Сказание про туристов (вторая версия)

СКАЗАНИЕ ПРО ТУРИСТОВ

Памяти друзей Ирины Мисюровой, Сергея Пантюшина и Александра Брызгалова

Небольшое предисловие
Написать что-нибудь про моё увлечение — туризм и туристов — я хотел давно. Однако никак не мог выстроить фабулу. Помог случай: резко вспыхнувший интерес к группе Дятлова. Поэтому через первый «Сказ про туристов» эта тема идет красной нитью. Но возникло два «но». Мой друг работает руководителем секции детского туризма, он сказал: «Слушай, после твоего «Сказа» родители мне своих детей в секцию не отдадут!» Позднее хотел опубликовать «Сказ» в одном лит.журнале, но там сразу дали понять: дятловцы — однозначно не наша тема. Словом, пришлось переделать вещь, практически изъяв тему дятловцев, кое-что добавить — в результате, по фабуле получился новый рассказ, переименованный в «Сказание про туристов».

Туристы…
Нет, я имею ввиду не тех, кто пялится в окно автобуса или крутит баранку авто, не тех, кому зычный экскурсовод бойко приказывает: «Посмотрите направо, посмотрите налево!» И даже не тех, кого сплавляют по рекам или водят по горам нанятые инструкторы, хотя счастливый владелец путевки, одевший рюкзак, взявший в руки весло или оседлавший коня, уже вызывает уважение. Нет, не их. А самодеятельных туристов, это беспокойное племя горников, водников, «пешеходов», лыжников, спелеологов… Тех, кому не надо растолковывать смысл словосочетания «категорированный спортивный поход», кто всегда улыбнется человеку, сходившему, например, в горную «пятерку». Это как пароль: «свой» – «чужой». «Свой» примет и оценит, а «чужой» и не поймет в чем дело: «Что-что? Куда сходил? В какую-такую «пятерку»? А зачем?» И чувствуешь внутреннее расположение к «своему» или, напротив, усталую скуку к «чужому».
Впрочем попробую рассказать и осмыслить это уникальное явление, постараюсь донести «чужачкам», почему «люди идут по свету», и зачем им это нужно.
А начиналось для меня всё так.
В январе-феврале 1982 года я совершил свой первый поход второй категории сложности, или лыжную «двойку», по горам Северного Урала, протяженностью более 150 километров.
Добирались мы, тургруппа студентов биофака Казанского университета, поездом через Свердловск до Североуральска, оттуда автобусом до деревни Баяновка, далее на мощном КрАЗе-лесовозе по зимнику до небольшой охотничьей заимки на реке Тулайке. Оттуда начиналась активная часть маршрута на гору Ольминский камень, далее через перевал Буртым-общий к горе Конжаковский камень или просто Конжаку – высочайшей вершине Северного и Среднего Урала (1 569 м). И, наконец, «финишная прямая» до поселка Кытлым, оттуда автобусом в город Карпинск и оттуда поездом в Свердловск.
Всё было для меня внове, всё помнится в мельчайших подробностях до сих пор, хотя потом удалось сходить во множество других походов и горных, и лыжных, и водных. С большой теплотой вспоминаю нашу веселую команду, назвавшую себя «Дюймовочка и шесть гномов», по числу и составу ее участников. Как тропили по очереди таежную снежную «топь» («Дюймовочку» Иринку Мисюрову, естественно, ставили в хвост). Как совершали восхождения в мороз с хорошим ветром – у самой вершины на Конжаке кто-то установил простенькую стелу с крылатой цитатой «Здесь вам не равнина…». Как обустраивали на ночевку биваки, как холили и лелеяли свое походное «жилище» – большую брезентовую палатку. Да-да, ночевать приходилось в ней, родимой, там, где застанут вечерние сумерки, среди таежной глухомани на снежку, малость «утепленном» еловым лапником.
Смеркается… Выбрано место для бивака, дежурные заняты рытьем ямы для костра, двое готовят место ночевки, ломают лапник, растягивают палатку, двое других идут валить сушину для дров, а Иринка собирает в кучу всё необходимое для обустройства «жилья»: подстилки, коврики, спальники. И вот, уже тянет дымком, вжикает пила, стучит топор. Палатка, высясь темным парусом, обещает «неземной» комфорт и уют, внутри хозяйничает наша Дюймовочка. Небольшой плюс внутри «помещения» поддерживался маленькой самодельной печуркой, топить которую приходилось всю ночь, специально для нее мы кололи мелкие короткие полешки с запасом на глазок. Будем жить!
М-да, товарищи дорогие, такого глубокого сна, как в том походе, я больше не припомню! Умаявшись в доску за ходовой день, даже не спишь, а буквально теряешь сознание. Минут за двадцать до окончания твоего дежурства у печки начиналось увлекательное действие под названием «оживление сменщика». Почему так задолго? Никогда не думал, что головной и спинной мозг настолько автономны друг от друга, что вегетативная нервная система может вполне сносно выполнять функции центральной. Ведь очередной «истопник», нагретое спальное место которого ты уже мечтательно занял, начинал членораздельно отвечать, что уже почти готов и вот-вот вылезет из спальника. Он даже мог поинтересоваться погодой, спросить, есть ли что пожевать. По его вполне связной речи казалось, что человек в полном сознании, минута-другая – и тебя сменят. Фигушки! На самом деле, намаявшийся мытарь в процессе «общения» дрых «без задних ног» и потом искренне недоумевал, даже спорил: «Не ври, я ничего не мог тебе говорить!». Именно поэтому экспериментальным путем было определено оптимальное время, необходимое для «смены караула». В особо трудных случаях, в дело шла палка, она всегда была под рукой, лишь не ошибись в темноте со «сменщиком». Мучительное пробуждение сопровождалось остервенелым мотанием головы и какими-то пугающе шумными выдохами. Зато… Передав «пост», ты оказывался на освободившемся тёпленьком спальном месте и, сладко выдохнув, мгновенно проваливался в черную дыру полного забытья… Знаю-знаю, «свои» прекрасно представляют подобную ситуацию и, наверное, даже не смеются. Поэтому я стараюсь для «чужачков». Остается добавить, что Иринку мы всегда заботливо освобождали от ночного дежурства.
Что-что? «Женщина на корабле»? Нет, друзья, девчонка в группе нужна, да еще такая приветливая, старательная и улыбчивая, как наша Иринка – объект постоянной заботы и внимания, добрых шуток и комплиментов. Девчонки мобилизуют, дисциплинируют, сплачивают одним своим присутствием. Без них зачастую начинается банальное мужское жлобство. А так… Никто из мужиков не чавкает, не рыгает, не матерится, не расшвыривает вонючие носки и прочее. Гармония! Словом, всё как в жизни.
