Садовник

Вот и солнышко золотым шариком в серебристую воду окунается. Море быстро меняет теплую позолоту на прохладу серебристо-сизой ртути. Легкая волна с шелестом накатывает и пенится у самого берега. От мелкой гальки поднимается тепло, накопленное жарким полднем. Вдруг затихают все звуки.
Красный луч от солнечного диска вспыхивает зеленым изумрудом. Объявлен конец времен на сей день… Люди перестают шаркать и сыпать смехом по набережной, переходят на приглушенный шепот. Все и вся - провожают солнце.
Когда удается, прихожу сюда наблюдать это великое зрелище. Сердце наполняется тишиной и благодарностью. Не думал, что работа в этом курортном месте, довольно соблазнительном на первый взгляд, обернется для меня эдакой тихой гаванью спасения.
По кипарисовой аллее, по тихой улочке с симпатичными домиками, в цветах и садовых зарослях, по цветным плиткам тротуара иду, шлепаю себе в шлепанцах, домой.
На улице нашей мирно играют детки, соседи сыто прогуливают гладких собак, неспешно ступают важные коты, изредка прошелестит шинами автомобиль, бесшумно пронесутся велосипедисты, ребятки на роликах. Прохожу под аркой изогнутого кипариса, мимо огромного куста флокса с шарами зеленых, красных и синих цветов. Открываю синюю металлическую дверь и вхожу во двор. Под виноградным навесом за длинным столом в это время всегда людно: хозяева принимают гостей.
Сергей, добрый мой хозяин и благодетель, приглашает присесть и меня. Передо мной появляется тарелка с тушеной фасолью, кабачками и шашлыком - это позаботилась Светочка, мамина помощница, девочка тихая и хозяйственная. Если честно, я не голоден, но такая уж здесь традиция, и не мне ее ломать. Хозяин сегодня издалека привез целый фургон зеленой фасоли. Мы с ним вместе разгружали машину. Его супруга Сусанна отварила фасоль в большом баке и с чесноком и горьким перцем слоями уложила в большие банки. Попробовал, но перец так обжег язык, аж слезы на глаза выступили. Даже детки смеялись: для них это обычная еда, как для меня, скажем, квашеная капуста.
Ко мне на колени забирается трехлетняя Дашенька, обдавая меня легким теплом, под столом тычется в ноги и по-стариковски вздыхает пес Рокки боксерской породы. Девочка выбирает из моей тарелки кусочки мяса и бросает собачке. Эта девочка - сущий ангелочек: миленькая такая, сообразительная и добрая. Вот и сейчас она исправляет ошибку взрослых. Сегодня пятница, и кушать мясо мне ни к чему, а вечно голодной собачке можно. Освободив тарелку от мяса, оставшиеся овощи она аккуратно на вилочке подает мне. Какая умница! У нашей маленькой принцессы пышные кудрявые волосы золотистого цвета. Сидя на моих коленях, она вертит головой, и волосенки ее щекочут мне лицо, шалунья это знает и еще больше крутится, чтобы я чихнул. Ну, что же, надо чихнуть. Получается у меня это, наверное, «по-самделишнему», потому что раздается громкий серебристый ее смех.
Потом девочка сползает с колен и за руку ведет меня в сад. Здесь всегда хорошо, и нам в саду нравится. Каких только деревьев здесь нет - пальмы с маленькими зелеными бананчиками, хурма, груши, персики, смоковницы, орех и даже диковинная фейхоа. Поднимаю ребенка на плечи, и мы обходим деревья. Обрываю засохшие листики, рассказываю о каждом, как о живом существе с собственным характером, а Дашенька слушает, маленькими пальчиками бережно касается листиков, ветвей, гладит, шепчет что-то, беседует с ними. К ногам моим льнут кошки: тоненький крысолов и пушистая испанка.
Спускаю Дашеньку на землю, и мы нагибаемся к густым зарослям огурцов и кабачков. Кошки так и подставляют свои спинки под наши руки. Мы с девочкой гладим их, чувствуя ладонями благодарное урчание. При этом не забываем среди листьев выискивать затаившиеся плоды, откладывая их в сторонку. Все это для малышки вроде бы игра, но она мало-помалу приучается ухаживать за садом и огородом, а заодно и мне помогает.
Собрали мы по ведру огурцов и кабачков на завтрашний стол, а к винограду решили не ходить: туда не достигает свет фонарей, и нам все равно ничего не увидеть. Ничего страшного, днем я им займусь.
Мама зовет малышку спать, и она нехотя от меня уходит, потешно перебирая ножками, как медвежонок, помахивая пухленькой ладошкой:
- Пока-пока!
- Пока, моя маленькая принцесса, спокойной тебе ночи и сладких сновидений!
Тихая темная ночь окутывает нас. От земли, цветов, листьев - восходят к небу благодарные испарения, волнуя обоняние сладкой томностью, слегка кружа голову. От усталости приятно потягивает натруженные за день мышцы. Только расслабляться мне нельзя - впереди самое главное.
Беру полотенце, шлепаю в душевую. Прежде чем стать под струю, спускаю как можно больше теплой воды, нагретой солнышком. Вот и пошла холодная. С замиранием сердца, на глубоком вздохе прыгаю под сильную ледяную струю - о, чудо! Тело наполняется свежестью, голова проясняется, хочется кричать и петь от радости!
Растираюсь жестким махровым полотенцем и, оставляя за собой цепочку мокрых следов на белом бетонном полу, бегу в свою келью.
Одеваюсь в приличные случаю светлые брюки и рубашку, зажигаю свечу и беру старенький свой молитвослов. Поначалу молитва живет отдельно от меня, на губах, языке, в гортани. Набегают непрошеные мысли о делах растаявшего дня. В ушах звенят, басят, шепчут разные голоса. Удерживая молитву, как сквозь здешнюю галдящую рыночную толпу, продираюсь на площадь, где тихо и малолюдно от жары и ослепительного солнечного света. После тропарей сотворяю двенадцать земных поклонов, и на Молитве к Богу Отцу мое негодное сознание сдается и принимает слова, огнем пожигающие помыслы: «…и поперу борющия мя враги плотския и бесплотныя. И избави мя, Господи, от помышлений суетных, оскверняющих мя, и похотей лукавых»…
…Закрываю молитвослов, выхожу в сад, неслышно ступаю по дорожкам. С черного бархатного неба сверкают алмазные россыпи ярких звезд, огромное море колышется и глубоко дышит вблизи, сонно пошевеливается разнообразная животная и растительная жизнь. Только что значат эти дивные красоты, когда в глубине моего тайного сердца горит тихий огонек любви Божией, освещая негасимым вечным светом все, все, все. Для огня этого нет преград, он и там, куда тянется душа моя, и здесь, где временно живу сейчас. Он соединяет любовью всех живых и мертвых, небо, землю и ее преисподнюю.
Впрочем, моя вселенная не так уж и велика - несколько десятков человек там и здесь. После горячей искренней молитвы за них, в груди загорается этот дивный огонек. Я многого не знаю и мало что понимаю, но нет у меня сомнения, что эта наполняющая меня любовь Божия - верный знак нашего прощения. Милостивый Отец Небесный любит… ох, как сильно и непонятно любит нас! и каждую молитовку за ближних принимает и взамен изливает такие богатые дары благодати, что ангелы на небесах трепещут и изумляются.
Перед сном вспоминается разговор моего хозяина с одним весьма неприятным господином с золотым зубом, сверкающим на мрачном темном лице. Очень опечалил тот разговор Сергея. Надо будет как-то помочь ему. Пока не знаю как. Господи, помоги мне, неразумному!

