О любви...

О Любви…


У нее были большие глаза и смуглая кожа, у него мускулистый торс и гладко выбритые подмышки. Он любил сырые помидоры с корицей, она, смотря на эту пищу, тихонько сдерживалась, предвещая потуги желудка. Он обожал рыбную запеканку, от которой ее откровенно тошнило, а она с ума сходила от всех рыбных блюд, щедро (как она приговаривала), насыщенных белком. Она любила копченые креветки и пиво, он - холодную яичницу и творожный торт.
Когда они целовались, было очень интересно наблюдать за игрой их языков. Если представить себе их щеки прозрачными, то можно было увидеть, как его язык подобно змее касается ее нёба и осторожно ведет дальше вглубь ее горла. А потом вновь обволакивает ее десна и пляшет на губах.
Она не была классической красавицей с абсолютно симметричными чертами лица, у нее были высоко задраны крылья носа, хорошо показывая двумя полуовалами хрящик переносицы. Уши немного оттопырены, а жидкие волосы имели неопределенный цвет. Она была очень худа, почти что просвечивалась на солнце, он был куда тяжелее и производил впечатление медвежонка. У него были крепкие жилистые руки и несколько родинок на шее. Она применяла специальную жидкость, чтобы не желтели подушечки пальцев от никотина. Он ненавидел себя за постоянно бледный цвет лица и многообразие угрей акне на щеках, которые у него никак не получалось вывести окончательно. Когда он был в смятении, то часто абстрагировался от внешнего мира и долго сидел в кресле, подобно Шерлоку Холмсу, размышляя на всевозможные жизненные темы. После таких ночных посиделок она ненавидела его за запах изо рта и бегающие туда-сюда глаза. А ему было совершенно на это плевать.
Она расточала комплименты проходящим мимо мужчинам и купалась в их откровенно похотливых взглядах, а он закатывал глаза к небу, стараясь думать только о том, что живет с тупой сексуальной шлюхой, которую почему-то любит. А она считала его очень скучным.
Она была помешана на сексе, легка в общении, поэтому друзья называли ее просто Мила, сокращенно от ее полного имени. А он любил, когда его называли Арчи, хотя его настоящее имя было Алекс. Ей доставляли удовольствие холодный душ, утренняя сигарета (обязательно крепкая и с черным фильтром), фета-сыр и джин со льдом почему-то обязательно в длинном узком бокале. Он не мог прийти в себя от радости созерцания редких картин, хотя бы по фотографиям, найденным в Интернете. Ее пленил запах свежего миндаля и выхолощенного бензина. Казалось бы, вещи несовместимые, но эти запахи сводили ее с ума. Поэтому, когда она натыкалась на один из них, всего остального для нее уже не существовало. Он млел от запахов лаванды и жасмина. Она это прекрасно знала и покупала ему одеколоны и чай с такими же ароматами. Он чувствовал себя великим из-за того, что написал три рассказа, и один из них напечатали в журнале “Плэйбой”. Она скептически относилась к его писательским способностям, предпочитая Джеймса Герберта и Ф.Пол Вилсона. Он любил выезжать за город, чтобы пожарить на досуге мясо, она ненавидела все, что выходило за пределы ее комнаты. Он любил клубничное мороженое и часто ел его в неограниченном количестве. Она много курила, преимущественно сигареты “Vog’’ и думать не хотела о сладком. Зато она балдела от жареного лука и фаршированной курицы.
Ему нравилось ее слушать, а она любила болтать без умолку. Он обожал ее грудь, хотя та не отличалась внушительными размерами, а она с ума сходила от его ровных и мясистых ягодиц. Он злоупотреблял алкоголем, часто засиживаясь на кухне допоздна в обнимку с бутылкой граппы, она тоже не чуралась подобных напитков, но из всех предпочитала пиво. Он терпеть не мог японскую кухню, она обожала суши. Он ненавидел фильмы ужасов, она собирала из них коллекцию. Он как можно чаще старался посещать музеи и выставки, потом сочинял целые теории своего философского мировоззрения, и с упорством, достойного лучшего применения, доказывал ей свою способность читать людей, как раскрытые книги. Ее тошнило от одного вида картин и скользких тапочек, что выдавали в музеях. И все философские теории она считала бредом сумасшедшего. Зато очень увлекалась астрологией. Изучала характеристики поведения всех знаков Зодиака, сопоставляла свои теоретические знания с опытами на практике. Была завсегдатаем астрологических сайтов и даже сама пробовала составлять гороскопы. Он считал это дурацким хобби и делал акцент на активный спорт.
