Вверх по реке любви

Вышел я однажды ночью – собака лаяла, не переставая! – да и чего – спрашивали потом – не страшно, дед? А мне, деду-то столетнему, как может быть страшно? Молодые удивляются – дед, ты чего в драки лезешь, забьют ведь, ты куда коня останавливать или собак разгонять… А я молча делаю свое дело – кулаком заеду насильнику промеж глаз – сухоньким таким кулаком, тот и падает навзничь. Коня за узду – свечкой стоит, а дальше ни на сантиметр не сдвинется. Собаки в стороны разбегаются, зажав куски шерсти между зубами и воя на меня со стороны. Молодухи хитро посматривают – дед, а может, ты и не дед? Али пьешь чего? Нюхают – да ничего вынюхать не могут.

Давно я здесь живу, с пенсии. Продал квартиру в городе, купил заброшенный дом в этой деревеньке – и забыл, что есть сапоги. Ноги долго отходили от тисков кожаных модных-брендовых – вспоминали, что есть земля – теплая, родная, исцеляющая. А печка – как же без печки? Отлежался, накряхтелся, бока запек-запарился, баня – выгнала мазуты асфальтовые. Эх, задышал! Грудь расправилась, борода – лопатой – хоть седая, да лес можно рубить… И стал я тут своим, обжился. К кузнецу пошел – обучаться. Тот смеялся – не поздновато ли? А я ему – деньги в усы. Ладно, говорит, но будет все из рук валиться – выгоню… Не выгнал – руки окрепли, дело веселое делая. Эх, хорошо при огне-жаре… Чего мы только с Архипом-кузнецом не ковали! Что подковы? Что заборы? Подружились – споро дело пошло! Приезжали из города за красотой металлической – таких узорных ворот сыскать больше нигде не могли. Да что за диво – без замка вроде, а чужак ни один открыть не может.

- Дед, - спрашивал Архип, - ты кудесник? Откуда это все только берешь? Вроде бухгалтером на заводе проработал столько лет…

А я ухмылялся в усы свои седые. Эх, не знают и не узнают они, мои соседушки – земляки, родня моя новая, как судьба меня по молодости скрутила, как слово женушке дал – к огню не подходить – цыганка, вишь ей, наговорила, что помру от огня. Бросил кузницу в родном селе ради любавушки. Вот опять слеза скатилась – как вспоминаю ее. Так и прожили душа в душу тридцать лет, пока не улетела голубка моя в края невозвратные. Жалел ли о том решении своем молодом? Нет, ни разу. Столько любви у нас было – что ведрами носи. Только детей не было…

Смеялся Архип, а что, дед, может выковать тебе сыночка? Стального, крепкого. Ну не буратино, конечно… А так, чтоб не скучно, не одному. Вспоминал я любавушку, слушая Архипа. Не хотела деток – всю любовь свою мне отдала, такая вот она была. Ее любовь – защита моя. Это потом, уже на пенсии я понял. А по молодости – любопытен был, куда только сердце не звало – и в горы, и в пропасти, и в бездны морские. Любава не ездила – мол, слишком опасные маршруты ты выбираешь, сокол мой. Но и не останавливала. И очень гордилась, когда я возвращался с товарищами с очередного маршрута. Слушала во все глаза и ласку свою дарила ночами жаркую, что та кузница. Ну а бухгалтерия – что ж, деньги-то на путешествия были нужны, вот и наемничал, но все чин по чину – по совести, не отлынивал.

И вот вышел я ночью, об этом и говорю, собака лает, не переставая. Заборов не ставил, межу деревцами определил. Смотрю – стоит кто-то, спокойно так, парень вроде. Я молча жду, что делать будет. Если вор – побежит, если гость – познакомимся. Парень из темноты вышел в свет, странно знакомым показалось мне лицо. Шаманки? В горле перехватило. Мысленно чертыхнулся.

- Заходи, коль пришел.

Парень молча обошел меня и зашел в хату.

