Светлана Клыга
klyga.svetlana@yandex.ru , ICQ: 222033062


Нимб Андара

Посвящается Тебе, Учитель :) :-*


Полудело, полу-бряк –
Тебе на сайнс, молодняк.
(Полуправда, полу-ложь –
Тебе в ученье, молодежь.)

I.
Абсолютной свободы нет, как абсолютной правоты. Мы все и всегда рабы кто-то или чего-то. Правы и не правы одновременно. Главное быть свободным и правым внутри себя – перед самим собой. Тогда – весь мир твой и ты прав перед всеми, даже если все будут орать тебе «НЕТ!»

Через крытую соломой крышу сарая пробивались синие змейки дыма. Извиваясь и седея, они уползали вверх – в небо.
Взмыленный, дрожащий всем телом жеребенок бешено вертел черными яблоками зрачков. Из них извилистыми ручейками по шершавой, мокрой шкуре плыли слезы. Задние копыта яростно впечатывали удары в дощатые двери. Они скрипели. Навесной замок ходил ходуном. Засов дрожал, но не поддавался. Истошное ржанье подняло и призвало к нашему сараю всю деревню.
- Хапайце вёдры!
- Хутчэй!
- Чэрпай ваду са студні!
- Варушыся, капуха!!!
Острие копыта пробило обугленную доску. Гвозди, держащие засов, высунули ржавые шляпки, и, вывалились. Замок бухнулся в песок, подняв волны пыли. Рыжий в черные крапины жеребенок с дымящейся гривой и обгоревшим до половины хвостом вырвался из полыхающего ада, замер на миг у входа, поднял мокрые ноздри, глубокий, заполняющий все легкие вдох перешел в порывистое надрывное ржанье… Копыта в последний раз лягнули двери, сорвав их с петель.
- Раступіся!
- Разыйдзіцеся!
- Хутчэй, растопча!
Люди, спотыкаясь, расплескивая из переполненных ведер воду, поспешно расступились. Жеребенок, склонив голову на бок, изогнув блещущую на солнце шею, гордо поскакал мимо всех, перемахнул покосившейся плетень и бросился в рябь ржаного поля.

II.
Лес дохнул на нас прелой духотой. Хотя дождь не шел уже недели две, почва была сырой и липкой. Сквозь увесистые щетинистые лапы елей, и густые, вечно дрожащие от наказания за страх тысячелетней давности грех, густые кроны осин, солнечные иглы лучей не долетали до земли.
Моим, изнеженным привычкой ходить в обуви, стопам, было больно ступать по влажным венам корней. Сарафан еще был влажен от выплеснутой из ведер воды, а внизу гортани рождалось жажда…
Казалось, каждый шаг ребристая почва встречала парой тройкой уколов еловых колючек, отдающихся в висках незамысловатыми словами тут же сложенной песенки, под ритм хрустящих веток. Я беззвучно напевала:

Шла девчоночка из плена –
Босы ножки по корням;
На запястьях вздулись вены –
Не приглянулась панам…
Ты, березка, сладким соком
Оживи и напои;
Схорони, лесок, до срока,
Успокойте соловьи.
Травка, расстели постельку;
Ветерок, теплом укрой,
Качни бедняжки колыбельку –
Гамачек земли сырой…

Подруги втихаря посмеивались над моей неуклюжей походкой.
- Ну, што, гарадская дзеўчынка... не звыкла хадзіць босу?! – откинула с плеча свело-русую, туго заплетенную косу Вика. Вертлявая, беззаботная хохотушка пятнадцати лет. Прямые шелковые, уже выгоревшие на солнце до пепельного цвета прядки выбивались из-под алой атласной ленты, обменянной отцом у дворовой девки на вырезанную свистульку. В огромных синих глазах плескались волны беззаботной, еще детской радости. Вечная наивная улыбка не сходила с бледного, еще не тронутого загаром лица.
- Прывыкла да універсітэцкіх пакояў, - прищурилась Наташа, легкий залил впалые щеки. Натка старше Вики на шесть лет, и, тоже любит похихикать. Улыбка у нее широкая, но хитрая и недоверчивая. Глаза голубые. Задумываясь, она щурится, и, кажется, что в них икринками пляшут чертики. Излишнюю высоту и худобу скрадывали белая холщевая кофта с широкими надутыми рукавами и серая в выцветшие маки юбка матери.
- Хадзіла там па мармуру, нібы панна... – Вика, подперев руками бока, задрав свой немного длинноватый с горбинкой носик, приподняв пальцы ног, упираясь на пятки, изобразила мою, якобы панскую походку.
- Падшпільвайце сябровачкі, падшпільвайце... – смутилась я. - Ды самі не упарыцеся... Вунь колькі голак ветрык натрусіў...
Я – Полина Тихая. Не прекрасна, но умна, не богата, не бедна… Из богатства – остренький ум и огромная, как вселенная, душа, да фигурка, которой могла бы позавидовать любая городская панна… Вот, пожалуй, все богатство. Недавно приехала из города в родные Пружаны. Приехала поднимать девок на Восстание… Хотя делать этого не умею, да и признаться, не хочу… Но, профессор философии, надо сказать порядочный ушастый крыс, напутствовал, – Надо, Поля! Ты справишься! И вот я здесь, в родном лесу, где каждый миллиметр усыпан иголками…
- Гэты ў цябе далікатныя пяты, а нашыя прывычныя да любых дарог, - подол юбки надулся зонтиком – Наташа согнулась, чтоб сорвать подберезовик.
- Пам-пам-трам-парам, - мяукала про себя тихонько Вика, не ступая, а перепрыгивая с корня на кочку. Движения ее еще угловаты, но ловки.
- Што гэта ты мармычаш?
- Ды так... Спрабую пець па-руску...
- Ну-ка... ну-ка... Праспявай гучней...
- Уху я, уху я, уху я варила... ох!
Я и Наташа переглянулись и, присев, прыснули от смеха.
- Сама хоць разумееш, што пяеш?!..
- А што? – искренне удивилась Вика.
- Ды ну, цябе... – отмахнулась я от наивной подружки. – Ай... чорт! Зноўку нагу ўпарола...
- Дааа... – протянула Наташа, - Далёка ты гэдак не дойдзеш...
- А давайце звернем да Вядзьмаркі, - Вика задумчиво укусила ноготь. – Яна, здаецца нейдзе тут у лесе жыве... Мо чым-ці дапаможа...
- А дзе яна? Як яе знайсці?
- Ну, дзе ж жывуць Вядзьмаркі?! – Наташа пожала плечами. – У самым гушчары...
Мы свернули с широкой проезженной телегами тропки и вытоптанную копытами в сторону где колючие стволы смыкались друг и другом.
- Ды як плануеш агітаваць, вучоная пяшчота? – тонкая Наташина фигура без труда проскальзывала между деревьев.
- Трэба знайсці найбольш актыўных, хто мае аўтарытэт...
- І што ім казаць?
- Што трэба варушыцца... Інакш – кірдык. – я провела большим пальцем по горлу.
- Угу... А яны табе – цішэй вядзеш – даўжэй жывеш!
- Але... І ярмо цягнеш! Каб усе гэтак разважалі, не якіх паўстанняў б не было б! Паглядзела б, што ў горадзе адбываецца...
- А што ў горадзе? – Вика перепрыгнула через поваленную недавним ураганом березку.
- Галадоўкі, мітынгі, хваляванні... – я с не скрываемой завистью смотрела на ловкие движения подружек.
- Сташнавата ўсё ж...
- Індык баяўся, ды ў чыгун трапіў! Паглядзі, як трапечацца асіна... Ведаеш чаму?..
- Не... раскажы...
Я достала из ступни очередную колючку.
- Распавядаюць, гэта было ў часы цара Ірада, калі Хрыстос быў яшчэ малым. Даведаўся Ірад, што прыйдзе новы кароль – з народу, напалохаўся, што зойме ягоны трон, і, загадаў знішчыць усіх хлопчыкаў да пяці гадоў. Пачула пра гэта Марыя, схапіла сына і – бегчы... Бяжыць, бяжыць... А салдаты ўсё бліжэй – вось-вось нагоняць. На шляху асіна. Яна – да яе: «Асінка, матухна! Схавай нас... Зараз царская ахова нагоніць... Адніме, заб’е майго сыночка...». Тая адказвае: «І мяне зрубяць... Не, баюся я вас хаваць! Бяжы ад мяне далей...». Пабегла Марыя далей. Салдаты ўжо на пяты наступаюць... Бачыць, ляшчына ўся ў кветках, толькі цвісці пачала. Марыя просіць і яе, каб схавала... Ляшчына галінкі разгарнула, пусціла маці з дзіцем да сабе, схавала пад густой лістотай. І кветкі ўнутр пахавала, каб увагу не прыцягваць. Варта пранеслася міма, не прыкмеціла. З той пары асіна так усё й трапечацца са страху, а як цвіце ляшчына ніхто больш не бачыў... А ты кажаш – Страшнавата... – я высунула Вике язык.
- Слухай ты... адважная, - Вика скорчила мне рожицу. – Клыпай хутчэй! Інакш, мы да раніцы будзем боўтацца!
- Ды дзе ж хата гэтай Вядзьмаркі?!.. – как ни старалась я не отставать от девчонок, им приходилось замедлять ход, и, это здорово меня бесило, хотя я и не показывала виду…
- Вонь, цагляная труба тырчыць... – Наташа указала в сторону. Невдалеке чернела, выпуская из себя синюю струйку дыма, печная осевшая от времени в прогнувшуюся черепичную крышу, труба.

