Священное безумие

- Как твое имя? – мужчина в белом вынырнул из-за плотной мглистой завесы.

Катя напряглась, всматриваясь в его расплывчатое лицо. Какой простой вопрос! Почему он так близко? Врач. И ответ такой простой – Катя… – собралась она ответить, но что-то остановило. Боль остро ударила в груди. – Не помню, - с трудом ворочая языкам после наркоза, проговорила Катя и закрыла глаза, отгоражываясь от этого мира.

… Катя уже второй год находилась в психиатрической лечебнице, частной, хорошей, с тропической оранжереей для зимних прогулок и с теплым полом в ванной каждой комнаты для элитных пациентов. Медсестры были крайне обходительны и вежливы до оскомины, санитары, как стражи порядка, настороженны и бдительны, на отдалении, но в поле видимости, чтобы напоминать все-таки, что не дома и не в санатории. Современный дизайн комнат приятно радовал глаз, а прекрасные, с фантазийным узором портьеры скрывали крепкие решетки. Все было в полутонах, неярко, ненадоедливо, но дорого.

Главврач, он же хозяин клиники – Дмитрий Дмитриевич, ДимДимыч, как его за глаза называл персонал и пациенты, старался изо всех сил, пытаясь вернуть этой своей ну очень сложной пациентке память, используя всевозможные методы такой скользкой области знаний как психиатрия. Он имел разные высокие научно-медицинские титулы, печатные труды, успешных учеников. К делу своему подходил со всем рвением, энтузиазмом. Сначала он был уверен, что случай – тривиальный, и он управится за неделю-две. Травма-то у пациентки до того, как попала в операционную, была пустячная – перелом двух ребер и несколько ушибов. Сотрясения мозга ни малейшего не было. Значит, чистый психологический шок. А вывести из этого состояния человека для Дим Димыча с его многолетней – успешной! - практикой было, можно сказать, экзаменом для первокурсника. Но здесь все оказалось как-то глупее, что ли, потому что выглядело, видимо, очень просто.

Сестра этой пациентки звонила каждый день, как по расписанию – деньги она платила приличные, больше обозначенных в прейскуранте клиники – в качестве благотворительности, и требовала отчета. Но успехов в лечении не было, и он, как мог, тянул время. И дело было не в том, что пациентку могли перевести в другую спецлечебницу, и не в том, что его престиж подмокнет слегка. Здесь уже взыграла гордость самого врача, личная. И вернуть память пациентке из палаты номер двадцать стало делом чести для него, как врача, как профессионала.

Катя же наслаждалась жизнью, спокойной и мерной. Утром – завтрак с разнообразным европейским меню, потом – прогулка в парке с левкоями и розарием летом или в оранжерее – поздней осенью и зимой. Впервые за столько лет она была вне семьи. Только здесь она осознала, как она устала от них всех, от их проблем, их центрифуги, в которой она крутилась маленькой щепкой.

По воле судьбы, по роковой случайности она оказалась здесь, получив счастливый шанс выйти из чужой игры, посмотреть на все со стороны. И она ухватилась за него. И репутация «слетевшей с катушек» ее никак не смущала – сегодня к этому относились по-другому, не как еще тридцать-сорок лет назад, с чрезмерным состраданием и настороженным интересом – как там? – когда спрашивают любопытно и рассматривают тебя, как обезьянку из зоопарка или диковинку заграничную. Быть «психом» стало даже модно, иметь своего психоаналитика – норма, у всех нервы и все – на пределе сил от жизни, подставляющей подножки то тут, то там.

- А кто не псих? – как-то сказал ДимДимыч, потирая устало переносицу в конце их послеобеденной плановой встречи. – Я тоже имею, к примеру, те или иные всплески эмоций, недовольства. Н-да. Но я держу это под контролем, в узде, знаю меру. Этим и отличаются те, кто там, за стеной клиники, от тех, кто здесь – истончается, рвется предохранительная нить, и человека уже влекут его желания неконтролируемые, страсти разрушающие, эмоции. Н-да. Безумие…Среди всех нервов, есть один, главный нерв, который и держит весь наш организм в балансе, - ДимДимычу была симпатична эта пациентка из палаты номер двадцать с серыми внимательными глазами и всегда напряженным лбом под каштановой челкой. Поэтому он мог иногда продлить их беседу и заговорить о чем-то отвлеченном. Хотя… он боялся себе в этом признаться, но девушка чем-то напоминавшая его дочь, которая несколько лет назад трагически погибла, утонув в реке. Только он не знал, что Катя случайно услышала от медсестер, тихо сплетничавших на скамейке сада, эту историю, и, питая к главврачу самые светлые чувства, использовала эту информацию в своих целях, умело манипулируя встречами, не давая его проницательному и острому уму забраться уж слишком глубоко в ее тайники подсознания – достаточно было что-то сказать о воде, дожде, как незажившая еще рана его вспыхивала алыми огнями, как угли разворошенные, и он соскальзывал легко в сферу печали и тоски, за вуалями которых легко исчезал куда-то исследователь и трезвый аналитик.

