Я - ведьма

Я - Ведьма
9.09.2010 -14.09.2010

Ведьмы существовали всегда. Мир создал их одними из первых. Ведьмы не были ни абсолютным злом, ни бескомпромиссным добром. Они были теми, кто хранил порядок и гармонию в Мире. Вернее одними из многих существ - хранителей. Ведьмы не старели и не умирали, они накапливали знания, хранили тайны мироздания и не мешали жить людям. Собственно, когда в Мире появились люди, Ведьмы покинули их земли, вернувшись в Сердце Мира, средоточие чистой силы творения, чтобы не возникало ненужных разногласий. Ведь человек оказался существом с непомерной гордостью, и болезненным самолюбием, которое ранило любое упоминание о несовершенстве смертного создания.
Иногда они приходили к смертным в человеческом обличии, чтобы обучить избранного тайным искусствам. Врачеванию, например. Жизнь людей в целом их мало интересовала. Родились, трудились, воевали, размножались. Это не касалось Ведьм, главное, что бы сохранялась гармония. Но однажды наступило время, когда равновесие нарушилось. И люди, до того открытые и радушные создания, любознательные и в большинстве своем порядочные, стали стремительно превращаться в запуганных, озлобленных бездушных тварей. И чем больше злобы гнездилось в их сердцах, тем тяжелее становилось Миру. Ведьмам пришлось вернуться к людям, чтобы найти и устранить причину. Причиной же оказались сами люди. Те, что нарекли себя инквизицией, и приняли полномочия, недопустимые для смертных - быть судьями над Миром.

Я с интересом осмотрелась и еле сдержала вздох разочарования. Не такими я представляла застенки инквизиции. Кабинет, в который меня привели, оказался просторным и светлым, из мебели дубовый стол и большой стул с высокой прямой спинкой. И больше ничего, ни дыб, ни плетей, ни цепей, хотя возможно все это богатство хранится двумя этажами ниже - в подвале. Надежда на то, что господин Инквизитор представляет собой более солидное зрелище, тоже не оправдалась. Инквизитор был какой-то серый: серая сутана на долговязом теле, серые волосы, аккуратно подстриженная серая бородка и невыразительное (другими словами совершенно серое) лицо.
На ведьму, поставленную пред его светлы очи, он не обратил ни малейшего внимания. А зря, между прочим. Я сдалась практически добровольно, и, поверьте, это дорогого стоит. Уже который год по моей родине, чеканя шаг, идет инквизиция. Кровавая жатва, призванная покончить с ересью. Пока что им удалось покончить исключительно с несколькими сотнями тысяч красивых молодых женщин, что могли стать верными женами и добрыми матерями. Уже не станут. Замученные в подвалах инквизиции, сломленные морально и физически они радовались чистому огню костра, как истинному избавлению от безумной жестокости безликих палачей в рясах. Они не были злом, не были ведьмами. А я - Ведьма. Мне подчиняются силы природы, я говорю с духами, и могу приворожить любого мужчину, убив его потом всего лишь поцелуем. Много раз за последние годы мимо меня проходили фанатики от церкви, чтобы арестовать очередную несчастную, обвиненную в колдовстве собственной соседкой - сплетницей или даже мужем. И никто не обращал внимания на настоящую ведьму. На что смотреть-то? Костлявое тело, длинные, но жидкие волосы, заплетенные в косу, тщательно спрятанную под чепец, длинный тонкий нос, узкие губы, маленькие глаза. Типичная желчная вдова, не обремененная детьми. И вот я стою перед инквизитором, и он не смотрит на меня. Обидно. Я так старалась подобрать образ обычной женщины.
- Ваша милость, я привел ведьму, она гадала на площади всем желающим по внутренностям крыс, - мой конвоир подал голос, устав, видимо, ждать.
- Вот как, Августин, прямо на площади при страже? Совсем обнаглели бесовские отродья.
