Светлана Клыга
klyga.svetlana@yandex.ru , ICQ: 222033062


Нимб Андара
(ПРОДОЛЖЕНИЕ 3)


XLVIII.
Бревна моста прогибались и скрипели под ногами. Загнутые гребешки волн о потемневшие кругляши дерева. Над головой – всколмаченные вихры облаков нес ветер к невидимому пределу. За мной и моими подругами шагали босые и полуобутые – в растоптанных лаптях, в изношенных, запыленных ботинках Зеленых, девки.
- А лоўка мы іх адмяцелілі...
- Лоўка – цякалі, аж пяты зіхацелі!
- А адзін, уяўляеш, у мяне стрэльбай прыцэліўся... Дык я яго сярпом так шуганула, ажно кішкі вылезлі вон!..
- Лоўка... Але ж і нашых яны некалькі палажылі...
- Да... Шкада дзевак...
- Нічога... Не прасыплеш зерне, не вырасце калосье! А якому лёс на камень упасці – адно загіне, дзесяць колас ускалыша.
- А что с паном профессором случилось? – одна из студенток, попавших под начало Перепрыжки, положила руку ей на плечо. Тонкие, с чернильными обводками вокруг аккуратно постриженных ногтей пальцы, легли на то же плечо, на котором час назад была его бледная щека.
- Я не вемь… Зник… - растерянно повторяла Бойкова.
- Просто взял и пропал? – другая студентка в круглой батистовой шляпке-таблетке внимательно заглянула в ее черные колющие глаза. – Я видела, он был рядом с Полиной и его ранили…
- Так… - подтвердила кивком Надя.
- И он исчез?.. Бесследно?..
- Так… Только хвост мелькнул…
- Хвост?!.. Как хвост?! Какой хвост?!
- Я не вемь…
- Тя, чё, стволом по барабану долбанули? – у Таси зажглись ямочки в уголках губ, в суженных зрачках отразился солнечный свет и они еще больше прищурились. – Не вемь, да не вемь… Чё ты тогда веменешь?!
Мост упирался в пригорок другого берега. Пригорок выпрямлялся в посыпанную щебнем дорогу. Она разделяла широкой, – в проезд двух телег, полосой, одноэтажные и двухэтажные кирпичные здания. Над их черепичными крышами высился, сверкая на солнце, позолоченный купол церкви Богоматери Всех Скорбящих. Дорога, пролегая через широкие железные ворота фабрик, дворы их владельцев, заканчивалась у ее входа.
- Ай... Як друз падэшвы коле... – жалостливо всхлипнул тонкий, детский голос позади меня.
- Не ўсё ж табе па мармуры хадзіць... – усмехнулся глубокий женский.
- Навошта мне гэты мармур?! У поле бы... Там – траўка мяккая, шаўкавістая...
- Не хныкай, Лілька... Трымайся... Хутка ўсе мармуровыя падлогі зарыпяць пад нашымі пятамі на абцасах!
Над нашими головами, хлопая крыльями, пролетел голубь.
- Мо, камусьці любоўнае пісьмо панёс...
- Ой, глядзі, рамантычная дзеўчына знайшлася!
- А што калі й рамантычная?! Забараняецца?..
- Ой, ды калі ласка! Колькі хочаш! Толькі рамантыкай паноў не прыдушыш...
- Хм... – Дивачка проводила взглядом голубя, пока он не скрылся за развесистой кроной липы. – Какие замороженные у нас челы! Придумали себе виртуальную реальность и вязнут в ней не просыхая! Ведь раньше голубиная почта была тем же компом! Все это – средства общения, доставки всякой инфы, а для кого-то просто – битье баклуш…
- Ты про что это? – поинтересовалась я, не поняв ее странную скороговорку.
- Да, так… - она достала из кармана юбки свою кнопочную, почему-то уже не издающую никаких звуков, игрушку, повертела ее в руках, грустно улыбнулась, и засунула обратно. – Думаю вслух…
Бледная блондинка в расшитом серебряной нитью балахоне вынырнула из-за угла крайнего здания фабрики и прошла сквозь девичий строй плавной, неслышной походкой. Невидящий, отрешенный взор отразился в глазах каждой, вызвав в душе трепет и смятенье. Длинные концы серебристой тесьмы, завязанной на шее несколькими узлами, развевались по ветру…
«Хм… Какой знакомый безразличный взгляд… Где-то я его уже встречала? Но где? И эти легкие, как тополиный пух локоны… Как тополиный пух?.. Нет… Как цвет каштана… - в моей памяти зажглась цветущая свеча, накрытая капроновым зонтом. – Цвет каштана…» - поторила я себе.
Вдогонку странной незнакомке полетел шепот:
- Што за краля такая?..
- Адкуль?
- Не ведаю...
- Мароз па скуры ад яе позірку...
- Але... Не кажы...
- Але ж і прыгажуня...
- Ажно касалапы яшчэ больш скасіўся!..
- А ты думала! Які неякі, а ўсё ж мужык!..
- Лічы, адзіны ў нашым статку...
Васька глянул из-под лубья на девок, говорящих о нем.
- А гатая... відаць, з вяльможных...
- Цябе выпесці, прыбяры – будзеш і ты краляй!..
- Ага... ага...
- Напні на пудзіла мантыю будзе і яно каралевай!..
- Ну, што, яна – з-за варот, а мы – у гэтыя вароты?..
- Ага... Давайце, мо, у гэтая!..
Двое девок из моей команды взялись за кольцо.
- Пачакайце, дзяўчаткі... – остановила я их жестом и поправила ремень добытой в лесу кремневки. – Ну, Васілёк, давай, пакажы нам яшчэ раз мужчынскую сілу!
Полусогнутые медвежьи когти вцепились в железо. Тяжелая, в ржавых шарпинах, дверь заскрипела.

XLIX.
Непокрытый пол коридора был посыпан тонким слоем стружек. Песок и опилки смешались от ходьбы сотен ног в желто-серую сыпучую массу, ступать по которой было мягко и влажно, как по траве. Проржавелые жестяные листы поддерживали деревянные столбы. Стекло в окнах было разбито, во многих проемах его не было вовсе. Куски отрывающегося железа качались от сквозняка и были похожи на изодранные крылья неведомого существа.
Шум работающих станков становился громче. Он был похож на скрип колес не смазанной телеги. Телеги, катящейся налегке по мощенной дороге. Цок-цок-цок… Подъем спуск, тишина. Подъем, спуск, тишина. Камень, ровность. Камень, ровность. Подъем спуск, тишина. Подъем, спуск, тишина…
- Не спаць, не спаць, дзяўчынкі! – кивнула я своим.
Девушки ускорили шаг. Широкий дверной проем цеха приближался. Из него лился нестройный протяжный поток голосов:

- Ты стучи, стучи станочек,
Ты вытягивайся нить,
Гори поярче фитилечек,
Ты челнок, пошибче прыть.
Ткись плотнее волоконце,
Ярче, ниточки судьбы!
Загляни в окошко солнце
Божьей склонений рабы…

- Ты что копошишься?! – песню прервал свист кнута. – В подвале отоспишься! Давай, шевелись! И нити не путай!.. – хриплый мужской крик заглушило цоканье. – За станками следите! Или три месяца штрафа…
- Нам и так уж полгода по девять рублей, замест четырнадцати выдают, как каким грузчикам… И то, не всегда… - женский голос силился перекричать шум.
- И этого много, безделки! Корми вас, одевай в казенный счет, а вы нити путать… Песню они затянули!.. За прялками соловьи следить будут?! Певуньи…
Шум станков стих. Мы остановились у входа. Деревянные рамы высились в три ряда – по четыре в каждом. Потемневший от сырости потолок, казалось, вот-вот опустится на грубо отструганные перекладины станков. Склоненные женские фигуры сновали между ними.
- Во что вы нас одеваете?.. – девушка лет двадцати отпрянула от рамы и быстро подошла к стриженому под горшок надсмотрщику. – В тряпье?!.. – она приподняла светло-серое платье.
- Да… Макі на гэтай сукенцы калісьці былі чырвоныя... Цяпер – бледныя, як нашы твары... – вторила ей напарница, подтягивая нить.
- Ах, барыньки, личики у них бледные! – железные пуговицы на манжетах пиджака надсмотрщика брязгнули, ударяясь одна об одну. – Ключевой водицей умойтесь, бурачком натритесь, щечки-то и покраснеют…
- И чем вы нас кормите? Зацветшим хлебом, от которого свиньи отвернутся? – в дальнем углу цеха послышался кашель.
- Ну, прости, матушка, - отвесил он демонстративный поклон. – Кулебяки для вас не напели…
- Окна, который месяц голы… Скоро всех чахотка свалит от сквозняков… - ближняя к двери девка, разгибаясь, схватилась за бок.
- Девки соседних фабрик жалуются на духоту… Мол, от нее в обмороки падают… А вам хорошо – свежо…
- Ах, благодетель!.. – женщина в длиной суконной кофте, наматывая нить на палец, подошла к нему. – И потому нас в ночные оставляют, чтоб воры не влезли в голые окна?!
- Спасибо скажи, что есть где ночь переждать, болезная! – надсмотрщик, оттопырив нижнюю губу, сделал несколько шагов на встречу к ней.
- Ах, мне еще и спасибо говорить?! – она резко кивнула головой.
- Антип, розги! – обернулся он к двери позади. – Кто шевельнется – двадцать розг по пятам и хребту… - обвел он взглядом цех. – А вы, что здесь забыли?! – зеленые, блестящие глаза остановись на входе, где были мы.

