БМУ

Я почему-то всегда мечтал стать моряком, поэтому неудивительно, что, окончив восьмой класс средней школы (тогда была восьмилетка и одиннадцатилетка), я стал выбирать мореходное училище. Возможности выбора были самые обширные – от Владивостока до Калининграда. Я выбрал Батуми. Почему? Наверное, потому, что это было очень далеко от моего родного Новосибирска, что это были субтропики, другая страна – Грузия, теплое Черное море. Может быть, сыграла свою роль так понравившаяся мне книга Игоря Всеволожского "В морях твои дороги", в которой с большой любовью рассказывалось о Грузии и моряках. К тому же из семьи ушел любимый мною отец.
И вот в конце июля 1962 года я вместе с мамой и младшим братом прибыл в город Батуми. Это был маленький уютный городок, хоть и столица Аджарии, так отличавшийся от всего, что я видел ранее: тихие тенистые улицы, многочисленные кафе и шалманы, приморский бульвар с магнолиями, туей и чайными кустами и, конечно, море. Море я увидел в первый раз, и оно немного меня разочаровало: оно не было синим, как мне представлялось, а каким-то белесым. Пляж был покрыт галькой, по которой было трудно ходить босиком, в воде плавали многочисленные колыхающиеся, как студень, медузы, к которым было неприятно прикасаться. Вода была соленой, что было непривычно для меня, выросшего на реке. "Мама, а вода-то соленая!" – с изумлением крикнул Витька Демидов, приехавший с Урала и тоже поступавший в мореходку.
Батумское мореходное училище (БМУ) стояло на берегу моря в какой-то сотне метров от пляжа. (Позже я видел, как в большой шторм вода чуть ли не заливала двор мореходки.) Здесь начинался (или заканчивался?) Приморский бульвар, идущий вдоль берега моря к центру города и дальше до порта. В училище было два отделения – судоводительское и судомеханическое, то есть в нем готовили штурманов дальнего плавания и судовых механиков. На каждом отделении надо было учиться 5 лет. На каждом из 5 курсов было по одной роте, делившейся на младших курсах на грузинское и русское отделения численностью по тридцать курсантов в каждом. Конечно, в русском отделении были не только русские, но и украинцы, греки, евреи, армяне и представители десятков других национальностей, населявших тогда Батуми и Советский Союз. По возрасту курсанты первого (а значит и последующих курсов) почему-то резко делились на две почти равные части – пятнадцатилетние, пришедшие из школы, и двадцатисемилетние, как правило уже отслужившие на флоте или в армии. Вот где, казалось бы, должна была процветать дедовщина! Странно, но дедовщины никакой не было. "Деды" не заставляли салаг гладить им форму, чистить ботинки, ходить за них в наряд и т.д. Они мирно жили, учились и работали вместе с пацанами, помогая им на тяжелых работах, поскольку были физически крепче, а молодые курсанты с готовностью помогали старикам в учебе, которая давалась тем гораздо труднее. Так вот и жили. Не знаю, чем это можно объяснить, - строгостью и постоянным контролем со стороны командиров рот, как правило, старших морских офицеров, или духом морского братства, которым уже успели пропитаться старики и которым очень скоро прониклись и молодые. Такого братства, как на море, нет более нигде!
Я подал документы в приемную комиссию и первого августа уже сдавал первый экзамен. В школе я учился неплохо, поэтому экзамены сдал довольно легко, набрав достаточное количество баллов. Меня приняли на судоводительское отделение училища, и мама с братом уехали. Началась моя самостоятельная жизнь.
Все абитуриенты – как провалившиеся на экзаменах, так и поступившие – разъехались по домам, а я остался в Батуми, потому что до дому было далеко, а денег на дорогу не было. Уезжая, мама оставила мне пару рублей, думая, что я уже зачислен и поставлен на полное довольствие, а эти деньги – на кино и мороженое. Но меня, хоть и приняли в училище, но еще не зачислили и не поставили на довольствие. Так что жить мне было негде, как и не на что питаться. Я пошел к какому-то начальству в училище, обрисовал мое положение, и мне разрешили поселиться в экипаже (общежитии), который занимал первый этаж училищного здания и пустовал, так как все курсанты всех курсов были на практике, кроме какой-то роты механиков, неизвестно почему оставшейся в училище.