III.
Сложенная в четыре венца из дубовых не обтесанных поленьев хата утопала в папоротнике. Толстые рубцеватые столбы сосен подпирали ее с обеих сторон. На почерневшем острие сука напротив маленького косо прорезанного окошка болтался запотелый фонарь с сальной свечой внутри.
- Давай, - кивнула я Наташе, немного потоптавшись в нерешительности.
- Бабулька, вы дома? – позвала она, дважды стукнув кулаком по выщербленному бревну.
Дверь скрипнула визгливо и протяжно. На пороге выросла среднего роста женщина лет сорока. Вдумчивые изумрудные глаза под густой опушкой ресниц не смотрели не на кого в упор, но пронизывали тоской и таинственной обреченностью. Завязанный на затылке платок сдерживал огненную сбившуюся копну волос, не давая им упасть на покатые плечи. Салатовый, под цвет глаз, балахон с редкими затяжками крикса скрадывал тучность еще довольно поворотливой фигуры.
- Каго да мяне ветрам прыдзьмула? – прохрипела Ведьмарка густым грудным голосом.
- Мы да вас, бабулечка... У нашай сяброўкі… - застрекотала было Вика.
- Пачакай, пачакай, не гані конікаў, стракозка... – бабка подтянула ближе к стоячему вороту ажурно плетеную крючком сетку. – Увайдзіце ў хату, потым і кудахтайце...
Внутри оказалось неожиданно просторно и светло. Стены были разрисованы в светло-синие волны с белыми гребнями под потолком. У самого пола извивались причудливые морские петухи. Казалось, они вот-вот подмигнут выпученными глазами из красного стекла и уплывут прочь, вильнув загнутыми маслеными хвостами… В красном углу вместо традиционных икон висели портреты Николая I и царицы Александры.
- Ну, дык адкуль і чаго прынесліся на хвалях ветрыку? – Ведьмарка опустилась на оббитую позолоченной жестью чурку. Она прищурилась и блеснула дикими кошачьими искрами.
- Вось, сяброўка наша, гарадская, не прывыкла яшчэ дрэпаць босу, - Наташа мельком кивнула в мою сторону, продолжая разглядывать газетные вырезки, которыми была обклеена дверь изнутри.
- Зразумела… Далікатная скура баіцца каменьчыкаў... – Ведьма поджала тонкие бордовые губы.
Она стянула с себя сзади тонкий балахон серого шелка. Завязки расплылись на шеи, ткань облаком опустилась на лиловый паркет, сгрудилась в комок, превратились в серую ласку со слезящимися огромными глазками и острым черным носиком. Зверек шмыгнул на широкий каменный подоконник, опрокинув фаянсовый горшок с геранью, недовольно фыркнул и растворился в воздухе.
Ведьмарка сдунула с носа огненно рыжий завиток, зажгла лучину, подняла с пола резной листок герани, потерла в ладонях, бубня что-то вроде:
- Ад камянёў, ад голак, усяка сцежка, ды прыгорак... Плюнь, дачушка, мне ў далонькі, каб зніклі твае болькі... – она поднесла растертый лист к моим губам…
- Пасля такога загавору, табе любая сцяжына не страшная! – улыбаясь, подмигнула Вика.
- Маўчы, не разумная! – Ведьма втирала легкими круговыми движеньями зеленую прохладную кашицу в мои исцарапанные и исколотые стопы и зудящая боль мгновенно утихала. – Ай, пяты, пятачкі... не дакранацца вам хутка зямелькі...
- Што гэта значыцца, Бабулька? – спросила Наташа.
- Што наканавана лёсам, тое і значыцца – зашипела Ведьма.
- А што мне наканавана лёсам? – не унималась Вика, морща от любопытства свой конопатый носик.
- Каб вам пяты зудзелі да канца вякоў, дзеўкі! – массивный подбородок Ведьмарки дрогнул. Подруги растерянно переглянулись и отступили назад.
- Што ў тваім кошыку, дачушка? – отведя от них острый рысий взгляд, Ведьма вновь обратилась ко мне.
- Чарніцы. Толькі што назбірала...
- Дай бабульцы жменьку, не пашкадуй...
- На, бяры, колькі хочаш...
- Вазьму жменечку, другую, твае пяты пафарбую... – она раздавила ягоды о мои пятки, окрасив их в темно-бордовый цвет.

IV.
Все трое вышли из Ведьминой хаты в полной растерянности. «Что же… что же хотела она сказать?!» Уверена, этот вопрос крутился в голове не только у меня. То, что за участии в Восстании полагается смертная казнь через повешенье знали все, но эта очевидность сейчас, здесь, в тихом родном лесу, казалась такой далекой и мало вероятной, ум, занятый предстоящей агитаций, подготовкой к ней, отказывался в нее верить. Впрочем, где-то в глубине, под сердцем, ёкала тревога… Но каждая из нас старалась загнать ее как можно дальше и глубже.

«Выводи меня кривая –
Куда хочешь, выводи!
Говорят, что молодая,
Но вся жизнь уж позади». – пришло мне на ум.

Кому-кому, а мне-то терять уж точно нечего… Скорей бы сдохнуть! А как и от чего не важно…
- Ты чаго, як у ваду апушчаная? – взглянула на меня Натка и прищурилась. Должно быть, вид у меня был действительно не бравадный.
- Развесялішся тут, ад такіх прадрэкаў... – выпалила вечно куда-то спешащая, и любящая отвечать на вопросы, даже не адресованные ей, Вика.
- Дааа… Цікавае прадказанне... – протянула я.
- Ай... Не сумуйце, дзяўчаткі, - махнула рукой Наташа. – Нетое наклікаеце Андара і патрапіце ў яго пацучыныя лапы...
- А хто такі Андар? – я с удивлением заметила, что идти мне стало легче, и я смело перепрыгивала с корешка на кочку, не прилагая усилий, чтобы не отстать от подруг.
- Андар?.. – переспросила Наташа, почесывая пятку. – Эх, ты, настаўніца... Падданняў свайго краю не ведаеш!
Я смущенно развела руками.
- Гэта – старажытны бог, заступнік падарожнікаў, няшчасных закаханых...
- Ааа... гэта той, які дапамагае філосафам і паэтам?.. – припомнилось мне что-то из лекций по фольклору.
- Вось-вось… Калі ён у добрым настроі – прыгожы кучаравы юнак...
- А калі раззлуецца? – Вика нагнулась сорвать гриб и почесать стопу.
- Крый божа табе раззлаваць яго!.. Абернецца ў вялізнага пацука з буслінымі крыламі...
- Нууу, Тады мне няма чаго яго баяцца! – Вика до красна расчесала пятку… еще немного, и, ее пяты будут похожи на мои – темно-бордовые.
- Гэта яшчэ чаму?
- Таму што прозвішча ў мяне – Буслова!
- Смейся, смейся... Дасмяешся! – Натка высунула ей язык. – Вось зацягне цябе ў пятлю – будзеш смяяцца!
- Чаму гэта ў пятлю?!
- А таму! Ведаеш, чаму ў яго вяроўка над галавою, нібы німб?
- Не...
- А таму, што ён прываблівае маладых дзяўчат да шыбеніцы. А каторая найбольш спадабаецца, бярэ ў жонкі на тысячу гадоў...
Подул теплый, но сильный ветер, стволы старых сосен угрожающе затрещали…
- О... Можа Андар ужо да нас ляціць… - решила я попугать подруг.
- Ціпун табе на язык! – одновременно перекрестились обе.