L.
- В наем пришли? – надсмотрщик приподнялся на цыпочки, мысленно прикидывая число пришедших. – Так все места заняты. Ни одного свободного.
- Скорее – в отъем… - усмехнулась я.
- Антипка, ну, где ты там, черт? – он вновь оглянулся на приоткрытую дверь позади себя. – Все места, говорю, заняты…
Из задних дверей вышел сухопарый, чубатый подросток с плетеной корзиной в руках. Из плоского лукошка торчал толстый, увесистый пук свежих ивовых веток.
- Чего уставился?! – покосился на вошедшего надсмотрщик. – На пол ставь… Живее… А ты, милая на лавочку ложись… - он тыкнул пальцем в суконную кофту женщины лет тридцати пяти. – На животик…
- И вы опять смолчите и проглотите?! – темноватое лицо с горящим, бегающим взглядом обернулась к цеху. – Бабы!..
От последнего восклицания ткачихи все вздрогнули, но тут же пригнулись еще ниже к станкам.
- Ложись, ложись… - надсмотрщик, оттопырив губу, тщательно отбирал прут за прутом. – С муженьком лежишь на спиночке, здесь полежишь на животике… Даааавай, – толстые, длинные пальцы, сминая в складки кофту, обхватили ее подмышку. – Ложииись, живее! – Толкнул он ее к скамье.
Женщина упала на колени, едва успев опереться ладонями о широкую доску, чтоб не удариться лицом.
- Залезай!..
- Да я ж тебе, ирод!.. – она вцепилась в обтянутую серыми рейтузами ногу.
- Антипка, придержи! – черный, навакшенный ботинок уперся в ее грудь и оттолкнул назад к скамье. – На живот и не пищать!.. Хотя… нет… Пищи… пищи шибче…
Сухопарый накрыл длинными полами кофты голову женщины.
- Юбку немного приспусти, Антип… Ага, да… вот так…
Рассекая со свистом воздух, изгибался кнут в руках. Падая на подрагивающее тело, он подтягивал за собой кожу, оставляя розовые полосы.
- От лопаток до крестца – истина стара, проста… - железные пуговицы на рукаве надсмотрщика позвякивали. Он стегал медленно, с расстановкой, отсчитывая каждый удар. – Раз… Два… Три… Пять… Восемь… Ну, пищи же… Что же ты?..
- Не дождешься, ирод… - бежевая, суконная пола кофты приподнялась от долгого выдоха.
- Ах, не дождусь?!.. – выдохнул и надсмотрщик, проведя рукавом по потному лбу. – Антипка, взгляни-ка, у нас там, в крысоловке гости есть?..
- Той, что в подвале, Анисим Петрович? – Антип вскочил на ноги, придерживая одной рукой накрытую голову женщины.
- А то в какой же?..
Сухопарый скрылся за задний дверью.
- Чего уставились?! Прядите, прядите, безделки!
Ткачихи склонились к станкам. Гребенки забегали по нитям, цоканье усилилось, и снова утопило в себе все другие звуки.
- При…нес?..
- Д…а, Ан…сим Пе…рович…
- Ти…хо!.. Остановись на малость!
Цоканье угасло.
- Нну, гости-то есть?..
- Целых четыре! И все живы! Клюнули на сырок… - Антип приподнял железную клетку. В ней метались четыре взъерошенные крысы – две серых, черная и рыжевато-кофейная.
- Ах, вы мои милые… Изголодались, поди, за сколько-то дней… - Анисим взял у Антипа клетку. – Ну, идите-ка сюда… Я вас покормлю свежим мяском… - он поднес клетку к рассеченной спине женщины и открыл ее. Женщина вздрогнула пущи, чем от удара кнута.
- Антипка, придержи, а то встряхнет с себя гостей…
Антип вновь опустился у лавки на колени. Его руки прижали плечи ее острые, худые плечи к доске.
- Это я тя сейчас придержу!.. – мой указательный палец прижал курок кремневки к стволу. Выстрел оттолкнул надсмотрщика к стене.
Дверцы клетки звякнули, ударяясь о пол. Оставшееся в неволе черная крыса выскочила из ловушки и исчезла под лавкой.
Девки переступили порог цеха.

LI.
- Выпроствайце спіны і гайда з намі! – густой, низкий голос полился позади меня.
Я поспешила в конец цеха, к деревянной стене с извилистой кровавой полосой.
- Пусти ее! – провела я стволом ружья по кучерявой шевелюре Антипа.
- Да, да… - судорожно отнял он руки с плеч женщины.
Тонкие розовые лапки крыс оставляли четырехпалые следы на не иссеченных участках кожи.
- Убери это… - мой голос все-таки предательски дрогнул.
- Да, да… Непременно… - Антип поднял клетку и принялся снимать крыс. Одна уже вцепилась в кровоточащий бугорок и ни за что не хотела разжимать челюсть…
- Осторожнее… Не тяни!..
- Ддда… да-да…
- Да открой же рот ей чем-нибудь…
- Да, да… - не сводил он круглых зеленых зрачков со ствола.
- На спину смотри, идиот!..
- Да, да… - он растеряно завертел головой, поставил клетку на пол, оттопырив три пальца, взялся одной рукой за нос крысы, другой – за нижнюю челюсть, и разжал тонкие, острые зубки.
- Как же тебя, бедная… - ткачиха, в синем с бледными полосами от нитей переднике, отбросила кофту с головы женщины. – Как ты, соседка?
- Жить буду, Катька… - женщина медленно приподнялась и села на лавку.
- Давай подсоблю, Томочка… Эх, судьба моя лебедка, вытяни меня, сиротку… - Катя, придерживая подругу, села рядом.
- Куда идти?
- Навошта?
- А как же станки?
Ткачихи вновь разогнули спины и отвернулись от рам.
- Хочаце, каб павялічылі плату і не есці цвілы хлеб? – Тоня взяла у одной высохшую корку хлеба.
- Альбо хочаце і далей карміць сабою пацукоў? – кивнула на сидящего не подвижно у стены надсмотрщика Вика.
- Хлеба хотим, платы хотим… Но как?..
- За все бороться надо… И когти драть… - потрепала медвежий загривок Тася. – Правда, Васька?
- Я ловушечку отнесу в подвальчик… - Антип стал приподниматься.
- Путь здесь побудет… Сиди! Или уложу с хозяином!.. – быстро указала я дулом руку Анисима. Полусогнутые пальцы неподвижно опирались на лавку.
- Сижу, сижу… - детина поставил клетку на пол. – Но ружьишко-то дай-ка мне… - он потянулся за кремневкой.
- Пооосиди, те сказано… - кулак Кати, на миг утонувший в русой шевелюре, вернул его на место.
- Тутай еще дюже цехов? – Бойкова потерла о порог правую пятку.
- Еще пять. – ответила одна из ткачих.
- То дюже…
- Так… І ноч ахопіць покуль усіх абыдзем... – Вика подмигнула мне, кивнув на надсмотрщика. – Трапна... Вось і ты гартуешся ў барацьбе, сябоўка...
- Ага... Дзякуй за падтрымку...
- О, Надька, может возьми кусок полотнища, - Подпаленная накинула кусок холста на плечо Бойковой. – Завернись, как индейка в сари?
- Не індейка, а індуска, - рассматривала другой кусок Ната. – Індычка па двары бегае, а індуска – па гарах заснежаных у Індыі... Я ў кніжцы на малюнках бачыла...
- Ааа… Один хре… черт!
- Да я уже звыкалась са своим нарядом… - смущенно покраснела Перепрыжка.
- Ну, панны ткачихи… - Подпаленная прижала вытянутые руки к бедрам. – От станков отстать, к нам пристать, и шагом, арш!

LII.
- А чаго нам хадзіць усёю хеўраю? – Хитрова обернула кусок полотна вокруг пояса. – Толькі час дарма марнаваць...
- Сапраўды! Разыйдземся па цэхах... – непоседливый аистенок Вика хотела, было подпрыгнуть, и уже подогнула ножку, но, оглянувшись вокруг, кашлянула и почесала пятку.
- А мы з Таськаю і Вікаю ў другую фабрыку наведаемся, - погладила ее по спине Ната.
- А Ірка са сваім Васькай удваіх варты цэлай групы! – подмигнула я циркачке.
- Ды што нам група! Я з маім волатам магу ўсю фабрыку ўзяць!..
- Глядзі ж ты, расхрабрыліся!
- Нічога, пачакай... Хутка і ў цябе свая група будзе...
- Кятька, Тома, ко мне… - подозвала я новых подруг. – И вам команды соберем!
- Тогда почесали, грелфрэденки мои… - у Дивачки вновь показались ямочки на щеках.
- Пачасалі, камандзір!..
- Сустрэнемся ў парку, ля касога ліхтара? Ён тут не далёка... – предложила я, когда девичья гурьба рассеялась по ветряному коридору.
- У какого? – сморщила конопатый носик Тася.
- У косого… В него в прошлом году бричка какой-то крали взрезалась… Так и не выпрямили…

Цех шумел. Вздымались рамы, и ткачихи наклонясь, вплетали нити челноками в серое, суровое плотно. Оно плыло на пол волнами, поднимаясь в нагруженный складками вал. Окна были целы. Расположенность на солнечной стороне делало помещение невообразимо жарким. Духота и пыльность сжимали горло. Надсмотрщика не было видно. Но в цеху, кроме цоканья станков и редкого покашливания, ничего не слышалось.
Склоненные над станками фигуры напомнили мне песню первого цеха.
«Что ж, Полька, поднимай угнетенных на борьбу! Сами не поднимутся, пока кнутом не подстегнешь…».