Утром после завтрака – «адмиральский час», как мы его называли: можно еще чуток поваляться, потрепаться или покемарить, что-то подштопать, починить, ведь солнышко еще не взошло. Впереди новый ходовой день, но силы восстановлены, тепло, сытно… Правда, в условиях утреннего «расслабона» процесс ленивого сбора всё время затягивался, кто-то никак не мог найти очередную шмотку, кто-то полушепотом озвучивал робкую мысль: «А может днёвочку организуем, ведь запас ходового времени есть…» При этом вполне осознавал, что никакой днёвки не будет. Но руководитель группы Андрей Ланских решительно пресекал процесс «разложения»: «Так, толпа! Всё! Ша!» Выскочив на улицу, быстро срывал растяжки и сдергивал с «толпы» палатку. Оказавшись на морозе, народ собирался в считанные минуты. Ещё мгновение – и группа готова к новым подвигам! Чувствуешь, как завернутые в бахилы, схваченные креплениями лыж «коняшки» буквально рвутся из-под тебя, несмотря на придавивший своей угрюмой тяжестью рюкзак. Вперед!
Всё время похода – ощущение непрекращающегося КВНа. Возраст – самый завидный, да еще студенты на каникулах! Плюс гитара – шестиструнный катализатор радости и оптимизма! «Всю Сибирь прошел в лаптях обутый / Слушал песни старых чабанов / Налетали сумерки густые / Ветер дул с каспийских берегов!» – исполняли мы шлягер того похода.
И такого счастья целых восемь ходовых дней! Завидуете? Понимаю... Природа? Всего два слова, больше не надо: «зимняя сказка». А днёвка в маленькой, утонувшей по крышу в снег охотничьей заимке с земляным полом и совсем небольшой, зато каменной, печкой, которую не надо было подтапливать непрерывно! Блаженство! Как сейчас помню, та избушка стояла на месте слияния двух речек со смешными названиями Сосьва и Каква. Нам подфартило: от нее некоторое расстояние в нужном направлении шла лыжня, это существенно сэкономило силы и время. Первых туристов, и вообще людей – студентов-харьковчан – мы встретили лишь в конце похода, у Конжака. А до этого – сплошная таежная «целина», глухомань и безлюдье, человеческого жилья не было на десятки километров вокруг. Правда, здорово?
Но запомнился мой первый поход еще одним не самым приятным эпизодом. Прибыв в Свердловск, мы сразу купили билеты до Североуральска. Поезд поздним вечером, целый день свободен – есть возможность ознакомиться с городом. Гуляя в районе пруда, наткнулись на кинотеатр. Сходим? Однако фильм показался мне неинтересным, и я, отбившись от коллектива, решил продолжить знакомство со столицей Урала, пообещав группе вернуться к концу сеанса. Путь продолжился по центральному проспекту. Вскоре проспект кончился, упершись в огромное серое монументальное здание Политехнического института.
Я взял левее и пошел по улице с трамвайным движением. Показался глухой деревянный забор, в одном его месте зияла большая дыра – кладбище. Невдалеке от пролома, среди могил, высился какой-то обелиск. До сих пор не могу понять, ЧТО заставило меня подойти к нему. В общей ограде рядком могилы – туристы… Что же с вами случилось? Не самая удачная находка в преддверии собственного похода, однако я не был фаталистом. Шевеля губами, прочел их имена – надо же, какая у одного из несчастных интересная фамилия «Тибо-Бриньоль», наверное, псевдоним. О-хо-хо… Наши ровесники, год смерти у всех – 1959. Да, думаю, давняя трагедия, которую, наверное, уже мало кто помнит, ведь это произошло так давно, еще до моего рождения. Земля вам пухом, ребята…
Потоптавшись у могил, я, глубоко вздохнув, двинул назад к дыре в заборе. И прочь от кладбища, к кинотеатру: сеанс должен был вскоре завершиться. Через десять минут уже и не помнил ничем непримечательных фамилий бедных туристов, только навязчиво стучала в мозгу на мотив какой-то песенки странная музыкальная фамилия «Ти-бо-бринь-ёль, ти-бо-бринь-ёль…», фу-ты, отвяжись! Своим, естественно, ничего не рассказал. Фильм, по их отзывам, действительно оказался ерундовым, но хоть время убили. И уже потихоньку пора на вокзал, на наш долгожданный северо-уральский поезд.
Мог ли я предположить, на чьи могилы совершенно непостижимым образом занесла меня тогда судьба!
Пронеслось более тридцати лет – целая эпоха! Где только не пришлось побывать в походах, чего только не довелось увидеть! «В грохоте новых событий» всё реже вспоминался мой далекий первый поход. Лишь изредка глянешь старые черно-белые фотки, вдохнешь еле уловимый запах сувенирного полешка северо-уральской сосны, да прижмешь к животу шестиструнную радость – «люди идут по свету…» или «всю Сибирь прошел в лаптях обутый…» Эх, были времена!
И возможно я бы не вспомнил про давно погибшую группу юных свердловчан, на которую тогда наткнулся, ныне широко известную как «группа Дятлова», если бы не та музыкальная фамилия. Точнее, не связал бы в единое. Увидев однажды телесюжет про дятловцев, почувствовал, как из марианских глубин подсознания маленьким пузырьком всплывает навязчивая мелодийка из четырех нот, вновь материализуясь в совершенно конкретное имя – «Николай Тибо-Бриньоль»… История гибели ставшей легендарной группы заворожила меня своей таинственностью и необъяснимостью, но особенно поразило то обстоятельство, что вскоре после ЧП руководство свердловского обкома КПСС наложило гриф секретности на материалы «дела дятловцев». Выходит, меня занесло на их могилы, когда бедные туристы еще находились «под запретом»?
Вглядываюсь в фотографии дятловцев. Как всё похоже на наш поход! Горы, пейзажи, снаряжение, лыжи, крепления, правда, мы уже не пользовались бамбуковыми лыжными палками. Оттопыренные тяжеленные и неудобные «абалаки» (тип рюкзаков, конструкция которых была разработана советским альпинистом Абалаковым). Огромная брезентовая палатка, штормовки. Одеваемые поверх обуви бахилы до колен, торчащие из-под клапана рюкзаков валенки, круглая самодельная печурка, ледорубы с деревянной рукояткой...
Но главное – лица ребят. Открытые, светлые – лица своего времени… По ним без труда угадывались мизансцены, почти слышались диалоги, шутки. Ведь мы, туристы 80-х, по общему типажу почти не отличались от них, туристов конца 50-х. И мы, и они были простыми советскими студентами, исторический разлом ещё не рассек общую, как сейчас умно выражаются, «цивилизационную парадигму». Туристы более близких нам, «восьмидесятникам», 90-х годов внешне смотрелись уже как из другого кино.