Почему он, профессионал в своей сфере с многолетним стажем, не замечал манипулирования собой? – удивлялась Катя, возвращаясь по длинному коридору с множеством цветущих растений, в свою комнату, в свою тень, где тяжелые шторы прятали и решетку, и высокое небо и яркое солнце, далекое и безразличное. – Может, ему нравится возвращаться в боль? Может, он хочет там быть? Но слишком крепка узда, чтобы самому открыть дверь и провалиться в нее, выплакаться и найти затем новую точку опоры? Сапожник без сапог…

Она вошла в комнату и легла на аккуратно застеленную кровать.

Клиника действительно была необычной, новаторской, можно сказать. Дим Димыч сумел успешно объединить и западные методики работы в этой тонкой области «раненых душ», как он называл эту сферу, и восточные, старинные – к пациентам «легкого» отделения приходили мастера по восточной йоге, по дыхательным релаксирующим техникам, медитациям. А еще несколько раз в месяц в теплые деньки Дим Димыч устраивал с «легкими» пациентами прогулки по сосновому лесу на велосипедах – все под его контролем и все под его ответственность. Катя отказывалась от них – не желала нарушать свой покой и самозатворничество.

Все здесь было под ее контролем. Сами «психи» ее не волновали – буйные были в отдельном крыле здания больницы, а не буйные, с неврозами-истериками, с потерей памяти, общения не любили, сидя поодиночке в своих комфортных палатах с кондиционерами, телевизорами и стеллажом с книгами, которые главврач подбирал для пациентов этого крыла сам.. Здесь не было интернета и телефонной связи, а по ТВ показывали только пару каналов – с мультиками и комедиями, и, как без этого!, трансляциями концертов классической музыки и народной. Еда – великолепная, пятиразовая, персонал – улыбчивый. Дурачить других и строить из себя дурочку – было не сложно, как оказалось. Катя даже набрала вес на радость Светлане Исаевне – их заведующей кухонными делами.

Из Катиной тетрадки

Безумие

Словно два мощных луча света пронзили тьму – и они увидели друг друга. Он и Она, ранее чужие, блуждающие на окраине миров своих, и вот – в мгновение ока они исчезли для всех – нормальных, выпав в бездны своего священного безумия. – Что с ними? – переглядывались непонимающе нормальные. - Они больны? – Нет, - говорил мудрец. – Не трогайте их – они все равно вас не услышат. Они в божественных садах, где ангелы поют для них, а серафимы омывают хрустальной водой им ноги, божества высших миров подносят им блюда лучших яств, о которых мы, нормальные, даже не слышали. – Это обычное безумие! – авторитетно заявляли лекари для нормальных граждан города. – Они совсем не интересуются социальными устоями жизни, - недовольно стучали кулаками по своим дубовым столам управленцы. - Они уродливы, - поднимали кверху свои тонкие носы модники и искусствоведы. – Так жить нельзя! - вздыхали сердобольные маменьки, - они совсем забыли о завтраках, обедах и ужинах… И много чего разного звучало вокруг них. Но там, где оказались они – их души преобразились. Только Он-Она, только два дыхания вместе, два сердца горячих, как одно… Боль – если на секунду отвлечься, судорога сердца– потерять из фокуса сердце другого, разрыв мозга – не чувствовать, не осязать, не дарить, не восхищаться, не петь, не танцевать для другого. – Они вернуться еще? – озабоченно спрашивали нормальные. – Кто знает, - улыбался таинственно мудрец. – Если вернуться – будут самими нищими, потерявшими самое ценное богатство в мире, и самыми богатыми – как те, что истинно владеют им. Даже потеряв его – они останутся богаче всех, кто там не был.

