Смерть в ущелье Ыссык-Су.4

13

Первым делом я сменил квартиру. Снял отдельную времянку во дворе. Условия для приготовления мумие были идеальные. Имелась во времянке крошечная кухня с газовой плитой. Хозяин жил один, в небольшом доме. Он уехал на несколько месяцев в Казахстан, в Целиноград.
Сразу после приезда растворил часть мумие. Через сутки начал варить. Строго следовал инструкциям Кости. Сам себе я казался алхимиком. Через три дня закончил. Пришел к выводу, что мое мумие и видом, и запахом мало отличается от Костиного.
Потом занялся расфасовкой. Какая нудная работа! Я взвешивал мумие на аптечных весах, которые специально для этого купил. По десять, пять, но в основном по два грамма. Завертывал в вырезанный квадратик полиэтилена. Перевязывал накрест нитками. Мумие ко всему цеплялось, все пачкало. То и дело приходилось мыть руки. Пакетики получались неровные, скособоченные. Товарный вид они имели неважный. Решил их запаивать. Как Костя советовал. Купил паяльник. Купил все книжки о мумие, какие смог найти. Проштудировал их.
Наварил еще мумие. Все делал как бы механически. Думал лишь об одном: что случилось в Иссык-Су?
Костя говорил, что аптеки мумие не принимают: нет единого официального стандарта. Он продавал мумие частным лицам. В основном в РСФСР. В Киргизии реализовать, как Костя выражался, мумие труднее, спроса такого нет. Я тоже собрался в Россию, в Сочи.
Всегда хотел в этом городе побывать.
Перед отъездом вспомнил совет хозяина: ничего ценного в доступном месте не оставлять. Дом, по его словам, несколько раз обворовывали. Участок и дом от улицы отделяет высокий металлический забор. Проникнуть во двор, очевидно, помогала яблоня. Она росла во дворе рядом с забором. «Давно хочу спилить, да жалко, – вздыхал хозяин. – Дед еще посадил». Он подозревал подростков из дома напротив. Я постарался спрятать мумие, которое с собой не брал, понадежнее.
Моими попутчицами в поезде оказались две женщины средних лет. Говорили они о продуктах. Пришли к выводу, что в Киргизии жить легче, чем в России. Я молча сидел у окна, глядел на безбрежную казахскую степь. Мои соседки сменили тему.
– Мама ногу сломала. К ней еду. Поживу с ней, пока не вылечится.
Такой случай нельзя было упускать. Я повернулся к ним. Заговорил волнуясь, пересиливая себя:
– Извините, что вмешиваюсь в ваш разговор, но у меня есть лекарство, которое помогает при переломах. Оно сильно ускоряет процесс сращивания костей. – Я старался выражаться научно. – Мумие называется.
– Наслышаны, наслышаны.
Женщины заинтересовались. Я полез в полиэтиленовую сумку.
– Есть на эту тему интересная брошюра. Называется «Тайна древнего бальзама мумие-асиль». Автор – Шакиров, профессор из Ташкента. – Я достал небольшую книжку в мягкой
обложке. – Он возродил в Союзе интерес к мумие. А известно оно на Востоке тысячелетия. Мумие и многие другие болезни лечит. – Я говорил убежденно. Потому что верил в то, что говорил. Не верил бы – не стал бы предлагать. Нашел нужную страницу, протянул им книжку. – Вот здесь о переломах. – Я говорил и говорил, со студенческой поры наивно, наверно, полагая, что чем больше сказать, тем выйдет убедительнее.
Соседки, одна за другой, внимательно прочли страницу. И попросили продать им мумие. Та, которая ехала к маме, купила 20 граммов, другая – 10. Поблагодарили. Мне надо было радоваться, а я испытывал странное неловкое чувство. Словно я был им чем-то обязан. Не мое все же это дело – торговать мумие.
Нашлись еще покупатели в нашем вагоне. И из других вагонов стали являться. Весть обо мне и моем лекарстве разлетелась, очевидно, по всему составу. Некоторые приходили, слушали меня с выражением скептицизма и подозрения на лице и ничего не покупали. Но таких было меньшинство. На пути до Москвы я продал мумие довольно много. Никак этого не ожидал.
В Москве была пересадка. На вокзале мумие не предлагал. Решил на вокзалах его не продавать: милиции много. И все же один милиционер подошел, проверил документы, спросил, куда и зачем еду. Я сказал, что еду в Сочи отдыхать. Отчасти это было правдой. Он спросил, где работаю. Сказал, что работаю в Лекраспроме, показал договор. Он отошел. Полуправда и умолчание сильно меня выручают. Без этих приемов совсем сложно было бы мне жить.
И в другом поезде продал мумие немало. В Сочи устроился в гостиницу. Ходил на море, подолгу сидел у самой воды, глядел на волны. На три стихии могу смотреть часами: на море, горы и огонь. Ездил в Мацесту на грязи. Был в тисо-самшитовой роще. Посетил
дендрарий. Отдыхающих в это время было в Сочи не очень много, но мумие я реализовал порядочно. Алиса говорила, что у меня честное лицо. И поэтому она с первого взгляда почувствовала ко мне доверие, ее потянуло ко мне. Может, продажа шла неплохо из-за моего честного лица?
Все было бы хорошо, но сам процесс продажи тяготил меня, необходимость убеждать, торговаться. И, конечно, меня мучили мысли о Кате.
Правда, один неприятный случай все же произошел. Я продал 10 граммов огромному надменному грузину. Через несколько дней он нашел меня и мрачно заявил:
– Не помогло твое лекарство. Деньги верни.
Его требование было несправедливым. Я ведь не обещал безусловного выздоровления. Но возражать я не стал, деньги возвратил. Не могу я спорить с людьми из-за нескольких десятков рублей. Да и скандала совсем не хотелось.
Вернувшись во Фрунзе, я обнаружил, что хозяйский дом хотели обворовать. Входную дверь явно пытались взломать. Но безуспешно. То ли не хватило сил и умения, то ли что-то спугнуло воров. Две ветки на яблоне были сломаны. Времянкой воры не заинтересовались. Мумие было на месте.
Я приехал с толстой пачкой денег. Никогда столько в руках не держал. Но на приличный дом все еще не хватало.

14

В декабре решил съездить в Иссык-Су за мумие.
Хотел было купить палатку. Вдруг наши палатки украли. Или контора забрала. Но
подходящей, достаточно компактной в сложенном виде, не нашел. В любом случае я мог ночевать в палатке на участке Санька.
Накануне отъезда столкнулся на улице с тем самым бородачом, у которого не приняли часть эфедры. Он меня узнал.
– Вы там зимовать собрались? Приемщик говорит, от вас ни слуху, ни духу. – Сердце сжалось. Значит, никто из наших в конторе не появлялся. Все меньше оставалось надежды.
– Может, ничего не нарезали? Такое бывает.