* * *

Так зачем же всё-таки ходить?
Каждый турист ответит по-своему. Нередко задающим такие вопросы «чужачкам», видимо, в принципе непонятно желание заниматься что туризмом, что альпинизмом, что любым другим экстремальным видом спорта. Туризм для нас был чем-то, что наполняло нашу жизнь, мы бы, конечно, прожили бы и без него, но это были бы уже не мы. Но в этом не было позы, не было «понтов» – просто мы так жили, это было, как дышать – естественно, не задумываясь.
Сложный поход – прекрасная возможность испытания на прочность, выносливость и… на «вшивость». Непредвиденные ситуации, переохлаждения и переутомления, без них спортивный самодеятельный туризм представить невозможно, заставляют человека показать своё «нутро» во всей красе. Там человек проявляет себя сполна, и чем сложнее поход, тем больше душевной гнили на виду. Знаю многих туристок, встретивших свою судьбу – избранника жизни – на маршруте или хотя бы понявших, каким Он должен быть.
Общеизвестно: армия – хорошая школа жизни. Туризм – тоже. Но в походе нет ни теплых казарм, ни ватер-клозетов, ни заботливых командиров, ни медсанчасти, ни организованного кем-то «приема пищи», помывки, выдачи одежды и белья. Всё на себе, всё зависит только от тебя самого, других участников похода и от поклажи в рюкзаках. Палатка, снаряжение, необходимая амуниция, сменная одежда, запас продуктов, ремонтный набор, медицинская аптечка – вес на каждого может доходить, особенно в походах высших категорий сложности, до 40, а то и больше, килограмм. Бывает, иной «шкаф-амбал» ноет, а другой, с виду «бледная спирохета», прёт и прёт, и всё ему нипочем. Именно о таких верно подметил Высоцкий: «значит как на себя самого положись на него…»
Кто-то из «чужачков» возможно спросит: чем отличаются альпинизм и горный туризм? Отвечу: принципиально – ничем. Для альпинистов главное – восхождение на вершину, для «горников» – прохождение маршрута. Альпинисты – «спринтеры», горные туристы – «стайеры». Альпинизм более структурирован, привязан к стационарным альпинистским и мобильным базовым лагерям, горный же туризм более автономен, и именно этим – ощущением полной свободы и оторванности от цивилизации – лично мне импонирует больше. Впрочем, горная техника и снаряжение одинаковы и у альпинистов, и у туристов. Альпинизм сложнее технически, нередко альпинисты, особенно молодые, посматривают на нас, «горников», свысока, хотя многие перевалы имеют высшую категорию сложности и по альпинистской, и по горно-туристской классификации. Поэтому мастер спорта по альпинизму всегда отнесётся к мастеру спорта по горному туризму как к равному.
В походы высших категорий сложности мне, увы, сходить не довелось, ограничился серединными «тройками». Но знаю железных людей, регулярно ходивших исключительно в «пятерки» и «шестерки». Знаете, такое ощущение, что их ничем не проймешь. Могут ли они погибнуть? Такая возможность ими не исключается. Кажется противоестественным? Наверное. Но на то они и «экстремалы» – особая порода людей. Страх, паника – это вполне естественная боязнь гибели, но это не про них.
Если выражаться образно, то Паника представляется мне в виде молодой разбитной шалавы с огненно-рыжими волосами до пояса. Со спины она выглядит шикарно: безупречная фигура, осиная талия, длинные стройные ноги. Так и хочется положить ей руку на плечо и окликнуть игривым голосом: «Красавица-а!» И вдруг она резко оборачивается, и ты, еще находясь в предвкушении развития приятного знакомства, видишь ее ужасающий лик: пустые глазницы, а вместо вишневых сочных губ, как пел Владимир Семёнович, «красивый широкий оскал и здоровые белые зубы». Паника сама выбирает жертвы, но она, стерва, дьявольски великодушна: подготовленному, тренированному даст фору, пусть и временную: «Ну-с, смертный, дерзай, время пошло, погляжу: может, я от тебя вообще отвяжусь!» Но другого – слабого, истеричного – сразу берет «за жабры». И вот «смертный» уже чувствует на своих губах ее леденящий поцелуй и с ужасом ощущает, как на спине встают волосы и предательски поджимаются мышцы ягодиц, потому что из ротовой полости роковой обольстительницы исходит непереносимый запах разлагающейся плоти.
Почему я так точно её описал? А я с ней почти знаком! Более того, чуть было ей «не отдался». А дело было так. Стоял февраль то ли конца 80-х, то ли самого начала 90-х, не помню. Помню лишь, что в магазинах того времени можно было играть в боулинг. Из источника витаминов – только квашеная капуста, а к концу зимы потребность организма в витаминах сродни ломке наркомана. Это и сыграло со мной злую шутку.
На выходные пошел как-то в одиночку на лыжах с рюкзачком в леса за Кольцовом. День уже стал достаточно длинным, не холодно, местность знаю, как свои пять пальцев. Спустился в долину ручья Мосиха – а там заросли калины! М-м-м… Ягода – калиброванная, красивая, провокационно красная, морозы отбили неприятную горечь. Словом, начал обжираться ею, как сумасшедший – один куст, второй, третий… Наелся от пуза, ну, пора до дому.
Стал выбираться из лога. Что такое? В глазах темные круги, одышка не отпускает, пульс еле прощупывается, ноги подкашиваются. Ситуация глупее не придумаешь: уже видны трубы котельной, не холодно, до дома рукой подать, а я идти не могу – не получается. Всё как в тумане, в ушах стук, ноги и руки свинцовые. Прилечь что ли? Стоп! Стоять! Точнее, идти! Вперед! Как можешь. Несколько шагов – отдых, несколько шагов – отдых. Я не сразу сообразил, что это – действие калины, ведь она понижает давление, а дозу я себе «зарядил» лошадиную. Плюс накопившаяся за день усталость.
И вдруг чувствую, как кто-то сзади обнимает меня за пояс, нежно так, с любовью. Тогда-то я и познакомился с распутной Паникой: «Ложись, человече, отдохни, я тебе колыбельную спою…» А глаза уже сами собой закрываются… Нет!!! Пошла к чёрту! И замахнулся на нее лыжной палкой. Помогло, непрошеная попутчица отошла. Но ведь что, дрянь, придумала: стала наступать на задние концы лыж. И песенку свою всё-таки затянула. Пришлось заорать, заматериться, вновь отмахнувшись палкой. Опять помогло, она отступила. Так и шли.
Разок я почти что лёг, точнее, покрытая снегом земля стала подниматься к лицу. Меня сильно качнуло, и я, чтоб не упасть, резко выкинул перед собой палки. Устоял. Поднял глаза и понял, что спасен: передо мной красовался забор промзоны кольцовского «Вектора». Сняв лыжи, я еле-еле поковылял по дороге, что вела к Кольцову. Сзади показался автобус. Обычно не на остановках они не тормозят, но я наудачу слабо взмахнул рукой – авось повезет. И о, чудо! Автобус остановился, открыв переднюю дверь. Лыжи в салон автобуса я забросил, а войти не могу – ноги не поднимаются! Пришлось по-собачьи, на четвереньках залезть по ступенькам и сесть на полу – немногочисленные пассажиры и водила уставились на меня, как на идиота.
На том история знакомства с коварной Паникой завершилась. Знаки внимания с ее стороны я принял, но перед неземными «чарами» всё же устоял, лишь холодок ее дыхания запомнил на всю жизнь.