(Вот что значит быть по-настоящему безумной! – приписка внизу неровным почерком. – Повезет ли мне познать такое падение или взлет? Человеческое безумие – скучно… Божественного бы… Любви…)

«»»»

Первый шок маленькая Катюша испытала, когда мама, придя к ней в детскую, строго посмотрела в ее глаза, еле сдерживая гнев и сказала, что правду не всегда надо говорить, надо иногда и врать. « Да, я не предупредила тебя об этом заранее, но тебе ведь шесть лет и могла бы догадаться сама… Что за дурочка…) Катя смотрела на синяки на маминой руке и красные пятна на щеках, спряталась от стыда и страха под одеяло, пытаясь услышанное как-то переварить, понять своим невинным детским умом и не нашла для себя ничего лучшего придумать, чем решить всегда молчать, когда старшие будут задавать разные вопросы. О, тот злополучный день!.. Играя у себя в детской, Катя вздрогнула, увидев какое-то серое, сжатое злобой лицо отца. Он тихо, опасно тихо спросил, где они были с мамой весь день. И малышка рассказала, что помнила, о магазинах, о зоопарке и дяде Эдике, который к ним неожиданно присоединился. Затем она услышала громкую ссору родителей, хлопок, еще хлопок – она выбежала из детской и увидела мать, закрывающую лицо и кулак отца, занесенный для еще одного удара. Он остановился, увидев дочь, и тяжело дыша, вышел из дома, хлопнув громко входной дверью.

Из Катиной тетрадки
Молчание

А молчание, долгое молчание, бесконечная пауза – имеет свои, оказывается, плюсы. Я вдруг обнаружила, что молчать гораздо экономнее и практичнее со всех сторон. Много времени и энергии люди тратят на слова, стараясь что-то уточнять, дополнять, украшать, удивлять. И ничего не происходит, кроме увязания в мелочах, в словах, интонациях. Молчание – как красноречиво! И вот уже навязчивые люди прошли дальше, уплыли за горизонт скучные или хвастливые. Хотя… здесь это не проходит. А жаль. Приходиться терпеть и врача, желающего искренне меня вернуть в тот прежний мир. И жаль, что он не понимает – я не хочу в него возвращаться. По крайней мере, пока. Пока что?)

«»»

Второй шок Катюша испытала, кажется в двенадцать лет, когда услышала разговор отца и дяди (его брата) о том, как они замечательно «устроили и крутят схему по мясу». Катя мало что поняла в их сложной разговорной терминологии, но суть уловила – мясо, которое она ежедневно на обед с удовольствием поглощала в виде всевозможных аппетитных блюд (вареных, жареных, копченых, паштетов и т.д.) – было ворованным, если сказать обычными, человеческими словами. Катюша несколько дней болела, не могла встать с постели, температурила, все пыталась переварить услышанное. И пришла к выводу, что мясо употреблять не будет вообще. Она объявила решительно об этом родителям, те решили, что это временное, подростковое что-то или связанное с перенесенной недавно простудой, и особенно не настаивали на обратном. Дурочка – говорили их взгляды.

Из Катиной тетрадки.

Сегодня услыхала, как на дорожке сада Зоя Артемовна и Эмма обсуждали тот, брошенный ими мир. Именно, ими брошенный. Они были уже здесь, в этой клинике, более трех лет, и по-прежнему ненавидели все, что находилось за пределами этой их временной зоны комфорта. Зоя Артемовна, чувственная и нервная, покуривая что-то дорогое и ароматное, с совочком у ног – трудотерапия в саду приветствовалась! – рядом с клумбой с высоченными, алыми, как витязи былинные, гладилусами, громко возмущалась непрофессионализму ландшафтников, которые совершенно «тупо» спроектировали открытый сад лечебницы. Эмма – юная девушка, чуть старше Кати, пострадавшая от несчастной любви и своего порыва покончить счеты с жизнью из-за этого, молча внимала трубному голосу Зои Артемовны, иногда кивая согласно головой. На самом деле меня привлекло другое в них – я вдруг увидела цветные зайчики вокруг из тел. Они плавно, словно подводные морские течения, перемещались с одной стороны на другую, и меняли тон и светимость в зависимости от интонаций говорящего и даже молчащего. Ого! Оказывается, мысли тоже имеют интонации, нюансы, разноцветие и светимость))) Когда долго молчишь, видимо, живая энергия смещается в какую-то другую сферу – свето-цветовую. Как замечательно узреть в себе что-то новое! Сколько здесь красок, какие яркие цвета!)