V.
- Дзяўчаткі, паглядзіце, што гэта пад кустам? – я вздрогнула от неожиданности.
Подбежав поближе, мы увидели: спит чудного вида девчонка в странной, до пупа, распашнике и в темно-синей юбке, пяди две в длину. Коротко стриженные, как после тифа, волосы, словно облиты огненно-красной краской.
Наташа, сорвав ромашку, подошла еще ближе к незнакомке. Она слегка провела цветком по ступням спящей. Та резко отдернула ногу, но не проснулась.
- Спіць, быццам забітая – хмыкнула я
- А гэта што? – задумчиво спросила сама себя Вика, подергав колечко на пупке спящей.
Рыжая незнакомка открыла глаза. В суженных карих зрачках, сквозящих насмешливой пустотой, отразилось перистое облако, похожие на огромный перевернутый кувшин.
- Где я?! – она недовольно поморщилась, от чего мешки под вновь опустившимся редкими стрелками ресниц, вздулись и потемнели. - Наверно еще сплю... Ну, и глюки блин в натуре!
- Чаго-чаго? – переспросила Наташа – Які блін? Якія глюкі?.. Ты хто? адкуль?!
- Тася... из Мінска... Ой.. ёп... голова трещит... Вы кто? Зачем меня лапаете?
- Я – Наташа.
- Я – Віка.
- Поля.
- Что со мной? – девушка потерла вспотевший то ли от жары, то ли от испуга лоб. Она достала откуда-то из юбки что-то маленькое и блещущее и лихорадочно стала перебирать по нему длинными, как у коршуна, ногтями…
- Черт, черт.. не берет! Соединяйся же! Где ж это я?! Мамочки! – бормотала она, буто в бреду.
- Чаму у тябе такая кароткая спадніца, анучы не хапіла, ці што? – усмехнулась Вика.
- Спадніца, як спадніца! Семьдесят баксов на базаре - буркнула незнакомка. – Соединяйся же, блин! Ну...
- Якіх бакау? – захихикала Вика, и мы незаметно присоединились к ней.
- Зеленых... С дядьками в париках...
- Што яна нясе?! Зусім, відаць дрэнна бенае, - пожалела странную девушку Наташа.
- Айййй! - ойкнула Вика, проводя пяткой по стволу сосны.
- Што ж нам з сабою рабіць? – задумалась Наташа. - Не кідаць жа тут...
- Ай-яй...- чесалась Вика. – Няхай ідзе з намі...
- А куда вы? – наконец отовралась от своей игрушки Тася.
- У пекла, - тяжело вздохнула Ната.
- То есть как – у пекла?
- У прыгонныя работы – пояснила я. – Хочаш – ідзі з намі, хочаш – знайдзі сабе якую хату – адседзішся.
Дивачка, – так, незаметно между собой стали называть мы Тасю, по-детски поковыряла в носу и почесала взъерошенный затылок.
- Шурую с вами! Кажись – прикольно светет... – Тася шагала босиком уверение меня…
- Шуруй, але ведай – гэтае шураванне можа свяціць пятлёй на шыі – глухо прошептала Наташа. – Глянь, - толкнула меня в бок она, - Шпарка ідзе босу, не тое, што ты...
- Тутай чаго шапочаш - соў ці коршакаў баішся? – хихикнула я, легонько ущипнув ее локоть.
- Я у бабки в деревне за козами весь месяц так гойсала, - пояснила, услышав наш шепот, Тася.
- А ты, чаму босая? – спросила я Дивачку, взглянув на свои бордовые пятки. – Дзе лапці згубіла?
- Мы лаптей не носим, у нас – стильная шузня… - бесшабашная пьяная улыбка зажгла озерные ямочки в уголках накрашенных губ.
- І ўсё ж?..
- Скинула, когда с тусьни в койку отвалилась… - пожала плечами она. – А чё с твоими пятками? По цыплятам ходила или виноград для бражки давила?
- У нас па куранятах не ходзяць і вінаград не душаць... А гэта – абарона...
- Типа заговора?.. – она широко раздвинула тонкие плети бледных рук и звонко ударила себя по бедрам.
- Лічы, што так...
– Вас будут вешать на этих елках, или на соснах? – продолжала интересоваться она, жуя травинку.
- Альбо – на літарах, – уточнила Вика... – Ааай... Сатарая вяр’ята! каб цабе! – в который раз задрав ногу, почесала пятку.
- Девчонкі, а чё это вы все подошвы скубете? – Тася, кажется уже привыкала удивляться на каждом шагу.
- Пракляцце Вядзьмаркі... – удрученно бросила Наташа.
- Петли, Ведьмы, лохманы, – все прикольнее! Нет, девчонки, я точно с вами почешу!
- І табе – зачасалася?!.. – выпучила и без того огромные глаза Вика.

VI.
«Пятки, пяточки мои,
Что же вы зудите?
Ох, соловки-соловьи,
Чтобы вы пищите?
Ой, ты петелька-петля –
В небушка возносишь…
Ох, ты родна мать земля,
Меня уж не поносишь…
Пятки алые горят
Над панской головою…
Женишки не заскулят
Ночкой гробовою, –
Других девок поведут
Под венец во храмы…
Ну, а нам – болтаться тут –
Не прознают мамы…».

- А ты, штось там яшчэ мяўкаеш? – Наташа бросила, словно семку, в рот, из полной пригоршни, одно из зрелых сердечек земляники.
Я напела громче под какой-то свой, навеянный ветром, невнятный мотив, придуманную на ходу песенку.
- Каменьчыкі ў наш гарод? – надула обидчиво губу Натка, почесав, о встречный торчащий из земли корень, пятку.
- Сама даўно ў нашай скуры клыпала... – Вика отлягнула гладкий, отшлифованный временем и природой камешек. Отлетев назад и в бок, он упал на спину огромной жабы, та, угрожающе квакнув, одарив побеспокоившую недовольным взглядом влажных глазок, шмыгнула из облюбованной тени за полосато-серый, как она, ствол елки.
- Дзяўчаткі, вы што?.. Гэта ж проста песенька...
- Нічога сабе, песенька: пяткі, пяцелькі... – отойдя немного к другому краю тропинки, Вика еще с плохо скрываемым испугом поглядывала на елку, за которой прыгнула жаба.
- Самой добра: пафарбавалі чарніцамі і не чухаюцца... Бусланогая... – мне показалось, что Наташа даже с завистью смотрит на мои бордовые кругляши…
- Не врублюсь, я все же чё-то, - вмешалась в разговор Тася, - На кой Ведьме размалякивать твои пятки? Приколько, конечно, нет базару, но разрулите смысляк…
- Разумееш, яна ж у нас гарадская, па сцежкам-дарожкам хадзіць босу ня звыклая – скура далікатная стала...
- А ійсці ў абутку, – перебила звонким голосом Вика Наташу. – Іншыя не прымуць за сваю... Толькі ведаеш, вучоная, я таксама магу песенькі складаць... І па руску... вось!..
- Пра юху? Мы ўжо чулі... – засмеялась я.
- Не толькі...
- Ну, праспявай... Толькі, калі ласка, абыйдзіся без мацюкоў...
Синеокая вертушка чуть задрала свой конопатый с горбинкой носик…

- Ой, подруги, вы подруги,
Ой, подруженьки мои!
Вы со мною на досуге
Говорите о любви.
Скоро стану я женою
Удалого молодца,
Уж не будем мы с зарею
Встречать солнце у крыльца.
Ой, подруги дорогие,
Не завидуйте, молю,
Ваши парни холостые,
Ну, а я его люблю.
Ох!

- Выдатна! Малайчына! – захлопала я в ладони, поддерживая подругу.
- А мне, успомнілася песня пра бярозу... – Наташа проглотила последнее из жмени земляничное сердечко.

Ты приди, приди, весна красная,
Ты взойди, взойди, солнце ясное.
Ой, не плачь, не плачь ты, березонька,
Не роняй-роняй свои слезоньки.
И не кланяйся ты врагам своим,
Не дари-дари ты сережки им.
Лишь цвети-цвети для земли родной,
Украшай ее ты своей красой.

- А я, таксама калісьці склала пра бярозку... – я осеклась, но поздно…
- Ну-ка, спой, - весело подмигнула карим глазом рыжая лисичка-Тася. – Так по кайфу вас слушать… Не то, что наши долбанутые песянки…
- Не, не варта...
- Ды спявай ужо, не ўпірайся! – теперь подзадоривала меня Вика.
Мне пришлось сдаться…

- Березка, березонька
Соком напоила,
Ах, зачем, березонька,
Плакать научила?
Жду я друга милого,
А кого ждешь ты?
Грустная, унылая,
Слезы льешь в цветы.
Вот пара незнакомая
Под руку идет,
А тоска зеленая
Все меня грызет!
Ой, пойду я в полюшко,
Припаду к земле…
Ой, ты, доля-долюшка,
Что же делать мне?
То ли стать соловушкой?
Голубицей стать?
Может стать лебедушкой,
Прилететь, обнять?
Сяду я на плечико,
Стану целовать…
Буду его вечно
Любить и миловать.

- Сумнаватая песенька… - задумчиво протянула Натка.
- Па кім жа сумуе наша агітатарка? – попрыгивала, чтобы как-то унять чесотку, то на одной, то на другой ноге Вика.
- Да не па кім, проста песеньку ўспомніла, - отнекивалась я. – Самі ж прасілі...
- Давай, колись, подруга!.. В песне так и свистят сопли… - заговорила писклявым голом Тася и громко шмыгнула носом.
- Кажу ж, не па кім! Чаго прычапіліся?!.. Паглядзіце... Што гэта вунь там... На дрэве боўтаецца...
Вдалеке на еловом суку, напоминающим суженым острием кинжал, болтался на невидимой нити небольшой серо-коричневый пушистый мешочек.
- Што гэта можа быць? – прищурилась, вглядываясь в странный вытянутый комок Наташа.
- Вечна яна што-небудзь такое знойдзе… - подмигнула Таси Вика.
- Ці каго-небудзь. – уточнила Ната.
Пушистый комочек оказался попавшим в силок зайцем. Его дрожащее тельце, растянувшись, висело на тонкой прозрачной леске в полуметре от земли. К леске двойным узлом был привязан шнурок.
- Эх ты, небарака... – Наташа приподняла уже уставшего трепыхаться косого за уши.
- Гляньце, паласаты шнурок ад чаравікаў... – Вика перерезала выточенным из сломанной подковы ножиком петлю.
- Зялёныя змайстравалі сіло... – я аккуратно сжала в ладони заднюю лапку, помогая Вике снять петлю. – Кроў запяклася ўжо...
- А у вас что, Гринпис наоборот? – Тася вытащила из заднего кармана необычной юбки носовой платок и подала мне.
- Не ведаю, які там Гімпікс, а ў на Зялёныя, гэта ахоўнікі... – Наташа тревожно огляделась вокруг. - Яшчэ тыя звяры шалёныя... Дойдзем да месца – пабачыш сама...
- Пята бардовая, як у цябе... – то ли в шутку, то ли в серьез сказала Вика, поправляя повязку. – Ну, бяжы, вязень вушасты! Павязку не стрэсвай пакуль... – она осторожно опустила зайчишку на землю. Тот повертел головой, поднял, прижатые к спине отороченные белой бахромой уши…
- Ды ўцякай жа, ужо! – топнула я. Косой моргнул черными блещущими пуговками, дрыгнул перевязанной лапой и дал стрекача с тропинки в развесистые, резные перья папоротника.
- Смахнет платочек… - досадно прищелкнула языком Тася.
- А памятаеце, што сказала Вядзьмарка, - задумчиво наморщила лоб Натка. – «Не дакранацца пятачкі зямелькі...».

