Сергей Воронин Мой друг Кузьмин

Сергей Воронин



Мой друг Кузьмин

повесть


















Красноярск, 2013
ББК 67.99(2)11
В 88

Сергей Воронин. Мой друг Кузьмин: Повесть. – Красноярск: САМИЗДАТ, 2013. 31 с.





Новая повесть писателя Сергея Воронина, широко известного в России и за рубежом по автобиографическому роману «Сын Ра», а также приключенческой повести «Одиссей из Поднебесной», посвящена описанию жизни двух алтайских друзей, прочно связанных друг с другом озорной студенческой юностью. Данная повесть заканчивает авторский цикл повестей под названием «Три повести о главном».













© С.Э.Воронин, 2013.

Светлой памяти моего друга
Игоря Кузьмина посвящается!

Вороне Бог сегодня не послал не только сыра, но даже черствой осьмушки хлеба. Да что там хлеба – даже жалкие, замороженные в лед ранетки, которые, нет – нет да и встречались еще иногда в этом безжизненном февральском лесу – и то не смогли почему-то в данный момент порадовать желудок этой несчастной, вконец изголодавшейся птицы. Ситуация для пожилой, многое повидавшей на своем долгом веку черной вороны усугублялась еще и этой неожиданно налетевшей пронизывающей метелью, с самого утра развязавшей в алтайской лесостепи какую-то совершенно немыслимую, даже для февраля, снежную вакханалию. Наконец, совершенно отчаявшаяся, обиженная на весь мир ворона взгромоздилась на старую кряжистую березу и во все свое воронье горло выразила свое громкое недовольство таким несправедливым устройством этого огромного и столь несовершенного мира.
Внезапно ворона встрепенулась и замолчала – совсем недалеко, на опушке близлежащего березового колка, появились две миниатюрные черные фигурки людей на охотничьих лыжах, не предвещающие ей сейчас абсолютно ничего хорошего - с эдакими увесистыми рюкзаками и угрожающими ружьями за спиной. «Интересно, что это там за мудаки на лыжах, которые в такую мерзотную погоду рискнули вдвоем отправиться в лес?» - с весьма уничижительным для людей сарказмом подумала эта мудрая ископаемая птица, интеллект которой, по признанию орнитологов, равен, а иногда даже превышает интеллект шимпанзе. Неожиданно одна из подозрительных фигурок остановилась, как вкопанная, как - будто услышав эти крамольные птичьи мысли и очень даже обидевшись на них; человек этот резко вскинул ружье и произвел в ворону выстрел, почти не целясь – как говорится, «в белый свет, как в копеечку». Ворона только сердито и очень возмущенно каркнула в ответ на все это безобразие и оглушительную бестактность, тяжело вспорхнув с ветки березы и засыпав незадачливого стрелка увесистой шапкой пушистого белого снега.
«Ну и к чему ты это сделал, а, Серьга, к чему шумим?» - с легким укором сказал Игорь, брезгливо отбросив от себя лыжной палкой оранжевую нарядную гильзу 16-го калибра. У него была тяжелая «тозовка» - «вертикалка» 12 калибра, почти вдвое тяжелее по весу моего немецкого «Зимсона», изготовленного из легкой крупповской стали - уникального в своем роде охотничьего ружья, сделанного на германском военном заводе аж в 1947 года специально для СССР в порядке контрибуции. «Да просто захотелось хоть куда-нибудь пальнуть из дедовского трофейного ружья - я ведь уже с самой армии не держал в руках оружия!» - сказал я, как бы извиняясь за свое дурачество и одновременно радуясь, как ребенок, произведенным мной оглушительным шумом и ружейным треском в простирающейся насколько хватает глаз алтайской лесостепи.
Мы идем по заснеженным алтайским полям уже более двух часов. Вначале, казалось, не было абсолютно ничего, что предвещало бы какие-либо трудности и опасности на нашем «героическом» пути. Мы привычно «махнули» «на посошок» у давних знакомых Игоря в Топчихе по 100 граммов душистой деревенской самогонки, плотно позавтракали вкусным украинским борщом и с легким сердцем отправились в путь, доверху груженные провиантом, до принадлежащей Игорю, а также его топчихинскому компаньону пасеки.
Провиант, как мне было сразу же объявлено в Топчихе, предназначался одному местному, весьма колоритному бомжу Виктору, который уже более 5 месяцев проживал в гордом одиночестве на хуторе, охраняя пасеку Кузьмина от волков, а также случайных вороватых прохожих. До пасеки было всего около 4 часов пути на лыжах. Игорь шел впереди, что называется, с хорошей «крейсерской» скоростью, уверенно прокладывая лыжню; я поспешал следом за ним, трусливо прячась за его широкой спиной от внезапно поднявшейся, пронизывающей до самых костей февральской метели.
По-хорошему, конечно, надо было срочно возвращаться назад; в такую погоду заблудиться в снежной степи - смертельно опасное занятие. Но этот путь для слабых мужчин, но только не для смуглой мордовской рожи Кузьмина, который, как известно, никогда не выбирал обходных, а, тем более, легоньких путей в жизни. Глядя на богатырскую спину Игоря, мне вдруг показалось на мгновение, что впереди меня вразвалочку сейчас идет вовсе не мой любимый однокурсник Кузьмин, а огромный Минотавр (мифический человекобык), который ради прикола, а, может быть, какого-то особого бычачьего куража неожиданно для всех и даже, наверное, для самого себя встал на эти широченные охотничьи лыжи. И попер бычара – только держи его, этого необычного алтайского быка - «скорохода»!
Мы шли молча – с каждой минутой усиливающиеся порывы ветра все больше затрудняли дыхание. Вокруг нас, повсюду, куда только падал взгляд, в изобилии мельтешили следы зайцев и лисиц, но инстинкт охотников куда – то напрочь исчез, безропотно уступив место Вечному, как сама Жизнь, инстинкту самосохранения. Где-то глубоко в мозгу засела назойливая, пугающая своей откровенностью мысль, что из этого похода живыми мы с Игорем уже не вернемся. Стремясь хоть как-то отвлечь себя от этой жуткой и, надо заметить, во все времена совершенно не конструктивной мысли, я предался обычному для себя и для подобных случаев занятию – своим бесконечным, как Космос, воспоминаниям о жизни, всецело отдавшись теплым волнам моей удивительно цепкой на образы и события памяти.
С Игорем Кузьминым мы познакомились во время поступления на юридический факультет Алтайского государственного университета в июле 1981 года. Он шел вместе с Юрой Дранишниковым (Драней) вне конкурса, по особому списку отличников, сдававших всего один экзамен. Кстати, именно это обстоятельство, на мой взгляд, и предопределило их крепкую мужскую дружбу, которую они пронесли сквозь долгие годы.
Игорь закончил с красным дипломом техникум машинистов тепловозов и слесарей локомотивного депо, так что являл собой лучшего представителя передового отряда высококвалифицированного рабочего класса. Этот почти двухметровый гигант был абсолютной флегмой, совершеннейшим интровертом, иногда почти граничащим с аутизмом. Напротив, в противовес ему, Драня был классическим экстравертом холерического склада, так что вместе они, в веселой студенческой компании, довольно гармонично дополняли друг друга. Уже позже, во время учебы в университете Игорь в одно мгновение вдруг ясно осознал, что при таком наборе психологических свойств личности, как у него, профессия юриста, требующая от человека весьма подвижной психики и гибкого изворотливого ума, увы, для него фатально закрыта.
Как только вся наша честная компания поступила на юридический факультет, Драня развернул активную общественную работу, создав ансамбль политической песни «Глория». Был объявлен кастинг вокалистов, и, конечно же, Юра не мог не предложить своему закадычному другу Кузьмину также поучаствовать в этом кастинге. А вот здесь как - раз и возникла проблема!