Он умилялся собакам и кошкам, что ей так нравились, но которых она так боялась погладить. И иногда ему казалось, что это единственное, что между ними общего. Однажды они даже завели себе маленького котенка (она говорила, что ей так не хватает нежности, он был не против). Она говорила, что забота о животном поможет ей привыкнуть к роли будущей матери, которой она так надеялась стать. Но котенок умер, и все ее стремления умерли вместе с ним. Она больше не хотела становиться матерью, подсознательно ужасно боясь, что подобное может случиться и с ее ребенком тоже. Они уже не думали о детях.
Она рвала и метала, когда у нее что-то не получалось, он считал себя фаталистом. Она однажды разбила бутылку из-под пива о голову одного зарвавшегося толстяка в подвальном баре. А он снес удар пьяного байкера и даже не ответил.
Он любил нежно проводить по ее спине мокрой ладонью. Собирая падающие капельки воды. А потом начинать возбуждать ее пальцами, чтобы она распалилась до степени похотливой мартовской кошки и в самый ответственный момент сослаться на занятость. Она каждый раз попадалась на подобную уловку, но все же добивалась своего и доводила его до оргазма.
Он любил заниматься сексом только при свете и только в закрытой комнате, когда вокруг не было даже телевизора. Она обожала публичное совокупление и от этого получала гораздо большее удовольствие. Они часто ссорились на эту тему, но в итоге сходились на том, что неплохо бы посмотреть порнофильм.
В сексе она любила, когда ее берут сзади за волосы и говорят всякие непристойности. Так она ощущала себя настоящей дрянью. Он не испытывал восторга от подобных ее желаний, но удовлетворял их, ибо знал свою награду.
Она умела делать качественный минет, и прекрасно знала, что ему это безумно нравится, У нее часто кружилась голова, когда она выходила распаренной из огнедышащей бани и просила холодной воды, а он вместо воды срывал с нее полотенце и резко брал ее, старался проникать в нее нежно, но от невероятного возбуждения полностью контролировать себя не мог и обычно быстро заканчивал. Однажды она сказала ему: “Арчи, ты такой странный. Почему, когда я сама стремлюсь к тебе и раздвигаю перед тобой ноги, ты холоден? А когда я не делаю никаких попыток, чтобы возбудить тебя, ты бросаешься на меня, словно оголодавший зверь? “ На что он ответил, что спонтанная сексуальность – одно из любимых его качеств в женщине. И она задумалась. Странное понятие – спонтанная сексуальность. Разве может быть сексуальность спонтанной? Если только у маленьких девочек на пляже, неожиданно обронивших в кабинке для переодевания лифчик или трусы. Но у нее, взрослой женщины… Она понимала, что такое спонтанный секс, но спонтанная женская сексуальность… По ее мнению, эту самую сексуальность нужно было готовить заранее. Не правда ли? Макияж, маникюр, высокие каблуки, что еще? Что-то еще всплывало в памяти, но ее мысли путались.
Спонтанная сексуальность.
Что ж, ей было приятно, когда он так говорил.
Он не был приверженцем светских тусовок и зажигательных вечеринок. Ибо знал, что они рано или поздно все равно перерастают в пьяный дебош. Она обожала пьяный дебош. И любила в нем участвовать. Его это сначала удивляло, ибо он ее и все, что связано с ее развлечениями, представлял себе иначе. Но потом он смирился, выдвигая на первый план их отношений только секс.
Она заснуть не могла, не посмотрев на ночь очередную серию Симпсонов, а он бесился, обзывая ее ребенком и обещая взорвать телевизор, если еще хоть раз услышит голос Гомера. Она любила говорить ему, что самое хорошее, что она делает в этой жизни, это массаж его ног и ягодиц. И повторяла “разве тебе не нравится, когда я массирую твою мясистую попу?”
Ей нравилось, когда он говорил ей о любви, тщательно цитируя своих героев из собственноручно написанных “розовых триллеров”.
Однажды ему приснился сон, мол он лежит на животе, а сверху нависает что-то огромное и смрадно дышит ему в затылок. Оказалось, что его трахает здоровый негр с огромными руками и потным животом. Запах был настолько мерзок, что он, не выдержав, вывернулся и сбросил с себя вонючее тело. Закричал, что есть сил, не в состоянии больше терпеть острую боль в анусе. А, проснувшись, увидел, как она массирует ему предстательную железу. Они долго смеялись, когда он рассказал ей свой сон. Но никто не мог предположить, что через неделю она переоденется негритянкой и возьмет в руки купленный в сексшопе фаллоимитатор, и произведет с ним что-то подобное.