* * *

Обожаю туристский дух, его особую субкультуру. Еще не забыл, как подрагивали ноздри при одном только обсуждении грядущих маршрутов, как заходилось сердце, когда тут, «на берегу», закрывая глаза, представлял белые вершины, заснеженную тайгу или стремительный водный поток, как мерещились запахи костра, талого снега, смешанного с потом... Боже, как это манило, будоражило воображение, горячило кровь, вызывало приливы необъяснимого ликования.
«Люди идут по свету…»
Помню, как встав на маршрут, мы радовались, смеялись и постоянно шутили друг над другом – позитив, один огромный, размером с целый мир, позитив! А если еще была гитара…
Группа на маршруте. Шутки шутками, без них, конечно, не прожить, но поход дисциплинирует и мобилизует, сплачивает и закаляет. Очень важны такие качества, как психологическая устойчивость и сообразительность, здравомыслие и адекватность. Не менее важен подбор участников похода, их совместимость. Впрочем, люди, которых неудержимо тянет к туризму, неуловимо схожи между собой, интеллигентны внутренне, хотя внешне могут выглядеть грубовато и сурово. Недаром поётся: «они в городах не блещут манерой аристократа».
«Возлюби ближнего яко самого себя...»
Именно в походе по-особому воспринимаешь смысл этой библейской истины. И чем сложнее поход, тем острее ощущаешь группу единым целым. Отношения внутри группы несравнимы ни с чем – они более чем родственные. Ибо «ближний» твой – вот этот шмурыгающий носом балбес с недельной щетиной, обветренными губами в грязной штормовке – твоя надежда и опора, гарантия выживания, в случае чего.
«Дорогу осилит идущий…»
На маршруте нередко кажется, что вся жизнь, всё прожитое тобой явственно делится на две части: ДО похода и сам поход. И лишь потом придет то неведомое, в дымке, что будет уже ПОСЛЕ похода. И вот, по возвращении, высокомерно вспоминая себя того, до похода, ты становишься мудрее и старше. Старше на целый поход!
Всё это, вкупе с ощущением полного слияния с природой, позволяет многое оценить и переоценить, философски взглянуть на собственную жизнь со стороны. Искусственные напластования цивилизации меркнут и кажутся несерьезными. Где как не в походе, получишь прекрасную возможность прочувствовать некую первооснову бытия, ощутить подлинную «настоящесть» жизни. Из потаенных глубин генетической памяти словно воскресает дух древних пращуров, тысячелетняя философия жизни которых также сводилась к достижению немудреной цели: преодолеть и выжить. Где как не в походе, отбросишь многие ненужные условности норм поведения и хоть на время отрешишься от оставленных «на берегу» проблем, политики, всего того, что еще несколько дней назад, ДО похода, казалось основополагающим и незыблемым. Перед тобой только маршрут, требующий концентрации сил и внимания, трезвой оценки ситуации и выбора правильных стратегии и тактики движения.
«Бергшрунд, рангклюфт, глетчер, мульда, морена, дюльфер, траверс, репшнур, булинь, бахман, полиспаст, хоба, абалак, пенка, вибры, трикони, альпеншток, неопренка…» Понятные слова? Нет? Добро, можно попроще: «тур, серпантин, седло, цирк, бараний лоб, основа, схватывающий, восьмерка, беседка, карабин, морковка, ледобур, связка, самоспас, табанка, самосплав…» Чуть ясней, но не до конца? Понимаю. Да, «птичий» язык. Такие родные, я б сказал, кодовые для каждого туриста термины-индикаторы, позволяющие распознать «своего».
«Всё это, конечно, здорово, – наверное, недовольно ворчит «чужачок», – но как быть с людьми, в память которых звучит сие «Сказание»? Их ведь не вернешь…» К великому сожалению, не вернешь… И как-то совсем не хочется оправдываться и бравировать расхожей цитатой, что «так лучше, чем от водки и от простуд». Потери одинаково горьки, вне зависимости от любой причины, по которой они случились. Представляю, как хотели жить дятловцы… Знаю, как любили жизнь погибшие в горах товарищи! И Иринка Мисюрова (наша «Дюймовочка» погибла в том же 1982 голу, сорвавшись с ледника на Кавказе, правда, произошло это не в нашей группе), и Серега Пантюшин (погиб в лавине на зимнем восхождении на кавказскую Ушбу), и Саня Брызгалов (сорвался в горную реку на Тянь-Шане), светлая им память…
Да, риск, опасности всегда сопутствуют экстремальным видам спорта. Но разве мало их подстерегает нас среди каменных джунглей мегаполисов, на дорогах? В походах, в отличие от «рулетки» города, хотя бы есть шанс проанализировать и просчитать ситуацию, продумать правильную страховку, предупредить и предостеречься. Туристский опыт – это, помимо технических знаний и навыков, прежде всего, синоним грамотного, безопасного, осторожного, в хорошем смысле слова, поведения на маршруте. Ведь просто «молиться, чтобы страховка не подвела», совершенно недостаточно. И тут многое, очень многое зависит от руководителя группы.
Руководитель! Командир, центральная фигура любой тургруппы. Это он заявляет маршрут, подбирает команду, определяет стратегию и тактику прохождения маршрута. Это он несет персональную ответственность за жизнь и здоровье каждого участника похода, убеждает и пресекает, подсказывает и нянчится. Руководитель – всегда наставник, поскольку опытнее любого из участников похода, как минимум, на категорию. Руководитель – всегда личность, и я рад, что мне с ними везло.
