Т. №3. Не плюй в колодец!

Может в уху им нассать, – пидаразам? Слово педераст, дед Фома приз-
носил вопреки всем существующим нормам и правилам русского языка. Пидаразы – было самое страшное ругательство, которое он когда-либо себе позволял, вкладывая в это мерзкое слово всю ненависть и презрение которые он испытывал к тем нелюдям, которые удостаивались называться этим ужасным словом. При этом, произнося последний слог, он всегда громко скрипел зубами – ПИДАРАЗЗЗЗЫ! Сначала он просто хотел перестрелять их всех как червяков. Червяки тоже почему-то особым почетом у старика не пользовались. Поэтому, всегда будучи шибко пьяным он орал во всю глотку: ‘' Щаз бля, перестреляю всех пидаразов как червяков!'' И хотя сам процесс расстрела червяков был чем-то не реальным и даже глупым, действительно как можно застрелить ничего не подозревающего и спокойно ползущего, где нибудь под землей червяка? Но, несмотря на всю абсурдность эту фразу он повторял снова и снова, так как она была им самим придумана, а стало быть, и любима.
Фома Гордеевич Коротков был давно на пенсии, но продолжал работать сторожем на таежной заимке. Заимка эта находилась черт знает, где в лесу, рядом речка, буквально кишащая рыбой, в тайге полно зверья, грибы, орехи, ягоды, а природа, какая, сказка одним словом. Раньше жил с бабкой, а как померла старуха, пришлось все хозяйство тащить одному, а хозяйство было большое, да и сама заимка была не простой. Раньше краснопузые на нее приезжали. Ну, там из ружьишка пострелять, шашлычков поджарить, водочки вдоволь попить, часто с женами с чужими естественно, с теми, что помоложе да послаще ихних
опостылевших матрен. Много чего видел наш дед да слышал, но почем зря не
болтал. За что и ценило его начальство, да разве только за это, а баньку кто его
лучше истопит, или где и какую сеточку посыпать, чтобы к ужину ушица готова была, где у какого ручья или распадка зверя подкараулить. Все дед знал, за что и в уважении был. Одно время надумал сдуру на пенсию. Пожил год в городе у дочери. Ох, и намаялся в четырех стенах, а как осточертело, сбежал обратно в тайгу. На колени упал: '' Не прогоните люди добрые''. А людям этим уже
самим не до баньки, да не до охоты. Времена смутные настали, того глядишь на
них самих охоту откроют. Но бог с ними, то их дела, а деда нашего уважили и
стал он жить, как и раньше. А те, кто краснопузых сменили вроде как про заимку и забыли вовсе, некогда, нужно власть в свои руки брать, пирог делить, а как
хозяева новой жизни определились, снова вспомнили, понаехали. Вроде как бы и новые, а приглядеться те же самые морды, только разговоры про другое ведут – биржи какие-то, бизнес, доллары. Деду балачки эти, все до одного места, лишь бы доживать спокойно не мешали, хотя какой там к черту покой. Раньше хоть одни свои приезжали, а теперь с иностранцами. Немцы, французы, турки, американцы. Различать он их не различал, где, кто. Да и зачем ему это. А называл он их всех под одну гребенку фашистами, а если надо было назвать'' по-доброму'' то гансами. А фашистам этим всем что нужно? Экзотику им, видите ли, подавай, прям, вынь да положь. Вот и стал дед Фома главным по этой самой экзотике. На первом месте, рыбалка и охота, потом баня, с веничками обязательно чтобы потом в сугроб или в прорубь, жратва наша расейская икра грибочки огурцы с капусткой квашенной, напитки естественно национальные брага, медовуха, ну и естественно гвоздь всей программы его величество-самогон. Что- что, а гнать этот самый самогон наш герой умел, еще и как. Раз в неделю он закрывался в своей винокурне и мутил брагу. Никому из смертных в этот ответственный момент не было позволено присутствовать при этом таинстве. Что он туда сыпал, сколько сыпал и когда сыпал, не знал никто. Но то, что в результате напиток получался поистине божественный, могли оценить все, кто хоть раз побывал на заимке. Наши, это там у себя, на презентациях всяких, да на фуршетах пьют всякую импортную дрянь, а уж как у себя дома, да на природе, то только самогон и подавай, а гансам, так тем сам бог велел местной сивухи хлебнуть, да что бы покрепче, да подурнее…. Что бы потом за бугром было что вспомнить, да перед друзьями своими похвастаться. Наблюдая за ними, наш дед сделал для себя один вывод. Может работать они там у себя и лучше нашего брата научились, а вот что касается, водку пить так это они не умеют и, наверное, никогда и не научаться. Нюхают, настраиваются, будто отраву, какую пить собираются, а пьют, а как выпьют, начнут кривиться да чмыхать, господи, гадко смотреть. А что касается литража то для них двести грамм смертельная доза, через полчаса смотришь уже дрова, охрана начинает по апартаментам как не живых растаскивать. Нет что бы по-людски песни поорать или морды друг другу помочалить, так ведь нет, спать заваляться, и дрыхнут до утра как сурки. А самые крепкие, те значит, кто на третий стопарь отваживается так те с непривычки шибко рыгают, а порыгамши тоже спать. Слабаки, одним словом. Зато утром все как огурчики, ни тебе сушняка, ни тебе головушка не болит. Одним словом – экологически чистый продукт. Так что ничего кроме слов благодарности за свой напиток, отродясь наш дед не слышал. Короче говоря, все его устраивало, жаловаться было не на что. При здоровье еще, слава богу, старуха померла правда, жаль, конечно, но тут, ничего не попишешь, все под богом ходим. Зато дочка хорошая выросла, зять порядочный человек попался, а что самое главное внучка у него в городе. К тому же и сам еще при деле, да и в отличии от всей страны, зарплату платят большую и что самое главное вовремя. И это, не считая чаевых, которые ему регулярно давали всякие заграничные гости. Вежливые иностранцы привыкшие поощрять официантов слуг и прочих, точно так же поступали и здесь. Возможно, таким образом, поощряя и развивая в нас холуйство и угодничество.