Чем она нравилась ему? Может, своими узкими ступнями и безупречно мягкой смуглой кожей кофейного цвета. Может, градинками обильного пота, когда те стекали с ее волосатых ямочек на пояснице. Те ямочки, что он так любил облизывать как раз в тот момент, когда с них стекали градинки обильного пота. Может, озорным, не всегда человеческим блеском в глазах. Может, неожиданной яростью, внезапно пробуждавшейся и грозящей перемолоть все к чертовой матери. А может, лаской и нежностью, которую давали ее широко раздвинутые бедра в момент долгожданного (через пять минут я снова готов, крошка!) секса.
Чем нравился ей он? Наверное, брезгливостью, вообще абсолютно необоснованной, если учесть его почти что всегда нестиранные трусы и майку. Брезгливостью, которую он часто любил показывать на людях. Его забавляла ее такая непосредственность. Она могла послать кого угодно на хер, даже в те моменты, когда того совсем не требовали обстоятельства. Она могла снять с себя трусы на пляже и закопаться в песок, кричать, как младенец и рвать на себе волосы, если ей почему-то принесли воду, а не пиво. Она могла плеваться на соседей по скамейке в вагоне метро и не получить по лицу за это, ибо за ней всегда стоял “мистер мясистые ягодицы”, и охранял ее.
Он мог поделиться с ней самыми своими сокровенными тайнами и даже рассказать о том, что всегда хотел попасть на необитаемый остров с двумя-тремя школьницами весьма юного возраста и наслаждаться с ними любовью долгие дни и ночи.
Он говорил ей, что запах ее смуглого пота (так он называл его, едва прикасаясь языком к ее пояснице) сводит его с ума и рождает в нем новые порывы к творчеству. Он говорил ей, что готов на все, на все, что угодно лишь бы быть с ней рядом, лишь бы быть только рядом с ней. Он говорил ей о любви и страсти и сравнивал ее с последней монетой, которой тебе не хватает в детстве, чтобы купить столь вожделенную жвачку. Он сравнивал ее с кустом свежести. Он так и говорил ей – ты мой куст первозданной свежести, но я тебя сорву. И он срывал его всякий раз, когда они оставались наедине в одинокой комнате. Он говорил ей, что они никогда не умрут.
Она верила ему.
Она питала к нему только добрые чувства. Иногда ей казалось, что они сравнимы с материнскими. Но это было не правдой, ибо он был старше ее на десять лет. Но ей нравилось напиваться до чертиков всякий раз, когда они застревали в очередном баре на всю ночь, и блевать на его грудь. Он стряхивал с себя последствия ее ночного угара и плакал. Она понимала, что, наверное, он хотел чего-то другого.
Может быть, что-то более интеллектуальное и надежное, не вызывающее таких проблем. Может, более архаичное и ретроградное, чтобы не бегать за ней по барам и притонам, всякий раз находя ее в новом месте. Но он не делал никаких попыток, чтобы оставить ее. Иногда он ловил себя на мысли, что ему нравится запах ее рвоты.
Он любил с ней говорить по-дружески, не старался избегать самых хлестких матерных выражений, а она его в этом только поддерживала и в ругательствах могла бы дать фору любому мужику.
Когда они смотрели футбол, и кто-нибудь из нападающих выбегал на рандеву с вратарем, она раньше него кричала ГОЛ (!), а он смотрел на нее и дивился очередному всплеску ее непосредственности. Она была плохой девчонкой, той, про которую в подростковом возрасте говорят “ оторва”. Он это знал, и ему это чертовски нравилось.
Она любила, когда расплавленный воск медленно капал на ее ладонь и застывал на ее линиях, вызывая приятное потепление кожи. Ему больше нравился холод. И зимой он переносил морозы куда легче, чем она, которая предпочитала свернуться калачиком и лежать на кровати, не выходя из дома.
Он всегда мечтал заняться сексом с двумя, а то и тремя девушками сразу, а особенно он лелеял в своих мечтах минет от двух девушек одновременно. А она тискала его яйца, поглаживая нежный пушок на лобке, и приговаривала, какой же он у нее лапочка.
Однажды она рассказала ему свою маленькую тайну. Он выпытывал из нее ее очень долго. Она рассказала, что ей всегда хотелось связать маленькую девочку, не совсем маленькую, а лет так тринадцати-четырнадцати, склонную к полноте, не сказать, чтобы толстую, но обязательно склонную к полноте, и привязать ее к изголовью кровати. Взять черный хлыст и стегать ее почем зря до изнеможения. Нет, секса с ней ей не хотелось, только стегать. А потом, когда девочка будет орать от боли и застилающего глаза пота, отвязать ее и дать ей свободу. В этом было какое-то своеобразное счастье. Счастье, понятное только ей.
