СМЕРТЬ СЧИТАЕТ ДО СЕМИ

Tout bas, tout dit: le monde entier dépend de nous
Destin fragile et monde hostile. On devient fou
Tout bas, tout dit: Mais la vie m'effraie, elle a bon dos
Ne voir que toi rien qu'une fois rend tout plus beau.

Regarde-moi: être au pas c'est n'être pas.
C'est pathétique de faire du toc
Tac au tac c'est l'êre du toc
C'est non, ah han

(Не важно, все или не все уже сказали,
Нас с этим миром судьбы хрупкие связали
Враждебен мир, безумен мир, и жизнь опасна
Но если рядом будешь ты – она прекрасна!

Взгляни на меня
Быть, не быть
Не быть не быть
Можно сто раз повторить
Можно обмануть, схитрить
Ведь сейчас обман в цене
И да и нет…)

Mylène Farmer «Oui mais non»

Самое страшное, что у меня оставалось лишь пять «стрел», а расстояние было совсем не маленьким, около пятисот миль. Единственное, что меня утешало – центрально-регистрационный полис. Если даже меня порвет, сложат в кучку, и я вернусь, как бы мои враги не хотели обратного.
Я ведь уже возвращался… возвращалась… Черт, не могу привыкнуть к самой себе. Или самому? Кто поймет? Данные о наших реинкарнациях надежно закрыты в сейфах Министерства Абсолютной Безопасности, но все тайное рано или поздно становится явным, мне ль не знать?
БПЛА кружился надо мной, аки черный ворон из известной песни. Понятно – ему надо набраться энергии для следующего удара. Беда в том, что последовать этот удар мог в любую минуту, так что приходилось одновременно и по сторонам смотреть, и беспилотник из вида не упускать. При этом ведя моноцикл. Но черт побери, мне нужно было добраться до Венеции! И очень не хотелось расходовать «стрелу» на одиночный БПЛА. Стрела – оружие мощное; ее лучше применять против групповой цели. А второе мое оружие – штурмовая винтовка Хекклер унд Кох - 70, против беспилотника не годилась – нижнее бронирование не пробивалось ни 7,62-мм пулями, ни тем более дробью – десяткой.
Сто раз ведь хотела купить себе подствольный гранатомет, но денег катастрофически не хватает, весь хабар уходит то на продление полиса (а без него никуда), то на боеприпасы, то на «стрелу», без которой тоже никуда.
На горизонте совсем некстати появился АТ-АТ, четвероногий боевой шагоход, куда более смертоносный, чем его тезка из древнего фильма. Возможно, беспилотник наводил его на меня. Но тут я имела преимущество – в моноцикл на полной скорости попасть очень сложно. Я «положила» машину, так, чтобы угол между корпусом и дорогой составлял 27-30 градусов и резво прошмыгнула под носом зазевавшегося шагохода. Тот, конечно, жахнул пару раз для порядка, но промазал. Можно было погасить его «стрелой», но зачем? С шагоходами пусть военные разбираются, а у нас есть задачи поважнее. Стая киберволков или группа БПЛА для одинокого путника страшнее, чем любой роботизированный мастодонт.
Мы живем в странном мире, по крайней мере, я считаю его странным. Например, Война. Когда человек открыл бессмертие, существовало множество государств – Россия, США, какой-то там Китай… говорят, там жили желтые люди!
Так вот, стоило человеку стать бессмертным, как началась третья мировая. Почему? Потому что смертные люди боялись. Боялись смерти. А бессмертные не боялись ничего. Ядерное пламя стирало с лица земли государства, даже целые материки уходили под воду… ну не материки, один материк, не суть важно.
Самое интересное, что такая реакция – совершенно иррациональна. Наше бессмертие – это колбочка с коллагеном, по внешнему виду напоминающим сперму. Искусственный сперматозоид, комбинация стволовой клетки спинного мозга и половой клетки. Я не сильно разбираюсь в этих вопросах; существует сообщество генетиков, постоянно занимающихся модификацией полученного генетического материала.
Всего лишь несколько десятков искусственных сперматозоидов; твой собственный генетический материал, лишь одна хромосома – как лотерейный билет, взятая неизвестно откуда. Мне не известно, а генетикам из Группы Обеспечения (ГрОб, то бишь), известно. Только для них лучше камень на шею и в море, чем проболтаться.
Эти самые «суперсперматозоиды» направляются в «обезличенную» яйцеклетку. Что-то вроде супероплодотворения, но пол ребенка при этом является лотереей. И через девять месяцев после своей смерти ты вновь появляешься на свет Божий, заново проходя веселенький путь от колыбели до совершеннолетия. Правда быстрее – за четыре года, и безболезненнее. Память о прошлых инкарнациях, конечно, не сохраняется, зато опыт, рефлексы, весь багаж бессознательного – все это остается при нас.
Но когда город накрывает ядерной боеголовкой, депозитарий бессмертия сгорает вместе со всем остальным. Тем не менее, осознание того, что где-то в тылу есть игла в яйце в утке в зайце в сундуке на дереве, творило чудеса. Злые чудеса ярости, ненависти и самоуверенности. Люди потеряли страх смерти. Вообще потеряли страх. Тебе оторвало руку? Обработай культю консервирующим составом и тихо лежи, пока санитарный дроид не подберет. Через месяц тебе отрастят новую руку. О чем речь, если сама смерть выпускает свою добычу из пасти?
И тогда единственная оставшаяся на карте сверхдержава приняла парадоксальное решение…