Дело в том, что у Игоря был от природы очень густой, насыщенный тембральными красками бас (как говорят вокалисты, «сочный» голос, «мясо»), кстати, очень похожий на голос Федора Шаляпина. И все бы ничего, но как только Игорь начинал «добавлять слезу», чувство или эмоцию при исполнении той или иной лирической песни, он неожиданно начинал гундосить, при этом очень сильно напоминая дворовую манеру исполнения жалостливых, так называемых сиротских песен. И как не старался Драня, после занятий регулярно уводя Игоря в спортивный зал и пытаясь хоть как -то «поставить ему голос», все было тщетно – сиротская манера исполнения Кузьмина неизбежно брала верх над рассудочной манерой исполнения Дранишникова. Наконец, Драня не выдержал.
«Слушай, Игорь, может, хватит гнусить, наконец, как кастрированный африканский слон! – однажды завопил он, в отчаянии размахивая руками на Игоря в спортивном зале АГУ. – Ты что, Кузя, совсем не можешь петь полностью своим открытым ротовым отверстием, что ли?» На этом кастинг Игоря Кузьмина был завершен раз и навсегда - он, к моему большому сожалению, так и не смог сделать «головокружительную» карьеру вокалиста ансамбля «Глория» при своих несомненных вокальных данных. Я, как мог, успокаивал тогда Игоря, который, конечно, расстроился от этой своей первой, можно сказать, творческой неудачи, но вскоре и меня, эдакого Утешителя, постигла та же самая участь - меня успешно «катапультировали» из «Глории» за, якобы, очень шумный инструмент - «рояль». «Понимаешь, Серж, твой рояль, ну просто никак, не укладывается в концепцию камерного звучания нашей «Глории»!» - с жаром убеждал меня Олег Пронин, который в этом напрочь заидеологизированном творческом коллективе ВЛКСМ Алтайского края выполнял роль главного идеолога - почти что доктор Геббельс в пресловутом Третьем Рейхе. Я, как истинный и убежденный фаталист, совсем даже не обиделся на этих креативных комсомольских ребяток, которые очень вежливо так указали мне на дверь; ушел, что называется, по-английски, совершенно без скандала, а с Игорем Кузьминым мы уже встретились ровно через год в студенческом театре миниатюр (СТЭМ) имени комиссара Мигрэ.
«Серега, нам надо пройти сейчас вдоль кромки вон того леса и повернуть резко влево. А там до пасеки будет уже совсем «рукой подать»!» - пробасил мне Игорь, что есть силы, пытаясь перекричать завывания ветра. Я вновь вернулся, благодаря ему, сердечному, из мира воспоминаний в нашу суровую топчихинскую реальность и с любопытством огляделся по сторонам. Окружающая нас снежная обстановка сейчас была уже полностью готовой и логически завершенной декорацией для великолепного цикла северных рассказов Джека Лондона «Белое безмолвие». Бескрайние поля с разбросанными кое-где в беспорядке березовыми колками погрузились в абсолютный снежный хаос. То тут, то там над полями поднимались небольшие снежные смерчи, сквозь которые иногда бледным желто-оранжевым пятном проступало тухлое зимнее солнце. Что называется, ни света, ни тепла, да вообще никакого «понта» от такого Солнца - тоже мне Светило нашлось, прости Господи! И вновь заскрипели полозья лыж, вновь заколыхалась впереди спина моего неизменного «проводника в Мир Теней», а я вновь погрузился в свои сакральные воспоминания.
В июле 1984 года после третьего курса нас с Игорем определили на ознакомительную практику в Октябрьскую прокуратуру города Барнаула. Удивительно, но эта прокуратура, каким - то непостижимым мистическим образом, свяжет всю нашу дальнейшую жизнь с Игорем Кузьминым. После армии мы попадем с ним на работу опять же в эту прокуратуру, там я встречу свою будущую супругу Наташу; ну а свидетелем на нашей свадьбе будет все тот же неизменный Игорь Кузьмин. Но это будет еще не скоро, только через много-много лет, а сейчас, этим холодным летом 1984 года, мы попали в хищные и практически всегда нетрезвые лапы «великого» наставника (Устаза или Сен-Сея, это кому как больше нравится); к замечательной и очень харизматичной личности – к следователю Октябрьской прокуратуры Сергею Павловичу Тополькову.
Старший следователь прокуратуры Октябрьского района города Барнаула Сергей Топольков запомнился мне, прежде всего, двумя «ярчайшими» событийными моментами в жизни.
Во-первых, это был блестящий рассказчик, чьи рассказы о любовных похождениях доводили нас, еще неискушенных женщинами салаг, до приступов оглушительного истерического смеха.
Особенно врезался в память душещипательный рассказ Сергея Павловича о том, как он однажды посетил потерпевшую по своему уголовному делу, возбужденному по факту группового изнасилования. Эта многострадальная дама 30 с лишним лет проживала недалеко от нашей прокуратуры в районе ВРЗ (вагоноремонтного завода). Уже сам по себе факт интимной связи следователя с потерпевшей, безусловно, во все времена являлся противоправным и общественно порицаемым проступком, но Топольков смог придать этому почти криминальному эпизоду своей жизни столько романтического флера, что ни у кого из слушателей в Октябрьской прокуратуре даже язык не повернулся осуждать этого старого и столь «заслуженного» товарища. Новоявленный Казанова рассказал нам, что в самый разгар эротических пассов он неожиданно для себя обнаружил на попе очаровательной женщины прилипший кусочек газеты – очевидно, дама очень торопилась куда-то после туалета. Опытный сыщик смог тогда не только с точностью определить, что это была газета «Алтайская правда» за 8 июля 1984 года, но и даже прочитать фрагмент газетной статьи, из которого следовало, что дождливая погода этим летом 1984 года очень сильно подвела алтайских хлеборобов и фатально сказалась на качестве будущего урожая. Таким образом, Сергею Павловичу Тополькову удалось тогда практически невозможное - совместить приятное с полезным, узнав во время банального, ничем не примечательного советского секса много нового и полезного для себя, а это, как говорится, дорогого стоит!
Второй эпизод из ознакомительной практики в прокуратуре, врезавшийся мне в память – это моя эксклюзивная производственная характеристика, составленная и подписанная Топольковым, о которой в университетской среде до сих пор ходят легенды.
Однажды, в конце рабочего дня, Сергей Павлович, как всегда, отправил меня в магазин за водкой, дав 5 рублей, а также подробные инструкции насчет закуски. Однако, в магазине водки, как назло, не оказалось, и я решил тогда побаловать своего наставника хорошим вином (с моей юношеской точки зрения, конечно). На 4 рубля я взял две бутылки сухого вина «Рислинг» и два плавленых сырка «Советский». Невероятно довольный собой, а также этой своей редчайшей находчивостью я пришел со всем этим скарбом в прокуратуру и вдруг с огорчением заметил, как на лице Тополькова появилась гримаса отвращения - губа его надулась, как у дегенерата, и придала всему этому «измученному нарзаном» лицу очень потешный вид крайне обиженного ребенка. Игорь Кузьмин, очевидец происходящего, в конце концов, просто не выдержал всей этой душераздирающей сцены и заржал, как конь. Результат сего инцидента не заставил себя долго ждать – на следующее утро на рабочем столе следователя я обнаружил производственную характеристику на меня, подписанную следователем Топольковым и заверенную гербовой печатью Октябрьской прокуратуры. В ней было сказано, что «стажер Воронин, к сожалению, оказался законченным мудаком - вместо водки купил нам какую-то дрянь. Отсюда вывод: совершенно профнепригоден для работы в Октябрьской прокуратуре». И только после того, как я все-таки купил ему настоящей водки «Экстра», мне удалось реабилитироваться в глазах Сергея Павловича, который подписал, наконец, положительную производственную характеристику, и которую, на этот раз, на всякий случай, я составил на себя сам.