Цепкий взгляд прошелся по моей фигуре, но на лицо инквизитор глаз так и не поднял. Боится поддаться чарам? Так мои ответы он будет вынужден выслушать.
- Сними с нее веревки, Августин, - голос серый, невыразительный. Воистину Серый инквизитор. Первый на моем пути.
- Что скажешь, женщина, в свою защиту? - кхм, это он мне? Докатилась, раньше хотя бы презренной ведьмой, еретичкой называли, а теперь низвели до ранга «женщина».
- Ваша милость, меня оклеветали. Я почтенная вдова аптекаря Густава. Я набожная женщина! - я торопливо перекрестилась, подтверждая свои слова. Инквизитор даже бровью не повел. Он все так же стоит за креслом, словно отгородившись его высокой спинкой от очередной еретички. Игра, задуманная мной, становитсяьстановится все интереснее.
Немного поразмыслив, инквизитор все же сел за стол. Повертел в руках гусиное перо, разгладил тонкими нервными пальцами лист бумаги и совершенно иным голосом потребовал:
- Имя, возраст, род занятий, - и чтобы закрепить результат (он полагает, что ледяные интонации заставили меня трепетать?), посмотрел, наконец, на меня в упор. Я вздрогнула. В этот раз по-настоящему. С такими глазами ему не инквизитором, колдуном надо быть. Насыщенно зеленые, будто подсвеченные изнутри солнечными лучами, но излучающие не тепло, а холод. Будь я одной из тех несчастных, которых обвинили в колдовстве, то сейчас в моей душе умирала бы надежда. Странно, что нет здесь ни секретаря, ни лжецов в рясах, что именуются святыми отцами. Странный допрос. Или пока еще только знакомство обвинителя и обвиняемой?
- Маргарита, вдова аптекаря Густава. Двадцати пяти лет от роду. Кружевница, - он пристально всматривается в мое лицо, не глядя, записывая все сказанное мною. Вот я интересуюсь, что он надеется рассмотреть? Отчаянье? Смирение? Раскаянье? Наивный человек!
Инквизитор опустил взгляд на записи, затем перевел его на стражника:
- Скажи, Августин, есть ли свидетели, что сия женщина творила непотребства, противоречащие учению божьему? - стражник, совсем еще мальчишка, не старше двадцати лет, вытянулся по стойке «смирно» и, покосившись в мою сторону, подтвердил, что есть такие люди.
- Не верьте, ваша милость, это наветы завистников! - я молитвенно сложила руки, взывая к его милосердию.
- Значит, признавать свою вину ты не желаешь? Очень жаль. Боюсь, в руках палача ты оценишь всю степень моего к тебе расположения, - он повелительно взмахнул ладонью, подзывая стражника. Как быстро. Пожалуй, дальше продолжать мой маскарад не имеет смысла, иначе придется многих убить. Просто так, чтобы не оказаться в плену, из которого подобным мне легко уйти. Зачем убивать, если можно просто уйти? Потому что я - женщина и в гневе я страшна. Причем не обликом, а поступками.
Щелчок пальцев и морок послушно сползает клоками синего тумана. Мужчины вздрогнули, слишком удивленные, чтобы звать стражу или палача. Мальчишка Августин жадно рассматривает мой истинный облик, презрев все правила приличия. Еще бы, это вам не запуганная деревенская девка, чья вина лишь в ее привлекательной внешности да добром нраве, а настоящая ведьма.
Инквизитор остался невозмутимым, лишь нестерпимой зеленью сверкнули глаза.
- И что ты вменяешь мне в вину, человек? - я заслушалась своим настоящим голосом, который не звучал вот уже несколько недель, замененный мерзким фальцетом Маргариты. Мой голос, как и подобает голосу ведьмы, глубокий, чарующий, оставляющий на губах слушателя терпкий привкус рябинового вина и ощущение греха. - Может быть мою природу женщины? - я нетерпеливо провела ладонью по высокой груди, подчеркнутой черным корсажем. - Мою красоту, данную мне родителями и богами? - ладонь скользнула вверх по белому полотну блузы, коснулась коротко остриженных медных волос, в небрежном беспорядке рассыпавшихся по плечам мелкими колечками.