Черт! Задумавшись, я едва не упустила момент атаки беспилотника. А эта сволочь ударила, притом внезапно. Я едва увернулась от выстрелов спаренного разрядника. Ненавижу я эти железки! Все, начиная от миниатюрных, размером со шмеля, которые незаметно прикрепляются к моноциклу, одежде, волосам и передают данные своим старшим собратьям, и до огромных АТ-АТов и Хайндов, вооруженных десятками видов оружия. Ненавижу, но умом понимаю – они необходимы. Роботы нужны человечеству, они ограничивают его агрессию. Мы вывели десятки видов мальчиков для битья, смертельно опасных мальчиков для битья, более того – агрессивных, готовых растерзать тебя в любую минуту. Это наша плата за бессмертие, и ничего тут не попишешь. Таковы правила игры. Ты можешь спокойно жить в своем городе, сторожевые башни которого отстреливают все приближающиеся железяки; пока ты не выйдешь за периметр, тебе ничего не угрожает.
Но стоит тебе сделать хоть шаг за пределы города, ты становишься легальной добычей для роботов. Нет, конечно, существуют другие места – рекреационные зоны, заказники и т.д., куда роботам вход воспрещен, но что с того?
Я, как и многие другие, не задумывалась над этим. Я тихо жила в своем городе, и, в целом, была довольна всем. Единственное, что меня тревожило, это гендерное несоответствие.
Из всех болезней на Земле остались только психические заболевания. Природа бессильно подняла руки, вирусы, злокачественные перерождения, патогенная микрофлора, все, что убивало людей до стволовой революции, оказалось бессильным против нового стража иммунной системы – самовосстанавливающегося стволового наноконструктора. Этот крошечный хранитель переносился с кровью и не только поражал любого захватчика, но и восстанавливал причиненный им ущерб. Причем возможности ССНК оказались колоссальными – поскольку его геном нес информацию обо всем организме в целом, при должном уходе ССНК могли восстановить даже расчлененное, но сохранившее жизнь тело, а вырастить потерянную конечность, например, было еще проще. Труднее всего давались глаза и повреждения головного и спинного мозга, но в таких случаях усилия ССНК усиливалось терапией извне.
Но вот психические заболевания – с ними ССНК справиться не могли. Ну то есть, не совсем так. Те из них, которые были вызваны соматикой: травмами, вирусами, опухолями и т.д. – лечились, так сказать, на общих основаниях. Но те, которые не имели причин в нарушении целостности организма, такому лечению не подлежали. И нарушение гендерной самоидентификации было, пожалуй, наиболее распространенным.

