перешептывания, причитаний и возгласов прихожан покачивал висевшую посреди потолка люстру. Она чуть слышно позвякивала хрустальными сосульками, раскачиваясь на толстом плетеном канате. Наша оборона, ровно, как и нападение охранников, затруднялась толкотней и давкой. Молящееся, однако, состоящие в основном из высшего сословия, быстро преодолев растерянность и панику, перешли на сторону охраны. Не вступая в открытую драку, они прижимались к нам, лишая свободы движения. Моя, Бусловой и Хитровой группы, окружившие губернаторскую чету, постепенно рассеивались, растворяясь в толчее.
- Калі не атрымаецца захапіць усё губернатарскае гняздо, - шепнула я на ухо Наташе. – Дык хоць бы кагосьці з яго насельнікаў не выпусціць з кіпцікаў…
Ее тут же оттолкнул от меня пожилой, но коренастый барин в лиловом френче.
- Ну, не пинайся ты, гоголь пузатый! – пошатнувшись, уперлась локтем в его живот Дивачка. – Эх, щас бы яичко с солькой выпить!.. – заглянув в опустошенную чашу, причмокнула она.
- Ваша светлость, пройдите к нам… - высокий, упитанный капитан охраны протиснулся сквозь тесный ряд и отдал губернатору честь.
- Куды к нам, куды к нам?! – затараторили девки, изо всех сил раздвигая локтями прихожан, не позволяя толпе слиться и отрезать их от губернаторской четы. – Ён наш і з намі застанецца!
- А вы что же, меня уж завербовали?! – усмехнулась высочайшая особа. Ее волнение выдавал лишь слегка подвергающейся усы в уголках губ. – Что-то не припомню такого…
- Помните, не помните – следуйте с ними… - подтолкнула его студентка.
- Держись за мою руку и постарайся не отдаляться… - шепнул он оторопелой жене.
- Таўханіна ім на руку, - бросила мне девка, приставшая нож к боку Антона. – Хутка мы не варухнёмя…
- Калі б не таўханіна, з намі не вялі б размовы…
- А ну, расступись, дети мои! – голос священника обрел звонкость и твердость. За голосом последовал выстрел.
Прихожане вновь начали тесниться к окнам.
- А вы, дави их! – хлопнула плетью по колонне белокурая панна.
- Кажись, пани Ярова здесь… - кивнул Зеленый товарищу, расталкивая полуживых от духоты и страха дам в пышных юбках. – Посторонитесь, мадамочки, посторонитесь…
- Ох-те, Господи! – причитали те, расступаясь, но пытаясь оставаться в середине зала, не утонув в числе остальных, и наблюдать за происходящим.
- Где ты ее видишь-то?.. – старался не отставать от напарника другой охранник.
- Воон, у колонны, - охранник указал на светловолосую девушку в черной вуали. – Чуть поодаль от губернатора…
- Надо же, придушила его дочку, и рядом с ним трется…
Губернатор обернулся на стоящую позади. Бледное лицо панны стало еще бледнее.
- Так она ж вроде как по ошибке… Потом говорят чуть умом не тронулась…
- Хм… Я думаю! Хороша ошибочка…
- Цыц вы, горланы, - прикрикнул на них подоспевший сержант. – Услышит и вашим шеям худо будет!

LXIX.
Зеленые мундиры незаметно разбавляли пестрые одежды прихожан.
«Пора выбираться отсюда, иначе добром не кончится…», - волна тревоги прихлынула к моей груди. – Дзеўкі, на выйсце!
- Куда же вы заторопились, кумушки! – вынул из ножен шпагу губернатор. – А потолковать, вдруг завербуюсь?..
- Ступай вперед, светлость… - подтолкнула его в спину одна из моих девок.
Мы двинулись к выходу.
- Не прогневись Господи и направь оружие свое супротив врагов своих! – вслед за этими быстро сказанными словами священник метнул штык с насаженной на него до половины свечой в канат, на котором висела люстра. Штык вонзился в середину веревки.
- Канат горит! Горит канат! – зароптали прихожане.
- Расступись, расступись! Живо! – раздвигали их в разные стороны Зеленые.
- Зачем ты это сделал, дурья твоя башка?! – смял в кулаках рясу священника Зеленый.
- Упадет, этих подавит… - крепко сжал своими руками его запястья худосочный поп.
- Так там же и губернатор… - выворачиваясь, свозь зубы процедил охранник. – От кого же мзду за покоробленную залу получить надеешься?..
- Губернатор уже у выхода, слепец…
Выстрелы, лязг железа, звон хрусталя и вскрики сделали дальнейшие слова неразборчивыми. Капитан с дюжиной молодчиков подобрались еще ближе и окружили губернатора с женой, отрезав нас. В наших руках остался лишь его сын. Девки сгустились вокруг него, понимая, что это единственное средство и надежда выбраться из церкви живыми.
- Антон… Тошенька… - перекрикивая шум, звала его мать.
- Если кто подойдет, пропорю ему бок! – заверила студентка, протыкая ножом шелковый кафтан.
- И отдам на потеху медведю… - Ира протиснулась в наше кольцо, подведя Ваську к самым ногам Антона.
- Зачем же вы охрану оставили за воротами церкви, ваша милость? – заискивающе глядя на губернатора, оттряхивал его фрак капитан.
- Зачем же охрана во храме?.. сохранял напускное спокойствие тот. – Тут Господь Бог охранник всех и вся…
- Иди, иди! – чуть не на руках несли девки губернаторского сына к выходу. – Если не на этом свете, так на том с батей свидишься!..
В лицо пахнул знойный, но показавшийся, после душного помещения до головокруженья свежим, летний ветер. Встретившийся у церкви несколько охранников были сметены с пути. Девки спешили оторваться и укрыться от погони с ни столь крупной, как ожидалось, но весомой, попавшей в их сети «рыбой».

LXX.
Наводненные после полуденной жары людьми, по столичной манере, делающими вид, что спешат куда-то даже в выходной, людьми улицы, узкие, с нанизанными на края песчаной дороги каменными и деревянными зданиями, переулки всасывали в себя и скрывали нас от погони, которой, собственно, и не было видно. Чтобы поскорее раствориться в городской суете, мы вновь разделились на группы и разошлись, договорившись встретиться в центре у пожарной вышки.
Серый шелковый кафтан пожелтел от песка. Сперва сомкнутый кольцом девок, потом подгоняемый ими, губернаторский сын шагал по мостовым, тупо и зло смотря перед собою.
- Ну, ну… Варушыся, таткаў гучок!..
- Да, да, шевели ножками в лаковых сапожках! Шуруй живее…
Он не оглядывался, лишь машинально отпихивался локтями от очередного подгоняющего пинка или щипка.
- Как барашка ведем на заклание…
- Якога табе барашка?! Гэтыя барашкі мекаюць ягнямі, ды кусаюць ваўкамі…
Антон достал из бокового кармана обшитый кружевом платок.
- Дай сюды! – потянулась за его рукой низкорослая девка, толкнув его прикладом в бок. Рука губернаторского сына дернулась вверх, белоснежная ткань покрыла влажный, посеревший от песка и пыли еще зажатый перламутровой запонкой манжет.
- Як жа мы панура паўзем… - оттерла со лба пот кружевным платком девка.
- Доползем мы до петельки после грозоньки в недельке! – вздохнула, глядя в безоблачное небо я. – Не спяшайся…
Прохожие оглядывались на нас, но особого интереса не проявляли. Отрок досточтимого отца после часового петляния по переулкам походил на пастуха, гонявшего весь день стадо.
Один только пристав окликнул нас на Откатной улице:
- Куда спешите, девоньки?
- На Троицкую к Ивану-Дураку…
- А что вы у него забыли-то?..
- Да подурачиться хотим…
- Ну, гляди, абы пожарные вас не окатили…
- Не окатят… Мы сами их охолонем…
Пристав шутливо отдал нам честь и исчез за поворотом.
- Эх, ты чаша, моя чаша! Как ты скоро опустела… - Девочка в который раз поднесла тесненный кубок к губам. Не выцедив из него ни капли, она затянула надрывно-смеющимся голосом:

- У могилы поэта –
Не жалейте вы его!
Сочинял, писал куплеты,
Ну, а больше – ничего.
И не плачьте вы над гробом
Бедолаги-бедняка,
Счастлив он, болтая с Богом
Про Ивана-дурака.
А министра пожалейте –
Вечно за себя дрожал.
Полный до краев налейте
Виноградного бокал!