– Сейчас туда еду. Когда нужно будет, сообщим.
На его расспросы я или отвечал невразумительно, или отмалчивался. Постарался поскорее уйти. Опять помогли мои приемы: прямой лжи я избежал.
Наверно, читателям этих записок, если такие найдутся, мои старания остаться честным покажутся комичными или даже лицемерными, ханжескими. Но иначе я не могу.
На одном автобусе доехал до Ташкента, на другом – до Намангана. Дальше ехал на попутных машинах. На вопросы отвечал, что работаю в Лекраспроме сборщиком.
Вышел на повороте на Терек-Сай. Он располагался в стороне от главной дороги. Она шла, мимо нашего Ыссык-Су, через перевал Чапчама, в Чаткал.
– Пойдешь один на ночь глядя? – удивился водитель. – А волков не боишься? Зимой они наглеют. В прошлом году загрызли одного на Чаткале.
– Сейчас больше на лето похоже, чем на зиму. – Вечер, действительно, был душным, очень теплым, даже, можно сказать, жарким.
– Да, пока без снега живем. – Он уехал.
Когда поравнялся с соседним ущельем, увидел вроде струйку дыма за холмом. Этот холм разрезал ущелье надвое. Решил: показалось в сумерках. Некому там было жечь костер. Чабаны давно перекочевали вниз, на зимние пастбища. Волнуясь, вошел в наше ущелье. Палатки были на месте. Наши с Алисой кучки эфедры – тоже. Но кто-то рылся в вещах, и в большой палатке, и в маленькой. Однако, судя по всему, в них после моего отъезда, никто не жил. Мыши устроили здесь свои жилища. Прогрызли фанерный ящик, где мы хранили крупы. Все было усеяно их пометом.
Разжег костер, приготовил ужин. Вспоминал в мельчайших подробностях, как мы все сидели за нашим каменным столом, делились событиями, спорили, любовались горами. Лег спать с тоской в душе. Ночью слышал сквозь сон мышиную возню, писк и непонятный тихий равномерный шелест.
Проснулся от холода. Часы показывали половину седьмого, но было светло. Крыша палатки просела. Я откинул полог. Все было в снегу. Вот почему вечер был душным, вот откуда шелест ночью. Хорошо, что я взял сухой спирт. Зажег его, разогрел завтрак.
Шел вверх, утопая по икры в снегу. Кучки эфедры в отщелках стояли нетронутыми. Под слоем снега они походили на могилы. Ветхая палатка тоже была на месте. В центре участка Санька росли две высокие арчи. Красиво они выглядели в снегу. Когда я поравнялся с одной из них, сверху, с дерева, кто-то прыгнул на меня! Вцепился когтями в плечи. Стал
кусать в шею. Хорошо, что высокий меховой воротник куртки был поднят. Зверь не смог его прокусить. Я попытался стряхнуть его с себя. Ничего не вышло. Тогда я развернулся и ударился спиной со всей возможной силой о ствол арчи. Хищник спрыгнул с меня. Это была крупная рысь, с красивыми длинными черными кисточками на ушах. Куцый хвост ее,
похожий больше на обрубок, нервно подрагивал. Она отбежала, оглядываясь и не особенно торопясь, на несколько метров, села и стала наблюдать за мной с хладнокровной враждебностью. Не думал, что рысь способна нападать на человека. Голод, наверно, довел. Я продолжил свой путь. Иногда оборачивался. Она сидела на том же месте и смотрела на меня.
В пещере мне показалось, что отбитого за поворотом мумие стало больше. И на этот раз я к нему не притронулся. Поработал в этот день неплохо. Загрузил рюкзак на треть – если положить больше, то он будет застревать в колодце, – двинулся к колодцу. То есть мне предстояло подняться три раза. Подошел и окаменел. Веревки не было! Я лихорадочно стал искать и находить разные объяснения, одно нелепее другого. Например, что чабану или кому-нибудь еще понадобилась веревка, и он, не предполагая, что я внизу, ее забрал. Я даже крикнул несколько раз. И никак не хотел поверить в объяснение самое простое и очевидное: кто-то с умыслом поднял веревку, кто-то хочет, чтоб я здесь умер. А когда поверил, почувствовал ужас. Такого я в жизни не испытывал! Кто-то явно не хотел делиться мумие. Я попробовал подняться, упираясь руками, ногами, спиной в стенки колодца. Ничего не получалось: слишком они были крутые и гладкие. Решил тщательно осмотреть пещеру: вдруг обнаружу какую-нибудь лазейку. Это ничего не дало. Вернулся к колодцу. Сел. Выключил фонарь. Надо было экономить батарейки. Хотя для чего? Не все ли равно как умирать – при свете или в темноте. Умереть я должен был от отсутствия воды. Дней через пять.
Вот так сидеть и ждать конца было невыносимо. Легче было действовать, пусть и заведомо бесполезно. В конце пещеры произошел обвал. Давно, судя по всему, несколько лет
назад. Я решил натаскать оттуда камней и заполнить колодец. Лишь узкую щель для себя оставить. Сам не верил, что может что-то получиться. Наложенные мною камни просто съедут вниз под моей тяжестью. И это сколько камней надо было принести! Но надежда, пусть ничтожная, все же появилась. Эту тяжелую работу я должен был успеть сделать за пять дней, да еще голодным.
Вытряхнул мумие из рюкзака. Теперь он был нужен для переноса камней. Добрался во мраке в конец пещеры, зажег фонарь, посветил наверх. Надо мной угрожающе нависали плохо закрепленные камни. Действовать надо было осторожно: в любой момент мог произойти новый обвал. Я бережно расшатывал и вынимал камни из завала, складывал их в рюкзак. Свет фонарика понемногу тускнел. Обругал себя за то, что оставил запасные батарейки внизу. Скоро я буду постоянно находиться в кромешной тьме и делать все на ощупь.
Вдруг пальцы как будто коснулись волос. Я отдернул руку. В первое мгновение подумал, что это фаланга. Поднес фонарь ближе. Нет, это были человеческие волосы!
Забыв про осторожность, стал разбрасывать камни. Показалась вся голова с копной рыжих волос… Тело… Это был мужчина-европеец. Лежал он головой в пещеру. На нем был спортивный костюм. Он походил на мумию. Пролежал здесь, видимо, немало лет. Очевидно, особый микроклимат в пещере помешал разложению.
