Тибидабо

В первый раз я вижу его на проспекте Диагональ. Он бежит наперерез ленивым велосипедистам, ветер развевает его плащ - накрапывает мелкий дождик, противно и холодно, - он проносится мимо меня и я понимаю, что должна была его о чем-то спросить.
Много лет назад должна была.
А встретила только сейчас.
Не судьба...
Когда я оборачиваюсь, он уже почти на конце проспекта, а ведь не прошло и минуты. Мне ничего не остается, кроме как бежать за ним - в ледяной ад промозглых кондиционеров метро, в переплетение разноцветных нитей станций.
Я вижу его плащ, но не могу догнать.
А он мчится куда-то в сторону электричек. Темно-каштановая, как и его волосы, линия. Здесь холоднее всего.

*

Я перепрыгиваю через турникет, добегаю до совершенно пустого перрона, на котором стоит одинокий серо-коричневый поезд. Я успеваю увидеть - минута до отправления, хвост темного плаща в дверях- и забегаю в поезд. Коричневый пустой вагон, холодный и какой-то очень одинокий, медленно скрипя своими механическими суставами, отправляется в путь, а куда - я понимаю только разобравшись с картой. Это не метро уже, а электричка. Практически к выходу из Барселоны едем - к горе Тибидабо.
Он в первом вагоне, я в последнем. А на станции Тибидабо лестниц столько, словно гора уже началась - а может, и правда? На улице все скошенное - наклонные здания, наклонные дороги, наклонные светофоры, наклонное солнце.
Я снова вижу его плащ - он садится в трамвай. Красный такой, игрушечный... наклонный. С разбега запрыгиваю на подножку.
- Не ударилась? - заботливо спрашивает он и подает мне руку в черной перчатке.
Пока я пытаюсь отдышаться на деревянной скамеечке, он невозмутимо платит за двоих.
А я не понимаю - почему красный? Вроде должен быть синий, разве нет?
Водитель трамвая разгоняет вагончик до опасной скорости и мчится в гору. По обе стороны белыми вихрями пролетают дома.

*

- Ты едешь или нет? - он возникает у меня за спиной. Смуглая тень в плаще, закрывающая солнце.
Куда... еду?
Я не понимаю его. Не могу понять, словно он говорит на другом языке, используя неизвестную мне мимику.
А он протягивает ко мне руку - длинные пальцы, аккуратные ногти, испанская такая рука - и хватает за запястье.
С горы, шипя и шелестя брюхом о рельсы, катится вечный двигатель - фуникулер.
Синим червячком он подползает, урча, к стеклянным дверцам и выпускает людей. И только потом приглашает нас. Все по порядку. Все по регламенту. Это очень воспитанный фуникулер.
Мне смешно и дико, и я зачем-то сажусь следом за ним, а он сразу бросается к окну, залезает коленями на скамеечку... Так делают дети, а не взрослые испанские мужчины демонической наружности.
- Я люблю смотреть, как он поднимается, - объясняет он, оглянувшись через плечо. У него черные волосы, лохматые от ветра, и пронзительно светлые глаза. В них только свет и чистое любопытство. - Здесь есть чудесная развилка ровно на половине пути. Два фуникулера двигаются навстречу друг другу по этой единой рельсе с одинаковой скоростью и начинают движение в одно время. Но всегда разъезжаются на этом маленьком островке печали, отправляясь дальше каждый своим путем. Печальное зрелище. Я вот каждый раз думаю - а вдруг исчезла эта развилка и они все-таки встретятся?
Я молчу. Я не очень хочу знать подробностей встречи двух фуникулеров на горном серпантине.
- Но не судьба же, - печально вздыхает он, и снова начинает смотреть в окно.

*

Он исчезает, как только фуникулер останавливается на парковке. Я не могу понять, как и куда. Я здесь впервые, и вокруг слишком много людей.
Слишком много всего.
Я перешагнула порог другого мира, в котором другой ветер, другие люди, и огромный гипсовый Христос балансирует на шпиле храма и молчаливо следит за порядком в Барселоне.
Мне ничего не остается, как пойти бродить по этой чертовой горе, потому что я все равно сюда уже приехала.
В храме пусто и темно. Деревянные скамейки величественно выстроились в ряд, а на вставший в их главе алтарь солнце смотрит через витраж, и от этого зрелища во рту становится очень горько.
Мне кажется, что в глубине меня что-то бьется и ломается.
Я понимаю голову, и вижу медные трубы механической махины органа.
Он издает глухой низкий звук.
Храм наполняется скрипом и шорохом, и этим невыносимо-церковным запахом. Кажется, мне пора уходить, думаю я и быстрым шагом иду к двери.
А на улице солнце и ветер.
И никакого дождя.

*

В следующий раз я вижу его только издалека.
Он гуляет по авеню Тибидабо неспешным шагом человека, располагающего своим временем как попало, но стоит мне бросится к нему, как он словано растаял в воздухе.
Налетевший порыв ветра бросил мне в лицо гроздь дождевых капель.
Такого ливня я не могу вспомнить... Уже очень много лет не было - так. Приходится искать убежище на стоянке фуникулера.
Конечно, белое чудовище не замедлило приползти и гостеприимно распахнуть пасть мне навстречу.
А за маленьким окошком дождь смывает Барселону. Я уже успеваю увериться в том, что когда я приеду на гору, останется т олько храм, и маленький парк аттракционов, и музей старинных кукол, и палатка с сувенирными магнитиками - и ничего кроме.
Но на смотровой площадке светит яркое солнце, а внизу раскинулся чисто вымытый город.
Христос невозмутимо балансирует на крыше.
Я приезжаю сюда каждые три дня уже вторую неделю.
Внутри меня с хрустом бьется сердце, мои нервы становятся ломкими, а куклы ждут в музее - я очень привязалась и к ним, и к старику-смотрителю, открывающему свой музейчик только по просьбам.
Особенно мне нравится та, с каштановыми волосами, которая моргает глазами каждый раз, когда в храме чем-то недоволен орган.
У органа артрит. Он ворчит на плохую погоду. Он очень стар.