От руководителя почти полностью зависят отношения между участниками, микроклимат в группе, её общий настрой, боевой задор, собранность и решимость. Каков руководитель – таков и поход. На него возложена еще одна немаловажная миссия: немедленно пресекать, особенно в конце маршрута, отвлечения на гастрономические темы. Говорить о жратве в походе строго-настрого запрещено: нервическая реакция участников диспута гарантирована железно. Между прочим, вся фантазия полуголодного туриста сводится, как правило, к мечтам о вареной картошечке с селёдочкой, квашеной капустке и солёным огурчикам. А что? Самая что ни на есть нашенская еда!
Меню каждого дня планируется завхозом похода еще «на берегу», он всегда должен точно помнить сколько, чего и у кого лежит – попробуй, сбейся! Любой перекорм в первые дни похода чреват голодухой в последние, когда силы уже на исходе. Еще и соотношение «углеводы-белки-жиры» (4-1-1) продуктов нужно правильно рассчитать. Четыре-один-один! Магические цифры! Ерунда? Главное калорий, сала побольше? Ерунда! Бывает, при нарушении этого золотого, научно обоснованного соотношения, ты ешь-ешь, а «не в коня корм». Не бежит твоя «коняшка» – тяги не хватает. Организм, этот отлаженный настроенный механизм, начинает сбоить. Он, бедняга, и так напрягает силы, перерабатывает отложения, пускает в дело все резервы, а ему пытаются «низкооктановое» топливо подсунуть. Не-е-ет, хозяин дорогой, вот помучайся теперь, послушай «там-там» сердечка, позадыхайся на подъемах, почувствуй выматывающее душу и отравляющее жизнь сосание «под ложечкой»! Не рассчитал, не продумал, не позаботился обо мне, бесценном – получай теперь! Кстати, к.п.д. работы организма по переработке «топлива» резко повышается: чем серьезней поход – тем меньше приседаний по большой нужде. Не эстетично звучит? Понимаю. Зато естественно: раз в два-три дня, и ощущение такое, что камень из тебя выпал! И чем суровее поход, тем твёрже «камушек». Уж облегчение, так облегчение, всем облегчениям – облегчение! Где как не в походе, сумеешь по достоинству оценить простые радости жизни, всю глубинную первобытную суть физиологического комфорта от ощущения сытости, тепла, сухости.
Без здоровья в туризме, понятное дело, делать нечего – и в этом его несомненная огромная польза: необходимость закаливания и поддержания хорошей физической формы. Понятно, заболеть в походе крайне нежелательно: глухомань, зачастую до ближайшего человеческого жилья десятки километров, вся надежда только на группу и на медаптечку. Но организм, словно чувствуя экстремальность ситуации, обнаруживает недюжинные резервы, неожиданный даже для самого себя запас прочности.
Огонь, костер в любом походе – основа мироздания, и это тоже роднит туристов с далёкими предками. Особенно когда несколько дней промотался по ледникам, и «зелёнка», зона леса, представляется земным раем. Не удивительно, что первая религия Человека разумного – огнепоклонничество. «Как хорошо, когда привал, когда ты до смерти устал, когда костер трещит, и ноздри дым щекочет…» Вечерний бивак. Весело пляшут языки пламени, озаряя и делая почти иконописными лики твоих «ближних». Кажется, что освещенный и согретый костром кусочек пространства – единственный очажок цивилизации в безбрежном море тьмы и безмолвия. Будем жить!
Забавно наблюдать за блаженными лицами туристов у костра, увлечённых возгонкой пара из пропитанной за время ходового дня влагой одежды. Особенно в походах на Алтай и Саяны, запомнившихся мне самыми «сырыми». Но еще потешнее выглядели курильщики: они первым делом раскладывали на камушках у костра подмокшее курево. И когда мы, некурильщики, уже с упоением ощупывали и поглаживали на себе тёплую подсохшую одежду, эти ещё мокрые «извращенцы» с не меньшим кайфом совершали свои первые затяжки, а уж только потом начинали обсушиваться.
Точка! «Точка» по завершении похода. У кого-то на хате или на природе, когда защищён маршрут, выданы справки об участии, подтверждающие повышение туристской квалификации на категорию. Когда ты вновь видишь всех своих вместе, только в цивильной одежде, умытых и побритых, лишь не до конца подсохшая короста на губах да непривычная белизна в нижней части двухцветного лица, где еще совсем недавно красовалась живописная щетина. Вновь те же улыбки и шуточки о проделках мифического Чёрного Альпиниста, который постоянно сопровождал группу на маршруте, мелко пакостил и что-то регулярно подворовывал по мелочи. Воспоминания о задушевных беседах и песнях у костра, о потрясающем звездном небе в горах, о том, как просыпались выше облаков. О непередаваемом чувстве душевного освежения, ведь так «важно где и какой горе сдать свои недуги…»
Некоторое время, вновь окунувшись «в суету городов и в потоки машин», ты ощущаешь себя не в своей тарелке. Вздрагиваешь от резких звуков, морщишь лоб, когда к тебе обращаются, пытаясь понять, что им всем от тебя надо. Недоуменно вглядываешься в лица вечных пленников городов, обделённых понимания настоящей радости жизни, подсознательно их всех жалея. И, улучив момент, закрываешь глаза и мечтательно вздыхаешь. «Как хорошо, о, Боже мой, что все, уставшие, домой мы возвернулись после трудного похода! Мы не забудем эти дни, нам очень дороги они, и мы опять пойдём, бродячая порода…»