Я вспомнил Сибирь, стойбище эвенков. Шаманка, что исцеляла обмороженного Никитку. Молодая, хотя кто знает этих шаманок. Потом подошла ко мне, к себе позвала. Плохо говорила по-русски, но жестами дополняла невнятную речь. И что-то случилось со мной, в голове вихри понеслись, тело исчезло вроде. Я пошел за ней. Парни сказали, через три дня меня обнаружили у входа в палатку, еле живого. Шаманки не было – на олене уехала еще ночью. Старик-эвенк отпоил меня чем-то. Я быстро пришел в себя. Через пару часов бодрым ходил по снегу, но как ни пытался, вспомнить ничего не мог.

Парень сидел напротив меня, попивая чай с лесных трав. Что-то мое, и неизбежно ее, той шаманки с дикими, необузданными глазами, переплелось во всей его стати, в лице, во взгляде. Вот его история.

- Бабка моя, та шаманка рассказала, когда покидала мир земной. Я к этим ее тайнам – сторона, мне бы по этой земле ходить, руками травы трогать. А отец-то в шаманы пошел, но погиб рано, замерз в тайге – странная история была, я совсем мальцом был. Рассказала она мне, бабка, что увидала русского одного из заезжих, броня у него была – и не видала таких. Стало ей интересно, что за броня такая, защита, да себе перенять. У шаманов так – кто сильнее, тот главнее. Позвала к себе. За спиной его стояла женщина, красивая, молодая, сильная, видать, жена. Ну, какая жена против нее, шаманки, поперек станет? Окурила, опоила парня – да подступиться не может. Броня защищает, не пускает. Не смогла бабка силу его к себе переманить. Но взяла семя его – род свой укрепить загадала. Да и прогадала. Хилым телом уродился сын ее, мой отец, как оказалось. С духами легко гулял, а пожить – так и не долог путь земной был. - А мать-то кто твоя? – спрашивал я, уже зная ответ. - Она же и бабка и мать, – парень равнодушно-тоскливо выбросил из чашки в окно листики чая-сбора лесных трав, что я заварил ему.

За долгие годы своей жизни я привык ничему не удивляться, но здесь что-то трепыхнулось в сердце – сначала жалостью, а потом жаром, задором. А что, любава, а может, пожить мне еще чуток? Вот и сынок-внучок объявился, видать, тоже по теплу стосковался… Егор, как он назвался, остался. Хонинтай – его эвенское имя, побеждающий не только силой физической, но и духом – это он позже уже рассказал, когда отогрелся у меня и расслабился, доверился. Большой, крепкий, открытый, с теплыми глазами, искавший долго свой дом. Теперь в кузнице нас было трое. Однажды ночью я проснулся от странного света. У кровати Егора стояла моя любава, вся сотканная из лунных, танцующих искорок, и с нежностью смотрела на крепко спящего парня. Из ее сердца, изливался мощный, обволакивающий с ног до головы поток нежной любви, который становился и для него теперь непроницаемой броней. Она оглянулась на меня и медленно, словно лебедушка озерная, подплыла-подошла:

- Знаешь, любимый, я думала, моего сердца может хватить только на одного тебя, потому и боялась детишек иметь. Ошибалась я - теперь поняла – что сила эта безмерна, неиссякаема и всёвмещаема.

Она обняла меня, обласкав светом, словно пуховым платком спеленала. Я вздрогнул, потянулся к ней всем телом – Любавушка, как я соскучился… Я вдыхал ее прежний, знакомый аромат - или мне это казалось? – и плыл куда-то по реке вверх, к солнцу, словно в детских своих снах…

- Я рядом, я всегда рядом, любимые мои! – она отделилась от меня. – Живите! – и исчезла.

Утром я увидел в кадушке, наполненной дождевой водой, свое отражение – черноволосый мужчина средних лет смотрел на меня пристально и с удивлением. И я счастливо и свободно засмеялся впервые за много-много лет. Ну, что Егорушка, будет у тебя и забота и любовь моя, отцовская, еще поживем, сынок.

А жаворонок, высоко взлетев над полем-многотравьем, звонко-самозабвенно пел свою утреннюю песню – конечно, о любви и жизни.

2019-2020г. 15.03.2020

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.