«»»

Прошло несколько лет после Катиного демарша относительно мяса и все бы так и продолжалось – мухи отдельно, конфеты отдельно, но Катя падает с велосипеда, рвет связки на лодыжке, и соскочившей цепью ранит вену бедра, теряя много крови. Слава богу, все обошлось, врачи отлично справились со своим делом – нога быстро восстанавливалась, но вот по их рекомендациям – девочке требовался куриный бульон для набора жизненных сил, а также печень и красное мясо – для восстановления функции кроветворения. Катя была еще не настолько крепка, чтобы ерепениться – и все это ела, чувствуя, что и вправду мясные нежные, на пару котлетки, оживляют ее быстрее, чем витамины пилюльные из баночек аптечных.

Катя не знала, как в своем уме объединить эти две, казалось бы, взаимоисключающие мысли – благодарность родителям за то, что помогли ей выжить, и полное несогласие с принципами их нечестного заработка. Как связать в одно любовь и ненависть, плохое и хорошее, доброе и злое?

И вот третий шок Катя испытала уже на последнем курсе института, когда отец, Вадим Сергеевич, переписал на нее весь свой бизнес. Не на старшую сестру – Марину, а именно на нее – как случайно услышала Катя из его разговора с мамой – Она, дурочка, честная, на себя работать не будет, можно положиться. Управлять -то всем все равно буду я.

Катя вечером, находясь в лихорадке и спутанном сознании, оступилась на лестнице, упала, сломала два ребра, и потеряла сознание. И это стало ее спасением, как определила она для себя.

Из Катиной тетрадки.

Ау, безумие! Ты где? Неужели я так и проживу свою жизнь, не узнав тебя? Святое безумие? Священное? ..Это мне уже надоедает…

…Она всегда убегала. Как и эти все психи, прячущиеся от проблем внутри этого «псевдо-рая». Катя часто наблюдала через зарешеченное окно, как радостно возвращаются пациенты с часов встреч с сердобольными родственниками. Ведь именно от них они сбежали сюда, в свое сумасшествие, и терять свой островок покоя они не были намерены. Как все предельно просто.

Был тут один заезжий доктор, от бога, как определила для себя Катя, после встречи с ним. Он светился какой-то нездешней добротой и пониманием, хотя лицо было жестким, интонации голоса резкими, рублеными. После одного только сеанса с ним, несколько пациентов вдруг пришли в себя и самостоятельно вернулись домой. Катю он просчитал моментально:

- Тяжко живется, дочка? – он посмотрел прямо, открыто на нее. – Мы-то оба с тобой знаем, что с памятью твоей все в порядке.

Катя прониклась к нему какой-то исключительной доверительностью и утвердительно махнула головой.

- Я ничего не скажу об этом Дмитрию Дмитриевичу. А ты услышь меня, дружочек, и в свободное время, а у тебя его здесь хватает, подумай о том, что есть и другие методы решения человеческих проблем. Сколько не убегай от них, не прячься, сколько не возводи стены – всегда прибежишь в то же место, откуда и начала свой бег и уткнешься носиком, кстати, таким милым, как у тебя, в свою собственную стену, – он выжидательно смотрел на девушку, та молчала, но в этом молчании было уже что-то живое, не апатичное, а шумящее, подвижное, как звук лесного родника.

Доктор продолжил:

Можно убежать и в никуда, но разве не обидно, что кто-то продолжит наслаждаться жизнью, а ты – нет? Ведь есть столько приятных в жизни моментов, ведь так?

- Обидно, - тихо произнесла Катя, чуть наклонившись в сторону собеседника, будто к теплому, лучистому магниту, облизнула губы, вдруг вспомнив о малине – сочной, сладкой. Как это у него получалось? Сказал – и она уже там, она уже чувствует, она уже наслаждается.

- Тогда почему бы не подумать о другом пути решения своих проблем? Проблему спасения себя, счастливой жизни для себя, никуда не убегая, ни от кого не прячась?

- А он есть? – удивление девушки было искренним.

- Есть, - доктор утвердительно кивнул головой. – Я слышал, как ты смело защищала свое творчество.