Ага, так вот кто у нас старший друг моего юного спутника! Из-за холма плавно выплывала жирная туша Хаинда. Штука опасная во всех отношениях – по скорости она не уступала моноциклу, по вооружению была лишь чуть слабее АТ-АТа, кроме того, на борту Хайнда находилось несколько автономных роботизированных систем – киберволки, терминаторы, разная пузатая мелочь… раньше, говорят, водились и более опасные штучки, вроде тех, что преследовала меня. Нанеся удар, они быстро возвращались к Хайнду и мгновенно перезаряжались. Потом Администрация Завода сочла это излишним. Но и сейчас Хайнд был чертовски смертоносной гадостью.
К счастью, когда много путешествуешь, быстро учишься всему для этого необходимому. Я развернула моноцикл, на ходу переключая программу движения; потом вцепилась мертвой хваткой в поручень, другой рукой вынимая «стрелу». Это ужасающее своей мощью оружие выглядело вовсе не внушительно – обычная труба с пистолетной рукоятью, похожая на древние ПЗРК. Хайнд открыл огонь, но его компьютер реагировал слишком медленно на мою собственноручно написанную программу. Моноцикл вытворял на дороге невероятные кренделя, уходя от выстрелов Хайнда. Конечно, еще пару минут, и из чрева робота посыпятся на дорогу его смертоносные спутники, но я не собиралась оставлять железяке эти минуты. Наконец, огромная туша Хайнда оказалось прямо надо мной, и я нажала на гашетку…
Плазменное копье «Стрелы» вонзилось в брюхо робота именно там, где надо. Теперь мне нужно было улепетывать со всех ног – реактор железяки, прожженный потоком плазмы, уже забеременел термоядерным взрывом. Слава Богу, реактор был надежно упакован в защитный контур, и небольшой термоядерный взрыв за моей спиной не вызовет опасного выброса радиации. Тем не менее…
Я успела заехать за холм, когда позади меня ухнуло, а по глазам ударила яркая вспышка. Ненавижу железяки, впрочем, кажется, я об этом уже говорила.