Зеленые глаза смотрят с интересом и без иронии. О, сейчас есть на что посмотреть. От кружевницы с визгливым голосом у меня остался только рост. На скуластом лице с аккуратным чуть вздернутым носиком и крупным чувственным ртом, мои глаза, опушенные рыжеватыми ресницами, больше не похожи на поросячьи. Взгляд далекий от невинности манит скрытой в темно-синей глубине тайной.
Августин, с алым от смущения лицом, не отрываясь, наблюдал за моими манипуляциями. Я многообещающе улыбнулась мальчишке.
- И так, инквизитор, в чем конкретно ты обвиняешь меня? - мой голос, чуть хрипловатый, потянулся к человеку в сутане, но разбился о непроницаемый лед безразличия. Кажется, мной не собирались соблазняться. Редкий случай, но не безнадежный, ведь я - Ведьма, а значит, могу всё.
- Как твое имя, ведьма? Уж точно, не Маргарита. Это имя подходит скромной горожанке, а не еретичке.
Какая разница как? Для каждого, кто задает мне этот вопрос, существует свое имя. Они всегда разные, всегда фальшивые, как и те улыбки, что дарят друг другу люди, перед доносом инквизиторам.
- И чем же тебе не нравится это имя, инквизитор? Оно не более чем дань человеческим традициям. Про возраст свой я тоже солгала! - его безразличие начинает меня раздражать. Проще было бы убить сразу и серого инквизитора и мальчишку - стражника, но убивать не интересно, скучно, пресно, намного веселее играть со своей жертвой, пока не надоест. Он мне еще не надоел, а значит поиграем. Отвечаю с легкой улыбкой:
- Коль так не нравится Маргарита, зови меня Эммой.
- Да мне-то все равно, - впервые за последние полчаса я увидела на его лице подобие улыбки. - Для протокола допроса нужно, - и он с прежним равнодушием зачеркнул предыдущую запись и внес новую.
- А как зовут тебя, инквизитор? - тот, кажется, вздрогнул, еще раз внимательно на меня посмотрел и все же представился:
- Глеб.
Он все меньше и меньше напоминает монаха. Неужели Святая инквизиция изменила себе, и следователи теперь назначаются не из верных глупцов, отрекшихся от радостей жизни, а из кого-то земного, более человечного? Я тряхнула головой, отгоняя прочь все мысли, пора приниматься за работу. Ведь не от скуки я позволила прихвостням инквизиции схватить себя. У меня есть цель. Есть задание. Я та, что выносит приговор и приводит его в исполнение. Я посмотрела в глаза мальчишке:
- Августин, иди ко мне.
Инквизитор непонимающе нахмурился, а стражник уже встал рядом со мной. Я лукаво улыбаюсь застывшему в напряжении Глебу и неторопливо оберачиваюсьоборачиваюсь к своей первой на сегодня жертве:
- Ответь мне, мальчик, скольких ты убил? Как много женщин, стариков, мужчин, а может и детей, ты проводил на суд?
Августин молчит. Они всегда молчат, когда я задаю вопросы.
- Не хочешь отвечать. Ну что же, придется взять ответ самой. Не бойся мальчик, это не смертельно. Пока, - со значением добавляю, наблюдая краем глаза за инквизитором. Все они, ищейки, загонщики, дознаватели, всего лишь люди. Простые смертные, ничего не способные противопоставить колдовству. Достаточно взглянуть в их глаза, чтобы проникнуть в мысли, достаточно приказать духам, незримо присутствующим в каждом помещении, и никто без моего разрешения не сдвинется с места. Но я предпочитаю оставлять небольшую свободу воли своим жертвам.