VII.
- Через раны, через боли
Все мы к смертушке придем.
Не лишай судьбина воли,
Всем могила будет дом.
Не души петля-удавка,
Выбивай покорность петь!
К смерти полной будет явка,
Нам бы к волюшке успеть!
Ветерка б хлебнуть глоточек,
Да водицы ключевой…
Недолго ждал меня дружочек –
Через день уже с другой…
Не крепка мужская верность,
А петелька высока…
В жизни вечна только бренность,
Познанья ноша не легка.

- А вершык – філасофскі... – заметила, не пропускающая ничего из виду Натка Хитрая. Хитрой в деревне ее прозвали не из-за черты характера, прямая и простодушная, как и большинство деревенских жителей, по натуре, она не была замечена не в хитрости, не, уж тем более, в обмане. Ее фамилия была Хитрова. И природа наградила ее редкостным вниманием и способностью подмечать все «с лету» и с полуслова. – Не здарма, відаць, у сваім універсітэце зубрыла філасофію... «Спазнанняя ноша не лёгкая»... Трэба ж так прыдумаць...
- Мабыць прафесар вельмі добра вучыў, - хихикнула Вика. – Калі гэтак добра засвоіла...
- Усе добра вучылі, дрэнных настаўнікаў не было...
- Але філасофская кніжкі я часцей за іншыя бачыла ў тваіх ручках...
- Ды чаго вы прычапіліся?! Я ўсе кніжкі чытала, якія трэба было... Сесія ж сама не здасца...
- Вугу-вугу... А па кім усё сумуеш? – не унималась неугомонная вертля.
- Проста вершы складаю... Не расказваць вам іх больш, ці што...
- Полька, канчай з пахавальным настроем! Не тое бярозкі другі раз за паўгода сок пусцяць... – Вика подпрыгнула и быстрым движением прицепила мне, уже с готовой, выковырянной пальцем дырочкой, землянику. Я попыталась поймать ягоду ртом, но она скатилась по бороде и упала наземь.
- Адгадайце, лепш загадку...
- Якую, страказа неўгамонная? – Наташа подмигнула мне, будто говоря: «Не сердись на эту вертушку-болтушку!»
- Паслухаем, якая яна ў цябе мудрагелістая, - улыбнулась я в ответ, не думая нисколько сердиться.
- Уммм… - осмотрелась попрыгушка.
– Вся в иголках, но не шьет,
В одном наряде круглый год…
Што гэта?..
- Ды хто ж ня ведае?! Нічога лягчэй прыдумаць ня здолела?! – засмеялась Ната. – Елка! Вы маю здужайце...
Небо на землю свалилось,
На кусочки расщепилось;
Птица крыльями взмахнула
И по глади проскользнула.
Ну, а гэта штось такое?
Вика и Тася хмыкнули, пожав плечами.
- Лодка па вадзе плыве, - пришла на выручку я. – Цяпер – мая чарга...
Нас не было – шло,
При нас – скачет,
Нас не станет – не остановится…
- Ведаю, ведаю! – подпрыгивала Вика. – Кабыла!
- Ды не... не кабыла...
- Йшло... ЯНО ішло! Вары кацялком...
- Сама й вары! Адказвай, раз разумная такая...
- Ой, ня ведаю...
- У нас – на беларускай мове – гэта мужчынскага роду, а на рускай – сярэдняга, - пыталась помочь я.
- Может – время? – нашлась Тася.
- Так, так! Час!..
- А еще чё-нидь отпарь… У тя клево получается…
- Она и кормит, и взрастает,
И в себя нас превращает…
- Не врубаюсь… Не просеку никак…
- За тое я ўрубаюся! – Натка скривив губы, задрала ногу… - Зямелька гэта, наша зямелька! Зноў на магільную тэмку пацягнула, вечна сумуючая...
- Ну, загадвайце самі, штось весялейшае...
- Девчонки, зацените-ка мою…
На стене сижу,
В оба гляжу.
Вилку в глаза –
Не одна слеза –
Целый поток
По имени ток…
- Муха?..
- Камар?..
- Блыха?..
- Розетка… Ой, нет… сорри!.. У вас же ее еще не изобрели… Вот это что –
Два конца на узелок,
А под третьим – котелок?..
- Ну, гэтага дабра ў нас у кожнай дзеўкі навалам! – обрадовалась я, что могу не только удивить умением в придумывание загадок, но и блеснуть перед прихожанкой из будущего смекалкой. – Хустка!
- Да. Косынка! – хлопнула, смеясь, по бедрам Дивачка.

VIII.
- И долго еще дыбать до этого вашего пекла? – Тася снова достала из кармана свою кнопочную игрушку и взглянула на нее. – Одиннадцать семнадцать…
- Ну, яшчэ кіламетраў пяць, дзесьці... – прикинула я расстояние на глаз. – А што, твая цацка так дакладна час паказвае?
- Угу… Пока батарейка не сядет…
- А куды яна тут можа сесці? – удивился наш неугомонный, вечно любопытный, Аистенок. – На такой маленькай рэчы?..
- Батарейка – вещь полезная, но вредная, - хихикнула в кулак Дивачка. – Найдет где сесть… И, всегда, некстати…
Прозрачное небо вздохнуло теплым, только что рожденным июньским солнцем ветром. Пробежав легкими, парными волнами по лицам, он игриво качнул треугольные, обвисшие под тяжестью игл, пачки уставших от вековой стойки, но стройных и грациозных балерин-елей. Березки дружно захлопали грозным и своенравным напарницам в резные ладоши в нескончаемом и терпеливом ожидании, объявленного природой, но все никак не начинающегося таинственного, действия.
- Герленки, расскажите чё-нидь про свое житье-бытье… А то еще долговато чапать, скука запарит…
- А што тут можна цікавага паведаць? – Хитренькая повертела пяткой шершавый осиновый прутик. – Жывем побач амаль з пялёнак – у суседскіх дварах...
- Ну… Мне интересно. Другой век, иная жизнь, иные нравы, обычаи…
- Жыццё, як жыццё: паны душаць, іх прыслужкі – хвошчуць пугамі... – подражала шутливо-высокому тону Дивачки Ната.
- Это и у нас: шеф – на шеи, ты – под ним изворачивайся, как хошь и сумеешь… Не изловчишься – шею свернет или еще что-то где-то…
- Так можа й вам Паўстанне падняць?.. – почесала макушку Вика.
- Нееее… Мы мирные люди… Да и Батька за это дело по шеи врежет…
- Твой бацька?
- Нет, Наш – Главный…
- Цар?
- Ну, типа того…
- А як яго завуць?
- Александр Григорьевич.
- А які па ліку – Аляксандр?
- А он неотцифрованный…
- Глядзіце, крынічка... Ура! Зараз нап’емся... – неугомонный Аистенок подбежал вприпрыжку к журчащей, бьющий из-под земли струе.
- Да, сапраўды, піць ахвота... Мы по очереди припали к ледяной, оживляющей влаге.
- Все… Плакала моя щитовидка… - глубоко вздохнула Тася.
- Якая яшчэ шытавідка? – вытерлась рукавом Вика.
- Вот эта, - Тася провела пальцем по горлу.
- Кадык?..
- Угу…
- Нічога, Андаркіна пятля ўсё вылечыць...
- Какого еще Андарки?..
- Потым раскажам... Пайшлі, а тое да змяркання часацца будзем...
- И все же… Расскажите хоть что-нибудь… - пригубила с ладони несколько студеных капель и бросилась догонять нас Тася. – Проснусь, буду стебаться перед фредгерлами с какими клевыми девчонками с того света… ой… сорри… из позапрошлого века познакомилась…
- Ты выпадкова не з паліцыі? Раскажыце, раскажыце...
- Спикаю же… интересно… Вери, вери интересно… ой… ну, то есть – жутко интересно…
- Паліна Ціхая – дачка прыгоннага селяніна Міколы, - приподняв кончиками пальцев сарафан и отведя назад ногу, я склонилась в глубоком поклоне перед Тасей.
- Наталля Хітрова – дачка прыгоннага селяніна Антона, - повторила за мною реверанс Ната.
- Вікторыя Буслова – дачка мясцовага пружанскага прыгоннага селяніна Сцяпана, - откинула упавшую при поклоне на грудь косу Вика.
- Таисия Максимовна – дочь подданного Минской Государственной автомобильной инспекции Старшего Лейтенанта Стёбкина, - Дивачка присела перед нами, задрав и без того короткую юбку…
- А ты... сапраўды, не з паліцыі? – насторожилась Вика.
- Да чтоб меня придушил ваш Андар!..