- Дзеўкі, дзевачкі –
Тканыя сукеначкі,
Адгінайце спіначкі
Ад сухой драбіначкі;
Вы расплюшчвайце павейкі,
І ўвырай, салавейкі!

Ткачихи обернулись на дверь.
- Не ў вырай, а за намі! – потерла о перекладину станка стопу Перепрыжка.
- Ну, вядома ж… За намі – да волі, да долі, да смерці, ад голі… - шепнула ей я.
- По что это – до смерти?! – уткнула она на меня свой черный, волчий взгляд.
- Все дороги ведут к смерти, и, кончаются рано или поздно ею… А восстание – самая прямая к ней…
- Что же ты по ней идешь и других призываешь?
- А другой-то нет… Не у меня, не у них…
- Хм… Но мне казыча не левая, а правая стопа…
- Ды хай табе казыча хоць уся скура… Што з гэтага…
- Цішэй, вы, агітатары! – надула свои розовые щеки Тоня. – Зараз увесь цех вас пачуе!
- Кто пустил сюда птиц? – басовитый мужской голос эхом пронесся по коридору.
- Как кто?.. – отвечал ему другой, потоньше. – Сами влетели… Вон сколько стекла выбито… Вон та… Как заливается… А головкой-то, поглядите, как вертит…
- Фальшивит, пичужка… Фальшивит… А что там за толпа возле третьего цеха?
- Не могу знать… - второй голос стал ниже и тоньше…
- А кто знать должен – ты или я? Управляющий здесь кто?!..
- Я, ваша милость…
- Ну…
- Разберусь сею минуту…
- Да уж, сделай одолженье… А пичужка-то шибко фальшивит… Шибко…

LIII.
- Что столпились девоньки? – мужчина лет сорока в рубахе телесного цвета раздвоил, протискиваясь в цех девичью гурьбу. – Нет свободных мест. Нет и не предвидится.
- А мы их вам освободим… - одна из ткачих приподняла плечо, пропуская его.
- А что вы здесь делаете-то, из первого? – лицо управляющего изумленно поморщилось.
- Песню сложили, пришли поделится с напарницами… А то тут тиховато как-то, одни станки стучат…
- Вот доложу хозяину, будет вам громко, пташки…
- Доложи, да не наложи, как прижмем тя тута… - щуплая девчонка с гладкими до плеч волосами потянула его за край рубахи.
- Это я тя прижму в уголочке… - жилистые ладони обхватили тонкие плети рук.
- Расчапі свае клюшні, крабік, - ногти Кати впились в пухлое запястье управляющего. – Не тое панцыр магу папсаваць…
- И не только панцирь… А и животик исцарапать можем… - коленка щуплой утонула на миг в упругом, но изрядно выпирающем животе.
Управляющий схватил раскрытым ртом глоток воздуха, пригнулся и разжал пальцы. Щуплая спрыгнула на пол, но, не удержав равновесия, уткнулась носом в его пах…
- Вались, падлючка… Вались…
- Уставай, дзеўка… - подхватила ее Тамара. – Выпраміся… Няма чаго камусці ў ногі валітся!
- Ваааша милость! Бууунт! Охрану панны Яровой!
Зашуршали стружки от быстрых шагов. Шепот ткачих поплыл от станка к станку:
- Карнікі… Тут хутка будуць карнікі…
- Што спужаліся, загудзелі?! – придерживая одной рукой щуплую, другой Тамара дернуна перекладину. Деревянная рама заскрипела и пошатнулась. – Кідай станкі і – за намі! Нас – кагал, іх – жменька… Кросны ім у бокі!
Ткачихи перелянулись. Нерешительно отнимая руки от рам и нитей и напрались к нам.
- Шагайте, шагайте под плети солдат! – управляющий был прижат к стене, не столько усилием девок, сколько их количеством и теснотой.
Раскрытая дверь выпускала всех из цеха, словно из печи в ветряный коридор.
- Асцярожна… - потянула меня за сарафан одна из ткачих. – Там па сярэдзіне незаладжаный пол. Ніяк не заробяць яміну пасля рамонта. Толькі прысыпалі габлюшкамі, каб начальства не ўбачыла, і абводзяць яго пад ручку.
Впереди, в указанном месте высился едва заметный бугорок из опилок.
Заскрипели и оглушительно хлопнули входные ворота.
- Поторопитесь, соколы, поторопитесь! – сочный мужской бас вновь эхом разнесся по коридору фабрики. – Не дайте пташкам упорхнуть!

LIV.
- У кого кремневки – взводи курки, у кого лопаты – на плечо! – насмешливый голос дочери подданного какой-то инспекции обрел серьёзность и твердость.
- А ў каго голкі – тычце імі шыі коннікаў! – скомандовала третьему цеху Катя.
Зеленые вошли и остановились у входа. Девки столпились на середине коридора.
- Вернитесь, пташки, за рамки по-хорошему! – пробасил загорелый до пепельно-темного цвета кожи мужчина.
- А по-плохому – плетьми погоните? – рослая с бледным, усталым лицом ткачиха сжала в руках деревянную балку.
- Можем и пульками перышки ваши посчитать… - в голубых, выцветших зрачках хозяина фабрики сверкнул недобрый огонек. – Ребятки, загоните-ка их по клеткам!.. А этих, прилетных – в силки, и в чащи подземные…
Охранники сделали несколько шагом к нам на встречу.
- А ну, дзеўкі, нам не ўпершыню! – Наташа зажала ствол кремневки под мышкой. – Пужлівага і заяц не баіцца…
Страх и смиренье, так недавно царившие в девичьих душах, отступили. В глазах девчонок горели искры решимости. Дух объединенности и силы грел изнутри и направлял вперед, завладевая всей сутью, словно морской ветер подхватывает парус и несет, поднимая специально для него из глубин самую высокую и могучую волну. И легкая, невесомая скорлупка летит на одном крыле, сбросив на дно якорь сомненья и притяженья, навстречу не изводимому. Ей уже не важно – разобьется она или уцелеет! У нее есть цель! Цель ценою в жизнь. Цель дороже жизни… Отрешенность и сила – волна и ветер, поднимали и несли вперед сущность, сливая каждую каплю в единую, бурлящую стихию. Стихию, сметающую все на своем пути.
- Еще два шага и – огонь! – черноусый лейтенант, лет двадцати трех, коротким жестом руки остановил солдат по середине коридора.
Девки замедлили шаг и остановились саженях в восьми от них.
- Еще несколько шагов и – ворота – выход! – ткачиха, склонив голову на бок, оперлась на балку.
- Девушки, ну, зачем вам умирать? Вы ж еще так молоды… Вернитесь на места и, тките себе… тките…
- Калі б мы ткалі сабе, было б не дрэнна… - смуглая девушка в льняной с мокрыми кругами под грудью кофте провела рукавом по лбу.
- Але… Продалі б на кірмашу, былі б грошы… - усмехнулась бледная, опираясь на балку.
- Стрелять, при любом подозрительном… - едва слышно скомандовал лейтенант. Зеленые, голов в пятнадцать подняли ружья.
- Дзеўкі, агонь! – прошептала я своим.
Встречный залп последовал за нашим. Дымовое облако медленно поднималось к потолку. Фигуры девок и солдат перемешались в рассеивающемся дыму. Зеленые хватались за шеи, пытаясь достать вонзенные иглы, приседали от ударов по голове балками, корчились от пинков в живот и пах…
- Слезь, бестия нечестивая! – хрипел солдат, пытаясь сбросить оседлавшую его ткачиху.
- На, получи волосок в загривок!.. – воткнула она что-то невидимо маленькое ему за воротник.
- Прыхіліся!..
Балка пролетела у меня над головой и отскочила от мясистого носа хозяина.
- Побей вас гром! – зажмурился он, прикрыв лицо.
Пригнувшись, во вздыбленном ворохе опилок я заметила горящую пятку Перепрыжки. Высокий, толстоногий солдат шел на нее с клинком в полусогнутой руке. Надя пятилась назад, оглядываясь на лежащую неподалеку кремневку.
- Ну, подлетай ко мне птичка, подлетай… - поманил ее свободной рукой Зеленый.
Бойкова отходила. Мелкие, почти распрямленные спиральки облепили влажные щиколотки. Шаг за шагом, движенье за движеньем она приближалась к указанному ткачихой бугорку…
Зеленого и Надю загородил длинный и худой солдат с разодранным в локте рукавом мундира.
- Подойди, подойди ко мне, кроха!.. – подергивал он запыленной коленкой.
- Получи, чееервяк зеленый! – егозистая, постриженная под кружок девчонка отвесила звонкую оплеуху.
- Ну, я тебе сейчас!.. – солдат подхватил ее за пояс и поднял, прижав к животу вниз головой. Расчесанные, в комариных укусах ноги отчаянно болтались в воздухе почти у самого плеча Перепрыжки.
- Пууусти ее!.. – толкнула я, подбежав, разодранный локоть.
- Ааааа… Мааама!.. – разрывающимся эхом пронесся крик Перепрыжки.
- Становись, не бойся… - опустила я на пол, оказавшуюся у меня в рука егозу.
- Я и не боюсь… Не из пугливых… - из сверкающих синих глаз выпало несколько слезинок. – Отпусти… Я сама могу стоять! – отбросила она мою руку от своей талии. – Ууу… Червяк! – погрозила егоза кулаком Зеленому.
Он, лежа на боку, потянулся за кремневкой.
- Не тронь оружье! Не твое! – уперла я приклад в жилистую шею.
- А че?.. – пытаясь вздохнуть, спросил он.
- Подруги…
- Под полом твоя подруга, на колу… - потирал разодранный локоть солдат…
- Надзька… Надзейка… - всхлипнула, заглядывая в яму, Тоня. – Як жа ты…
Дрожа от предчувствия недоброго и неминуемого, я подошла к отверстию. Оно было овальным. Не более сажени диаметром. Заглянув вниз, я увидела всколмаченную макушку Нади. Из правого бока торчала потертая рукоятка ножа. Обгоревшие до красноты на солнце ноги вытянулись вдоль столба, и, казалось, стали еще длиннее. Худые, острые коленки неестественно развернулись врозь. По ярко желтой, свежевыструганной древесине текли густые, бурые струйки…
«Допрыгалась Перепрыжка… Допрыгнула… Неужели это я ее убила?! Но ведь я спасала девчонку!.. И толкнула… Толкнула».