Поначалу он не брал, вроде бы как стеснялся, но ему объяснили, что это так там у них положено, раз дают, стало быть, довольны, угодил им, а деньги вроде
как благодарность. Бери дед, сам не истратишь, так хоть дочери поможешь.
Подумал дед, подумал, да оно и вправду что зря разбрасываться. У нас ведь как, раз дают, стало быть, нужно брать. В бумажках, которые ему тыкали, он не
разбирался, благодарил вежливо и со словами: '' Авось пригодятся! ''аккуратно складывал в карман. А как в первый раз после побега своего из города к дочери
приехал и фантики эти из кармана на стол вывалил, дочка от неожиданности, аж руки развела, да чуть не плача спрашивает его:
---Да ты чай замочил кого батя?
А он ей:
---Типун тебе на язык! Ты что это такое про отца родного говоришь такое? Зара-
ботал, за семь месяцев.
Пересчитали они деньги эти, перевели по курсу, на наши и, ахнули. За такие
деньжища дочери с зятем считай лет семь горбатить нужно, не меньше, а тут за каких-то семь месяцев. Одним словом Рокфеллером стал наш дед. Вот и поза-
вчера у внучки день рождения был. Решил дед к дочери в гости съездить, проведать, гостинцев повезти. А гостинец внучке славный приготовил, считай цельный рюкзак сладостей всяких – конфет да шоколадок, которые ему самому в качестве презента гансики дали. Вообще-то, к гансикам он относился с опаской и с недоверием. Что-то не верилось ему, что бы они вдруг ни с того ни с сего добренькими стали, что-то во всем этом смущало деда. Какой-то в этом всем
должен быть подвох. Но когда он узнал, чем они здесь у нас занимаются, его
сердце смягчилось. А занимались они здесь в основном вот чем. Там, за границей у них были фабрики по изготовлению всевозможных сладостей, вот этими самыми сладостями они здесь и торговали. Хорошее дело решил он, и даже с некоторым уважением стал к ним относиться. Конфеты для детишек это хорошо, это нужное и правильное дело. Сам малым был и помнил, как хотелось чего нибудь сладкого, взять его только было негде, разве что отец кусок сахара принесет, а кроме сахара так и не знали ничего другого. А сейчас вон их сколько, и все разные и в красивых обертках, да и на вкус приятные. Он сам уже забыл, когда последний раз чай с сахаром пил, все больше с этими самыми конфетами. А конфет этих и шоколадок у него под кроватью в ящике от телевизора не
меньше пуда накопилось. Высыпал, он их значит, в рюкзак, из избы вынес,
поставил на крыльцо, да и забыл. Память совсем уже не к черту. Конечно если бы как раньше пешком или на лыжах на станцию добирался то, вряд ли бы забыл, а сейчас его как министра, какого на джипе прямо к вагону подвезли, Сашек шофер ихний купил билет, вагон нашел нужный, с проводницей переговорил мол - не дай бог кто старика обидит! Дед Фома от такого ''министерского'' отношения своей персоне расхорохорился и про тот чертов рюкзак забыл совсем, а вспомнил, когда до отправления поезда пару минут оставалось. Расстроился дед ужасно, а потом вдруг вспомнил, что у него же денег полны карманы, немного успокоился, ничего страшного подумал он, приеду в город куплю точно таких, а потом с кем ни будь, передам и остальные. Как решил, так и сделал, по приезду там же на вокзале купил пять самых больших и красивых шоколадок. Совсем успокоился и скорее к дочери и к внучке Аленушке. Как увидала внучка дедушку, обрадовалась, подбежала, поцеловала в небритую щеку, обняла ручонками крепко, крепко и сразу так с лукавинкой в глазах спрашивает: ''Деда, а деда, а что ты мне вкусненькое привез? Клюквы привез, голубицы, орехов?'' Дед достал из кармана свой гостинец: '' Вот держи, это тебе от меня, и Бориса Николаевича! '' Что-то грустное мелькнуло в карих глазенках, взяла шоколадки, еще раз поцеловала, сказала спасибо и ушла.