Утро в саду. Солнце еще невысоко. Множество перистых облаков на небе попридержат сегодня жару. Со мною здесь только «братья меньшие». Под руками крутится крысолов, держа на дистанции вальяжную испанку. Пытается приблизиться пес Рокки, но этот тощий охотник на крыс так строго фыркает на огромного пса, что тот, ворчливо вздыхая, уносит гору перекатывающихся мышц под замшевой кожей к забору, да там и растягивается на гравийной дорожке. Собираю зелень, огурцы с кабачками, немного баклажанов, отношу на кухню. Поливаю огород из шланга, а на струях летящей воды - нет-нет, да и блеснет радуга. Теплая земля, зеленые листья, разноцветные плоды и, конечно, цветы - сразу отвечают на обливания сладким благоуханием. Секатором срезаю подсохшие ветки на деревьях, а про себя отмечаю, что не заметил ни единого червячка, ни одной казявочной паразитушки. Легко и ритмично льется Иисусова молитва, в такт ее живоносным словам радостно бьется сердце.
Хорошо-то как! И за эту блаженную работу мне еще прилично платят. Господи, за что мне это? Чем отдать постоянно растущий долг Тебе? Чем таким отблагодарить мне Тебя? За моей спиной лишь тьма тьмущая грехов. Сердце мое - вместилище мерзейших похотей. Я малюсенькая песчинка, вобравшая в себя громады смердящей грязи… А Ты, Вседержитель вселенной, Творец всего, совершеннейшее Совершенство - различаешь малый писк мой в гудящем хоре миллиардов звуков, снисходишь к моим низменным нуждам с великого престола славы Своей и милостиво изливаешь на меня эти дивные красоты и щедроты Свои, которым нет числа. Господи, не понять мне этого во век! За что!!!
Из души льются сами собой дивные слова из акафиста «Иисусу сладчайшему»: «…Иисусе, сладосте сердечная; Иисусе, крепосте телесная. Иисусе, светлосте душевная; Иисусе, быстрото умная. Иисусе, радосте совестная; Иисусе, надеждо известная. Иисусе, памяте предвечная; Иисусе, похвало высокая. Иисусе, славо моя превознесенная!..»
Кажется, с шепота я перешел на излишнюю громкость. Оглядываюсь - никого, только вокруг меня искрится множество крошечных радуг от тысяч водяных капель, только десятки птиц самой разной окраски и размеров расселись тут и там и самозабвенно на разные голоса поют, поют славу Богу моему.
«За что мне это, Господи!»

На воскресной литургии батюшка в духе. Как никогда часто прерывает проповедь, борясь со слезами. А слова такие простые, как сама истина. «Несите слово Божие людям, помогайте заблудшим, дети мои! Пусть каждый христианин будет свечой ко Господу, освещающей и согревающей ближних.» Ах, как хорошо говорит батюшка, как это правильно. Будто специально для меня.
О родителе молодого батюшки всегда здесь хорошо вспоминают, как о подвижнике старого образца. Отец Георгий - тот факелом горел до небес! До трети прихода у него под епитимьей в притворе стояло вместе с оглашенными, но как шел народ к нему, строгому такому - толпой валил. Как блеснет очами, да поднимет персты, как воззовет на весь храм: «Меня ты можешь обмануть, несчастный! Но Его!.. Судию тебе вовек не обмануть!» Силища был отец Георгий, вот какая силища!
На водосвятном молебне стоять в этом храме одна радость. И уходишь мокрым с головы до пят: окропят святой водичкой так окропят, веничком-кропилом, тут уж без скупости, обильно, на полную отмашь. Сгустившаяся духота в жаркие дни от множества верующих - сразу так и улетает. Зато воздух в храме аж звенит от небесной свежести.
Обычно требы служит отец Никодим. А представляет он собою самый близкий мне тип священника-простеца. Отче несколько гнусав, косноязычен, бородка растрепана, одеяние сидит мешковато - но как тянутся к нему люди!
Сегодня заказываю молебен преподобному Александру Свирскому. В моем «Молитвенном щите», который здесь приобрел, написано, что этому святому подобно Аврааму явилась Святая Троица, и молятся ему о рождении мальчика. Старший-то у хозяина вырос и уехал далеко, сейчас вокруг Сергея одни девочки. Очень он хочет, чтобы супруга ему сына принесла - на старости лет утешение. Святой водой от молебна делюсь с Сусанной, и она потихоньку пьет ее.
После службы надо идти на рынок. Хозяйка вручила целый список, чего надо купить. Это не лучшее место в городе, но, что поделаешь, надо так надо.
Сегодня уже с утра жара разливается повсюду, затопляя влажным маревом улицы и дома, забирается под навесы, под сень деревьев, изгоняя прохладу из тенистых уголков. Жара давит, связывает, тяжкой ленью проникает в каждый сустав, выгоняя на поверхность кожи липкую соленую влагу. Набиваю сумки рисом, лавашами, солью, сахаром, мясом, уксусом, а сам удивляюсь, как это окружающие меня южные люди умудряются сохранять бодрость и горластость в этом пекле. Нет, ребята, вы как хотите, а мне, человеку северному, необходим краткий отдых в прохладе, хотя бы и с кондиционером.
В это заведение на рынке захожу не первый раз. Хозяин кафе - грек Никос, по-нашему Николай, - узнает меня. Это у него, наверное, профессиональное. Сажусь за столик, ставлю сумки на свободное сидение, а он уже несет мне большущий стакан яблочного сока со льдом. Вот чего ему никак не понять, с какой стати мужчина не может позволить себе стаканчик-другой вина или водки. А у меня епитимья вечная на спиртное. Правда, это не мешает нам разговаривать вполне дружески, что мы с ним и делаем каждый раз с превеликим удовольствием.
После обмена любезностями и обсуждения состояния здоровья его семьи и семьи моего хозяина, Николай снова приглашает меня работать у него. В который раз приходится мне объяснять, почему я так по-собачьи верен своему хозяину и его дружному семейству. Николай с каждым разом увеличивает мой потенциальный заработок, который сегодня приблизился к критической круглой цифре с уважительным количеством нулей. Когда я ему мягко, но настойчиво отказываю, он привычно взрывается негодованием с воздеванием рук к небу, потом отходит, улыбается в густые седые усищи и хлопает меня по плечу:
- Хэй-хэй, молодэц, верный человек! Эх, мне бы такого…
- Николай, а ты случайно не знаешь, что это за человек с золотым зубом на «шестисотом» к моему Сергею приезжал? ? спрашиваю его, сам удивляясь неожиданному вопросу.
Грек потирает длинный йодистого цвета нос толстенным пальцем, глядит сквозь мою переносицу внутрь своей обширной памяти. Качает огромной головой и произносит:
- Человек этот нехороший, опасный. Но и на него управу найти можно. Есть два имени, которых он должен бояться. Ты при случае скажи их ему, и он уйдет.
Шепотом называет имена: одно русское, другое греческое.
- А если не уйдет?
- Тогда что-нибудь еще придумаем, - кивает старик. - Знаешь, как у нас говорят: над подчиненным есть начальник, а над всеми - Бог. В церковь ходишь?
- Хожу.
- Вот и не бойся ничего. Зря что ли мы такую веру вам подарили!