Я сел передохнуть. Выключил фонарь. Хотя очень не хотелось снова оказаться во
мраке. Однако на этот раз тьма не была кромешной! За трупом слабо брезжил свет. Сердце радостно заколотилось. Свет проникал сквозь трещину в камнях. С трудом заставляя себя не торопиться, действовать осторожно, продолжил разбирать завал. И вот передо мной открылся лаз. Он вел в пространство, наполненное светом. Два часа назад я пережил такой ужас,
который не знал до их пор. Теперь я переживал такую же радость. Полез, задевая труп, через лаз. И оказался в другой пещере. Здесь было светло, просторно. Через ромбовидный вход в пещеру видны были горы, небо. Все было так знакомо. Я понял, куда попал. И как только понял, радость сильно поубавилась. В эту пещеру мы спускались с Костей. Выглянул наружу. И подо мной, и надо мной была отвесная скала. Сверху свисала старая лестница. Вернее, только ее половина, словно в насмешку. Нижняя половина была оторвана. Зато я теперь мог кричать. И был шанс, пусть ничтожно малый, что меня услышат. Долго я кричал, высунувшись почти наполовину. Мои крики повторяло эхо. Потом прилег отдохнуть. Здесь все же было намного лучше, чем в той пещере. «И умирать тут будет легче», – с усмешкой подумал я.
Значит, мы с Костей стояли тогда рядом с тоннами мумие. Лишь три метра этого горизонтального, засыпанного камнями лаза отделяли нас от него.
Несомненно, это был тот самый Вася, о котором говорил чабан. И лестница была его. Очевидно, про тот колодец он не знал. Иначе бы тот путь использовал. Он был все же безопаснее: не надо было висеть над пропастью, не грозил обвал. Полез очередной раз, почти долез, и его засыпало.
Снова выглянул из пещеры. Тщетно пытался разглядеть внизу какую-нибудь движущуюся точку – человека, спешащего мне на помощь. Зато я обратил внимание на едва заметный выступ, карниз метрах в двух подо мной. На нем лежал снег. Он, расширяясь, уходил налево и скрывался из виду. Дальше, может, сходил на нет. А может, выходил на
гребень! Опять затеплилась надежда.
Стал изучать стену пропасти. Спуску могла помочь косая трещина в скале. Как кстати она здесь была. Я составил тщательный план. Цепляюсь пальцами за трещину, правую ногу – в ту выемку, левой опираюсь на тот камешек. Потом перебираю руками по трещине, правую ногу сюда, левую – туда… Решил спускаться. Сначала все шло по плану. Но потом один камень, на который я хотел опереться, выпал под моей тяжестью из скалы. Я чуть не полетел вниз вслед за ним. Несколько секунд висел на одних пальцах. Не сразу сообразил, что вместо камня теперь есть выемка. Сунул носок ботинка в нее. Продолжил спуск. Наконец, я стоял на карнизе. Осторожно пошел по нему, прижимаясь к скале. А если он за поворотом закончится? Смогу я подняться в пещеру? Сделал еще несколько шагов и увидел гребень, знакомую одинокую арчу под скалой. Карниз, все расширяясь, вел прямо туда. Остановился, долго присматривался. Нигде никакого движения. Последние метры прошел легко, как по тротуару. Но руки и ноги дрожали от напряжения. Я лег прямо на снег. Раскинул руки, смотрел на бледное небо. Постепенно проникался сознанием, что я спасен.
Лежал так минут пять. Потом пошел к входу в пещеру. Кроме моих следов увидел другие, от ботинок с гофрированной подошвой. Они показались мне знакомыми. Следы шли из соседнего ущелья и уходили туда же. Подошел к спуску в это ущелье, посмотрел в бинокль. На дне ущелья, возле холма четко виднелся черный, не засыпанный снегом, квадратик. Значит, там стояла палатка. И убрали ее недавно, после снегопада. Значит, на
самом деле я видел вчера дым.
Двинулся назад, держась подальше от склепа. В пещере остались рюкзак с фонарем, отбитое мумие. Но лезть туда я не мог. Психологически не мог. Пошел к нашему ущелью. И резко стал. Я вспомнил, где видел такие следы! Их оставляли ботинки Санька.
Спускаясь, обошел высокие арчи стороной. Рыси не было. В палатку вернулся в сумерках.
Ночью меня разбудил волчий вой. Довольно мелодичный, выразительный, с трагическими нотками. Выло несколько волков. Один был, так сказать, солистом, другие подвывали. Через несколько минут вой повторился, причем гораздо ближе. Сон улетучился. Но настоящего страха не было. Что волки могут сделать? Вход в палатку застегнут. Брезент они не разорвут. Попытаются подлезть под него? Вряд ли. Не слышал, чтобы волки атаковали человека в его жилище. Плохо, что фонарь остался в пещере. Положил на перевернутую алюминиевую миску таблетку сухого спирт, зажег. Я лежал в спальном мешке, глядел на маленькое синеватое пламя, прислушивался. Вой время от времени повторялся. В который раз пытался представить, что произошло тогда у красной скалы. Вспоминал, как нервничал Санек накануне ночью. К утру я задремал.
Проснулся поздно. Волков не было. Судя по следам, они подходили к палатке очень близко. Подумалось: «Если рассказать, что я за одни сутки пережил, никто ведь не поверит!» Подобное нагромождение опасностей справедливо считается в художественном произведении перебором, потерей чувства меры.
Хотел сразу поехать во Фрунзе, без мумие и рюкзака. С собой взять лишь мумие, которое мы нашли и спрятали с Костей. Чтобы уж не совсем с пустыми руками возвращаться. Но я отбросил эту малодушную мысль. Пошел вверх по ущелью. Я не верил, что волки осмелятся напасть на человека днем. Сегодня было теплее, чем вчера. Снег начинал таять. На
кусте эфедры, под таявшим снегом, по-прежнему висела косынка Кати. Она лишь полиняла. Я взял ее с собой. Поднялся на гребень. Понаблюдал из-за укрытия. Не заметил ничего подозрительного. Очень не хотелось спускаться в пещеру. Пересилил себя, полез. Без происшествий сделал все, что хотел. Пошел назад. И остановился. Что-то зацепило мое внимание. Не сразу понял, что именно. Пригляделся. Слева лежал под углом огромный плоский камень. Пространство между ним и почвой аккуратно прикрывали три других камня. Словно кто-то их специально так положил. В узком проеме, на белом снежном фоне, виднелась красная полоса. Красная материя. Вчера я этот проем не видел: все было под снегом. Я отвалил камни. Под плоским камнем лежал разложившийся труп в красной ветровке. Череп был проломлен у виска и еще в двух местах. Без всяких сомнений это был Санек. И вся одежда была его. Именно так он был одет в тот день. Ботинок лишь сейчас на нем не было.
Труп явно лежал здесь с осени. А я ведь тогда проходил мимо этого камня и ничего не заметил. Трудно, значит, было заметить. Не то, что сейчас, на фоне снега. Я поставил камни на место.
Внизу окинул горы прощальным взглядом и пошел к дороге. На другой день я был дома.

15

А мне нравится писать эти заметки! Придумаю удачную фразу – и настроение даже поднимается. В университете мне говорили, что у меня есть литературные способности. Может, стану когда-нибудь писателем. С детства мечтаю об этом. Писатели – счастливые
люди. Пусть эти заметки будут моим первым литературным опытом. Как бы мне хотелось написать роман о судьбе дворян после революции. Это великая тема. Трудно и страшно представить судьбы аристократов, попавших в ГУЛАГ. Князья и графы – рабы! Княгини, княжны, графини, баронессы – бесправнейшие рабыни, не имеющие никакой возможности защититься от сексуальных домогательств. Душа болит, когда об этом думаю.