- Про какого это ты поэта поешь? – поинтересовалась я, провожая взглядом покатившуюся по камням мостовой серебряную чашу.
- Ага… - низкорослая спрятала кружевной платок за шнуровкой сарафана. – І ці не пра гэтага няўдалага міністра? – губернаторский сын получил очередной пинок в бок.
- Чего его жалеть-то?! – обняла ее за талию ткачиха. – Потому что министром не станет под папкиным крылышком?! Так от этого всем легче только…
- И к чему такие похоронные напевы?.. – заправила в батистовую шапочку выскользнувшую прядь волос студентка. – Не падай сокол, не падай… - подержала она покачнувшегося Антона. – Чуть позже упадешь…
- Где поминки, там и пляс… - в рассеянной задумчивости пофилософствовала Степкина.
- Иван-Дурак… Вот он – стоит цел-целехонек, великан кирпичный…

Выложенная красным кирпичом каланча высилась над белокаменной коробкой здания. В народе ей дали прозвище «Иван-Дурак».
От чего в людской натуре водится манера называть неодушевленное именами одушевленных? Осталось ли это со времен идолопоклонства, когда мерещились человеку в холодных камнях боги, и согревал он их своей душой и светом веры, наделяя необычными способностями? Желание ли это видеть в мертвом живое, и, хоть таким способом в очередной раз показать кукиш смерти и объединиться с всемогущими силами природы, из недр которых вышел когда-то он сам? Не хотим мы видеть смерть, даже в мертвом, даже в глине, и вдыхаем в нее свою душу, и лепим из нее кувшин, и пьем из него воду, оживляющую нас…
Приезжие, услышав его, внимательно вглядывались в башню, ища сходство со сказочным персонажем, и, не находя его, спрашивали местных:
- В чем секрет столь необычного величанья?
Те, и сами не помня и не зная толком истории названия, давали волю фантазии, шутили и придумывали кто в что горазд. Кто говорил, что козырек и шпиль башни похож на шапку Ивана… Кто-то сравнивал ее зауженный к середине корпус с изящной статью деревенского паренька, ставшего в неком царстве-государстве царевичем. Другие, напустив на себя вид истинного знатока, утверждали, что все это – бред сивой кобылы, что название башни объясняется гораздо прозаичнее…
«Стоял, дескать, на вышке смотрящий. Начальник, заприметит, что он задремал, и орет: - Иван! Не спи! Пожар проспишь, дурак! Шланги развернуть не поспеем… А ведерцем не потушат…».
Так или иначе, а Иван-Дурак уж не один десяток лет высился посреди Троицкой площади, сторожа город от «Красного петуха».

LXXI.
Площадь была многолюдна. Прохожие оглядывались на нас и переглядывались между собой. Антон шел не сопротивляясь. Даже, при удобном случае, замедлял шаг, чтобы зайти поглубже в гурьбу и не попадаться на глаза любопытным.
- Ступай наперад, не хавайся!
- Малады, прыгожы, а хваецца за дзявочыя падолы! – подтрунивали и подталкивали его девки.
- Малады і не жанаты, прывядзі мяне да хаты! – из-за угла каменного дома вынырнул, подпрыгивая неугомонный Бусьлик.
- Приведет он тебя, как же! – поддразнивая ее студента, высунула язык. – Жди привета, как соловей лета!
- Его хоромы для избранных невест… - поправила на плече захваченное с фабрики полотно, черноволосая ткачиха. – Куда уж нам, босиньким!
- Авось и приведу… - Антон оттолкнул от себя воровку носового платка. – Вас всех сразу! И гарем на персидский манер налажу!
- Я табе папхаюся! – нахмурилась, пошатнувшись, низкорослая. – Так піхну, што будзеш ляцець, світаць, ды цешецца… - губернаторский сын вновь был награжден «лопатным погоном».
- Туррр, притормозни… - барин с острой с проседью бородкой похлопал по спине кучера. – Куда вы эдакого изможденного пастушка тащите, девоньки?
- Во поля-луга просторные, ваша милость…
- Ага… Там самае месца пастушкам статак пасвіць…
Внешне юноша и впрямь стал уже походить на деревенского пастуха: рукава тонкой шелковой рубахи были изодраны, белоснежные буферные плечи смялись и приникли к худым рукам, при легком дуновении ветра ткань надувалась вокруг тела, превращая его в воздушную бочку.
- Что вам надо-то от меня, чернавки?! – хитрый, самовлюбленный взгляд немного потускнел. В нем уже не сверкал веселый огонек юношеского задора и внутренний, потаенной уверенности, что все и вся вокруг подвластно тебе. – Чего от меня хотите?!
- Ад цябе – нічога…
- Ага, нічога… Толькі дух твой хай выдзе вон!
- Чтоб папашка и мамашка повыли над тобой, как мы воем под их плетками…
- Ох-те, Боженька! – всплеснула костлявыми руками проходящая мимо пожарной вышки старуха в капроновом чепце. – За что ж вы его так, болезного?
- За грахі гнюснага свету, бабуся... – за спиной у бабульки вдруг выросла Ната со своей хеврой.
- Быдлом были, быдлом и останетесь, - Антон вскинул голову. – Зверье бешенное! – в его глазах вновь вспыхнул огонек высокомерия. Он с отвращением толкнул низкорослую.
- А ты ўвесь чысчюткі-бялюдкі з абрных?!
Лопата со всего размаха легла на его спину. Он согнулся, морщась от боли. Удары сыпались один за другим со всех сторон. Антон не реагировал. Свернувшись в калач, прикрыв голову руками, он прижимался к камням мостовой, будто пытаясь слиться с ними.
- Зірніце, бочка… Напэўна, са смалою…
У входа в каланчу чернел жестяной бочонок. На окаймленных ржавыми полосами краям свисали тягучие, поблескивающие на солнце смоляные лепешки.
- Смолка відавочна будзе да яго бялюдкага твару… - незаметно подошедшая к нам Ната подала знак своим девчонкам идти к бочке…
Выломанные ветки и смененные на панские старые одежды послужили отличными кистями и паклями. Березовые, липовые, осиновые слипшиеся лапы, сложенные в несколько раз сарафаны и юбки хлестали тяжелыми мазками еще недавно изнеженное, теперь – окровавленное с синеющими на глазах подтеками тело.
- Вунь, нейкая дошчачка валяецца…
У края дороги на лужайке желтел полусгнивший деревянный квадрат.
- Видно от крыши отщепился… - студентка в розовой блузке, чуть высунув кончик языка, пыталась отковырнуть ногтем попавшую на воротник смоляную каплю. – Ай, гадость, не отдирается… - приговаривала она, царапая ткань.
- Дзе б яшчэ кавалачак крэйды здабыць?.. – Ната подняла дощечку и провела по ней рукавом.
- На вашта ён табе? – утерла краем воротника свою еще пуще покрасневшую щеку Тоня.
- Вершы складаць буду… Чым я горшая за Польку?..
- Ну, вось, знайшла час!..
- Як раз, самы час! – не унималась, оглядываясь по сторонам, Хитрова.
- Што, Наталька, - протиснулась к ней, уклоняясь от смоляных веток, Вика. – Мой прыклад заразлівы?..
- Заразлівы, заразлівы… - задумчиво проворчала Хитрова.
- Дык навошта табе крейда?
- А чым жа?..
- Крывёю, як сапраўдныя паэты… - Бусьлик указал носиком на почерневшие с прилипшими комочками листьев волосы Антона. – Тым больш – не сваёю…
- І напішу! Яшчэ як напішу! – топнула сафьяновым каблучком новоявленная поэтесса. – І не на мужыцкай мове, а на вашай – панскай!
- Не хваліся, а за справу бярыся!
Почерневшее, в скатавшихся ошметках одежды тело привязали к отполированному дождем и зноем стволу тополя. Вязкий смоляной бугорок притягивал облетающий пух магнитом. Очень скоро природные силы переделали нарисованную девками картину на свой лад. Черный, едва заметно дышащий, полусогнутый, обмякший валик, облепленный теплыми, легкими снежинками, дрожал пушистыми ресницами. Вырастая на глазах, они бахромой прижимались к клейким щекам, раз за разом все неохотнее отрываясь от них…
Подрагивающая на груди дощечка была исцарапана мелкими, неровными буквами бурого цвета. Подойдя ближе и встав за шагов пять от привязанного можно было разобрать:
Ни за злато, ни за славу
Мы найдем на вас управу!
А за то, что вы уроды
Лишили свой народ свободы!