В конце концов, Сергей Павлович Топольков, надо признать, следователь от Бога, допился до рака горла. В 1989 году его прооперировали в онкологической больнице города Барнаула, вставив вместо трахеи пластмассовую трубочку. Он еще проходил с этой трубочкой что-то около года, пугая окружающих и издавая горлом совершенно непотребные шипяще-свистящие звуки, а в январе 1990 года, наконец-то, к всеобщему облегчению, успешно отдал Богу душу.
«Кажись, капитально заплутали!» - вновь вернул меня из моих «веселых» студенческих воспоминаний в эту холодную снежную реальность Игорь. Я мрачно огляделся по сторонам. Да, не мудрено было сбиться с пути в такой ситуации: уже на расстоянии всего пяти метров ничего абсолютно не было видно – теперь завьюжило аж до самых вершин берез. Мы как - будто оказались под совершенно непроницаемым снежным колпаком, выхода из которого, казалось, просто в принципе не существовало. «Ну и хрен с ним!» - со злостью подумал я, неожиданно вспомнив свою армию и зимний марш - бросок в ишимской учебке.
Меня угораздило служить срочную в тяжелой гаубичной артиллерии в родной Западной Сибири. В день того злополучного полевого выхода выдалась добротная сибирская зима, термометр фатально показывал 35 градусов ниже ноля, а на город опустился густой, промозглый туман, многократно усиливающий и без того пронизывающий до костей лютый холод. Но доброхотов и филантропов в армии, как известно, нет — ведь не для того командир нашего учебного дивизиона Шутов дослужился до полковника, чтобы из-за какой-то презренной погоды отменять свое «царское» решение о предстоящем марш — броске. И вот мы уже стоим на лыжах в русле замерзшей реки Ишим - притока великого Иртыша — и ждем команды: «Начать движение». С высоты птичьего полета колонна нашего дивизиона очень похожа на гигантское реликтовое пресмыкающееся, которое опрометчиво выползло из своего теплого гнезда и теперь очумело ползло по льду навстречу неминуемой гибели.
Как и следовало ожидать (из-за нарядов я не успел подготовиться к походу надлежащим образом), очень скоро мое лыжное крепление слетело с бесформенного армейского валенка, и я был вынужден остановиться. Сзади напирала колонна, грубо и очень нецензурно требуя освободить лыжню, и, пропуская лыжников вперед, я сделал неловкий шаг влево, внезапно по колено провалившись в речную проталину; мокрые лыжи, валенки и ватные штаны на морозе моментально схватились твердым ледяным панцирем, и вот я, для всех потерянный бедолага, как в известном хулиганском стихотворении, уже «стою на асфальте в лыжи обутый; то ли лыжи не едут, то ли я еб...й». Ситуация «ни туда, ни сюда» - хуже не придумаешь. Дивизионная колонна уже исчезла вдали, а я не продвинулся ни на метр на своих ледяных лыжах. Вскоре подъехал наш сержант с учебки Мезенцев, с которым у меня были, мягко говоря, неприязненные отношения: «Что случилось, Воронин?» Я объяснил, осторожно заметив при этом, что, наверное, мне лучше вернуться в полк. На бледном лице Мезенцева вспыхнула злорадная улыбка, он произнес с фальшивым пафосом: «Обратной дороги нет, Воронин. Умри, но догони колонну!» - и помчался на своих добротных лыжах догонять дивизион. Делать нечего, надо ехать - «сиди не сиди, а пьяным не будешь». Я снял лыжи, достал штык - нож и начал остервенело соскабливать лед со своих бедовых деревяшек. Ехать стало заметно легче; и все равно, при каждом спуске с горки я растягивался во весь рост, автомат и набитый хламом вещмешок каждый раз при падении больно бил меня по затылку, да так, что в глазах темнело.
Примерно через час беспрерывных кульбитов на снегу я вдруг отчетливо увидел свой нос, не сразу поняв, что случилось нечто неординарное. Занятый лыжами, я совершенно забыл про мороз, и он не преминул о себе напомнить — от души обморозил мой нос, да так, что он стал похож на сливу, висящую перед глазами и закрывающую обзор местности. Я выехал из оврага и увидел стоящий на пригорке «УАЗ - 469» командира дивизиона Шутова. Шутов, как две капли воды похожий на артиста Георгия Жженова, выскочил из машины и сердито закричал на меня: «Воронин, ну что же вы так плохо подготовились к службе в армии? Ничего не можете!» «Виноват, товарищ полковник, я учился, дневал и ночевал в библиотеках и как-то об армии не думал!» «Очень плохо, что не думал. А кто Родину будет защищать? Все, ты убит, капитально нос обморозил, теперь отвалится, как у сифилитика!» Тут же вызвали находящуюся на полигоне полковую машину «Скорой помощи» и мне оказали первую помощь. Сержант — фельдшер, с тревогой осмотревший мой обмороженный нос, с дури протер его спиртовым тампоном, да так, что я чуть не выпрыгнул из автомобиля в форточку от боли. Было полное ощущение, что к лицу поднесли горящий факел. Вскоре мы подъехали к ВАПу, где я увидел нашего комбата капитана Адамова. «Дерьмовый из меня солдат получился», - грустно сказал ему я, на что он улыбнулся и сказал с сангвиническим задором: «Ничего, Сережа, всякое бывает, главное ты свои руки не обморозил. Они у тебя — настоящее сокровище!» Комбат, большой любитель музыки, относился ко мне, музыканту - самоучке, с очень большим пиететом.
У Игоря армейская Судьба сложилась несколько иначе, чем у меня. Он попал служить на Камчатку в секретную часть ГРУ Генерального штаба Вооруженных Сил, которая в те времена занималась сбором разведданных о нашем вероятном противнике – США. После армии, в июле 1988 года, Кузьмин устроился следователем все в той же пресловутой Октябрьской прокуратуре. Я же, законченный авантюрист по натуре, после армии с негодованием бросил диплом об окончании юрфака в «дальний, пыльный угол» и устроился музыкантом, причем, абсолютно не знающим нотной грамоты, в Алтайскую краевую филармонию.
Однажды, в сентябре 1988 года, я неожиданно соскучился по своему другу Кузьмину и решил побаловать его женским обществом, которого в филармонии было тогда, как, впрочем, и сейчас, хоть отбавляй. Мой выбор пал тогда на администратора филармонии, женщину бальзаковского возраста Анжелику. Внешность у Анжелики была, конечно, не ахти, но зато фигура … Дай Бог каждому, такую фигуру, господа! Анжелика, как оказалось, тесно «дружила» с Михаилом Муромовым, который в тот момент был трудоустроен в нашей краевой филармонии и с которым я играл в одной рок - группе. Я с восторгом рассказал женщине о своем друге Игоре; она явно очень заинтересовалась им, особенно его прокурорским статусом, и, не мешкая, пригласила нас к себе домой на рюмочку чая, недвусмысленно намекнув, что совсем даже не прочь «пообщаться» с нами двумя одновременно.
Анжелика проживала одна в Ленинском районе города Барнаула в двухкомнатной квартире обычного панельного дома на улице Попова. Мы взяли с Игорем две бутылки молдавского коньяка «Аист» (на всякий случай, а вдруг не хватит!) и много-много фруктов. Гостеприимная хозяйка встретила нас прямо на входе в роскошном турецком халате, сквозь который иногда то и дело проглядывали весьма соблазнительные формы ее очаровательной владелицы. Как оказалось, Анжелика совсем не пила, поэтому мы с Игорем, без ложной скромности и с очень большим энтузиазмом, как положено бывшим солдатам, навалились на коньячок. Вскоре с обеими бутылками было покончено раз и навсегда. «Ну что же, ребятки, а теперь пора ложиться спать! – наконец сказала Анжелика. – Я вам, на всякий случай (тут она подмигнула мне и очень так кокетливо улыбнулась), постелю здесь в зале, на этом диване, а сама лягу в спальне». Мы все улеглись по разным комнатам и сделали вид, что заснули.