Если шоссе поддерживаются в отличном состоянии, то все остальные дороги за семьсот лет бессмертия уцелели едва-едва. Они больше никому не нужны особо, равно как и поля, усадьбы, села, … Продукты питания производятся в многоэтажных, похожих на небоскребы, фермах, построенных прямо среди жилых кварталов. Поэтому окрестности городов возвратились практически в первобытное состояние, лишь разбросанные то тут, то там рефлекторные поля СЭС, шоссе и линии электропередач нарушают девственный пейзаж. И города, конечно.
Я гнала моноцикл по давным-давно заброшенному шоссе местного значения, время от времени сверяясь с навигатором. Железяк не было видно и слышно, но ушки у меня были на макушке – в любой момент можно было нарваться на засаду. Впрочем, это не мешало мне вспоминать. Воспоминания и надежда это все, что у меня осталось. Впрочем, это уже немало – раньше были только воспоминания. И отчаяние.
Мой врач говорил мне, что гендерное несоответствие – закономерные последствия реинкарнации. Пол человека не известен изначально, лишь на этапе оплодотворения выясняется, будет ли половая пара хромосом ХХ или ХY. Поэтому мужчина вполне может реинкарнировать в женщину и наоборот. Память о предыдущей инкарнации, конечно, не сохранится, а вот ощущение себя «не в своей тарелке» будет обязательно.
Впрочем, мне было еще хуже. Я ощущала себя мужчиной целиком и полностью, вплоть до рефлексов. Терапия не помогала – я даже до сего времени иногда говорю о себе в мужском роде.
Конечно, с таким «заболеванием» полноценная социальная адаптация была невозможна, но, может быть, оно и к лучшему. На насмешки я научилась отвечать иронией и сарказмом, научилась обороняться от насилия и даже нападать первой, когда это нужно. Свою общественную специализацию я выяснила быстро – возможно, у других и был выбор, но не у меня. В относительных восемнадцать (через четыре года после восстановления) ко мне в бокс явились двое в серых костюмах, и забрали меня на базу Внутренней полиции.
ВП – это орден поддержания правопорядка в городах. Говорят, наши кадры происходят из самых первых инкарнаций, Все семьсот лет бессмертия мы охраняли порядок, даже в разгар Мировой Войны, и теперь, возрождаясь, обречены стать полицейскими. Два года экстренной подготовки, скорее напоминавшей вспоминание забытых навыков, и вот я уже оперативный уполномоченный ВП Балканского Сектора.
Затем было тринадцать лет оперативной работы в городах и между ними. Работа стала для меня всем, потому моя деятельность была успешна. А как иначе? У нас нет семьи, ведь суррогатная мать отдает свое зачатое в пробирке дитя сразу по окончанию двухнедельного грудного вскармливания. Я сама дважды вынашивала суррогатных детей, и не могу сейчас даже вспомнить их. Единственным близким человеком может стать постоянный половой партнер… вот только мне была противна сама мысль о связи с мужчиной. Потому всю энергию межличностных отношений я сублимировала в работу.
Я совсем не помню тот день, когда мне дали наводку на организацию элладанов. Элладаны тогда казались группой сумасшедших. А кто в здравом уме и трезвом рассудке предложит добровольно отказаться от бессмертия? Элладаны были совершенно безвредными. Их почти никто не слушал…
- Но, возможно, от слов они перейдут к делам, - говорил мой начальник. – В истории так бывает. Сама понимаешь, теракт даже на единственном Хранилище – это гибель нескольких десятков тысяч не восстановленных. Твоя задача – найти доказательства того, что в их среде есть подобные настроения. И, по возможности, внедриться в их среду.
И то, и другое я исполнила блестяще. У меня был козырь – моя ненормальность, моя неправильная гендерная самоидентификация. Оказалось, в среде элладанов таких было множество. Не прошло и месяца, как я попала на их закрытую встречу, при этом будучи знакомой, примерно с десятой частью тусовки. Мой друг, художник и скульптор, запутавшийся в своем поле настолько, что считал себя биполярным человеком, со страстью нашептывал мне на ухо:
- Сегодня сама Мирджена Дуика будет здесь! Ты и не представляешь, до чего же тебе повезло!
-…подумаешь, Мирджена! – громким, прокуренным голосом говорила рядом бритая налысо девица с пирсингом в губе и грубыми чертами лица. – Она и ее покойный папаша Слободан только тормозят наше движение! Давно пора принимать радикальные меры!
…мой диктофон все это послушно записывал, и, в принципе, с этой записью задание мое было выполнено. Я уж было собралась сворачивать свою деятельность и рулить в штаб, когда в зале стало тихо, и все обернулись ко входу.