LXXII.
- Глянь, глянь, куды твой мядзведзь палез…
- Ірынка, мусіць наш Васька вырашыў на пажарніка здаваць!..
Обхватив всеми лапами каменную колонну, поддерживающую овальный козырек подъезда, так, будто это ствол дерева, Васька мах за махом взбирался к крыше. Тополь, росший на тщательно подстриженной лужайке в полусотни шагах от каланчи, был на несколько мгновений забыт – тысяча девичьих взоров устремились на Ивана-Дурака.
- З якой нагоды ён туды падаўся, а Ірака?
- Так мой Васенька сигает толькі к меду… - циркачка подняла тонкие бретели пожелтевшей майки к мочкам ушей. В руках ее покачивался обрывок перегрызенного поводка.
- Як шпарка сігае, нібы спраўдны пажарны…
- Там, - студентка подняла голову, прижав ладонь ко лбу. – Наверху, у дядьки какая-то берестянка… - указала она на верх каланчи.
- Ну й вока ў цябе, - поморщилась деревенская, вглядываясь в указанную точку. – Як у арла…
- Микроскопу частенько подмигиваю… - с усмешкой моргнула ей черноволосая студентка.
- Точно, с медом… - комкала плетёную кожу циркачка. – Не супакоіцца, пакуль не отберет…
- Хай бы ж і нам здагадаўся па кропельцы прынесці…
В десяток взмахов косолапый одолел колону, встав к нам спиной на задние лапы на козырьке подъезда, чуть помедлив, он стал карабкаться дальше, втыкая когти в проемы между кирпичей. Мирно седевшая на смотровой площадке мужская фигура в расстегнутой до пояса рубашке отпрянула назад.
- Пошел… Сгинь! Откуда ты взялся?!.. – доносил слабый ветерок испуганные возгласы. – Меду хочешь?.. Неет, не дам… Сам не жрал ни капли с вечера… - метался смотровой, прижав к груди берестяную емкость, перепрыгивая то к висящему на потемневшей веревке колоколу, то к чугунным перилам. Косолапый растеряно водил носом за пожарным, не отрывая глаз от берестянки, служа ему, перебирая передними лапами в воздухе. Наконец, во время очередного прыжка смотрящего к колоколу, коготь Васьки зацепился за веревку. Над площадью поплыл тонкий, частый звон.
- Так, скотина, так… - злорадно приговаривал пожарный, покачивая каской. – Звони, звони… Мотай!.. Чаще мотай…
Медведь судорожно дергал лапой, пытаясь высвободить коготь из веревочного капкана. Колокол раскачивался все быстрее, звонче и звонче ударяясь о вспухший медный язык. Распахнусь дверь, из нее, обтягивая серо-коричневый китель, вышел высокий сутуловатый полковник.
- Чего трезвонишь, дурак? Пожар, что ли углядел? – оправляя широкий пояс, крикнул он наверх.
- Никак ннет, ваша честь, - оправдывался, прижимаясь к периллу, смотрящий. – Это не я трезвоню… Это медведь…
- Какой медведь?! – недовольно рявкнул полковник. – Тебе там что, солнце плешь напекло?!.. А это что за явление на площадь народа? – окинул он буравящим взглядом девок. Острые, сверкающие глазки полковника быстро пробежались по каждой из нас и остановились на тополе. Замерев на секунду, он поднял фуражку, пригладил двумя пальцами слипшиеся в бугорок влажные волосы на затылке, и метнулся за угол каменного здания.
- Гэдак твой мядзведзь на нас усю ахову навядзе…
- Да Зялёныя коннікі хутка пачуюць і прыскачуць… - взволновались девки.
- Да… Иии-аа… - икнула протрезвевшая от ветра и происходящего Степкина. – Надо рвать когти…
- Без Васеньки я никуда не уйду… - морща под густой челкой лоб, не сводила тревожного взгляда с вышки Ира.
- Твой Васка зараз усих нас здасць за гладыш меду!..

Вскоре площадь была окружена полусотней отрядов Зеленых, в главе со светловолосой всадницей в обтягивающем кожаном костюме, отороченном леопардовым мехом.

LXXIII.
- Присядь в оборону! – скомандовала я девкам. – Отходи за стволы…
Толстые, вековые деревья вокруг клумбы оказались неплохим, довольно надежным щитом от пуль. Они глотали их, как почва влагу в засуху.
- Дзяўчынкі, цаляйцеся трапней, пораху замала...
- Ага… Вунь, колькі іх прыскакала… І куль на ўсіх хопіць…
- Нічога! Не дрыжы! Не ў першай ужо… Усё адно, нашая возьме! Адаб’емся!
Пороха и пуль не доставало. Девки палили не прицельно. Лишь одна из четырех-пяти железных пчел буравила зеленое сукно мундира. Немногие охранники валились с седла. Мускулистой, цокающей волной, они надвигались все ближе.
- Мець лепей, дзеўкі… - услышала я, как подбадривала своих Зоя. Ее вечно розовое лицо раскраснелось пуще, чем всегда. – Пастайцеся, галубкі, пастарайцеся…
Белый пух кружил над нами, щекоча нос и вызывая слезу.
- Не бабье это дело убивать, не бабье! Ай, червяк железный… заел… - студентка нервно дергала заклинивший курок. – Наше дело жизнь давать, а не отымать…
- А мужыкоў, значыцца справа – аднімаць яе… Дай сюды… - взяла у нее кремневку Тоня.
- Почему же?! Они-то как раз ее и зарождают…
- Ага… А потым яго ж з нас і выбіваюць… - жидкие, растрепанные косички Тони скрылись за тополиным стволом. – На вось, трымай… - подбросила она студентке исправленную кремневку
Пуля свистнула возле моего уха. «Не ужалила пчелка…» - улыбнусь себе я.
«Уф… уф… уф… - за свистом пули раздалось шебуршанье. –
Нимб примеряешь ты мой,
Быть тебе…»
«Да лучше бы помог, бездельник хвостатый! – беззвучно огрызнулась я. – Пользы от тебя никакой! Только уфаешь под ухом…»
«Сама, ушастая, сама! У меня своих крысиных дел невпроворот…»
«Ну и ползи по делам своим! По что зря пугать-то?!» - я взяла на мушку длинного, что-то говорящего на скоку командиру, улана.
«Ну, я тебе покажу… Ох, покажу! Уф…» - острые, тонкие иглы впились в мою мочку.
«Сперва покажи, потом уж стращай…» - встряхнула я головой и дернула плечом, чтобы сбросить впервые раздражающего меня грызуна. Моя железная пчела впилась в грудь улана под левым лацканом.

LXXIV.
Конные быстро приближались. Отступать было некуда. Слух резал нетерпеливый храп и ржанье.
- Хоць ты бяры на дрэвы залазь…
- Ага, ды шпурляй у іх каменнямі…
- Ах, паразитство… - бледная студентка, скривив сухие губы, бросила кремневку в траву. – Танька, патроны есть? – отчаянно крикнула она подруге.
- Есть немного… Сейчас… - та пополза к ней, перебирая возле моего носа острыми, черными пятками.
Я оглянулась на покачивающуюся у бордюра, перед свесившим запорошенную пухом голову Антом, бочку. - Там смола еще осталась?
- Там ее, вроде, много еще… - Танька снова дернула пятой. Прилипшая к ней метлица угодила в вырез моего сарафана. – На, Лизка, брось отчай! –
она отсыпала несколько патронов в ладонь подруги.
- Мачы кавалкі ануч і кідай у пасы зялёных! – скомандовала я.
Несколько девок подкатили бочку ближе. Обрывки тканей зажигали от запалов. В морды «кузнечиков» горящие снаряды, разумеется, не долетали – уж слишком легки, но лошади шарахались от падающих под копыта горящих комьев прилично. Всадники замешкались за полуверсты от клумбы. Но лоскутья кончались, смола – тоже…
- Дави их, братцы! – размахивал саблей сутуловатый полковник. – Сгруживай их! – он выскочил на осадистой, как он сам, серой кобыле из-за того же угла, за которым недавно скрылся. – Ишь, чего удумали… - кричал он скачущему, немного задыхаясь, рядом охраннику. – Человека смолой и к дереву… Где нет души, там тлеют кости…
- Глянь ты, жывы! – толкнула меня в локоть измазанная смолой девка в изодранной робе. – Даносчык паганы… Трэба было адразу яго прыкончыць… - досадно вздохнула, теребя свое укоротившее платье-робу, подруга Иры.