Сергей встречает меня обычным воскресным приветствием:
- Опять в церковь ходил! И охота тебе со старухами колени протирать.
- Добрый день, хозяин! - отвечаю весело. - Как настроение?
- Не твое дело…
Да, совсем ему плохо, нашему Сергею. Видно, сильно прижали. Отдаю хозяйке сумки и молча показываю пальцем на бутылочку со святой водой. Она кивает, печально улыбается и предлагает покушать. Светочка с улыбкой ставит передо мной тарелку с жареными кабачками - мое любимое блюдо. На колени запрыгивает и замирает легкий тощенький крысолов, на скамью рядом ложится и прижимается пушистым бочком испанка. Рокки тычется черной мордой и громко вздыхает под столом. Сергей проходит мимо и снова ворчит:
- Мяса не ест, вина не пьет, за девками не бегает - что за мужик, слушай!
- Чтоб тебе таким же стать хоть на неделю! - зычно кричит из кухни Сусанна.
- Поговори мне там, женщина! - вскипает южная кровь.
- Сергей, хочешь, я с этим золотозубым из «мэрса» поговорю? - слышу я свой голос.
- Не лезь, сам разберусь.
- У меня есть к нему слово сильное. Скажу - он и уедет.
- Сказал тебе, не лезь!
В этот самый миг открывается калитка, и входит темнолицый с золотым зубом. Легок на помине. Злобно смотрит мне в глаза, я с улыбкой смотрю на него, держа в уме Богородичную молитву. Он опускает тягостный взгляд, гнусаво зовет Сергея и выходит. Тот понуро плетется следом. Возвращается таким бледным, что даже сквозь шоколадный загар заметно. Достает из холодильника бутылку водки и залпом выпивает стакан. Уставившись в точку на стене, жует пучок зелени. Ни слова не говоря, срывается и выбегает со двора.
Света садится напротив, и я впервые вижу ее круглое личико грустным.
- Что теперь будет? - выдыхает она.
- Не грусти, девочка, я вас в обиду не дам, - успокаиваю ее.
- Ты? Да кто ты такой! - слышу от нее первую грубость. Эта улыбчивая добрая девочка всегда ко всем относится дружелюбно. Даже ко мне.
- Я христианин, Светик. И меня Господь защищает.
- Нам-то что с этого… - плачет девочка.
- А я за вас молюсь. Значит, и вас никто не тронет.
Света поднимает мокрое лицо, улыбается. Улыбаюсь ей и я:
- Ну вот, совсем другое дело. А то уж ты меня больше этого золотого зуба испугала.
- Извини, пожалуйста. Хочешь еще кабачков?

Вечером Сергей заваливается ко мне в комнату и зовет на веранду. Он сильно пьян, правда, не до такой степени, чтобы забыть о деле. Он жарит на мангале шашлык, пьет и пьет вино вперемежку с водкой и пивом. Закусывает обугленным мясом и горьким перцем. Сусанна сидит в сторонке с малышкой на руках, рядом Света и Мила. Вообще-то этот состав за столом не очень-то характерен для семьи. Во-первых, Сусанна никогда не сидит за столом, за которым мужчины выпивают. Во-вторых, Мила девочка не домашняя, весьма непоседливая и вечно где-то носится по всему городу, за что ей постоянно достается. В-третьих, Дашенька прижалась к маме и испуганно зыркает из затемненного угла блестящими глазенками. Ежедневных веселых гостей что-то не видно.
- Пусть все слышат! - поясняет Сергей необычность ситуации громким голосом, в котором больше отчаяния, чем мужества. - Моя семья должна знать, чем хотят заставить меня заниматься.
- Сергей, ты это… потише. Что детей зря пугаешь, - говорю как можно спокойнее. Впрочем, после разговора со старым греком у меня самого появились реальные причины для спокойствия.
- Да ты знаешь, что они мне предлагают?
- Кажется, догадываюсь. Почти все побережье работает на эту дурь. Да ты не волнуйся, я поговорю завтра с ним, и его как ветром сдует.
Говорю это, а уверенность и спокойствие растут во мне с каждым словом. Вот уже и Дашенька перебралась ко мне на колени и прижалась ко мне. Света подсела поближе и прислонила к моему плечу голову с роскошной толстой косой, да и Милочка с хозяйкой во все глаза смотрят на меня, убогого. Сергей поверх стакана наблюдает сцену, протяжно вздыхает, кивает и называет время завтрашней встречи с золотозубым.
Всю ночь почти до рассвета горячо молюсь - до слез, до хрипоты, до полного прочного мира в душе. Уверенность в нерушимом покрове Божием такова, что ни малейшего сомнения у меня нет. Любовь к Сергею и его семье горит во мне ровным, негасимым пламенем. Слава, Тебе, Господи!
Утром иду в храм и застаю там говорящего с людьми отца Никодима. Он сам встает и подходит ко мне. Ах, ты возлюбленный мой батюшка-простец, мы и не знаем еще, какими дарами осыпал тебя Господь. Рассказываю ему о проблеме Сергея, называю время встречи, он обещает помолиться. Кладет ладонь мне на голову и шепчет, шепчет, глядя на Царские врата. Осеняет меня крестным знамением и тихо произносит:
- Все будет хорошо. Ступай с Богом.
В назначенный час Сергей сидит на веранде ни жив, ни мертв. Я выхожу из своей кельи в дивном состоянии абсолютного мира в душе. Сажусь рядом, кладу ладонь на его сцепленные в замок руки, он расслабляется.
- Иди в дом, хозяин, отдохни. В случае чего я позову. Если у меня ничего не получится, чего быть не может, ты скажи, что я отдыхающий, немного не в себе. А какой с больного спрос?
Сергей понуро уходит, я остаюсь во дворе один. Красиво тут - живи и радуйся, а им все чего-то неймется.

Ровно в пять выхожу за ворота. Улица абсолютно пуста. Вот и черный немецкий катафалк с тонированными стеклами крадется из-за угла. Аккуратен, темнолицый! Выходит и вразвалку приближается ко мне.
- Слышь, отморозок, позови Сергея, - говорит он, сверкая золотой фиксой.
- А теперь, дяденька, слушай меня внимательно, - произношу я абсолютно спокойно, но со сталью в голосе. - Я христианин. Сергей мой брат. Я умру за него, если надо. Прежде чем ты сделаешь ему зло, тебе придется меня убить. Понял? И это не все.

Дальше я произношу таинственные имена, которые назвал мне старый грек, добавив, что они тоже «наши люди». Темнолицый заметно бледнеет, от чего цвет лица его приобретает зеленоватый оттенок, и принимается нерешительно ковырять асфальт дороги носком плетеного белого ботинка.

А потом происходит вообще непредсказуемое. Вся улица заполняется бородатыми мужчинами разных национальностей, выходящими из соседских ворот. Некоторых я видел в нашем храме. Они плотной молчаливой толпой обступают нас. Обладатель золотой фиксы затравленно крутит сначала головой, потом всем корпусом и неприлично выражается. Но и это не все.

С противоположных концов улицы бесшумно, как фантомы, приближаются к нам мрачные черные автомобили с такими же, как у «шестисотого», тонированными стеклами. Из них выходят усталые крупных габаритов субъекты, подзывают темноликого и говорят ему по несколько слов. Один из самых усталых и грузных хрипло бросает нам:
- Никто вашего Сергея больше не тронет. Расходитесь.

Затем все трое рассаживаются по траурным катафалкам и отбывают прочь. «Слава, Тебе, Господи!» - слышится со всех сторон. От толпы бородатых мужчин отделяется отец Никодим в костюме. Я оказываюсь в его объятьях и, уткнувшись в его плечо, повторяю:
- Ай, да батюшка-простец! Ай, да воин Христов!

На благодарственный молебен собирается множество народу. Те, кто месяцами не ходит в храм; те, кто забегает лишь поставить свечку, тем более община - всех облетает добрая весть и собирает под сенью Креста. Многие не могут поместиться внутри храма и стоят снаружи. До глубокой ночи звучат «Слава, Тебе Боже!» и «Алиллуийя!» Это воистину вечер торжества Православия, Пасха среди лета!

Усталым и охрипшим, возвращаюсь я домой глубокой ночью. Хотел было незаметно проскользнуть немой тенью мимо хозяйского дома, но из-за открытой двери, из темноты выходит Сергей и громким шепотом произносит:
- Спасибо тебе, брат. Прости меня.
- И ты прости меня, хозяин.
- За что?
- Спать тебе не даю.

Следующая неделя проходит для меня как обычно. Работаю по саду, ухаживаю за огородом, достраиваю садовый домик с небольшой верандой. Выкладываю камнями гравийные дорожки, белю их известью. Все свободные места засаживаю цветами и разноцветным декоративным мхом. Рассаду беру у старушки из дома напротив. Она же советует мне, как за ними ухаживать. От большой кучи завезенных камней осталось немного, так я из них надумал выложить крошечный бассейн для малышки, а когда она подрастет, можно будет рыбок сюда запустить.