*

В другой раз я вижу его на площадке рядом с красным вертолетом.
- Садись, - он делает приглашающий жест рукой. - Полетаем.
Выдержав от силы пару минут тишины, он говорит:
- Такой интересный аттракцион. Для людей с шаткой нервной системой. Половину пути ты точно уверена, что летишь низко над землей, а через мгновение ты уже над пропастью. И ты не знаешь, как хорошо закреплен самолет, и очень радуешься, когда он снова пролетает над площадкой. Но он летает по кругу, и ты снова над пропастью... Чему ты радуешься-то? - а у самого улыбка едва ли не до ушей, - большинство людей так живут. Любят, чувствуют, творят - наполовину. Только шагнут куда-то к огромному, массивному, неизведанному - и тут же возвращаются на твердую землю - сами или не сами, кто как. Но вполсилы ничего нельзя делать.
- Ты, наверное, ничего не делаешь в полсилы, - спрашиваю я просто так.
- Да, это так. - помолчав, отвечает он. - Мне надоело кататься. Пошли есть мороженое.
Он выпрыгивает из самолета, когда тот только начинает останавливать свой полет, и мне на секунду становится страшно, потому что я не сразу понимаю, на какой половине мы были в этот момент.
А потом мы правда едим мороженое и сидим на парапете смотровой площадки. Смотритель музея видит нас и осуждающе качает головой.
Мы молчим, и стекло моего сердца режет мне горло, я хочу говорить, мне о стольком надо спросить его, но он смотрит пронзительно-дождливыми глазами, и я молчу.
И ем свое мороженое.

*

Когда мы встречаемся в очередной раз, он катает меня на карусели. Она желто-синяя и очень смешная. Мне весело и хорошо, и он катится на лошадке рядом, и смеется:
- Ты что-нибудь знаешь про теорию карусели? - задорно спрашивает он, перекрикивая музыку.
- Нет! Что это?
- Есть версия, что карусель - это искаженный циферблат нашей жизни. В какую сторону поедешь - в такую все и закрутится! Главное, быть осторожной с выбором лошади!
Моя лошадь серая в яблоках. И с очень грустными глазами.
А он едет на черной-черной лошадке, которой дети закрасили глаза черным маркером. И его дьявольский взгляд спрятан за черными очками. И сам он такой... черный.
Он помогает мне слезть с карусели, не дожидаясь пока она окончательно остановится, и мы спускаемся.
Стекла в горле стало словно бы меньше.
Я оборачиваюсь и вижу, как карусель начинает вращаться. Снова и снова. В обратную сторону.

*
На седьмой раз мы гуляем по лестницам храма - вверх и вниз, и снова наверх, рассматриваем Барселону с разных сторон и я забываю, что хотела спросить, каждый раз, когда поворачиваюьс к нему. Ветер свистит в ушах, выдувая остатки мыслей.
На фуникулере, идущем вниз, мы спускаемся вместе. Я сижу у окна и внимательно смотрю - есть ли сегодня развилка.

*
- Ты что, правда здесь живешь? - мы неторопливым шагом спускаемся по извинистой авеню Тибидабо.
- Правда-правда, - с преувеличенно-серьезным лицом говорит он. - Там, внизу, слишком много туристов и просто приезжих с других концов Испании. Они меня раздражают.
- А сам-то ты из Барселоны?
- Да, - отвечает он, и теперь он совершенно не шутит. - Я в самом прямом смысле из Барселоны.
А потом он открывает какую-то калитку и в два шага исчезает внутри сада. Я читаю вывеску и вижу, что это офис известной юридической компании. Вот сволочь.
- Ты меня обманул! - бессильно кричу я, так, что на меня оборачивается водитель проезжающего мимо синего трамвая. - Обманщик!
Синего.... Дьявол!

*

Утром я выбегаю на улицу, потому что слышу органный гул.
Идет дождь.
Он смывает меня с лица земли.
Он душит меня, режет, пьет до конца, и из дождя выходит он. Его руки ложатся мне на плечи и я слышу его улыбку, когда он говорит:
- Ты могла просто спросить.
Не могла! - хочу крикнуть я в ответ. Но не могу. Ничего не могу.
Море выходит из берегов. Волны поднимаются выше башен, и обрушиваются на город.
Мы стоим посередине реки Диагональ, на маленьком сухом островке.
Карусель крутится в обратную сторону. Самолет останавливается не с той стороны. Христос умывает руки.
В следующий раз, если захочешь о чем-то спросить - сделай это вовремя, - шепчет он куда-то мне в затылок, и толкает в водоворот.

*

Я иду пешком по солнечному проспекту Диагональ к Собору Святого Семейства, налево и прямо вперед.
В метро слишком холодно для насквозь промокшей девушки.
У меня будет достаточно времени чтобы высохнуть. И разобраться наконец с тем, что надо было сделать так давно.
Карусель вращается обратно, потому что я вышла не с того края самолета.
У меня есть достаточно времени, чтобы исправить сломанный механизм.

Я абсолютно точно знаю: развилки сегодня не будет.
Судьба. 09.06.2013

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.