IX.
Из поредевшего березо-елового коридора коричнево-чешуйчатым телом змеи вынырнула дорога. Изгибаясь бугорками и прогибаясь выбоинами, извиваясь, она отделяла темно-зеленые, бушующие под колким, горячим ветром волны конопляного поля от стройного ряда высоких елей и подбоченившихся осин, уползая за горизонт, занавешенный дымно-пыльной пеленой. Под пыльным плащом туманной пелены колыхалась выцветшая от солнца и пота льняно-ситцевая людская цепь. Во внешне беспорядочном, но внутренне отлаженном темпе, поднимались и опускались разноцветные, пропитанные потом платки и помятые соломенные шляпы. Одна за другой лопаты выплевывали дымящийся кусок земли на медленно растущую вверх темно-коричневую, бугристую насыпь.
- Якая сіла прымушае іх рабіць тое, чаго яны не хочуць? – спросила я скорее себя, чем кто-то из моих спутниц, перешагивая поваленное недавней бурей дерево.
- Звычка, інерцыя, страх, інстынкт самазахавання... – левая пятка Наты не преминула поёрзаться о шершавый ствол.
- А што вымушае кожнага з нас падпарадкоўвацца нечай волі і рабіць нешта, чаго не хочам?..
- Думаю, тое ж самае... Пачакай... А ты аб чым зараз, Полька?
- Ды так... не аб чым... Разважаю ўслых...
- Не аб тым шапочаце, дзеўкі, - Викины ножки тоже не обошли благодатную для чесания ольховую кору. – Разважце, лепей, як абудзіць і падняць гэты сонны, стомлены мурашнік?
- Мо падзелімся? – приложила Наташа. – Тутай чалавек сто будзе... – кивнула она в сторону рва. – Крыху больш трыццаці галоў на кожную...
- Эй… А меня в счет не берете?!.. – возмутилась, взмахивая руками, Дивачка.
- А здолееш?..
- Чтоб ментовская дочка и не справилась!.. Да жезл я полосатый, набедренный после этого!..
- Ну, добра... Значыцца, дваццаць пяць галоў на сястрыцу...
- Есть, товарищи командиры! – Тася приложила развернутую ладонь к правому виску. – Разрешите выполнять?..

X.
Монотонная физическая работа. Плен истомленного тела и свобода духа и ума. Гоненье и забвенье, камень на шее, перышко внутри. Усталость и легкость, гибель и спасенье, петля и небо…
Солнце и ветер… Солнце жжет лучами-иглами обмякшие, затекшие от кандалов усталости тела, высасывая жарким дыханьем последние остатки сил. Ветер дарит прохладу, остужая соленые пощипывающие капельки, напоминая каждой клеточке, что ты еще живой.
Свобода и плен… Но у кого эта свобода и кто здесь пленен?.. Охранники в потертых зеленых мундирах, прикованные к своей однообразной, ведущей от скуки к насилью подобных себе, службе?.. Или потное скопище копающих тел, плененных страхом перед болью от свищущих плеток, но свободных думать, мечтать?..
Долг и мечта… Долг вынуждает, мечта освобождает. Кто чей раб, кто хозяин? ВСЕ!

Резкие, хриплые окрики рассекали парный воздух:
- Ну, вонючие быдло, чего замерло?! Шевелись, мать вашу!
- Капай, сука грудастая! Вот здесь копай! Рылом тя ткнуть, что ли?!
Свистнула плетка. Сухой песок жадно впитал пенистый плевок, оставляя на несколько мгновений белый, многослойный круг. Через несколько морганий и эту густую вязкую влагу высосало солнце у земли.
- А вы, чего встали, Моти сарафанные?! – невысокий, жилистый охранник провел у моих глаз деревянным потертым ободком, обхватывающим выбившиеся из тугой косы нити плети. – За лопаты и – поп-поп!
Насмешливый, засаленный взгляд скользнул по моей переносице, ямочке на подбородке Вики, выскользнувший из прорамки, пожелтевшей, костяной пуговице на груди Наты, и остановился на оранжевом шве короткой юбки Дивачки.
- Чё пялишься, слизень похотливый?! – Тася стиснула и приподняла кулак. – Повыше задрать, чтоб виднее было?..
- Поговори, чумка стриженная! На столбик захотела?! – он кивнул в сторону.
Поодаль от дороги, на потемневших от дождей и времени столбах, опустив растрепанные головы, покачивались, раздетые до пояса женские фигуры. Было неясно покачиваются ли они от ветра или от своих редких, усталых, незаметных движений.
- Зайчиков в силки поймали? – с призрением, продлевая накатившуюся волну ужаса, съедничела Тася.
- Каких еще зайчиков?! – не понял охранник. – Солнце башку напекло? Становись в ряд, не то…
Потянув за короткую, прилипшую к телу распашонку, я кивнула Дивачке, увлекая за собой становиться в ряд.
- Не чапляйся зараз... Не час яшчэ... Усю справу згубіш...
Затупленные языки лопат устало сплевывали пылящие куски земли на медленно растущую насыпь. Подоткнув влажные, кое-где облепленные песком подолы, женские тела вяло налегали на потертые черенки. Чуть согнутые, обвитые темно-коричневыми обручами песчинок, пальцы ног упирались в ржавую, узкую макушку железной морды, проталкивая ее вглубь.
Вика и Ната разошлись по сторонам и стали звеньями этой живой, колышущейся, тяжело дышащий цепи.
Дивачка встала от меня по правую руку. И когда «похотливый слизень», устав всматриваться под ее загибающийся жесткий подол, присвистывая и покручивая облезлую, как круп плешивой черной собаки, плетку, отошел, я взглянула на соседку слева. То была дородная краснощекая матрона в выцветшем бледно-розовом сарафане и распахнутой до низу кофте под ним. Мокрые подтеки под мышками выдавали густую черноту, которую я никак не могла заметить у Таси.
- Зусім знахабіліся, свінні, - пробасила она грудным голосом. – Няма ад іх ні выдыху, ні продыху...
- Свінням глоткі пераразаюць, ды ў чыгунок кідаюць... – многозначительно ответила я.

XI.
Цепь… Живая, порывисто дышащая, вброшенная в вырытый усильями своих же звеньев ров, соединенная невидимой спайкой где-то в области поясниц, цепь… Убери, выбей плетью одно, два, несколько звеньев – цепь не разрушится, не распадется – будет так же копошится в вырытой своими же руками яме.
Неуютно мне в этой цепи: душно, мляво, муторно… Песок дерет горло и щиплет глаза… Поднимать в бой и вести на баррикады – не мое… Но и дохнуть здесь, и позволить испустить дух людям, своим людям из родной деревни, и себе не позволит сидящая внутри слева острожальная змея по имени Совесть и невидимый дядька, зовущийся Инстинктом самосохранения, стоящий сзади, впивающийся в шиворот изломанными, скрюченными ногтями, хрипя, с немым стоном вытягивающий из этого рва.
Быть свободной внутри, будучи в кандалах… Но свободный дух не должен позволять закрепощать свою оболочку… Не должен!
Жизнь или смерть впереди – не знаю, но копошиться в этой яме под свист плеток – не желаю! Пусть сдохну, пусть меня повесят, только бы выбраться из ямы, только бы действовать!

Я ведомая лучами
Из-за облачной дали…
Не желаю рыться с вами –
Оторвите от земли!
Оторвите, унесите
В запредельную страну…
Мысли, крылья обретите,
С вами здесь не утону.
Только с вами я свободна,
Только с вами – явь – полет.
Жизнь без действия бесплодна,
Словно улей пчел без сот.

Мои размышления прервал посыпавшийся с насыпи мне на лопату песок. Внезапно у моего лба вырос толстый, увесистый, лакированный каблук. Выбрызганный без железного наконечника конец шнурка в серо-синюю полоску обрубком хвоста волочился по земле. Присвистывая и напевая на ломаном белорусском «Пене Боже, валадары ў небе», подошел Унтер-лейтенант. Подмигнув мне выцветшим рысьим карим глазом, расстегивая в тонких подтеках воротник, он вяло стянул с шеи серую батистовую ленту. Покрутив ею вокруг пальца, подобно девушке, играющей лентой из расплетенной косы, он закусил рыжий, сбитый от влаги ус:
- Копай, копай, быдняночка…
Лента соскользнула с мясистого, влажного пальца, змейкой поплыв к моим ногам, свернулась кольцом… Унтер-лейтенант направился далее, не обратив на потерю никакого внимания.
- Петлі ўверсе, петлі ўнізе… - вздохнула моя соседка, отирая пот с лица, - Дзе іх толькі няма...
- Рэзаць трэба петлі, рэзаць, каб не душылі горлы!..