* * *

Отдельно хочется упомянуть про особый жанр – туристскую песню. Изначально возникнув как творчество друзей, единомышленников и романтиков, исполнялась она практически всегда в своем кругу – на туристических слетах, студенческих капустниках, в агитбригадах стройотрядов и «Снежного десанта» (клубах энтузиастов изучения истории Отечественной войны). Став неотъемлемым атрибутом турслётов, это песенное творчество со временем вылилось в фестивали авторской песни. И именно на 60-80-е годы ХХ века пришелся расцвет интереса молодежи, прежде всего студенческой, к авторской песне, к ее исполнителям – бардам.
Помню, как мы делились друг с другом текстами песен, как снимали с любительских писанных-переписанных магнитофонных записей бардов слова, подбирали аккорды. Кстати, знание авторских песен тоже было своего рода паролем «свой» – «чужой». Впрочем, многие из них широко известны, а некоторые, например, «Милая моя» Визбора или «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались» Митяева стали поистине народными – я еще ни разу не встречал тех, кто бы их не знал. Некоторые мои друзья сочиняли сами, да и я, был такой «грешок», тоже пытался – пару своих песен до сих пор исполняю.
Ветераны и основоположники жанра авторской песни – Окуджава, Визбор, Никитин, Высоцкий и другие – аккомпанировали себе на семиструнной гитаре, считающейся русским народным инструментом. Но после широкого «вторжения» в страну «битловских» песен начался массовый переход музицирующей братии на «шестиструнку». По-моему, из мэтров сейчас только Сергей Никитин играет на почти вымершем семиструнном раритете, причем он разработал свой собственный строй гитары, и, как он, не играет вообще никто. Впрочем, лично я не могу на слух определить, что звучит – «шестиструнка» или «семиструнка», это под силу только специалистам.
Отношение к этому творчеству со стороны власть предержащих было несколько настороженным, поскольку оно никак не охватывалось руководящим началом Ленинского комсомола. Авторская песня, звучавшая в любительских «Клубах самодеятельной песни» (КСП), в студенческих общежитиях или у лесных костров, вызывала подозрения. Не потому что «КСП-шники» были сплошь диссидентами (к таковым, и то лишь частично, могу отнести только Александра Галича), а поскольку их репертуар не утверждался уполномоченными властью худсоветами. Сами же авторы не являлись профессиональными исполнителями, точнее, не имели соответствующих «корочек», официально не состоя в союзах композиторов или писателей. Мне понравилось очень точное определение авторской песне, как «фольклору городской интеллигенции».
Окуджава и Визбор, Никитин и Городницкий, Ким и Суханов, Крупп и Дольский, Клячкин и Кукин, Долина и Якушева, Берковский и Туриянский, Митяев и Ланцберг... Их песни светлы и чисты, грустны и ироничны, доступны и несложны. Они взывают к лучшим человеческим чувствам и учат любить родину. Великий Высоцкий, хоть и не причислял себя к бардам, но органично вжившись в роль альпиниста в фильме Говорухина «Вертикаль», сотворил цикл горных песен, до сих популярных в альпинистской и туристской среде. Возвышенное философское восприятие реальности доступно только романтикам, а путешественники, туристы – первые из них, недаром «триединый» символ туризма – это палатка, костёр и гитара.
Но у авторской песни был один общий «недостаток»: я ни разу не слышал бардов, славивших КПСС. Авторская песня искренна и правдива, а правда во все времена – обоюдоострое оружие. Ежегодно летом тысячи любителей собирались на фестиваль самодеятельной песни имени Валерия Грушина под Куйбышевым, ныне Самарой. Но с 1980 года «Грушу», как в шутку кличут этот фестиваль «КСП-шники», запретили. По слухам, каким-то партийным функционерам не понравились некоторые песни предыдущего фестиваля. В итоге, от греха подальше, был вынесен привычный для тех лет, незамысловатый вердикт: «мероприятие закрыть».
Но авторская песня жива и поныне. Ежегодно под Самарой всё так же проводится воскрешенный во времена Перестройки Грушинский фестиваль, становящийся заметным событием культурной жизни не только России, но и русскоязычного зарубежья. Каждый год – сибирский фестиваль авторской песни «Бабье лето» в Юрге. Даже у нас в Кольцове регулярно проводятся детские международные (поскольку приезжают казахстанцы) фестивали авторской песни. Отборочные туры проходят под открытым небом в Парке, участники конкурса живут в палатках, из НВВОКУ привозят полевую кухню. И, наконец, в нашей школе №21, в строительстве которой я когда-то принимал участие, и которую закончили мои дети, проводится заключительный концерт, происходят награждения. На него приглашают кого-нибудь из мэтров авторской песни, мне помнятся визиты Сергея Никитина и Григория Гладкова. В школе успешно работает КСП «Свечи» под руководством учителя истории Семёнова Сергея Юрьевича – лауреата Грушинского фестиваля. Так что историческая преемственность авторской песни сохранилась, хотя она уже не столь популярна, как в наше время.