Нет, тут нужен талант Достоевского. Какую бы потрясающую книгу он написал! Шедевр получился бы.
Наварил еще мумие. После нового года снова повез его в Сочи.
Остановился в той же гостинице. Началась реализация неплохо. На другой день в кафе разговорился за столиком с семейной парой. Продал им, прямо в кафе, 10 граммов. Они ушли довольные. За соседним столиком сидела в одиночестве элегантно одетая молодая женщина. Настоящая красавица. Подошла, попросила разрешения сесть. Сказала с обворожительной улыбкой, что случайно слышала наш разговор, и заинтересовалась этим лекарством. Звали ее Марина. Я пустился в объяснения. Она смотрела на меня загадочным взглядом. Были в нем и интерес, и ободрение, и еще что-то. Никогда не рассказывал я о целебных свойствах мумие с таким вдохновением. Слушала Марина с большим вниманием. Она решила купить 20 граммов. Денег у нее с собой не было. Решили, что она купит мумие через два часа. Договорились встретиться в парке. Мы тепло попрощались.
В гостиницу вернулся в приподнятом настроении. Мне показалось, что я понравился Марине как мужчина. Помню, как я лежал, самодовольно улыбаясь, на кровати и размышлял на тему: почему красивые женщины обращают на меня внимание, что их привлекает ко мне. Красавцем я себя не считаю, искусным ухажером – тоже.
Оправился на встречу, полный самонадеянных надежд. Пришел раньше срока, но Марина уже ждала меня на условленной скамейке. Встретила как старого знакомого. Но мне показалось, что она была немного напряжена. В этой части парка было малолюдно. Мама катала коляску с младенцем, прогуливалась пожилая пара, да двое мужчин сидели, уткнувшись в свои газеты, на соседней скамейке.
Два грамма я добавил бесплатно.
– Это премия за крупную покупку, – сказал я шутливо.
Марина мило улыбнулась, поблагодарила, взяла мумие, протянула деньги. Я сунул их во внутренний карман пиджака, поднял снова на нее глаза. И оторопел. Как она изменилась за несколько секунд! Губы были твердо сжаты, глаза глядели жестко, цепко, враждебно. Мужчины на соседней скамейке отбросили газеты и в мгновение ока оказались рядом. Один, высокий, худощавый, показал милицейское удостоверение. Марина отдала им мумие.
– Героин! – определил второй, плотный, с короткой шеей и низким лбом. Глаза его горели. – У меня глаз наметанный.
– Верните деньги, – сказал мне высокий. – То, что вы продали, мы проверим. Если не наркотик – возвратим.
Я отдал Марине деньги. Она тут же ушла. Стал объяснять, что это не наркотик, а лекарство, нигде и никем не запрещенное.
– Разберемся.
Меня отвели в участок. Я должен был вынуть все из карманов. Проверили сумку. У меня было с собой еще мумие. Его тоже забрали. Брошюру Шакирова я сам им дал, попросил
прочесть. Крепыш с трудом скрывал ликование. Наверно, думал, что поймал крупного торговца наркотиками, и ожидал повышения по службе или поощрения. Потом я долго ждал в коридоре. Видел Марину – в форме. Наконец завели в кабинет. Там сидел низколобый. Он смотрел на меня тяжелым взглядом. Процедил:
– Две статьи тебе светят. Сбыт наркотиков – раз. Спекуляция – два.
Покоробил тон, покоробило тыканье. Но я сдержался.
– Мумие я сам нашел. Спекуляция здесь ни при чем.
– Давно наркотики сбываешь?
– Если бы это был наркотик, почему я тогда продал его Марине как мумие? Про наркотик я ни разу не упомянул. Марина может подтвердить. Как я понял, она здесь работает. Продал по цене мумие. Наркотики, надо полагать, дороже. Где же логика?
– Здесь только я задаю вопросы! – злобно выкрикнул низколобый.
– Кричать на меня не надо.
Глаза его загорелись. Он поднялся. Рявкнул:
– Молчать!
Как я был близок к тому, чтобы его ударить! Даже место наметил – прямо в нос. Сдержал себя огромным усилием воли. Сказал негромко и хладнокровно:
– Повторяю: на меня не кричи. Никто не давал тебе право хамить.
Мы впились глазами друг в друга. Кажется, он тоже хотел ударить и тоже сдержался. Он процедил с угрозой:
– Ладно. Посидишь в камере. Поймешь, как надо себя здесь вести. Следующий раз я с тобой по-другому буду разговаривать. Со-овсем по-другому! Ты у меня по-другому запоешь!
Меня увели. Посадили в камеру. В ней уже сидели два бомжа с испитыми лицами и подросток с вороватыми глазами. Держались они тихо. Если бы я был в камере один, то заметался бы из угла в угол. В гневе у меня появляется такая потребность. Но перед ними носиться по камере не хотелось. Все отошло на задний план. Я думал только о низколобом. Я ненавидел его всей душой! Такие среди милиционеров попадаются. Идут на такую работу, чтобы иметь возможность командовать людьми, безнаказанно подавлять их и унижать.
И ведь он понятия не имеет о чести. Не предполагает, что могут быть люди, готовые жизнь за нее отдать. И такие, как он, решают судьбы людей! Как могло такое случиться в нашей стране? Разве можно представить себе подобного следователя в царское время? Это одно из последствий исчезновения дворянства. Вернее, дворян. Дворянское сословие, конечно, надо было отменить. Несправедливо, когда человек рождается с привилегиями. Еще февральская революция должна была отменить, но почему-то не сделала этого. Отменили сословия большевики правильно, но они не должны были истреблять, сажать, губить самих дворян. После уничтожения дворянства ушло из нашей жизни что-то очень важное… Благородство, честь. Как стержень личности… Ушло навсегда. А ведь в мире нет ничего выше благородных порывов души.
Во время войны за независимость и сразу после нее сто тысяч аристократов-землевладельцев бежали из США. Думаю, именно поэтому культуры – настоящей, глубокой культуры – там меньше, чем в Европе, где дворяне растворились среди других граждан.
Ночь я не спал. Утром повели на допрос. Я шел с чувством, что жизнь моя кончается. Твердо знал: если низколобый опять начнет на меня рявкать, я его ударю. Вошел в кабинет с
колотящимся сердцем.
Низколобого не было. За столом сидел другой следователь. Пожилой, с большими залысинами, с суровым, мрачным лицом. Он взглянул на меня угрюмо.
– Как вы докажите, что это не наркотик? – Голос у него был скрипучим.