Примерно через час я толкнул локтем Кузьмина, вальяжно развалившегося на диване: «Кузя, имей совесть! Дама ждет, дуй к ней в комнату!» «Не, не пойду! Дуй сам, если хочешь!» В том то и дело, что и я, на удивление, тоже ничего не хотел. То ли коньячок молдавский подействовал, то ли в даме не хватало какой - то харизмы?! Не знаю, но ведь надо было что-то делать! Сама эта ситуация вся была на редкость абсурдной: два самца после долгого армейского воздержания и истекающая соком перезрелая самка разлеглись по разным углам, и никто упорно не хочет соития. Какой-то отчаянный вызов Господу Богу и Всем существующим законам Природы, иначе и не скажешь!
Я встал тихонько и сделал вид, что направился в туалет. Мой путь пролегал через комнату Анжелики. Она лежала абсолютно голая, слегка прикрытая простыней, и упорно делала вид, что спала. Я три раза продефилировал мимо нее, но так и не решился «потревожить ее сон». «Ну че, трахнул ее, наконец?» - спросил меня Игорь, когда я вернулся к нему на диван. «Нет! Ты знаешь, Игорек, я тут подумал давеча – мы с тобой хорошо знаем, что она спит с Муромовым, а в Москве сейчас свирепствует СПИД. Как говорится, береженого Бог бережет!» - сказал я, один в один повторив при этом классический сюжет басни «Лисица и виноград», неожиданно успокоился от такого простого и логичного объяснения своей мужской несостоятельности и сразу же заснул.
Что было на утро – совсем не трудно догадаться! Анжелика шипела и брызгала ядом на кухне, разливая нам кофе и недвусмысленно намекая на наши с Игорем гомосексуальные пристрастия. В общем, теперь я окончательно понял, что значит обидеть Женщину, так глупо и так бездарно отказавшись от нее! У обиженной Анжелики сложилось полное впечатление, что у нас с Кузьминым просто не было места в Барнауле, где можно было спокойно выпить коньяка и потрахаться друг с другом. А это, безусловно, выглядит со стороны очень и очень обидно, особенно для женщины бальзаковского возраста!
Мои воспоминания снова неожиданно прервались - на этот раз резкой болью в щеках. Я совершенно явственно почувствовал, что в этом жутком мерзопакостном походе капитально обморозил себе нос и щеки. Мороз и ветер сделали свое коварное дело. Я остановился ненадолго, с тоскою глядя на удаляющегося Кузьмина, и начал с яростью растирать себе лицо. Через некоторое время кровь вновь начала пульсировать в щеках и обмороженном носу; наконец-то, по лицу пошло долгожданное тепло, и я поспешил дальше по уже проложенной Кузьминым трассе – догонять своего проводника и Спасителя.
Как сейчас помню, в январе 1989 года я устроился на работу помощником Барнаульского прокурора по надзору за соблюдением законов в ИТК. Эта спецпрокуратура традиционно размещалась в здании Октябрьской прокуратуры. Надо сказать, что с обитателями «курятника» (так называли тогда Октябрьскую прокуратуру в городе) у меня сложились достаточно ровные товарищеские отношения, за исключением Вити Щукина – старшего помощника прокурора Октябрьского района по надзору за МВД. Витек, кстати, лучший друг и собутыльник Сергея Тополькова, невзлюбил меня буквально с первого взгляда. Точно так же, как Игоря в свое время невзлюбил старейший следователь Октябрьской прокуратуры Валерий Дмитриевич Иванов, которого Кузьмин очень сильно раздражал и доставал всегда до самых печенок своей флегматичностью и необычайной медлительностью. Каждый день после работы Витя Щукин активно любезничал с Бахусом, выпивал со своими ментами - поднадзорниками традиционную поллитровку и по дороге в туалет неизменно заходил ко мне в кабинет. «Можно я у тебя поссу в кабинете?» - очень вежливо спрашивал Витя, на что я всегда начинал отчаянно махать на него руками и голосить, как сварливая базарная баба. После этого он, дождавшись моей столь активной реакции и глубоко удовлетворенный собой, наконец, покидал мой кабинет. Это происходило с таким завидным постоянством, что у меня со временем стало возникать ощущение «дежавю».
Однажды я был слишком сильно занят работой с документами и не сразу ответил Щукину на его актуальный «запрос». Тогда Витек обстоятельно разместился между шкафом и картотекой специальной литературы и в одно мгновение сделал огромную лужу – так сказать, капитально пометил свою территорию – территорию «альфа-самца». Ну, а в остальном... в остальном, господа, в Октябрьской прокуратуре города Барнаула все было просто замечательно! Офигенно - обалденно, это уже как вам больше нравится!
Однажды ко мне в кабинет зашел Игорь. «Серьга, как говорится, долг платежом красен! Хочу предложить тебе компанию двух очаровательных дам – врачей из городской больницы БСМП! Приглашают нас с тобой в свою хату на эротическое рандеву!» Я был бы не я, совершенно, если бы по какому-то странному капризу (своему или чужому – неважно!) вдруг отказался от столь заманчивого предложения! И вот мы уже вчетвером сидим в очень интимной обстановке, в уютной двухкомнатной квартире в городе Новоалтайске – это небольшой пригород Барнаула в получасе езды на электричке. Хозяйку квартиры звали Марина, и эта маленькая сероглазая шатенка, сразу же, почему-то, выбрала меня. Игоря же выбрала яркая высокая брюнетка Галя. Вообще, надо сказать мы, мужчины, в своем глупом шовинизме всегда заблуждались и заблуждаемся насчет свободы мужского выбора – нас выбирают практически всегда, как породистых баранов или псов, и это – аксиома. Это - непреложный Закон природы!
Как здорово, что у Марины оказалось в доме пианино, причем, в довольно приличном состоянии. И я смог, наконец-то, в полный рост развернуть всю свою павлинью стать! Уже через полчаса моих фортепианных экзерсисов у Марины вдруг тревожно и алчно заблестели глаза, и она, разгоряченная музыкой и спиртным, неожиданно предложила всем нам лечь в одну большую двуспальную кровать. «А давайте займемся групповым сексом?» - очень так непосредственно предложил я, при этом само воплощенное целомудрие, и девчонки радостно завизжали от восторга. Однако неуклюжие попытки превратиться в реальных шведских свингеров ни к чему хорошему нас тогда не привели – сказывалось, однако, мощное, базовое воспитание «хомо советикус». В конце концов, мы покорно разбрелись по комнатам и вкушали от Бога Эроса уже по отдельности.
Проснувшись на следующее утро рядом с Мариной, первым делом я победно протрубил Кузьмину в соседнюю комнату, точь-в-точь как олень во время гона: «Игорек, сколько?» «Два раза!» - пробасил Кузьмин в ответ. «Слабак, а я – четыре!» И я нисколько не лгал при этом – Марина, действительно, «завела» меня сегодня; причем «завела», можно сказать, не по-детски!