Я видела стереографии Мирджены и раньше; она была красивой, я сразу отметила это. Но личное впечатление оказалось куда сильнее. Она оказалась маленькой, хрупкой и беззащитной; кожа ее была очень бледной, а глаза – цвета горячего шоколада. Самой удивительной была ее мимика – когда она говорила, ее лицо волшебным образом менялось.
- Мы хотели вечную жизнь, но вместо этого получили вечное тюремное заключение, - она говорила тихо, но каждое слово чеканилось в сердце. – Мы осознали свою агрессивность и сами закрыли себя в клетки. Но в агрессии нет ничего плохого, если она правильно выражается. Агрессия это энергия прогресса, лиши прогресс этой энергии, и развитие остановится.
Ее огненно-рыжая голова склонилась, относительно коротко стриженые волосы закрыли лицо.
- Все мы взрослые люди, все имеем сексуальный опыт. Каждый из нас был в том или ином статусе, а многие в каждом из них. И мы уверенно можем сказать: агрессия, даже насилие – почти неотъемлемые элементы сексуальных отношений.
Древний мудрец говорил: все социальные отношения проистекают из секса. Но если агрессия необходимый элемент продолжения рода, возможно, агрессия необходимый элемент продолжения цивилизации?
Ей аплодировали… а я смотрела на нее и чувствовала какую-то эйфорию, невиданный мной ранее душевный подъем. И я думала, что присоединяюсь ко всеобщей любви, становлюсь частью единого целого. И не воспринимала все это всерьез…
Прямых признаков агрессивности Элладанов не обнаружено, - безбожно лгала я в отчете, - однако, мое внедрение в их среду проходит успешно; возможно, мне еще не доверяют. Прошу дозволить мне дальнейшее внедрение, более того, прошу ограничить или полностью исключить мои контакты со структурами ВП на период от трех до девяти месяцев…
- Полностью исключить - это как? – мы с моим коллегой Мучо Штрази прогуливались по набережной от моста Эржебет до моста Сечении, тщательно разыгрывая брата и сестру. У Мучо это получалось плохо, он хотел меня, и постоянно старался перевести разговор тела в неприличное русло.
- Это значит, что Контора ведет меня. А я об этом не знаю, - мурлыкала я, поминутно одергивая зарвавшегося Мучо. – Я могу войти в доверие к их руководству…
Мы остановились возле старинного – конец ХХ века! – фонаря. Я повернулась к нему, глядя прямо в его серо-коричневые, как вода Дуная, глаза:
- Возможно, мне придется делать вещи, очень далекие от морали, - сказала я тихим, грудным голосом, - но ведь мужчинам нравятся аморальные женщины?

Я была рядом с ней, стараясь стать как можно ближе. Может быть, мне повезло, но во время разгона Белградской демонстрации я оказалась в нужном месте в нужное время, именно тогда на Мирджену впервые покушались. Но я «чисто случайно» оказалась рядом. Видимо, сказался мой опыт – то, что могло убить Мирджену, всего-то выбило меня из колеи на несколько дней.
Тем не менее, этот случай обратил внимание Мирджены на мою скромную персону. Более того, она решила, что мне действительно что-то угрожало.
Я была в шоковой коме, но я слышала и чувствовала все происходящее. Сначала я услышала тихие шаги, куда более тихие, чем у персонала. Затем раздался голос.
- Я не доверяла тебе. Ты была странной. Но что-то в тебе казалось знакомым, как deja-vu…
Сейчас ее слова были не такими, как обычно; они напоминали шорох осенней листвы, стук дождя по стеклу.
- Ты могла погибнуть. Это значит, что ты куда серьезнее воспринимаешь наши цели. Многие из моих сторонников с нами только потому, что мы экзотика, адреналин или юношеский максимализм с его борьбой против всего.
Я слышала, как она села у моей постели.
- Я не верю в революцию, - сказала она. – Насилие ничего не решает. Насилие только вызывает насилие. Но сейчас по-другому нельзя.
На миг мне показалось, что она не уверена в себе, что этим разговором с коматозником она пытается в чем-то уверить саму себя.
Отчасти это было правдой.
- Я бы хотела знать, какая ты, - сказала она, и я почувствовала холодное касание на щеке. - Что-то в тебе влечет меня. Это неправильно и некрасиво; возможно, всему виной моя к тебе благодарность, но…
Она взяла мою руку в свою. Ее пальцы были, вопреки моим ожиданиям, сухими, горячими, почти невесомыми…
- Когда ты вернешься, ты будешь рядом со мной, - ее голос стал тихим, почти робким. – Я хочу понять тебя, я обязана понять тебя…