Я пустился в объяснения. Следователь слушал, почти не перебивая. Хмурился. Когда я закончил, он помолчал, подумал. Проскрипел:
– Поступим так. Пошлем это ваше вещество во Фрунзе, в Лекарст… Или как там?
– Лекраспром.
– Да. Пусть подтвердят, что это действительно мумие. С вас возьмем подписку о невыезде. Как только придет положительный ответ на наш запрос – вы совершенно свободны. И еще: пока будете здесь жить, этим, как вы говорите, лекарством не торгуйте.
Я со всем согласился. Вышел на улицу. Только теперь в полной мере оценил точность выражения: «пьянящее чувство свободы».
В этот день принял важное решение. Больше я продавать мумие не буду. Нигде и никогда. Необязательно покупать, как я планировал, дом со многими комнатами и огромным садом. Можно жить и в доме поскромнее. На такой денег у меня хватит.
Я сомневался, что Лекраспром ответит. Но через две недели ответ пришел. Контора подтвердила, что это мумие. Телеграмму прислал замдиректора. Как я был ему благодарен! Следователь с залысинами вернул мумие, книжку. 20 граммов я ему подарил. За человеческое отношение. Он крепко пожал мне руку. Неожиданно заявил:
– Вы делаете нужное дело. – И добавил, не очень логично: – Но все же в Сочи мумие не продавайте. – Этого он мог мне теперь и не говорить.
Как только вернулся во Фрунзе, стал искать подходящий дом. Многие стараются купить дом на южной окраине, поближе к горам. Считают, что здесь климат суше, воздух чище, а в северной части города, в низине, климат сырой и нездоровый. А мне хочется жить именно здесь. Как-то здесь уютнее. Хорошо бы купить дом на берегу БЧК – Большого Чуйского канала, главной, так сказать, водной артерии Фрунзе. Или недалеко от Комсомольского озера. Ищу не спеша. Вспоминаю слова Кости: «Любая покупка, от носков до дома, должна быть по душе».
Записки мои подходят к концу. Куплю дом – и закончу писать. Это будет логическим завершением.

16

Кажется, я видел Катю! Ехал в троллейбусе вверх по Советской. Случайно взглянул на троллейбус, который двигался в противоположном направлении. И увидел ее! Катя сидела у окна, опустив голову. Она сильно осунулась. Я постучал в окно. Она не обернулась. Троллейбусы разминулись. Может, я обознался? Нет, это была она! Любимую женщину
невозможно спутать с другой. Хотел было уже выйти, поймать, если повезет, такси и догнать тот троллейбус. Но вспомнил, что в кармане у меня только мелочь. Переполняла радость, что она не погибла в Иссык-Су. Эту ночь я не спал.
Теперь каждый день езжу на троллейбусе по Советской. Надеюсь увидеть ее снова.
Сейчас только заметил, что стал писать не о прошлом, а о настоящем. Мои
воспоминания превращаются в дневник.

25 января 1982
Не могу прийти в себя! Как колотится сердце!.. Но все по порядку. Опять я ехал в троллейбусе по Советской. Народу было много. Проехали мост через БЧК. Я поймал себя на том, что мне неудержимо хочется заглянуть в лицо хорошо одетого пассажира, стоявшего впереди меня. Уж очень знакомая была фигура. Я прошел немного вперед, как бы невзначай оглянулся. Это был Антон! Он смотрел на меня широко открытыми глазами. Даже рот приоткрыл. Мы поздоровались. Мне показалось, что он мне не особенно рад.
– Что тогда случилось, Антон?
Он подумал.
– Сперва хочу тебя со своей типа женой познакомить. – Я уловил торжествующие нотки в его голосе. Он шагнул к ближнему сиденью. После первых секунд растерянности Антон стал держаться уверенно, даже самоуверенно. – Катя, моя жена! Хотя представлять вас как бы без надобности.
На сиденье, у окна, сидела Катя. Антон как будто наслаждался произведенным на меня эффектом. Как она изменилась! Лицо очень худое и очень бледное. И измученное. Уголки губ опущены. Глаза потухшие. Лишь когда она меня узнала, в них промелькнуло на миг что-то вроде слабой радости. На ее похудевшем лице нос казался особенно крупным. От ее красоты мало что осталось. Красота Кати относится к тому типу красоты, в котором красота физическая неразрывно связана с красотой душевной, с внутренним светом. Теперь этот свет в ней погас.
Мы молча смотрели друг на друга. Троллейбус остановился.
– Извини, типа нам выходить, – сказал Антон. – Еще, может, увидимся. Тогда, короче, обо всем потолкуем.
– Антоша, еще ведь одна остановка, – тихо пролепетала – именно пролепетала! – Катя.
Антон молча посмотрел на нее. Катя поднялась и, не взглянув на меня, пошла к выходу. Движения ее были замедленными, неуверенными, какими-то сонными.
– В гости приходите! – крикнул я им вослед. – Обязательно! – Я назвал адрес.
– Вечером я всегда дома.
– Непременно заглянем, – заверил Антон. Они вышли. Катя пошла по тротуару нетвердыми шагами, опустив голову.
Весь вечер метался по комнате. Я люблю ее по-прежнему. Несмотря ни на что. Мучаюсь, что она вышла замуж, что я ее потерял окончательно. И не покидает – только усиливается – чувство, что она в беде.
Почему я не вышел вместе с ними? Ведь мне так хотелось это сделать. Побоялся показаться навязчивым! Только это. По этой же причине не спросил, где они живут. Погубит меня когда-нибудь моя щепетильность!
К их приходу накупил всякой снеди, конфет. Купил бутылку коньяка, хотя помню, что Антон не пьет.
Сегодня они не пришли.

26 января
Получил телеграмму из Целинограда, от хозяина дома. Он приезжает 28-го, на один день. Просит быть обязательно дома. Я должен отдать ему плату за жилье, за полгода.
Странный случай произошел днем, ближе к вечеру. Я подходил к дому. Улочка наша узкая, с пирамидальными тополями вдоль арыков. Всегда безлюдная. Навстречу медленно ехала черная волга. Вдруг мотор взревел, и она понеслась прямо на меня. Я едва успел прыгнуть за тополь. волга умчалась. Что это было? Водитель был пьян? Или не справился с управлением? Или хотел меня задавить?
Если кому-то попадутся в руки мои записки, знайте: последнее предложение воспоминаний будет такое – «На этом заканчиваю свои записки». Обязательно! Не будет этого предложения – значит, со мной случилось что-то нехорошее.
Опять напрасно ждал весь вечер Катю и Антона. Не исключаю возможности, что они приходили, звонили, а я не услышал. Если нажать кнопку на заборе, то звонок раздается только в доме хозяина. Во времянке его слышно плохо. Не по себе становиться от такой мысли.

27 января.
На всю жизнь запомню эту дату!
Поздно вечером в хозяйском доме задребезжал звонок. Я бросился к калитке. Открыл и увидел Катю! В руке она держала чемодан. Через плечо была перекинута вещевая сумка. Катя молча смотрела на меня и неопределенно улыбалась.