Сергей кругами ходит вокруг меня и молчит. Видно, что-то в нем происходит, какое-то брожение. Согласно нашей договоренности, я молчу и непрерывно читаю за него по очереди то Иисусову, то Богородичную молитву. Теперь, наверное, самое время рассказать, что за договор такой состоялся между нами.

Прибыл я сюда по совету моего брата духовного. Он иногда отдыхает здесь во время отпуска и поддерживает с Сергеем телефонную связь. Брат и сказал мне, что Сергею нужен работник, но такой надежный, чтобы не воровал, дочек его не трогал и за работу брал не дорого. Я-то после моих семейных неурядиц жил пару лет как придется и где придется, перебиваясь случайными халтурками. Так что это предложение оказалось весьма кстати. У меня даже появилась возможность на какой-нибудь скромный домик в деревне накопить. Брат денег на дорогу одолжил, позвонил насчет меня, да проводил до поезда, сунув пакет с едой.

Во время знакомства суровый Сергей устроил мне жесткий допрос. Я же заранее обговорил возможность по субботам и воскресеньям посещать храм. Тут он и взорвался: «Ходить-то ходи, отдыхать ты можешь, но чтобы я от тебя ни одного слова об этом в моем доме не слышал, понял! Знаю я вас, фанатиков религиозных, от вас все войны у нас в горах!» Пытался ему объяснить что-то, только он и слушать меня не хотел: нет и все! Вздохнул я, но пообещал «об этом» молчать. Вот такой договор у нас с ним состоялся.

Как бы то ни было, только полюбил я эту семью всей душой. И сурового, но честного труженика Сергея, и его супругу Сусанну, женщину хозяйственную, верную и добрую. Девочек тоже: домашнюю Светочку и непоседливую Милу, а уж о маленькой Дашеньке и говорить не приходится - это милейший ребенок с золотым сердечком.
А самые большие проблемы доставляют мне отдыхающие женского пола по причине своей обнаженности и легкости поведения. И если на пляж хожу только вечером «на закат солнца», то в самом нашем доме от них спасения нет. Дело в том, что основной бизнес моих хозяев состоит в том, чтобы принимать на постой отпускников. Для них построен отдельный двухэтажный дом с десятком комнат и двумя кухнями.
Как мне удалось заметить, селятся здесь два типа людей. Вполне беспроблемные для меня семейные парочки или одинокие подружки, которые и приносят мне основные неудобства. Когда они понимают, что я не очень-то стремлюсь к знакомству, начинаются провокации с обнаженной натурой. В таких случаях только молитва преподобной Марии Египетской и усиленный труд на благо народа приносят успокоение. Впрочем, еще голод и жажда. В крайнем случае и юродстовать приходится, изображая легкий планирующий полет собственной крыши в небесной синеве.

Не могу похвастать, что моя вопиющая праведность держится на устойчиво высоком уровне. Признаться, по причине сравнительной молодости со мной случаются иногда телесные искушения. Так, например, засмотришься ненароком на привлекательную дамочку с мечтательным авансирующим взором, и появится сперва легкая шаловливая мыслишка, потом некие липкие помыслы о возможном счастье в личной жизни, а потом… бессонные ночи на коленях с поклонами до боли в пояснице и коленях. Слава Богу, отрезвление наступает вовремя, и совесть жжет весьма ощутительно. В такие печальные часы я чувствую себя распоследней грязной мерзостью, падалью, иудой… Зато после отражения вражеской атаки Господь изливает на меня столь обильные потоки мира, что все радости земные кажутся в сравнении с этим грязненькой песчинкой в океане восторженного ликующего света! И что удивительно, в такие победные дни никто из соблазнителей ко мне даже близко не приближается.

Случаются в моей трудовой жизни и маленькие радости из области со-творения спасения души. Мне как бы предлагается участвовать в великом апостольском деле, когда Господь, видя вблизи меня страдание живой созревшей души, с моей помощью ведет ее к Себе на усыновление. Всего-то осторожная беседа на веранде под чаёк, воспоминания о необычных случаях из нашей христианской жизни, рассказы о чудесах, в которые люди верить уже разучились… И вот в моем сердце струится уже огонек любви Отца моего, а на глазах собеседника закипают слезы просветления. И в наш церковный ковчег входит еще один человек Божий.

За виноградником, который вьется по высокому сетчатому забору, в соседнем саду каждый день наблюдаю странного паренька в солдатской форме. Очень похож на дезертира. С отвращением ковыряется он в саду и уныло выпрашивает у меня сигареты. Приходится мне покупать их для него. Я пытался с ним поговорить, но в первый же раз за минуту наслушался столько злобного сквернословия, что меня передернуло. Даже имени его узнать не могу. Молиться за этого несчастного приходится, называя его «Ты знаешь Сам, Господи». Иногда вместе с сигаретами передаю ему конфеты, которые он молча берет без единого слова благодарности. Пытался выяснить, кто он такой у хозяев, соседей наших, но наткнулся на твердую стену ненависти. А ведь его, наверное, мать где-то ждет…

Зато иногда навещает меня замечательный человек по имени Владимир. Лет ему на вид под пятьдесят, хотя озорства - на детский сад хватит. Самое замечательное его достоинство - это бас! Как откроет рот - туши свет! - гудит вся округа. Зная за собой этот талант, он всемерно использует его в целях бесплатного насыщения вином и закусками. Даже наш суровый хозяин, не больно уважающий профессиональных халявщиков, весьма терпимо относится к этому неуёмному человечищу. И не удивительно! Что бы он ни говорил, от гудящего баса, от увесистых жестов, протяжного «да-а-а-м-м-м!» - каждый в его словах обнаруживает такую бездну смысла, о которой и сам говорящий вряд ли подозревает.

У Владимира две основные темы: «вкрайинськи анекдоты» и мучения грешников в преисподней. В силу превеликой голосовой силы рассказчика и необычного таланта минутный анекдот растягивать минут на сорок, его появление всем сулит половину ночи без сна. Например, анекдот о том, как едет с ярмарки запорожский казак на телеге по жаркой степи, он может рассказывать полчаса, расписывая то выцветшую холстину полдневного неба, то устало зависшего коршуна на нем, то воловью лепешку, свернувшуюся от жары в трубочку, то самого казака, утомленного теплой горилкой и разомлевшего под ярким солнцем, и его мокрый от пота «гарнэнькый осэлэтець», свисающий с обритой головы до самой запекшейся растресканной земли…

Окончив заочное воспитание ушедших в раскол самостийности братьев-славян, он разражается длинными цитатами из книги, которую ему подарил давно еще покойный отец Григорий, отец нынешнего молодого батюшки. Видимо, он представляет себя в такие минуты великим пророком, зовущим всех на покаяние. Возвышаясь в полный рост над притихшим застольем, широко расставив мощные ноги, сотрясая стол выпуклым чревом, потрясает он кулачищами. Косматую браду и всклокоченные власы его развевает ветер, поднятый им же. Футболка его с целующимися голубками задирается чуть не до груди, обнажая кудрявый треугольный «мерседесовский» пуп.
Но только что ему до мелочей! Он гремит! Он рокочет! Мне на ум приходят отрывки из классики: «редкая птица долетит до середины его широкой груди» или «гвозди бы делать из этих людей, не было б в мире крепче гвоздей!» И триумф был бы беспредельным, если б не детский хохот со всех сторон. Впрочем, Владимир на детей не обижается и сам над собой подшутить не прочь.