Катя вдруг вспыхнула, залилась румянцем. Здесь были и радость, и страх, и боль. В лечебнице она неожиданно для себя заинтересовалась кружевами, плетением. На стеллаже в ее комнате была подборка книг по практике различных видов народного творчества. Дим Димыч поговорил с ее сестрой, та удивилась, но, выслушав от главврача небольшую лекцию о пользе творческого подхода в лечении потерявших память пациентов, согласилась и привезла все необходимое для этого «глупого, никому не нужного занятия». Катя с упоением погрузилась в этот мир волшебства – сад – весенний, летний, осенний и зимний стал для нее источником вдохновений. Она брала у цветов, деревьев, летучих паучков и бабочек идеи для своих разноцветных маленьких шедевров. Очень скоро они заполонили всю ее комнатку. Дим Димыч удивлялся, искренне хвалил и - устроил «домашнюю» выставку ее работ в холле клиники. Катя не хотела поначалу, сопротивлялась, страшась услышать смешки зрителей, глумление. Но главврач, весело улыбаясь, съюморил:

- Здесь ведь нет настоящих критиков. Чего тебе бояться? Кого?

Катя поняла его и согласилась. Несколько дней ее кружевые разноцветные бабочки, кузнечики, птицы, цветы красовались на стенах холла, пациенты и медперсонал этого «легкого» крыла были довольны и хвалили девушку. Пока один из новоприбывших депрессионных пациентов не залил все компотом, явно наслаждаясь своим злодеянием. Катя была рядом, когда это произошло. Сначала она остолбенела, потом ровно, очень ровно и напряженно молча пошла в обеденную комнату, взяла с раздаточного стола кастрюлю с луковым супом ( был день французской кухни!) и вылила все на голову депрессионщику. Медперсонал наблюдал со стороны, готовый в любой момент начать активные действия. Но депрессионщик вдруг сжался, испуганно поглядел на Катю, из ее глаз вылетали молнии десяти греческих зевсов, ее грудь подымалась в тяжелом, гневном дыхании, а ладони сжались в кулаки - она была полна решимости стоять на смерть за свое детище, за свою красоту. Он это понял и быстро юркнул в свою палату.

Дим Димыч не ожидал такой удачи – и самодурство притушили и девушку со дна апатии подняли…

Катя же оглянулась, увидела Дим Димыча и вдруг, словно опустошилась, опустила плечи:

– Меня накажут?

- За что? Ты же защищалась, и это – нормально, - наставительно произнес главврач.

- Так нельзя. Так плохо. Это – безумие. Так некрасиво, - закрыв лицо руками, быстро-быстро говорила Катя давно поселившимися в ее уме шаблонными фразами.

Но вдруг что-то произошло еще более непонятное, тонкое, удивительное. Будто нежнейший ветерок, дыхание летних высоких облаков, пропитанных солнечной пыльцой, коснулись ее ладоней, макушки, плеч. Она открыла лицо и утонула в Его глазах, в озерах восторженного удивления, принятия, любви. Так никто еще на ее не смотрел, никто за всю ее такую еще недолгую жизнь.

Это был практикант-молодой врач, Егор. Мир исчез для них. Они остались вдвоем, на радуге, соединившей их сердца. И Катя поняла, ради чего она родилась вообще, ради чего она столько вытерпела неурядиц и душевных мук – радии этого полета, вот этой невесомости, этого священного безумия... Ради счастья двух сердец, блаженства необъяснимого, но более реального, чем что либо до этого существовавшее в их жизни…

Как жаль, что это длилось так недолго, миг… Что-то тяжелое потянуло ее вниз…

Теперь этот заезжий доктор напомнил ей о той истории, о ее пробуждении и тоже похвалил ее. Он ничего не знал о ее полете, он ведь не ясновидящий?, но глаза его улыбались.

- Чтобы летать долго и свободно, нужно освободиться от гирь, старых, тяжелых – страхов. В тебе еще жив страх-сомнение правильности самозащиты от агрессии не только чужих, но и близких тебе людей. Самозащита – естественное, врожденное право каждого живого существа. Ты защитила свое, справедливо защитила доступными тебе на тот момент методами - и все тебе аплодировали. Гнев – праведный гнев, это достойно, это значимо и важно для жизни. Защищай так же и себя. Ты заслуживаешь быть, жить, иметь свои желания, выражать их, иметь свои вкусы и пристрастия и следовать им. Ты ведь уже давно совершеннолетняя, независима в выборе и имеешь равные права перед законами нашей страны с твоими родителями и всеми родственниками.