Обычно, когда они ложились спать, он краем зуба прикусывал ее левый сосок и мычал, как корова на ферме. Она засыпала под этот его звук. И ей это нравилось.
Она не любила, когда что-то в ее жизни складывается по шаблону. Она называла это – под одну гребенку. И поэтому позволяла ему брить свою киску, когда он только этого захочет. Он брил ее даже тогда, когда она была совершенно гладкая, и ни один волосок из нее не торчал, и лобок был прозрачен, как стекло в фешенебельном магазине.
Он был фаталистом, и поэтому, когда заканчивал десятый класс, случайно влюбился в нее.
Он плевать хотел на то, что она любит плясать перед телевизором, подражая западным негритянским певицам, и иногда похлопывал ее по заднице, хотя по сравнению с настоящими негритянками, задницы у нее вообще не было. Это был ее маленький пунктик. Это ее смущало, но она не терялась, ибо знала, что у него в воображении пышка-попка всегда найдется. И будет она на том месте, на каком надо. Его воображение было настоящей ее отрадой.
Она однажды ударила его по губам за то, что он назвал ее милашкой, хотя до этого он называл ее и шлюхой, и проституткой незабвенной, а то и просто блядью.
Он уж и не помнил, а есть ли на ее теле хоть один миллиметр, который он не облобызал своим языком. Потом, правда вспомнил, и тут же облизал и его тоже.
Она пленила его открытыми объятиями и свежим сердцем. Он ругался матом и имел проблемы с самомнением. Она любила пить холодный сок и размышлять о Бараке Обаме.
Он чертыхался при упоминании американских президентов и сплевывал при этом на пол. Ей нравилось все запретное, она тосковала по анальному сексу, о котором попросить его так и не решалась. Он брызгал слюной при виде абриса ее бедер и дрочил на ступни ее ног с явно выделяющимися венами. Он любил Ван Гога, а она презирала живопись. Она тащилась от готических романов, он плевался в ее сторону. Однажды она порезала его маленькими щипчиками для выдирания бровей. А он вместо того, чтобы разозлиться и накричать на нее, лишь улыбнулся и опять признался ей в любви.
Она обзывала его дятлом, он онанировал на ее пляжные фотографии. Она плакала, когда он не приходил вовремя домой, он разбивал стекла в соседних домах и, чтобы она слышала, неистово кричал “Сука, я тебя люблю!”
Она никогда не просила его о помощи, даже когда серьезно нуждалась в ней. Он и не изъявлял желания ей помочь, он просто помогал. По ночам она могла запросто пихнуть его в живот ногой, чтобы он прекратил храпеть. Он любил смотреть, как она раздевается, медленно сбрасывает с себя последнюю одежду. Хотя танцевать как следует она и не умела, он почему-то с ума сходил именно от того, как она раздевается. В этом не было каких-то пластичных телодвижений или подергиваний живота, ведь танцевать она не умела. Но в глазах ее и в непосредственном изгибе талии таилась та мало понятная ему доступная сексуальность, которую он называл спонтанной.
Минута без нее была нелегким испытанием для его психики – он нервничал. Час без нее превращался в перманентную депрессию, он начинал курить. Два часа – сжигали все истинные ценности в его судьбе. Три часа без нее делали из него ипохондрика и зануду. Дальнейшее времяпрепровождение без нее копало ему свежую могилу.
Она же без него спокойно могла обойтись.
Но только час, не больше.
Они расставались лишь в своих снах, когда вволю натрахавшись, ложились спать вместе, обнявшись, как маленькие дети, боясь, что кто-то у них может отнять друг друга. Он думал, что стройнее ее ног может быть только статуя Афродиты. Ей казалось, что она может читать не только его рассказы, но и мысли. Иногда ей казалось, что они у них одинаковые. Вряд ли их можно было назвать путешественниками, ибо весь мир для них был – их собственная постель. О, там был не только целый мир. Там была целая Вселенная!
Наверное, все, чем она занималась всю свою жизнь, он считал полным дерьмом, а она смеялась, глядя на его потуги в эротической литературе.
Она не любила сладкое, но любила, как он размазывает по ее животу и бедрам приторный творожный торт, а потом все это дело с пристрастием настоящего маньяка тихонько слизывает.
Гадость, думала она, медленно кончая…
Он с невосполнимой нежностью гладил ее живот, а когда тот стал большим, то стал приговаривать, что это именно то, ради чего он жил.
Она смеялась, заливаясь раскидистым, как ветви кленов, смехом, и просила его гладить ее живот все дольше и дольше.
А когда на свет появился их ребенок, они поженились.
Он называл себя Арчи, а она любила, когда ее называют Мила, сокращенно от ее полного имени.


*** 02.06.2013

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.