* * *

Конечно, когда тебе под шестьдесят, спортивный туризм уже не под силу. Но жажда движения и жгучая потребность в общении с природой остаются на всю жизнь. И я рад, что проживаю ближе к природе, в Кольцове.
Обычно я отбываю под вечер в пятницу, возвращаясь в воскресенье. И этого вполне хватает для полного восстановления сил и настроения перед грядущей трудовой неделей. Начинается наш «пеший» сезон в конце апреля, если снежное покрывало не залежится дольше обычного. Правда, земля, дурманящая запахом непросохшей влаги, еще совсем скользкая. Зато гнуса нет, лишь не забывай осматривать одежду – не ползет ли оголодавший за зимнюю спячку клещ.
Укрыться от непогоды, переночевать можно в небольших лесных заимках-избушках с печками. И хотя каждая из них возникла благодаря конкретным людям, все они общего пользования. Но пакостить совесть никому не позволяет. Мы облагородили территории вокруг, вырезали сухостой, убрали валежник, посадили елочки, перекинули мостки через ручьи. Стоят избушки вдали от дорог на речках и ручьях – на Волчихе, Коёне, Каменушке, Ромихе, Опалихе. Многие речки запружены обильно расплодившимися в последнее время бобрами. Перед плотиной зеленая заводь, сточенные под карандаш деревья, норы-сифоны под берегом.
На косогорах во множестве тарбаганьи норы, и, если потихоньку подкрасться, видно, как эти забавные толстячки играют и заботливо вылизывают друг друга. Не раз сталкивался с косулями, барсуками, лосями. Лисичка одно лето к костру подкрадывалась, наблюдала за нами: видимо, молоденькая, любопытная. Благодаря рыжей «разведчице», безымянный приток Волчихи, из зарослей которого она нас разглядывала, получил название «Лисиха». Порой бурундуки в салочки круговерть заведут – разве что не через ноги перепрыгивают! А птичьи голоса весной и в начале лета звучат настоящей симфонией!
С середины мая по август стоит настолько медовое, одуряющее благоухание трав и цветов, особенно в разогретых солнцем распадках, что хочется превратиться в одно большое лёгкое. Парад ароматов начинает черемуха, наполняя всё вокруг самым весенним запахом в природе. Потом приходит черед борщевика и донника. А на крутом, обращенном к солнышку косогоре, спускающемуся к притоку Коёна Каменке в районе урочища Конское кладбище, пахнет так, как будто каждый июль там переворачивается цистерна с клубничным вареньем!
Быстротечное сибирское лето как тисками сжимает время буйства природы, укорачивая вегетативный период жизни всего живого, поэтому порой кажется, что цветет, благоухает и созревает всё почти одновременно. В том числе, летающее, стрекочущее и опыляющее. Как приятно припасть в изнеможении к роднику, лесному ручейку, ломящим холодом зубы в любое время года! А развесив для просушки мокрую от пота футболку, с умилением наблюдать, как цветастые быстрокрылые бабочки налетают на нее, жадно высасывая соль своими тоненькими хоботками.
Вечерами после многокилометровых марш-бросков начинается чайный «литрбол» – чайник на брата отлетает незаметно! И какого чая! Заварка не нужна: душица, зверобой, смородиновый лист, лабазник… Можно чаги добавить, можно бадана, осенью – ягоды шиповника и калины. Цвет и запах – аж дух захватывает. С дымком! А как пахнет внутри разогретого на солнышке сруба, какой там крепкий сон!
А когда пробьет первой желтизной лысеющие день ото дня лесистые косогоры, приходит грибная пора! М-м-м, какие богатые «клондайки» я знаю! И лисятники, и опятники, и груздевники... Иногда даже интерес теряется – сидишь, режешь-режешь грибочки, как на плантации. Одна проблема – доставить грибной «улов». Жена порой лишь руками всплеснет: ну, грибной «маньяк», опять до глубокой ночи обрабатывать придется – и музыкой мне звучит ее приветливое ворчанье!
Ближе к осени с сумерками приходит тишина. Гробовая, звенящая... Такая, что самому перестать дышать хочется. И давящий звездный небосвод только усиливает эту феерию безмолвия. Лишь дерево где-то ухнет о землю, завершив свой жизненный цикл, да шорохи и вскрики ночных обитателей леса с пощелкиванием костерка не дают забыться в полном уединении.
«Ага, заливай-заливай!» – продолжит свою песню «чужачок». А клещи? А гнус? А жара? А застящий глаза пот? А заморозки, схватывающие под утро траву легким белесым инеем, бывает, даже летом? Что ж, ваша правда, ведь не зря поется: «Холод, дождь, мошкара, жара – не такой уж пустяк!» Но следующие, ставшие афоризмом строки этой песни перевешивают всё: «И чтоб устать от усталости, а не от собственной старости…»
Завершается «пеший» сезон, с перерывом на затяжные осенние дожди, в начале ноября, когда «ставить точку» отправляешься по легшему уже до апреля неглубокому сахарно-белому снежку.
Подсыплет еще – и здравствуй, лыжный сезон! Правда, в одиночку, или даже вдвоем, протропить по снежной целине до дальних избушек за короткий световой день редко удается – успеть бы до темноты вернуться домой.
С темнотой в лесу зимой шутить, понятное дело, не стоит, ибо случилась одна поучительная история. Однажды наш товарищ, турист-фанатик Саша Бороздин в сумерках кинулся за нами в погоню. Он узнал, что мы с другом и нашими сыновьями двинули на Волчиху в старую, ныне развалившуюся от времени, избушку, которую сам же нам когда-то показал. Больно компания наша Сане нравилась, да конец трудовой недели настал. Уж он-то ни капельки не сомневался, что найдет заимку в любое время суток с завязанными глазами! Но не нашел: разыгралась метель, и лыжню занесло. Шел вроде бы правильно, но в сгустившейся темноте места не узнал, порыскав взад-вперед в темноте в радиусе метров пятисот. Отчаявшись нас найти, он решил переночевать в сугробе, как куропатка. Турист-горемыка вырыл яму, накрылся с головой пуховиком и сунул ноги в рюкзак – ни спичек, ни котелка, ни топорика он с собой не захватил, самонадеянно сорвавшись в погоню за нами налегке. Копаю, рассказывал Саня позже, и думаю – чем не могилка?
Самое обидное, наш мытарь слышал стук топора, показавшийся ему в тот момент почти миражом (мы выходили среди ночи подколоть дровишек для печки). Однако направление источника звука в метель не угадывалось даже приблизительно. Саня, преисполнившись, было, надежд на спасение, выскочил из сугроба, и, истошно закричав, осатанело заметался между стволами. Однако порывы не утихавшего ни на секунду ветра проглотили этот тихий «писк», лишь немые деревья, футболя друг другу остатки его слабого эха, сочувственно качали кронами… Честное слово, мы не слышали ни-че-го! Пришлось ему, сокрушенно вздохнув, вернуться в свою белоснежную норку.
Забывшись на какое-то время, и испугано вздрогнув от пробуждения, Саня начинал лихорадочно ощупывать себя – нет, пока еще жив! «Норка» не стала могилкой! И так всю ночь – закемарил, очнулся, ощупался; закемарил, очнулся, ощупался. Вроде живой.
С первыми лучами солнца наш «отморозок» негнущимися пальцами пристегнул крепления лыж и обреченно двинул по направлению к Кольцову, чуть не плача от осознания факта необходимости изнурительной тропёжки – лыжню занесло напрочь. От мысли продолжать поиски избушки он отказался. Домой, скорее домой, пока не угасли последние силы! Слава богу, хоть метель прекратилась, но приморозило.
А мы выспались в тепле, позавтракали и не спеша тоже тронулись восвояси. Вскоре нас ожидало немалое удивление: чьи-то лыжные следы! Но, граждане хорошие, здесь кроме нас никого не могло быть – до избушки накануне вечером мы добрались уже почти в темноте! Да и с утра придти неоткуда – до ближайшего жилья ой, как не близко! Однако обширная площадь снежной целины, хаотично исполосованная чьими-то лыжами, нам миражом не показалась. В голову полезли мысли, навеянные туристскими легендами о Черном Альпинисте, на которого мы в горных походах всегда списывали мелкие казусы и пропажи. Надо же, и тут, чертяка, нас достал – совсем рядом с избушкой ошивался!
Чуть позже выяснилось, что Черный Альпинист тоже проживает в Кольцове: лыжня определенно вела в нужном направлении. Мы не уставали благодарить мифическое существо за первый протроп, ведь по нему шлось намного веселее. И вот впереди замаячила фигурка уже вполне реального живого существа. Мы добавили ходу, жаждая быть первыми в мире туристами, которым, наконец-то, удастся познакомиться с легендарным Черным Альпинистом вживую. «Черный Альпинист» к тому моменту уже с огромным трудом переставлял свои одеревеневшие ноги – в нем мы не сразу признали родного Бороздина. Повиснув на лыжных палках и тяжело, с хрипотцой, дыша, он окинул нас отсутствующим взглядом: сил не осталось даже на эмоции. Однако горячий чаек из термоса и бутерброд с запашистым копченым сальцем немножко вернули Саню к жизни. Заправившись чуток, он уже по нашей лыжне пошел намного бодрее. С тех пор палатка, спальник, котелок и топор (про спички не упоминаю), стали постоянными атрибутами даже самого коротенького зимнего похода.