Встреча как встреча, посидели с дочкой поговорили о том, о сем, пришел зять
с работы как положено за встречу пол-литра раскатали, а когда вечером на кухню зашел чайку попить, видит, лежат его шоколадки нетронутые. Защемило сердце у старика. Не угодил – видать? Не стал спрашивать у дочери, отчего это
внучка к шоколадкам неприторкнулась. Попил чай, покурил и, решив, что утро вечера мудренее пошел спать. Да вот только что-то не спалось ему. Шоколадки
увиденные на холодильнике нетронутыми все ни как не шли с головы. Отчего, да почему? Приехал не вовремя, или не дай бог заболела, чем нибудь таким, что нельзя есть сладкого? А может того, зажрались просто? Нет, что-то здесь не так,
подумал он и уснул. А утром, как только проснулся, сразу первым делом,
по-привычке покурить – натощак. Зашел на кухню, глядь, а шоколадок на холодильнике нет. Хорошо сразу стало деду на душе, спокойно. Вроде все стало на свои места. Сел он у окна, закурил и видит странную картину. Стоит его внучка на балконе, разворачивает шоколадки, и вместо того, что бы их есть, отламывает по кусочку и бросает куда-то в низ. И так одну за другой разломила четыре штуки и выбросила, а когда последнюю развернула и хотела сделать тоже самое, дед осторожно подкрался к ней и со словами: ''А вот и попалась, проказница! ''Обнял ее за плечи и крепко прижал к себе.
---Фу ты дед, ты так меня напугал, что я чуть было со страху не умерла.
А дед вроде бы, как и не слыша.
---А что это ты здесь делаешь? Шоколадки кушаешь? Это хорошо.
Не подавая вида, что он все заметил, продолжал дед:
---Шоколад он очень полезный, в войну его всегда самым главным давали,
летчикам, разведчикам, сила в нем большая.
Тут он посмотрел вниз и увидел какую-то неизвестной ему породы собаку,
похожую, на огромную, белую крысу.
---А что это там за Жучка внизу бегает? Спросил он.
---Это дедушка не Жучка, а крыса, а бегает, потому что шоколада хочет, и она
целиком бросила плитку шоколада вниз.
---Добрая ты Аленушка, душевная, и правильно делаешь, собака она ведь тоже тварь божья, а значит и есть, и жить хочет.
--- Я кормлю ее дедушка не для того, что бы она жила. Ответила девочка.
---А тогда для чего? Удивился дед.
---А для того, что бы она скорее сдохла, сука такая! И в глазах восьмилетнего ребенка блеснули не детские, полные ненависти и злобы огоньки.
---Она эта тварь, продолжала девочка, показывая на играющую внизу собаку,
соседку мою, подружку Светку чуть до смерти не загрызла. Уже три месяца в
больнице лежит, даже врачи и те толком не знают, может и ходить больше ни-
года не будет, так на всю жизнь калекой и останется.
---Да жаль, конечно, твою подружку. Сочувственно сказал дед. Но вот что-то
одного я все ни как в толк взять не могу? Ты кормишь ее моими подарками и
при этом желаешь, что бы она поскорее издохла? Отрава в них какая что ли?
Девочка, укоризненно, покачала головой, и сказав: '' Темный, ты дедушка, вы
там у себя в тайге, с Борисом Николаевичем вообще одичали! '' После чего, ушла в комнату, и спустя несколько минут вернулась с газетой в руках.
---Ты того деда, тетю Нюсю помнишь? Мамину подружку? Ты всегда когда
напьешься, пристаешь к ней и говоришь что эх, сбросить бы тебе лет сорок за¬дал бы ты ей жару?
Дед Фома, конечно же, помнил эту милую, приятную женщину.
---Так вот, ты я думаю должен помнить, какой у нее бюст?
Ему было неудобно разговаривать с ребенком на такую тему.
---Ну, допустим, помню, ответил он.
---Так вот между нами девочками, и она заговорщицки посмотрев на деда,
продолжала. Нет там у нее ничего. Я однажды случайно подслушала, как она маме жаловалась. Пусто у нее там, в титькиных домиках, а вместо титек, мешочки с пшеном. На силикон денег нет, вот она там два мешочка и носит, что бы плоскодонкой не выглядеть. Ты бы ее сейчас если увидел, не узнал, наверное. Шкелетина страшная стала, волосы повыпадали. Мама говорит рак у нее, хорошо, если еще полгода протянет. А титьки ей того, ампутировали. А ты мне шоколадок этих привез—''раковых шеек''? Ты что же это хочешь что бы и мне титьки поотрезали? Тебе нужна, будет внучка без титек, А?
От услышанного дед аж перекрестился.---Бог с тобою Аленушка, как ты вообще до такого могла додуматься, ты ведь кровинушка моя.
---Вот и я говорю что кровинушка. Укоризненно продолжала она. А ты мне в подарок, отравы этой привез?