В серо-голубых глазах стражника мечется страх. Правильно боишься мальчик. Я беру его за подбородок, попутно отметив, что он на полголовы выше меня, и привстав на носочки прижимаюсь губами к его губам. Сделанный от неожиданности вдох дает мне ключ к душе. Мгновенно я стала глотком воздуха, что скользнул теплой волной по языку, щекотнул горло и торопливо влился в легкие, наполняя их. Я стала дыханием, а после кровью, бегущей по сосудам этого мальчика, стала частью его, и мне открылась память.
Где-то там, на грани слышимости вскрикнул мужчина. Кажется, что-то вроде «Не смей, бесовское отродье!», хотя не знаю точно. Сейчас я его памятью. Я вижу мир глазами красивого семнадцатилетнего юноши, влюбленного, но не любимого. Его глазами я вижу ее - смешливую девчонку, дочь соседей. Ей пятнадцать и она прелестна лицом и кротка характером. Для людей она точно ангел - чистое и невинное создание. Но предложение мальчишки отвергает с бесстрастным лицом и холодом в карих глазах. Пожалуй, я и сама могу сказать, что случится дальше - обида, горечь пораженья, и ненависть, сменившая влюбленность. А тут так кстати инквизитор. Срок милосердия объявили на десять дней. Естественно никто каяться пред инквизицией не спешил. И тогда начался розыск. А Августин впервые донес.
В его памяти мелькают лица женщин и старух, которых новоявленный стражник приводит к инквизитору. Он больше не доносит, не предааетпредаёт, но и жалости к тем, кто гибнет в огне костров, не испытывает, считая что «они заслужили».
Я оторвалась от его губ и жадно глотнула воздуха. Там для меня в ускоренном времени пронеслось пять лет его жизни, здесь же прошло не более двух ударов сердца.
На его красивом лице легкая гримаса брезгливости. Конечно же, ведь я злокозненная ведьма, проклятая еретичка, падшая женщина. Женщина. Он ощутил значение этого слова всего лишь в коротком соприкосновении губ, что и поцелуем-то назвать нельзя. Жажда притаилась в глубине глаз. Жажда вновь ощутить меня.
- Debita animadversione puniendum, - я уже не смотрю на обреченного. Мой взгляд прикован к инквизитору. Ему не нужно переводить эту фразу. Он сам не раз произносил ее в лицо очередной несчастной.
- Да будет наказан по заслугам… - шепчет помертвевшими от страха губами Августин, что оказывается более грамотным, чем я ожидала. Или он набрался этих знаний от священников? На лице его уже нет презрения, но понимание ничего не меняет.
- Смотри, инквизитор, что такое правосудие. Я - следователь, прокурор, судья и палач. Ты слышал приговор, пора ему свершиться. Умри, мальчик.
Короткий приказ и стражник послушно падает к моим ногам. Его тело бьется в судорогах, на побледневшем лице отражение боли.
- Зачем такая жестокость? - в голосе инквизитора лед. Ему совершенно не жаль беднягу. Или же он просто хорошо скрывает свои эмоции.
Жестокость. Что зовет жестокостью этот смертный, взявший на себя мою роль? Я лишь исполнила приговор так, как не суметь человеку. Так, как заслужил этот юноша, вырастивший из любви ненависть, а из ненависти равнодушие.
- Всего лишь человек. Таких погибли уже тысячи, инквизитор. Тебе ли не знать, как ничтожна жизнь, как легко ее может разменять кто-то подобный тебе. Или мне. Это не жестоко, поверь, жестоко было бы позволить ему жить. И превратиться в бездушную тварь.
Мы стоим над корчащимся телом и не обращаем на него внимания. Кажется, мои подозрения оправдываются и Глеб совсем не монах. Я не говорю сейчас о плоти, коей, к слову, на его костях не слишком много, я говорю о душе. Которой, кажется, нет вовсе.
- Глеб, я сейчас не знаю, что мне делать - убить тебя, тем самым очистив мир от еще одного бездушного создания, или же позволить тебе жить еще какое-то время. Что ты мне посоветуешь? - эта извечная игра, в которой я даю надежду на спасенье. Иногда, очень редко, я ее даже оправдываю. Но это зависит только от капризов моего настроения. Настроения Ведьмы.