Разгоряченное дыханье обдавало обжигающим паром плечи. Лошади кривили и вскидывали морды от впивающихся в углы черных, шершавых губ уздечек. Дыханье лямки не сдерживали, впивались в огрубевшую кожу не до крови, но боль, причиняемая ими, заставляла повиноваться животных всадникам.
Гарцующая на гнедом жеребце-трехлетке всадница, то и дело отмахивала кивком головы золотистые пряди волос. Все ее тело, до тонкой мышцы полусогнутых бровей было напряжено. В затуманенных карих зрачках отражалась грива скакуна, раздуваемая ветром.
Свист плеток, нетерпеливое фырканье, отрывистые выстрелы в воздух, холодные удары подков о камни, возгласы людей смешались в едином потоке звуков. Кольцо зеленых мундиров, сжималось на глазах блестящими лошадиными мускулами-звеньями…
- Собирай в кучу!.. Давай ребята!.. Живее!.. - подгоняла военных чуть охрипшим от волнения и скачки голосом всадница.
Понемногу девки сбивались во все теснеющую живую груду. Отбиваться уже не было резона: за каждым нашим выстрелом, взмахом ножа или лопаты следовало несколько выстрелов охраны, или стягивающих кожу ударов плетью…

LXXV.
- Бачь ты, спускаецца, абаронца твой мядовы… - девка в робе на ходу поправила упавшую шлейку майки. Потянув ее к шеи циркачки, она кивнула на каланчу.
Косолапый на миг скрылся за пролетом винтовой лестницы. Толстый, мохнатый зад несколько раз покачиваясь, показался из-за потемневших деревянных граней башни. Когтистые лапы вновь обхватили скользкую колонну, и, вскоре, бурая, взлохмаченная туша радостно подпрыгия по прохладному клеверу, ковыляла к ногам циркачки.
- І гладыш бярасцяны ў зубах трымае… Можа, усё ж хоць кроплю пакінуў… - усмехнулась, вздохнув девка в робе. – Хоця б табе…
- Вася-Васенька, - голос Иры обрел прежнюю тревожную звонкость. В сдавленном тембре послышались нотки беспокойства и страха, похожие на те, которые звучали в разговоре с Эдом. – Ідзі адсюль! Прэч!
Медведь, замедлил бег, насторожился, склонил голову на бог, удивленно посмотрел на хозяйку и продолжил путь вперед.
- Пошел вон! – замахала она руками.
- Нет. Отчего же?! – кожаная плеть светловолосой панны обмотала запястья циркачки. – Зачем ты гонишь своего друга? Пусть идет с нами… Это даже любопытно… - подмигнула Ярова командиру Зеленых. – И отвяжите Антона Дмитрича от дерева, наконец! Господин капитан, распорядитесь…
- Слушаюсь, ваша милость…
Пятеро дюжих уланов подхватили «засмолённого» и понесли за переулок.
Отброшенная дощечка покачивалась на бордюре у тополя. Светловолосая панна долго не отрывала от нее глаз.
- Какая наглость, какое вероломство! – нарушил наступившее молчанье капитан, направляя коня на дощечку.
- Вы знаете, господин капитан, - не отрывала панна туманных, задумчивых глаз от копыта, бьющего по уже раскрошившейся в щепки дощечке. – Мой наставник французского говорил мне когда-то, что вирши могут иметь отзвук громогласнее выстрелов пушечных… - она свесилась на бок с седла, подхватила с земли темный, деревянный кусочек с косой, затертой буковкой «в», повертела его в руках и негромко произнесла. – Отзвук будет, и, очень скоро…

LXXVI.
- Живей, живей, бунтарки сарафанные! – косо поглядывали с седел Зеленые.
- Живей, пока живые… - вторили охранники с другой стороны.
Шеренгу «сарафанных бунтарок» обрамлял конный строй. Босые ноги и копыта давили камни мостовой, меж воли повинуясь внутреннему ритму шага. Светловолосой панне, увидевшей на груди губернаторского сына творение ума Хритровой, пришла идея написать свое. Острием щепки от бочонка последними оставшимися смоляными каплями было аккуратно выведено на лбу Наташи – «Вороги Царя,», на узеньком, посиневшем от напряжения лобике Зои – «Веры православной,», и над вспотевшей переносицей Кати – «земли российской!»
- Нацарапала бы тупо: Оборотни. – скосив на Ярову еще чуть затуманенные глаза, шепнула Тася. – Поточнее верняк был бы…
- Это мы-то враги земли русской… - качнула головой зоркая студентка.
- На мужыцкай мове ж размаўляем… - рассуждала шепотом ее деревенская подруга. – Вось і дзюбайце, птахі абскубляныя!
- Ну, не тормози! – подтолкнул ее прикладом охранник.
- А ты педальку газа в ней поднажми… - подмигнула ему на ходу дочь подданного инспекции.
- Дельно вы это придумали, ваша милость, - наклонился к Яровой командир Зеленых. – И смотреться будет… - он приумолк, подбирая в уме подходящее слово. – Изящно… А как будет смотреться на склоненных лобиках… - представив какую-то восхитительную для себя картину, капитан зажмурился, прищелкнув языком.
Юная панна, придерживая разгоряченного коня, снисходительно склонила голову. Благодушная улыбка проплыла по ее припухшим, как у жены губернатора, губам.
- Отрадно, что военный ценит изящное…
Капитан самодовольно крякнул, натягивая удила.
- Ну, иди, что ль, муха сонная… - ткнул меня прикладом охранник, которого я видела недавно в церкви. – Ишь, раскокетничелась наша любительница петель… - указал он взглядом на Ярову шедшему позади второму.
- Чует орлушка мертвечинку… - подмигнул тот напарнику. – Ашь дрожит от нетерпёжу… Теперя совесть чистой будет…
- Да уж, враги истинные – осечки быть не может…
Стремена панны, окаймляющие лаковый, высокий каблук сапог, часто бились о крутые бока гнедого.

LXXVII.
«Уф… - горячий, сухой вздох обвеял мою шею. – Ну что, несносная Краска, провести тебя по темным коридорам сознания и времени?»
«Ну, если они окажутся проветрянее и прохладнее, чем эта людная баня под открытым небом – проведи, хвостатый плут…» Я потерлась пяткой одной ноги о лодыжку другой. Черничный сок уже совсем стерся, пята едва розовела, и чесалась невероятно.
«Мне не нравится, когда ты меня обзываешь…» - острые зубки вновь кольнули мое ухо.
- Чего встала и шлупаешься, как псина блудливая? – позади раздался свист и шлепок плети.
- Эээх, да все бабы шельмы… - крякнул охранник спереди.
Я напряглась, стараясь сохранить равновесье и не упасть, встряхнула головой, чтоб отстраниться от окружающего и погрузиться в разговор с кусливым, но интересным собеседником.
«Мне, может, тоже не нравится, что меня зовут Крысой, - вырвалась из меня досада, давно саднящая мою грудь. – Когда у меня есть нормальное человеческое имя… Но я ж молчу…»
«Крыской зваться большая честь, глупышка!.. – оскалились красновато-оранжевые зубки. – На земле так мало настоящих крыс…»
«Вот и хорошо! Все зерно бы извели и прочее добро… И так нужда всех дыр лезет, а тут вы еще…» Теперь мне доставляло удовольствие позлить коварного Андара.
«Настоящие Крысы этим не питаются… До чего ж глупа еще! Уф… Сносу никакого!»
«А чем же?! Костями, душами, аль разумом?!» Грустно сыронизировала я.
«Все узнаешь в свой черед, - неожиданно спокойно ответил он. – Все узнаешь… А сейчас – к пути готова?»
«Да готова… Чего уж мне?.. Вон скоро нимб твой мне на шейку свалиться, сожмет ее до синевы в гуках, ножки на весу задергаются… Что уж бояться каких-то коридоров?..»

LXXVIII.
«Ну, пойдем, коль катая смелая!» - фыркнул Крыс, сжимая тонкой когтистой пятерней мою кожу. В сей момент серая, распушившееся от времени веревка засветилась. Свет был белым до боли в глазах. Так в ясную морозную погоду сияет своими ложными бриллиантами снег на солнце.
Кольцо горящего нимба расширилось и упало на мое плечо к задним лапкам Крыса. Огонь не жег, не обугливал кожу. Напротив, казалось, кто-то ласкает ее легким, чуть горячим дыханьем…
«Пошли, Крыса…» - устало произнес он, когда светящийся круг был у моих ног.
«А ты не сбежишь где-нибудь на середине пути, Ушастый?» - постаралась спросить я поехиднее.
«Я когда-нибудь сбегал от тебя за это время?» - я почувствовала, как пушистый комочек скатился с меня.
«Мало ли чего взбредет в твою серебристую головку?! – не боясь теперь его сбросить, пожала я плечами. – Мужчины много обещают для примана, а потом – сыщи их, пустомелек…»
Я ждала споров и отрицаний, но последовала тишина. Я обернулась. Передо мной стоял мужчина лет сорока с лишним, очень похожий на учителя, но моложе и грациознее его. Короткие, волнистые волосы чуть приподнимались на ветру. Легкая небритость обрамляла припухшие, улыбающиеся не уловимой улыбкой, губы.
«Хотя, он прикрыл меня своей спиною…» - ёкнуло во мне.
«Вот-вот…» - прищурился серый глаз.
«Да что тебе терять?! – Ты же бессмертный» - старалась я заглушить совесть логикой.
«Бессмертие – понятие относительное. – философствовал Крыс-Человек. – Ладно, потом разберемся… - он всегда прерывал и откладывал «на потом» долгие, и, как ему казалось, бесполезные размышления – Ступай на круг, Крыска-спорщица…»
Круг расширился и увеличился до размера каланчи. Края его разгорались все ярче. Изнутри разило едким, конским потом. Сплошную черноту пробивала маленькая, белая точка.
Я уже приподняла ногу, чтобы перешагнуть горящий обод. Обжигающий холод коснулся кожи, вызвав легкую дрожь всего тела.
«Нет, Ушастая, нам не сюда. – мягкая, теплая ладонь легла на мое плечо. – Тайна не всегда в середине…». Он отвел меня в сторону – к раскаленной дуге нимба. В прозрачно серых зрачках плясали алые языки пламени. Холодный блеск искр желто-белой лавы отражался на шелковой ткани. Тонкая, полосатая туника мягко облегала плотную фигуру. Раздался скрипящий шорох. Искрящаяся рубаха приподнялась за спиной. Из-под нее со звоном на горящий обод выпало белое с черными краями перо аиста. Легкие, невесомые ворсинки обхватил огонь, на глазах превращая их в стальные иглы, которые плавились, источая смоляные струйки.
«Ступай на черный ручеек,» - легонько подтолкнул Андар.
«На который?» - растерянно спросила я. Иглы постепенно плавились. Ручейков становилось все больше. Черными, угольными нитями они вились, переплетаясь по клокочущей магме.
«Ну, не знаю… - насупился сероглазый плут. – Решай сама… Я не должен тебе все время подсказывать…» - нетерпеливо фыркнул он. Но вспомнив о чем-то, повел плечами, прижимая крыло к телу.