* * *

Справедливости ради отмечу, что, основательно отдохнув подобным образом, возвращаться к цивилизации не в тягость. Всю прелесть достижений цивилизации особо остро чувствуешь именно на резком контрасте, даже радуешься ее благам: желанная ванна, телевизор, чистая постель…
К тотальному одиночеству лично я не стремлюсь, иногда даже устаю от чересчур звенящей тишины, мечтая, чтоб хоть кого-нибудь занесло «на огонек». О-о! Какая интересная публика подтягивается! Энергетика дикой природы и наша лесная философия ровняют всех, каждый интересен по-своему, каждому есть о чем поведать миру. В несколько избушек принесли гитары. Погожими вечерами у костра нередко устраиваются настоящие «концерты». Многие – научные сотрудники из Академгородка, кто-то помоложе, кто-то постарше – как говорит один товарищ, «туристы-пенсионеры».
Это и бывший охотник Влад из Академгородка, неразлучный со своей верной «лесной» подругой Таней, и Андрей, по прозвищу «Большое Дуло», каждый раз удивляющий нас очередным прибамбасом – то прибором ночного видения, то классным таежным «прикидом». И строитель избушки на Волчихе хлебосольный Илья, страстный коллекционер самоваров. И потомственный интеллигент Михаил, для которого перейти на «ты» даже после брудершафта – проблема. И Саня Лабенский – порой он так витиевато ведёт линию мысли, излагаемой почти толстовскими предложениями, что иногда забывает, с чего начал. И никогда не унывающий Василий, славящийся своими авантюрными одиночными вояжами практически без снаряжения. Он любит забираться в такую глухомань, что иногда, внимая его рассказам, просто диву даешься, как ему удалось выжить. И другие наши «единоверцы», обо всех не расскажешь – их нужно видеть и слышать! Уникумы, одно слово!
С началом охотничьего сезона количество «оруженосцев» заметно возрастает, я не стал бы их всех чохом причислять к охотникам: некоторые умеют только палить. Но и настоящих охотников хватает – все же угадывать их научился безошибочно. Мне не раз перепадало от их промысла: то похлебка и бифштекс из зайчатины под обстоятельный рассказ про особенности охоты на длинноухого. То вареная бобрятина, то ароматный супчик из тетерева, то рябчики, запеченные на углях в фольге, с грибным рагу и салатом из молодого папоротника и свежих листьев крапивы. Даже свежезасоленный хариус, только-только выловленный из Коёна. И всё под ароматный чаек! Ну и, если у кого есть, под что-нибудь покрепче. На свежем-то воздухе, у костра! М-м-м, наслаждение! И как без знаменитых, самых что ни на есть «правдоподобных» рыболовно-охотничьих баек в такие моменты? Уж наслушался-я-я! Вволю!
Почему сам не охочусь? Не могу стрелять в живое и всё тут! Не стану осуждать охотников, но мне всегда тоскливо лицезреть испачканную кровью лесную красоту: еще совсем недавно она наполняла своей жизнью лес, и вот – жалкая и бездыханная, с остекленевшими глазами валяется на траве. Кстати, Влад тоже, со временем, охладел к охоте – надоело-де живность жизни лишать! Видимо, с возрастом некоторым приходит «насыщение кровью». Словом, Природе-матушке будет лучше без моей стрельбы, и, надеюсь, она не устанет благодарить меня за это. 20.01.2024

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.