---А конфеты то здесь причем? Что-то я все ни как не пойму. Не зная, что и ду¬мать, снова спросил дед.
---А вот ты возьми газету и прочитай, и больше не будешь задавать глупых
вопросов.
Дед взял газету и попытался прочесть. Ряды каких-то непонятных цифр и букв, означающих неизвестно что, и комментарии очевидно к этим самым цифрам и
буквам написанные мелким шрифтом, все сразу же перепуталось перед глазами
и покрывшись туманом, слилось в одно мутное пятно.
---Кабы очки, а то уж больно буквы маленькие, ни как не могу разобрать. И
протянув внучке газету, добавил, старый стал, слепой. Ты уж сама прочитай, а я послушаю.
---Слепой говоришь? А в глаз белке, небось, еще попадаешь?
---Так-то ж, белка, она далеко сидит, ее вижу, а так вблизи честное слово ни¬чего не вижу.
---Ну ладно, так уж и быть, продолжала девочка, только обещай мне больше бе¬лок не убивать, они хорошие. Дед пообещал.
---Так вот начала она читать, --- На этой самой таблице черным по белому на-
писано, от каких продуктов, какою заразой можно заболеть.
---Вот написано - ЗАПРЕЩЕННЫЙ, а через черточку буква, и за нею тоже че¬рез черточку три цифры. Например: Е-110, Е-120 и т.д. Следующий столбик
ОСОБООПАСНЫЙ: Е- 123.Дальше идут те, от которых может быть расстройство желудка: Е- 338 и т.д. А вот и то, что мы с тобою дедушка искали ОНКООПАСТНЫЕ: Е-131, Е- 142, Е- 230, и еще таких же самых компонентов аж целых девять штук.
---А теперь посмотрим твои подарки. Она нагнулась и подняла с полу обертки от шоколадок.
---Поищем. Вот, пожалуйста, нашла Е-213 – это для рака значит, а вот Е-232 это
опасный для кожи. Короче говоря, деда в этой самой шоколадке находиться
яд, от которого можно раз плюнуть, заболеть кожными болезнями, или того хуже, титек лишиться. Теперь-то ты понял, почему я твой подарок собаке скормила?
Дед слушал все это широко раскрыв глаза, и широко разинув рот. Тут вошла
дочка:
---А вот они где! А я их по всей квартире обыскалась, секретничают, ну-ка,
быстро к столу завтракать будем.
Когда выходили с балкона, Аленка одернула его за руку:
----Про тетю Нюсю ни слова!
В ответ дед произнес всего лишь – могила.
За столом во время завтрака, после того как внучка убежала смотреть мультики
дочь поинтересовалась, о чем они там секретничали? Дед рассказал о шоколаде,
о собаке, о таблице, умолчав только, о ее подруге. Свой рассказ он окончил
вопросом: ---И что, действительно все, о чем она мне рассказала правда?
После небольшой паузы дочь ответила:---Выходит что так. И что, не унимался дед получается, эти бизнецмены сраные нам эту отраву привозят, а мы, стало быть, ее едим? Так что ли? ---- Выходит что так. Ответила дочь
---Ну, привозят, травят нас, деньги зарабатывают, это я еще могу понять, а но¬мера эти зачем? Что бы мы, значит, знали какими болячками можно заболеть, если есть эти сладости?
---Я думаю, что не так. А для чего же тогда? А для того, если, например эти иностранцы суда к нам приедут, так чтобы, они не дай бог, не купили эти сладо¬сти себе или своим детям.
---А что там у себя за границей на продуктах они тоже номерочки ставят, мол
----Осторожно люди добрые, отрава!
Нет, батя, у себя дома они этого не делают, нет у них отравы в конфетах, это
они только для других стран такие продукты выпускают. Мы для них считаемся
вроде бы как люди второго сорта.
---Во как, в слух рассуждал дед. Скоро девятый десяток распечатаю, войну прошел, детей на ноги поставил, работал всю жизнь как вол, считай, жизнь прожил, а вот теперь на старости лет оказался человеком второго сорта. Чудно!
От всего услышанного остался на душе у деда какой-то горький осадок. Пока
дочка убирала со стола, и мыла посуду, дед зашел к внучке и попросил у нее ту
самую газету.
---Зачем она тебе?---поинтересовалась девочка.
---Да так, выберу время, как нибудь, почитаю.---Ответил он, аккуратно сложив и спрятав газету в карман. После чего стал собираться домой. Дочка, увидев, что отец одевается, поинтересовалась ---Куда это он собрался?---Поеду я наверное домой дочка.---Так ты же только завтра собирался?
---Знаешь, что-то плохо я себя чувствую, соврал дед.
Дочка заволновалась ---Так может, скорую вызвать?
---Да на кой хрен мне ваша скорая, задыхаюсь я в вашем городе, воздуха не
хватает. Как вы и живете здесь, даже не знаю? Мне не доктора нужны, мне воля, тайга нужна, ты же в ней родилась, сама знаешь, что она лучше любого лекаря врачует.