Девушка ошарашенно смотрела на доктора.

- Я как-то не думала об этом.

- А ты подумай. Думать вообще хорошо… особенно о хорошем.

- Вы правы, - облегченно выдохнула Катя. – Я имею полное право сама решать, чем мне заниматься, где зарабатывать и как тратить свои деньги.

Доктор внимательно смотрел на нее, ждал.

Она вдруг поднялась легко с кушетки, подошло к окну, посмотрела на голубое летнее небо. Под небом на скамейке она увидела Егора с книгой. Он ждал ее.

- Кажется, мне здесь уже скучно.

Доктор удовлетворенно кивнул головой – перед ним стояла высокая, с ровной спиной, красивая, уверенная в себе молодая девушка, вдруг лишившаяся страха перед жизнью, родственниками, перед полетом.

- Я благодарна Вам, доктор. И хочу еще сделать хорошее дело для Дмитрия Дмитриевича… напоследок.

Из Катиной тетрадки

Я уверенна, искать настоящую волну, то есть настоящее священное безумие, страсть, здесь, среди убегающих, невозможно. Нужно возвращаться. Прав этот дядечка-эскулап – слишком долгая пауза становится обузой, а не рычагом действия. Страх, прощай. Я разрешаю себе полет.

«»»

Главврач клиники, Дмитрий Дмитриевич, был согласен с тем, что большинство пациентов осознанно тормозят процесс выздоровления, но по другой причине – ленятся.

- Они ленивы, - вещал Дмитрий Дмитриевич на лекциях в мед.университетах страны. – Потому наша главная задача – пробудить в них активность, бодрость, решительность. Особая диета, режим, упражнения, нетрудная работа на свежем воздухе, специально подобранная музыка – симфоническая, народная, и вот, примеры, - он при этом демонстрировал истории болезней – эти люди вернулись в социум.

Студенты аплодировали. Заковыка была в том, что эта методика действовала не на всех. Каждый доктор, тем более светило науки, всегда человек, а потому может следовать только одному, им выбранному пути. Альтернативный путь коллеги обычно считается им профанацией, вероятностью, но не методом. То же Дмитрий Дмитриевич думал и по поводу «так называемого метода» доктора Н., с которым и разговаривала сейчас Катя. Дмитрий Дмитриевич прибегал к консультациям коллег в своей области деятельности время от времени, но больше, чтобы поразмышлять над этим, чем принять на вооружение.

- Ну что, сестра Марины, - улыбнулся бодро Дим Димыч, - как прогулки, как музыкальные сеансы?

- Хорошо, - вдруг впервые за столько времени улыбнулась ему пациентка.

Главврач встрепенулся, поднялся с кресла, подошел к ней, посмотрел в лицо, ах, действует все-таки, действует! – удовлетворенно потер руки и снова сел за стол.

- Ну что, тогда проведем очередной сеанс гипноза? – доктор радостно поднял брови, предвидя свой профессиональный очередной прорыв.

- Да, давайте проведем, - уверенно сказала девушка, удобно устраиваясь на кушетку.

- Смотри на маятник…

Катя впервые отпустила поводья ума и воли, и позволила себе расслабиться всем существом, поплыть…увлекая за собой Дмитрия Дмитриевича.

Эти детские свои вопросы, хорошо ли обманывать, лгать, правильно ли есть ворованную еду и любить мошенников, насколько это морально и нравственно, - она, не найдя односложного ответа, выпихнула куда-то в глубочайшие слои своей подкорки. Сейчас она просто жила, плывя по течению. Вот родительский дом, большой красивый, вот прекрасная кленово-березовая аллея, ведущая к парадному входу дома их «родового имения». Поют скворцы и овсяночки. Здесь хорошо, ласково. Две колонны высокие – белая и черная… Странно, их раньше здесь не было… Но это гипносон…Заходим в дом, Дмитрий Дмитриевич, что видим, что чувствуем? Холод. Папа не любит, когда жарко, и даже зимой часто открыты окна. А вот и мама. Летом, в самую жаркую пору, она в манто, то ли котика, то ли еще чьего-то меха. Ей холодно всегда и она нашла для себя выход – прятаться под мехами. Вот сестра Марина – она, как и папа, любит, чтобы было похолоднее – зимой купается в проруби, летом – ванны со льдом. И ей хорошо в этом доме, где она почти любимица родителей. Почти? Потому что хитра, как папа, и себе на уме, как мама. Вот и братишка младший Сева, он живет не здесь, а в мире виртуальных игр, ему всё происходящее вокруг не интересно, и это папу и маму устраивает, безпроблемный ребенок, все, что ему нужно, это очередная компьютерная игрушка и гамбургер. Проблема в доме, головная боль – это вот, она, Катя. Она всем не довольна, и хотя молчит, на лице все написано. Она не хочет игрушек, она хочет чувств, объятий, ласки и нежности. Но дом, «умный дом», построен без учета этих функций.