LV.
«Умирая не стони, хороня не вой…». – я никак не могла вспомнить, где прочла эту надпись.
Побелевшее тело Нади завернули в кусок того самого полотнища, из которого в шутку хотели сделать сари. Могилу вырыли не далеко от моста, на берегу, где заканчивалась мощеная дорога. Девчонки ее группы услали дно ямы уже почерневшими камышами.
- Глянь, ужо і пяты збялелі… - осторожно тронула меня за руку девка в панской робе.
- Так… Ужо не счырванеюць ніколі… - поддакнула ей Тоня, тряхнув своими жидкими косичками.
Выскользнувшие из развернувшийся материи стопы были действительно не привычно белы. Пожелтевшая от долгого лежания на влажном полу цеха ткань делала эту смертельную белизну еще ярче и выразительней…

Присел старик, согнувши спину, и скрипнули его хрящи… Косой фонарь у фонтана встречал всех поклоном в центре парка. Холодные, освежающие брызги сверкали, переливаясь, на его ржавом, тонком позвонке. Извергнутые из разинутой пасти огромного чугунного кита, они летели ввысь, к небу, но, едва не коснувшись ближайшего нижнего облака, падали в широкую, с завитыми краями, каменную чашу, раскрываясь в воздухе зонтом, похожим на тело прозрачной медузы.
К заходу солнца все девчонки собрались у Косого фонаря. Знакомые и напоминающие о чем-то близком, в потертых сарафанах и панских нарядах из моей родной деревни. На их загорелых и усталых лицах все еще отражалось удивление и любопытство, навеянное городским ритмом и пейзажем. Мягкий белорусский говорок здесь звучал громче и напористее, что выдавало внутреннее волнение и стеснительность.
Бледнолицые студентки с умными острыми глазками. Только что сагитированные ткачихи из душных и тесных фабричных цехов. Каменную чашу окружила пестрая, гудящая женскими голосами толпа в полтысячи человек. Собрались все, кроме Перепрыжки…
- А дзе Пераскачка? – Наташа искала взглядом среди моей группы и ткачих Бойкову.
- Загінула… - я пыталась смотреть ей прямо в переносицу.
- Шкада… - не глубоко вздохнула она. – Хоць і з панскай хеўры, і Пераскачка, але, здаецца ўжо не чужой стала…
- И погоном отвязанным была… - Подпаленная повертела в руках сою игрушку. – Швачки, подтянись ко мне! – крикнула она ткачихам.
- Аднак, шарэе ўжо… - Ната голубые, потемневшие за это время глаза к небу.
Высь густела и мрачнела. Облака, вобрав в себя всю полуденную влагу, свисали тяжелыми гроздьями над землей. Темно-бурая синь жадно поглощала светлые клочки неба.
- Ну, что ж… Эээх… - взобралась я на край каменной чаши. – Будем делиться, как клетки в митозе!
- Як хто?.. – Вика перестала водить пяткой по встающему острием вверх булыжнику.
- Да… Не важна… Ты, Томка и ты, Катька, - обняла я за плечи новых соратниц. – Поделите основную часть фабричных… Уже, как говорится притерлись, и скорее поймете друг дружку…
- Ага… - кивнула Катя, подтягивая рукава своего серого платья.
- А справимся? – серьезное лицо Тамары стало еще напряжение.
- Справитесь… Табе, Натка, астаюцца свае і частка лясных. Віка, Таська, вам – таксама…
- Есть, товарищ Капитан! – отдала мне честь Подпаленая.
- А мне – остаются мои…
- І Надзейкіныя… - дополнила Хитрова.
- Так… І яе…
- А может… - нерешительно заговорила Ира. – Бойковых отдайте мне, а Поле – студенток…
- Да, точно!.. – подхватила я.
- Ну, вось… - раздался глубокий вздох из толпы. – Паны, фабрыканты дзялілі, цяпяр і гэтыя дзеляць…
- Ды вы што, дзяўчыначкі! – Наташа шагнула к девкам. – Мы ж свае! І заўсёды будзем з вамі…
- Ага… - вырвалось у меня. – Да самай смерці…
- Што?.. – оглянулась на меня недоуменно Хитрова.
- Нічога… Девчонки, ну, подумайте сами: мы ж не можем везде и всюду ходить всей толпой…
- И дел у нас теперь в тысячу раз больше… Так? – подмигнула мне Подпаленная.
- Так…
- Так, то оно так…
- Да воли, как не было, так и нет…
- А какая тебе надобна еще воля? Ну, иди одна воюй, коль смелая… Посмотрим, много ли дармоедов перебьешь…
- И ночевать всем кагалом опасно… - погладила спину Ваське циркачка. Медведь устало растянулся на холодных камнях.
- Ни столько опасно, как негде… - присела я на край чаши.
- Для начала пожмякать бы чего-нибудь… - Подпаленная погладила свой голый живот.
- Кішкі граюць марш? – усмехнулась Ната.
- Ничего, здесь неподалеку, - указала я на выход из парка. – Отличная кондитерская пана Виневецкого…
- Угу… Мы ж збіраліся даць бой вітрынам…
- Стеклышки побьем, животики набьем, а там и посмотрим, где на бочек свалиться…

LVI.
Фасад одноэтажного приземистого здания напоминал облитый черным, густым шоколадом пирог. Лакированные, резные карнизы кондитерской отражали тусклый свет фонарей. Огромные – от земли до крыши арочные, окна, выдавали вкуснату и яркость царящую внутри.
Камень влетел в стекло. Осколки брызнули из рамы на полки и витрины. Воздушные белые, розовые, бледно-голубые кремовые башенки примялись, осели под невидимыми прозрачными снарядами. Плетеные квадратные корзины алых и белых роз слетели с широких кирпичных подоконников. Черные сырые комочки земли прибили нежные махровые головки к полу.
- Берите те, что подальше от окна… Не налопайтесь стекла, кишки перережете, играть не чему будет!..
- А ты трапна кідаеш, Гануля!
- А як ты думала, – у лесе на коніках натрэніравалася…
- Яно і бачна… Трапная стрэльніца!
- Смейся, смейся…
- Ды не смяюся я…
Ванильный запах свежевыпеченной сдобы ударил в голову, вызвав круженье и тошноту.
Девчонки с жадностью поглощали мягкую вкусноту, тающую в руках и во рту. Крохкие песочные корзиночки, облитые мармеладом, хрустящие вафельные рожки с нежным кремом внутри, обидно маленькие – на два-три укуса булочки с маком и повидлом, со щелчком ломающиеся шоколадные плитки… Все это хотелось съесть, проглотить одним глотком, не делясь ни с кем!
Полутьма скрывала вымазанные в толкотне щеки, носы и бороды. Чмоканье, чавканье и хруст заполнили весь торговый зал.
Но в руки каждой досталось по два, а то и одному изделью…
- Да… Кишки не набьешь…
- І чарвяка не вельмі-та зморыш…
- И драпать надо отсюда поскорее, покуда кузнечики не прискакали!
- А што яны цяпер нам зробяць?!
- Устали девчонки все… И о ночевке подумать надо – полночь скоро… - я с жалостью проглотила последний растаявший кусочек шоколада.
- Разыходзімся на начлег? – Вика с трудом ворочала языком, прикрыв ладонью рот, чтоб не выпадали крошки.
- Так… Ты, страказа, вядзі сваіх за горад… Ты, Натка, шуруй за фабрыкі – там самае ціхае месца… Ты, Подпаленная, оккупируй подвалы…
- О’кей, это по мне! Не впервой по подвальчикам тусоваться… Вспомню юность свою залетную…
- А я, напэўна, павяду сваіх на дахі… - Зоя откинула хвостик косички прилипший к бороде. – Люблю вышэню…
- Відаць мала ты ў ёй набоўталася… - Тоня, улыбаясь, потерла щеку.
- Здзекуйся, здзекуйся… - обидчивым голосом поговорила Зоя, вытирая руки кужевным платком.
- Ешь, Васенька, ешь… - Ира что-то совала медведю под нос. Тот причмонул, облизывая ее руку. – А нам куда? – сняла с его носа залетевшую крошку циркачка, и положила себе в рот.
- А ты со своими и с Васькой пойдешь со мной в универстетский парк. – я осмаривала огромный дубовый сервант в надежде найти еще что-нибудь съесное.
- А как же Зеленые? Они наверно еще там…
- Что им там делать до сих пор?! И вряд ли они ждут от нас такой наглости…
- Ага… - хитро кивнула мне Подпаленная. – Чтобы преступники вернулись на место преступления… Хотя, батя говорил, их иногда туда тянет…
- А нам с тобою Томка… На-ка, попробуй мое… - Катя положила в рот подруге кусочек пирожного. – Придется снова ночевать в привычном месте – под фабричными цехами…
- Зачем же под цехами, - Пожала плечами та, разрывая пополам тягучую мармеладку. – Когда можно в самих цехах?!..