---Ну, раз решил, /зная, что с отцом спорить бесполезно/ согласилась дочка, тог-
да хоть Николая подожди! Вот на обед приедет и отвезет тебя на вокзал. Не тот
возраст что бы по автобусах толкаться. А не дай бог что случиться?
Старик согласился.---Ладно, пусть будет по-твоему, подожду до обеда.
---Вот и славно, продолжала дочь, а пока ты вот что, приляг на диван, я балкон открою, пусть свежий воздух заходит.
Старик прилег, дочка выключила телевизор, и, оставив деда с его мыслями, по¬шла в детскую, предупредить дочь, что бы та не шумела, и дала дедушке отдох¬нуть.
Дед не отдыхал, а лежал с закрытыми глазами и думал, а думать ему было о чем.---Это что же получается:---если простая маленькая девочка знает, что в
конфетах отрава, то пидаразы эти и подавно знают. Ну, черт с ними, с чужими,
от них всегда ничего хорошего ожидать не приходилось. Но ведь свои?
Ведь свои, получается, тоже знают, как облупленные знают какой отравой детишек кормят, детишек малых, будущее свое губят, на корню губят, все знают и все равно продают. Откуда у людей нелюбовь к Родине такая? Да, конечно если по правде то Родина эта для детей, живущих на ней, и матерью нормальной никогда не была, так хреновая мачеха. Но хоть не люби ты ее, но уважение оказывать обязан. Ка¬кая, розтакая она не была бы, но ведь вырастила, ведь ходить и говорить на этой земле научился. И ведь уже другой такой никогда не будет! А они детишек малых – отравой. Откуда у людей бессовестность такая? Хуже Иуды, за тридцать серебренников все готовы продать, ничего святого не осталось? Да и было ли у них что святое? Приехал зять. Отвез тестя на вокзал. Купил билет, посадил в поезд. Первый раз из города возвращался дед домой налегке. Это раньше и соли и сахара, и чаю и пороха с боеприпасами, полный рюкзак вез, а сейчас ничего деду не нужно покупать, да везти. Все что он только пожелает, как по мановению волшебной палочки тут же появляется. Вот вы не поверите месяца три или четыре назад, даже бабу живую привезли, специально для деда. Раза, наверное, в четыре моложе, чем он. А началось все вот с чего: '' Однажды вечером один из его новых хозяев решил поддеть деда.---Мол, здоровьем тебя Гордеевич бог не обидел, а вот как в интимном плане, если бы бабу молодую да горячую привезли, не опозорился бы? А дед ему подыгрывая.---Вот если бы иностранку, какую, негритянку или китаезу, какую нибудь. Один знакомый мой, татарин Алмазом звали, как-то рассказывал мне, давно это было, вас тогда всех, наверное, еще и в помине не было, ну в лучшем случае у папеньки на писаньке капелькой висели. Так вот этот татарин, как-то по пьянке рассказывал, что довелось ему на Амуре батюшке, старателем в артели золотишко мыть, лет десять, наверное, мыл. И там этих самых узкоглазых китаез как тех блох. Ну, вы сами понимаете, что мужик ихний супротив нашего---так сморчок. Так вот, от баб ихних спасу не было, а они все такие миниатюрные, глазки узенькие и что самое главное эта самая штучка у них не так как у наших баб, а поперек, как глаза. Вот так до сих пор и не знаю, врал чертяка или правду говорил. Видать помру, а так и не узнаю. Вообщем, посмеялись мужики над рассказом от души. Посмеялся и дед, да и забыл. А тут через неделю бац, и в правду привозят, специально для него. Правда не китаезу, а самую, что ни на есть негритянку, черная вся как смола, только зубы белые, и косичек видимо, не видимо. Опозорить старика решили. А она подошла к нему, взяла под руку и куда-то тянет. Дед у мужиков спрашивает: --- Мол, что ей надо? А те, чуть не подыхая со смеху, отвечают ---Ты, что не знаешь что ей надо? ---Бери ее и тащи в свои апартаменты.
Дед еще больше опешил от такого поворота, а как я с ней общаться буду, я же по ихнему ни бум-бум. Ничего, отвечают, слова дед как раз тебе и ни к чему, она и без слов прекрасно понимает, что мужику от нее нужно.
Завел дед ее к себе в избу, она шубу с себя сбросила и на чистейшем русском языке говорит ему---Ты того дед не робей!
Вообще растерялся дед. По всему видно, что иностранка, а по нашенски,
шпрехает, прям как та дикторша по телевизору. Потом оказалось что она только с виду чужая, а на самом деле почти наша, полукровок - фестивальный ребенок.
Если помните, дело при Леньке Брежневе было. Понаехало на этот самый
фестиваль всяких разных, ну и черных в том числе. Ну, а бабам нашим, как и деду, тоже ''для разнообразия '' чего- то новенького, экзотического захотелось.