Я отхожу от тела и занимаю место инквизитора. Мне кажется, что это символично - в эту комнату меня привели как подозреваемую, теперь же я стала обвинителем. Неудобное, кстати, у него кресло, чересчур жесткое. Теперь понятно, почему он с таким нежеланием сел записывать показания, которые я так и не дала.
На равнодушном лице не отражается ни единой мысли. Либо он не верит в мою силу, либо ему действительно все равно: жить или умереть. Глупец. Он не смотрит на мертвого мальчишку, не смотрит на меня, не пытается бежать. Просто стоит, погрузившись в свои мысли, отрешившись от окружающего мира.
Я слышу тяжелую поступь солдат, их дыхание, биение сердец. Пора уходить, если я не хочу убивать людей. Свой план на сегодня я уже выполнила, поэтому с наслаждением покинув кресло инквизитора, потянулась всем телом, сбрасывая с себя оковы страха. Не моего страха. Ведьмы не умеют бояться.
- Ты принял решение, инквизитор? - я не хотела его торопить, но времени почти не осталось. Для него, не для меня.
Он смотрит мне в глаза, в очередной раз вызваявызывая легкую дрожь. Вот тонкие губы дрогнули, искривились в горькой усмешке:
- А что, если я хочу жить, ведьма? Ты на самом деле сохранишь мне жизнь? - его голос спокоен, на лице вновь маска полного безразличия к происходящему. О, Мир, какой актерский талант погибает в этом человеке. Но отпустить его? Я этого не планировала, я всего лишь играла с ним, чтобы он почувствовал страх. Сейчас человек спокоен, он уже смирился. Уж это монахи умеют лучше всего: вначале будить в людях стремление к уничтожению непохожих, иных, а потом смиряться с потоком гибнущих душ и тел.
Он вновь не смотрит на меня. И, кажется, даже не ждет ответа.
И тут что-то изменилось в пространстве нашего Мира. Я не поняла что именно, но разницу с тем, что было мгновение назад почувствовала очень хорошо. Мы по-прежнему находимся в кабинете инквизитора, на полу лежит коченеющий труп, по винтовой лестнице стучат солдатские сапоги, и только мы вдруг стали другими. Потому что в холодных зеленых глазах я увидела страх. Потому что в моей груди вдруг странно сжалось сердце, причиняя острую боль, и стало трудно дышать. Мир отдал приказ и я, как верный Страж, должна его выполнить. Но есть что-то еще, помимо воли моего создателя, что-то медленно, но верно пробуждающееся во мне. Больше не раздумывая, я протянула Глебу руку.
Страх в его глазах сменился удивлением. Узкая мужская ладонь, дрогнув, потянулась к протянутой руке. Ни один из нас не сделал шага навстречу. Его пальцы, прохладные, длинные, прикоснулись к моей ладони. Не было ни грома, ни молний, просто вихрь искр взметнулся с моей ладони и рассыпался, укрыв нас как плащом. Ворвавшиеся в кабинет солдаты увидели лишь тело мальчишки, да горсть пепла рядом с ним. Ни инквизитора, ни ведьмы в помещении не нашлось.
- Неужто нечистая сила уволокла нашего ревнителя веры? Пусть душа его подольше в аду жарится, - бормотали себе под нос солдаты, многие из которых милостью инквизиторов лишились жен и сестер, а кое-кто и дочерей. Но этого не видели, ни я, ни Глеб.
Наверно, забрать смертного в Сердце Мира - не самый разумный поступок, вот только оставить его там я не смогла. Я знаю, что наказание его бы настигло, для этого достаточно сбежавшей ведьмы и мертвого мальчишки. Можно было убить его самой, но что-то внутри меня воспротивилось самой этой мысли. Я чувствовала противоестественную для меня необходимость сохранить его жалкую жизнь. Кажется, она вдруг перестала быть жалкой для меня.