«Сережа, когда же мы с тобой еще встретимся?» - почему –то грустно спросила девушка, когда мы остались с ней вдвоем на кухне. «Никогда, Мариночка, у меня есть невеста – молодая девушка, вопрос о свадьбе уже решенный!» «Ну, ты и кобелина, Сережа! Значит, поматросил и бросил?» - не на шутку рассердилась на меня Марина, не желая так просто сдаваться в этой достаточно банальной житейской ситуации. «Ну, зачем же ты так? В конце концов, я тебя первый раз в жизни вижу, Мариночка! Какие могут быть претензии ко мне в этом случае?» «Ну, видимо, в первый и уже в последний! - несколько успокоившись мрачно резюмировала Марина. – Галя, у Щукина сегодня выросли огромные ветвистые рога!» Это она обратилась к Галине, которая вместе с Кузьминым зашла к нам на кухню после душа. «Минуточку, у какого - такого Щукина?» - не на шутку встревожился я («Мало мне проблем, горемычному!»). «У Вити Щукина, вашего помощника прокурора, у кого же еще!» - уже изрядно повеселев, сказала Марина. «Вот это - Санта-Барбара! Оказывается, они с Мариной - любовники! Так вот почему этот педрила - гамадрила пометил свою территорию в моем кабинете! Ай да Щукин, ай да сукин сын!» - подумал я и поспешно засобирался домой в Барнаул, переваривать все услышанное сегодня.
«Ура, Серега! Мы пришли. Радуйся – вон она, наконец, наша пасека, всего километр пути остался!» - радостный крик Игоря вновь вернул меня, теперь уже окончательно, в нашу суровую, но такую родную и такую всегда понятную нам сибирскую реальность.
Пасека Кузьмина удобно и очень уютно расположилась на окраине старой березовой рощи и занимала всего около 5 соток тщательно огороженной территории, в центре которой стоял небольшой бревенчатый домик, очень похожий, особенно издалека, на дачный флигелек из-за того, что снаружи был обшит тонкой и, судя по всему, весьма дешевой фанерой. Возле ограды нас радостно встретил худощавый мужчина лет 40-45 (возраст этого «видавшего виды» джентльмена очень трудно было определить «на глаз»), тот самый «легендарный» бомж Виктор, который, судя по специфическим наколкам на руках, большую и возможно лучшую часть своей жизни провел в местах не столь отдаленных.
«Ну, вы что, совсем охренели, мужики? Почему же так долго не приезжали? Я ведь вас еще неделю назад ждал!» - сразу же наехал на нас не на шутку рассерженный мужичок, в глазах которого, однако, светилась неподдельная радость от присутствия рядом живых людей. «Да мы собирались, Витя, но ты же видел, что творилось в прошлое воскресение?! Метель просто жуткая была – вот и пришлось отменить поход. Сегодня то с Сергеем чуть концы не отдали, почти заблудились, прости Господи!» - пробасил в ответ Игорь. Мы зашли в домик, сбросили тяжелую поклажу и блаженно протянули над печкой свои озябшие руки. «Пойдем, Сережа, я покажу тебе свой омшаник!» - сказал Игорь, и чувствовалось, что ему просто не терпится похвастаться передо мной этим своим детищем с таким чудным именем.
Омшаник представлял собой полуподземный зимник для пчел, углубленный в землю примерно на один метр. Сверху омшаник был обильно присыпан пушистым снежком таким образом, чтобы лютый сибирский холод не проникал внутрь спящих ульев. «Вот они мои, пчелки - кормилицы! Как вы там, в теплых уликах – соскучились, наверное, по мне, родимые?»» - любовно приговаривал Игорь, тщательно утрамбовывая широкой фанерной лопатой снег на крыше омшаника. Да, совсем забыл сказать, что после того «легендарного» эротического шоу с девушками - врачами Кузьмин почти сразу же уволился из прокуратуры и вместе с Дранишниковым организовал свое первое пасечное дело недалеко от поселка Голубцово, что находится в Заринском районе. Оглядываясь на прошедшие годы, должен с уверенностью сказать, что, пожалуй, это было единственно точным попаданием Игоря в профессию, полностью отвечающую психологическим свойствам его личности.
«Да, хреново дело! – озабоченно сказал мне Кузьмин, когда вернулся из уборной, расположенной на улице почти рядом с домиком. – Кажись, у Витька то нашего – рачок! Весь пол в сортире залит кровью». «Да почему ты так решил? Может, это - заурядный геморрой?» - предположил я, всегда отличавшийся от своих однокурсников незаурядным и практически неиссякаемым оптимизмом. «Да нет, для геморроя – слишком уж обильное кровопускание!» - продолжал гнуть свою мрачную линию Игорь. Да и действительно: вид у нашего Виктора был крайне изможденный – чувствовалось, что изнутри его точит какая - то опасная, а может даже и смертельная болезнь.
«Мужики, а флакон – то вы не забыли привезти, часом?» - в нетерпении спросил не на шутку встревоженный Витя, когда мы с Игорем, наконец, вернулись в домик. «Да привезли, Витек, успокойся уже», - сказал Кузьмин, извлекая из рюкзака поллитровку самогонки. Виктор трясущимися руками, с алчным блеском в глазах, разлил самогонку по трем грязным, давно уже не мытым граненым стаканам. «Ну, за встречу!» - сказал Игорь, очень напомнив, при этом, одного замечательного генерала - персонажа известного, кстати, нашего же алтайского земляка, актера Булдакова, и мы разом опрокинули содержимое стаканов внутрь. Посидели – помолчали, погрузившись каждый в свои сугубо личные воспоминания.
Я с любопытством рассматривал синие всполохи угарного газа, то и дело возникающие в самопальной чугунной печке, довольно неряшливо выложенной кирпичом каким – то, по-видимому, очень незадачливым печником. Когда-то эти довольно симпатичные синенькие огонечки чуть не стоили мне жизни, если бы ... не Игорь Кузьмин! А дело было так.
Как сейчас помню, в июле 1982 года мы вместе с Кузьминым с подлинным энтузиазмом советских строителей БАМа отправились в свой первый студенческий строительный отряд (ССО) «Русичи» юридического факультета АГУ. Нас было 30 парней с разных курсов и всего 5 девушек - поварих. Так что, судя по всему, ожидалось большое «гендерное» шоу, особенно когда мы узнали, что место дислокации стройотряда — это огромное алтайское поле в 30 км от деревни Шелаболиха в Павловском районе. Нас «купил» тогда у факультета известный в Алтайском крае директор совхоза «зеркального карпа» Герой социалистического труда Сапунов, которого мы между собой за его чересчур нудный характер сразу же окрестили «председятелом».
Когда мы прибыли на место дислокации стройотряда, я был просто потрясен той величественной панорамой, которой открывалась перед нами такая знакомая и, оказывается, совершенно незнакомая природа Алтая. До чего же красивая, все-таки, эта «малая» моя Родина!
Передо мной раскинулось великолепное изумрудное поле, как в сказке Александра Волкова «Волшебник Изумрудного города». Солярные пятна от пылающего июльского солнца поднимали с волшебного поля струи горячего, раскаленного до бела воздуха, в мареве которого слабо колебались силуэты дальних околков, в беспорядке разбросанных по полю, и наших двух строительных вагончиков, убого стоящих на краю березовой рощи. Все пространство вокруг вагончиков, даже на тех редких черно - белых фотографиях, что остались от этого стройотряда, залито каким-то фантастически нереальным, ослепительно белым солнцем.
Рядом с нашими вагончиками стоял большой фургон на колесах, в котором жили водители скреперов и грейдеров, приехавшие сюда на «калым» из Тальменки. Мы вместе с ними должны были строить новый пруд для «зеркального карпа».
Первая ночь в строительных вагончиках для всех прошла просто кошмарно. За день раскаленный, обшитый листовым железом вагон превращался в такую сауну, что до 3 часов ночи уснуть было совершенно невозможно. Затем, наконец, кое – как уснув под утро, через час вы уже просыпались от дикого холода — оказывается, эти тонкие, фанерные стены вагончика не могли сохранить тепло и были абсолютно беззащитными перед ледяным алтайским утром. Поэтому старейшинами нашего «племени» – студентами старших курсов – уже на следующее утро пребывания в стройотряде было принято «сакральное» решение построить баню для «ритуального» омовения, а также «для сугреву» наших бренных тощих тел в этом суровом, даже летом, сибирском климате.