Только люблю я этого «матёрого человечища» не за его застольные подвиги… А за ту щемящую боль, которая сидит под косматыми бровями в глубине его серых глаз. Не все его юродство воспринимают со смехом. Дашенька, например, вполне серьезно может его слушать, открыв ротик, сидя на коленях у мамы, которая чуть сама не плачет. Да и мне с трудом приходится сдерживать рвущийся иногда наружу громкий глубокий всхлип. Как сказал наш батюшка на проповеди, есть люди гармонические, а есть трагические. Так наш Владимир и есть такой яркий трагический тип христианина.

Изредка заходит Владимир днем. Тих и кроток этот великан под жарким солнцем. Не узнать в нем вечернего громовержца. Поможет мне немного, сядет в тенёчке и тихо, насколько позволяет его органная гортань, говорит:
- Давай помолимся, брат.
По очереди вычитываем покаянный канон, акафист и кафизму. И пусть сейчас сомкнут уста все осуждающие и злословящие, пусть пресекут смех непонимающие. Когда рядом со мной гудит его «Господи, помилуй» и грохочет пол от грузных земных поклонов его, то нет сомнения у меня - рядом брат. Страдающая, рыдающая ко Господу душа Христова!

Не очень-то удивился я, когда узнал, что этот человечище каждый год ездит на Афон и куда! - в пещеру на Каруле, к самым строгим подвижникам. И живет там по два месяца. А когда приезжает, то на вопрос «как ты?» отвечает, бия в гулкую огромную грудь: «Я сейчас, брат, мощен, как Давид на 90 псалме!»

Задумался я что-то сам в себе, кладу потихоньку плоские камни на раствор, поднимая бортик Дашенькиного бассейна, а за спиной вдруг раздается:
- Ты совсем меня не любишь.
Надув губки, стоит девочка с глазами, полными слез.
- Да как же это не люблю, если я для моей принцессы целый бассейн строю!
- А зачем мне бассейн, если ты со мной купаться не будешь?
- Буду! Обязательно искупаюсь. Ты наденешь свой круг с красными дельфинами, и я буду возить вас туда-сюда. Ты будешь смеяться и ладошками пускать в небо струйки фонтана…
- А мама сказала, что ты скоро уедешь домой.
- Ну, да, уеду… Только я увезу с собой любовь к тебе и не буду с ней никогда расставаться. И она останется жить со мною, где бы я не был.
- У-у-у, я так не хочу. Я думала, что вырасту и женюсь на тебе.
- Зачем я тебе, девочка, такой старый? Твой жених, наверное, уже в первый класс пошел и учит букву «дэ», чтобы имя твое писать.
- Значит, мне нужно сходить в школу и поискать его?
- Пока, мне кажется, рановато. Да ты не волнуйся, в свое время он сам тебя отыщет.
- Все равно ты меня не любишь, - уже спокойней заявляет девочка. - Я хожу здесь, хожу. А ты на меня даже не смотришь. А я беленькие носочки надела. Вот, видишь, - придвинула она ко мне ножку.
- Ну, хорошо, виноват и прошу прощения. А не скажет ли мне моя маленькая принцесса, чем я могу искупить свою страшную вину? Скажем, шоколадка не вернет мне твое расположение?
- Нет, шоколадка не вернет.
- Тогда, может быть, коробка зефира в шоколаде?..
- Неа…
- А мороженое? Неужели и мороженое не сможет вернуть мне твое благорасположение, о, прекрасная и лучезарная принцесса?
- Мороженое? - девочка задумчиво закатывает глазки. - Ну, если на па-а-алочке…

Спустя минуту Дашенька на моих плечах едет по улице по направлению к рынку. Наездница разглядывает вялых отдыхающих, плетущихся с пляжа, напевает песенку про веселых друзей, которые едут в далекие края, и сооружает на моей голове новую прическу. Она бы, наверное, и ножками болтала, только я крепко держу их обеими руками. Сокровище! Такое бесценное сокровище несу на своих плечах, что все богатства мира не стоят крошечного пальчика на ее маленькой ножке!

Мы проходим заброшенную стройку, заросшую высокой травой. Ржавые ворота забора открыты, и нам видно, что временных обитателей здесь нет. Всюду валяются картонки, которые служат им постелью, старые одеяла, газеты, мусор. Сюда частенько заходит Владимир, чтобы устроить «конференцию по обмену опытом членов профсоюза нищих трудящихся». Тогда гудит до самого моря его голосище, собирая сюда проходящих мимо любителей выпить и пообщаться. Разумеется, вход на этот местный «гайд-парк» платный, стоит бутылку вина, в крайнем случае, пива.

Однажды и мне довелось послушать здесь Владимира. Часа три рассказывал он «Поучительную историю про американского негра, несчастного и зомбированного тлетворным западом». Вкратце попытаюсь воспроизвести фабулу. Конечно, так как у нашего ритора, у меня не получится, но все же.

Итак, «…появилась прошлым летом в центре нашего солнечного города группа американских туристов. В первый день ходили они чинно в костюмах и с фотоаппаратами. Потом от них отделился негр, который быстро освоился и открыл нашему доверчивому народу свое истинное обличье. Прогуливался я (рассказчик Владимир) как-то вечером по набережной, выискивал знакомых, готовых впитать вечную мудрость и напоить временно жаждущего… и дышал. В тот поздний роковой час все прибрежные заведения были буквально напичканы отпускным народом, который съезжается сюда со всей бывшей великой империи подлечить желудки и нервы, угробив при этом печень… Разумеется, из каждой забегаловки ревет на полную мощность дичайшая музыка с убойным ритмом: буфф-буфф-баба-а-ах! Но наш народ под эту музыку преспокойно закусывает, не выходя за рамки приличия, обмениваясь насчет трудовых успехов и вечных вопросов бытия.

И тут на набережной появляется этот самый ниггер. Представляете себе: личико черное, как смерть душегуба; губищи - как брызговики джипа на ухабах; глаза выпучены, как у хамелеона. На нем мятые грязные шорты и жеваная гавайская пестрая рубаха - эта костюмная двойка невообразимой ширины. Идет сам с собой, никого не замечает и у каждого шалмана приноравливается пританцовывать под орущую оттуда музыку. И никого ему не надо!

Он самодостаточен, как пугало в огороде. Для него весь мир - это он сам. Обходит не торопясь всю набережную, выбирает самый громкий магнитофон и сует свою кассету: на, мол, ступит гай, поставь. Из уважения к угнетенному черному меньшинству, удравшему от озверевших американских расистов, наш родной русско-армянский бармен ставит кассету - и над замершим от страха морем раздается кру-у-утейший хит «Супермакса» под названием «Африканская кровь».
Что это такое? Это взрыв термоядерной бомбы в жаркий полдень в центре экваториальной Африки!
Так наш угнетенный ниггер под каждый удар басов воспроизводит корчу наркомана в критический момент ломки. И при этом еще умудряется поступательно двигаться! То есть, идет и корчится, идет и на каждый бас бросает себя в кому.
Наш простой воронежский рубаха-парень из жалости протягивает ему банку пива. Ниггер, не прерывая своего марша в присядку, небрежно подхватывает банку и без малейшего слова или жеста благодарности шлепает дальше. Ну, хоть бы кивнул, что ли…
Отсюда вывод: лучше русских нищих - только очень нищие русские нищие!»

…А вот и они, «наши самые лучшие»! Перед входом на территорию храма, у распахнутых ворот, сидят в рядок на ящиках нищие. Они загорелы, в меру небрежны в одежде, разговорчивы и редко теряют веселое расположение духа. Увидев нас, они оживляются. Я же ставлю девочку на тротуар, кладу в ее ладошку монетки и объясняю условие задачи:
- Я отдаю тебе эти денюжки, и теперь они стали твоими. И ты можешь купить любое мороженое на свой выбор.
- А здесь хватит на то, которое с орешками?
- Хватит!
- Вот здорово! Пойдем скорее! - тянет она меня к лотку на колесах.
- Подожди, Дашенька, я тебе еще не все сказал. Видишь - вот сидят нищие люди. Они ждут, когда кто-нибудь даст им милостыню. Положат им добрые люди монетки, купят они себе хлеба, покушают и станут сытыми. Ты сейчас можешь купить себе мороженое, а можешь раздать эти монетки нищим, и это станет милостыней. Ты сделаешь доброе дело, а нищим будет что кушать. Так что ты выбираешь: купить себе мороженое или раздать милостыню?