LXXIX.
Я шагнула на самый дальний извилистый волос справа от меня. Он немного прогнулся под моей босой ногой. От его лакированной, чуть липковатой поверхности исходило приятное тепло, как от только что надоенного парного молока. Легкий пар нежно обволакивал стопы, и, через несколько шагов я почувствовала, что кожа пяток успокаивается и перестает чесаться.
Сандаль из мягкой козьей кожи ступила на ручек, текущий параллельно с моим.
«А ты почему ступил на другую тропку?». Я сжала покрепче ладонь учителя.
«Рано нам еще по одной тропе идти, Крыска…». Он недовольно сдвинул брови, но сжал мою руку в ответ, и я вновь услышала в голове тихий и уверенный голос: «Ну, сказал же – не выпущу…».
Его взгляд был устремлен вдаль – на крутой пригорок, где наши смоляные ручейки поднимались и тонули в раскаленной желтой жиже. Узкие перепонки сандалий растянулись и стали на пару вершков выше подъема учителя. Широкие, обшитые золотой нитью, подошвы отставали и хлопали по его ногам. Из-под красноватой, немного сморщенной пятки виднелся угловатый, с выпученными жабьими глазами профиль.
«Андар, а кто это?» - отвлеклась я на мгновение от необычного пути.
«Это? – снова нахмурился, не сводя глаз с горизонта, Крыс. – Это – знатный плагиатор…»
«Кто?» - переспросила я, забыв значение латинского слова.
«Похититель», - пояснил Андар.
«И что же он похитил?»
«Идею».
«У кого?»
«У гения».
«У какого гения?» - не унималась я.
«Не важно…».
Я видела, что учитель, как всегда, погружен в размышления, и не настроен давать подробные ответы на мои бесконечные вопросы, желая и надеясь, что я найду их сама. Но любопытство и нетерпение щекотали и жгли под ложечкой, будто огонь пятки…
«Но, если обворованный гений, у него должна быть тьма идей!»
«И что? Это повод воровать?»
«Нет…» - согласилась я.
«И вообще, не так уж много гениев, у которых не меряно идей. Бывает одна, но истинная…»
Черное небо попускалось все ниже. Всеобъемлющая тьма распахивала над нами свою необъятную пасть, готовясь проглотить, потопить нас в своей утробе, не оставив от двух существ, дерзнувших проникнуть в ее тайные владения, ни малейшего следа. Но над пригорком, в который вглядывался Андар, поднималось и плыло к нам белое облако. Его пухлые, свисающие округлыми мешочками края широкими стежками обметал пылающий огонь.
- Горящее облако… - произнесла я вслух, засмотревшись на плывущего прямо на нас головастика с горящим и тонким, как у Крыса, хвостом.
«Это не облако, Ушастая, - покачал головой Андар. – Это – белое пятно. Белое пятно неизвестности. Сколько таких белых пятен в жизни сметного, которые он стремиться закрасить, зарисовать вымыслами, догадками! Торопится разорвать эту тонкую, но такую прочную материю, чтобы заглянуть внутрь, раздвинуть переделы. И так ничего и не узнать!»
«Почему, Учитель?!» - вновь беззвучно и с досадой воскликнула я.
«Потому что вслед за одним облаком плывет другое. За смертью следует жизнь, а за жизнью – очередная смерть».
«Вслед за неизвестностью приходит знание, а за знаем – новая загадка…» - внутренне приготовившись к тому, что Учитель скажет: «Нет, не верно… Бред!», я осмелилась продолжить мысль.
«Крысеешь, Ушастая, крысеешь…» - последовало неожиданное одобрение.
Смоляной волосок качнулся. Взмахнув рукой и выпустив его ладонь, я инстинктивно обняла Андара за пояс. Он не шелохнулся. Крыс не обращал внимания ни на захлестываемую кипящей жижей тонкую нить тропы, ни на разношенные сандалии, ни на зловещую тьму. Он шел вперед. Каждый шаг был уверен и тверд. Его спокойствие и уверенность окутывали меня теплыми объятьями. И я снова спросила:
«Почему же не все сметные знают, что они бессмертны и страшатся смерти?»
«Они страшатся неизвестности. Бессмертен тот, кто знает или верит».

LXXX.
«Ты ведешь меня к смерти, Крыс?.. – я посмотрела на проплывающее мимо горящее облако и переспросила. – Ну, то есть не к смерти, а в другую сущность?»
«Ну, да… - мотнул курчавой шевелюрой Андар. – Сама все увидишь и поймешь».
Облако скрылось во тьме. Только кипящая, булькающая магма под ногами освещала нам дорогу. Из густого, черного горизонта выплыло существо, напоминающее головастика. Маленькое, округлое брюшко, покрытое блестящей чешуей, переливалось под желто-красной рябью кипящей жижи.
- Ой, плохо мне, - пропищал едва понятно несформировавшийся головастик. – Мой хвостик еще не вырос, а плавать без него так не удобно – не повернуть… Продлинноватая, похожая на молоток головка склонилась к животику. Головатюк, всхлипывая, проплыл над нами и исчез вслед за облаком.
- Хвостик ему подавай, – квакнула плывущая вслед за ним рыба. – Тут бы лапки появились – грести, да сбивать со щек комаров не чем… - темно-красная, почти бурая раба растопыривала коротенькие, величиной с ноготь, лапки, силясь удержаться в горизонтальном положении, но голова ее клонилась на бок, длинный плоский хвост подгибался внутрь. Рыбу-лягушку все время откидывало на спину, и, все ее усилия тратились на то, чтобы перевернуться. – И язык… - сглотнула она клейкую слюну. – Язык еще такой маленький – не квакнешь, как следует… Одна мокрость во рту…
«Что это за животные и почему они так мучаются?» - перевела я взгляд с исчезающей лягушки на Андара.
«Они рождаются, Ушастая» - спокойно ответил он.
«Рождаются?!» - жалость и сострадание к странным существам внезапно сжали мою грудь.
«Рождение – большая мука и большая работа, Крыска…»
- Ох… Ну, зачем мне такие огромные глазницы? – свернувшееся в клубок зеленовато-серая ящерка катилась по черной поверхности, обхватив голову передними лапками. – Зрачок в них так и катается, как слива на блюдце… Ох, дурно! Мозг переворачивается и тошнит…
- Не сетуй, не сетуй, голубушка, - покрытая влажным пухом обезьянка вынула изо рта розовый палец. – Выйдешь на свет и все будет в норме. Тут узнать бы для чего эти разрезы? – она приблизила к глазам переднюю лапу. – Ай… - задергала она отвисшим ухом. – Тешется… - лапа потянулась к розовой в прожилках раковине. Перебирая ее мягкими, прогибающимися пальцами, похожая на человеческую ладошка спрятала в себе все ухо. – Хм… удобно…
Андар указал на приближающейся на синеватом канатике комок. – «А вот и…»
«Не надо… - перебила я его. – Я знаю… Это – мой малыш…»
«Не твой, - сухо ответил бывший человек. – Но мог бы быть им…»
«Если б не этот дурацкий бунт».
«Если б не жизнь, Ушастая, если б не жизнь».
«Если б не смерть, Учитель, если б не смерть…»
«Давай не будем увлекаться сослагательными наклонениями…»
«Дай мне выжить, мама!» - послышался у меня в голове тонкий детский голос. Крохотные пальцы, сжимаясь и разжимаясь, хватались за воздух, полураскрытые губы оголяли светло-розовые беззубые десны. Малыш плыл по едва освещенному снизу магмой небытию, медленно переворачиваясь в полете. Веки огромных полукруглых глазниц приподнялись. Карие глаза, затянутые влажной пеленой, взглянули на меня.
«Глаза Петьки! Это его глаза!» - сердце будто подскочило к горлу и перекрыло мне дыханье.
«Мало ли в мире карих глаз?! – хмыкнул мой проводник, смотря куда-то в сторону. – Нам бы вот не пройти нужную норку…» - его задумчивый, отстранённый взгляд искал что-то в пространстве.
«Какую норку?! – больно кольнуло меня равнодушье философа. – Это мой ребенок, - я беспомощно смотрела в след уплывающему младенцу. – А ты про какую-то норку…»
«Тебя ждут сотни людей, Крыска. Они надеются на тебя». Спокойствие Андара уже бесило меня.
«Какое мне дело до сотен, если я не могу спасти одного – свое родное дитя?!»
«Значит, ты хочешь, чтобы твой сын был таким же панским холопом, как ты и Петька?» - бросил с усмешкой Черный Крыс, все пристальнее всматриваясь во тьму.
«А сколько детей не родится от тех сотен вздернутых девок!» - Мне вдруг захотелось разжать пальцы, выпустить ладонь полубога и полететь за малышом, но неведомая сила заставляла идти вперед по узкому, прогибающемуся волоску.
«А сколько родится от других свободных, со свободой выбирать свой путь не под плетью, а по уму и сердцу – ты подумала?!»
Темнота над головой сгущалась. Магма под смоляными ручейками постепенно сворачивалась в огромные, светящиеся кольца.
«Ну, вот и норка…» - услышала я знакомую усталость в его голосе.
«Какая норка-то?..»
«Норка памяти, Ушастая.… Кажись, не переблытали… - перешел он на мужицкий говор. – Вроде бы та…»
Он потянул меня к себе, и мы шагнули в бездну.