А девять месяцев спустя эти самые бабы такое разнообразие и экзотику рожать
стали, что только диву давайся. Вот и ее мать родила, да как увидала, ну и в детский дом ее сразу и сдала. А там хорошие люди не дали пропасть, вырастили, имя дали – Анжела, в честь какой-то знаменитой патлатой американки, Анютка, стало быть, по-нашему. У нее тоже на голове как у прототипа не волосы, а самая что ни на есть настоящая шапка. Самые лютые морозы нипочем. И зачем им в там, в Африках только волосы такие? Слушая ее рассказ, удивлялся дед. Ну, а после детдома куда? Ни кола, ни двора. Вот и пришлось ей сердешной идти телом своим торговать. А любителей экзотики – что тогда, что сейчас! К тому же по иностранному как зачирикает, а скажи, какому расейскому мужику неохота переспать с представительницей враждебной капиталистической Америки?
Только подноси! А оно что получается – и себе в удовольствие и как бы,
плевок в эту самую Америку. Потом за народ наш и за страну, вроде бы как
гордость —''Вот вы, мол, там у себя с жиру беситесь, а бабу видать толком
обласкать ума видеть то нету? А кабы обласканная была, разве сбежала бы из вашего Рая, да разве продавала бы себя? '' Одним словом – патриотизм.
Так вообщем они весь вечер с Анютой о жизни ее нелегкой и проболтали. А ко¬гда выходить собрались, дед ей значит и говорит.
---Ты того, дочка, перед хлопцами меня на старости лет не позорь, скажи, мол, получилось у нас с тобою, что нибудь? Тихонько так сказал дел, и покраснел весь как вареный рак. Расстегнула она под шубой на платье верхние пуговички, косички свои растрепала, из сумочки зеркальце достала, и как на крыльцо вышла, давай помаду на губах поправлять. Потом пуговички застегнула, в шубу закуталась, чмокнула деда на прощанье в губы и сошла с крыльца – как та королева. А мужики наши по-иностранному ее значит, и спрашивают --- Ну как там наш дед, не оплошал? А она им и отвечает тоже по не-нашему--- Вэри Гуд. Очень еще даже ничего!
Наши как услыхали.---Молодец говорят Гордеевич. Нам бы так в твои годы….
Воспоминания несколько отвлекли старика от его невеселых мыслей. Тут
проводница, увидев деда, поинтересовалась---Ты, что ли до Клюквинки? Дед в
знак согласия кивнул головой.---Готовься, через полчаса твоя станция.---Спасибо дочка ответил он, и что бы скоротать время пошел в тамбур покурить.
По приезду, решил развеяться после города, и отправился на заимку пешком.
Учитывая расстояние и возраст, к вечеру надеялся быть на месте. Но не успел
он отойти от станции и углубиться в лес, как на встречу показалась машина,
которая, не доехав до него несколько метров, резко затормозила, и развернулась. Из нее выскочил Сашек.---Ты чего это Гордеич пешком, никому ничего не
сказал, не предупредил? Я тебя, как и договаривались, только завтра ждал?
---Да так, решил прогуляться, воздухом свежим подышать, косточки старые
поразмять. Сам знаешь как оно после города? А тебе что, сорока на хвосте новость принесла о том, что я приехал? ---Дежурная со станции позвонила, так, мол, и так старик ваш приехал и пошел пешком. Я как услышал сразу на тачку и за тобой.---Ты Сашек за мной, как за каким министром ухаживаешь? ---А что
министр, садясь в машину, ответил водитель.---Есть портфель - есть министр, нет
портфеля, стало быть, и министра нет! А ты у нас один такой на всю страну дед, бородед.--- Что там, на заимке нового? Решив сменить тему разговора, спросил он.---Гости есть? ---Да нет никого. Я да Борис Николаевич.
Борисом Николаевичем на заимке, с легкой руки деда Фомы называли медведя,
которого, он еще совсем крохотным медвежонком нашел в тайге возле мертвой
матери. Ни каких явных повреждений, которые могли бы повлечь за собою ее
смерть он не обнаружил.--- Видать от болячки, какой издохла! Решил он.