Девочка разглядывает монетки на ладошке, лоток с мороженым под синим зонтом и нищих, притихших в ожидании. Вздыхает, молча направляется к нищим и протягивает каждому по монетке. Веселые оборванцы вполне серьезно кланяются ей и каждый произносит «спаси тебя Господь». Отдав последнюю монетку, она оглядывается на меня и, улыбаясь во весь рот, бежит в распахнутые мои объятия. А нищие громко нахваливают хорошую добрую девочку.

- Скажи, Дашенька, а тебе не жалко было потерять мороженое?
- Жалко. Только этих нищих еще жальче.
- Умница ты наша! Раз ты так хорошо справилась с трудной задачей, то я награжу тебя самым лучшим мороженым: на палочке, с орешками и еще с джемом.

Вернувшись домой с повеселевшей девочкой, мы садимся за стол пить вечерний чай. Дашенька просит объяснить, чем я занимаюсь дома и почему непременно должен туда вернуться.
- Занимаюсь я тем же, чем и здесь. Только мой сад, который я обязан сажать и возделывать, нужен всем людям. Представь себе, человек рождается, растет, учится, создает семью, работает и вот стареет и умирает. Если человек делал добро, помогал людям, жалел слабых, то после смерти он переселится в сад небесный, красивый, красивый. Таких красивых нет на земле.
- А живут они где? Там есть дома?
- Конечно. И тоже очень красивые. Мои друзья строят эти самые дома.
- А у меня там будет домик?
- Знаешь, Дашенька, когда сегодня ты раздала нищим милостыню, тем самым начала строить на небе свой дом. Если ты будешь продолжать делать добро, то можешь построить такой дворец, что там поместятся все люди, которых ты любишь.
- И ты?
- И я. А мы с тобой будем в гости ходить. Я ведь обещал, что буду носить любовь к тебе всю жизнь и потом унесу с собой туда, где всем хорошо - на небо.
За столом с нами сидят Сусанна и обе старшие дочки. Они слушают нашу беседу и тихо улыбаются. Тогда я обращаюсь ко всем:
- Хотите, расскажу одну удивительную историю?
Они кивают, подсаживаются поближе, и я начинаю рассказ.

По гладкому шоссе, вздымая вихри грязной водяной пыли, несется огромный синий автомобиль. Серое небо, затянутое рваными облаками, давит на озябшую мокрую землю. В салоне лимузина тепло и уютно, толстые стекла отгораживают пассажиров от сырой непогоды; только настроение, царящее здесь, ничуть не лучше наружной слякоти.
Роза по телефону отчитывает заместителя. Ее хриплый голос, властные резкие интонации, уверенные размашистые жесты, видимо, сильно давят на окружающих. Может быть, поэтому они тупо глядят в окна, опасаясь нарваться на колючий взгляд патронессы.
Кроме хозяйки, развалившейся на заднем сидении, в боковых креслах напряженно сидят огромные парни с характерной короткой стрижкой, злыми глазками, широкими плечами, но в дорогих костюмах при шелковых галстуках с золотыми «картье» на жилистых запястьях.
Вчера ночью Роза завершила заключение сделки, которую вынашивала и пробивала несколько месяцев. Сама по себе операция сложностью не отличалась: взять в глубинке сырье подешевле, рядом на захудалом заводике его переработать и напрямую продать европейским партнерам. Вроде, просто, если бы не одно препятствие - конкурентов на этом рынке столько, что почти все время пришлось потратить на их устранение с ее пути, который должен быть прямым, как стрела. Потому что иных путей в жизни Роза не признает. В тех кругах, где она делает свой бизнес, ее за глаза называют «мадам Бульдозер».
Вот о чем никогда не догадается ее окружение, так это о том, что под маской суперженщины скрывается глубоко несчастная и совершенно одинокая бабенка. Сюда, под броню внешней свирепости, никого она не впускает. Те, кого по глупости приблизила - ворвались, ограбили, нагадили, оставив сильное разочарование. Последний, кто заглянул в ее нежную душу, красавчиком был, умницей! - жуть вспомнить. Часами держал ее за ручку и дышал глубоко… А на гитаре пел - это ж мурашки по спине бегали. Роза ему квартиру, машину спортивную подарила, одела с иголочки, но самое главное - открыла сердце.
Не знал этот красавчик одного: за каждым его шагом наблюдали приставленные к нему профессиональные охранники - они-то и доложили Розе, что погуливает красавчик. К девчонке молоденькой тайно ездит. А уж когда ей предоставили магнитофонную запись их воркования, особенно того, что о ней говорят… Не подозревала она, какие гадости могут слетать с его красивых уст. Теперь никому доверия нет: все люди волки, всех нужно или приручать или… убирать с дороги.
В этом жестоком мире только деньги имеют реальную силу. Как только она поняла эту простую истину, решила всю свою энергию без остатка обратить на бизнес. На первых порах мужчины ее теснили, издевались даже, но очень скоро дела ее пошли вгору. Она усвоила агрессивную тактику бизнеса, подчинила, подкупила, припугнула ощетинившуюся стаю коллег; вышла на уровень выше, там тоже «положила» кого нужно. И вот сейчас нет ей равного по тем видам сырья, которые она поставляет.
Подсчитав однажды прибыли экпортеров, узнав схему их бизнеса, поняла она, что надо выходить на европейский рынок самой, напрямую. Здесь ей пришлось туго: огромные прибыли никто отдавать просто так не желал. Роза выдержала яростную битву, потеряла в ней половину своих людей, сама скрывалась по тайным квартирам - но благодаря жуткой своей энергии, сверхтонкому чутью, гениальным неожиданным ходам, одержала-таки полную и безоговорочную победу, целиком завладев рынком.
Деньги теперь ее не интересуют: какая разница, сколько там нулей в итоговой цифре, когда их больше восьми. Власть над людьми, над мужскими амбициями - вот что дает азарт. Смять, раскатать очередного любимчика фортуны, увидеть в его глазах страх, беспомощность - вот что пьянит и волнует кровь. А что до остального… Есть в ее жизни и мужчины, и друзья, даже верная подруга Лида.
Вот она-то и подкинула эту идею насчет поездки в монастырь. Лидок сказала, что там можно вымолить возлюбленного, да такого, чтобы на всю жизнь. Роза усмехнулась тогда и резко спросила, а сколько это будет стоить? Лида только покачала головой и пожала плечами:
- Милостыню там тоже принимают. Это даже приветствуется. Наверное, и на результате как-то скажется. Попробуй, не знаю...
- Слушай, Лидок, вот это идея, а! Купить самого бога! Заставить его на себя работать. Это круто! - голос Риты хрипел зычно, как у запойного барда. - Поеду. Вот теперь точно поеду!

Летит, летит по шоссе синий лимузин, как штурмовик в атаку. Между салоном и водителем - толстая стеклянная перегородка. Розе со своего места видно, как шевелятся губы Вадима, бывшего гонщика-испытателя автомобилей - это он поет свою любимую песенку про каскадеров. Она пригубила вина, закурила, включила музыку. Кайф! Живи да радуйся! Только что-то… не радуется, а наоборот: настроение под стать погодке за окном.

Выключила она музыку, снова схватилась за спасительную трубочку мобильника. Теперь голос ее стал помягче, она перешла на немецкий и с удовольствием еще раз удостоверилась, что и Ганс стал вполне ручным, как домашний кот. Напоследок она все-же немного порычала на него, чтобы закрепить в нем подчиненность. Немец не возражал. Еще бы! Она за год его озолотит. Вовек не видать ему таких деньжищ в этой жмотной немеччине. Все отлично, дела идут как надо, что же это за пакость на сердце, что так тяжко? Она включила музыку, еще громче, еще... Парни лишь слегка улыбнулись, давно привычные к хозяйскому самодурству.