Я занял одну из нижних коек в кубрике - большой комнате с множеством двухъярусных кроватей с панцирными сетками, постелил на нее матрац без простыней и одеяла, положил подушку без наволочки и был страшно доволен, что мне есть где ночевать. Проблема с питанием также разрешилась: механики, узнав, что у меня совсем нет денег, предложили ходить в столовую вместе с ними, и я шел в своих песочного цвета штанах и рубашке с коротким рукавом в конце колонны курсантов, одетых в поношенную робу (повседневную непарадную одежду), которые согласно уставу строем ходили на приемы пищи.
Кормили, как мне показалось, хорошо. На завтрак давали манную или пшенную кашу, яйцо, маленький кусочек масла и жидкий чай или суррогатный кофе с молоком (тогда был ячменный, с цикорием). Там я впервые увидел, что маслом не только мазали белый хлеб, но и бросали его в чай. Масла было так мало, что это был самый рациональный способ использовать его без потерь. Я попробовал. Сначала мне не понравилось, а потом я привык. В особенности, проглоченное с чаем масло очень спасало впоследствии, когда приходилось много пить: ты долго не пьянел и мог выдержать длительное грузинское застолье (хотя потом защитная пленка, видимо, прорывалась, и мгновенно наступало полное опьянение, но надо было не дожидаться этого). Обед всегда состоял из трех блюд – первого, второго и третьего, которым, как правило, был компот. Я радовался, когда в моем стакане с компотом плавали сухофрукты, но только не в большом количестве, не оставлявшем места для жидкости. Любовь к компоту, к которому я пристрастился на флоте, осталась у меня на всю жизнь. Обед без компота – это как бы и не обед. Ужин тоже был довольно плотным и для меня, не привыкшего дома к особым кулинарным изыскам, вкусным. Позже, курсе на третьем, оказалось, что нас кормили не так уж хорошо: заместитель начальника училища по хозяйственной части приворовывал, заказывал продукты с истекшим сроком годности, а подчас и тухлые. Однажды вечером на ужине вся курсантская столовая взбунтовалась, а в ней было порядка двухсот человек. Потребовали в столовую зама по хозчасти, и когда тот пришел, забросали его тухлыми яйцами. Это был неслыханный для училища с железной военной дисциплиной бунт. Казалось, нас ждали репрессии. Но все обошлось. Милейший начальник училища – армянский грузин Оганезов – наказал не нас, а своего заместителя: он попросту выгнал его. После этого положение с питанием наладилось.
Я решил отметить свое пятнадцатилетие праздничным ужином в городе. Знакомых у меня в училище и в городе еще не было, и праздновать пришлось в одиночку. Денег у меня осталось тридцать копеек. Я зашел в хинкальную в центре города, купил один хинкали (такой большой грузинский очень острый пельмень) за десять копеек и стакан сухого вина за двадцать копеек. Съел хинкали, выпил вино и был счастлив.
Как-то ночью я проснулся от того, что на грудь что-то давило. Я открыл глаза и увидел, что на груди у меня сидит большая крыса и своими точечными глазками смотрит мне в лицо. В диком ужасе спросонья я сбросил ее на пол, переместил свой матрац на верхнюю койку, отодвинув ее от стены с окном, где она раньше стояла, и попытался снова заснуть, что удалось сделать далеко не сразу. Я лежал, ворочался и вспоминал свое детство в городе Искитиме под Новосибирском, сарайчик во дворе, в котором стояли наши велосипеды и хранилась всякая рухлядь, в которой целыми семействами жили крысы. Почему-то я их не боялся и спокойно выводил мой велосипед из сарая под пристальным наблюдением крыс.
Август прошел. Я бродил по городу, с интересом присматриваясь к такой не знакомой мне иностранной жизни, валялся на пляже, далеко заплывал в море, любуясь видом гор, близко подступавших к городу, поднимался на эти горы, рвал там яблоки, алычу, инжир и другие субтропические фрукты, много читал.
Наступило 1 сентября. Собрались ребята из моей роты, нас поставили на довольствие, выдали повседневную робу и парадное форменное обмундирование. Прошли первые построения и первые наряды, я занял уже свою верхнюю койку в кубрике и уже свое место в столовой. Начались занятия. Жизнь постепенно налаживалась.

Е. Шараевский
Москва, 10 июля 2009 года 15.12.2018

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.