Маленький, осиротевший, Михал Потапыч не убегал, а ища защиты, испугано
жался к туше медведицы и все ни как не мог понять - почему она, не
подымается, и не убегает от страшного, неприятно воняющего зверя, который ходит на двух лапах. А Борисом Николаевичем он был назван в честь первого российского президента. И даже не, потому что последний и сам мужик здоровенный и рычит как медведь, а потому что нашел он его как раз в воскресенье, в день выборов этого самого президента. Дед выкормил и выходил медвежонка и спустя, некоторое время тот вырос и превратился в огромного и страшного медведя, самого что ни на есть настоящего хозяина тайги. Но таким он был только для всех остальных зверей ходящих на двух лапах, для деда он был как бы сыном, а для медведя как бы матерью, которую он ему заменил. Так что кроме своего спасителя он больше ни кого не праздновал и со всеми остальными вел себя агрессивно и злобно. Когда дед перепивал, а происходило это раза три-четыре в году, на Новый год, 9 мая, 22 июня и иногда на свой день рождения. Зная крутой нрав старика, накануне запоя от него заблаговременно прятали все оружие, к которому он имел доступ, чтобы, не дай бог не завалил кого из иностранных гостей, а то и вовсе старались увести ''фашистов'' куда подальше, долой с дедовых глаз. Особенно это было актуально накануне праздников связанных с войной. Запой обычно начинался с рюмочки – натощак, после чего он чисто выбривался если не носил в то время бороду, одевал чистое исподнее, белую рубаху, сам себе накрывал стол, ну и пошло, поехало. При этом 9 мая он пил с радости, а 22 июня с горя, в остальных же случаях он пил просто из благодарности за то, что прожил еще один год. Результат во всех случаях был один и тот же. Дойдя до определенной кондиции / он называл это – ''точкой кипения ''/ с кри¬ком---Щаз, бля, перестреляю всех пидаразов как червяков! Он, начинал искать свои ружья…..Иногда дед успокаивался сам, но чаще его приходилось успокаивать. С трудом, трое, а то и четверо здоровенных охранников путали его и закрывали в бане. В случае если же ему удавалось вырваться и убежать, то он негде не прятался, а искал защиту под огромной сосной, к которой был прикован Борис Николаевич, и там, как он шутил под охраной ''гаранта конституции'' обцеловав, и обслюнявив в припадке нежности лохматую морду этому самому гаранту спокойно засыпал. Утром, как ни в чем не бывало, он приступал к выполнению своих обычных обязанностей. Его начальство с пониманием относилось к дедовым причудам. С кем не бывает, воевал ведь как ни как можно понять. Никого не зашиб слава бога, никого не пристрелил, и ладно. Сам же старик, как правило, ничего не помня о событиях предыдущего дня, с опаской интересовался, не зашиб ли он там кого по пьяному делу. Получая отрицательный ответ, он успокаивался, и хотя его об этом ни кто не просил, клялся и божился, что все, баста, то, что было вчера, было в последний раз. Но на следующий год, накануне ''военных'' праздников, от греха подальше оружие все равно прятали, и как показывали последующие события - не зря…
Борис Николаевич увидев приехавшего ''батю'' зарычал как Ельцин, на
Государственную думу. Дед, подойдя к нему, ласково приласкал, потрепал его, за шубу,---Соскучился зверюга! Подошедший водитель достал из кармана, какую-то шоколадку и протянул ее деду.---На, угости! Старик отвел в сторону протянутую руку, и с металлом в голосе произнес---ты того Сашек, больше никогда не давай ему этого дерьма, он кивнул на шоколад, и другим скажи, чтобы, не давали. Не дай бог увижу, напьюсь, а ты меня пьяного хорошо знаешь? Да уж, кто-кто, а я хорошо знаю! ---Улыбнулся он, и продолжил, а чего это ты? Ведь раньше давали, и ничего? Сам ведь тоже всегда давал? Давал потому что дураком был, теперь просветили, слава богу. Я у дочери ящик смотрел, так там прям так и сказали, что у зверей от этих самых сладостей этот как там его в хрена, ага, вспомнил – КАРИЯЗ. Усек? ---Усек! Ответил водитель.
Войдя к себе в избу, он, не раздеваясь первым делом, достал из-под кровати свой старый чемодан и долго в нем рылся, пока, наконец, не нашел пачку сахара рафинада. И уже вечером, когда на улице стемнело, и в комнате водителя погас
свет он вышел, и, подойдя к медведю, всыпал тому в пасть горсть сахарных кубиков. И обращаясь, толи к самому себе, толи к медведю произнес:---Завтра же, закажу, что бы килограммов пять такого же, привезли!
