Сказка о красавице-строптивице и трех волшебных вещах

Привез одни мужик-купец в деревню жену заграничную – красоту невиданную! Художник местный тут же испросил позволения картину с нее написать – на площади выставить, чтоб все смотрели и восхищались. Большие деньги запросил мужик – художник не пожалел – продал пол дома и половину добра, что имел. Пришли старейшины – пригласили деву заграничную на их вече – заседать – в буквальном смысле – ничего говорить да и думать не надо - взор услаждать и мысли на благоприятное направлять. Мужик и тут не прогадал – выторговал себе место казначея при совете старейшин – руки довольный потирал, ликовал. Женщины тоже поначалу в окна заглядывали с детьми малыми, языком цокали – что за принцесса такая многодивная? Мужик долго втолковывал ее иноземное имя – но так и не втолковал в маломудрые головы односельчан – Мохильдомехира. Что это значит, он не знал, а заморская красота эта по ихнему совсем не говорила, чтобы объяснить. Дивились, дивились, потом пообвыклись и в разговоре между собой запросто называть начали Мохиркой. А той, впрочем, было все равно, так как ни с кем ни в какие дела-общения Мохира не вступала, ни с соседями, ни с соседками, ни с их ребятишками. Раз в день, между позированием художнику и сидением в совете старейшин, она выходила на крыльцо, глядела тоскливо вокруг, садилась, задумавшись о чем-то – и опять скрывалась в доме. Служанка при ней была – все по дому делала, тоже заграничная, прыткая, молчаливая, и видимо, стожильная. И днем и ночью по дому и вокруг носилась, как заведенная, порядок наводит, не присядет.

Начали потихоньку мужички выведывать у него, вроде ненароком, интересно же, а как женушка в ласках, в интиме значит – горяча ли? Горяча, горяча! – кивал важно Никифор – так его звали, и проходил мимо. Завидовали все – женщины красе ее неувядающей – что утром, что вечером – свежа лицом, светла и спокойна, как только с церкви вернулась. А мужички – счастью его мужицкому, что вот так привалило.

Прошел годок, и – туман-обман, который так долго напускал Никифор, частично развеялся – о том, что не устояла, мол, красавица-Принцесса заморская перед умом и бравостью Никифора, о том, что обыграл всех соперников-претендентов на ее руку, и – так стал обладателем такого невиданного счастья! А выведал все хитрюга Севастьян- мастер капканы на лис расставлять - у Никифора, когда тот под наливочку да закусочку с грибочками расслабился. Оказалось – Мохильдомехира, дочь не царя заморского, а волшебника таинственного, которого Никифор обидел крепко, путешествуя с товаром по горам высоким, приняв за нищего безвольного, обругал, отогнал от костра и юшкой теплой не угостил.

И вот в наказание за это неблаговидное, негожее поведение, волшебник тот оженил его на дочке своей младшей, непутевой, строптивой и гонористой – Мохильдомехира, значит, своенравная, горная река. Сумеешь с ней справится, начнет она слышать других, кроме своих капризов – освобожу от наказания. А нет – мучься до окончания века – то бишь 100 годков низинных. ( А мы-то знаем, что в высоких горах время идет по-другому, помедленней!)

И вот рассказал это хорошо опьяневший Никифор, и начало уходить куда-то все его внешнее веселье, бравая осанка – ус вниз упал, посерел, лицо осунулось. Сгорбился, словно вяз старый, голос хриплым стал.

- Вот это, Севастьянушка, - и есть я такой, настоящий. А личину эту румяную да пригожую на меня Мохирка, как вы ее верно обозвали, надевает колдовством своим. Думаю, помру скоро, нет мне с ней житья – на меня не глядит, не слышит, в доме – она хозяйка, а мне – лавчонка малая в уголочке, да и то не в красном. Только гости за порог – скатерки вышитые, калачи-пироги, белизна печи – все исчезает. А она со служанкой своей начинает игры свои заводить – странные – куколок вынимают, речам их учат, наказы дают, те, как живые, двигаются и все их наказы исполняют – то звезды по ночам в мешке принесут, то облако в сосуде прозрачном. Я глаза закрываю, отворачиваюсь, только и слышу, то гроза громыхнет, то яркий свет вспыхнет, видишь так, словно и стен нету – на мили вокруг дома. Страшно мне, друг мой, страшно. Не кормят меня, водицей не угощают, а к соседям идти запрещают, мол, все видим, все знаем, не уйти тебе с плену нашего. А еще она танцевать любит, да так, что оторвать глаз от танца того нет мочи. Служанка на инструменте каком-то невиданном играет, а она, женушка моя, по всему дому кружит, изгибается, словно журавка по весне, то поднимется под крышу самую, то поплывет медленно над полом, ножками его не касаясь, сам такие же кренделя делать начинаешь, завораживает, а очнешься – лежишь на полу без сил, еле дышишь, а женушка на мягкой постельке спит, почивает, довольная, румяная.