LVII.
Деревья, подсвечиваемые фонарями, казались огромными колышущимися арками. Тени на мокрой от только что прошедшего дождя тропинке плясали свой причудливый танец. Вот лев с разинутой клыкастой пастью погнался за одноухим зайцем и проглотил его. Вот, согнув одну ногу, закружилась в фуэте балерина, и, не устояв на скользких камнях, упала на скамью. Там, у чугунного забора, резные языки черного пламени, карабкаясь по толстому стволу старой липы, подбираются к самой ее кроне. Вот, у волчьего куста, длиннобородый чародей в высоком остром колпаке читает, перелистываемую ветром книгу…
- А чаму мы ідзем у парк, а не ў будынак? – спросила одна из моих девчонок, освобожденных в лесу.
- Пойдзем у будынак, калі хочаце…
- Нет… Давайте ночевать в парке… - подошла ко мне студентка в батистовой шляпке. – Тут и дышится свободнее… И пана профессора убили там… - послышалась тревога в ее шепоте.
- А мне ўсё адно дзе начаваць... – раздался позади долгий зевок. – Было б куды галаву пакласці!
- А мне с моим Васенькой везде тепло!..
- Хм… Цепла ёй! Я думаю! Жывая падушка…
- Не толькі падушка, але і матрац целы! І заўжды пад рукою!..
На сей раз усталость и не утоленный голод сразу взяли свое. Девчонки, едва положив головы на скамейки и мягкие, влажные травяные бугорки, засыпали…
Тяжелые лисья дуба глухо хлопали пляшущим теням в резные ладоши. Закрученная кольцами внутрь нарость на шершавом стволе напоминала резную виньетку у двери моей аудитории. Подгребая ближе к себе охапку опавших листьев, я вновь увидела всколмаченный затылок…
«Это я убила ее? Но я же не толкала… Могла бы подбросить кремневку, или оттолкнуть этого, с ножом, потом спасать девчонку… Зеленый бы шмякнул егозу об пол… Нет… - я повернулась на другой бок. – Ты оправдываешь себя, Полька…».
Дубовые дверцы медицинского шкафчика скрипнув, вновь ударились в памяти о стену…
- А где Анда… Где профессор?!..
- Зник… - удивленные волчьи глаза гувернантки вновь смотрели на меня.
- Как зник?!.. Куда зник?!..
- Я не вемь… Не вемь…
«Вот дура! Так тебе и надо! Идиотка полуголая… Учитель… Где же ты, Учитель?!». Высохшая травинка кольнула мой висок. «Жив ли… Тела-то не было… Не могла ж его эта дура куда-то деть! – я легла на спину. Мерцающая сквозь бегущие буро-серые клубы облаков звездочка медленно плыла вправо, к разинутому дубовому клюву. – Учитель… Где же ты, милый мой Учитель?!

Останься со мною навеки –
Пусть вечность продлится лишь миг…
Останься печатью Сенеки
Его не написанных книг.
Останься пленительной дрожью,
Останься шипом зимних роз…
Останься иконой безбожью,
Останься улыбкой всерьез.
Останься кинжалом иль ядом –
Останься чем хочешь во мне…
Останься густым снегопадом,
Но лишь не растай по весне!
Моей тайной язвой поранься,
В один миг со мною умри…
Останься, останься, останься
И вместе со мной оживи!».

- Уф… уф… – раздались тяжелые вздохи у моего плеча… - А ты, правда, хочешь ко мне?
- Да… - мысленно ответила я, боясь спугнуть полуявь-полусон.
- Ко мне или к нему? – теплая, мягкая шерстка скользнула по моему уху.
- К кому?.. – не поняла сразу я, о ком говорит Андар.
- Ты знаешь, к кому…
- Но он далеко и к нему не возможно…
- Nihil est possibile non ... – Андар вскарабкался мне на грудь и сел. Свет от фонарей был тусклым, но, в черной, густой шерстке я заметила несколько седых волосков у него за ушами.
- А ты… Ты будешь со мной…
- Уф… - помолчав, ответил черный Крыс. Зрачки сверкнули серыми, прозрачными искрами. Я поняла, что это значит – «Буду…».

LVIII.
- Ну, берись за мое ухо и пошли… - Крыс встал подле меня, сунув холодный, тонкий хрящ в мою ладонь.
Я осторожно сжала пальцы.
- Берись крепче – не бойся…
Тонкая соломинка чуть прогибалась под нашими ногами.
- Не думай о падении, - подбодрил меня Андар. – Смотри вперед и шире шаг! Будешь думать, что упадешь – упадешь обязательно! Чего ждешь, то и случается…
Тихий, уверенный голос успокаивал напряженную душу, как водная рябь, плещущаяся под нами о прозрачные, граненые стены.
- Даже если наклонить стакан, вода не разольется, ее может удержать тонкий бумажный листик… Помнишь опыт на уроке физики?
- Помню, - кивнула я.
- Все можно сдержать и все можно расплескать в этом мире, надо только сознавать – для чего и зачем?..
Черное, словно густая, бархатная шерстка Андара, небо, куполом раскрылось над соломенной крышей. Ветхая, приземистая избушка взирала на звездную высь всеми своими дырами и щелями… Весь огромный, многообразный мир сузился, сосредоточился сейчас на этой крохотной избенке. Одна вселенная тянулась к другой, силясь слиться с ней воедино.
В край стакана упиралась смолянистая чердачная доска.
- Спрыгивай на нее… Держу. – крысиная лапка казалась хрупкой, но держала крепко. – Не бойся споткнуться, Крыска, ползи ввысь, и достигнешь высоты…
Доска круто поднималась вверх к сквозной дыре во взъерошенной соломе.
- А теперь, хватайся за меня и держись, Ушастая!..
«Почему «Ушастая»? – подумала я налету. – Неужели у меня большие уши?!..»
- У настоящих Крыс всегда большие уши!.. – усмехнулся Андар, плавно взмахивая крыльями. – Только они невидимы…
- Почему невидимы?
- Потому что внутри, как мысли…
- Ты и вправду читаешь мои мысли… - я держалась за тонкие мягкие волоски, с горечью сознавая, что причиняю ему боль.
- Ну, да, как и ты мои… И не думай о боли… Иногда она нужна, чтобы почувствовать себя живым… - он плавно опустил меня на пол.
На сенной копне покрытой рогожей спал человек на животе. Мускулистые, расслабленные руки, раскинувшись, обхватывали половину сухого, пахнущего свежим, разрезанным яблоком, стога.
- А ты не уйдешь, Крыс? – с трудом перевела я взгляд со стога на Андара.
- Но ты же хочешь к нему… - неуловимая горечь скользила в его спокойном голосе.
- И не хочу от тебя…
- Ты забудешь про меня, как только коснешься его… Забудешь обо всем…
- Но я хочу… - запнулась я. – Быть и с тобой…
Если бы лунный свет падал сейчас на меня, а не скользил чуть поодаль по потемневшей от сырости бревенчатой стене, Андар заметил бы на моих щеках румянец смущенья.
- Он не допустит с тобой другого, ты знаешь это…
- Ты можешь быть невидимым, как всегда… - жаркие, неудержимые силы влекли меня к стогу, но я гладила Крыса по мягкой, кучерявой голове.
- Ох, и хитрюшка же ты, Крыска… - то ли от удовольствия, то ли от досады фыркнул он.
- Не хитрее тебя… Останься рядом… - я коснулась полуоткрытых, горячих губ.
- Уф… - выдохнул он.