– А где Антон? – вырвалось у меня. Это были мои первые слова.
– Я от него ушла.
Бурная радость охватила меня. Я взял чемодан. Мы прошли во времянку. Катя шла быстрыми, энергичными шагами. В троллейбусе она была совсем другой. Она сняла сумку и стала прямо передо мной. Подняла худое бледно-серое лицо. Зрачки ее были расширены.
– Олег! Увези меня отсюда! Срочно! Куда-нибудь подальше. Чтоб он не нашел.
– Конечно, Катя!
– Только у меня денег нет. Антон их в сейфе держит.
– Деньги найдутся... Я все сделаю…
Катя с чувством сжала на миг мою руку.
– Умираю от жажды!
Я усадил ее за стол. Угостил чаем. От коньяка она отказалась. Катя казалась возбужденной. Движения были стремительные и суетливые. Она немного походила на пьяную, но запах алкоголя не ощущался.
– Катя, а хотела бы ты жить в Горьком? Там у меня родственники.
– Всегда хотела жить на Волге!
– Я как раз собираюсь дом купить. Вот в Горьком его и купим.
– Классно! Олег, рано утром поедем?
– Рано утром мы и поездом не уедем, Катя, и самолетом не улетим.
Испуг мелькнул в ее глазах.
– Нельзя нам ждать! Антон сказал, что уезжает на два дня, но может и завтра вернуться. И будет меня искать.
Я хотел было сказать, что со мной она может никого не бояться, но предпочел не
спорить. Решили утром автобусом отправиться в Алма-Ату. И уже оттуда добираться до Горького.
Она выпила одну пиалу, вторую. Яства, которые я купил к их с Антоном посещению, едва отведала.
Наконец, я спросил то, что все время порывался спросить, как только ее увидел.
– Катя, что там тогда произошло?
Несколько секунд она молчала. Потом почти прошептала:
– Это был ужас. Ужас! – Ужас появился и в ее глазах. Она снова помолчала и вдруг заговорила быстро и громко: – Когда мы тогда дошли до конца ущелья, Санька увидели. Он уже к скале поднимался. Видно, нас заметил, полез еще быстрее. Когда до скалы долезли, смотрим – никого. Вдруг из-за камня … такого… как куб. Помнишь?
– Да.
– Вот… Из-за этого камня Санек появляется. Растерянный такой… Вдруг откуда-то Антон выскакивает! С горящими глазами, дикий совсем… В руке – длинный камень, острый-острый. Первобытный человек, точь-в-точь!.. И бьет Санька камнем по голове. Тот упал, за голову схватился, кричит: «Я тебя спасать пришел! Сейчас веревку снова опустил! Я только припугнуть хотел!» А Антон опять бьет. Костя бросился к ним, хотел отобрать камень… Смелым он был… Антон обернулся и ему – в висок. Одним ударом убил. – Голос ее дрогнул. Она помолчала. – Потом Санька стал добивать. Мы с Лисой такие: стоим как дуры. Вместо того, чтобы свалить потихоньку. Антон нас еще не видел: мы за камнями стояли. Страх
парализовал… А тут еще Лиса не выдержала, заскулила тихонько. Антон резко поворачивается, на нас глядит. Страшный! Глаза пылают, на лице торжество какое-то… Он мне потом говорил, что радость огромную тогда чувствовал… Свободу безграничную… Как будто оковы с него спали… Ну и вот. Он подбежал к нам. В руке окровавленный камень сжимает. Санек уже мертвый был… Антон уставился на нас. Словно нашим страхом наслаждался. Велел идти к арче. Снял с Лисы пояс, привязал меня к стволу. «Крикнешь, – говорит, – убью!» Отвел Лису за большой камень. Меня стеснялся? Но я все равно изогнулась и все видела. Он ее раздел. Только кеды оставил. И… И овладел… Ублюдок… Потом говорит: «Короче, придется мне вас уничтожить. Как свидетельниц». Лиса заплакала, просила не убивать. А он с размаху камнем ей в висок. Она сразу умерла. Подходит с камнем ко мне. Я тоже его умоляла… Вспоминать стыдно… «Ладно, – говорит, – ты ко мне неплохо относилась. Оставляю тебе жизнь. При одном условии. Всегда будешь со мной. Слушаться меня будешь во всем. Не пожалеешь. Там, в пещере, тонны мумие. Я буду добывать, ты – продавать. Внешность у тебя для этого очень даже подходящая. Бабок будет завались. Я не жадный, я добрый. Сама увидишь. А попробуешь сбежать – убью. На краю света найду и убью. Согласна?» Помню его речь слово в слово. Я согласилась. А как я могла не согласиться!.. Он снял с Санька ботинки. Из свиной кожи которые. Свои вниз швырнул, эти надел… – Говорила она без устали, не умолкая. Только время от времени отхлебывала из пиалы. – Я все подробности помню. И до конца жизни не забуду… Затащил тело Санька под плоский камень, другими прикрыл. Костю, потом Лису оттащил к жилищу из камней, помнишь его? Там спрятал. «Мумие я должен забрать, – говорит. – Придется тебе еще потерпеть». Затолкал мне в рот мою косынку, шпагатом закрепил. И полез в пещеру. Долго его не было. Вернулся с полным рюкзаком. Только после этого кляп вынул и меня отвязал. Мы спустились в другое ущелье. На попутной до Намангана доехали. Оттуда на автобусах через Ташкент – во Фрунзе…
Катя замолчала. Я тоже потрясенно молчал.
– Я твою косынку в отщелке нашел, – заговорил я наконец.
– Значит, ветром сдуло…
– Да… Так речка запруду прорывает. Его родители и пресвитер этот перестарались, они подавляли в Антоне не только плохие желания, они все в нем подавляли! Слишком сильным было давление, вот и прорвало запруду. Действие равно противодействию. Понимаешь меня, Катюша? Не было бы такого давления – он, может, смог бы свою низменную натуру обуздать.
– Я понимаю… Ты хорошо объяснил… Олег, а почему ты тогда не пришел?
– Не мог: скорпион укусил.
– Скорпион? Может, для тебе и к лучшему вышло. А то Антон и тебя бы убил.
– Это он той ночью кричал?
– Да. Они же ту пещеру не поделили. Антон считал, что это он ее первый нашел. Санек говорил, что он, пригрозил Антону, чтобы тот туда не совался.
– Помнишь, Катя, у них обоих в один день настроение упало? Это, наверно, когда у них склоки начались.