На горизонте показалась колокольня монастыря. Высокая! А интересно, сколько стоит купить бога? Ничего, мы и это выясним. Из солнечного сплетения по всему телу разлилась горячая вибрация азарта. Спокойно, господа, Роза полностью контролирует ситуацию.

…Он сидел на обычном своем месте у забора, привалившись спиной к решетке, и будто спал. Рыжая клочковатая борода, спутанные волосы, ветхая одежонка - серебрились от снега, порывами ветра гонимого с широких окрестных полей. Здесь, у колокольни, лишь он да старуха с колючими глазенками просили сегодня милостыню.

Старуха от холода посинела, вся скукожилась, но стояла насмерть. Он же сидел с закрытыми глазами на картонке в дырявом свитере, солдатских брюках и ботинках на босу ногу - и блаженно улыбался бледными губами. Его так и называют - блаженный Николушка.

Третьи сутки находится он в беспамятстве. Только иногда приоткрывает невидящие глаза и кланяется прохожим. Мокрый снег хлещет, ветер свистит, люди спешат укрыться за теплыми стенами. Никто на него особого внимания не обращает.

Пока его белое, как простыня, тело, едва прикрытое лохмотьями, мерзнет на паперти… Пока в его свалявшуюся кроличью шапку сыплются монетки и аккуратно перетекают в карманы старухи… Блаженный мирно беседует со своим небесным заступником - святителем Николаем.
- Долго ли мне, Никола-чудотворче, на земле маяться-то?
- Недолго, страдалец, ты уж потерпи немного. Скоро созреешь, и как спелое яблочко, прямиком домой покатишься.
- Так ты мне и домик построил?
- Да, Николушка, дворец целый. Он сверкает, ярче солнышка.
- Вот как хорошо! А садик-то? Садик ты там насадил?
- Насадил, Николушка, богатый садик, красивый - такой, как ты любишь.
А яблочки, яблочки-то растут в саду?
- А как же. Хочешь, я тебе сейчас попробовать принесу?

Святитель на время скрывается из виду в серебристом облаке. В это время мимо блаженного проходит монахиня, по самые глаза платком укутанная, и кладет в его бледную руку большое яблоко. Николенька кланяется ей и оставшимися тремя зубами надкусывает теплый ароматный плод. И жевать его даже не надо! Да и нечем…
Само растаяло райское яблочко на языке, будто масло сливочное.

- Ну, как страдалец, нравится яблочко из собственного садика?
- Благодарствуй, святый отче… - слезы стекают по белому лицу, застывая на бороде маленькими сосульками. - Только скажи мне, как же люди, за которых я молюсь? С ними-то что будет? Кто за ними присмотрит без меня?
- Сколько можешь, молись сейчас. А как домой Господь возьмет, то отсюда станешь за них молиться. Сейчас же твои молитвы очень людям нужны. Ты даже не представляешь, страдалец мой, как они сильны.
- Так, может, помолимся, святитель? Вместе, а?
- Ты молись, Николушка, а я тебе помогу.

Стал блаженный творить немудреную свою молитву. Да так разгорелась в нем любовь к людям, что увидел он, как возносится из его сердца к самому небу яркий луч света, и по нему, как вылитые из золота, несутся ввысь одно за другим имена. А их у блаженненького больше десяти тысяч, и каждое он помнит. И каждого любит. Человек попросит помолиться за него, как водится, да и забудет. А Николеньке забывать никак нельзя - Папа с Мамой не велят. Каждый человечек дорог Им, как единственный ребенок.

Синий лимузин лихо подкатывает к монастырю. Дверца открывается и, опираясь на крепкую руку охранника, Роза выходит, подняв воротник пушистой шубы. Оглядевшись, видит бегущую к ней со всех ног старушку с протянутой рукой. «Ну, вот, и здесь деньги любят, - ворчит Роза. - Так что, думаю, договоримся.»
Один охранник впереди, другой сзади, в центре хозяйка - двигаются они к воротам. Роза сует старушке десятку:
- Хватит с тебя, старая!
У решетчатого забора сидит нищий, весь запорошенный мокрым снегом, бледный, весь какой-то грязный, рваный…
- Лучшая милостыня такому мужику - это лопата в руки, - хрипло произносит Роза, обращаясь к охране. Те холопски то ли ржут, то ли лают. - Пойдемте скорей, мальчики, дело у меня здесь на сто пудов…

…- Отче святый! Никола-чудотворче! Ты посмотри, сколько в ней врагов сидит! А ведь она женщина несчастная, добрая, только обманывали ее люди злые.
- Что ты, страдалец, да она доброго дела за всю жизнь не сотворила.
- Как не сотворила! Старушке милостыню только что дала.
- Не жалей ее, чадо, она сюда, во святую обитель приехала, как на торжище.
- Раз так, то забери мой дворец, возьми себе мой садик. Слышишь? Все возьми себе, святый отче, только упроси Господа и Пречистую Богородицу - пусть Папа с Мамой простят ее. Выгони из нее нечистых. Умоляю!.. А она замуж выйдет, детишек нарожает, в церковь их водить станет - так и спасется. Вот увидишь!
И дворца, и даже садика не жалко тебе, Николушка? - улыбается святитель.
- Ничего не надо - только эту несчастную спаси! Ее жалко.
- Хорошо, Николушка, ради твоих вольных страданий выполню просьбу, - произносит святитель Николай, воздевает ладони к небу, как крылья, шепчет молитву и резко взмахивает рукой, словно бичем…

… За тяжелыми монастырскими воротами раздается долгий хриплый крик Розы…

- Ну вот и созрело наше яблочко наливное, - улыбается святитель. - Свершилось! Смотри, Николушка, Господь ангелов к тебе посылает. Иди. Иди к нам, страдалец! А дворец твой с садиком только богаче стал - живи теперь здесь и радуйся.

Когда я умолкаю, слышу:
- Да сказка все это!
- Откуда тебе все известно?
- Кто такое мог рассказать тебе?
- Так вот эта монахиня и рассказала. Ну, та, которая яблоко нищему передала. Дело в том, что монахи очень любят блаженных, потому что им дано понять подвиг блаженного смирения. А когда Николушка скончался, то она каждый день молилась за него, читала Псалтирь по усопшему. И вот в тонком сне явился ей блаженный Николушка и поведал о своем разговоре со святителем Николаем-чудотворцем.
- А что дальше с Розой случилось?
- Отчитали-отмолили ее, вылечили… Пожила она немного в монастыре, успокоилась, да и уехала домой. Спустя недели две пожертвовала обители крупные деньги, а чуть позже в письме к игуменье рассказала, что встретила в церкви школьного знакомого, и решили они пожениться.
- …Как в сказке… - шепчет Светик.
- Иногда такие вещи случаются, каких и в сказках нет.
- Расскажи! Расскажи.

...В это время на мое плечо опускается тяжелая рука Сергея. Я замер, ожидая наказания: ведь получается, что нарушил я наш с хозяином договор. Но неожиданно слышу:
- Ладно, крестьянин! Как мне окреститься? Ты мне поможешь?

Сразу после литургии крестили мы нашего Сергея. Еще не доводилось видеть мне такого серьезного и торжественного крещаемого. После миропомазания и причастия Святых тайн Сергей спрашивает у отца Никодима:
- Батюшка, а сына мне теперь у Бога можно выпросить?
- Что, Сергей, очень сын нужен?
- Очень!
- Сегодня праздник преподобного Александра Свирского. Александром сына назовешь?
- Назову, конечно! Что за вопрос.
- Будет у тебя сын! Не сомневайся, - отвечает батюшка, лучась предобрейшей улыбкой.