LIX.
- Беги же к нему… Ночь коротка, а он неистов…
До стога несколько шагов. И каждый шаг мой – заклинанье: только б это был не сон… а если сон, пусть длится как можно дольше!
Он спал глубоко и безмятежно, усталый от дневной монотонной работы. Сквозь примятые, светло-синие рукава холщевой рубахи проступали округлые бугорки мышц. Короткостриженая голова тонула в тонких иголках сена. Сейчас он поднимет веки и на меня посмотрят его теплые карие глаза…
Я осторожно легла рядом, подложила под лоб руку. Теплое, ровное дыханье обдало мое лицо.
- Петя… Петенка… Бог мо… - долгий, порывистый вздох вырвался из моей груди, не дав договорить.
Веки медленно открылись.
- Котенок, это ты?! – его дыханье участилось, руки потянулись к моим рукам. – Как ты здесь оказалась?..
- Прилетела…
«Ну, да… - раздался в моей голове голос Крыса. – На моих крыльях…». Я потерлась щекой об его невидимую лапку на моем плече.
- Прилетела? Но как?!.. - строгое, обветренное, опаленное солнцем, но молодое, смотрящее так ласково только на меня, лицо семнадцатилетнего парня – помощника деревенского старосты, приближалось.
- Я же говорила, что приду к тебе… Даже со смертного одра встану и приду…
- Любимая моя… Принцесса, Богиня… – родной, нежный голос звучал чарующей блаженной музыкой.
«Фуф… - недовольно фыркнул Крыс. – Какие сопли!».
Обессиливающая горящее тело, пронизывающая до самого сердца дрожь овладела всем моим нутром. Хотелось только одного – литься с ним – с моим Богом, с моей единственной частичкой на земле, навсегда. Вот моя живая икона, вот мой единственный Бог, которого нет ни в одном храме, вот те теплые, греющие душу, как не согреет ни одно изображенье святого, глаза… Глаза любимого – и есть глаза Бога…
Дрожащие пальцы нетерпеливо высвобождали оставшиеся застегнутыми пуговицы косоворотки из петель.
Он привстал и наклонился ко мне еще ближе. - Солнышко, не сопротивляйся, раздвинь ножки…
Застенчивая улыбка чуть тронула мои губы: как-будто я когда-нибудь сопротивлялась ему?! Да разве можно ему сопротивляться?!
«Ага, ага, - вздыхая, ворчал Крыс. – Раздвинь, дай ему свой хвост просунуть…».
На коленях, тесно-тесно, близко-близко три пылающих огня, уставшие и ослабевшие от расстояния, прижимались друг другу.
Подрагивающие, огрубевшие от косы и плуга пальцы скользнули по моей шее, скомкали на плече бретельку сарафана и сбросили ее вниз. Губы с жадностью втягивали каждый дюйм трепещущего тела.
- Можно?.. – его сильные, немного неловкие, как у ребенка руки задержались на моих плечах.
Он всегда спрашивает – Можно ли?.. Это немного раздражает. Глупый мой! Да тебе можно все! Все, что угодно… Даже натянуть меня, как свою вторую кожу – только бы быть с тобой вечно…
- Да, - чуть слышно ответила я.
«А я?», - Андар резко потянул меня к себе.
- Что с тобой, любимая?.. – Петр удивленно поднял почти сомкнутые веки.
- Все хорошо… - вновь приблизилась я к нему. – Люблю…
Тихие, едва различимые слова долетали до слуха сладким полубредом…
- Хоть каплю молока дай мне, Котенок… Хоть каплю…
Губы осторожно сжали набухший сосок груди.
- Пей… Пей меня всю… Пей до дна…
Полутьма и такой знакомый, будоражащий сознанье запах родного тела кружили голову. Прилипшая к коже рубаха вывернулась, оголив широкую, упругую грудь. Ладонь поплыла по влажным от пота волоскам ниже… Вот те самые два шрама-впадинки под пупком от вил, проткнувших Петьку когда-то в драке с панским управляющим. Мои милые, любимые впадинки… Как же я боялась за него тогда, когда горящая от жара голова металась на моих коленях…
- И я хочу… Хочу пить… Напои меня… Ты ведь напоишь, правда…
- Даа… Пей всего… До последней капли, пей…
«Крыс… Не уходи… Прошу тебя, не уходи…».
«Я здесь, здесь… Не уйду, Крыска!».
Три огня, три человека… Один невидимый – мое познанье, мой разум, воля, суть; другой – мой бог, мое дыханье, слились во мне.
Три петли на одном запястье – перепутались, переплелись… Не расцепишь их, не разорвешь. Разрежешь – спадут с руки жизни, смотаются в клубок и закатятся во тьму…


LX.
Утренний свет коснулся век. Сквозь неплотно сложенные бревна чердака пробивались лучи. Высохшая елочка метлицы мерно поднималась и опускалась, колыхаясь на Петькином боку. Небритая, розовая от тепла и напряжения щека чуть покалывала мою грудь. Спину щекотали легкие касания шерстинок.
«Нам пора, Крыска…».
- Мне пора… - повторила я Петьке.
- Не уходи… Не отпущу… - он прижал меня к себе. – Не отнимай часть меня… Я же люблю тебя…
- Прижми еще сильнее… Как можно сильнее… - почти с мольбой попросила я.
- Раздушу же… - только крохотные ямочки в уголках губ выдали незаметную улыбку.
- Сильнее…
- Ты не посмеешь меня оставить. – кольцо сильных рук сжалось еще сильнее.
- Скажи, что я только твоя…
- Моя… Никому тебя не отдам…
- Скажи, или умру…
- Только моя.
Я закрыла глаза.
- Поспи еще, единственная моя…
Хотелось расплавиться, раствориться в этом сильном, могучем теле.
- Не выходи, - прошептала я ему на ухо. – И… Еще сильнее…
- Не вырвешься, не бойся… - его губы легко и нежно коснулись моих, втягивая в себя мое дыханье.
- Какой же ты сильный и ласковый…
- Это же только для тебя, Котенок…
«Нам пора…» - повторил Крыс.
- А иди со мной, Петенька…
- Я не могу. Я должен быть здесь. Надо помогать старосте. В деревне должен быть порядок. Оставайся ты со мной, Поля.
- Ты уйдешь с мужиками в лес, а я…
- А ты будешь ждать меня…
- Ненавижу ждать! Мы, девки, вечно ждем вас, мужиков…
- Судьба твоя такая – влюбилась в такого… - попытался отшутиться Петька. – Тут Зеленые давеча прискакали, шурудили, вас искали. Что на этот раз сотворила моя Врединка?.. – он накрыл рубахой мои, начавшие замерзать от легкого сквозняка, ноги.
- Панских дочек повесили…
- Слыхал об этом вашем лютарстве…
- Студенток и фабричных на восстанье подняли…
- Эк, вы разгулялись!..
«Ну, да… Ты бы подняла, Крыска-тихоня!..» – проворчал Андар. Острый, тонкий зуб вонзился в мою кожу.

LXI.
- Мне пора, Котенок – староста ждет… - Петька затягивал узел веревки над верхней впадинкой.
- А меня оголтелое бабье стадо… - завязала я выцветшую ленту сарафана на груди.
- Да, нужно помнить о долге, Котенок… Ты же ведь все понимаешь…
«Эко, как заговорил…» – присвистнул Андар.
- А обо мне?
- О тебе я всегда помню. – он снова опустился передо мной на колени и обнял за талию. – Я всегда рядом… И буду с тобой, пока жив.
- Ну, так иди со мной или возьми меня с собою… - я прижала его голову к себе. Осознание, нависший топором над шеей, разлуки, сжимало сердце.
«Куда это ты собралась, проказница?!» – крысиная лапка впустила коготки в мое плечо.
- Не могу, моя принцесса… - горячее дыханье Петки окутало мою шею.
Отволакивая сама себя усилием воли от любимого, я подошла к отверстью, через которое проникла вчера сюда.
- Помоги влезть на крышу… - не глядя ему в глаза, попросила я.
- Зачем? – удивился он. – Есть же выход…
- Мне надо…
Он без труда поднял меня над головой.
- Будь осторожна, мой ангел…
- И ты – береги себя… - я просунула голову в дыру, чтоб еще раз взглянуть на него.
- Берегу, потому что есть для кого…
- И помни, я старше тебя на целых шесть лет… Я должна сдохнуть первой. Не смей это сделать раньше меня!
- Глупая, маленькая девочка…
- Угу, двадцати трех лет. – обиженно напомнила я ему.
- Не важно… Все равно – Глупышка… Но моя…
Он опустил голову. В этот же миг Андар подхватил и снес меня вниз.
- Как ты там отучилась?! – недоуменно выкрикнул из окна Петька.
«Скажи, пусть прыгает, я отпущу тебя, и вы будете вечно вместе» – прошептал Крыс.
- Он же разобьется… - я впервые заметила в светло-серых глазах хитрую искринку.
«Я не дам ему разбиться», - заверил Крыс.
- Петя, прыгай ко мне… И я пойду за тобой, и буду ждать сколько понадобится…
- Ты сейчас похожа на героиню одной баллады, Врединка… Она посылает любимого за кувшинкой, зная, что он утонет. Ты просишь своего любимого прыгнуть с моста в омут, чтобы он доказал свою любовь…
- Но ты не разобьешься…
- Помни о долге, моя принцесса. Тебя ждут… Помни о долге…

Соломинка дрожала и хрустела под ногами, но крысиная лапка держала уверено и крепко.
- Жизнь не сказка, Крыска! В ней нет принцев на белых конях и злодеев в черных одеждах нет. Добро и Зло не различимы, как Свет и Тьма. Белый снег тает, превращаясь в черную землю, дающую жизнь семенам, пробивающимся из тьмы к солнцу. Колосья никогда не дотянутся к нему, но породят новые зерна, которые утолят голод многих… Многих, но не всех…
Я не вникала в смысл его слов, но тихий и твердый голос обволакивал врачующей пеленой трепещущие от боли разлуки сердце. Стопы жег невидимый огонь. Ноги уносили все дальше от ветхой избушки – куда велел разум – к вкусившему травы вседозволенности человечьему стаду. Мимолетный рай опьяняющей ночи сменялся тусклым, мрачным адом бытия.