– Наверно… В четверг Антон все же полез. Санек его подкараулил. И когда тот в пещеру спустился, веревку поднял. Крикнул еще: «Будешь тут сидеть, пока не сдохнешь!» Антон решил, что ему каюк... Он часто про это вспоминает. Говорит, что эти часы были
самые страшные в его жизни… – Я не перебивал. Лишь кивал головой. – Он лежал и жизнь свою вспоминал. Спрашивал себя: «За что? За что бог так меня наказывает?» Говорит, всегда он старался лишь богоугодные поступки совершать. Плохие желания в себе подавлял. А для него это пыткой было… И зачем? … Он сейчас умрет, а Санек, который бога не признает, будет жить, радоваться жизни. Это я его слова пересказываю. Где же справедливость? – Я отметил про себя, как складно и умно Катя рассказывает. А ведь такая молодая еще. И в институте не училась. Природный ум! Всегда он в ней чувствовался. – В нем лютая ненависть разгоралась. Ненависть к Саньку. Вспомнил, сколько обид он от Санька терпел… А Антон ведь жутко злопамятный. Говорит, все обиды, которые ему делали, начиная с раннего детства, помнит… Антон дал себе слово его убить, если выберется. Во всех подробностях представил себе, как с Саньком расправляться будет. Говорит, ему от этого даже легче стало. И тут он вспомнил пресвитера своего. Вспомнил его слова, что надо все и всем прощать, что только бог имеет право судить. И в этот миг в нем переворот произошел. Душа перевернулась, как он выражается. Он крикнул, неизвестно кому: «Что же он так несправедливо судит?» Все поучения пресвитера показались ему, говорит, лживыми, вредными. Решил: если спасется, все свои желания будет удовлетворять, это смыслом жизни будет, только это. И так ему жить захотелось!
Иногда Катя облизывала губы языком, ярко-красным, сухим, с белым налетом.
– Катя, у тебя температуры нет? – озабоченно спросил я.
Она ласково посмотрела на меня.
– Нету, Олег. Не напьюсь только никак!.. Ну и вот, он встал, снова начал пещеру обследовать, В конце пещеры камни обвалились. Он стал их разбирать. И на труп наткнулся. А за трупом отверстие увидал. Разбросал камни, вход в другую пещеру открылся. Он в нее
перелез, наружу высунулся. Смотрит: внизу пропасть, вверху отвесная скала. Сверху веревочная лестница свисала. Как будто специально для него. Он обрадовался. Дернул за нее, а она гнилой оказалась, порвалась. Стал кричать. Что мы услышим, надеялся… Когда рассвело, вниз посмотрел, пригляделся…
– И увидел выступ. Слез на него и вышел на гребень, – закончил я за Катю.
Она посмотрела на меня с удивлением.
– Да… Только слез со скалы, смотрит: Санек поднимается. Он быстро подходящий камень нашел, спрятался… Что дальше было, я рассказала…. А откуда ты про выступ знаешь?
– Я тоже на тот выступ слезал. Тоже тот лаз раскапывал. Значит, снова обвал был…
– Нет. Это он его камнями забросал. Когда кляп мне в рот засунул и в пещеру спустился. Чтоб никто с той стороны пещеру не обнаружил… Подожди. И ты раскапывал?
После моего краткого рассказа она воскликнула:
– Ужас!.. В начале декабря это было?
– Да.
– Теперь я все понимаю… Это он… Мы тогда за мумием приехали. Палатку не в нашем ущелье разбили, а в соседнем…
– От нашего ущелья справа?
– Ну да… Ну и вот, когда в пещеру спустились, Антон разозлился. По-моему, говорит, здесь кто-то побывал…. Я тоже мумие отбивала. Антон хотел, чтобы я была постоянно рядом.
В пещеру я первая спускалась, из пещеры он первый вылезал. Антон мне не доверяет… Отбитое мумие оставляли в пещере. Забрать мы его должны были, когда домой поедем. Так надежнее, он говорил. Два дня погода стояла классная. А на третий, в ночь, снег выпал. Мы уезжать собрались. Мумие только надо было забрать. У меня обувь для такого снега неподходящая была. Он меня пожалел, один за мумие пошел. Вернулся возбужденный, злой. С пустым рюкзаком. Замерз, говорит, другой раз заберем. Очень странным мне это показалось. Мы во Фрунзе уехали…
Чай мы выпили. Я заварил новый.
– В контору не заходили?
– В ноябре с Антоном зашли. Он сказал приемщику, что бригада сейчас подтаскивает мешки к дороге, это займет уйму времени, беспокоиться не надо. На самом деле Антон решил чикинду, которую нарезали, бросить. Мне жалко было. Своего труда жалко. Да и он жалел. Но мумие, конечно, бабок больше приносит. Он все твердит: «Побольше надо бабок сделать. Побольше и побыстрее. Пока не запретили Бабки – это власть». А повелевать ему нравиться…
– Все им повелевали – теперь он повелевать хочет.
– Несколько раз в Россию ездили продавать. Рекламирую мумие, продаю я. Он только рядом молча сидит. И деньги потом забирает. Я их не вижу. Правда, что ни попрошу – платье, сапожки, серьги – покупает без разговора. Ни разу не отказал. На деньги от мумие Антон дом хороший во Фрунзе купил. Только с местом не повезло: соседями криминальные типы
оказались. Он с ними дружбу завел. Они вначале хотели его подчинить. Но не вышло. Он себя независимо поставил. – При этих словах что-то вроде уважения прозвучало в ее голосе. Меня покоробило. – Волгу купил...
– Волгу? Черную?
Она снова удивилась.
– Черную. Откуда ты знаешь?
Я рассказал о вчерашнем происшествии.
– Это Антон! – убежденно воскликнула Катя. – Ему убить человека ничего не стоит… Значит, тем более нам надо поскорее уехать!
– Катя, заявление в милицию на него думаешь писать?
– Да ты что, Олег! Если он догадается, что я его заложила, мне точно не жить! А он догадается! Из зоны достанет. Я ж говорю: у него криминальные дружки.
– Очень его боишься, Катя?
– Очень. Когда он рядом, нет у меня ни воли, ни гордости. Все исполняю, что скажет. Об одном лишь думаю – как бы его не рассердить.
– Бил он тебя?
– Нет. Ни разу не ударил. Не обозвал ни разу. Он предпочитает изощренно унижать. Лучше бы уж он бил!
– Воспитывали бы его, уважая в нем чувство собственного достоинства – и он бы людей уважал, – продолжал я развивать свою мысль.
Она немного помолчала.
– Последнее время я за свою жизнь бояться стала. Разлюбил он меня. – Горечь вдруг прозвучала в ее тоне. Нет такой женщины, которой все равно, любит мужчина ее или нет. И не важно, как она сама к нему относиться: с любовью, равнодушием, презрением, ненавистью. – Иногда случайно глазами с ним встречусь, когда он не ждет, и вижу угрозу и злобу. Он
сразу смягчить выражение пытается, а уже поздно.
– А раньше любил?
– Да, по-своему… Теперь я ему не нужна. Только мешаю. Он любовницу завел, я это чувствую. Уезжать стал куда-то. Дня на два. Говорит, в Токмак, предков навестить. А он их не любит. За то, что в узде его держали, наказывали, помыкали. Он же самолюбивый.