Мне стали сниться сны. Странные, порой пугающие, порой манящие. Я не помнила их, но они внезапно «накрывали» меня во время прогулок по старинным улицам, по диким, пустынным местам. Мне грезилась Мирджена. Потом я узнала, что она видела похожие сны. Возможно, какая-то часть памяти прорывалась даже сквозь заслон генома. Может быть, мы с ней действительно когда-то давно, еще в смертное время, прыгали через странную веревку на солнечных улицах приморского города; может быть, именно она, показывая на памятник со свитком в руке, с определенного ракурса, шептала:
«Смотри, что он делает»…
Может быть, мы вместе шли по расселине неизвестных серых гор, и мы были мужчинами, обе; я толкнула ее в грязь, падая на колено и расчехляя неизвестный тубус – в ущелье въезжали китайские танки.
Умирая, я чувствовал…ла, как он...она трясет меня за плечи, чувствовал, как, пренебрегая всем, пытается сделать мне искусственное дыхание…
Потом Мирджена рассказала мне о том же. Она рассказывала мне свои сны, а я молчала, только слушала.
Мы стали близки. Это случилось не сразу, и началось с того момента, когда я, пошатываясь, вышла из санблока. Она бросилась ко мне, и это было неожиданным для всех: для секьюрити, для меня, скорее всего, и для нее тоже. Тем не менее, я робко обнимала эту хрупкую девушку и чувствовала нечто непередаваемое, странный, необъяснимый уют. В тот же вечер я честно рассказала ей все. Я ожидала чего угодно, но не того, что произошло. Она просто доверчиво, как ребенок, посмотрела мне в глаза и сказала:
- Но теперь-то ты с нами?
И черт подери весь мир, если это было не так!

Я стала чертовски удачливым «двойным агентом». Конечно, я понимала, что это не могло длиться долго, что, рано или поздно, двурушничеству придет конец, но в том, что движение Элладанов набрало такую силу, была и моя заслуга. Мы колесили по всей Евразии; она говорила, я молчала и слушала. Но всегда была рядом.
Она была наивна и доброжелательна, она склонна была верить всем. Я сразу поняла, кому верить не нужно. Этих людей я потихоньку «скармливала» коллегам по ВП, отрабатывая свою лояльность. Она была садовником, и радовалась каждой травке на своей грядке, а я – наемным рабочим, который жестоко выпалывал сорняки. Я ходила по лезвию бритвы, меня могли раскусить в ВП, могли расколоть Элладаны, но больше всего я боялась, чтобы Мирджена не поняла, какую политику я веду.
Она поняла, уже тогда, когда наше движение стало достаточно сильным, когда его пламя охватило всю Евразию. Я сдала группу Чивитты Чолли – радикальное крыло Элладанов, едва не погубившее организацию, устроив теракты в городах Италии и Испании. Террористов хватали с поличным, со взрывчаткой и с оружием…
Она поняла, что это сделала я. Был ужасный скандал, ужасный, конечно, только для меня. Она говорила тихо, но от ее слов веяло леденящим холодом. Я просила ее позволить оставаться рядом с ней, но она сказала, что не нуждается ни в телохранителе, ни в «сером кардинале». И я ушла.
Следующий раз я увидела ее в репортажах стереовидео. Она лежала на площади Сан-Марко, у боковой колоннады Палаццо Дукале, и к струйке крови, стекающей с ее губ, прилипло маленькое голубиное перышко. Она любила птиц, а особенно голубей…
Я рыдала, размазывая по щекам водостойкую тушь. Мне хотелось причинить себе боль, мне хотелось убить себя, мучительно и беспощадно. Я ненавидела себя даже больше, чем того снайпера, который выстрелил в нее, даже больше того, кто отдавал ему приказ.
Но мне нужно было сохранять ледяное спокойствие. Я вернулась на службу. Через несколько дней меня наградили орденом. Я стояла перед строем ВП, смотрела в их лица, обычные лица очень уставших людей, и не могла простить им, что они есть, а ее больше нет. Мне хотелось бросить орден под ноги и топтать его, смешав с грязью; еще больше мне хотелось схватить штурмовую винтовку и полосовать очередями эти лица, выпускать в них заряды крупнокалиберной дроби и видеть, как их мозги разлетаются по стенам….
Но я была хладнокровной, как гадюка. Чтобы стрелять, много ума не надо (так говорила она). Нет! Я решила отомстить по-другому. Я решила воплотить в жизнь мечту Мирдженки. А уж потом – со спокойной совестью умереть.