XII.
- Ім перарэжаш! Як жа! Вунь якія штыкі да паясоў прышчэпленыя... А стрэльбы...
- Да й чым перарэжаш? – Тасина соседка раздраженно воткнула лопату в землю. – Капачом гэтым?!
- Копачом, не копачом… Каратешкой можно усики пощипать, коли урка на шею дыбится, - загадочно отозвалась дочь подданного какой-то инспекции.
- Чуеце, дзеўкі... – я оглянулась, охранников поблизасти не было. – нас жа шмат, а гэтых... зялёных... толькі гордзь... У гарадах ужо даўно такія, як мы падняліся, гэтым вуграм шыі адкручваюць, а мы ўсё ў гэтай яме сядзім... – сказала я погромче, чтобы усшлыло побольше...
- А што ў гарадах? – усталый, хриплый голос слева вздохнул и откашлялся.
- Паўстанні ўсюль кіпяць... Бяднота паднялася, крычыць «Цару і пшыкам бошкі адарвем!»…
По цепи легкой, жужжащей волной проплыл гул: «Паўстанні, паўстанні... Народ узяўся супраць цара і шляхты...».
- Ну, вот и заваривается революционный бульон, - шепнула мне на ухо Дивачка.
- Яшчэ нічога не заварваецца... Яшчэ й вады ў чыгунок не налілі...
- Мой предок… - Тася помотала головой. – То есть, отец, поговаривает: «Хошь поднять состав в атаку – вдохнови собой».
- Хм… Ад кагосьці я ўжо гэта чула... В памяти молнией промелькнул острый взгляд задумчивых серых глаз. – Натхні, кажаш? Гэты статак пакуль разварушыцца, у цара-бацькі праўнукі народзяцца... – я бросила пару копков на насыпь. «Полина Тихая, ты должна… Я надеюсь… Я жду… Все получится!» - тихий, но уверенный голос раздался у меня в голове.
Я оглянулась, прислушалась. Волна гула улеглась. Слышалось лишь глухое втытивание лопат в землю, да отделенные смешки охранников.
- Ну, што, дзеўкі... Звернем гэтым індыкам шыі?!
Копающие замедли темп и все близь стоящие обернулись на меня. Проглотив комок неуверенности, я отбросила лопату и зачерпнула гроздь теплого песка.
- Зірніце, пясок... Пясчынкі перамяшаныя з каменьчыкамі... Яны ляжалі тут вякамі, нерухома... На паверсе ішлі дажджы, дзьмулі ветры, а яны ляжалі... Покуль нашы лапаты не выкінулі іх напавер... Цяпер ветрык кожную пясчыну кудысьці аднясе, палье дожджык... З нейкай вырасце травінка, з нейкай – кветка, нейкая проста будзе ляжаць, але ўжо ў іншым месцы... Мо і нам трэба ўжо выбірацца з гэтае ямы?!..
- Так яно то, так... Але ж аб горш не было... – пробасил из дали мужской голос, поля соломенной шляпы поплыли наискось вниз, загорелая, сморщенная ладонь утерла лоб с редкими пепельными волосками.
- Тут – плеці, ды петлі, а там – мо й плаха чакае... – черная, смоляная коса откинулась за плечо, раздался глубокий вздох.
- А мо і воля!.. Накінемся гуртам на гэтых зялёных, звяжам і пададзімся ў горад...
- Во... лёгкі конік на ўспамін...
Из-за поникших ветвей ивы на краю насыпи, показался выгоревший зеленый мундир Унтер-лейтенанта, возвращавшегося обратно.

XIII.
- Ннну, курвяночка, голоногая, стриженная…- круглоносый, запыленный ботинок ткнулся в песок. На взъерошенную челку Дивачки посыпалась добрая мужичья горсть.
- Ты чё, свихнулся, хмырь угривый?! – стараясь быстрее проморгаться, Тася запустила свои длинные ногти в землю под ботинком Зеленого.
- Ты глянь, она еще и кочевряжится! – он провел заостренной рукояткой плети по задергавшемуся усу. – Может ко мне, наверх сюда, курочка, выскочишь… Тебе и подольчик задирать ня трэба – коротенький, по не могу…
- Это я тебе кишки намотаю на твою же плетку, индюк намасленный!..
- Ну, что ты кудахтаешь-то?! Иди сюда… - широкое, залосненное колено, обтянутое темно-синими с серой полосой штанами, опустилось на насыпь.
- Ща, приду… - Тася, зачерпнув песка, замахнулась в потные рыжие усы.
Молниеносным движеньем Унтер-лейтенант схватился за тонкое запястье Дивачки и вытащил ее наверх.
- Ну, что же ты трепещешься, курочка?! – пытался он поплотнее прижаться к ней. – Иди ко мне, остынь от спеки…
- Сейчас приду… - Тася резко ткнула растопыренные ногти в масленые, рысьи глаза.
- Ууунн!.. Рыжая сука!.. – Унтер-лейтенант выпустил Тасю и закрыл лицо руками.
- Получи за суку, индюк! – последовал удар между ног.
- Где вы там, бестолочи гребенные?! – вопил, подогнувшись Зеленый, хаотично размахивая плеткой, силясь раскрыть глаза.
На шум и крики уже выбежало из сенного, накрытого брезентом шалаша, двое рассопевшишься Зеленых. После первых мгновений остолбенения от увиденного цепь копающих вновь взволновано загудела. Но страх и инстинкт самосохранения снова взяли все – никто не осмелился заступиться за странную пришелицу. Подхваченная волной гнева и раздражения, я вскарабкалась на насыпь.
- Куда прешь, падла?! - Унтер-лейтенант убрал ладонь с глаз. Залитое гневом и притекшей от боли краснотой лицо исказилось яростной гримасой. Разъяренная, широплечая туша, отплевываясь и мыча от боли, прихрамывая, двинулась на меня. Поднятая над моей головой двумя руками лопата, ударилась с размаху о его колено.
- Ааах… Мразь недоделанная!.. – падая, задом на землю, он пнул меня кулаком в бок. Я пошатнулась. Ноги поплыли по высохшему песку вниз. Не удержав равновесье, перевернувшись через себя, я снова оказалась в яме…
- Держи падлу за руку! – гнусаво пищал один из подбежавших Зеленых, заламывая руки Дивачки.
- Сейчас свяжу… - басом прохрипел второй.
- Тащи суку к столбу! – простонал командир, держась за колено.

XIV.

«Я в яме, я в яме!» - Звенело в ушах.
Я в яме… Остался на насыпи страх.
И стыдно, и больно, и в глотке песок…
Пустите! Довольно! Земля из-под ног
Уплыла, уплыла… ни что не вернуть…
Я слово забыла, в котором вся суть.
Отдайте, отдайте свободу и кров!
Я слышу, я слышу таинственный зов…
Тот кров из широких ладоней твоих,
А зов тот от неба и недор земных…

От сильного удара потемнело в глазах. Боль иголкой кольнула плечо. Я лежала полусогнувшись на спине поперек ямы. Правая лопатка упиралась о холодный, покатый камень.
- Уставай паціху... давай... – распахнутая, дородная грудь краснощекой соседки склонилась надо мной. Помотав отрицательно головой, я вскочила на ноги.
- Пустите, жмурки паханские! – Тасины пятки оставляли за собой две извилистые борозды. Ухватив под мышки, двое Зеленых в выпущенных поверх штанов рубашках, тащили ее вдоль насыпи к проезжей дороге. Резко повернувшись всем телом и укусив правого ниже локтя, она схватила руку левого и завернула ее за спину.
- Уууй! Сволочь! – прижал к губам укушенное место правый.
- Я покачевряжусь, мразь! – повернулся передом к Дивачке левый среднего роста осадистый левый, и, бросив плетку, вцепился свободной рукой ей в волосы.
- Что за растяпы! – отхаркиваясь, поднимался, опираясь на здоровую ногу, командир. – Кончайте же с этой сучкой, олухи!
- Пусти, урод! – запрокинув голову, упала на колени под тяжелой рукой, Тася.
- Заткнись, гололяшкая! – размахнувшись, ударил ее кулаком в висок правый.
- Прид… - Дивачка выпустила руку осадистого и обвисла, уронив подборок на грудь, вытянув, на удивление белые, почти молочного цвета, незагорелые ноги.
- На столб! За лапы, падлу! – орал, подхрамывая к подчиненным Унтер-лейтенант. – А с тобой, тварь вшивая, - обернулся он в мою сторону, - я еще поиграю в качели!
«Только бы жива осталась!» - булавка тревоги кольнула мне сердце.
- За работу! Чего остолбенели?! Быдло припыленное! Мать вашу… - утирал все еще слезящиеся глаза изнанкой разорванного манжета пиджака командир Зеленых.
- За работу, за работу… Каб вас ліхаманка трэсла, Ірады! – отозвался надтреснутый женский голос из цепи.
- Покаркай мне, ворона растрепанная! – коса плети рыжеусого подняла клуб пыли, со свистом падая на насыпь.
Вновь послышались глухие, вялые втыки лопат в землю.
- Поддерживай за лапы-то! – гнусавил под перекладиной обшарпанного в зарубинах столба осадистый напарнику.
- Держу! Знай, привязывай живее! – подняв вверх и сложив наперекресток тонкие Тасины руки, отвечал второй.
- Сей-аас… Не г-ни… - долетали обрывки цедящихся сквозь зубы слов первого. Видно было, как он, пригнувшись, старательно обматывает запястья Дивачки.
- Ннну, подтягивай! – скомандовал он второму, хлопнув еще не очнувшуюся Тасю меж лопаток.
- Пооолетела курочка на нашест! – второй потянул перекинутую через перекладину веревку. Согнутое тело Таси начало медленно разгибаться. Локти выпрямились, лопатки выступили двумя острыми бугорками. Стриженая наискось челка отлипла ото лба и повисла, заслонив половину побледневшего лица.
- Только рыпнитесь, гниделки! Столбиков на всех хватит! – помахал кулаком обернувшись к копающим Унтер-лейтенант. – А не хватит – деревцев у дороги мноооого!.. – темные рысьи глаза уже не слезились, а вновь поблескивали раздраженной злостью. – Айй, ёп… - скошенная внутрь стопа побитой ноги ватно наступила на не завязанный шнурок.