Если быть до конца честным, то у него на самом донышке души оставалась
малюсенькая надежда, что это на других конфетах, есть эти чертовы циферки и
буковки, а его хозяева и их гости выпускают и продают самые обыкновенные и
безвредные сладости. В чем он решил убедиться, и немедленно. Очков, у него
отродясь не было, и что бы улучшить зрение он в сарае нашел старый
фотоувеличитель, разобрал его, и, используя линзу как лупу, принялся изучать содержимое своего рюкзака. Малюсенькая его надежда лопнула как мыльный пузырь сразу же после того как он взял в руку первую попавшуюся конфету и посмотрел на нее через увеличительное стекло. Этикетка на обратной стороне была буквально исписана теми же буквами и цифрами что и в газете, которую он взял у внучки. Ему стало не по себе от обилия всякой отравы, которая
находилась внутри ее. Стало душно, захотелось пить. Достав из холодильника пластиковую бутылку с каким-то импортным напитком, он отвернул ей голову, и с жадностью влил в себя не меньше пол литра. Утолив жажду, он нагнулся, к стоящему на полу рюкзаку, взял его за дно и высыпал всю отраву на пол. Подойдя к окну для того, что бы впустить в комнату свежий воздух, он обратил внимание на примечание, которое было напечатано в этой проклятой статье, после букв и цифр. Он взял увеличительное стекло и прочел---Что при изготовлении пластиковых бутылок, используется, какая-то херня - /ПВХ/ - которая через некоторое время тоже становиться опасной и может привести к заболеванию раком. Отличить ядовитую бутылку от неядовитой достаточно просто---Необходимо просто провести ногтем по этой самой бутылке, и если она ядовитая, то на ней останется отчетливый след от ногтя. Он распахнул настежь окно, и подойдя к стоящей на столе на треть выпитой бутылке, сделал все в точности, как и было, написано. Хотя в результате он уже нисколько не сомневался. Ведь напитки, как и сладости, были сделаны ''фашистами'' и их местными жополизами. На бутылке, как он и предполагал, остался глубокий, отчетливый след. В следующее мгновение, бутылка, пробкой вылетела из комнаты в окно. Вот тут-то деду, стало по-настоящему обидно. Обида, такая обида, что продохнуть нельзя. Будто в тиски кто его кто зажал на выдохе, вдохнуть хочется, а ни как не получается. Сколько лет прожил, и даже в кошмарном сне не мог представить, что вот так в конце жизни его так обидят. Будто всю его жизнь, пусть и не совсем праведную, в дерьме измазали, и его самого в дерьмо это мордою, как кота нашкодившего натолкли. Показали ему его место в этой жизни. Стал ты человеком второго сорта, отбросом, кормят тебя отравой, поят ядом, а ты сиди жри, пей, все это дерьмо, и не рыпайся. Сам то, он может, и смог бы как-то стерпеть такую обиду, но то, что к его дочери, к его внучке, к тысячам, миллионам таких же дочек и внучек, какие-то, залетные и местные пидаразы, относятся как к самым последним тварям / - ведь да-
же свиней и тех ни кому в голову не придет, отравой кормить? / Стерпеть не мог. МЕСТЬ. Все его мысли всецело поглотило это слово. МЕСТЬ. МЕСТЬ. МЕСТЬ.
От смертоубийства он сразу отказался, и не, потому что кровь боялся открыть,
нет, война научила не бояться, не боялся он и того, что в тюрьму посадят, в его
возрасте, это уже не имело никакого значения. Просто месть в его понимании
была чем-то благородным и изящным. В одном фильме, название которого он не помнил, и видел очень давно, рассказывалось о том, как главный герой преданный своими друзьями и проведший много лет на острове, в тюрьме, сумел бежать оттуда, и страшно отомстить своим врагам. Вот это была настоящая месть. А взять и перестрелять их всех, это было бы слишком просто. Месть должна быть красива и изящна! В этом он был уверен абсолютно. А спроси его - как это красиво и изящно? Вряд ли он и сам смог бы объяснить. Но то, что она должна была быть именно такой, в этом он не сомневался ни сколько.
Хотел он Бориса Николаевича на них натравить, вот как напьются, закрыть их в
бане, и зверюгу туда запустить, пусть задницы им надерет. Нет, рассуждал он не изящно. Может в уху им нассать, - пидаразам? Нет тоже не изящно, и не красиво, и даже трусливо как-то! И тут его осенило…
Он не спеша, разделся, лег, и впервые за последние сутки немного успокоился.
Проснувшись утром, он первым делом принес к себе в винокурню большую мясорубку, прикрепив ее к столу, перенес туда же все конфеты и напитки.
Конфеты он перемолол, и образовавшуюся массу выложил в флягу, туда же вы-
лил и все напитки, которые только смог найти, а потом сдобрил все это какими-
то сухими дрожжами, тоже импортного изготовления. Он еще раньше слышал,
что от этих дрожжей у людей чуть ли не желудки растворяются. Но тогда он
посчитал это простыми сплетнями. Теперь же он был просто убежден – раз
оттуда, из-за бугра, - значит, растворяют, как пить дать растворяют. Перемешав всю эту баланду, он укутал, и поставил флягу в теплое место.---Пусть играет
''родимая''! Прошло две недели, отбурлившая и перебродившая брага была го¬това к перегонке. По окончании ''таинства'', ''экологически чистый продукт''
был разлит в поливинилхлоридные бутылки, и в подвале стал ждать своего
звездного часа. Когда этот час наступал, он спускался в подвал, переливал зелье
в стеклянные бутылки и выносил гостям и хозяевам.
С тех пор, все сладости и напитки которые попадали в его руки, совершали неизменный путь, в конечном итоге возвращаясь обратно к их производителям.
Ничего не подозревающие хозяева и гости, выпивая стопку знаменитого дедового самогона, как обычно кривились и чмыхали, неизменно произнося---Гут, зер гут, вэри гут, Наши же говорили просто---Спасибо Гордеич, уважил!
А наш старик, всегда отличавшийся скромностью, стыдливо опускал глаза, говоря при этом--- Да чего уж там, пейте на здоровье, гости дорогие! А возвратясь к себе в избу, он крестился и, обращаясь неизвестно к кому, произносил---От¬куда пришла отрава, к тем и возвращайся…. 26.05.2013

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.