LXII.
Дрожки врезались рессорой в чугунный фонарный столб. Капроновый зонтик, вырвавшись из рук хозяйки, отлетел в сторону и опустился на цветущую свечку каштана.
- Куда правишь косорукий?! – молодая белокурая барышня лет восемнадцати брезгливо отпрянула от широкой в бархатном кафтане спины.
- Так вы же сами велели-с гнать во весь опор… - кучер средних лет потирал ушибленный лоб.
- Вот я тебе поспорю, коновал неуклюжий… - тонкая, изящная кисть в прозрачной перчатке откинула прилипшую ко лбу прядь.
- Виноват, ваша милость… Виноват… - кучер, покряхтывая, слез с дрожек и прихрамывая, пошел смотреть подпругу.
- Эдак всех столбов на тебя не хватит… - сошла на мостовую и барышня.
- Как прикажешь, матушка, как прикажешь…
- Какая я тебе матушка, остолоп?! Во внучки чай гожусь… Не дай мне Бог родни быдляжей… - она подняла глаза к небу.
- Виноват, ваша милость… Виноват…
- Жаль зонт не достать… Из Италии зонтик… Легкий, дорогой… Из-за тебя болван лишилась… А знаешь что… Из-за тебя лишилась, ты и полезай за ним!
- Да как же я-то, ваша милость?! Я же ведь сорвусь…
- А не великая потеря. Одним не уклюжим меньше будет… Полезай сказано тебе, живее!
- К господину губернатору запоздаем-с…
- Вот лисья тварь… Все проверил-то?
- Все, ваша милость…
- Ну, гони, да смотри, куда правишь… Надо успеть на прием…
- Фонарь-то косым остался…
- От косого – все косеет… Ладно, погоняй… Городничего забота…
Дрожки понеслись прочь от фонтана. Зонт через пару минут снес мне прямо в руки ветер. А фонарь остался косым на неопределенное время.
Теперь, спустя год с его внезапного увечья, я ждала под ним подруг, со всех сторон города, приютившего нас этой ночью в своих укромных местах.

LXIII.
Я вертела в руках зонтик. Тонкие, отполированные до блеска спицы натягивали прозрачную ткань. Лакированный деревянный черенок крепил и держал на себе всю несложную конструкцию.
«Блестят и переливаются на солнце, словно начищенные штыки Зеленных… А эта изящная, прозрачная ткань… Как она похожа на белоснежные воротнички панских нарядов. И крепится все на оси, на дереве, растущим на земле. На черной, жирной земле, как говорил Ушастый Крыс, вскармливающей все и всех, и забирающей все и вся в себя». Я нажала на железный рычажок. Зонтик закрылся. «Штыки опустились – кружева сложились… Штыки крепят кружева… Кружева дают работу штыкам, иначе те заржавеют и рассыплются, а кружева сотлеют и сгниют. И крепится все на оси… На земной оси…».
- Аб чым задумалася, юная паэтка? – Натка подкралась сзади и игриво провела рукой по моим ребрам.
- Ну, не трэба… - поежилась я. – Ты ж ведаеш, што я баюся, калі казычуць…
От неожиданного расслабляющего зуда я выспустила пятипалую ладошку каштана, напомнившую мне зонтик белокурой панны. Зонтик я подарила на день рождения своей сокурснице, – она обрадовалась, как маленькая девочка форфоровой кукле, и, неприменно собиралась подобрать к нему наряд. А литок подхватил ветер, покружил над острым, переливающимся плавником чугунного кита, и, осторожно опустил на воду.
- Ай, далікатная ты нашая… - приподняла узенькие плечи, передразнивая меня, Наташа.
- Далікатная, далікатная… - высунула я кончик языка. – Раскажыце лепш, як пераночавалі?
- Эээх, - хлопнула себя по ляжке Подпаленная. Задний ее карман все еще чуть оттопыривала странная игрушка. – Ваши подвальчики не такие веселые, как в нашем веке. У нас и граффити, и поджешки спичечные…
- А што такое – графікі? – девка в желтом сарафане провела рукавом атласной панской блузы по носу.
- Ну, это типа изобраз исскуства…
- Безабраз іскуства? – Аистенок заглянул огромными синими глазами в ухмыляющиеся лицо Подпаленной.
- Ну, типа того…
- А да вас Зялёныя не наведваліся? – Хитрова хотела погладить спину Томары, но заметив кровавые точки на ее кофте, отдернула торопливо руку.
- Не наведывались, - приосанилась та. – Одни сквозняки гудели…
Горячий, шершавый язык скользнул по моей пятке.
- Ай, Васька… - подогнула я ногу. – И ты меня щекочешь…
- Васенька, ходи да мяне… – натянула поводок циркачка. – А где бродили эти пяточки? Где мяли травку?..
- Да нигде… Я в парке, на скамейке спала…
- Васе под утро не спалось, и мы обошли весь парк – цябе нідзе не было…
- Пэўна, не заўважылі… У Ваські нюх прытупіўся… - попыталась отшутиться я, чеша за ухом медведя.
- З нюхам у нас усё цудоўна, - не отступала Ира. – Не было тебя нигде…
- А яна, напэўна за хвастатымі пацукамі бегала… - подпрыгнул на одной ноге Аистенок.
- Ды ну вас усіх у… норы! Давайце лепш аб сур’ёзных справах пагаворым…

LXIV.
- Аб якіх жа гэта?..
- Як нам дзейнічаць далей…
- Так… - Наташа подняла слетевший к сафьяновым сапожкам, обутым на босые ноги, листок. – Нядрэнна было б распрацаваць план…
- А дзе гэта ты ўжо паспела набыць абнову? – поинтересовалась я, но мой взгляд вновь привлек каштановый лист.
- Ты пра боцікі? – она уперлась золотистым каблучком в завиток каменной чаши. – Ды абмяняла ў адной з маёй хеўры на атласную спадніцу… Дык, што з планам?.. – поблекшие маки на изношенной юбке приподнялись и оголили худенькие голенища, обтянутые мягкой кожей сапог.
- Вось глялзіце… - достала я из ее руки черенок листка. – Пражылкі мацуюць ліставую пласціну...
- Вой! Ты глянь! – Аистенок прикрыл конопатый носик кулачком. – Наша паэтка ў біёлагі падалася!
- Ды пачакай ты! – толкнула я легонько Вику. – Уявіце, - вновь обратилась я к шушукающимся и хихикающим девкам. – Што гэтыя пражылкі штыкі… не… - помотала я головой. – Не, не штыкі, а самыя Зялёныя, і трымаюць яны ні літавую пласціну, а паноў, якія працуюць на зямлі…
- Тааак… - медленно поставив ногу на мощенку, выдохнула Ната. – Значыцца, па-твойму, вешаць паноў ужо не трэба?..
- Адразу не варта – няхай зямельку потам, як мы, пальюць...
- Гэта як? Растлумач…
- А вось як…
- Ну-ну…
- Паноў, папоў і іншых п’яўвак прымусіць капацца ў зямлі, як яны нас высушалі спіны гнуць на іх… Ахоўнікі і іншыя ваенныя няхай выковаюць свой абавязак, толькі пілнуюць не за намі, а за імі…
- І з якой жа нагоды ім гэта рабіць?! – приглушенно захихикала в толпе одна из девок. – Хіба што певень у цемя клюня…
- Дык, плата ад іхай працы будзе ійсці ў Зялёныя кішені…
- Ааа… - загудели девки и стали слушать внимательнее.
- А калі за гадкоў дзесяць паночкі не набудуць нашага даверу, альбо правінуюцца ў чымсці – у пяцельку і размова кроткая!
- Гэтыя не перародзяцца і за сто гадоў! Скура будзе такая ж белая, а кроў – блакітная!
- Ага, ага… Задзяўбіце пеўні іх патыліцы!..
- Даже Васеньку майго тата вывучыў на ровары каціцца… - циркачка засунула медвежью лапу себе под руку, будто собиралась пуститься с Васькой в пляс. – Няўжо панкоў не перевоспитаем!
- Панков, можно только танками… - загадочно улыбаясь, произнесла Дивачка какое-то заклинание.
- Мы ўжо будзем працаваць не на паноў, а на сябе. Вясковы тавар будзем збываць гарадскім ці абменьваць на фабрычнае. На фабрыках таксама хай працуюць паны, сочаць за імі - працоўныя. А працоўныя таксама хай працуюць не на фабрыкантаў, а на сябе. – выпала я скороговоркой, чтоб не перебили.
- А як жа быць з царом-бацюхнай?.. – вошли в азарт девчонки.
- Да будете избирать всеобщим голосованием на годика четыре! Правда, поэт-биолог-активист?!.. – озорно подмигнула мне Дивачка.
- Истинная и не рушимая!..
- И действительно получится выбрать? – удивленно округлив глаза, спросила одна из студенток.
- Ну, если кворума хватит…


LXV.
- А спачатку, трэба намыліць шыю губернатару…
- Так-так… Яго танклявая шыйка даўно па вяроўцы плача…
- Да и норка этого червя неподалеку – вон за той Преображенской церковью…
- Время обедни… Сейчас в ней, наверняка, грехи замаливает червь долговязый…
- Что ты, Машка, какие грехи?! Все голубокровные безгрешны, чисты и непорочны, яко агнцы невинные… Оглобля им под дых!