- Где мы? - впервые я слышу в его голосе эмоции. Он либо не смог с ними справиться, либо не захотел.
- В святая святых, в сердце Мира, Глеб, - меня переполняет ликование. Хочется кружиться в безумном танце, позволяя душе вырываться на свободу стаей белых птиц. Монаху не почувствовать разлитую вокруг силу, не понять того чувства, что пьянит сейчас меня.
- А что такое это сердце? - его вопрос возвращает меня в более трезвое состояние. Как объяснить человеку, что такое Сердце? Как описать словами это чувство беспредельной свободы? Я все же пытаюсь:
- Что известно тебе о свободе? О воле выбора: как жить, или как умирать? Что знаешь ты? Что я могу рассказать? Ты чувствуешь запах, что воздух в вино превращает? Ты видишь тот свет, что манит тебя в путь? Это - голос Сердца. Замри, вслушайся в звуки вокруг. Слышишь шепот? Мир зовет тебя. Разрешает стать его частью. Мало кому из смертных это позволено. Гордись, Он простил все твои грехи.
- Грехи прощать способен только Бог. - Я ощутила досаду. Глупый человек, неужели настолько сложно понять что Бог это Мир, а Мир, соответственно - Бог?
Вместо того чтобы уничтожить этого человека я терпеливо улыбаюсяулыбаюсь и вновь протягиваю ему раскрытую ладонь. Наверно инквизитор (хотя теперь скорее бывший), ожидал чего-то наподобие нашего перемещения, но вместо искр, его чуть дрогнувшие пальцы ощутили всего лишь тепло моей руки. Я крепко сжала ладонь в кулак, не позволяя ему убрать свою руку.
- Ведьма, разве ты не хочешь вернуть меня обратно? - в голосе легкое удивление. Мой ответ его, похоже, не интересует, но я все же отвечаю:
- Глеб, а ты желаешь умереть? Хочешь на себе ощутить искусство ваших дознавателей и силу чистого костра? Хочешь познать, каково это - кричать о своей невиновности до потери голоса, но так и не быть услышанным? Если таково твое желание, то я верну тебя. Хотя мне будет тебя немного жаль.
Он выглядит растерянным. Из зеленых глаз уходит холодный свет, с лица как вода стекает маска равнодушия.
Его ладонь все еще лежит в моей руке, и я чувствую, как холодная кожа становится теплее.
- Я хочу жить.
Всего три слова, но Мир благосклонно обвил мужчину нитями силы, создавая вокруг него переливающийся разноцветный кокон. Отныне я не палач для этого человека, не судья, не обвинитель. Теперь я для него просто Ведьма. Не друг, но и не враг. Где-то в груди разливается странное тепло, от которого тоже немного больно, но, тем не менее, легко и радостно:
- Живи.
Я отпускаю его руку. Провожу кончиками пальцев по щеке, покрытой легкой щетиной, касаюсь сжатых губ, подбородка с аккуратной бородкой мягкой на ощупь, жилки на шее.
Я - Ведьма, для того, чтобы проникнуть в мысли человека мне достаточно взглянуть в его глаза, чтобы получить власть над душой - стать глотком воздуха, чтобы лишить воли - приказать духам.
Его мысли как на ладони: сейчас, сравнивая всех обвиненных со мной, он чувствует мучительную вину. Осознание того, что на костер отправились сотни обычных женщин, чьих-то матерей, дочерей, жен, заставляет корчиться от боли душу, очнувшуюся от длительного сна. И тогда я стала воздухом для него. Я видела его память, я чувствовала его страх, держала в руках совсем молодую душу, бережно хранимую в течение многих лет под слоем льда. Душа озябла, и я легонько погладила ее, чтобы согреть.