LXXXI.
В бездну, в которой нет ни неба, ни земли, ни ночи, ни дня, ни начала, ни конца, ни тьмы, ни света… Тела, не чувствуя своего веса, плавно парили в небытии. Их затягивало в некую невидимую воронку. Голова кружилась, скорость сжимала грудь, замедляя дыханье. Потеря опоры и ориентира вызывала тошноту.
«Крыс, где мы?!» - прижала я к себе руку Андара, чтобы почувствовать хоть что-то.
«Между небылью и реальностью, Крыса, между жизнью и смертью. – его взгляд по-прежнему был устремлен куда-то вперед, теперь уже в невидимую точку. – Терпи, Ушастая, - прибавил он, вероятно, почувствовав, что мне не очень хорошо. – Норки памяти не всегда уютны, это тебе не панские хоромы…»
«Да… - постаралась я перевести дыханье. – Уж лучше шагать по волосу…»
«Нечего… Терпи, Ушастая, терпи… - повторил, смеясь, мой проводник. – Матерой Крысой станешь!»
Напряженные без опоры пальцы ног вдруг уперлись во что-то вязкое. Колкая жижа дюйм за дюймом затягивала в себя. Вспыхнувшая радость от ощущения опоры сменилась, давящей горло, тревогой.
«Андар, что это?!»
«Соль Бытья, Ушастая… Мы в Реке Времени». Согретый от его тела шелк туники коснулся уже начавшей блекнуть борозды от веревки на моем запястье и немного успокоил меня.
Я наклонилась и провела вокруг себя рукой. Пространство было пусто. «Но почему я не чувствую воды?»
«Как ты можешь почувствовать мгновенья, глупая? – усмехнулся всезнающий Крыс. – Это же не капли…»
Между тем, соляная трясина засасывала все глубже. Колени, бедра, пояс погружались в крупяную вязь, ощущая легкое жжение.
«Задержи дыханье, и, будет лучше, если закроешь глаза… - посоветовал Андар. – Ни к чему задыхаться и слепнуть раньше времени…»
Нырянье в Соль Бытья оказалось удушливым, но скорым. Моего вдоха едва хватило, чтобы пройти сквозь неощутимые, но сдавливающие сознание недры.

LXXXII.
- Панначка, панначка, трэба класціся спаць… - смуглолицая турчанка, лет пятнадцати, бегала по ярко освещенному покою за корчившей ей рожицы девочкой.
- Не хочу я спать! Отстань! – высунула ей язык неуловимая егоза в белоснежных оборках.
- Ну, як жа так? – всплеснула руками, сдвинув прозрачное покрывало с головы, турчанка. – Маці засварыцца…
- Ну и пусть! Пусть свариться! – передразнила ее девочка, залезая под кровать.
- Ну, пані Ядзя, злітуйцеся нада мною! – поправив светло-серое покрывало, турчанка наклонилась к кровати. – Мне ж дастанецца…
- И пошкандыбаешь к своим туркам по этапу! – не унималась шалунья.
Тяжелый полок балдахина скрывал нас с Андарам у разрисованной разными диковинными животными стены. Мягкий ворс огромного, вытканного явно не здешними мастерицами ковра, приятно щекотал ноги.
- Ну, пані Ядвіга… - беспомощным голосом взмолилась турчанка.
- А ты мне споешь ту песенку? – на ковре показала детская ручка, обтянутая розовым манжетам с золотой нитью.
- Якую?
- Ну, ту… мою любимую…
- Спяю…
Девочка быстро вынырнула из-под кровати, залезла на колени своей няни, уткнулась невысоким, покрытым пепельной челкой, лобиком в ее грудь.
- Ну, давай…
Родила тебя не мать –
Выносил тебя мужчина.
Смог он сам тебя зачать,
Хотя женщиной и был он…
Низкий голос турчанки звучал не громко и отрывисто. Покачиваясь, она прижимала к себе не сводящую с нее широкоотрытых, туманных глаз девочку.
Месяц в образе мужском,
Месяц в женском очертании…
Не нуждался он ни в ком –
Сама все выполнит желанья.
Тебя зачав своей пятой,
Он тобою только дышит…
Полусогнутой ногой
Колыбелечку колышет.
Турчанка сдвинула густые брови, перевела взгляд с занавешенного синим в белых ромашках штор на лицо девочки. Та не засыпала и все с тем же вниманием глядела на нее…
- Ну, дальше, дальше… пой, пой…
Ты – дитя его и мать,
Лилии-пятки дивной семя…
Будет он тебя алкать,
Взрастит и съест – настанет время…
- Странноватая песенка… - задумчиво произнесла я и тут же спохватилась: «Ой, прости, Андар, я забыла, что мы не одни…»
«Ничего, Ушастая, - благодушно произнес Учитель. – Они нас не слышат».
«Но они же в двух шагах?!»
«Они и не увидят тебя, даже если ты сорвешь этот купол. – усмехнулся он. – Скажут, что его сорвал сквозняк…»
«Но как это так?». Я колыхнула расшитый восьмиконечными звездами полок.
- Скразняк… - перестав покачиваться, встрепенулась турчанка. – Трэба зачыніць вакно…
- Не надо! – жестом остановила ее девочка.
«Прошлое изменить нельзя, на будущее повлиять можно, настоящее – их ежемгновенно умирающий ребенок, который своевольно играет нами, не ведая, что он уже мертв…» - подмигнул мне серый крысий глаз.
- А расскажи, о ком эта песня, Сафак? – семилетняя девочка шаловливо потянул отложной воротник служанки.
- Дык я ж вам ужо распавядала… - Сафак острожное попыталась разжать цепкие пальчики…
- Расскажи, расскажи… - не унимаясь, подпрыгивала на коленях Ядвига. – Иначе, не усну! – выпустив ворот, тонкий указательный пальчик медленно помаячил перед жгуче-черными зрачками турчанки.
- Ну, добра, добра… - со вздохом сдалась служанка. – Майму татку спявала некалі яе матуля, калі яны толькі сустрэліся… - Сафак осторожно положила девочку на постель и стала развязывать атласные ленты на кофте. – У яе паселішчы жыў некалі дзіўны чалавек. – продолжала она, расстёгивая сиреневую приталенную юбку. – Месяц быў ён мужчынай і хаваў кашулю – гёмлек у шырокія штаны – шельвар, а другі месяц быў жанчынай і на гёмлек апранаў сукенку – энтарі… - она сняла маленькие матерчатые башмачки и принялась игриво целовать нежно-розовые пятки.
- Ай, пусти… Щекотно! – повернулась на бок девочка, сминая простынь, но ног от алых губ служанки не отняла.
- Жыў ён заўсёды адзін – ніхто ня быў яму патрэбны…
- Вот бы и мой папа жил в маме, или мама – в папе: жили бы всегда в мире и не ругались! – Ядвига присела на постели и стала гладить прикрытую тонкими, завязанными на щиколотке, шельварами коленку Сафак.
- Але аднойчы стала яму сумна і нарадзіў ён сабе дзяўчынку, - томно прикрыла веки служанка. – Якую потым і з’еў, бо быў вельмі галодны… - Сафак провела заостренным ноготком по подвергающийся стопе и, втянув губами покрасневшую складку кожи, сдавила ее белыми густыми жемчужинами зубов.
- Ай, Сафак! – встрепенулась еще сильнее девочка. – Что ты делаешь?!
- Выбачайце панначка… - выпустила ее ножку служака. – Больш не буду…
- Нет, отчего же… - вновь протянула к ее губкам стопу Ядвига. – Ласкай, но не кусай…