- А-ну, штурхані вароты, як мае быць! Ааай, каб цябе!.. – Вика приостановилась на предпоследней ступеньке, проводя по ее выщербленному краю пяткой.
- Проламывай вход в рай, хороший мой, проламывай! – подталкивала вставшего на задние лапы Ваську циркачка.
- Айда и медвежатник у нас! – подбежала ближе к ним Таська. – Всем ментам на зависть! Навались девчонки, поможем нашему мужичку… - кивнула она своим.
- А чаго навальвацца?.. Яны і так не зачыняныя… - девка в полосатом панском пиджаке, одетом поверх сарафана, подошла к Ваське и потянула за толстую чугунную ручку. – Іх ніколі не зачыняюць, асабліва ў час службы…
- Ааага… И то не брех… Смазанные, не скрипят – что значит – столица…
Дубовые, обитые медной ковкой ворота бесшумно распахнулись.
Разноцветные, обтянутые шелком, батистом и бархатом, плотно стоящие друг к другу, спины, не обернулись.
Привязанное тонкими, невидимыми лесками к карнизу арки распятье купалось в солнечном свете. Солнечные лучи врывались в распахнутые ставни, и, отражаясь от лакированного пола, резали глаза. Застывшие в отрешенном сосредоточении лики, казалось, тоже щурились от струй небесного света, как прихожане, опускавшие в поклонах после крестного знамения головы, чтобы хоть на миг укрыться от слепящего марева.
Батюшка, облаченный в белоснежную, вышитую серебряным узором ризу, читал монотонно и тихо. Слова едва разлучились в шуршании кринолина и парчи.
«Да высушит солнце слезы скорби и печали на лице Твоем, Избранница Божья, Родительница прощения и очищения от всех скверн и пороков, Мать Сына земного Отца Небесного».
- Читает уж очень тихо… - пожилая панна в черной кружевной накидке коснулась выпуклым рубином перстня накрахмаленной юбки соседки.
- И не говорите, Марфа Евгеньевна! – оправила загнувшуюся рюш та. – Будто пономарь какой заокольный, а не батюшка столичного прихода!
«Возликуй Непорочная, - продолжал бубнить себе под нос священник. – Ибо Сын Твой живет в сердцах наших, яко с Отцом Своим на престоле небесном и указывает нам дорогу во врата радости сердца Его».
- Відаць, мала полбы з’еў…
- Ага… Вонь які танюсенькі, як наш пан губернатар…
- Или на попадье стонал до хрипоты нынешний ночью…
«Ибо пока жива Любовь – живы мы. Амииинь». – наконец протянул дрожащим голосом недоевший полбы священник, закрывая позолоченные корочки евангелия.
Из Царских Ворот вышел мальчик, похожий на того – в придорожном храме. Только рубаха на нем была чистая, ослепительно белая, подпоясанная льняным пояском. В тонких, чуть дрожащих по-детски руках держал он серебряную, с вытесанными иконками, чашу для причастий.
- Дай-ка мне, ангелочек, - Дивачка одним прыжком преодолела три пологие ступеньки, отделяющие Царские Врата от прихода. – Я поднесу чашу сладкого винца… - Степкина выдернула серебреный кубок из рук остолбеневшего мальчугана. – Этому… Вашему… - кивнула она в сторону священника. – Маловыпившему… Не… Малосъевшему…
- Актись безбожница! – священник быстро подошел к Тасе и хотел отнять чашу. – Прикройся, и, сойди из Царских Врат! – почти пропев, указал он на ступени.
- Да что ж вам так не по кайфу мини, фрэндбои восемнадцатого века?! – она ловко увернулась от его руки и направилась к аналою. – Ну, кто ко мне за благодатью Божьей?.. Становись в очередь! Причащу видом и хлебом, чтоб фартово жить под небом! Верно спикаю, пан поэт?! – отыскав меня взглядом в толпе, подмигнула Степкина.
- Безбожница!..
- Кто она такая?!
- Интересно, однако…
Поплыло по храму шушуканье прихожан.
- Ах, - отхлебнула она из чаши. – Сладкое винцо… Когорчик, наверно…

LXVI.
- Что за балаган в Храме Божьем? – возмущенно воскликнул смуглый, с короткими усиками над тонкими губами мужчина в парадном фраке.
- Это еще не балаган… Еще не выступал лауреат России Косолапович Василий… - Степкина бросила взгляд на медведя, с любопытством рассматривающего место предстоящего выступления. – Фу… Полька, я от тебя рифмой заразилась! – сплюнула она сквозь зубы и подмигнула мне.
- Не страшатся кары Божьей, охальницы! – кружевная накидка пожилой панны задрожала на узеньких плечах.
- И геенны огненной… - из рюшей юбки ее соседки высунулся полусогнутый скрюченный ревматизмом палец.
- Ой, бабулька! Я тащусь! Как это ты просекла-то?! Я вчерась из нее и выпрыгнула… Пяточки чуток подпалила, во… - из-за аналоя высунулась темно-красная пыльная стопа Таськи.
- Асктись, бесстыдница! – скрюченный палец Марфы Егоровны выпрямлялся на глазах.
- Ни страху, ни сраму не ведает! – часто заморгала подкрашенными веками ее соседка. – Какая тебя мать родила?!
- Самая обычная, на всех жен подобная, и через ту же дырицу, что и тебя! – скорчила им рожицу Таська.
- Охрану, охрану… Позовите охрану! – словно свечка для зажженья передавались слова от прихожанина к прихожанину.
- Охрану панны Яровой! – более спокойным, но громким тоном потребовал мужчина в парадном фраке.
- Я схожу за ними, отец… - отрок с самовлюбленной хитроватой улыбкой, заглянул в черные колющие глаза отца.
- Да, да, Дмитрий, - пухлогубая панна, лет тридцати пяти схватила мужа за руку. – Пошли Антона…
- Нет, дорогая, - отрывисто ответил губернатор. – Пойдет Кондратий… Иди и поспеши, брат… - приказал он слуге.
- Сию минуту, пан губернатор… - чуть склонясь перед ним, на голову выше ростом, полноватый слуга поспешил, расталкивая стоящих, к выходу.
- Ну, вот… - вспыхнувший игривыми искрами взор отрока тут же угас. – Опять поступаем по-своему, по отечески…
- Не по отечески, а по губернаторски… По думному, понимаешь?.. Так надо, Антон… Так надо…
- Да, Антон, так надо. – произнесла уверенным голосом светловолосая девушка, стоящая во втором ряду позади губернатора. – Слушайтесь отца…
- Слушай отца и детству не будет конца… - не довольно проворчал отрок.
- Зноўку карнікаў Зялёных гэтай самай панны клічуць… - постриженная под кружок, спасенная мной ценой жизни Бойковой, девчонка, кивнула на слугу.
- Ааа… Это вы и будете, пан губернатор… - вышла я из-за колонны к смуглому мужчине.
- Да, это я… - невозмутимо ответил он, взяв шляпу в другую руку. – Чем обязан столь лесным вниманием? – его черные маленькие глазки скользнули по моим босым ногам.
- Зачыніць дзеверы! Дзеўкі, не выпускайце нікога!.. – крикнула Наташа, протискиваясь к нам в первый ряд. – Полька, прытрывай яго, прытрывай…
За спинами скрипнули, закрываясь, двери.
- А кто, собственно, бежать-то собирается? – перешел на притворно снисходительный тон губернатор.
- И верно рулишь, чувачок, что не собираешься… - пошатываясь, сходила со ступень Тася. – Верно рулииишь… Ой… - Дивачку повело в сторону, но она удержала и себя, и чашу. – Крееепенький все же Когорчик…
- Напилась в Божьей обители… - священник обращался к Тасе, делая какие-то знаки мальчику. Но тот стоял, как вкопанный, не замечая подаваемых знаков. – Креста на тебе нет…
- На мне – не-а… - икнула Подпаленная. – За на те – вон такой бооольшой – в полпуза… Хотя… Пуза у тя пока что нет… - небрежно отмахнулась Тася.
- Сама пашкандыбаяш, дзіва-дзівоснае? – поддержала ее под локоть Ната, помогая сойти с последней ступеньки.
- Пошкааандыбаю… Ик-ааа…
Я посмотрела на изумленные и растерянные лица прихожан, священника, губернатора и с расстановкой произнесла то, что мне пришло на ум в это мгновение:

- Никто креста с тебя не сымет
И кладь твою не поднесет,
И камень с шеи не подымет,
И врат в Эдем не распахнет.
Никто не будет лить украдкой
По тебе горючих слез…
Для всех исчезнешь ты загадкой,
Оставшись для себя всерьез.

- На ўсе жыцёвыя выпадкі вершы шпурляеш, Полька! – позвенел эхом у дверей веселый голосок Вики. – Ну, вы, яснавяльжныя, раступіцеся!.. А ты, кроч, кроч да свайго гападара. – подталкивала она в широкую спину слугу.
- І не кажы… - ухмыльнулась Хитрова. – На ўсе выпадкі. Толькі сумныя заўсёды… - она отняла левую руку Дивачки от чаши и набросила ее себе на плечо.
- Дык, філосаў жа! Слуга и Вика поравнялись с губернатором.
- Спраўды, утрымаешся на нагах? – Ната подвела пошатывающуюся Тасю ближе ко мне.
- Ааага… - с трудом поднимала отяжелевшие веки та.
- Як жа цябе развезла ад некакіх глыткоў!..
- А што ты хацела! На пусты трыпух… - я заглянула в чашу. Вино едва покрывало серебряное дно. – Нічога сабе некалькі! Амаль усю чарку маханула…
- Ну, чаго рты параззяўлялі дзеўкі, як Васька?! Выводзь пана губернатара і ўсю ягоную зграю на сонейка!..
Ира с медведем пошла вперед, расчищая нам проход. Стоящие господа без видимой охоты, но с невольным почтением к Ваське, крестясь, расступались, прижимаясь к колоннам и подоконникам.
- Якая вышыня, якая прыгажосць! – вскинула вверх голову девка в шелковой накидке. – Аксанка, а Аксана, - слегка похлопала она по плечу шедшую рядом подругу. – А ты дакінеш лапцем вувуунь у таго дзядьку ўверсе?!
- Какой это тебе дядька, недотепа?! – напустив на себя строгий, разумный вид, отвечала та. – Это – Господь Бог Всевышний на троне восседает с ангелами…
- Я зараз вось як шугану чаравік – у імгненне з трона зваліцца, а з анёлаў яго толькі пёры паляцяць!..

продолжение следует 11.06.2013

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.