– Низкорослые мужчины все самолюбивые.
– Почти никогда к ним не ездил, а тут вдруг сыновья любовь проснулась! С братьями у него натянутые отношения. Завидуют они теперь ему. С сектой своей он порвал. Не в Токмак он ездит. По телефону стал подолгу разговаривать. Ворковать, вернее. Бывает, когда его нет, звонят, я трубку снимаю – молчание, потом гудки… И знаешь, он видит, что я ревную, и словно наслаждается.
Слово «ревную» неприятно поразило меня. Я сам почувствовал ревность.
– Катя, это все уже в прошлом, – напомнил я. – А ты его действительно ревновала?
Она смутилась, стала как будто оправдываться:
– Ну, он же все-таки мой муж… Был.
– Значит, он лишь доволен будет, что ты от него ушла.
– Не скажи. Слишком много я знаю!
– Катюша, я тебя в обиду не дам!
Она нежно взглянула на меня. Нежно и плотоядно улыбнулась. Спросила вдруг:
– Ты меня любишь?
– Да! – ответил я с жаром. – Всегда любил.
Да, я продолжал ее любить. Только теперь любовь была смешана с жалостью. А такая любовь – самая сильная.
– А я это знала! И я тебя полюблю, Олег. – Она положила ладонь, сухую и горячую, на мою руку. – Я всегда знаю, кого могу полюбить, а кого – нет. Ты мне сразу понравился. – Она усмехнулась. – Любишь, а Лису выбрал?
– Знала бы ты, Катя, сколько раз я себя за это проклинал!.. Обидеть ее побоялся…
– Я так и подумала.
Она потянулась ко мне. Мы поцеловались. Я вскочил, обнял ее.
– Свет выключи… – прошептала она.
Я выключил. Комната погрузилась в полумрак. Повернулся к ней. Катя раздевалась…
…Разбудил меня голос Кати:
– Олег, попить принеси.
Душа ликовала. Только вот Катин голос звучал странно: просительно, слабо, беспомощно, жалко. Мы лежали на кровати. Я включил настольную ламу. Часы показывали половину четвертого. Вставая, нечаянно зацепил одеяло и стянул его с Кати. Я посмотрел на нее, на ее худосочное обнаженное тело. И опешил. Ее руки были исколоты! Она поспешно натянула на себя одеяло.
Я принес воды. Она с жадностью выпила полкружки. Тихо сказала:
– Олег, я тебя полюбила.
Я наклонился, поцеловал ее. Лег рядом. Спросил:
– Катя, ты колешься?
– Это Антон меня на иглу посадил… Хотел еще сильнее к себе привязать, наверно…
Чтоб я еще больше от него зависела… – Чувствовалось, что она подавлена, встревожена.
– Чтоб умоляла его дозу мне вколоть… И ведь умоляла!.. А он захочет – вколет, захочет – нет… – Катя замолчала.
Я тоже долго молчал. Наконец, спросил:
– А что он колол?
– Мурцовку.
– Мурцовку?
– Да. На основе чикинды… Его научили. Дружки его. В подвале целая химлаборатория… Там он и мумие готовит. Туда не пускает, запирает всегда…
– Сам он колется?
– Очень редко… Контролирует себя… Курить и пить стал, всегда хотелось, говорит. А от мурцовки удерживается… Но ты не бойся, Олег… Я все, завязываю… – Она помолчала.
– К утру отход начнется…
– Отход? – с тревогой переспросил я. – Это как?
– Это когда к мурцовке уже не тянет … И жажда проходит… Спать только хочется все время… Мурцовка свой цикл имеет… Два дня приподнятое настроение… Энергия… Только надо колоться каждые четыре часа… Потом выход из этого состояния… Поганое в это время самочувствие, угнетенное… Тревожное… Сейчас у меня началось… Часа четыре длится… А
потом – отход. У меня он долго тянется, десять дней … Потому что недавно начала… Чем дольше человек колется, тем отходы короче, а выходы длиннее…После отхода опять мурцовки хочется… Но я – все... – Катя говорила, глядя в потолок. – Если не бросить, может и крыша поехать… У Антона такие друзья есть, видела… При передозировке… можно и вообще… загнуться…
Катя стала засыпать.

28 января
Проснулся я рано утром. С трудом разбудил Катю.
Мы стали собираться в дорогу. Катя была вялая, сонная. Как тогда в троллейбусе. Часто зевала.
И вдруг я вспомнил!
– Катюша, мы сегодня не сможем поехать. Поедем завтра.
– Как завтра, любимый? – испуганно пролепетала Катя. – Почему?
Я вспомнил, что сегодня приезжает хозяин. Представил себе: он приезжает, а меня нет. День нет. Два, три… Хозяин, конечно, решает, что я сбежал, чтобы не платить. Что я бесчестный человек. Мне стало не по себе. Не мог я допустить, чтобы кто-то, хоть на минуту, посчитал меня бесчестным человеком. Не мог ни за что на свете!
Я постарался объяснить.
Она сидела на кровати и смотрела на меня недоуменным, непонимающим взглядом. Как тогда в Иссык-Су, когда я остался с Алисой. Я ходил по комнате взад и вперед.
– А Антон? – тихо и беспомощно произнесла она.
– Он же на два дня уехал, Катюша.
– Скорее всего… Ну а вдруг раньше вернется?.. Приедет, а меня нет… – лепетала Катя. – Догадается, что я к тебе сбежала…. Нагрянет сюда с дружками со своими и поубивает
и тебя, и меня...
– Если и нагрянут, что же, я не смогу нас защитить?
– Ты этих отморозков не знаешь… А на каком автобусе – или поезде – хозяин приедет?
– У него своя машина.
– Олег, можно ведь что-нибудь придумать… Записку оставь…
– Записке хозяин не поверит.
– Тогда деньги оставь, а в записке напиши, где…
– А если кто-нибудь залезет? Через этот забор перелезть можно.
– Можно?
– Хозяин говорил, что дом не раз обворовывали. И недавно попытка была. Я – свидетель… Катя, сделаем так: ты снимешь номер в гостинице… Или будешь ждать меня на вокзале.
– Ну что ты, Олег!.. – Она вяло всплеснула руками. – Теперь мы не должны расставаться... Ни на минуту… – Она протянула руки ко мне. Я подошел, погладил ее по голове. – И ты думаешь, мне легче будет, если я жива останусь, а тебя здесь убьют?..
– Будем надеяться на лучшее, Катюша… Может, хозяин прямо сейчас приедет.
Она вздохнула.
– Уважаю… тебя… за твою… за твою щепетильность… Тогда я снова спать лягу…
Заснула она сразу.
Хозяина все нет. Сел писать записки. Да, много трудностей нас ждет. Но я верю, что все наладится. Верю, что у нас с Катей начинается новая, счастливая жизнь! 10.05.2020

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.