Самое активное участие в строительстве бани тогда приняли Олег Кочубин, Эдик Маркосян и Игорь Кузьмин. Баня, надо признаться, удалась на славу! Одно было плохо только в ее конструкции – баня представляла собой вырытую на глубине двух метров землянку и топилась по-черному. Как - раз это обстоятельство, а именно - «топка по-черному», на мой взгляд, тогда чуть и не сыграла со мной ту роковую и очень злую шутку.
В тот памятный злополучный день выдалась просто восхитительная солнечная погода. Воздух был наполнен ароматом разогретой солнцем листвы и алтайского разнотравья и просто-напросто пьянил. Мы пошли в баню впятером – Игорь Кузьмин, Юра Дранишников, Володя Барсуков, Володя Кораблин и я. Драня с Игорем очень быстро попарились и вскоре покинули баню, а мы продолжали париться с веничком и кваском на каменку – все, как и положено, впрочем, настоящим русским людям.
Наконец и Володя Барсуков не выдержал и «сошел с дистанции», и мы остались в парной с Кораблиным уже вдвоем. «Что-то не нравятся мне эти синие «языки» в печке,- неожиданно произнес Кораблин, задумчиво глядя на огонь в печи. – Не прогорают дрова до конца почему-то, и все тут. Ты как знаешь, Сережа, а я ухожу и тебе тоже советую». Он быстро завернулся в простыню и вышел из парной. Я еще некоторое время с любопытством смотрел на это завораживающее синее пламя, а потом вдруг почувствовал, что начал слепнуть и глохнуть одновременно. Чувствуя, что мне приходит вполне осязаемый конец, я попытался, было, встать с полка и дойти до двери, однако мои ноги в тот момент уже фатально не слушались головы. Ощущение, между прочим, очень похожее на то, что бывает иногда в кошмарном сне – когда тебе надо бежать от какой-то страшной, нестерпимо жуткой опасности, а ноги не слушаются при этом совершенно. Я грохнулся во весь рост с полка на землю и, как змея, извиваясь всем телом, пополз на брюхе к спасительной двери, однако доползти до нее уже не успел – неожиданно потерял сознание.
Очнулся я уже на воздухе, лежа на траве возле бани в абсолютном неглиже – Игорь Кузьмин делал мне искусственное дыхание. «Ну, Сержик, ты точно в рубашке родился! Хорошо, что я решил вернуться в баню за своей мочалкой, а то бы все – схоронили тебя, бедолагу!» Так обычная, с виду ничем не примечательная капроновая советская мочалка спасла мне тогда жизнь!
Витя, ни на миг не забывая о своих прямых обязанностей «бармена» на этой хозяйской пасеке, разлил нам душистой самогонки уже по второму кругу. «Вы как хотите, господа, а я больше не буду сегодня пить – башка жутко разболелась от этого «гребаного» похода!» - сказал Игорь, уже безо всякого тоста, вместо лекарства, опрокинув стакан в свою утомленную жизнью утробу. «Да, когда - то и я не мог пить совершенно!» – неожиданно с грустью подумал я – ведь с ранней юности у меня было абсолютное неприятие алкоголя. А все началось со снежного десанта в феврале 1982 года, когда я впервые попробовал водку и чуть не отдал Богу душу.