- Вот так дела! – сдвинул шапку на ухо Севастьян, почесал маковку. – Ишь, как все вывернулось-то оно. С виду одно, а из-под печки – совсем другое рылом глядит, кочевряжится. Ничего, сосед, мы у нас на селе и не с такими заморскими гостинцами управлялись. Чародей хитер, дочь его хитра – да и мы не в полведра.

Встретились Севастьян и Никифор на другой денек ввечеру, когда солнышко красное костры зажигало над полем да лесом и звездочки, словно крупинки соли, по небушку темнеющему рассыпались.

- Что это? - удивился Никифор, увидав предметы разные, что сосед на земельке перед ним разложил.

- Вот это, - начал объяснять Севастьян, - – волшебный платочек-мосточек. Начнет женушка да служанка ее тебя в угол загонять, места-права хозяйского лишать, - брось его на пол да скажи про себя семикратно: ось мира – межа, муж – на свою половину, на другую половину – жена, а прислужница – в чулан. Запомнил, соседушка?

- Запомнил, как не запомнить, легче-легчего, - хмыкнул Никифор, дивясь такой простоте и не особо доверяя тому.

- Да ты не хмыкай… В простоте и вся ее хитрость…А эта волшебная вещица – горшочек-узелочек! Начнет твоя женушка тебя ругать-грязь во все стороны метать, поставь его на меже посреди дома и скажи про себя семикратно: У дела – свой задел, у слова – свой удел. Запомнил, соседушка?

- Запомнил, запомнил, ты дальше показывай, - уже бодрее закивал Никифор.

- А вот этот волшебный свисточек-обманочек. Начнет тебя женушка твоя сладкими речами да танцами приманивать, а ты его коту рыжему дай, пусть играется, да жене твоей и отвечает. Запомнил, соседушка?

- Запомнил, дорогой, спасибо за совет да доброту твою, авось, поможет! - Никифор сложил все вещицы в сумку свою купеческую, объемную и бегом домой побежал.

И все случилось, как Севастьян говорил-рек: и женушка на своей половине была, межу перейти не могла, а прислужница в чулане тихо, как мышка, сидела. И бранные слова ее горшочек-узелочек в себя заглатывал, а назад – только дымок голубой выходил из него и таял в воздухе. И кот рыжий со свисточком играл да женушке на обманные речи отвечал, пляски плясал с ней, а Никифор сидел на скамье, ел пироги с грибами да ягодами, запивая наливочкой можжевеловой да удивлялся и посмеивался тому, что видел…

- Ай да, Севастьян, ай-да гусь-проныра, откуда эти вещицы? Чем тебя отблагодарю, соседка дорогой?

- Да что говорить? Правду ли? Ну слушай…Не сам все придумал, гость у меня три дня как живет, странник. Как пришел, так и сел на лавку и в окно на твой двор все поглядывает. А из сумы своей – и еду-яства на золотых блюдах диковинных достал, и кувшины серебристые с напитками сладкими да горькими, кислыми да пряными на стол поставил - нас с женой-детьми угощал и вещицы вот эти показал.

- Да никак сам волшебник явился? Он у тебя еще живет? – ахнул Никифор.