XV.
- Каб цябе ўзняло, да й не апусціла! – Дивачкина соседка, ставшая теперь моей, черноволосая девушка лет восемнадцати, надавила лаптем, из носка которого будто из взъерошенного гнезда птенец, выглядывал полусогнутый мизинец, на лопату.
- Праклёнамі прусакоў з хаты не згоніш, - я взглянула на столб. Тасина челка колыхалась на ветру рыжий, густой бахромой. «Еще не пришла в себя…». – Вытраўляць трэба...
- Вытруціш гэту смярдзючую лебяду! Як жа... – откликнулся тонкий, почти детский голос.
- Аккуратнее вы, бестолочи! – орал Унтер-лейтенант на подчиненных, переведших свое усердие с Дивачки на него.
- Так ваше благородье, так… - левый, подпиравший теперь правое плечо командира, положил руку ему на грудь.
- Потихоньку, Прохор Ильич, потихоньку… - правый услужливо заглядывая в глаза, снял ружье с Унтер-лейтенанта. – Вот так… Сейчас дойдем…
- Раззявы неуклюжие… - все отдаленнее слышались ругательства командира.
- Покуль будзем іх карміць хлебам ды салам, яны, так і будуць па нашых падваконніках шураваць! – я слегка прогнулась, ушибленное место все еще болело, должно быть знатный был синяк.
- Мо сапраўды, навалімся на гэтых конікаў кагалам, Дзеўкі?! – кто-то из цепи яростно воткнул лопату.
- Гляньце, гляньце!.. Нешта ляціць...
Из свернутого пушистой, раздутой бело-розовой спиралью облака, появился воздушный змей.
- Зірніце, які чорны...
- Ага... А крылы, быццам у бусла – шырачэнныя, белыя...
Вся цепочка копающих, как по команде, задрала головы.
- І хвост бусліны... Але доўгі...
- А сам нібы пацук, ці што...
- Але... Так і ёсць – пацук... Вялізны, касматы...
- А падтрымліваючай ніткі не бачна...
- Адкуль ён узяўся?!..
- У нейкага хпапчаняці адарваўся...
- Мусіць...
- Гляньце, штось з яго выпала...
Из-под крыла змея, летевшего уже прямо надо мной, выпало что-то белое, свернутое в кубки.
- Падае прама на нас... - прижала ладонь ко лбу краснощекая.
Летающий крыс исчез во встречной распахнутой львиной пасти с завернутым назад нижним клыком, а к нашим ногам упали и развернулись четыре туго сплетенные веревки.
- Петлі супраць зброі... – неожиданно вырвалось у меня…

XVI.
- Петлям супраць зброі не вырываць... – копающая возле Тасиной соседки подняла одну из пеньковых косичек.
- Вырываюць, калі ў час у глоткі ўвап’юцца каму трэба! – старалась говорить я тверже и уверение.
Шепот вновь прошелся по цепи:
- Па камандзе... на ахову...
- Усе гуртам...
- Табе Ната перадала... – хрипнул дядья в соломенной шляпе, вложив мне в руку полосатый шнурок, с несколькими запекшиесями бордовыми точками.
«Что бы это значило? – подумала я. – Мне нападать на Унтер-лейтенанта? У него, ведь шнурок развязан…».
- Подкладывай поболее сенца… - у Тасиного столба снова заползали Зеленые.
- Сейчааас… Очнется курочка… Задергает лапками…
Двое охранников – один долговязый с болтающейся на припыленном мукой заду тусклой пряжкой расстегнутого ремня, другой – чуть пониже с взъерошенным русым чубом, возились под ногами Дивачки.
- Яны ж яе падпаляць... – я машинально подняла с земли обрывок веревки.
- А як жа… Падпаляць і назіраць стануць, як тузаецца... – за несколько человек от меня короткие, тонкие пальцы встряхнули бежевую плиссированную юбку.
- Ну, не возись, Карп! – гаркнул долговязый чубатому. – Давай живее!
- Куда гонишь-то, Прокоп? Денек чай еще длинный…
- Да пожрать не дадут… То то, то это! А у меня кишки марш играют…
- Кішкі яго марш граюць... Коннік недапечаны! – краснощекая утерла воротом кофты капельки, на успевшие еще скатиться с носа.
Рыже-пепельная копна постепенно росла под покачивающимися носками Таси усилиями двух возящихся под ними Зеленых муравьев.
- Зажигай уже! Хватить на эти лапки сенца! – не терпелось Прокопу.
Чубатый присел, наклоняясь над стогом и резко потер кулак о кулак.
- Высякае агонь, гад... – кашлянула Тасина соседка.
Перед глазами поплыли залитые слепящим бронзовым солнцем, аккуратно подстриженные верхушки лип, повеяло огуречно-медовой сладостью. По вымощенной серо-коричневым булыжником тропинке сновали с напряженно-озабоченными лицами студенты, то и дело заглядывая в учебники и тетрадки…
- Очнись, курочка, очнись! Проквохчи нам что-нибудь… - ехидничал долговязый, проводя прутом по приподнятой пятке Дивачки.
- Счааас… Пооодождем немножечко, курочка и затрепещется… - хлопотал чубатый.
- Да, обожди ты! Дай в чувство девушку привесть!...
- То жрать хотел, то обожди…
- Ну, так же не интересно – цимусу-то нет…
Нога чуть дернулась. Голова приподнялась…
- Во-во… Давай, милая! Приходь в себя, приходь…
Тася резко лягнула назад, попав пяткой в нос долговязому.
- Что ж ты так не ласково?! – Прокоп схватился за кончик носа. – Поджигай, Карпуша, курочка готова!
- Ага! Жгу…
Зеленые отошли на несколько шагов. Солома вспыхнула моментально. Рыжие, тонкие языки огня вот-вот дотянутся до ног Дивачки… Отчаянно замотав головой, она резким кивком назад откинула челку. Не по возрасту нежные розоватые пятки уткнулись в задние расшитые полосками карманы юбки. Покачивающиеся на весу колени плотно прижались одно к одному. Она растеряно посмотрела в сторону насыпи. Все еще бледное лицо и полуоткрытые глаза растерянно искали кого-то в цепи копающих.
XVII.
Беззащитность, беспомощность, безысходность – тонкая, невидимая леска, врезающаяся мертвой петлей в сердце, выдавливающая из него жизненные соки…
Огонь плясал, с глухим треском пожирая сено. Пожирая свою основу, без которой ему не возвыситься, угаснуть,… Но он ел, ел, обугливая желтые, зеленые травинки, чтобы подняться вверх и уничтожить все на своем пути, чтобы потом погибнуть самому в пустоте...
Насмешливые суженные зрачки Таси расширились, в безразличной пустоте отразился страх. Всепоглощающий и всеусмиряющий страх… Руки напряглись, небольшие продлинноватые бугорки мускул вздулись, приподнимая тело.
- Выкручивайся, не выкручивайся, курочка, все равно поджаришься… - слащаво приговаривал долговязый.
- Ну, распрями лапоньки-то, хоть и тощая, а жирок кой-какой есть… Пусть покапает на костерок… - вторил чубастый.
- Ну, попищи… Сделай милость…
Цепь копающих замерла, притихла в неведомом ожидании чего-то непонятного, неожиданного…
- Слышь, Карп, а давай еще парочку квохтушек подпалим… Те закудахчут и эту понесет…
- Это можно! Благо сенце поблизости… - чубатый кивнул на всклокоченные, еще невысохшие стога, недавно вылезшие из туманного одеяла.
- Чулі, зараз іншых... Нашых падпаляць, гадаўцы... – взловновался женский голос из цепи.
- З іх станецца... – вторил другой неподалеку.
- Уууй… - донеслось от Дивачки. Устав держать подогнутыми ноги, она хаотично болтала ими над богровеющими струйками пламени.
- Глянь, Прокоп, очнулась курочка, задрыгалась на шомполе…
- Ага… Гы… Ты давай, сено под других тащи!
- Тащу, тащу! А ты, что бушь меж ляшек дыру зенками сверлить?..
- Покалякай мне тута! Кто за тя прошлую ночь отстоял-то?!..
- Иду, иду.. Не петушись…
- Гляньце, дзеўкі... Гэтых усяго двое, астатняе, мабыць клапочуць з вусатым... – я смотрела то лихорадочно дергающиеся ноги Таси, то на растерянные лица соседок.
«Не удается поднять других, иди сама – напролом!» - ясные, добрые, карие с искринкой глаза улыбнулись мне из глубины памяти.
Я снова вскарабкалась на насыпь, опираясь на лопату. В несколько десятков прыжков я подбежала к задравшему полуквадратный, почти наголо остриженный череп долговязому.
- Какая тоненькая полосоч…ка… - только и успел, причмокивая, протянуть он, заглядывая Тасе под юбку, когда моя лопата глухо стукнулась о его темя.
- Зараз, Таська! Патрывай крыху... – бросила я подруге, разгребая тем же оружьем горящее сено, бросив взгляд на шепнугося на спину Прокопа.
- Лаві яго!
- Атачай!
- Лупі па каленям! – несколько девок бросилось в поле за чубатым.
- Расступись, бессовки!.. – хрипел тот, паля из ружья вверх.
- Давай дапамагу...
- Ага, ага... Пацярпі крышку... – две мои соседки примкнули свои лопаты на разгребку.
Раздался странный звенящий звук.
- СМСка… - прошептала потрескавшимися губами Тася. Я поняла, что она говорит о своей кнопочной игрушке. – Достань пожалуйста телефон и прочти… Он в левом переднем кармане…
- Дзяўчынкі, падтрымайце, каб не стукнулася... – Я бросила лопату, и отвязала от столба тройной затянутый узел.
Повиснув, держась обеими руками за веревку, я, как можно медленнее, опускалась сначала на носки, на полстопы, а потом и на уже посветлевшие, красные, как теперь у спасаемой, пятки. Девчонки осторожно придерживали ноги, бока, плечи Дивачки… Ноги ее вновь подогнулись, теперь – от соприкосновения с землей, еще связанные в запястьях руки плетьми упали между колен…
- Нажми вторую кнопку сверху, - пояснила Дивачка, когда игрушка была у меня в руках. – Гляди сюда и читай…
Я всмотрелась в затемненное зеркальце…
«Таська, герла моя лафанная! :-* – Клічнік, двукроп’е, працяжнік, зорачка, - прочитала я вслух. Куда смылась?! – Пытальнік і клічнік. Намыль скорее ко мне свои пятки! – Клічнік. Мой черен уже весь высох… ]:-> – Шматкроп’е, зачыняючая квадратная дужка і знак больш. Петля по тебе сопит! – І зноў клічнік.».
- Игорек… Чундрик мой лафанный… - бледные щеки Таси чуть порозовели. Она, опираясь на краснощекую, прижала к груди коленки, и улыбнулась …