И только подумал я о необходимости отметить это великое таинство, как по моей спине тук-тук-тук. Оглядываюсь - Олег! В последний раз мы с ним виделись лет эдак шесть назад.

- Ну, что, такое дело нужно красиво отпраздновать. Мы как раз собирались в горы на шашлык. Хотите с крестником с нами поехать?
Сергей, конечно, берет с собой всю семью, и мы на двух машинах едем в горы. Олег рассказывает Сергею, как он стал православным.

- Был я раньше карманником. Только не каким-то там рядовым, а маэстро. От Питера до Сочи все бумажники мои были. И вот однажды в зоне знакомлюсь я с этим самым твоим садовником. Правда, в отличие от меня сидел он за «злостную антисоветчину» - по такой статье сажали раньше православных. Прессовали меня в первые месяцы круто - места на мне живого не было. А как попал я в «аппартаменты» с этим парнем, то сразу все и прекратилось, стоило ему за меня слово замолвить. Что, думаю, за авторитет здесь такой, молодой да ранний? Оказывается, за Христа человек страдает, а не за бабки поганые. Стали мы с ним тогда каждый день беседы разговаривать. Ну, ты знаешь - слово у него, как свинец расплавленный, жжет и жжет. Вот и меня прожгло, да так, что завязал я и решил стать человеком.

- Что-то не похож ты, Олег, на карманника, - жмурится Сергей. - Лицо у тебя больно доброе.
- Не похож, говоришь? Это я сейчас таким стал… Кстати, братья и сестры, а шампуры кто-нибудь догадался прихватить?
Все по очереди сокрушаются, охают и ахают, пока Олег, наконец, не предлагает успокоиться, потому что нет лучшего шашлыка, чем на только что срезанных гибких и сочных веточках. С ним все дружно соглашаются.
- Ну, вот, а ты говоришь, - улыбается Олег. - Так где, Серега, часики твои?
Сергей хвать запястье - пусто. На шоколадном лице его то испуг, то удивление.
- А кошелек ты случайно не терял? - смеется маэстро. - А ты говоришь, не похож! Торжественно возвращаю. Только не бойся, этим я больше не балуюсь. У меня сейчас магазин, пекарня, автосервис. Всей семьей в церковь ходим. Короче, и здесь пытаемся жить по-человечески и сад на небесах сажаем.

Сворачиваем с шоссе и по петляющей гравийной дороге съзжаем к реке на расчищенную от деревьев площадку. Здесь кроме нас еще несколько машин - в основном семейные с детьми. Пока разжигаем костер, на расстеленных одеялах дочери Олега играют «в мушкетеров», сражаясь деревянными шампурами. Олег умильно любуется шалуньями:
- Если бы не Ангел-хранитель - эти две баловницы давно бы себе глазенки повыкалывали!
Отбирает острые колющие предметы, а взмен из машины приносит мешок с игрушками. Очень отличаются темпераментом сестрички: годовалая Оленька, юркая непоседа, и трехлетняя Лизочка, тихоня задумчивая. Однако одна без другой ни на шаг. Маленькая постоянно крутит пушистой головкой и звонко кричит: «Лися, Лися!»
- Лизочка у нас, наверное, монахиней будет, - говорит Олег. - Захожу иногда к ним в детскую. Малая спит без задних ног, а старшая сидит на кроватке и все на иконы смотрит. Спрашиваю, чего не спишь, доченька? А она отвечает, что молится за Олю, за нас с женой, за всех своих друзей. Так эта «Лися» нас каждое воскресенье будит по утрам и в храм торопит, чтобы не опоздали.

Пока мы купаемся в холодной быстрой речке, Олег успевает обойти всю округу. Обнаруживает он за высокими кустами музыкантов с барабаном, дудкой и аккордеоном. И вот они уже играют на нашей площадке кавказские мелодии, а Олег с дочерьми пляшут и громко хлопают в ладоши.
Наконец, и шашлык подоспел. Олег на правах старшего зачитывает молитву, осеняет крестом «яства и питие» и объявляет пир горой! Сергей во все глаза наблюдает за Олегом и, кажется, проникается к нему огромным уважением. И действительно, все у этого парня ладится, все весело, открыто, с добрым огоньком!
- А как вы питаетесь с малышками?
- Очень просто! Мы в ресторан - и они с нами, мы в шашлычную - и они при нас. А как же! Дети обязаны разделять тяготы родительской судьбинушки.
- Малышки в ресторане!
- Нормально!.. нечего им бояться мира, пусть учатся и в шалмане людьми оставаться!
- А где вы остановились?
- Пока нигде. Мы тут мигрируем по побережью, как цыгане, где приткнемся, там и хорошо.
- Так живите у нас, Олег, три комнаты можешь занимать, - предлагает Сергей, не сводящий взгляда с Олега.

Удивительно все-таки Господь людей создает. Каких только нет! И все для того, чтобы мы не манекенами похожими все на одно лицо были, а в своем разнообразии помогали друг другу: молодые - старым, резвые - ленивым, деловые - мечтателям, молитвенники - теплохладным… Разные все мы, и по-разному Господь ведет нас ко спасению, и никому неведом истинный промысел Отца нашего, всем желающий жизни вечной. Тайну эту оставим тайной, не оставляя при этом надежды, не отходя от матери-Церкви, не забывая покаянной молитвы. Наше дело учиться смиренной любви, а благодать и мудрость - это дар Божий.

Неугомонный Олег влечет нас дальше, к новым высотам. В прямом смысле. Погружаемся в автомобили и едем выше в горы. Выходим в замечательно красивых местах, где в узком каньоне глубоко внизу пенится голубовато-белая речка, а над высокими отвесными скалами синеет глубокое чистое небо. Кланяемся древним стенам первохристианского монастыря. Наверное, здешние камни помнят проходивших в этих местах свой подвиг апостола Андрея и святителя Иоанна Златоуста…

Сворачиваем по указателю в какой-то Медвежий угол, и там за развалинами советского безликого бетонного санатория, заросшего лопухами, за крутым горным поворотом в лощине обнаруживаем нечто пятизвездочное, с бассейнами, кортами и стрижеными газонами. И тишина!..

Олег и здесь за пару минут все обегает и тащит нас пить и набирать в бутылки настоящий подземный нарзан из скважины. Затем нам предлагается принять нарзановый душ из-под шланга, который держит сам доктор наук, за пятерку с носа. От холодной воды сначала обмираешь, а затем чувствуешь, как маленькие иголочки покалывают буквально каждую клеточку кожи - это сероводород. Научный человек сообщает нам, что с полчаса назад отсюда на собственном вертолете премьер-министр убыли в сопровождении важных особ. Как ему не повезло, крутит головой Олег, а то мы бы его с собой взяли, словом теплым отогрели.

То ли уколы сероводорода, то ли прохладный горный воздух, то ли неиссякаемая энергия Олега не дают нам покоя - мы едем дальше. Весь день, потом вечер, потом ночь - цыганским табором с детьми на плечах и под мышкой мы кочуем, купаемся, гуляем по набережной, заглядываем в ресторанчики.

Встречаем Владимира, который, разумеется, вливается в наши ряды, рокоча длинными правдивыми историями. Глубокой ночью на темном пляже любуемся звездным небом. И под утро уже успокаиваемся на веранде Сергея. Даже неуёмный Олег и громогласный Владимир - те притихают.
- Знаете, братья, сегодня был самый лучший день в моей жизни. Настоящий праздник. Не думал я, что христиане умеют так интересно жить. Спасибо вам, - произносит Сергей.
- Да, Серег, славный у тебя первый день получился, - констатирует Олег.
- Садовника своего благодари, - гудит Владимир.
- Я-то здесь при чем? - вопрошаю устало.
- Притом, - басит он шепотом. - А, давайте, братья, помолимся… 10.06.2013

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.