Что ж, Дмитрий Дмитриевич, я ищу в этом сне-фантазии другой выход, выход к счастью, покою, к Егору, и я его найду, чтобы, наконец, навсегда расстаться с вами, вы ведь так устали от моей игры и моих наступаний на Ваш «больной мозоль». Что дальше? Вот я, Катя, иду к брату, который не здесь и обнимаю его. Он удивлен, но останавливает игру. Я прошу его найди там, в виртуальном мире, функцию добрых чувств, функцию нежной любви. И он начинает поиск, ему ведь все равно во что играть, главное, играть, дитя!

- А ты уверена, что такая функция в мире существует? – интересуется семилетний Сева.

- Уверена. Поверь мне…По крайней мере, если и нет такой в твоей жизни, то ты, человек своим желанием может создать, проявить все, что угодно, и функцию любви, – сказала Катя. – Значит, будем создавать эту функцию, давать ей место в нашем общем пространстве и – прощение... как без него?

- Но я не программист, я не умею? И я маленький еще для таких вещей,– оторопел Сева.

- Это игра, Сева… Ты играй, будто бы знаешь и умеешь.

- Хорошо, почему бы и нет? Что-что, а играть – это у меня здорово получается!

- Дмитрий Дмитриевич, почему вы там? Идите к нам, у нас интересно… Смотрите, Сева нашел свободное пространство, в нем много светящихся зернышек, потенциалов…прошептал волшебные слова, какие? Все очень просто – хочу, чтобы теплые, добрые чувства, чтобы священная любовь проросли здесь и сейчас. Ах, Дмитрий Дмитриевич, смотрите, одно семечко затрепетало, бросило корешок и росточек с листиком, деревце проросло, реки золотые потекли! И дальше, и шире.. Как стало тепло и просторно, весело и радостно! Почему Вы плачете? Не могли раньше? А теперь освободились? Как я рада за Вас, доктор!

«»»

За эти два года, что Катя находилась в лечебнице, многое изменилось в их семейных делах. Папа с мамой где-то все еще укрывались на никому не известных островах от налоговых и полицейских органов. Главный ответчик по махинациям, Катя, естественно, была в клинике, и доступа к ней не давали – большие деньги у нас вершат большие дела! А Марина, проявив чудеса женской хитрости, вильнула своим холодным, скользким хвостом, и оказалась в невестах самого начальника налоговой службы города. Так дело и прикрылось. Один вопрос оставался невыясненным – адрес «реабилитированных» органами родителей. Его-то и знала только Катя, которую папа заставил заучить его наизусть и поклясться, что никто до часа «светлого дня» его не узнает.

В один день все вернулись домой – и родители с яркими чемоданами и океаническим загаром и Катя с Егором. Егор нес молодое деревце-саженец… Чувственно и слезно обнимались… Вместе обходили по периметру их «родовое поместье» - и участок с нетронутым, диким лесом, и клумбы с цветами, и фруктовый сад, и прудик с золотыми рыбками. В родовом поместье что-то неуловимо изменилось… То с одной, то с другой стороны веяло теплым ветерком, добрым касанием, веселым шепотком. В саду Катя и Егор посадили свое деревце. Какая-то птичка пропела свадебный марш…

Но уже вечером Катя и Егор уехали. Катя подписала все необходимые документы отказа от отцовского бизнеса. Члены ее семьи смотрели им вслед, молча, кто-то удивленно, кто-то немного обиженно, а кто-то с восторгом – ну конечно, Сева!, и слово «дурочка» не прозвучало ни с чьих уст. Катя и Егор оторвавшись легко от земли и полетели.

2023г. 17.03.2023

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.