Тридцать лет я работала над воплощением этого плана. Под моим крылом собирались самые решительные из Элладанов, остальные безжалостно сливались. Моя репутация в ВП была безупречна. Безупречна настолько, что в один прекрасный день я оказалась один на один с президентом Кашпаровым.
- Что Вам предложить, Маргарита? – спрашивал он, отвернувшись к бару. – Бренди, коньяк, джинн, виски? Или все-таки ликер? А может, коктейль «Маргарита»? Это будет так символично…
Он обернулся ко мне – и увидел направленный в грудь ствол ХК-40.
- Это… шутка? – спросил он.
- Это всерьез, - ответила я.
Он сел в кресло и спросил:
- Почему?
- Потому что когда убивают прекраснодушных мечтателей, их место занимают безжалостные прагматики. Вы отдали приказ убить Мирджену Дуику?
- Она была слишком опасна!
- Она всего лишь мечтала выпустить человечество из клетки, в которой мы сами себя заперли. Вернуть человечеству перспективу…
- Какую перспективу? Однажды человечество уже получило неограниченные перспективы, и Земля едва не погибла! Материк и две расы словно смело в ту войну…
- Из прошлого надо делать уроки. Но всегда искать оптимальнейшее решение. Вечное тюремное заключение не выход. Агрессивность человечества нужно направить в нужное, экспансионистское русло.
- Вы думаете, у вас это получится? Да, ваши мотивы благородны, но благими намереньями дорога в ад устелена. Те, кто построил Комбинат, тоже верили, что делают доброе дело…
- Это и было доброе дело, - сказала я. – Но на смену им пришли вы, решившие, что задача решена и можно собирать плоды, выращенные предшественниками.
Он налил себе коньяку (я внимательно смотрела за ним, опасаясь провокации).
- И что Вы предлагаете?
- Мы отключаем всех роботов, берем их под свой контроль. Все депозитарии оплодотворения переходят под наше управление. Отныне у человека будет только семь реинкарнаций. Зная об этом, вряд ли кто захочет терять жизнь впустую. Ну и, само собой, жесткий контроль наших «парок» - специалистов искусственного оплодотворения…
- Так просто, да? Думаете, мы до этого не додумались? А Вы уверены, что ваши люди не станут злоупотреблять властью?
- Уверена, что станут. Но мы справимся с этим. Речь, в конце концов, идет о жизни и свободе человечества.
- Жизнь и свобода человечества – просто слова. А своя рубашка ближе к телу, - он выпил еще коньяку. – Почему Вы не стреляете?
- Мне это не нужно.
- А что Вам нужно?
- Вот это, - я взяла с полки по правую руку от его стола неприметную черную коробочку, которую можно было принять за сувенир и мой визави скрипнул зубами. В этой «коробочке» хранились коды активации, дезактивации и управления всех боевых систем, от сторожевых башен до плавбаз БПЛА; здесь же были схемы доступа до всех баз данных Империи, до каждой из линий связи.
Хочешь что-то надежно спрятать? Положи его на виду (говорила она). Вот только мне понадобились годы, чтобы узнать, где находится главная игла в яйце в утке в зайце...

Я въехала в Местре на закате. Город жил своей размеренной жизнью, еще не зная, что все уже изменилось. Я остановила моноцикл на стоянке возле кафе на Виа Либерти.
Конечно, я сразу узнала ее. Что еще более удивительно, она узнала меня.
- Кто Вы? – ее голос был по-прежнему тихим, а фигура хрупкой, как бумажная статуэтка. – Почему Вы кажетесь мне такой знакомой?
- Потому что мы были с тобой много жизней подряд, - ответила я, улыбаясь. – А когда-то давно, когда люди были еще смертны, мы были мужем и женой. Ты можешь мне не верить…
- Могу. А сердце не может, - сказала она, не глядя мне в глаза. – Зачем Вы здесь?
- Чтобы забрать тебя.
За окном пронесся Хайнд. Дрессированный Хайнд. Ручной. Он следовал к депозитарию бессмертия.
- Куда забрать? – спросила она, и ее пальцы, словно невзначай, коснулись моей ладони.
- В первую из семи наших совместных жизней, - улыбнулась я. 23.05.2013

Все права на эту публикацую принадлежат автору и охраняются законом.