Душа человека, самое прекрасное, что есть у смертных и чего лишены Хранители. Мне приятно касаться этого маленького кусочка силы Мира. Её осколка, заключенного в живой, но смертной плоти. Борцы с ересью были правы только в одном - огонь действительно очищал душу от всей скверны, прилипшей к ней за жизнь человека. Поэтому первые из людей хоронили своих мертвецов, предавая тела огню, и рассыпая пепел по ветру. Они искренне верили, что ветер унесет душу к предкам, и через некоторое время она возродится в новом теле. Древние верили, а эти нет. Они закапывают тела в землю, заставляя томиться силу Мира в безжизненном сосуде, пока тот не истлеет. Душа Глеба тоже боялась такого конца. Сейчас, когда лед, сковывающий ее, растаял, стало понятно, что свет в его глазах лишь отблеск души. Пожалуй, стоило отнять у него память, подарить новые воспоминания, но я не Мир, Я ведьма. И память могу читать, но не менять.
- Живи, - я шепнула это заклинание его душе за мгновение до возвращения в реальность.
Глеб выглядит ошеломленным и напуганным. Он помнит, чем закончился «поцелуй» для Августина. И от страха на его таком равнодушном некогда лице мне хочется смеяться. И я смеюсь. Громко, взахлеб, как умеют только ведьмы.
- Вот чему ты радуешься, ведьма? - он не может понять причины моего веселья, и от того я смеюсь еще громче. Как объяснить, чем вызвана моя радость, и нужно ли это делать? Пожалуй, что нет. Поэтому я отступаю на шаг, сливаясь своей сущностью с моим миром:
- Слышишь? Слышишь? Это музыка Мира. Пойдем танцевать, инквизитор. Нет. Глеб. Пойдем танцевать, Глеб. - И я начинаю кружиться в такт легкому перезвону нитей силы. И он тоже был вынужден сделать первое неуверенное движение. В этом танце нет ни грациозных па, ни сложных элементов, мы просто кружимся в вихре силы, что пытается нас объединить. Но мы итак едины с того мгновения, как взглянули в глаза друг другу. Как давно это было? Минуту или час назад? Столетие? Вечность? Не знаю. Его рука в моей руке, на его лице восторг и страх, губы кривятся в столь непривычной улыбке. И будь я человеком, то сказала бы, что на душе у меня легко и радостно, но я - Ведьма, у меня нет души. Поэтому я просто отдаюсь на волю Мира. Здесь, в его Сердце, я такая, как мне хочется.
Все-таки быть Хранителем это огромный плюс, вот только когда умирает Мир, исчезаем и мы, поэтому сейчас идет война за его спасение. Люди еще не осознали этого, и вряд ли осознают, через пару недель все кончится. Инквизиторы отойдут в предания, инквизиция станет страшной легендой. Я никого не хочу убивать. Забирать жизнь это работа Создателей, но не Хранителей. И все же... Наш долг, хранить равновесие, порой любой ценой.
Я улыбаюсь Глебу, что спит в тени раскидистого дерева, положив голову на мои колени. В Сердце Мира нет ничего, кроме чистой силы, оставшейся от сотворения, но стоит попросить и он создаст для просителя настоящий рай.
Инквизитор спит. Его душа мягко пульсирует в груди, где-то рядом с сердцем. Я с улыбкой перебираю серые волосы, на нем нет сутаны, а в коричневых штанах и белой рубашке он совсем не похож на серого инквизитора.
Я - Ведьма. Он знает теперь разницу между истиной и ложью. И скоро он станет одним из нас. Первым Хранителем с живой душой.
Из озорства или по велению сердца я легким поцелуем касаюсь его таких мягких губ. Теперь он никогда не перепутает истину и ложь. И не забудет меня, как не забывается что-то светлое, бережно хранимое в человеческой душе. Это мой дар. Я улыбаюсь и шепчу ему, за миг до того, как рассыпаюсь ворохом искр:
- Живи.
Что может одна ведьма против Великой инквизиции? Ведьма может все! Тем более, кто сказал, что я одна? Нас много, хранителей Мира. 09.11.2021

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.