Тогда, в те ярко - «кумачевые», «по – ленински» оранжевые и звонкие 80-е годы прошлого столетия были очень и очень модны подобные военно-патриотические акции: так называемые снежные десанты агитбригад по алтайским деревням и селам, проводимые под эгидой краевого комитета ВЛКСМ. На этот раз важные комсомольские боссы решили «этапировать» в честь 23 февраля десятку самых «отважных» студентов, набранных с разных курсов юридического факультета, в замечательный (я говорю это совершенно безо всякой иронии) Алейский район нашего Алтайского края.
Не буду утомлять читателя душещипательными подробностями того «смертельного» похода – одно то обстоятельство, что я фактически впервые после долгой жизни в степном Казахстане встал на лыжи, уже о многом говорит. И если бы не находчивость, а также «великий гуманизм» командира нашей агитбригады Сергея Гребенщикова, который уже через два дня пути на лыжах принял непростое для него, сверхчестного человека и настоящего патриота, решение останавливать дальнобойщиков и доезжать до близлежащих сел на попутках, все могло закончиться куда плачевнее.

Сережа Гребенщиков был на тот момент студентом уже 5 курса, а мы с Кузьминым и Дранишниковым – только первого. И это, безусловно, заставляло нас, салаг, смотреть на Гребенщикова, почти как на Бога. В «лихие» 90-е он, безусловно, талантливый человек во многих сферах, сделает головокружительную карьеру, став после долгой и успешной работы в знаменитой бригаде следователей Гдляна и Иванова старшим следователем по особо важным делам Генеральной прокуратуры СССР и дослужившись до генеральского звания.
23 февраля 1982 года застал нас в славном алейском селе Кашино, основанном аж в 1726 году, то есть на 4 года раньше нашего города Барнаула. Мы успешно отыграли наш дежурный, изрядно набивший всем оскомину концерт для тружеников сельского хозяйства, представляющий собой поистине жуткую и, на мой взгляд, очень неаппетитную «солянку» из совершенно разношерстных, логически не связанных друг с другом номеров (это называется у нас - кто во что горазд!), напоминающую незатейливое домашнее представление для детей дошкольного возраста.