LXXXIV.
- Полька, Полька, што з табою?! – позвал из далека женский голос. – Ты ўвесь час, як не тут…
- Ага… Усё Андар, Сафак… І ледзь ногі перастаўляеш…
- Нічога, дзеўкі, я з вамі… - я вдохнула по глубже, стараясь отогнать туман и дурноту.
- А где ж тебе еще быть?! – толкнула меня плечом Таська. – На том свете – рано, еще не дошли…
Острые края мелких камушков кололи подошвы. Посеревшие здания, одно за другим медленно проползали мимо. Прохожие заглядывались, приостанавливались, превращаясь в зевак. Уставшие подгонять голосом охранники, замахивались раз-другой плетью на кого попало. Ярова то заскакивала галопом вперед, отдавая командиру приказы, касающиеся деталей предстоящей казни, то проезжала шагом вдоль всего этапа, поглядывая на босые стопы девок.
- Нас сапраўды павесяць?
- Не, смажаннай бульбачкай пачастуюць і ўсё…
- Ой, а я цеста ў хаце расчыніла і пакінула…
- Знайшла аб чым успамінаць!
- И не дойдем, если постараемся! – вдруг обожгло меня изнутри.
«Э, да ты, я смотрю и впрямь уже в мое царство не торопишься… - засмеялся пискливо Крыс. – А-ну, давай обратно…»

LXXXV.
- А как ты к нам попала, Сафак? – девочка не сводила туманных глаз со смуглого лица турчанки.
- Ой, дык гэта доўгая гісторыя… - служанка чуть снова дотронулась кончиком языка до подрагивающих пальчиков ножки.
- А ты расскажи! – приказывающим тоном произнесла девочка.
- Ну, дык спаць жа пара, панначка… - притворно взмолилась служанка.
- А лучше – спой. – будто не слышала ее возражений Ядвига. – У тебя это хорошо получается… - они игриво пошевелила пальчиками в ее губах.
Сафак, глубоко вздохнув, вынула ножку изо рта и запела быстрым, но протяжным тоном, плавно переходя со слога на слог:

Черноокую рабыню
Приглядел купец себе.
И с товарами в Россию
Он повез ее в арбе.
Винный запах, пьяный запах
Марты голову вскружил…
Черный рок в железных лапах
Стан ей обручем сдавил.
Туга, крепка дубова бочка
От стоялова вина –
Хоть стройна Адама дочка,
Ее келья так тесна.

Ядвига слушала внимательно, сдвинув тонкие, будто подернутые первым талым инеем, белесые бровки. Сафак прилегла рядом, по-прежнему прижимая девочку к груди.

Никогда уж не вернутся
Марты к матери, отцу…
Кони борзые несутся
Прямо к Зимнему Дворцу.
Вдруг среди лесной дороги
Затрещали полоза…
И разбойник в волчьей тоге
Видит бочку из воза…
«Это что, купец, такое?!
Поделись-ка ты с братвой!»
«То вино, браток, плохое –
Его живот не примет твой…»
«Ну… Мы сами разберемся!
Бочку-то, давай, кати!
Ну-ка, братцы, поднажмемся…»
Бедна дева взаперти
Испугалась, застонала…
Тати сбили обруча…
И пред взорами предстала
Краса-девица-турча…

Ветер качал занавеску. Острие свечи колыхалось, вырываясь из расплавленного воска. Другие свечи в позолоченных и серебряных подсвечниках в формах русалок с вздыбленными волосами, на которых они и крепились, сидящих на изогнутых рыбьих хвостах, толстобрюхих китов, вместо зубов у которых колыхались огненные клыки, гасли и мерцали, сражаясь с ночным мраком, отдавая в этой борьбе свои горячие тела и трепещущие души. Сафак, поднимая и опуская ладонь на спину притихшей девочки, тихо пела под звучащую в глубине ее души мелодию:

«Эко, возишь ты и вина!..
Нет, браток, делись, делись!
И моя не половина –
Вся моя! А ты, уймись!..»
Завернул тать Марты в тогу
И умчал в лесную сень.
Но угодно было Богу
Провести им вместе день…
Не ушел тать от расплаты.
А ее вельможный пан
Во свои забрал палаты…
Но отец мой – атаман.
Марты в сумерках родила,
Потому меня Сафак
Нарекла и отпустила
В чуждый мир, что ей был мрак.
Сама же чайкою пугливой
Взлетела вскоре за отцом…
Так для Сафак сиротливой
Стал приютом панский дом…