XVIII.
Свобода бывает не долгой. Свободу дарует лишь смерть. Но мы ее уже не осознаем. Миг, когда мы легко вдыхаем полной грудью – счастье. Счастье, дарующее забвенье, что и оно пройдет, и наступит обыденная, душащая за горло повседневность.
Раскрытые пятиконечные зонтики борщевика цедили солнечный свет. Незаметно поднявшийся, прогретый летней небесно-земной утробой ветерок сгонял невидимым прутом к раскаленному желто-белому диску бабочек-капустниц с изрешеченными и разметанными по всей светло-голубой глади крыльями. По шершавым, переплетенным венкам темно-бурого ствола черными, перетянутыми надвое капиллярами, бегали суетливые муравьи. До боли в груди, до кома в горле не хотелось нарушать звуками любых слов, казавшимися сейчас ненужными, пустыми, эту многоголосую, разноцветную тишину, и прерывать внутреннее паренье.
Выстрелы вернули нас из радостного паренья на землю. Протяжный, скрипучий свист врезался в уши, вернув из легкого внутреннего паренья радости в реальность.
- Окружай!
- Руки за спину и к столбу, тварь!
- Лопаты на земь, сучарки! Ну…
Трое зеленых пришли на выручку чубатому. Окружив четырех рассопавшихся девок, тыча в бока замасленными трубками кремневых ружей, они погнали их к столбам. Пришедший в себя Карп поднял с земли, выпущенный под угрозой лопат ствол, и уткнул его в спину четвертой.
- Двигай вперед, оторва!
- А вы, чего расселись на травке?! – Зеленая, приземистая бочка провела за моим ухом холодным дулом. Я машинально сунула Тасину игрушку ей обратно в карман.
- Они перепутали места, гы-гы-гы… - осклабился вертлявый, коренастый Зеленый, раздвигая концом плетки вырез кофты краснощекой девки, поддерживающей Тасю сзади.
- Ваши места на столбиках, девочки, - высокий пузач обвил шею косой плетки вскочившей с земли черноволосой съежившийся девчонке.
- Заматывай им лапы, Прошка! Живее! – вертлявый кинул веревку приземистой бочке.
- А у этой уже все готово, - пузач кивнул на Тасю. – Что, обратно на столбик, милая?..
- Росла в поле конопелька,
А теперь вот на руках…
Ах, веревочка-злодейка,
Сжала рученьки… Ах, ах… - прогнусавил, дыша мне в ухо, тонким голосом Прошка.
Резко согнув локоть, я вонзила его в выпирающие дыхло. – Ннна!..
- Ааахмм… - Подогнулся Зеленый.
Краснощекая схватила за горло вертлявого. – Не вылуплівайся, куды ня трэба!..
- Я те помахаю, сука! – Я пошатнулась от сильного удара в спину.
- Эээттто мооее дееело, куда смотреть! – вертлявый, синея от напряжения, вывернул запястья вцепившейся в его горло руки.
- И ты вздумала тузиться?! – раздался свистящий шлепок плети по спине черноволосой девчонки.
- Ннн... Кікімара зялёная... – наклонилась на бок она.
- Не выыыкручивааайся, малявка!.. – пузач стал обматывать побелевшие от напряжения руки.
- Пихать меня не советую… – Прошка схватил меня за волосы и опустил на колени. Я хотела вцепиться зубами в жирную ляжку, но в глазах потемнело от тупого удара по макушке. Приземистая бочка стиснула волосатой пятерней мои руки, трижды обмотал их серо-золотистой шершавой косой.
- Вяжы, не вылуплівайся! – краснощекая ткнула в грудь вертлявого.
- Покомандуй тут мне! – на шаг отступил тот. – Слышь, Прошка, поучает еще…
- А ты не пялься, Филька, юшка стынет! – приземистая бочка, сопя отошел на несколько шагов…
- Росла в поле конопелька, - руки вскинулись вверх. – А теперь вот на руках… - запястья еще плотнее прижались друг к другу. – Ах, веревочка-злодейка, - мурлыкал под нос Прошка…
Стопы медленно отрывались от пока еще спасающей от боли земли. Заскрипела верхняя перекладина. Внутри в подмышки вонзилось несколько острых иголок. Под лопаткой что-то хрустнуло.
Обвисшая трехпалая лапа сосны опустилась сначала до макушки, потом угрожающе тыкнула средним куриным пальцам в мою переносицу, и остановилась, покачиваясь на уровне живота.
- И ты плыви, сварливая, - Филька начал поднимать на другом конце перекладины краснощекую.
Дивачка медленно приподняла голову от измазанных золой худых, заостренных коленок. Икринки насмешливых глаз потускнели. Теперь в них отражалась непонимание и тревога.
- Ох, ты, тяжкая торба… - острые, утонувшие в складках кожи косточки локтей краснощекой поравнялись со столбом и стали не видны. Лишь по вздувшемуся на ветру бледно-розовому подолу было видно, как медленно, рывками подтягивает женщину сопящий Филька.
- Моя-то полегче будя, - похвастался Прошка.
- Не… Самая легкая моя, - похвастался пузач, подводя к моим носкам черноволосую девчонку. – Не бойся, милая, дядя Паша на веревочке только подымет и – все…
- Да, пайшоў ты, казёл!..
- Ооо… - прищелкнул языком дядя Паша. – А бушь ругаться, я тя за ножки-то подергаю…
- Ааай… - сжатые, синеющие кулачки поравнялись с моими плечами.
- Потерпи, милая, потерпи, что ж тебе не дыба… - утешал, подтягивая веревку, Паша. – Эт на ней, родимой пищат и стонут! А тут потерпеть можно…
– Давай, пособлю те… - Приземистая бочка привязал конец держащей меня веревки к столбу и направился к Фильке.
- Ну, чудо стриженное… На привычное местечко?! – управившись с краснощекой, Прокоп и Филька подошли к Тасе.
Она хотела что-то возразить, но потерев о плечо побитый висок, не стала. Запустив лопатную пятерню за шиворот почти уже всей вымокшей распашонки, Прокоп поволок Дивачку к столбу.
- Подтягивай с другой стороны, - зашагал вперед Филька. – Пусть им равновесьете будет…
- Веревку привязывай, да подтягивай… командир…
Вскоре, белые, как мраморные колоны панской усадьбы, плотно стиснутые пальцы ног Таси высовывались из-за столба на уровне моих.
- А я уже боли совсем не чую… - услышала я ее ослабший голос, когда Зеленые подходили к стогу.
- Рукі дранцвеюць амаль адразу...
- Будь здесь батяня, он бы этих урок в шерсть расшвырял! Проснуться бы… Когда ж этой чернухе причешет финиш?!...

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ 11.06.2013

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.