После концерта секретарь кашинского комитета комсомола не нашел ничего лучшего, как разместить нас на ночлег прямо на сцене клуба, в котором только что происходило «сакральное» действо служителей алтайской Мельпомены. Гостеприимные кашинцы принесли нам всяческой снеди – соленье, варенье, буженину, сало. Мы разложили все это сокровище прямо на спальных мешках, которыми предварительно застелили сцену. В центре этого импровизированного стола водрузили несколько бутылок водки, только что купленной в сельском магазине. И началось настоящее студенческое «веселье» во имя Бахуса и первого, во всяком случае, по солнечному календарю, гендерного праздника, посвященному 23 февраля.
Я, впервые в жизни, как самый настоящий дегенерат, напился до одури и начал громко петь пьяным дурным голосом, неуклюже аккомпанируя себе на гитаре и подражая манере известного чилийского певца-коммуниста Виктора Хары - его пронзительную песню «Плуг», переложенную на хулиганские четверостишия неизвестными русскими «мастерами-затейниками»:
«Больно прорабу, с крыши сорвался,
Стынет раствор на его голове!
С крыши сорвался и прогремел он
Тазовой костью по мерзлой земле.

Вместе с прорабом раствор загубили
Друг, над пропавшим раствором не плачь!
Новый раствор выпишет СМУ-4,
А над упавшим прорабом не плачь!»
Этим просто немыслимым с любой точки зрения кощунством (между прочим, по-арабски, астагафирулла звучит очень красиво и, на мой взгляд, куда более значительно, чем на русском) – столь жутким извращением этой прекрасной, как оказалось, пророческой песни Виктора Хары «Плуг» о судьбе трагически погибшего поэта - я определенно навлек тогда на себя беду – ведь всем же давно и хорошо известно, что нельзя так жестоко стебаться над святыми вещами!
Однако, в тот момент, как говорится, «пипл с удовольствием схавал» мое незатейливое искусство «стеба»! Толпа «десантников» пришла в неописуемый восторг и требовала меня исполнить «Плуг» еще раз на «бис». Воодушевленный столь «грандиозным» успехом, я отошел к краю сцены и решил, как положено настоящей звезде, картинно поломаться перед публикой, грациозно (так мне тогда казалось) опершись локтем, да и всей спиной впрочем, на бордовую стену, за которую, по пьяни, принял сценический занавес. Тут, в соответствии со всеми законами гравитации, я стал медленно, но верно падать, как в замедленном кадре, с полутораметровой высоты сцены. Я приземлился на пол плашмя (совершенно не понятно, каким образом меня так развернуло в полете, ведь я должен был, в соответствии со всеми законами физики, пролететь по параболической траектории и упасть со сцены именно головой вниз), ударившись затылком, спиной и известной пятой точкой, но, что удивительно, боли совершенно при этом не почувствовал. Да что там боли – я вообще в этот момент не чувствовал своего тела, что, впрочем, можно списать на сильное опьянение. Мои часы «Зенит» на левой руке - подарок отца на день рождения – разлетелись на мелкие запчасти.
Все это произошло настолько быстро и неожиданно, что все ребята, наблюдавшие эту занимательную картинку, непроизвольно заржали, как кони, в полном соответствии с Законом падения в комедийном синематографе, открытым великим Чарли Чаплиным. Особенно усердствовала тогда (до сих пор в ушах звенит ее радостный, звонкий голосок) Стелла Киселева, которая в изнеможении опустилась на корточки и даже едва не описалась от безудержного, почти истерического смеха.
Первым в этой ситуации опомнился Кузя. «Да что же вы ржете, придурки? Он же, наверное, себе спину сломал! С такой высоты грохнулся!» Меня тут же подняли, очистили от пыли, тщательно осмотрели и, убедившись в абсолютной целостности, очень удивились, прочитав при этом весьма строгую мораль: дескать, так жить, Сережа, нельзя! После этого праздничный банкет продолжился своим чередом, но меня, мытаря, на всякий случай и подальше от греха, Гребенщиков отправил спать.
Понятно, что Господь Бог во все времена очень не любил, да и не любит, наверняка, пьяниц любого калибра и розлива, но трудно отрицать и тот очевидный факт, что Он относится к ним с очень большим чувством юмора, иногда спасая от неизбежной гибели, и, видимо, давая этим еще один Космический шанс начать новую, трезвую Жизнь!
Наконец-то, с бутылкой топчихинской самогонки на нашей пасеке было покончено раз и навсегда. Мы стали деловито располагаться на ночлег. Я, по старой армейской привычке, выбрал спальное место на втором ярусе деревянных нар - Игорь лег снизу прямо подо мной. Наш домик обладал слишком большой парусностью (совершенно неуместное качество в условиях лесостепи) и ходил, буквально, ходуном при каждом более - менее сильном порыве ветра.
«Да, Игорь, пока не забыл, - неожиданно оживился в своем углу Виктор. – Завтра поднимись на чердак и забери зайчика, которого вы подстрелили три недели назад. Я все равно не буду его разделывать – че зря добру пропадать!» «Хорошо!» - буркнул в ответ Кузя и тут же по-богатырски захрапел, всецело предавшись объятиям Морфея. Я еще долго не мог уснуть, прислушиваясь к странным и очень тревожным звукам «за бортом» нашего «утлого суденышка» - сквозь завывания ветра до меня отчетливо доносился протяжный, тоскливый вой голодных волков.
В сентябре 1994 года Игорь попал в страшную автодорожную аварию – его автофургон, на котором он перевозил мед, а также его компоненты, буквально протаранил со всей своей дури огромный КАМАЗ. Каким-то чудом Кузьмину удалось тогда остаться в живых, только в нескольких местах очень серьезно была повреждена его нога. Но самое главное даже не это – в результате аварии Игорь побывал в состоянии клинической смерти. Оказавшись на границе двух Миров, Игорь не только со свойственным ему любопытством заглянул в Бездну, но даже легкомысленно свесился почти по пояс над Пропастью, успев пройтись (это с его слов) по очень длинному темному коридору и подойдя практически к самым Воротам. Надо сказать, что Бездна, которая таких вещей никогда не забывает, на этот раз тоже не осталась у него в долгу, впервые очень так серьезно и даже несколько сердито взглянув на Кузьмина, как на своего потенциального клиента.
Это – просто Чудо, что Игорьку тогда удалось выкарабкаться, но с тех пор с ним стали происходить более чем странные вещи, которые, безусловно, нельзя отнести только за счет вконец расшатавшейся психики неуравновешенного человека. В одно мгновение он стал слышать голоса и видеть вещи, совершенно недоступные обычному человеческому глазу.
Однажды в октябре 1995 году Игорь пригласил меня на свою съемную квартиру, расположенную на проспекте Ленина прямо напротив остановки «Новый рынок». Как обычно, мы взяли с ним пузырь коньяка и в самый разгар возлияний на стене нашей квартиры неожиданно появилась красная точка, какая, обычно, бывает от лазерной указки. «Серега, ложись! – вдруг закричал, как полоумный, Кузя. – Это моя бывшая жена наняла киллера!» Игорь в тот момент находился в очередном разводе и вкушал все «прелести» этого уже привычного для него состояния. Как я не старался его убедить, что это – всего лишь, обычная детская игрушка, а вовсе не лазерный коллиматор снайперской винтовки, все было бесполезно – Кузя стоял на своем; и стоял, надо сказать, железобетонно!
Затем Игорь пропал на некоторое время из виду и появился у меня на Потоке только в январе 1997 года. Он пришел откуда – то жутко грязный, сплошь перепачканный угольной сажей. С его слов выходило, что Кузя хотел покончить жизнь самоубийством, сбросившись с моста через Обь, однако Голос Свыше его тогда остановил. Два дня после этого Игорь бродил по заснеженным железнодорожным путям, ночуя в будках стрелочников. В конце концов, ноги сами привели его ко мне.
Он прожил у меня в квартире что-то около двух недель; каждый день, как заведенный, ходил со мной на занятия в институт МВД, где я представил Игоря всем сотрудникам своей кафедры, а также курсантам как «заслуженного работника прокуратуры». Он активно и очень охотно вступал в жаркую полемику с курсантами по всем вопросам уголовного процесса и было отчетливо видно, что к нему, наконец-то, опять возвращается вкус Жизни! Однако вскоре Игорь, так же неожиданно, как и появился у меня в доме, попрощался со мной и всеми моими домочадцами, вновь тихо удалившись от всех и вся в эту свою, придуманную им Реальность.
День за днем, год за годом Игорь все чаще и чаще стал задерживаться в Ней – в этой очень странной, только ему понятной кузьминовской Реальности. Однажды он и вовсе решил оттуда не возвращаться.
Как-то одним холодным зимним вечером Кузя зашел в свой гараж в Научном городке, плотно закрыл изнутри массивные стальные двери и решительно повернул ключ зажигания. Он так и сидел, совершенно умиротворенный, когда его, наконец, обнаружили в гараже случайные прохожие - словно задремав ненадолго на переднем сиденье своего работающего автомобиля, а на его смуглом лице застыла блаженная и такая загадочная улыбка Вечно Спящего, Вечно улыбающегося чему-то или кому-то, Вечно Юного Будды. Да, этому удивительному хитрецу, удалось, наконец, обмануть всех нас, нищих Духом - бесплотных призраков, всю Жизнь окружавших Кузьмина и намертво погрязших в грубой житейской суете; и всю эту жалкую никчемную реальность, оставшись там, где он уже давно создал свой, Идеальный Мир, откуда еще никто и никогда не возвращался! Аминь!

Конец 09.06.2013

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.