- Нет, ушел уж… Пока гостевал, рассказал чародей этот, отчего дочка-речка его взбалмошная такая случилась, своенравная. Матушка ее Озерная- Царица Вод Хрустальных нежно пестовала ребеночка в недрах своих. Но в час рождения дочки обрушился снегопад, буря, шквал сильнейший, покрыл льдом чело и лик сияющий ее. Родилась речушка юная, горная, да не узрела глаз-мудрости матушки своей и вершины-славы отца своего, а узрела холод колючий взора буранного, коварного. Испугалась она, холод сердца в себя приняв. Не было с ней ладу никакого…

А сегодня утром женушка твоя к нему в слезах прибежала, просила домой забрать, в родные места, чтоб жить вольготно, как и раньше. Но чародей и слушать не захотел, сказал, через годик еще заглянет. Если ей урок этот впрок пойдет, разрешит в родные места наведываться, с братьями да сестрами родными видеться, А сестры ее – горные речки светлоокие да водопады громкоголосые, алмазноволосые. А братья ее – радуги лучезарные да ветра многозвучные, стозвонные. И сказал он ей, нерадивой дочери своей, что быть ей колодцем здесь, глубоким, чистым, и поить ей людей-странников прохожих, пока не повзрослеет умом да не помудреет сердцем.

- Ох, ох, - запричитал Никифор – а как же я? Жена ведь она мне все-таки, не чужая! Привык уже к ней как-то я…

- А тебе волшебник передал, что благодарит и прощает за то, что не приветил его в пути. Помог ты обуздать нрав, разум строптивый дочки, но не сердце ее. Коли хочешь, намучился вдоволь, – он освобождает тебя от супружества, а коли не хочешь, то будь присмотрщиком при ней – при колодце – чистить его, зверей и людей лихих отгонять, защищать от непогоды.

Подумал Никифор, подумал, вспомнил лицо пречудесное своей Мохиры, и – остался по воле своей при ней. Тут и сказку эту можно было бы и закончить, да нет, не все, что сказано, еще исполнено. Есть и продолженьеце.

Прошло уж полвека с той поры, и от благодарностей людей чужих, что водицу глубинную, хрустальную пили, от заботы искренней Никифора, изменился строптивый, баламутный нрав Мохиры, сердце ее черствое, страхом окутанное, размягчилось. И родила она множество чистых ручейков по лесам да полям, расщедрилась любовью и изобилием своим исконным. Но тянуло ее в высь родимую, вершины звали ее. Пробилась она чистым потоком и в горах у отца –волшебника, благодарила его за ту радость и покой, что она сумела взрастить в себе. И еще принесла ему назад чудо-вещицы – платочек-мосточек, горшочек-узелочек и свисточек-обманочек.

- Не нужны они больше мне, батюшка, - сказала ласково. – Давно узнала-уразумела, что есть берега и что есть мостики, которые раньше только ломала, срывала, юлила-увиливала, нивы затопляла, горы подмывала-рушила, обвалы устраивала.

Узрев искренность дочери своей младшей, снял отец с нее слово свое-наказание и указал на место ее законнорожденное в горах высоких, среди сестер и братьев.. Но отказалась Мохира, сказав, что муж у нее Никифор есть там, на равнине, в долине, и полюбила она его за заботу и терпение, и по нраву ей жить среди просторов широких, цветов многоглазых, не среди камней-валунов молчаливых да ледников дремлющих. Полюбила она птиц многоголосых поющих и детей человеческих шумных, как ее родники-детки. Обрадовался волшебник-отец Мохиры, услышав слова такие, правдивые, и благословил их с Никифором на долгую и счастливую жизнь, молодую, безбедную, обещая словом своим во всем помощь и поддержку сердечную. Братья и сестры ее тоже в долгу не остались – даров безценных принесли – в руках не унести, а сердце открытое все в себя вместило, бездонное. Матушка – царица Озерная долго дочь свою в объятиях нежнейших держала, питая ее любовью своей да так, что заискрилась Мохира, заблистала радужными переливами всех высот горных и надгорных, что отражались в чистейшем лике Матушки. Обновленная, еще более прекрасная, вернулась Мохира в долину, что домом своим сама избрала, неся все эти дары-чудеса волшебные каждому ее живому существу – и людям, и козочкам быстроногим, и муравьям вездесущим и цветочкам в кружевных уборах многоцветных, удивительных… И так началась для наших сказочных героев другая сказка, еще более удивительная, волшебная – сказка безконечного изобилия и счастья.

2020г. 23.11.2020

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.