Сафак умолкла. Погрузившись в воспоминания, она смотрела в щель окна на небо. Чуть раздвинутые шторы напоминали театральный занавес, за которым на терном потолке мерцают в невидимых подсвечниках тысячи зажженных свечей. Свет двух ярких огоньков отражался в черных, как небо глазах турчанки.
- Это были твои отец и мать? – Ядвига вновь дернула ее за ворот.
- Так, панначка… - вышла из оцепенения служанка.
- А кто эту песню придумал?
- Ваш настаўнік – Ілья Казіміравіч.
- Так вот почему она не на быдловском вонючем, а на языке великого государя российского. – девочка горделиво откинула белокурую прядь со лба.
- Так… - задумчиво согласилась девушка. – Я ж вырасла сярод тутыйшых, таму і размаўляю гэдак…
- Оно и видно… - хмыкнула маленькая своевольница. – Быдло не только воняет за версту, но и мекает на всю округу!
«Глянь ты, мова ей не нравится, панская соплячка!» - стиснула я кулаки.
«Ооо… В Крыске-тихоне все же кроется бунтарка!» - в ухе послышалась не человеческая речь, а не громкий крысиный стрекот, без труда переводимый в моей голове.
«Ай, Хвостатый! – отмахнулась я. – Просто захотелось уши надрать малявке, чтоб уважала народ свой, на шее, которого сидит и ножками по грудке лупит…»
«Ну-ну…» - пропищал Черный Крыс.
- Спіце, панначка, засніце… Спачываць даўно пара…
- Не желаю спать! – вскочила с постели маленькая капризница. – Хочу играть!
- Заўтра пагуляем, - Сафак обхватила ее коленки, не давая ступить на край кровати. – А зараз…
- Сегодня! Сейчас! – скомандовала, падая в ее объятья, Ядвига. – В Аллаха, в Аллаха!
- Не ў Алаха, - сдалась, целуя припухшие щечки, служанка. – А «Дацягніся да Алаха».
- Чур, кольцо мое, язык – твой!..
- Ага…
Девочка сняла со среднего пальца золотой с рубиновым камнем перстенек и положила на высунутый язык турчанки. Та села лицом к атласным подушкам, выпрямив спину. Девочка легла на прежнее место. Одной ногой она пыталась дотянуться до кольца, другую – полусогнутую придерживала Сафак.
- Ай, дай… Ну… - тянулась, смеясь, панна. Язык то прятался, то высовывался. Спина Сафак была прямой, как струна. Ножка девочки то на какой-то вершок не дотягивалась, то мелькнув мимо цели, падала на плечо турчанки.
- Вон, смотри, кто-то за занавесью.. – панна указала прямо на нас с Андаром. Я вздрогнула. Мое сердце сжалось.
- Де… - перевела взгляд Сафак. Раздался звон кольца, катящегося по полу.
- Достала, достала! – захлопала в ладоши девочка. – Я Аллах! Я повелеваю!
- Што загадае мая багіня? – в игривой покорности сложила руки и склонила голову турчанка.
- Быть моим конем и снести меня на поиски Аллаха!
Сафак скомкала в пучок покрывало, просунула его под широкий лакированный пояс и встала на четвереньки. Девочка взобралась ей на спину.
- Но, лошадка, поехали! – длинные ножки, обтянутые почти до колен белыми, кружевными панталонами, глухо ударялись о красную кожу пояса.
Сафак, смеясь, быстро перебирая руками и ногами, понесла маленькую наездницу по ворсистому в оранжевых бабочках и синих с резными лепестками васильках ковру. Тонкая, полупрозрачная ткань голубых шельвар чуть слышно потрескивая, цеплялась за колкие шерстяные волоски. Ярко розовое, почти в цвет пояса, платье шлейфом тянулось между круглых, немного полноватых колен турчанки.
- Ищи мое колечко, лошадка, ищи!
- Але ж, панначка… Я ж конік, а не сабачка…
- Все рано, ищи!..
Сафак обогнула дубовый комод с массивными серебряными ручками и поползла вдоль кровати к маленькой, вырезанной из цельного куска дерева тумбочке, разрисованной зеленым вьюном.
- Но! Но, коняшка! Шибче, шибче скачи! – подгоняла панна служанку. – Ай, мама… - помещаясь, схватилась она за коленку. – Больно… Куда несешься, слепая?!..
- Вінаватая, Ядзечка… Выбачай… - Сафак остановилась у отполированного остроганного столбика, служащего опорой для заднего края кровати и железного круга над ней, на котором крепился балдахин.
- Выбачай, выбачай… - повторила капризным тоном девочка, спрыгнув на пол. – Под копыта смотреть надо!
Сафак присела на бок. – Вашая адданая служка чакае пакарання… - снова прижала сложенные руки к лицу турчанка.
- Повесься… - высунула ей язык девочка.
- Добра, павешуся, як жадае мая багіня… Але заўтра, зранку…
- Сегодня! Сейчас! – топнула якобы больной ногой панна.
- Дзе ж тут вешацца?.. – в притворной растерянности развела руками, оглядывая комнату, Сафак.
- Вот здесь, - указала на железный карниз Ядвига. – Над моей кроватью.
- Але ж я не дацягнуся… - все еще играла с ней служанка.
- Ничего. – уверено ответила девочка. – Я тебе табурет подставлю.
Плетенный овальный бочонок-табуретка наполовину утонул во недавно взбитой перине. Ножка Сафак в просторной из темно-синего бархата с загнутым вовнутрь носом туфельке вдавливала его в пуховую гладь.
- Ну, давай же, - легко шепнула ее по попке панна. – Ставь другую ногу!
Льняной шнурок от ее корсета должен был послужить веревкой. Сафак, подпрыгнув, перебросила один конец за железный круг.
- Связывай концы, да покрепче! – чтобы видеть лицо служанки, перешла к другой стороне кровати девочка. – Нет… Не так… - вырвала она у нее из рук шнурок. – Чтоб петля была…
- А дзе ж вы такое бачылі, што так хораша ведаеце, што патржбна рабіць? – удивленно следила за пальцами хозяйки Сафак.
- А прошлой весной дворовая девка в конюшне на шее качалась, а я там пряталась от Владика…
- Сына суседняга пана Міхала?
- Ну, да… Мы с ним в прядки играли… Этот увалень так меня и не нашел тогда!
- Ну, дык што з дзеўкай? – вернула в интересующее ее русло детские воспоминания Сафак.
- А бубнила что-то вроде… - закусила пепельную прядь волос панна. – Цяпер мне ўжо не жыць… Куды я з дзіцём… На! – сунула она ей в руки связанный шнурок. – Одевай на шею!
Шнурок плавно сполз по гладкой ткани покрывала к узеньким плечам Сафак. Она поправила петлю, собравшую ее покрывало в складки так, словно это была нитка жемчуга.
- Так хораша, панначка?
- Да… - завороженно наблюдала за ней девочка. – Тебе идет… Ты в ней очень красива.
- Дзякуй, моя багіня! – словно позируя перед зеркалом, качнула округлыми бедрами турчанка.
- А теперь – покачайся! – Ядвига, смеясь, потянула к себе плетеный бочонок.
- Што? – произнесла, ничего не поняв, турчанка.
Не смотря на усилия девочки табурет почти шелохнулся. Панна спрыгнула, потащив за собой перину. Легкая, пуховая масса, облаченная в белый, накрахмаленный хлопок, облаком поплыла вниз. Лакированная дуга табурета глухо ударилась о пол.
- Ой, я нашла Аллаха, нашла Аллаха! – выпустив перину, Ядвига потянулась за золотым перстнем, лежавшим под изголовьем кровати. – Сафак, смотри, я сама нашла Аллаха! – достав кольцо, маленькая панна вскарабкалась по сгруженному пуховику обратно. Бархатная туфля Сафак упала к коленям Ядвиги, скользнув каблуком по щеке.
- Ой, - вздрогнула панна. – Что это за вода? Волшебная, да?.. Нет, не надо… - она отпрянула от желтой струи. – Что ты делаешь, бесстыжая? Я не хочу!
Влажные стопы ног еще потрагивались на весу в четырех-пяти вершках от второй перины. Сафак еще судорожно комкала, сползшее с головы покрывало, пытаясь освободиться от удавки. Девочка вновь поползла к ней, подставляя под ноги узкие, острые плечи.
- Опирайся скорей! Ну же… ну…
Повалив панну на бок, ноги, облепленные с тыльной стороны мокрой тканью шельвар, бессильно покачивались в воздухе.

LXXXVI.
«Уф, Ушастая, - теплая струя дыхания Андара проплыла по моей шее. – Пошли немного вперед…»
«Куда?» - я еще раз взглянула на Сафак. Меркнущий алый цвет ее губ постепенно сменялся бледно-синим. Верхняя челюсть неестественно покрыла нежную и выдалась вперед.
«В будущее». – взял меня за руку крысиный бог.
«В наше?»
Пламя свечи отражалось в золотом перстне. Колечко чуть покачивалось в замершей на подушке детской ладошке.
«Нет, - Андар повернул меня к себе. – Опустим несколько дней после этого событья».
«Опять нырять в Соль Бытья…» - взялась я за горло, вспоминая неприятные ощущения.
«Ну, зачем же? – увлекал за собой Черный Крыс. – Всего лишь перейди в другую комнату… Вернее, панский покой. Хотя, - он замедлил шаг. – Вернись не надолго к своим…». Я поняла, о ком он.
«К бабьему стаду, идущему на убой…»
«К восставшим, Полина Николаевна, у которых, вы, вроде бы, одна из ведущих…». Я хотела было что-то выразить ему, но яркий свет ударил мне в глаза. Этап огибал «Ивана-Дурака». На месте, где был привязан Антон высыхала смоляная клякса, похожая на кошачью голову с двумя переломанными усами. Не имея возможности обойти или переступить ее, босые ноги первых рядов оставили на ней свои отпечатки. Их смазывали и стирали идущие вслед. Тополиный пух кружился над головами, оседая на ресницах и волосах.
- Вот вам и покрывало, куколки… - Ярова мельком взглянула на мою косу.
- Каб цябе сафанам дзяруга стала! – шепнула идущая впереди меня девка, когда та проехала мимо.
- Полька, кудысь ты зноўку знікаеш? – перед моим лицом порхала потемневшая от песка и пыли, шершавая ладонь Агаты. – Цяпер нейкага Алаха клікала…
- А это она решила перед смертью веру сменить… - Таська достала из кармана свою игрушку. – Эх, дозвониться бы папке… - ее пальцы со сломанными и обтертыми ногтями забегали по кнопкам. – Он бы тут быстро порядочек навел! Хотя он не сторонник уличных беспорядков, но наказание через повешение – это слишком, даже для него!
И мои стопы коснулись расплавленной и растоптанной смоляной кляксы. Но она не грела, не ласкала кожу приятной теплотой, как смоляной волос в нимбе Андара. Стопа уперлась в скатанные, колкие катышки, вызывающие брезгливость своей липкостью. Это была лишь смешанная с песком и пылью смола, утоптанная мозолистыми, потными ногами идущих на смерть девок. Взоры праздных зевак, как несметные стаи воронья, жадно склевывали происходящее. Горожане, пресыщенные городской, буднично текущей жизнью, один за одним шли к площади, выстраиваясь шеренгой вдоль улиц.
- Идем быстрее! Бунтарей ведут…
- А что, опять вешать будут?..
- А где?
- Да в парке, говорят.
- Идем скорей туда… С задних рядов не видно будет…
- Ой, глянь, как много-то…
- Ага… И почти все девки…
- На весь парк хватит, увидишь…
- А я платье выходное батистовое не надела...
- Хо, - раздался хлопок по ляжке Подпаленной. - А зрители-то стекаются потиху…
- Помучаем жертву себе на забаву,
Толпе в удовольствие и мщению во славу!
Как кошка гоняет взбешенную мышь,
Как крыльца стрекозе рвет милый малыш…
- Зараз толькі час ды месца вершы складаць! – почему-то злобно толкнула меня в бок Агата.
- Ну, конечно, - скорчила ей рожицу, сморщив нос, Таська. – Самое времечко сопли по губам размазывать, за место помады!
Зной и духота сжимали голову и вызывали тошноту. Голоса становились невнятными, фигуры людей смазывались и отдалялись. Я почувствовала, как снова куда-то проваливаюсь.
«Только бы этот черный сарказник был рядом…»
«Ну, куда ж я от тебя денусь?..» - подхватили меня влажные, прохладные лапы.

продолжение следует 11.06.2013

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.